ДОКТРИНА НЕПОСРЕДСТВЕННОГО (ФАКТИЧЕСКОГО) РОДИТЕЛЬСТВА В РОССИЙСКОМ И ЗАРУБЕЖНОМ СЕМЕЙНОМ ПРАВЕ Текст научной статьи по специальности «Право»

ВЕСТНИК ПЕРМСКОГО УНИВЕРСИТЕТА. ЮРИДИЧЕСКИЕ НАУКИ

2022 PERM UNIVERSITY HERALD. JURIDICAL SCIENCES Выпуск 56

ЧАСТНОПРАВОВЫЕ (ЦИВИЛИСТИЧЕСКИЕ) НАУКИ

Информация для цитирования:

Комиссарова Е. Г. Доктрина непосредственного (фактического) родительства в российском и зарубежном семейном праве // Вестник Пермского университета. Юридические науки. 2022. Вып. 56. C. 208-238. DOI: 10.17072/1995-4190-2022-56-208-23 8.

Komissarova E. G. Doktrina neposredstvennogo (fakticheskogo) roditel'stva v rossiyskom i zarubezhnom se-meynom prave [The Doctrine of de facto Parenthood in Russian and Foreign Family Law]. Vestnik Permskogo un-iversiteta. Juridicheskie nauki - Perm University Herald. Juridical Sciences. 2022. Issue 56. Pp. 208-238. (In Russ.). DOI: 10.17072/1995-4190-2022-56-208-238.

УДК 347.63((470+571)+(1-87))

DOI: 10.17072/1995-4190-2022-56-208-238

ДОКТРИНА НЕПОСРЕДСТВЕННОГО (ФАКТИЧЕСКОГО) РОДИТЕЛЬСТВА В РОССИЙСКОМ И ЗАРУБЕЖНОМ СЕМЕЙНОМ ПРАВЕ

Е. Г. Комиссарова

Пермский государственный национальный исследовательский университет

Тюменский государственный университет

Е-mail: eg-komissarov@yandex.ru

Поступила в редакцию 03.12.2021

Введение: цельной теоретической концепции родительства в праве нет, и вопрос о возможной позитивной дифференциации этого вида состояния не обсуждается. Отдельные аспекты родительской теории имеют место в виде локальных суждений о социальном родительстве, но вне связи с общей концепцией родительства остаются таковыми. В условиях высоких темпов социокультурной динамики, влияющей на изменение форм семьи, вмешательства юриспруденции в устоявшиеся системы по линии происхождения детей, российского мирового первенства по числу разводов правовая проблематика родительства обретает новые точки научной актуальности, преодолевая рамки известных формулировок родительских прав и обязанностей. Цель: с привлечением междисциплинарных знаний из области социологии, антропологии и психологии обосновать теоретико-методологические ориентиры, значимые для создания теории родительства в праве; исследовать концепцию фактического родительства как вида, который не основан на биологических и юридических предпосылках; уточнить соотношение терминов «родство», «происхождение», «родительство», «воспитание», используемых для описания этой предметной сферы; сформулировать блок теоретической аргументации о принадлежности фактического родительства к родительству социальному. Методы: метод сравнительного правоведения; индуктивный метод; метод аналитики; метод юридической догматики; феноменологический метод; общенаучный метод диалектики. Результаты: отношение российского законодателя к явлению, стоящему за правовым понятием «фактическое воспитание ребенка», безнадежно устарело. Прочный след социалистической идеологии не позволяет увидеть тот факт, что в действительности теория фактического родительства содержит гораздо больший социальный

© Комиссарова Е. Г., 2022

и правовой ресурс, нежели это традиционно принято считать. Впоследствии она вполне может быть вовлечена в научный дискурс в качестве адаптивной, позволяя предложить законодателю инструменты для краткого внедрения в пространство права фактов социального родителъства. Выводы: следование идеалу малой нуклеарной семьи как основополагающему нормативному образу, хранимому законодательствами абсолютного большинства стран, не исключает точечного нормативного реагирования на случаи непосредственного родительства, претендующего на роль социального. По итогам аналитики правовых систем законодательств разных стран выделены три вида законодательных стратегий в регулировании такого родительства: радикальная (США), либерально-консервативная (Англия), консервативная (страны Западной Европы). Концепции фактического родительства, существующие в разных странах, не являются ни едиными, ни однозначными. Российская юриспруденция пока не готова к учету новых социальных и медицинских событий, выступающих катализаторами для создания полномерной теории родительства в праве. Одним из условий ее создания является принятие роди-тельства в праве не только в качестве того порогового явления, за которым начинают свой отчет родительские права и обязанности, но и явления динамического, претерпевающего многообразные видоизменения, касающиеся существования семьи и воспитания ребенка.

Ключевые слова: родство; происхождение ребенка; супружеская презумпция; нуклеарная семья;

биологическое родство; генетические основания родительства; социальное родительство; законное родительство; родительские презумпции; распад брака; права и обязанности родителей; перестроенные семьи; родительство отчима; сводное родительство; приемное родительство

THE DOCTRINE OF DE FACTO PARENTHOOD IN RUSSIAN AND FOREIGN FAMILY LAW

E. G. Komissarova

Perm State University

E-mail: eg-komissarov@yandex.ru

Received 3 Dec 2021

Introduction: there is no integral theoretical concept of parenthood in law, and the question of a possible positive differentiation of this type of status is not discussed. Some aspects of parental theory are sporadically covered in the literature, but, not being embedded in the general concept of parenthood, they only remain individual judgements. The current situation in Russia can be characterized by high rates of socio-cultural dynamics that entail changes in the forms of family; the intervention of jurisprudence in the established systems of origin of children, Russia's leading position in the world by the number of divorces. In this context, the legal problems ofparenthood are gaining new points of academic interest, going beyond the known formulations of parental rights and responsibilities. Purpose: using interdisciplinary knowledge from sociology, anthropology, and psychology, to substantiate theoretical and methodological guidelines significant for the creation of the theory ofparenthood in law; to investigate the concept of de facto parenthood as a type that is not based on biological and legal prerequisites; to clarify the relationship of the terms kinship, origin, parenthood, bringing up, used to describe this subject area; to formulate theoretical arguments in favor of referring de facto parenthood to social parenthood. Methods: the method of comparative law study; the inductive method; the method of analysis; the method of legal dogmatics; the phenomenological method; the general scientific method of dialectics. Results: the Russian legislator's attitude to the phenomenon behind the legal concept of 'de facto raising of a child' is hopelessly outdated. The strong trace of socialist ideology does not allow one to see the fact that the theory of de facto parenthood car-

ries a much greater social and legal resource than is traditionally assumed. With its subsequent development, it may well be involved in scientific discourse as an adaptive one, making it possible to offer the legislator some tools for introduction of the facts of social parenthood into the legal space. Conclusions: following the ideal of a small nuclear family as a fundamental normative image enshrined in the legislations of the absolute majority of countries, does not exclude a selective normative response to cases of de facto parenthood claiming to be social parenthood. The analysis of the legislations of different countries have identified three types of legislative strategies in the regulation of such parenthood: radical (USA), liberal-conservative (England), conservative (Western European countries). The concepts of de facto parenthood that exist in different countries are neither uniform nor unambiguous. Russian jurisprudence is not yet ready to take into account new social and medical events that act as catalysts for the creation of a full-scale theory ofparenthood in law. One of the conditions for its creation is the acceptance of parenthood in law not only as the threshold phenomenon beyond which parental rights and obligations arise but also as a dynamic phenomenon undergoing diverse modifications concerning the existence of a family and raising children.

