Экономическая наука и неоклассицизм

Халсманн Й.Г.

СОВРЕМЕННАЯ ЭКОНОМИЧЕСКАЯ ТЕОРИЯ

7

ЭКОНОМИЧЕСКАЯ НАУКА И НЕОКЛАССИЦИЗМ

Й.Г. ХАЛСМАНН

профессор экономики, Университет Энгерса, Франция

Перевод с английского А.А. КУРЫШЕВОЙ

Автор выражает благодарность Институту Людвига фон Мизеса (Оберн, Алабама) и Фонду Александра фон Гумбольдта (Бонн, Германия) за финансовую поддержку.

Работа была опубликована в The Quarterly Journal of Austrian Economics.

Vol. 2. № 4 (Winter 1999): 3-20.

На протяжении более чем сорока лет экономисты упорно отвергали постулат о том, что экономическая наука должна быть реалистичной. С тех пор как М. Фридмен [11] в общих чертах обрисовал методологию позитивизма в экономике, большинство студентов, изучающих нашу науку, стали приверженцами взглядов Фридмена и убеждены в том, что единственный критерий качества в сфере экономических рассуждений - это их предсказательная сила. Хорошие теории порождают совершенно верные прогнозы, тогда как плохие теории являются источником ошибочных прогнозов.

Сегодня полный провал этой программы очевиден. Позитивизм не усовершенствовал экономического прогнозирования. Это обусловило увлечение чисто формальными проблемами математической экономики и теории игр; в тоже время увеличение числа прикладных исследований служит доказательством того, что, по словам Фрэнка Х. Найта, «дела катятся под гору». Неудивительно, что все больше и больше экономистов в поисках своего пути мечутся между Сциллой формальной иррелевантности и Харибдой эмпирической иррелевантности. Сегодня как никогда экономисты обращаются к альтернативным подходам, которые указывают пути достижения адекватного взгляда на мир.

Одной из немногих школ экономической мысли, которая последовательно придерживалась постулата об экономическом реализме, является австрийская школа1. В связи с этим приветствуется, что Б. Каплан [8] критически оценил принципы австрийцев в недавней статье. Он сосредоточился на работах Людвига фон Мизеса и Мюррея Н. Рот-барда. Работы двух последних авторов в его глазах представляют собой реальные альтернативные парадигмы в пределах экономической науки, тогда как вклад других австрийских ученых - в частности, Хайека, Кирцнера и их последователей - должен рассматриваться как дополнение к сегодняшнему неоклассическому направлению2.

1 См., в частности: Menger [39; 40]; Bohm-Baverk [6; 5]; Mises [44; 42]; Hayek [13; 14; 15]; Rothbard [49; 50; 51]; Kirzner [34; 35]; and Hoppe [21; 23].

2 См.: Caplan [8, с. 823, 836, п. 24]. Эта точка зрения находит подтверждение в последних учениях австрийских экономистов. См.: Rothbard [50, гл. 7]; Salerno [54; 55; 56]; Block and Garschina [4]; Herbener, Salerno and Hoppe [18]; and Hoppe and Salerno [26].

Экономический вестник Ростовского государственного университета 2005 Том 3 № 3

Каплан приходит к поразительному выводу, что австрийский подход, вопреки усилиям его авторов, менее реалистичен, чем неоклассический подход, процветавший в век пренебрежения реализмом.

Дискуссия по поводу этих точек зрения представляется весьма полезной, учитывая растущий интерес к экономическому реализму. В нашей статье мы покажем, что Каплану не удалось обнаружить значительной разницы между австрийской и неоклассической экономическими теориями. Все ошибки Каплана, по-видимому, коренятся в его неспособности понять, что австрийская экономическая теория является скорее теорией поведения (праксиологией), нежели чем-то вроде прикладной психологии. Впоследствии мы кратко охарактеризуем праксиологический подход к объяснению человеческого действия, а затем обсудим основные тезисы Каплана в некоторых аспектах.

Сущность Праксиологического Анализа

Люди совершают действия. Они применяют средства для достижения целей, и они выбирают средства и цели. Эти факты очевидны, просты и понятны, и ни один разумный экономист не отрицает их. Что ставит особняком австрийский подход, так это угол их рассмотрения. Австрийцы основывают свою всеохватывающую экономическую теорию исключительно на этих и других таких же элементарных фактах. Они подчеркивают, что люди осуществляют выбор и что они используют средства для достижения целей.

Однако каким образом, интересно, возможно объяснить человеческое поведение посредством того факта, что люди совершают действия? Объяснить нечто -значит указать на взаимосвязь его с другими явлениями. Мы можем сказать, что лист падает на землю потому, что существует сила тяжести. Мы можем объяснить, почему лампочка освещает комнату, конкретными законами электричества. Мы можем объяснить движение автомобиля совместным эффектом определенных свойств бензина, законов сгорания и т.д. Во всех этих случаях мы даем объяснения фактам, рассматривая их в связи с другими фактами. Объяснение, таким образом, предполагает, что данный факт является логическим следствием или результатом других фактов. Однако австрийские экономисты утверждают, что они объясняют человеческое действие посредством того самого факта, что люди совершают действия. Не является ли подобное рассуждение скорее порочным кругом, нежели объяснением действия?

Ответ заключается в том, что, грубо говоря, австрийцы вообще не объясняют человеческого действия. Они не связывают человеческое действие с другими фактами, логическим следствием или результатом которых оно бы являлось. Чем они занимаются, так это анализируют, что же представляет собой человеческое действие. Они указывают на то, что каждое человеческое действие содержит в себе соотношение между реализованной и нереализованной составляющими этого самого действия. Движения человеческого тела (человеческое поведение) и умственную деятельность (мышление, слух и т.д.) можно в таком случае объяснить, ссылаясь на эту связку, присущую человеческому действию.

Короче говоря, австрийская экономическая теория основывается на постулате о том, что человеческое поведение и человеческое мышление выступают только лишь как часть человеческой деятельности, а именно, реализованной частью. Другие составляющие человеческого действия не - или еще не - реализованы. К ним относятся, в частности: а) цели, преследуя которые люди совершают дей-

ствия и б) упущенные возможности, которые могли бы быть избраны. Намерения и упущенные возможности, очевидно, не являются частью мира в смысле их реализации. Однако нельзя отрицать, что они в какой-то мере существуют, и этот неопровержимый факт ставит перед австрийцами необходимость объяснения реализуемого проявления человеческого действия (поведения и мышления) как продолжения нереализованной части. К примеру, мы можем сказать, что Джордж пошел трудиться, чтобы заработать на жизнь, или что Джуди перешла улицу, чтобы попасть в булочную. Или, когда мы наблюдаем за человеком, играющим на пианино, мы можем заявить, что он скорее играет на пианино, чем делает что-либо другое. Можно добавить другое объяснение, сказав, что он предпочитает игру на пианино каким-то другим действиям. И т.д. Во всех этих объяснениях мы использовали наши знания о человеческой деятельности, чтобы объяснить реализованную составляющую посредством не - или еще не - реализованной.

