CC BY
49
ТВОРЧЕСТВО MOЛOДЫХ УЧЕНЫХ
67
3. Клочко В.Е. Психосинергетика: настоящее и будущее психологии. URL: http://www.sunhome.ru/psychology/54366 (дата обращения 13.10.2009).
4. Лагута О.Н. Логика и лингвистика (Новосибирск, 2000. 116 с.). URL: http://www.philology.ru/linguistics1/laguta-00.htm. (дата обращения: 13.10.2010).
5. ЛелисЕ.И. Синергетика художественного текста. Сайт славянского Университета РM. URL: http://www.surm.md/index. php?option=com_content& task=view&id=298& Itemid=146 (дата обращения: 15.04.2011).
6. Леонтьев А.Н. Образ мира // Избр. психол. произв. M.: Педагогика, 1983. с. 251-261.
7. Людвиг А. Измененные состояния сознания // Тарт Ч. Измененные состояния сознания. M.: Эксмо, 2003. С. 14-37.
8. Пиотровский Р. Г. Лингвистическая синергетика: исходные положения, первые результаты, перспективы. СПб.: Филолог. фак-т С-Петерб. гос. ун-та, 2006. 158 [1] с.: ил.
9. Пиотровский Р. Г. Статистические модели текста и опыт их лингво-синергетического анализа // Научно-техническая информация. Сер. 2: Информационные процессы и системы. 2007. № 8. С. 1-11.
10. СпивакД.Л. Лингвистика измененных состояний сознания / отв. ред. В.И. Mедведев; АН СССР, Науч. совет АН СССР и АMН СССР по физиологии человека, Ин-та эволюц. физиологии и биохимии им. RM. Сеченова. Л.: Наука. Ленингр. отд-е, 1986. 90 [2] с.: ил.
11. Спивак Л.И., Спивак Д.Л. Измененные состояния сознания: типология, семиотика, психофизиология // Сознание и физическая реальность: Новый ежекварт. журн. 1996. M.: Изд-во Фолиум. Т. 1. № 4. С. 48-55.
12. Тарт Ч. Сон-кайф: новое состояние сознания // Тарт Ч. Измененные состояния сознания. M.: Эксмо, 2003. С. 88-97.
13. Тулдава Ю.А. Проблемы и методы квантитативно-системного исследования лексики. Таллин: Валгус, 1987. 204 с.
14. Филиппов К.А. Лингвистика текста: Курс лекций. СПб.: Изд-во С.-Петерб. ун-та, 2003. 336 с.
15. Хакен Г. Синергетика: Иерархии неустойчивостей в самоорганизующихся системах и устройствах. M.: 1985. 419 с.
16. Чернявская В.Е. Лингвистика текста: поликодовость. Интертекстуальность. Интердискурсивность. M.: Книжный дом «ЛИБРOKOM», 2009. 245 с.
17. James W. The varieties of religious experience: a study in human nature / William James; with a forew. by Micky James a. in-trod. by Eugene Taylor a. Jeremy Carrette. London; New York: Routledge classics, 2008. 376 р.
Е.А. БОБКО
Елена Александровна БОБКО — аспирантка кафедры теории языка и пе реводоведения СПбГУЭФ.
В 2008 г. окончила СПбГУЭФ.
Автор 1 публикации.
Область научной специализации — лингвистика.
^ ^ ^
ЭКСПЛИЦИТНЫЕ ЗНАКИ ИСТОРИЧЕСКОГО ДИСКУРСА И ЕГО СКРЫТЫЕ СМЫСЛЫ*
С исследовательской точки зрения исторический дискурс интересен тем, что он является олицетворением социально-гуманитарного познания. Лингвистический анализ исторического текста — это инструмент, позволяющий выявить особенности вербализации гуманитарного знания, а значит, приблизиться к пониманию процесса, целью которого являются получение этого знания и его передача. Обращение к данной теме представляется актуальным в свете современного состояния гуманитаристики, характеризующегося пристальным вниманием к проблемам методологии.
Методологические проблемы гуманитарных наук не в последнюю очередь связаны с глубокими изменениями в содержании и структуре самого процесса познания во второй половине ХХ в. В рамках современной научной парадигмы приоритет принадлежит точным наукам, тогда как дисциплинам социогуманитарного цикла от-
ГРНТИ 16.31.61 © Е.А. Бобко, 2011 Публикуется по рекомендации д-ра филол. наук, проф. В.Е. Чернявской.