Keywords: kinship; child's origin; marital presumption; nuclear family; biological kinship; genetic grounds of parenthood; social parenthood; legal parenthood; parental presumptions; marital breakdown; rights and obligations of parents; rebuilt families; stepfather's parenthood; step-parenting; foster parenting.

Введение

Все то, что в семейно-правовой действительности содержит полагание «фактический» (фактический или открытый брак, фактический развод, фактическое отцовство, фактическое родство, фактическая забота, фактическое воспитание), обычно имеет не самое позитивное содержание. Явочный характер этих состояний, вне зависимости от причин, их породивших, чаще обеспечивает им менее уважаемое качество восприятия. Предметом настоящей статьи является такое фактическое состояние, принадлежащее к сфере родительского права, как фактическое или непосредственное родительство, оно же - неофициальное, физическое или явочное родительство.

Являясь междисциплинарным понятием, родительство активно исследуется в смежных отраслях гуманитарного знания. Не имея зримых формальных границ, соблюдение которых обязательно в юриспруденции, родительство исследуется широко с привлечением таких лексических конструкций, как формы, стили, родительские роли и др. Не без влияния зарубежных социологических исследований [12; 24] родительство все чаще рассматривается в отрыве от его биологической составляющей. Поводом для таких исследований стали актуальные изменения в брачно-семейной сфере, описываемые как второй демографический переход, сопровождаемый такими процессами, как снижение значимости официального брака, вы-

сокий уровень разводов и сожительств, приоритет партнерских отношений над детско-родительскими [3, с. 128]. В этом же ряду увеличение доли внебрачных рождений и рождений в возрасте после тридцати; сдвиг от единственно легитимной модели семьи к плюрализму форм семейных отношений [73, р. 473]. Опора на эти данные позволяет вычленить достаточное число социальных (фактических) оснований для возникновения детско-родитель-ских отношений.

По сложившейся в советский период традиции, когда в 30-е годы ХХ века социология была признана немарксистской наукой, юриспруденция и сегодня мало взаимодействует с этой и другими областями гуманитарного научного знания, обходясь собственными ресурсами. Хотя время от времени проблемы меж-дисциплинарности заботят семейно-правовую науку, в реальности все «исчерпывается теоретическим взаимодействием лишь со смежными юридическими отраслями» [15, с. 347]. И тем не менее ресурсы «извне» все же проникают в семейно-правовую науку, позволяя рассуждать о социальных основаниях родительства и социальном родительстве как таковом. Однако если в других областях гуманитарного знания этот статус получает объяснение за счет частоты социальных случаев, социальной полезности и фактического социального признания, то в юриспруденции, с ее особым набором предметных методов, социальное родительство и его

основания очень мало подвергнуты научному описанию.

Для укрепления этого теоретического направления в семейно-правовой науке автор обращается к исторически латентному правовому понятию «фактическое воспитание ребенка», пока не вовлеченному в орбиту типичных се-мейно-правовых дискуссий о родительстве и его альтернативных основаниях. Пока к этому мало располагает текущая теоретическая и нормативная ситуация. Норма о фактическом воспитании ребенка, нацеленная исключительно на имущественные последствия, продолжает удерживать это правовое понятие в тех узких нормативных границах (ст. 96 СК РФ). Скопированные доктриной, они имеют ограниченные перспективы исследовательского поиска, мешая увидеть реальную социальную значимость фактического воспитания ребенка

Того же свойства и терминологическая сторона проблемы. Категории родительства и семейного воспитания (воспитательство) ребенка другими лицами разделялись в истории дважды. Один раз для целей нормативного описания нюансов воспитания детей дворянских сословий (проект Гражданского уложения Российской империи 1882 г.), затем для разделения с послереволюционным государством социального бремени по содержанию семьями безнадзорных детей (1928 г.). Содержательная разобщенность понятий, их обозначающих, не позволяет увидеть точки соприкосновения, исключая всякое вовлечение понятия «фактическое воспитание ребенка» в ту сферу юридической аналитики, которая «отвечает» за роди-тельство. Препятствует этому и существующая систематика семейного законодательства, хотя совсем не имеет того ресурса, который для целей позитивного анализа отношений по фактическому воспитанию ребенка позволил бы обходиться внутрисистемными вопросами.

В законодательных и доктринальных установлениях стран общего права и отдельных стран западноевропейского региона, автор видит наиболее типичные теоретические ошибки по линии проблемы фактического воспитания ребенка в отечественной науке. При объективном подходе к этой проблеме она вполне может быть принята за основу исследования такого явления, как непосредственное, или фактическое, родительство. Расширение дискуссии по

проблеме за счет контента компаративистики видится важным, поскольку обсуждение проблемы фактического воспитания ребенка в отечественной доктрине зашло в тупик.

Посредством специально-юридического метода сравнительного правоведения, автор приходит к обоснованию несоизмеримо большего в социальном и правовом значении института фактического воспитания ребенка. Главный концепт - данная проблема не носит характер автономной, как это представлено сегодня в семейно-правовом дискурсе. Рассматривать проблему лишь на микроуровне недостаточно, автор стремится синхронизировать тему фактического воспитания ребенка с такими семейно-правовыми темами уровня «макро», как семья, родство, происхождение, роди-тельство.

Позиция автора настоящей статьи не противоречит идее нуклеарной семьи, позиционируемой в Российской Федерации в качестве универсальной и базовой в стабильном обществе, основанном на браке и моногамии.

О родстве, родительстве и видах родства в праве

В структуре ценностных ориентаций семьи традиционно выделяют три основных компонента: родство, супружество, родительство. Каждый из них, принадлежа к опорным элементам нуклеарной семьи, является уникальным и не может быть заменен никаким другим.

Термин «родство», имея биологическую заданность, маркирует ту систему связей, которая основана на происхождении лиц от общего предка. Создать отношения родства или устранить их с помощью права невозможно [10, с. 171]. Термин «родство» для права относится к числу привнесенных из других предметных областей, в первую очередь этнографии и социолингвистики. В этих областях знания обоснован аргумент о связанности родства с другими социальными институтами, что дает основание рассматривать его как «социально детерминированную систему» [22; 29, с. 24]. На этом понимании родства сформулировано его определение в словаре С. И. Ожегова: «не только как связь между людьми, обусловленная общностью их происхождения, возникающая на основе отношений брака и порождения, но и как культурно-исторический феномен, который

имеет значение для последующего поведения тех, кто разделяет взгляды и предположения, определяющие это понятие» [30, с. 204].

Для обозначения родства в теме родительства право использует специальный родственный термин «происхождение». Собственная юридическая значимость этой дефиниции поддерживается соответствующим правовым контекстом, зафиксированным в нормах СК РФ о происхождении ребенка (гл. 10). Связь происхождения ребенка с браком его родителей, порождающим супружество, предрешает законность родительства и говорит о его бинарной природе. Как отмечал в начале ХХ в. основатель идеи нуклеарной семьи польский антрополог Р. Малиновский, «ни одна культура не сможет выжить, если рождение детей не будет связано как с матерью, так и с отцом в законном родительстве» [25, с. 12].