Таким образом, мы видим, как австрийские экономисты могут строить все свои теории на тех простых фактах, что люди используют средства для достижения целей и что они выбирают средства и цели. Неоклассики даже не осознают возможности такого подхода. Как бы то ни было, они пытаются объяснить человеческое действие на языке, отличном от языка их австрийских коллег. Они хотят анализировать поведение людей как следствие или результат данных обстоятельств; т.е. они хотят объяснить человеческое поведение посредством других наблюдаемых и интроспективно познаваемых фактов. Естественно, чтобы выполнить анализ такого рода, необходимо не просто иметь сведения о соотношении реализованной и нереализованной составляющих человеческого действия. Таким образом, неоклассическая теория ценности и выбора пытается объяснить, как люди должны или как они будут поступать, устанавливая связь между их поведением и ощущениями боли и удовольствия или в целом с чувством удовлетворения. Короче говоря, неоклассическая теория ценности не просто делает акцент на том, что наши ощущения определяют наше поведение. Она также предполагает, что между нашими чувствами, с одной стороны, и нашим поведением, с другой, существуют постоянные взаимосвязи, которые могут быть изучены и описаны неоклассической теорией потребительского поведения.

Таковы проблемы, которые полностью занимают неоклассиков. Их усердие и изобретательность выразились в огромном количестве литературы, посвященной теории игр, проблемам максимизации в рамках различных рыночных структур, равновесным моделям и т.д. Однако вся эта литература основана на неверной предпосылке о том, что существует постоянная взаимосвязь между обстоятельствами при совершении действия и самим действием. На самом деле не существует законов, предписывающих, что людям выбирать и какие цели преследовать3.

Независимо от того, согласятся ли с этим бескомпромиссным приговором неоклассическому подходу, важным остается тот факт, что этот подход принципиально отличается австрийского. Два лагеря предлагают совершенно различные способы объяснения наблюдаемого поведения. Австрийцы объясняют реализуемые составляющие действия (наблюдаемое поведение) на основе нереализованных элементов этого же действия. Так как и реализованная, и нереализованная составля-

3 Позже мы объясним более подробно, почему это так. Среди некоторых неоклассических работ, которые делают акцент на этой проблеме, есть конструктивный вклад Г.Л.С. Шейкла [63], которым, правда, в значительной степени пренебрегают. Важно, что Шейкл не видел другого решения, кроме как искупать малыша экономической науки в воде теории-того-как-люди-выбирают.

Экономический вестник Ростовского государственного университета 2005 Том 3 № 3

ющие выступают как части одного и того же действия, как различные стороны одного и того же явления, то они не могут изучаться отдельно друг от друга. Когда я читаю книгу, другие действия, которые я мог бы совершить, и цель, которую я преследую, читая книгу, являются частями моего действия. Они, в сущности, не выступают как независимые. Они даже не реальны. Единственное основание для того, чтобы обращаться к ним - так это то, что они являются составляющими моей деятельности, которая проявляется в моем поведении и в моих мыслях, и что их, следовательно, можно использовать для объяснения этого поведения и этих мыслей.

В противовес неоклассики пытаются объяснить наблюдаемые явления (поведение) посредством других наблюдаемых явлений (поведения других индивидов, физических условий действия) или психологических феноменов («степени удовлетворения потребностей»). Так как все эти явления, по существу, независимы одно от другого, т.е. все основания для их раздельного анализа. В частности, есть смысл утверждать, что индивид, совершающий действие, может полагать, что существует что-то вроде уровней насыщения потребностей и что, если он придерживается такой позиции, он может занять три позиции по отношению к любым двум уровням ожидаемого удовлетворения - А и В. На самом деле он может думать, что А предпочтительнее В, или что В предпочтительнее А, или что они эквивалентны. Однако это уже совершенно другие вопросы, должна ли экономическая наука полагаться на соображения такого рода и какое экономическое объяснение реальности возможно дать, следуя им. Эти вопросы можно основательно обсудить, рассмотрев более детально критику Каплана, направленную на австрийских экономистов, к чему мы сейчас и перейдем.

Анализ Безразличия

Свои попытки доказать важность анализа безразличия и недостаток реализма у австрийцев Каплан начинает с довольно неточного объяснения, почему австрийцы отвергают анализ безразличия. Австрийцы, по словам Каплана [8, р. 825], утверждают, что безразличие между двумя альтернативами А и В «нелепо, так как не может быть обнаружено в действии».

Однако было бы более точно сказать, что Мизес и Ротбард считают анализ безразличия не относящимся к объяснению человеческого действия. Дело в том, что действующий индивид всегда что-нибудь делает. Это исходный тезис любой науки, изучающей человеческое поведение. Наши знания о существовании альтернатив и целей при осуществлении выбора дает нам возможность объяснить этот факт. Так, когда мы видим, что Пол ест мороженое, мы объясняем наблюдаемое, соотнося его с альтернативными действиями, которые Пол мог бы совершить. Мы говорим, что он предпочел съесть мороженое каким-то другим действиям. Понятно, что такое объяснение окажется невозможным, если предположить, что Полу было безразлично, съесть ли ему мороженое или совершить что-то другое. В этом случае мы также оказались бы перед неопровержимым фактом, что он ест мороженое, но объяснить это не смогли. Психологическое безразличие Пола, таким образом, совсем не подходит для объяснения его действий - точно так же, как и безразличие в общем совершенно не подходит для объяснения человеческого поведения.

Каплан [8, р. 825, р1. 3] ссылается на заявление Р. Ноцика, что Ротбард неявно использует анализ безразличия, утверждая, что единицы блага равноценны с точки зрения действующего индивида» и что «любой конкретный фунт масла был оценен индивидом в этом случае совершенно одинаково» [49,

p. 18]4. Это справедливое критическое замечание в отношении доводов Ротбарда в частном случае. Но согласовать существование однородных благ с праксиологической точкой зрения, что каждое из гомогенных благ имеет различную ценность, нетрудно. По Мизесу: деятельность не проводит различий между конкретно определенными количествами однородных благ. Но это не значит, что различным порциям запаса однородных благ приписывается одинаковая ценность. Каждая порция оценивается отдельно. Для каждой порции определен особый уровень на весах ценности. Но порядки этих уровней могут чередоваться ad libitum между различными порциями одинаковой величины. Если действующий человек должен сделать выбор между двумя или более благами различных классов, он ранжирует отдельные порции каждого из них. Он определяет для каждой порции особый уровень. При этом ему не нужно обязательно присваивать различным порциям одинаковых благ уровни, непосредственно следующие один за другим [44, p. 119-120].

Так, уже в 1949 г. Мизес предвидел и изящно опроверг критику Ноцика. Позвольте заметить, что Ноцик выбрал один отрывок из работы Ротбарда (который, кстати, опровергался другими его утверждениями), чтобы составить критику от имени австрийцев в целом. Однако если незнание Ноциком австрийской литературы объяснимо, то это оправдание не относится к Каплану, который, в конце концов, является экономистом.

Далее Каплан заявляет, что Мизес и Ротбард делают «сомнительное предположение... о том, что все предпочтения могут быть выявлены в поведении» [8, p. 825]. Это, должно быть, мысленное предположение, потому что Каплан не приводит цитаты Мизеса и Ротбарда по этому поводу. Но опять же, исходный пункт австрийского анализа не абстрактная теория выбора, которая затем каким-то образом накладывается на действительность, а реальное человеческое действие. Теория выбора обращает внимание на связи, соединяющие реализованную и нереализованную составляющие человеческого действия, и, применяя теорию выбора, мы можем объяснить любую данную деятельность, соотнося ее с другими элементами этого самого действия. Мы можем соотнести деятельность с упущенными возможностями («Пол предпочитает съесть мороженое всем другим действиям») или с целями («Пол ест мороженое для того, чтобы стать толстым и безобразным»). В обоих случаях мы объясняем реальное явление, соотнося его с тем, к чему это действие имеет отношение.