водится в ней второстепенное место. Весьма характерна оценка, которую дал философ А.И. Ракитов нынешнему состоянию исторического познания в сопоставлении с познанием естественнонаучным: «Приходится с сожалением констатировать, что попытки модифицировать историческую науку, с тем чтобы поднять ее до уровня "гвардейских" дисциплин века (физика, кибернетика, теория информации и др.), зачастую сводятся к простым вербальным заимствованиям концептуальных схем и понятий из этих дисциплин без должного учета реальных проблем и специфики исторического познания» [7, с. 244].
Вместе с тем эволюция взглядов на социогуманитарное познание в ХХ в. привела к тому, что вопросы гносеологии ушли на второй план. В парадигме «лингвистического поворота» в философии ХХ в. именно язык начинает рассматриваться как предельное онтологическое основание мышления, на смену гносеологической проблематике приходит обращение к исследованию смысла и значения языковых структур, постулируется многозначность интерпретаций, проблема познавательной истины объявляется бессмысленной. Диктат научного разума предлагается преодолеть посредством «деконструкции целостных текстов» — процедуры расслоения, разборки, разложения лингвистических структур высказываний и текстов с целью выявления существующей в скрытом виде «инаковости другого». Главная идея постмодернизма — деконструкция — провозглашает разрушение ради самого разрушения [9; см. также: 6].
Очевидно, что постмодернистский подход не способствует укреплению научного статуса гуманитаристики, но еще менее этому способствуют концепции эпистемологического сепаратизма и гносеологического унитаризма (в первом случае утверждается антиномия дисциплин естественного и гуманитарного цикла, во втором — признается гомогенность их познавательных механизмов). Возможно ли преодоление такой категоричности, грозящей наукам о культуре и человеке глубоким кризисом?
Философ, историк науки В.В. Ильин увидел эту возможность в «отстаивании научности гуманитаристики... рука об руку с демонстрацией ее специфики» [4, с. 24]. В чем же заключается эпистемологическая уникальность гуманитарных наук в целом и исторического познания в частности? Сформулированный таким образом, этот вопрос сам диктует логику дальнейших рассуждений: 1) в чем состоит методологическое своеобразие дисциплин социогуманитарного цикла; 2) какова отраслевая специфика исторического познания, и, наконец, 3) на каких принципах должно строиться лингвистическое исследование исторического текста, чтобы анализ его познавательной ценности не подменялся абсолютизацией интерпретационного подхода, релятивизацией смыслов?
Обратимся к первому из обозначенных вопросов. Своеобразие социально -гуманитарных наук — в природе их теоретичности. Знание, в том числе гуманитарное, дабы состояться в качестве теории, должно иметь дело с универсалиями, которые конструируются в абстрактном пространстве смысловой реальности, — иного пути построения теории нет. Теоретический мир не может возникнуть иначе как через гиперболизацию элементов действительности; предназначение же гуманитарного знания состоит в концептуализации антропосферы во всей ее глубине и величии, с учетом субъективного целеполагания, мышления, воления. Разработка универсалий, инвариантов, родовых форм расчеловечивает, обезличивает, деперсонализует. Соответственно, наращивание потенциала теоретичности гуманитаристики означает серьезную деформацию ее объективной сферы, где фигурирует мыслящий, целеполагающий индивид. Налицо парадокс: феномен теоретизма в гуманитаристике, без которого она не была бы наукой, препятствует выполнению ее профессиональных задач — быть наукой о проявлении человеческого в человеке. Индивид нетеоретичен: он есть граница, предел теории. Ресурсами теоретического освоения индивида знание не располагает. Поэтому типизация как неотъемлемое свойство теоретичности не может не уравновешиваться в гуманитарных науках индивидуализацией, предполагающей прямую апелляцию к субъекту [там же].
Таким образом, фундаментальным является вопрос о тактике концептуализации человеческой деятельности, т. е. о теоретизации субъекта. Особенно это важно в области исторического познания, где требуется учитывать жизнедействие не стандартизированного, а произвольно проявляющегося субъекта. Поливариантная ткань истории соткана из событий стихийного характера. Но проблемы личностного начала не поддаются регуляризации. Теория, оперируя типажами, выдворяет из рассмотрений неповторимую, уникальную личность. Теоретиза-ция субъекта в гуманитаристике, как и в натуралистике, подчиняется логике жесткой, «выхолащивающей» личностное абстракции. При этом действует правило обратной зависимости теоретического и личностного в знании: чем значительнее удельный вес первого, тем незначительнее удельный вес второго. Иными словами, преимущественно субъективный тип рефлексии гуманитарных наук снижает порог их теоретичности [там же].