Несмотря на то что термин «родительство» в его гендеризированном значении имеет давнюю историю и о нем всегда в праве было что сказать, в юридической триаде родство - супружество - родительство он оказался в разряде менее узнаваемых. Оснований считать, что юридическая природа понятия распознана правом до конца, нет. Пребывая в ряду таких сегментированных понятий, как «отцовство», «материнство», «родители», «родительские права и обязанности», в своем цельном понимании понятие «родительство» для юриспруденции остается открытым для определения.

До недавнего времени о родительстве в праве как о связующем элементе между родством или его юридическими аналогами (усыновление) и родительскими правами и обязанностями говорилось «вообще». В исторической проекции оно было простым и ассоциировалось только с биологической формантой, дополняясь из соображений необходимости и гуманности таким «заботным» термином, как «родительст-во приемное», наиболее прижившимся в общеупотребительном обороте. Ситуация начала меняться в 90-е годы ХХ в. Заметный вклад в более глубокое познание института родитель-ства принадлежит знаниям из других гуманитарных областей. Именно тогда была открыта многогранность категории родительства, придавшая ему узнаваемость за счет таких понятий, как «социальный статус», «социальный код», «общественный запрос». Это привело к

заметной подвижности самого понятия роди-тельства и оснований, его порождающих.

Ведущим катализатором такой подвижности стали демографические изменения в семье, послужившие поводом для позитивной дифференциации родительства на виды в зависимости от оснований его возникновения. Кроме родства обнаружились «волеизъявительные» основания (преднамеренность родительства), воспитание чужого ребенка в родительской форме (квазиродительство или «как бы» родительст-во), непосредственное взаимодействие с ребенком «на месте» родителя.

Названная дифференциация родительства появилась в ответ на констатацию гуманитарными науками того положения, что желаемая государством модель семьи, как и ее составляющих, все больше расходится с той, к которой стремятся современные члены социума, желая для себя собственных индивидуальных моделей. Этот факт в той или иной форме описан во множестве социологических исследований, где по итогам серьезной аналитики высказано утверждающее суждение о том, что «большая часть граждан в ХХ1 в. не способна реализовать консервативные брачно-семейные нормы, нуждающиеся в корректировке в соответствии с тенденциями эволюции и трансформации института брака» [13]. Осмысление этих трансформаций обусловило выход внеправовых суждений о родительстве за пределы понятия биологического родительства. Оно оказалось первым, но не последним в перечне таких разновидностей, как генетическое, установленное, признанное, преднамеренное, разлученное, делегированное, сводное, приемное, одинокое, раздвоенное, мнимое, пробное, альтернативное, множественное, вторичное. Все это множество «родительских» понятий в той или иной мере пересекается с правом, но мера и последствия этого пересечения со стороны права пока не познаны.

Социологические суждения о «растворении одномерной модели семьи и семейных отношений» поддержаны и в психологической науке, фиксирующей факты диверсификации идеальных форм семьи и брака, меняющих родительскую подсистему [36]. Как известно, эта наука реализует свой когнитивный потенциал в том предметном пространстве, где речь идет о взаимозависимых или связанных жизнях. Сам

по себе эмоциональный компонент, обеспечивающий эту связанность, для права не является самозначимым. Однако юриспруденция не может не учитывать того факта, что в современном мире межличностные связи ребенка и взрослого, выполняющего по отношению к нему родительские обязанности, могут быть не всегда зависимы от биологического или юридического родительства1. В связи с этим, учитывая то объективное положение, что новые идеи приходят в юриспруденцию в том числе и извне, т. е. со стороны других наук, в дальнейших своих суждениях мы будем опираться на те теоретические пласты междисциплинарного знания, которые посвящены исследованию института родительства.

Паритет законного родительства провозглашен в статье 48 СК РФ, где заявлена историческая преемственность с той нормативной идеей, которая впервые была провозглашена в советском законодательстве2, разорвавшем все связи с каноническим правом с его нетерпимостью к внебрачному рождению, разводам и по-вторнобрачным семьям. В основе этой нормы лежит законодательное убеждение в том, что беременность матери необходима и достаточна для родительства, родительство отца следует из презумпции брака. Кровная связь между родителем и ребенком - важный фактор внутрисемейной гармонии и семейного воспитания ребенка. На этом выстроена модель идеального родительства, в основе которой - идея нукле-арной семьи как семьи, устроенной на браке и моногамии, созданной для происхождения детей и их последующей социализации.

Наличие определенного перечня исключений из нормативной родительской концепции

1 На этой идее основаны многие международно-правовые документы. Как отмечено в Европейской конвенции о контактах, касающихся детей (ETS 192), от 15 мая 2003 г., подчеркнувшей особую роль семейных уз в создании ребенку ситуации наилучшего благополучия, «семейные узы означают близкие отношения между ребенком, бабушкой, дедушкой, братьями, сестрами, основанные на законе или фактических семейных отношениях» (пункт d ст. 2). Согласно ст. 5 этой Конвенции, «в соответствии с наилучшими интересами ребенка суд может установить контакт между ребенком и лицами, не являющимися его родителями, имеющими семейные связи с ребенком». URL: https://docviewer.yandex.ru/view/11602883.

2 Как следовало из Кодекса законов об актах гражданского

состояния, брачном, семейном и опекунском праве, «основой семьи признается действительное происхождение» / принят 16 сент. 1918 г. // Собр. узаконений РСФСР. 1918. № 76-77. (Утратил силу).

(п. 2, 3 ст. 48, ст. 49, ст. 50, п. 4 ст. 51 СК РФ) не колеблет исходного положения о действительном происхождении ребенка, ввиду которого законодатель продолжает искать связь с биологической реальностью. Этот вывод подтверждает и нестандартная норма о гибридном происхождении ребенка (п. 4 ст. 51 СК РФ) с ее альтернативными последствиями возникновения родительского статуса в отношении ребенка, рожденного суррогатной матерью. В правовой норме приоритет родительства отдан беременной женщине, однако с альтернативой его возникновения у генетических родителей при наличии согласия суррогатной матери3.

На самом деле за этой нормой стоит нечто большее. При отсутствии согласия суррогатной матери генетические родители попадают в статус фактических. Но и это не все. За этой нормой стоит признание того положения, что, с точки зрения не только медицины, но и права, родительство матери перестало быть универсально однозначным, как это было всегда. Согласно пункту 4 статьи 51 СК РФ, оно может быть как биологически и генетически совпадающим, так и раздельным.

Моральная небеспроблемность возможных последствий гестационного материнства стала предметом многочисленных теоретических споров, накал которых мог бы быть слабее, если бы юристы опирались не только на эмпирику и эмоции, а учитывали в этом подходе логику законодательного решения. В своей основе она имеет определенную историческую и юридическую преемственность. Считается, свое начало эта преемственность берет от известного доклада Уорнока - одного из авторитетных публичных документов по репродуктивным технологиям ХХ века. Кроме медицинских аспектов, в нем также содержались пожелания в адрес законодателя, который «должен предусматривать, что, при рождении ребенка у женщины с использованием чужой (донорской)

3 Согласно п. 5 ст. 16 Федерального закона от 15 нояб. 1997 г. № 143-ФЗ «Об актах гражданского состояния», при государственной регистрации рождения ребенка по заявлению супругов, давших согласие на имплантацию эмбриона другой женщине в целях его вынашивания, одновременно с документом, подтверждающим факт рождения ребенка, должен быть представлен документ, выданный медицинской организацией и подтверждающий факт получения согласия женщины, родившей ребенка (суррогатной матери), на запись указанных супругов родителями ребенка.