Именно на этом фоне мы должны понять критику Мизеса поведенческой перспективы в ситуации «час пик на Гранд Централ Стейшен». Нет никаких законов, связывающих поведение людей, снующих туда и обратно, с предыдущим или последующим поведением. Однако мы можем объяснить их поведение посредством лежащих в его основе намерений вроде «добраться из дома до поезда, а оттуда - на работу» и т.д.

Ввиду этого легко дать экономическое истолкование психического феномена безразличия. Допустим, Пол безразличен в выборе между покупкой красного и зеленого свитера. Экономически анализируя действия Пола, можно подчеркнуть, что он предпочитает скорее остаться безразличным, чем приобрести или красный, или зеленый свитер (что, разумеется, показывает, что он выберет третий вариант - отвлечься от этих и обратить внимание на другие свитера). Также можно подчеркнуть, что Пол не выбирает между покупкой красного и зеленого свитеров по определенной причине, скажем, он хочет сэкономить деньги или

4 Критика Ноцика: [47]. Критика Ноцика Блоком: [2].

Экономический вестник Ростовского государственного университета 2005 Том 3 № 3

произвести (тщетное) доказательство важности безразличия в человеческом поведении. Короче говоря, безразличие, как нам известно из самоанализа, - это факт, который нужно объяснить. Безразличие не является - и само по себе не может являться - объяснением человеческого действия.

Также легко справиться с контрпримером Каплана о предпочтении, не проявляющемся в действии. Каплан говорит: то, что я предпочитаю мороженое в текущий момент, не может быть выражено, так как к тому времени, пока мне удастся найти продавца мороженого, текущий момент пройдет. Покупка мороженого десять минут спустя отражает лишь его предпочтение затем. И по-прежнему я располагаю лишь интроспективным знанием, что именно сейчас хочу немного мороженого [8].

Такое описание «невыявленного предпочтения» интересно только как описание психологического состояния Каплана (по отношению к объясняемому факту). Но это не имеет отношения к объяснению того, что делает Каплан. Это не говорит нам, почему он сидит в своем офисе и рассуждает о «предпочтении» мороженого, не претворяя мысли в действие. Экономическая наука может объяснить его поведение, лишь сопоставляя действия Каплана с тем, что он мог бы совершить вместо них. Это доказывает, что Каплан предпочитает проводить время, воображая удовольствие, которого он не может получить.

Кардинализм

Объектом критики Каплана становится отказ Ротбарда от теоремы: «в состоянии равновесия отношение предельных полезностей различных товаров равно отношению их цен» [8, р. 826]. Но, к нашему удивлению, Каплан не выносит никакого контраргумента. Он подчеркивает, что можно попытаться «представить» предпочтения агента функцией полезности и что те же самые предпочтения могут быть также «представлены» любой иной функцией, которая сохраняет неизменным порядок предпочтений. Это правда. Ну и что же? Проблема заключается в том, что нельзя отделить уровни предпочтения один от другого и затем сравнить результат с отношением цен.

Совершенно очевидно, что равенство между отношением предельных полезностей (уровней предпочтения) и отношением цен могло бы существовать лишь при двух условиях. Во-первых, если бы уровни предпочтений и цены имели одни и те же единицы измерения (т.е. были бы однородными явлениями), тогда бы их отношения, несомненно, могли приравниваться друг к другу. Однако это условие не выполняется, так как предпочтения и цены - явления разнородные. Итак, осталось второе условие, согласно которому, если бы и предпочтения, и цены были по природе своей каким-то образом изменены так, что их отношения выражались количественно, тогда их отношения, опять же, могли бы приравниваться. Однако это условие также невыполнимо, так как предпочтения - количественно не измеряемая категория. Невозможно поэтому определить, насколько высок уровень предпочтения. Можно лишь сказать, что уровень предпочтения А выше уровня В и ниже уровня С. И это все. Выражение «уровень предпочтения А отличен от уровня предпочтения В» не имеет, следовательно, количественного выражения, и по дальнейшей логике невозможно даже приблизительно сказать, выполняется ли равенство пропорций.

Это также вытекает из проблемы, с которой мы столкнулись, пытаясь истолковать значение фразы «уровень предпочтения А отличен от уровня предпочтения В». Что конкретно значит «отличен» в этом контексте? Мы рискнем остановиться на том, что объяснить значение этого слова не может никто. Оно просто

бессмысленно, как «кролик отличен от концерта фортепиано» или «двигатель внутреннего сгорания отличен от священника» и т.д. Все, что мы можем сказать по поводу измерения степени, в которой «уровень предпочтения А отличен от уровня предпочтения В», так это то, что «уровень предпочтения А отличен от уровня предпочтения В». Но это, очевидно, идиосинкразическое выражение, а поскольку такие выражения по природе своей не имеют общепонятного представления, то невозможно даже установить соответствие между ними.

Та же проблема возникает при рассмотрении ценовых соотношений. Обыденный взгляд, не выявляющий никаких трудностей в сравнении ценовых пропорций, неоправдан. Проблема становится очевидной, если напомнить, что цены сами являются отношениями. Цена - это не просто «3 доллара», а «3 доллара / 1 гамбургер». Теперь рассмотрим это ценовое отношение вместе с другими двумя ценами, скажем, «1 доллар / 1 банан» и «2 доллара / 1 кока-кола». Отношение цен гамбургера и банана составит «3 банана / 1 гамбургер», а ценовая пропорция гамбургера и кока-колы будет «3 колы / 2 гамбургера».

Ясно, что здесь мы столкнулись с теми же проблемами, что были рассмотрены выше в случае отношений уровней предпочтения (см. [27, еЬ. 6]). Первая проблема заключается в истолковании значений отдельных моментов. Что, собственно, означает банан / гамбургер и кола / гамбургер? Но наиболее важно то, что все эти пропорции несоизмеримы. Они, как и соотношение уровней предпочтений, идиосинкразичны; невозможно сказать, выполняется ли равенство между цифрами одного и другого отношений.

Таким образом, центральное положение неоклассической теории цены, заключающееся в том, что в состоянии равновесия выполняется равенство между отношением уровней предпочтения различных благ и отношением их цен, ошибочно во всех отношениях.

Непрерывность

Следующее, на что Каплан обращает внимание, - это предположение о непрерывности функций спроса и предложения. Интересно, что он никак не пытается защитить это предположение. Он даже не пытается доказать его реалистичность или необходимость в определенных аналитических целях. Его единственное указание состоит в том, что Ротбард сам использует это предположение и что, следовательно, не может возразить неоклассикам, которые делают то же самое. Каплан замечает, что отсутствие непрерывности функций спроса и предложения - серьезный аргумент даже «против использования простых алгебраических конструкций вроде пересекающихся кривых спроса и предложения - того, чем наполнены работы Ротбарда» [8, р. 828].