Следуя логике рассуждений о природе теоретичности в гуманитаристике, перейдем к вопросу о том, каким образом эта особая природа раскрывается в сфере собственно исторического познания. Историческое познание уникально тем, что человек одновременно является его субъектом и объектом. Кроме того, социально -исторический образ возникает в результате не просто хронологического упорядочивания фактов, но вследствие проецирования на них идеологем. Последние, в своей широкой трактовке, предстают не обязательно как недобросовестность или, тем более, умышленная предвзятость историков, а как способ самоидентификации с социально-культурной общностью. Интегрированность субъектов исторического познания в различающиеся социокультурные общности, дифференцированные по национальным, социальным, образовательным и другим при-
ТВОРЧЕСТВО МОЛОДЫХ УЧЕНЫХ
69
знакам, обусловливает отчетливо выраженный плюралистический характер социально-исторического познания. Плюрализм усугубляется диверсификацией интерпретативных процедур, связанной с различиями в теориях, через призму которых анализируются и описываются факты [3].
Рост влияния плюралистических идей французский философ и социолог Р. Арон считает одной из основных примет исторического познания современной эпохи; как следствие — необходимость определения границ релятивизма. Исторический релятивизм, по мнению Р. Арона, преодолевается, как только историк перестает претендовать на невозможное беспристрастие. Прошлое богато такими же значениями и двусмысленностями, какими богато историческое познание. В множественности позиций проявляется не признак провала, а выражение жизни. Границы исторического релятивизма связаны со строгостью методов; они также связаны с каузальными отношениями, которые могут быть выделены из самой реальности, между событием и его антецедентами, между действием и его мотивами. В исторической науке причинно-следственные связи очень часто сомнительны и ненадежны, объяснение хрупко, факты слишком тесно переплетены с интерпретациями, невозможно установить строгое различие между данными и выводами. Все упирается в предназначение исторического знания, в специфическую интенциональность исторической науки. Она одновременно определяется любознательностью и научной волей; отличаясь от естественных и даже общественных наук, историческая наука, как и они, стремится приблизиться к реальному. Цель науки, как замечает Р. Арон, — не познать все, а понять целое. Научное стремление историка ведет не к устранению диалогичности мнений, а к исключению произвола, несправедливости, пристрастия. Историк достигает научности не посредством деперсонализации, а путем подчинения своей субъективной точки зрения строгой критике и точности доказательства. Никогда не давая окончательной картины прошлого, он, тем не менее, иногда может представить его приемлемое изображение [1].
Тех, кто размышляет над воссозданием социальных фактов, не может не поражать контраст между бессвязностью истории пережитой и порядком истории рассказанной. «Прожитое разрозненно... повествование же внутренне связно и благодаря своей непрерывности обладает означающей силой» [8, с. 42]. Очевидно, что связность истории рассказанной обеспечивается при ее текстовой репрезентации, в том числе она достигается за счет использования средств когезии и когерентности [10, с. 26-32]. В частности, реализм исторического повествования достигается за счет такой организации текста, которая акцентирует последовательность развертывания событий во времени, их причинно-следственную обусловленность. Именно характер описания, а не структура самой реальности, придает повествованию аналитизм и научность.
Среди средств когезии, реализующих временное развертывание исторического текста, — наречия (soon, meanwhile), обстоятельственные обороты (during the remainder of 1918, in December), глаголы, в семантике которых содержится понятийный компонент времени (continued, recaptured, ended), а также адвербиально-глагольные сочетания, указывающие на временную отнесенность (newly formed). При этом употребление средств когезии часто носит не факультативный, а обязательный характер: без них нарушились бы логичность и последовательность изложения, была бы потеряна нить повествования. Для реализации связности существенно также то, что различные средства когезии — лексические, грамматические, стилистические — вступают во взаимодействие. Комбинация этих средств может приводить к таким явлениям, как, например, «зигзагообразная или зубчатая история» (термин Р. Барта) [2], т. е. уход вглубь исторического времени, восхождение к предшествующим событиям и последующее возвращение к исходной точке исторического повествования без нарушения логичности изложения при нарушении его линейного характера.
Еще одно специфическое для рассматриваемого типа текста явление, которое Р. Барт назвал «ускорением истории», выражается в том, что одинаковые по протяженности отрезки текста умещают различные временные промежутки. Это достигается, в том числе, благодаря расположению средств когезии таким образом, что по мере ускорения времени исторического повествования происходит движение от более точных идентификаторов времени к менее точным (on 27 August — in September — shortly afterwards — eventually). Анафорическое расположение средств когезии и их однотипность могут создавать эффект динамизма и напряженности, даже если рассказывается о событиях, относительно удаленных друг от друга во времени (By late 1959... By 1964... By November 1965...). Созданию эффекта замедления повествования, подчеркиванию длительности исторических процессов на относительно небольшом отрезке текста может способствовать употребление языковых единиц с семантикой длительности, протяженности, медлительности, неопределенности (slow, hesitate, long, gradually).