яйцеклетки, рожающая женщина должна для всех целей рассматриваться законом как мать ребенка, и донор яйцеклетки не должен иметь никаких прав или обязанностей в отношении ребенка» [71]. В основе такого пожелания лежал аргумент идентифицируемости, согласно которому «идентифицировать беременную мать легче, чем поставщиков репродуктивного материала» [67, р. 103]. Впоследствии эта идея «врожденного подхода» была поддержана Советом Европы, указавшим на то, что материнство должно определяться фактом рождения, а не генетикой (происхождением яйцеклетки). Некоторые отечественные ученые также встали на сторону законодателя, опираясь на концепцию наилучших интересов ребенка [27].

Весомость этих аргументов не уменьшила числа законодательных оппонентов, стремящихся «победить» с помощью интенциональ-ного подхода. Этот подход в качестве первоочередного критерия учитывает причинно-следственные факторы, предшествующие рождению ребенка суррогатной матерью, в виде исходной заинтересованности предполагаемых родителей: их сложное, и даже тяжелое, положение, предрешенное коммерческим характером суррогатного материнства; усилия, которые они прилагают для организации процесса, приводящего к появлению ребенка, готовясь к нему так, как это делают естественные родители, и т. д.

Научные попытки представить эти аргументы в качестве уравновешивающей силы для склонения законодательных весов в сторону генетических родителей при суррогатном материнстве все же не выглядят убедительными. В них больше прагматики, нежели формального права, закрепившего приоритет гестацион-ной матери с ориентиром на приоритет биологического происхождения; больше гарантируемой идентифицируемости родства в случае отказа преднамеренных родителей забрать ребенка, несмотря на наличие согласия суррогатной матери; исключение побочных рисков, которые могут возникнуть при несоблюдении договора о суррогатном материнстве с его прогестацион-ным характером преднамеренными родителями.

На соблюдение биологических критериев, берущих верх над интересами лиц, намеревавшихся стать родителями по договору суррогатного материнства, указывает и Конституцион-

ный Суд РФ, выразивший достаточно однозначную позицию в одном из своих определе-ний1. Суд отказал в принятии к рассмотрению жалобы преднамеренных родителей, которым в нарушение условий договора не был передан ребенок, рожденный суррогатной матерью. Позиции законодателя и органа конституционной юрисдикции оспариваются в несметном числе текущих публикаций, в том числе и особыми мнениями двух конституционных судей, но законодатель остается непреклонным. В 2017 году Верховный Суд РФ сделал небольшое послабление по поводу правила, зафиксированного в пункте 4 статьи 51 СК РФ, прямо указав в акте обобщения судебной практики на исковой порядок разрешения споров между потенциальными родителями и суррогатной матерью, возникших из договора2. Однако сама идея приоритета биологического происхождения над происхождением генетическим осталась нетронутой.

Отсюда действующие сегодня нормы о законном родительстве в части оснований его возникновения строятся на двух базисах. Один обусловлен естественным биологическим происхождением ребенка от лиц, которым присвоен статус родителя (ст. 47, 48 СК РФ). Второй более сложный, поскольку связан с приданием ребенку родственного статуса по происхождению, в котором он не рожден. В его основе лежат волеизъявление суррогатной матери на передачу ребенка генетическим родителям (п. 4 ст. 51, п. 3 ст. 52 СК РФ) и акт закрытого усыновления, имитирующий кровное родство (ст. 137 СК РФ).

В задачу настоящей статьи не входит участие в научной дискуссии о справедливости, обоснованности и просто правильности законодательного подхода к основаниям законного родительства. Цель статьи - в создании постановочной теоретической концепции, которая охватывает наряду с приоритетным биолого-

1 Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы граждан Ч.П. и Ч.Ю. на нарушение их конституционных прав положениями пункта 4 статьи 51 Семейного кодекса Российской Федерации и пункта 5 статьи 16 Федерального закона «Об актах гражданского состояния» [Электронный ресурс]: определение Конституционного Суда РФ от 15 мая 2012 г. № 880-0. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

2 О применении судами законодательства, при рассмотрении дел, связанных с установлением происхождения детей: постановление Пленума Верхов. Суда РФ от 16 мая 2017 г. № 16 // Бюл. Верхов. Суда РФ. 2017. № 7.

генетическим происхождением другие основания, выпавшие из того правового поля, в пределах которого законодатель оперирует понятием «родители ребенка».

Отдельные фрагменты этой концепции присутствуют в семейно-правовой доктрине. Вопреки суждениям советских ученых о том, что «никакого иного родства, кроме кровного, быть не может» [10, с. 39], предпринимаются отрывочные научные попытки описать родство социальное, первичное/вторичное [18; 20; 28; 43]. Но пока они в большей степени выглядят стихийными, представляя собой суждения о частном без какой-либо связи с целым, в качестве которого видится теоретическая концепция родительства в праве. При ее отсутствии пути «сочетания» новых взглядов на родитель-ство с уже имеющимися и устоявшими остаются неизвестными. А суждения советских фами-листов, тесно связанные с единственно возможным видом биологического родительства, указывающие на то, что никакого «формального родства нет» [10, с. 40], сохраняют свою актуальность.

Во всем мире существуют эти социальные институты, которые фиксируют связи, аналогичные родственным. На протяжении почти всей мировой истории такие связи существовали всегда. Не имея церковного, а потом и законодательного покровительства по причине их несоответствия христианским заповедям, они упорно «стирались» из числа отношений «по родительству», существуя в рамках другой -«не родительской» терминологии: призрение, фактическое воспитательство, духовное и крестное родство. В отношении детей они всегда были на расстоянии от законного родительского статуса, именуясь родством искусственным, адаптируемым, имитируемым, симулированным, фиктивным, моральным неродственным, сводным, опекунским или родством «по кормлению». Судя по дошедшим до современности историческим наименованиям, в основании такого родства лежали поведенческие характеристики их обладателей, сообщая о том, что такое родство выполняло определенную роль в организации некоторых весьма значимых в социальном смысле видов отношений, основанных на состоянии связанности.

Несмотря на то что в советской семейно-правовой науке высказывались отдельные суж-

дения о родстве социальном или общегражданском, представленном в виде общественной, т. е. неправовой связи, между лицами [9; 46], проблематика непосредственного родства не была актуальной. Советская семья считалась устойчивой частью социальной системы, поддерживающей биологическую и социальную непрерывность общества за счет естественного происхождения детей, исключая усыновление. Иные факторы, обеспечивающие ее разрастание или переустройство, в сфере законодательной не учитывались. Те, которые исключить было невозможно, попадали во второсортную категорию «неродственных родственников» и задвигались на нормативные задворки (отчимы, фактические воспитатели, в числе которых негласно присутствовали фактические отцы, приемные родители во внебрачных сожительст-вах). Это соответствовало идеологической конструкции семьи данного исторического периода, от которой мог произойти только один образ родительства - «четкий и политически легитимированный» [7]. Это предрешало набор исследовательских методов для целей научного описания семьи и всех производных от нее составляющих, имеющих отношение к родительству и детству, составляя заданный «партией и правительством» официальный семейный стандарт.