Это уместное замечание. Однако все же оно скорее усиливает позиции австрийской ценовой теории.

Во-первых, единственная цель использования этих простых графиков - установить общий язык с неоклассиками. Явно противореча своим коллегам-нео-классикам, Ротбард [49, еЬ. 2] приводит последнее предостережение, подчеркивая, что пересечение кривых спроса и предложения в реальности маловероятно, хотя в принципе возможно.

Во-вторых, равновесие представляет гораздо меньший интерес для австрийцев, чем для неоклассиков. Мизес [44, р. 244] подчеркивал, что единственная задача равновесия - помочь объяснить одну составляющую дохода, а именно прибыль и убыток. Это резко контрастирует с неоклассической парадигмой, когда

Экономический вестник Ростовского государственного университета 2005 Том 3 № 3

равновесие выступает как аналитическая панацея, которая пронизывает все примеры, рассматриваемые в теории рынка. Таким образом, даже допуская, что Рот-бард противоречит сам себе, нападая на неоклассиков за предположение о непрерывности, это лишь незначительное противоречие, которое не находит отражения в основной части его работы. Отрицание австрийцами предпосылки о непрерывности просто-напросто означает, что рыночное равновесие (значение которого, во-первых, чрезвычайно мало) нельзя представить как пересечение кривых спроса и предложения. Напротив, для неоклассической ценовой теории отказ от предположения о непрерывности губителен, так как весь смысл этого подхода состоит в описании (т.е. представлении) равновесия в математическом и графическом виде.

И в-третьих, что наиболее важно, австрийская теория цены вообще не опирается на форму кривых предложения. Для того чтобы равновесие было достижимо, совершенно неважно, можем ли мы изобразить его пересечением кривых. Следовательно, можно осмысленно говорить о выигрышах и потерях, не прибегая к графическому представлению, которое должно основываться на нереалистичных предпосылках вроде непрерывности.

Беглый просмотр «Человеческого поведения» выявляет, что Мизес, анализируя рынок и цены, не прибегает к использованию кривых и алгебраического аппарата. Поверхностный читатель может принять это за стилистический консерватизм, но на деле это связано с самой сущностью австрийской теории цены. Мизеса действительно не интересуют вопросы, поглощающие творческую энергию неоклассиков. Он не пытается объяснить, почему и при каких условиях действия рыночных агентов «координируются» таким образом, что в итоге достигается равновесие. Скорее, главной темой его главы, посвященной рынку, является то, что потребители независимы, потому что их решения о покупках управляют рынком [44, p. 270]. Это действительно не имеет никакого отношения к тому, что люди покупают, и к тому, почему они это покупают. Таким образом, Мизес не принимает в расчет вопрос, что они покупают, при каких условиях и почему. В главе, посвященной ценам, Мизес утверждает, что количество участников рынка определяет, насколько узки границы, в пределах которых происходит ценообразование. Однако, независимо от числа рыночных агентов, рыночные цены всегда определяются решениями предельных продавцов и покупателей [44, p. 324]. Итак, все цены можно истолковать как результат того простого факта, что все участники рынка предпочитают благо А благу В [44, p. 328].

Эффекты Дохода и Замещения

Каплан [8, p. 828] указывает на то, что Ротбард время от времени ссылается на эффекты дохода и замещения при рассмотрении формы кривых спроса и предложения. Его критика заключается в том, что Ротбард, не сумев вывести эти неоклассические понятия из собственной теории полезности, заимствует их ad hoc. Таким образом, очевидно, заключает Каплан, что неоклассики подошли к новому интуитивному пониманию, к которому не смогли приблизиться даже австрийцы.

Возможно, среди австрийских экономистов найдутся те, кто будет утверждать, что ничего стоящего не может быть изучено extra muros. Однако вывод Каплана преждевременен. Тот факт, что Ротбард иногда упоминает эффекты дохода и замещения, не подтверждает того, что эти эффекты имеют какое-то отношение к реальности. И это не делает австрийскую теорию ценообразования на землю и труд зависимой от неоклассических взглядов. Мы уже указывали на то, что Мизеса не волновала ни форма кривых предложения, ни скрытые мотивы рыночных агентов. Его

ценовая теория уделяет внимание гораздо более фундаментальным признакам ценообразования, к примеру, что все виды обмена (по крайней мере, ex ante) выгодны для обеих сторон и что предприниматели оценивают факторы производства с точки зрения ожидаемого относительного вклада в денежный доход, порождаемый производственным процессом. Отсюда следует, что потребители в рыночной экономике управляют размещением ресурсов. Ничто из перечисленного не зависит от формы кривых предложения или от существования эффектов дохода и замещения.

Неопределенность и Вероятность

Каплан поставил перед собой поистине героическую задачу опровержения того мнения, что действующий индивид сталкивается с риском, который невозможно просчитать5. Как он [8, p. 829] утверждает, неопределенность в неоклассическом анализе «означает, что существует известное вероятностное распределение событий (объективное или субъективное) с более чем одним возможным исходом. Выбор в реальном мире неопределенности ничем не отличается от участия в игре с заданными правилами и множеством возможных исходов». Каплан отмечает, что, по Мизесу, эта неоклассическая «неопределенность» вовсе и не является неопределенностью, а должна рассматриваться как вероятность класса, коренным образом отличающаяся от вероятности единичного события. Особенно важно то, что человеческое действие было охарактеризовано как уникальная и, вследствие этого, непросчитываемая вероятность отдельного события. Отсюда следует, что выбор участников рынка не может быть адекватно описан как результат подсчета вероятностей.

Опираясь на единственную работу по теории вероятности [65] и не дискутируя по этому поводу, Каплан делает нападки на это фундаментальное различие между вероятностью класса и вероятностью единичного события, утверждая, что «каждое событие уникально; если рассчитываемая вероятность не применима к единичным событиям, следовательно, рассчитываемая вероятность не применима к особым актуальным ситуациям» [8, p. 830] (курсив наш. - Й.Х.).

Позвольте сперва указать на то, что даже если бы тезис Ветерфорда-Капла-на был правилен, это бы скорее подтверждало, чем опровергало австрийский подход. В конце концов, не Мизес, а его коллеги-неоклассики основывают свою теорию выбора на вычислении вероятностей.

Но может ли теория Мизеса существовать без количественной вероятности? Это горькая пилюля для экономистов, воспитанных в неоклассических традициях, и Каплан, очевидно скептически, говорит: «Действие, отрицающее любое знание о вероятности различных событий, вообразить трудно. Если вы можете получить либо $10 наверняка, либо $100 с большой степенью неопределенности, совершенно не ясно, как вы поступите» [8, p. 832].

Однако здравый смысл целиком на стороне австрийцев. Люди, далекие от экономической науки, видят проблему в том, что они не могут вычислить вероятность будущих событий. Средний бизнесмен не просчитывает ожидаемого процесса торговли. Скорее, он рассуждает, что он будет таким-то и таким-то, и, основыва-

5 Исследовательское достижение чикагского экономиста Фрэнка X. Найта [38] заключалось в том, что он указал на существование и определил значимость непросчитываемого риска, который он назвал неопределенностью. Мизес [44, ch. 6] развил идею Найта о различии между (просчитываемым) риском и неопределенностью, введя понятия вероятности класса и вероятности отдельного события. Сегодня австрийцы в целом - приверженцы теории неопределенности Найта-Мизеса.