Анализ функционирования в исторических текстах таких средств когезии, как субституция наименования и употребление контекстуальных синонимов показывает, что, обеспечивая формальную связность на поверхностном уровне текста, они одновременно с этим могут обладать мощным персуазивным потенциалом, служить для расстановки идеологических акцентов и передачи имплицитно выраженной оценки [11].
Представляется, что продуктивность лингвистического анализа исторического текста связана с возможностью проследить логику мысли историка и на основе этих лингвистических наблюдений сделать выводы о принципах текстовой репрезентации гуманитарного знания. Кроме того, этот анализ не может не учитывать прагматического назначения языковых средств, а значит, дает возможность увидеть, каким образом в данном типе текста и шире —
в данной отрасли познания — реализуются различные когнитивно-речевые стратегии [см., напр.: 5]. Все это помогает понять, как человек познает самого себя и как он делится этим знанием с другими.
ЛИТЕРАТУРА
1. Арон Р. Измерения исторического сознания. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2010. 192 с.
2. Барт Р. Системы моды. Статьи по семиотике культуры. М., 2003. С. 427-441.
3. Зуев К.А., КротковЕ.А. Рациональность: дискурсный подход. М.: РАГС, 2010. 178 с.
4. ИльинВ.В. Теория познания: Эпистемология. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2011. 136 с.
5. КарликН.А. Риторическая традиция древнерусской учительной литературы в творчестве Л. Н. Толстого: о художественной аксиологии «Круга чтения» // Известия СПбУЭФ. 2010. № 1. С. 54-62.
6. Кожурин А.Я., Кучина Л.И. Религиозно-философское учение Л. Н. Толстого: теория и практика жизнестроительства // Там же. № 2. С. 52-60.
7. Ракитов А.И. Историческое познание: системно-гноселогический подход. М.: Политиздат, 1982. 303 с.
8. Рикер П. История и истина. СПб.: АЛЕТЕЙЯ, 2002. 400 с.
9. Философия науки / отв. ред. Т.П. Матяш. Ростов н/Д: Феникс, 2007. 441 с.
10. Чернявская В. Е. Лингвистика текста: поликодовость, интертекстуальность, интердискурсивность. М.: Книжный дом «ЛИБРОКОМ», 2009. 248 с.
11. Bobko E. A. Cohesion in Historical Discourse: Explicit Signs and Implied Senses // Лингвистика текста и дискурса: традиции и перспективы: сборник научных статей. СПб.: Изд-во СПбГУЭФ, 2010. С. 51-57.
АС. БОНДАРЕНКО
Анастасия Сергеевна БОНДАРЕНКО — аспирантка кафедры систем технологий и товароведения СПбГУЭФ. В 2008 г. окончила СПбГУЭФ. Автор 3 публикаций.
Область научной специализации — логистика (развитие и управление
цепями поставок, построение сети продаж строительных материалов). ^ ^ ^
ЭЛЕМЕНТЫ ЛОГИСТИЧЕСКОЙ СТРАТЕГИИ РАЗВИТИЯ СИСТЕМЫ ДИСТРИБУЦИИ
СТРОИТЕЛЬНЫХ МАТЕРИАЛОВ*
По данным экспертных оценок сложная ситуация, сложившаяся вследствие мирового финансового кризиса в строительной отрасли и, в частности, на рынке строительных материалов, начинает постепенно выправляться. Наметившиеся тенденции имеют положительный характер и позволяют надеяться на преодоление последствий кризиса в обозримом будущем. Тем не менее на рынке строительных материалов произошли структурные изменения. В самом сложном положении оказались поставщики строительных материалов: дистрибьюторы, имеющие розничные и оптовые сети, — компании с большой долей привлеченных средств. Количество компаний-посредников в сфере поставок строительных материалов сократилось, и оставшиеся компании уменьшили свои поставки. В связи с реализацией национальных проектов, направленных на строительство жилья и других объектов, рынок строительных материалов продолжит свой рост. При этом растущие потребности строительного рынка должны быть удовлетворены с учетом несбалансированного регионального размещения производств строительных материалов, которое приводит к локальному дефициту в некоторых регионах страны. В сложив-
ГРНТИ 81.88.75 © А.С. Бондаренко, 2011 Публикуется по рекомендации канд. техн. наук, доц. В.В. Ткача.