Устойчивые и непоколебимые характеристики советской семьи делали ее удобным объектом для изучения биологического родства. Но нормативный образ этой семьи в начале XXI в. начал постепенно оспариваться силами дремавших до поры до времени социологов [40; 41] и антропологов [17; 21; 31], а также историков и отдельных представителей семейно-правовой науки [42], под влиянием интенсивной социокультурной динамики обратившихся к вопросам о разнообразии семьи в настоящее время.

Распадающиеся браки, во многом превзошедшие по численности естественный распад семьи по причине смерти одного из родителей, и стремительно растущее число вновь образованных после распада семей привели к пониманию того, что представления о формах родства и системах родства, вокруг которых выстраивались семьи прошлого века, перестали соответствовать нынешним представлениям об этих социальных явлениях. Безусловную революционность в восприятие родства привнесли

технологии вспомогательного репродуктивного лечения, существенно повлияв на его идентификацию. Но не только они. Родство по нормам права перестало рассматриваться как явление, обусловленное только биологическими основаниями. В право стали «заходить» основания генетические в отрыве от биологических, социальные основания, не имеющие связи с генеалогической сетью. Последние, не имея пока какой-либо упорядоченности и достаточной определенности, все чаще вовлекаются в юридический дискурс. Как заметил американский антрополог Д. Шнайдер, отвечая на вопрос об актуальности понятия «родство» в современном мире, «для его осмысления "старые" концептуальные схемы не всегда выглядят релевантными... тип проблем изменился» [68, р. 194].

Суждения о социальном родстве в отечественном праве постепенно набирают обороты. Они не направлены на изменение стабильности ценностных ориентаций в отношении биологического родства и не служат поводом для его противопоставления родству непосредственному как неофициальному, реляционному, аффективному или фактическому. Цель - побудить законодателя к расширению границ существующих подходов к определению родства в семейном праве. Но пока эти взгляды больше являются постановочными, напоминая теоретические вылазки в область социального, и не сопровождаются постановкой теоретических задач и разработкой способов их решения.

Поскольку речь заходит о видоизменении устоявшейся концепции родства и происхождения ребенка в праве, основанной на проекции родственных отношений с участием ребенка на отношения неродственные, то высказываемые учеными мнения должны быть подкреплены определенными теоретико-методологическими ориентирами.

Представляется, что в этой части, как минимум, надлежит преодолеть стереотипные подходы к исследованию родительства, когда оно для права первозначимо только как акт зачатия и рождения ребенка, имея отрыв от третьей составляющей в этой цепочке - воспитания.

Не менее важно обозначить тот пункт в научном понимании социального родства и ро-дительства, что эта категория в теме родитель-ства является вспомогательной. Она не вытес-

няет базовые категории родства и не вступает с ними в конкуренцию, но позволяет адаптировать в определенных пределах к праву те «как бы» родительские отношения, которые в социологических и психологических исследованиях именуются устойчивой, стабильной и длительно существующей эмоциональной связью между ребенком и значимым взрослым [66].

Как отмечают представители психологической науки, концептуализация родства через понятие социальной связанности позволяет: во-первых, проанализировать динамичный характер родственных отношений, акцентируя внимание на создании отношений, а не на их пред-заданности биологической связью; во-вторых, рассматривать родство как многообразие параллельно существующих систем связанности с разными основаниями [21]. Это суждение вполне может служить теоретическим посылом для юридической науки в плане разработки проблематики разнообразия видов родства, в числе которых есть родство социальное, что требует своего научного описания.

Если законное родство вполне определенно номинирует тех взрослых, которые вступают с ребенком в детско-родительские отношения на основе биологического происхождения, начало которого лежит в прошлом, имея проекцию на будущее, то родство социальное основано на иных посылах. Оно номинирует лиц, которые в процессе роста и взросления ребенка фактически входят в его жизнь через отношения с новым супругом или спутником жизни того родителя, с которым он проживает, с фактическими воспитателями, которые с гласного или негласного согласия родителей ребенка постоянно присутствуют в его жизни, заботясь о нем, выступая, в терминологии английских социологов, «толкователями родительской любви».

Поэтому различия этих видов родства очевидны: непреходящая значимость первого и, как мы заметили выше, вспомогательный, ограниченный характер второго, основанный на добровольном волеизъявлении. Для более углубленного обоснования возможности сосуществования этих видов родства в праве нельзя ограничиться простым копированием эмпирических данных о полных/неполных, брачных/небрачных семьях, динамике разводов, поставляемых науками об обществе. Чтобы избежать центробежных суждений о родительстве и

родстве, содержание которых обычно определяется наличием вторичного знания, нужны новые академические разработки в праве. Таких линий видится три.

Первая линия может и, видимо, должна быть связанной с созданием общетеоретической концепции родительства и его оснований в праве. При ее отсутствии любые эвристические взгляды о родстве и родительстве, составляя часть общего непознанного, будут оставаться изолированными от других взглядов на родительство, в том числе и междисциплинарных.

Вторая академическая линия неизбежно связана с проблематикой категории семьи. Как детство немыслимо без родительства, так и ро-дительство немыслимо без детства, детство и родительство вместе немыслимы без семьи. Любое адекватное историческое толкование дефиниции семьи признавало и признает ее центральную роль в социальных и политических, а также личных отношениях, в социальном и биологическом воспроизводстве. Серьезные актуальные достижения других гуманитарных наук должны быть учтены в юридических исследованиях. Привычка юриспруденции сторониться этих дисциплин несет риски дальнейшей идеализации того, чего уже нет или обрело новый социальный облик, и пока дает не самый позитивный эффект в виде повторяющихся суждений о кризисе семьи. Несмотря на то что теоретизирования в рамках кризисной направленности семьи - это в большей мере занятие идеологическое, нежели научное, апелляций к кризису семьи в семейно-правовой науке сверхдостаточно. Смягчить этот ритуальный подход помогают актуальные аргументы социологической науки о том, что «за многовековую историю своего существования семья не претерпела столь серьезных трансформаций, которые обрушились на нее в конце прошлого - начале нынешнего столетия» [45, с. 171].

Третья линия может быть связана с выработкой теоретической аргументации, направленной на «примирение» таких исторически разобщенных понятий, как «родительство» и «воспитательство». Их разделение берет свое начало от церковных канонов отношения к незаконнорожденным детям и национальных традиций отдельных народов в деле воспитания

детей вне семьи. Нет оснований отрицать их несходство, оно, безусловно, присутствует в содержании каждого из этих понятий. Но есть явные причины того, чтобы исследовать их соотношение в связи с ширящимися случаями приобщения к семейному воспитанию ребенка «в родительской форме» на относительно постоянной основе других лиц, именуемых некровными родителями. Эта линия далеко не бесспорна, но она имеет право на существование и сопутствующие ей дискуссии. Основное научное неудобство этой линии и одновременно тернистость в том, что теоретические идеи, к ней относящиеся, исходят из теоретической и нормативной конструкции фактического воспитания ребенка, не самой научно уважаемой, а потому лишенной возможности разглядеть, что ее содержание давно перестало быть однородным и неординарным, отражая в своем концепте те бракоразводные последствия, которые влияют на детско-родительское взаимодействие.

Последующий доктринальный анализ этой конструкции будет подчинен обоснованию теоретического суждения о том, что она отражает то явление, которое может быть поименовано как фактическое (социальное) родительство, признаваемое в литературе длящейся связью отдельных лиц, направленной на функциональное замещение родства кровного [18, с. 25].