Экономический вестник Ростовского государственного университета 2005 Том 3 № 3

ясь на этих суждениях, идет на рынок и покупает производственные факторы [28, р. 46]. Проблему здесь находят не практики, а профессора университетов и другие люди с массой свободного времени, которое можно потратить на решение умственных головоломок. Итак, позвольте еще раз констатировать очевидное: люди совершают действия; сталкиваясь с неопределенностью и непросчитываемыми альтернативами, они осуществляют выбор одной из них. Здесь не существует теоретической проблемы в той мере, в какой к этим фактам проявляется интерес. И экономическая наука может объяснить поведение в условиях неопределенности, соотнеся его с альтернативными возможностями и с целями рассматриваемого действующего индивида. Проблема всплывает, только если мы рискнем теоретически предположить, что индивид должен или что он мог бы избрать в данных обстоятельствах. Но даже если эта проблема для нас не разрешима - а ниже мы объясним, почему это так, - это не мешает нам использовать (австрийский) экономический анализ. Короче говоря, нет никакой необходимости решать проблему, которой Каплан придает такое большое значение.

Каплан выдвигает против австрийцев и другой аргумент. Цитируя Ветерфор-да вне контекста, он задает вопрос: «Может ли кто-то убедить работающего астронома в том, что... может и не существовать вероятности того, что звезда - это красный гигант. в то время как мы знаем, что большинство из них - красные гиганты?» [8, р. 832]. Каплан намекает на то, что это не столь значительно и что, следовательно, отрицание австрийцами возможности вычисления вероятности в человеческом поведении несправедливо. Однако это заключение неоправданно. Мизес допускает, что события в сфере человеческого поведения вероятностны. Он даже использует выражение «вероятность» при описании этого факта. Только это вероятность единичного события, и вычислить ее невозможно.

Спорный теоретический вопрос, конечно: почему существует такое явление, как вероятность единичного события, или неопределенность, в Найтовском понимании. Каплан спрашивает: «Почему экономисты должны верить в то, что существует даже более радикальная (т.е. не рассчитываемая) форма неведения?» [8, р. 831]. Есть один простой ответ: потому, что на самом деле существует что-то вроде подлинных новшеств и открытий. И. Кирцнер абсолютно справедливо настаивал на этом, несмотря на то что он не давал более фундаментального объяснения. Но Каплан мог обнаружить такое объяснение в работах Мизеса и Ротбарда, а также в трудах современных экономистов. Мизес [42, р. 74, 186] утверждал, что изобретение все новых и новых идей изменяет способ действий людей в ситуациях при прочих равных условиях. Соответственно, в человеческом действии отсутствуют константы; в данном контексте можно говорить лишь о переменных. Само существование новаторов предупреждает всякую попытку установления регулярности человеческого выбора. Ротбард [50, сЬ. 1-6] утверждает, что человек волен менять свое мнение и поступать различным образом в одних и тех же условиях при прочих равных обстоятельствах.

Недавно Ганс-Германн Хоппе строго доказал, что любая детерминистская теория выбора (вроде вероятностного подхода) заключает в себе неизбежное про-тиворечие6. Он утверждает, что теория такого рода должна предполагать некото-

6 См.: [20; 21, р. 112^ 23, сИ. 7; 25, р. 36^. Менее разработанный вклад по этому вопросу см.: [12, р. 13-14; 33, р. 83; 45, р. 467; 48, р. 6-7; 50, р. 6]. Необходимо отметить, что критика Хоппе предпосылки наличия постоянной взаимосвязи в человеческой деятельности в любом случае относится к взаимосвязи между реализованными составляющими человеческой деятельности. Как мы уже увидели, это не то же самое, если допустить, что в человеческой деятельности постоянная составляющая отсутствует вовсе.

рую постоянную взаимосвязь между наблюдаемым действием (явление, объясняемое стохастически) и другими действиями или другими событиями (условиями, в которых стохастическое распределение предположительно существует). Это, в свою очередь, предполагает, что человек не может обучаться, так как любое заимствование новых идей будет изменять способ его действий в данных обстоятельствах и, таким образом, отменит регулярность, установленную предыдущей системой вероятностей. Однако предположение о том, что человек не может обучаться, противоречит обязательной предпосылке любой исследовательской деятельности, а именно, что искания и будут создавать различия. Кто бы ни предложил развивать модель человеческого поведения, ему необходимо признать, что его открытия будут иметь некоторое влияние и на его собственные действия, и на действия других индивидов (а иначе эта исследовательская деятельность будет бессмысленна). Если модели прошлого поведения изменяют поведение только лишь одного индивида, то это изменит и условия деятельности всех других индивидов. Каждый раньше или позже изменит свое поведение, чтобы приспособиться к новым условиям, которые подготовлены моделью прошлого поведения.

Из всего этого следует, что не существует постоянной взаимосвязи между человеческим действием и условиями действия, которые можно описать как стохастические законы. Короче говоря, нет стохастических законов, управляющих человеческим поведением. Ни один человек, следовательно, не может основывать принятие решений на вероятностных воззрениях. Ex post он может классифицировать прошлые события в стохастических моделях, но эти модели не могут решить главной проблемы процесса принятия решений - предвидения уникального стечения будущих обстоятельств. Следовательно, моделирование такого рода также иррелевантно по отношению к научному объяснению человеческого действия.

Здравый смысл и теоретическая строгость вновь на стороне австрийцев.

Демонстрированное предпочтение, общественная полезность и экономика благосостояния

Ротбард основывает теорию полезности и благосостояния на принципе демонстрированного предпочтения. Этот принцип состоит в том, что невозможно сказать, каковы предпочтения индивида, иначе, чем непосредственно наблюдая за его действиями. Каплан видит здесь проблему уже изначально. Он возражает: Когда двое подписывают контракт, действительно ли они выражают свое согласие с условиями контракта? Может быть, они просто изъявляют желание написать свои имена на листке бумаги перед ними. Нет «железного» подтверждения тому, что роспись одного из них на клочке бумаги - не шутка или не попытка улучшить почерк [8, p. 833].

Действительно, иногда представляется трудным определить намерения индивида простым наблюдением за его действиями. Однако позиция Ротбарда гораздо более прочная. Безотносительно к проблемам, связанным с интерпретацией человеческих предпочтений, эти предпочтения можно объяснить лишь исходя из того, что люди в действительности совершают. Короче говоря, реальное человеческое действие является необходимым условием для анализа предпочтений.

На более существенном уровне Каплан доказывает, что общий эффект нарушения прав собственности не может быть оценен на языке полезности без взаимного индивидуального сравнения полезности. Он утверждает: «Так как жертва

Экономический вестник Ростовского государственного университета 2005 Том 3 № 3

несет убыток, а захватчик извлекает пользу из принудительных мер, то невозможно [обнаружить общий эффект изменения общественной полезности], не проводя межличностного сравнения благосостояния» [8, р. 833]. Это хорошая позиция. Однако Каплан должен был заметить, что австрийцы распознали эту проблему раньше него и по меньшей мере один из них разработал творческое решение.

Имеется в виду «аргументационная этика» Хоппе, в которой центральное место отводится утверждению, что только частная собственность может быть оправдана, тогда как все аргументы за нарушение прав собственности неизбежно опровергают сами себя. Понятно, что любая форма общественной кооперации предполагает что-то вроде соглашения, и Хоппе показывает, что во всех формах люди соглашаются с существованием и уважением права индивидуальной собственности. Даже рабовладелец, отдающий распоряжения, этим самым распоряжением признает, что только сам раб на самом деле контролирует себя (т.е. владеет собой). Тут не говорится о том, что аргументационная этика постулирует отсутствие нарушений прав собственности. Дело в том, что рабство, убийство, воровство, грабеж и т.д. не могут быть оправданы безоговорочно, потому что каждое такое оправдание предполагало бы, что даже тем, кто пытается оправдать убийство, пришлось бы принять принцип права собственности, иначе они не смогли бы участвовать в споре.

Очень похожие соображения применяются к другим объектам собственности (яблокам, стульям, земле, урокам музыки и т.д.), которые люди приобретают при помощи своего тела. Только те формы присвоения, которые уважают право собственности, могут быть оправданы, тогда как все другие формы присвоения противоречат праву собственности и, следовательно, необходимым основам общественной кооперации. Например, право на приусадебный участок можно оправдать, потому что его владелец преобразует не находящийся ни в чьей собственности участок земли, используя свое тело (которым он владеет) и посредством этого продолжает себя. Напротив, используя землю без согласия ее владельца, пользователь может быть оправдан не больше, чем может быть оправдано нарушение права собственности, по той самой причине, что приусадебная земля является продолжением самого ее владельца.

Точно так же никакое нарушение собственности не может быть оправдано, потому что в каждом отдельном случае оно не уважает право собственности, являющееся необходимым компонентом любой кооперации. Нарушения прав собственности могут выражаться в чистой форме, как, например, убийство. Или они могут существовать бок о бок с общественной кооперацией, частично ограничивая ее, как в случае рабского хозяйства. Однако во всех случаях по самой своей природе они противоречат жизни в обществе7.

Позвольте кратко пояснить, как эти положения могут применяться в качестве основы для австрийской теории благосостояния, которая не опирается на межличностное сравнение полезностей. Для того чтобы применить аргументационную этику к экономике благосостояния, мы просто должны осознать, что все теории благосостояния рассматривают действие в рамках общественной структуры. Ни один теоретик благосостояния ни разу не пытался описать эффект благосостояния от человеческого действия на обезьянах или эффект от действий муравьев на человеческих существах. Теперь, как показал Хоппе, посягательства на частную собственность должны отвергаться как несообразные с фактическими предпосылками социального взаимодействия. Короче говоря, права частной собственности

7 См., в частности: [21, сИ. 7; 23, р1. 2].

служат фильтром для того, чтобы отличить действия, являющиеся частью общественной жизни, от тех, которые не связаны с цивилизованным общением. Нарушение прав собственности не является социальным поведением, но общественной помехой, сравнимой с необузданностью дикого животного. Отсюда следует, что только те действия, которые приемлемы в общественной жизни, могут выступать субъектом дискуссий по поводу экономики благосостояния. А нарушения прав собственности должны снижать уровень общественного благосостояния ниже того уровня, который был бы в противном случае достигнут обществом, так как здесь будут иметь место менее цивилизованные отношения.

Таковы общие черты последовательной теории благосостояния, основанной на демонстрированном предпочтении и теории справедливости. Однако Каплан утверждает, что существует более плодотворный путь. Он полагает, что экономика благосостояния может быть построена на критерии Парето-эффективнос-ти; т.е. исходя из идеи о том, что перераспределения эффективны до тех пор, пока они потенциально Парето оптимальны. Каплан говорит:

iНе можете найти то, что вам нужно? Попробуйте сервис подбора литературы.

Поскольку справедливость и эффективность не представляют собой одно и то же, этот критерий, имеет много преимуществ перед подходом Ротбарда. В частности, он позволяет выносить эффективные суждения в отношении реального мира - судить, к примеру, о том, что коммунизм был неэффективен, или регулирование арендной платы неэффективно, или нарушение авторских прав было неэффективным [8, р. 834].

Однако Каплан не объясняет, как и почему возможны эффективные решения. В частности, Каплан оказывается не в состоянии сослаться на довод Ротбарда [50] о том, что спорным является вопрос, для кого коммунизм, регулирование арендной платы или нарушение авторского права эффективны или неэффективны. Руководство коммунистов может считать коммунизм самым эффективным путем узаконивания повсеместного государственного планирования. Некоторые политики могут видеть в регулировании арендной платы эффективное средство продвижения по службе, а также такое регулирование может быть эффективным с точки зрения отдельных арендаторов.

Термин «эффективность» относится к взаимодействиям между средствами и целями. Нельзя сказать, эффективно ли средство, не достигнув цели. Но цели -это всегда интересы индивидов, и в политических вопросах (коммунизм, арендная плата и т.д.) всегда происходит столкновение этих личных интересов. И невозможно, следовательно, сказать, эффективна ли оспариваемая политика. Можно лишь сказать, что для одних она эффективна, для других - нет.

Существуют лишь две возможности разрешения этой проблемы. Первая -провести сравнение функций индивидуальных полезностей всех членов общества. Если эффективность проведения политики для одного человека выше, чем для другого, можно заключить, что эта политика повышает общую эффективность экономики. Однако ни Каплан, ни другие авторы не показали, как произвести такое сравнение. В частности, никто не решил проблемы сравнения неизмеряе-мых категорий, таких как ценность, полезность, уровень предпочтения и т.д.

Таким образом, мы подошли ко второму решению, которое заключается в отказе от всех попыток построения экономики благосостояния на основе теории ценности или другом фундаменте. Вот где на сцену выходит теория справедливости Хоппе. Сегодня никто не решил проблем ценностно-теоретического подхода, и это направление представляется экономистам, изучающим благосостояние, самым многообещающим.

Экономический вестник Ростовского государственного университета 2005 Том 3 № 3

Общественные Блага

Австрийский подход к проблеме общественных благ опирается на три положения. Во-первых, не существует другого способа судить о том, действительно ли люди нуждаются в данном благе и сколько им этого блага нужно, кроме как наблюдать за их действиями. Следовательно, нет совершенно никаких оснований призывать правительство производить благо, которое иначе не будет произведено в достаточном количестве. Если люди захотят пожертвовать достаточно ресурсов, любой товар может быть произведен без государственного вмешательства.

Во-вторых, не существует критерия, по которому бы общественные блага отличались от товаров индивидуального потребления. Эта трудность возникает на уровне, даже более фундаментальном, чем привычное определение общественных благ, которое выделяет несоперничество в потреблении и невозможность исключить остальных потребителей. В принципе благо можно назвать общественным, если оно оказывает желательный или нежелательный эффект на индивидов, не являющихся его собственниками (экстерналии). Однако наличие экстерналий само по себе очевидно не является отличительной особенностью такого блага, а зависит исключительно от субъективных ощущений отдельных людей. Всякий раз как любой человек, не являющийся владельцем товара, проявляет интерес к благу, оно становится ipso facto общественным. Следовательно, не существует способа провести четкие отличия между общественными благами и товарами личного потребления. Все товары могут выступать как общественные. И гораздо более затруднительным является допущение, что статус блага может изменяться каждую секунду по простой прихоти (см. [23, p. 7]). Это делает критерий «общественности» неподходящим в качестве основного при формировании политики в отношении товаров.