Отечественная доктрина фактического родительства

Обращаясь к различным аспектам внутрисемейного взаимодействия детей и взрослых, имеющим кроме биологического родства иные социальные основания, юриспруденция практически не занимается уточнением терминов, используемых для описания этой предметной сферы, в то время как тема родительства воспитания ребенка крайне чувствительна к терминам и понятиям, их выражающим.

Ранее мы исследовали соотношение таких терминов, как «родство», «происхождение», «родительство». В этом подразделе теоретическому анализу будет подвергнуто соотношение таких понятий, как «родительство», «фактическое родительство» и соотношение последнего с фактическим воспитанием.

Понятие родительства в праве серьезно отличается от его понимания в других областях

гуманитарного знания. Для права это прежде всего законный статус, которому предшествует установленное законом происхождение ребенка от конкретных родителей. За признанным статусом закрепляются родительские права и обязанности, при отсутствии которых «родители не могут выполнять своих обязанностей с благоприятным для детей результатом» [39, с. 71]. Правила о происхождении ребенка, сопряженные с нормами о родительских правах и обязанностях, представляют эквивалент родитель-ства в праве со всей его правовой предметностью, ориентированной на юридическую действительность.

Правовое понятие «осуществление родительских прав и исполнение родительских обязанностей» считается узкопредметным. Оно имеет отношение к процессу внутрисемейного воспитания ребенка лицами, от которых он произошел. Если такое воспитание ребенка осуществляется другими лицами, то к исходному термину «родитель» добавляются такие терминологические единицы, как «отчим/мачеха», «приемный отец/мать», «фактические воспитатели», «лица, заменяющие родителей» и не всегда поддающийся опознанию термин «иные лица». По отношению к лицам, номинированными данными терминами, категория «родительские права и обязанности» не работает. По смыслу закона эти лица занимаются воспитательством, где нет места роди-тельству и, как следствие, производным от него правам.

Такому узкому подходу, ограниченному статусными родительскими фигурами, которые признаны единственными носителями родительских прав и обязанностей, противостоит более широкий подход европейских законодателей. Благодаря Германии и Норвегии - первым, нашедшим замену историческому термину «родительская власть», - другие законодатели также прибегли к емким терминам «родительская забота», «родительская опека», «родительская ответственность». Некоторые страны и сегодня используют в законодательстве понятие «родительская власть» (Дания, Италия), но заложили в этот уже современный институт идею о моральном и материальном благополучии ребенка. Все эти зонтичные термины не только сообщают о том, что отношения жестокой зависимости детей от родителей ушли в

прошлое. Они обнаруживают свою адаптиро-ванность к тем случаям, когда родительская забота (опека, ответственность, власть) может быть полностью или частично отобрана государством в случаях, указанных в законе, так и к тем, когда, следуя стратегиям наилучших интересов ребенка, эту заботу можно разделить с третьими лицами, позитивно влияющими на его социальное самочувствие и качество защищенности.

Так называемый институт воспитательства исторически существовал у многих народов, вмешиваясь в той или иной мере в отношения детей и их кровных родителей, а иногда и сознательно, для целей специального воспитания, ограничивая эти отношения. В доклассовом и раннеклассовом обществе обычай воспитатель-ства существовал на уровне традиции обязательного воспитания детей вне родной семьи. В нем видели форму названного родства, именуемого сродством, псевдородством, квазиродством или родством фиктивным [38, с. 896]. По современным меркам такое родство могло бы именоваться родством социальным, как тем видом родства, который обусловлен не кровнородственными факторами, а социальными. В историческом прошлом цели такого родства заключались во взаимопомощи, взаимоподдержке, служа способом организации, развития и укрепления социальных связей1. Обращение к этим историческим формам дает наглядное понимание о том, что как тогда, так и сейчас в роли социализаторов для ребенка выступали не только лица строгой семейной принадлежности (родитель, родственник, неродственник), но и другие лица, которые выполняли «как бы» родительские функции.

Воспитательные формы отношений взрослого и ребенка, отделенные от отношений кровного родительства, сопутствовали также и

1 В советской этнографии воспитательство лучше всего описано на примере кавказского аталычества. Ребенок, с раннего детства растущий в чужой семье, психологически был ближе к ней, чем к собственным родителям, а последние, в свою очередь, не могли чувствовать к нему ту привязанность, которая создается лишь годами повседневного интимного контакта. Взаимоотношения воспитанника и воспитателя в меньшей мере регулировались индивидуальными чувствами. На первом месте стояли социальные нормы, сознание долга, обязанности «по родству» и правила этикета. См.: Аталычество: инструмент политики или обычай воспитания. URL: https://topwar.ru/ 165483-atalychestvo-instrument-politiki-ili-obychaj-vospi-tanija.html.

отечественным формам семьи - общинной, буржуазной и советской. В основе своего установления они имели собственные социально-экономические контексты, диктуемые каждым историческим периодом. Для крестьянской семьи, живущей по нормам обычного права, приемное воспитание ребенка «при живых родителях», неспособных по бедности его прокормить, как и детей заброшенных, подброшенных, осиротевших, было обычной практикой [19]. Таких детей именовали по-разному -«приемыш», «детище», «приймак», «питомец», «воспитанник». С. В. Пахман именовал их «особыми членами семьи на правах детей» [32].

Основаниями, служившими поводом для отделения родительства от его кровной основы и возникновения родительства воспитательного, в это историческое время были: смерть родителя; незаконнорожденность; нищета и бедность; отсутствие церковного или государственного призрения для всех детей, которые в нем нуждались. Стихийные попытки церкви и государства регулировать эти процессы мало влияли на уменьшение числа незащищенных детей, значительная часть которых выживала физически за счет фактического принятия их в семью. В тех случаях, когда речь не шла о дворянской и купеческой семье, эти факты внутрисемейных дополнений законодателя не интересовали, как и все, что касалось крестьянской семьи, живущей по нормам обычного права. Объяснение этому находилось в той государственной сословной политике, которая была «наиболее тесно связана с одной главной заботой - выполнением сословных обязанностей» [37, с. 52].

С ориентиром на купеческую семью, взявшую на воспитание приемыша, составители Свода законов Российской империи 1832 г. употребили в его тексте термин «воспита-тель»1. Позднее он вошел в текст проекта Гражданского уложения Российской империи 1882 г., разработчики которого в регулировании внутрисемейных вопросов, по примеру европейских стран, ориентировались на дворянское сословие. В проекте этого документа в 1902 г. появилась отдельная норма о приемы-

1 Свод законов Российской империи. Т. 10, ч. 1: Законы гражданские; разд. 2, гл. 1: О союзе родителей и детей, союзе родственном; отд. 1: О детях законных. СПб., 1857. С. 24-27.

шах (ст. 475)2, в которой были предприняты попытки описать личный характер отношений воспитателя и воспитанника. Оценивая несостоявшийся дореволюционный проект, вдохновитель советской семейно-правовой политики А. Г. Гойхбарх в 1924 г. назвал эти нормы «идеалистическим дурманом». На тот момент истории в этом не было какого-либо преувеличения - семейно-воспитательные нормы проекта о приемышах, основанные на бескорыстных, нравственных и других личных началах, носили исключительно продворянский характер.