В-третьих, даже если благо может быть индивидуально определено как общественное, отсюда вовсе не следует, что поставлять его должно правительство. Другими словами, все еще будет сохраняться необходимость аргументирования действий правительства.

Каплан критикует эту теорию в двух аспектах. Он возражает, что «вывод, следующий из теории полезности Ротбарда, как показал предыдущий раздел, ошибочен» [8, p. 835]. Однако в силу вышеуказанных причин Каплан, возражая теории полезности Ротбарда, не учитывает одно8. Мы, таким образом, переходим ко второму упреку Каплана. Он утверждает, что Ротбард, a priori отказавшись от концепции общественных благ, просто пошел не по тому пути; было бы более плодотворно указать на то, что производство общественных благ - проблема государства, наряду с удивительной способностью свободных рынков выдвигать добровольно принимаемые решения по актуальной проблеме общественных благ [8, p. 836].

Здесь необходимо напомнить о том, что исходная цель теории общественных благ - установить разумный предел государственного вмешательства в экономику. В целом указание на различие между общественными и частными благами было сделано для определения условий, при которых правительственные меры полезны или необходимы. Ясно, что на этом фоне отрицание a priori Рот-бардом концепции общественных благ имеет очевидный смысл, так как эта концепция не выполняет роли, отведенной ей изначально.

8 Даже если теория полезности Ротбарда ошибочна, отсюда вовсе не следует, что, как утверждает Каплан, австрийская теория общественных благ несправедлива. Этим указанием я обязан Дэвиду Гордону.

Как видно из сегодняшнего состояния теории общественных благ, которая допускает невозможность производства товаров общественного потребления государством, все споры оказались бессмысленными. Если и государство, и рынок окажутся не в состоянии производить общественные блага, значит, общественные блага не имеют никакого отношения к поискам новой политики. Кто-то должен предложить другие критерии, которые могли бы играть роль ограничителя государственной деятельности. Тогда анализ этих критериев будет поистине занимать экономистов. Каплан, по-видимому, помимо своей воли вывел это заключение. Его предложение «указать на то, что производство общественных благ - проблема государства, наряду с удивительной способностью свободных рынков» - симптом сегодняшней плачевной ситуации, когда экономисты тратят свою энергию на пекущийся только о собственных интересах «анализ», не имеющий практического значения.

Заключение

Трезвый взгляд на предположения, лежащие в основе неоклассического анализа, выявляет как их нереалистичность (непрерывность, кардинализм и т.д.), так и отсутствие прикладного значения в экономическом анализе реального мира (к примеру, психологическое безразличие). А неоклассики-предшественники Каплана едва ли даже претендовали на это. В той степени, в какой экономистов мэйнстрима вообще волновал реализм, в той они утверждали, что их допущения были полезным приближением к реальности и что в любом случае лучшей альтернативной теории нет.

Однако сегодня очевидно, что такая лучшая альтернатива существует в лице австрийских экономистов, насколько можно полагаться на работы Мизеса и Рот-барда. Этим мы не хотим сказать, что эти два автора довели нашу науку до совершенства. Но что они вывели совершенно реалистичный подход к экономическому анализу окружающего мира, сомневаться не приходится.

Этот подход - лишь только, по выражению Каплана [8, p. 837), «не отмеченная на карте альтернатива». Основное экономическое течение, однако, должно переварить уроки, содержащиеся в собрании трудов Мизеса и Ротбарда, и на это потребуется некоторое время. Более того, на самом деле, даже если Каплан это игнорирует, многие современные экономисты внесли свой существенный вклад в эту область, и лучшие разделы их работ соотносятся с трудами Мизеса. Например, по монополии и теории цены: Selgin [59], Block [3], Salin [57; 58] и Armentano [1]; по сравнительному анализу экономических систем: Hoppe [21], Salerno [53] и Huerta de Soto [29]; по теории благосостояния: Sennholz [62], Thornton [64], Cordato [9] и Herbener [17]; по теории отраслевых рынков: Klein [37]; по денежному и банковскому делу: Salin (1982; 1990), White [66], Selgin [60], Hoppe [24], Huerta de Soto [29] и Nataf [46]; по теории общественных благ: Hummel [32] и Holcombe (1997), Campan [7]; по теории предпринимательства: Kirzner [35; 36]; по теории общественного выбора: DiLorenzo [10]; по теории приватизации: Salerno [52], Hoppe [22], Herbener [16], Selgin [61]. Это отдельные примеры, и они относятся только к области теории. Современные австрийцы также внесли существенный вклад в области методологии, истории мысли и прикладных работ.

Само существование этих работ противоречит заботам Каплана о том, что время для смены парадигмы еще, возможно, не пришло. На самом деле экономическая наука, если она в целом развивается, должна будет изменяться в соответствии с великой традицией реалистичного анализа, чьему развитию австрийцы способство-

Экономический вестник Ростовского государственного университета 2005 Том 3 № 3

вали на протяжении более ста лет и единственными представителями которого являются в настоящее время. Будущие экономисты должны стать последователями Мизеса, подобно тому, как сегодняшние астрофизики последовали за Энштейном.

ЛИТЕРАТУРА

1.Armentano D.T. Antitrust: The Case for Repeal. 2-nd ed. Auburn, Ala.: Mises Institute, 1999.

2.Block W. On Robert Nozick's On Austrian Methodology // Inquiry. 1980. № 23 (4). P. 397-444.

3.Block W. The DMVP-MVP Controversy: A Note // Review of Austrian Economics. 1990. № 4. P. 208-214.

4.Block W., Garschina K.M., Hayek F.A. Business Cycles, and Fractional Reserve Banking: Continuing the De-Homogenization Process // Review of Austrian Economics. 1996. № 9 (1). P. 77-94.

5.Böhm-Bawerk E. von. Gesammelte Schriften. F.X. Weiss: ed. Vienna, 1923.

6.Böhm-Bawerk E. von. Capitaland Interest. South Holland, Ill.: Libertarian Press, 1959.

7. Campan G.J. Does Justice Qualify as an Economic Good?: ABöhm-Bawerkian Perspective // Quarterly Journal of Austrian Economics. 1999. № 2 (2). P. 21-33.

8. Caplan B. The Austrian Search for Realistic Foundations // Southern Economic Journal. 1999. № 65 (4). P. 823-838.

9. Cordato R. Welfare Economics and Externalities in an Open-Ended Universe: A Modern Austrian Alternative. Boston: Kluwer Academic Publishers, 1992.

10. DiLorenzo T.J. Competition and Political Entrepreneurship: Austrian Insights into Public-Choice Theory // Review of Austrian Economics. 1988. № 2. P. 59-72.

11.Friedman M. The Methodology of Positive Economics. Essays in Positive Economics. Chicago: University of Chicago Press, 1953. P. 3-43.

12.Haberler G. Prosperity and Depression. N.Y.: Antheneum, 1963.

13. Hayek F.A. Prices and Production. London: Routledge, 1931.

14.Hayek F.A. Monetary Nationalism and International Stability. London: Longmans, 1937.