После того как советская семейно-правовая история миновала свой десятилетний «острый угол» в виде «прорастания семьи в государство, а государства в семью» [23, с. 139], законодатель обратил внимание на многочисленные факты семейного приемного воспитания. Но интерес носил сугубо прагматический характер. Как было указано в одном из циркуляров того времени, «среди безнадзорных и беспризорных детей есть много имеющих родителей и родственников, сравнительно достаточно обеспеченных, а следовательно, могущих содержать и воспитывать этих детей»3. Сиротство и наплыв незаконнорожденных детей побудили государство отказаться от строительства детских учреждений и ввести ответственность за содержание ребенка в семье. Итог такой ответственности вылился в дополнение КоБСО РСФСР 1926 г.4 новой нормой (42.3)5. Назначение нормы обосновали ее проектировщики, указав на то, что в 1926 г. круг семьи «был сильно ограничен... не учтены были те случаи, когда лицо добровольно взяло к себе на воспитание постороннего ребенка, не усыновив его, однако, формально» [4, с. 666].

Основополагающую роль этой новой нормы историки права видят в идее внутрисемей-

2 Проект высочайше учрежденной Редакционной комиссии по составлению Гражданского уложения. С объяснениями. СПб.: Гор. тип., 1902. С. 36.

3 Об усилении надзора за малолетними детьми со стороны их родителей и родственников: циркулярное обращение Деткомиссии при ВЦИК от 2 дек. 1927 г. № 693. URL: https://superinf.ru/view_helpstud.php?id=915. (Утратил силу).

4 О введении в действие Кодекса законов о браке, семье и опеке: постановление ВЦИК от 19 нояб. 1926 г. // СУ РСФСР. 1926. № 82, ст. 612. (Утратил силу).

5 Об утверждении принятых Президиумом Всероссийского центрального исполнительного комитета постановлений об изменении и дополнении кодексов Р.С.Ф.С.Р.: постановление ВЦИК от 29 нояб. 1928 г. // Там же. 1929. № 22. (Утратил силу)

ного содержания, когда «на смену семье-налогоплательщику пришла "семья-собес"» [33, с. 65]. Поэтому логика законодателя была продиктована только одним - обеспечить базовую физическую выживаемость безнадзорных детей за счет их пребывания в семейных структурах. Компенсацией такого профилактического решения по отношению к семье была возможность последующих взаимных алиментных притязаний фактического воспитателя и фактического воспитанника1. Данное нормативное дополнение КоБС РСФСР 1926 г. привело к появлению новых нормативных фигур - фактический воспитатель и фактический воспитанник. Желая подчеркнуть значение актов семейного содержания и воспитания чужих детей, законодатель причислил фактического воспитателя к другим членам семьи, отделив его тем самым от тех «кто вне ее».

Несмотря на последующую смену исторических контекстов, норма о фактическом воспитании ребенка «проросла» в нормы следующего акта советской кодификации (ст. 85 2

КЗоБС 1969 г.) . В доктрине вполне естественно был поднят вопрос о том, на какой нормативной логике основан факт ее сохранения. Взгляды ученых разделились. Одни авторы, каких было меньшинство, считали, что норма должна быть упразднена, а институт фактического воспитания следует «ликвидировать как ненужный» [26, с. 20]. Другие, обходя вопрос об основаниях возникновения таких отношений и ориентируясь исключительно на алиментные нормы, встали на путь нормативной фиксации статуса фактического воспитателя с необходимостью наделить его юридическими правами и обязанностями [11, с. 100].

С принятием в 1996 г. СК РФ правила об обязанности фактического воспитателя выплачивать алименты фактическому воспитаннику в случае отказа от воспитания не были взяты в

1 В инструктивном письме по алиментным делам от 11 июня 1929 г. Гражданская кассационная коллегия Верховного Суда РСФСР прямо признала, что целый ряд институтов брачно-семейного права, и в особенности право на содержание от членов семьи, исходят из того, что в условиях переходного периода одной из главнейших функций семьи продолжает оставаться социальное обеспечение ее членов // Судебная практика РСФСР. 1929. № 14.

2 Кодекс о браке и семье РСФСР: утв. ВС РСФСР 30 июля 1969 г. // Ведомости ВС РСФСР. 1969. № 32, ст. 1397.

его текст. В новых нормах остались лишь правила об односторонней алиментной обязанности взрослого фактического воспитанника по отношению к фактическому воспитателю в случае его нуждаемости (ст. 96 СК РФ). Эти достаточно узкие нормативные границы бытия сегодняшнего явления фактического воспитания ребенка предрешают стереотипные теоретические перспективы абсолютного большинства научных взглядов о роли и месте де-факто воспитателя в семейно-правовой системе.

Проблема надежно числится в разряде второстепенных. Доктрина обращается к ней чаще «на бегу», с мимолетной оглядкой на общеизвестную и неглубокую историю, а потому «вскользь». Что можно опровергнуть (факт законодательного причисления фактических воспитателей к другим членам семьи), то опровергается. Что, согласно доктрине, «неправильно» (отсутствие у фактических воспитателей юридических прав и обязанностей), то резко и даже эмоционально критикуется. Новые значения этой конструкции современной семейно-право-вой науке пока так и не открылись.

Избегая какого-либо преувеличения, постараемся наделить эту проблему такими ранее несвойственными ей качествами, как наукоем-кость, динамичность и адаптивность, выведя ее тем самым из разряда неинвариантных проблем.

Непроработанность предыдущих исторических контекстов, непонимание мотивов включения в нормы действующего СК РФ статьи 96 СК РФ, следование тем стереотипам, в рамках которых существовала теория фактического воспитания в советском праве, отсутствие объективного научного описания этой проблематики - все это привело к множеству теоретических заблуждений относительно того явления, которое стоит за ним сегодня. Эти самые заблуждения не позволяют увидеть его социальную и правовую полезность, которую отчасти стремились описать еще советские ученые, касаясь проблемы фактического отцовства, указывая на то, что оно является одним из оснований для установления отношений по фактическому воспитанию [16; 34].

Столь невысокий научный «авторитет» этого понятия делает трудновыполнимой задачу его соотнесения с другими научными и нормативными понятиями. Однако мы предпримем

попытку ее решить с целью обнаружения того адаптивного ресурса, который заключен в его содержании.

Репрезентативных юридических характеристик у юридической конструкции «фактическое воспитание ребенка», что включена в статью 96 СК РФ, немного. Попытки раздвинуть границы этой нормы и достичь понимания того, что в условиях многообразных изменений семейных форм фактическое воспитание ребенка значит больше, чем ей предписано законодательно, есть. Но в силу их спонтанности они не выглядят научно осмысленными, обнаруживая факт их неподготовленности, предрешая их не-удачность1.

Понятие «фактическое воспитание ребенка» пребывает в состоянии его «зауженности» и конкретизированности исключительно для целей алиментных последствий. Попытки доктрины выйти за эти рамки пока не предпринимались. Со стороны практики правоприменения идет сигнал о том, что чаще всего фактическими воспитателями являются близкие или дальние родственники, друзья родителей, соседи, временно принявшие ребенка в семью на воспитание и содержание в связи с какими-либо обстоятельствами отсутствия родительского попечения, без оформления опеки (попечительства) или другой предусмотренной законом формы воспитания, позволяющей считаться законным представителем ребенка. Нередко длительное время, без оформления опеки фактическими воспитателями ребенка являются бабушки (дедушки), старшие брат или сестра, тетя (дядя)2.