15. Hayek F.A. The Counter-Revolution of Science. 2-nd ed. Indianapolis, Ind.: Liberty Fund, 1979.

16.Herbener J.M. The Role of Entrepreneurship in Desocialization // Review of Austrian Economics. 1992. № 6 (1). P. 79-93.

17. Herbener J.M. The Pareto Rule and Welfare Economics // Review of Austrian Economics. 1997. № 10 (1). P. 79-106.

18.Herbener J.M., Salerno J.T., Hoppe H.-H. Introduction to the Scholar's Edition // Mises L. von. Human Action. Scholar's edition. Auburn, Ala.: Mises Institute, 1998. P. 5-24.

19.Holcombe R.G. A Theory of the Theory of Public Goods // Review of Austrian Economics. 1997. № 10 (1). P. 1-22.

20. Hoppe H.-H. Kritik derkausalwissenschaftlichen Sozialforschung. Opladen: West-deutscher Verlag, 1982.

21.Hoppe H.-H. A Theory of Capitalism and Socialism. Boston: Kluwer, 1989.

22. Hoppe H.-H. De-Socialization in a United Germany // Review of Austrian Economics. 1991. № 5 (2). P. 77-104.

23.Hoppe H.-H. The Economics and Ethics of Private Property. Boston: Kluwer, 1993.

24. Hoppe H.-H. How is Fiat Money Possible? - or The Devolution of Money and Credit // Review of Austrian Economics. 1994. 7 (2). P. 75-90.

25. Hoppe H.-H. Economic Science and the Austrian Method. Auburn, Ala.: Mises Institute, 1995.

26. Hoppe H.-H., Salerno J.T. Friedrich von Wieserund die moderne Öster-reichische Schule der Nationalökonomie / Introduction to Friedrich von Wieser, Über den Ursprung und die Hauptgesetze des wirtschaftlichen Werthes. Düsseldorf: Verlag Handel und Wirtschaft, 1999.

27.Hülsmann J.G. Logik der Währungskonkurrenz. Essen: Management Akademie Verlag, 1996.

28.Hülsmann J.G. Knowledge, Judgment, and the Use of Property // Review of Austrian Economics. 1997. № 10 (1). P. 23-48.

29. Huerta de Soto J. Socialism, cálculo económico yfunción empresarial. Madrid: Union Editorial, 1992.

30.Huerta de Soto J. Estudios de economiapolitica. Madrid: Union Editorial, 1994.

31. Huerta de Soto J. Dinero, Credito Bancario y Ciclos Economicos. Madrid: Union Editorial, 1998.

32.Hummel J. National Goods vs. Public Goods: Defense, Disarmament and Free Riders // Review of Austrian Economics. 1990. № 4. P. 88-122.

33. Jewkes J. The Economist and Economic Change. Economics and Public Policy. Washington, D.C.: Brookings Institution, 1955.

34.Kirzner I.M. An Essay on Capital. N.Y.: Augustus Kelley, 1966.

35.Kirzner I.M. Competition and Entrepreneurship. Chicago: Chicago University Press, 1973.

36.Kirzner I.M. The Meaning of Market Process. London: Routledge, 1992.

37.Klein P. Economic Calculation and the Limits of Organization // Review of Austrian Economics. 1996. 9 (2). P. 3-28.

38.Knight F.H. Risk, Uncertainty, and Profit. Chicago: Hart, Schaffner, and Marx, 1921.

39.Menger C. Grundsätze der Volkswirtschaftslehre. Vienna, 1871.

40.Menger C. Untersuchungen zur Methode der Sozialwissenschaften. Vienna, 1883.

41.Mises L. von. Socialism. Indianapolis, Ind.: Liberty Fund, 1981.

42.Mises L. von. Theory and History. 3-rd ed. Auburn, Ala.: Mises Institute, 1985.

43. Mises L. von. Economic Calculation in the Socialist Commonwealth. Auburn, Ala.: Mises Institute, 1990.

44.Mises L. von. Human Action. Scholar's edition. Auburn, Ala.: Mises Institute, 1998.

45.Morgenstern O. Descriptive, Predictive, and Normative Theory // Selected Economic Writings of Oskar Morgenstern / Ed. by A. Stoller. N.Y.: New York University Press, 1976.

46.Nataf Ph. Un système monétaire libre. Aux sources du modèle libéral français. Alain Madelain, ed. Paris, 1997.

47.NozickR. On Austrian Methodology. Socratic Puzzles. Cambridge, Mass.: Harvard University Press, 1997.

48.Popper K. The Poverty of Historicism. N.Y.: Harper, 1964.

49.Rothbard M.N. Man, Economy and State. 3-rd ed. Auburn, Ala.: Mises Institute, 1993.

50.Rothbard M.N. The Logic of Action One: Method, Money, and the Austrian School. Cheltenham, U.K.: Edward Elgar, 1997a.

51.Rothbard M.N. The Logic of Action Two: Applications and Criticism from the Austrian School. Cheltenham, U.K.: Edward Elgar, 1997b.

52. Salerno J.T. The 100 Percent Gold Standard: A Proposal for Monetary Reform. Supply-Side Economics / Ed. by Richard Fink. Fredrick, Maryland: University Publications of America, 1982.

53.Salerno J.T. Why a Socialist Economy is «Impossible» // Mises L. von. Economic Calculation in the Socialist Commonwealth. Auburn, Ala.: Mises Institute, 1990. P. 51-71.

54.Salerno J.T. Ludwig von Mises as Social Rationalist // Review of Austrian Economics. 1990. № 4. P. 26-54.

55.Salerno J.T. Mises and Hayek Dehomogenized // Review of Austrian Economics. 1993. № 6 (2). P. 113-148.

56.Salerno J.T. The Place of Human Action in the History of Economic Thought // Quarterly Journal of Austrian Economics. 1999. № 2 (1). P. 35-65.

57.Salin P. Cartels as Efficient Productive Structures // Review of Austrian Economics. 1996. № 9 (2). P. 29-42.

58.Salin P. The Myth of the Income Effect // Review of Austrian Economics. 1996. № 9 (1). P. 95-108.

59. Selgin G. Praxeology and Understanding // Review of Austrian Economics. 1988. № 2. P. 19-58. 60.Selgin G. The Theory of Free Banking. Totowa, N.J.: Rowman and Littlefield, 1988.

61.Selgin G. Bank Deregulation and Monetary Order. L.: Routledge, 1996.

62.Sennholz H. Debts and Deficits. Spring Mills, Penn.: Libertarian Press, 1987.

63. Shackle G.L.S. Epistemics and Economics. Cambridge, U.K.: Cambridge University Press, 1972.

64. Thornton M. The Economics of Prohibition. Salt Lake City: University of Utah Press, 1991.

65. Weatherford R. Philosophical Foundations of Probability Theory. Boston: Routledge and Kegan Paul, 1982.

66. White L.H. Competition and Currency. N.Y.: New York University Press, 1989.

Экономический вестник Ростовского государственного университета 2005 Том 3 № 3

Экономическая наука и неоклассицизм Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

Похожие темы научных работ по философии, этике, религиоведению , автор научной работы — Халсманн Й. Г.

Текст научной работы на тему «Экономическая наука и неоклассицизм»