Нет оснований спорить с этим «набором» фактических воспитателей - правоприменитель ориентируется на алиментные последствия отношений по фактическому воспитанию ребенка и вычленяет лишь тех субъектов фактического воспитания, которые претендуют на алиментные выплаты. Для этих целей необходимо продолжительное воспитание - не менее 5 лет.

1 См.: О внесении изменений в Семейный кодекс Российской Федерации в целях укрепления института семьи»: проект Федер. закона № 989008-7 (ред., внесенная в ГД ФС РФ) // Система обеспечения законодательной деятельности. URL: https://sozd.duma.gov.ru/.

2 Об актуальных вопросах рассмотрения споров о взыскании алиментов: информ. письмо Свердл. обл. суда [Электронный ресурс]: утв. Президиумом Свердл. обл. суда 23 окт. 2019 г. Доступ из справ.-правовой системы «Кон-сультантПлюс ».

Законодательная замкнутость конструкции фактического воспитания на сроке и цели привела к исключению из числа фактических воспитателей тех лиц, которые реально выполняют функции фактических воспитателей, но не связаны сроком и, соответственно, притязаниями на алиментное содержание (например, сожитель матери ребенка, именуемый в простонародье приемным родителем). Это значит, что перечень лиц, выступающих на стороне фактического воспитателя, не является заданным. Да и факты сегодняшнего семейного существования вполне наглядно показывают, что имеющийся законный подход к отношениям по фактическому воспитанию ребенка, ориентированный только на право алиментного содержания фактического воспитателя бывшим воспитанником, давно не соответствует эмпирической реальности. В ней хватает случаев фактического воспитания ребенка, «не дотягивающих» до сроков и условий для алиментного содержания и не ориентированных на него. Это означает, что любой период фактического воспитания -это определенное время быть фактическим родителем.

С точки зрения представителей психологической науки, в статье 96 СК РФ «заложен аналог отношений между родителями и детьми, которые напоминают обмен, сильно растянутый во времени» [8, с. 32]. Подобные аналогии изредка проводятся и в правовой доктрине. Как замечает М. В. Антокольская, между детьми и фактическими воспитателями, как правило, нет отношений родства или они являются столь отдаленными родственниками, что закон не придает такому родству правового значения. Однако складывающиеся между ними в процессе воспитания ребенка отношения по своей природе напоминают родительские [2, с. 274]. Фактический родитель, он же физический, неофициальный, неродной или родитель без полномочий, для семейно-правовой доктрины явление неизвестное. Его исследование неизбежно приведет к смещению устоявшихся законодательных и теоретических акцентов, ориентированных на статику родительской тематики, в которой родители и принадлежащие им родительские права и обязанности - явление вечное до тех самых пор, пока ребенок не станет совершеннолетним. Исключением для законодателя является состояние негодности или неспособности родителей исполнять свои обязанности.

Смерть родителя и возможный приход на его место нового, фактический или юридический распад семьи, одинокое материнство/отцовство - все эти события сопровождают родительство в реальной жизни, но остаются не замеченными законодателем. Действующий закон продолжает охранять тот идеальный нормативный образ семьи, который основан на стабильном и длительном брачном союзе, рассчитанном на логику длительных отношений, где место и статус каждого лица - родителей, ребенка, прародителей предопределены и закреплены во времени. Ненормативные модели семьи, как и в советское время, для государства пребывают в числе бесперспективных с точки зрения демографического воспроизводства, социально-экономического развития населения и качества детского воспитания.

В социологических исследованиях в области семьи и семейных отношений зафиксировано состояние семьи, которое названо переходным от ее нормативной модели к рациональной. Аналитики связывают этот переход с тенденциями эволюции и трансформации брака [55], указывая, что логике длительности и прочности семейных отношений, основанных на браке, противостоят многочисленные случаи распада брака, по их числу Россия вышла на первое место в мире [14]. Следствием стало количество внебрачных рождений в результате чего часто возникают перестроенные семьи с приемным родителем, сводные (постразводные) семьи, где на место биологического родителя встает отчим или приемный родитель. Повернуть этот процесс вспять или замедлить его не входит в круг законодательных возможностей. Прошлое, когда нуклеарная семья была единственной формой семьи, отвечая государственным стратегиям семейно-правового развития, невозвратимо. Исторические часы (как и юридические), как известно, обратного хода не имеют.

Стремление сохранить идеальный образ семьи, созданный законодателем, во многом удерживает доктрину в узких границах исследования ее составляющих, в числе которых пребывает родительство со всей его исторической традиционностью. В попытке закрыть лакуны, открывающиеся в этой традиционности, доктрина время от времени упоминает о роди-тельстве социальном. Однако, как уже отмече-

но, убедительных тезисов для такого обоснования пока не высказано, зато есть ошибки, преувеличения и смешения1.

Во всем цивилизованном мире науку все больше интересуют вопрос о том, с кем будет жить и воспитываться ребенок в силу тех или иных семейных обстоятельств, а соответственно, и новые аспекты социального взаимодействия взрослого и ребенка. Здесь есть признаки непосредственного родительства и неофициального семейного воспитания (ухода, заботы, опеки). Поскольку «родительство» и «воспитание» - это тесно взаимосвязанные понятия, фактическое воспитание стало возводиться в ранг фактического родительства. В большинстве законодательств мира роль фактического родителя не выглядит юридически определенной [50]. Правотворцы весьма неохотно пересматривают те правила, которые относятся к установлению семейных отношений, и детско-родительских в частности. И не каждый законодатель готов «ослабить» идеал нуклеарной семьи, вследствие чего открывается возможность изменить законодательные устои законного родительства, основанного на правиле двух родителей.

Эта вполне объяснимая осторожность законодателя, связанная с нежеланием поколебать позиции законных родителей в границах нуклеарной семьи, все же не может считаться до конца взвешенной по отношению к другим лицам, которые мотивированно или нет оказываются в положении непосредственных родителей, фактически участвуя в воспитании ребенка. В условиях разделения супружества и родительства это частое явление.

Некоторую гибкость в этой части проявил ведомственный законодатель, продвинувшись немного дальше в позитивном регулировании тех детско-родительских отношений, которые не имеют биологической обоснованности. Согласно Федеральному закону «О службе в органах внутренних дел Российской Федерации» от 30 ноября 2011 г. № 342-ФЗ, отпуск по уходу за ребенком в числе других лиц близкого род-

1 См., например: О внесении изменений в Семейный кодекс Российской Федерации и Трудовой кодекс Российской Федерации в части передачи детей на социальное воспитание: законопроект № 649634-6. URL: https://sozd.du-ma.gov.ru/bill/649934-6; пояснительная записка к законопроекту.

ственного круга может быть предоставлен в случае отсутствия материнского попечения по объективным причинам (смерть матери, лишение ее родительских прав, длительное пребывание в медицинской организации и др.) лицу, фактически осуществляющему уход за ребенком, на период такого отсутствия (п. 8 ст. 56)1. Еще одно дополнение, касающееся фактических воспитателей, в законодательстве ведомственного ранга связано с принятием Федерального закона от 31 июля 2020 г. № 286-ФЗ «О внесении изменений в статью 3 Федерального закона "О денежном довольствии военнослужащих и предоставлении им отдельных выплат"», согласно которому лицо, признанное фактически воспитываюшим и содержащим военнослужащего и лиц, к нему приравненных, до совершеннолетия, имеет право на ежемесячную денежную компенсацию (п. 4)2. Для этой цели статус фактического воспитателя лицу присваивается судом в порядке особого производства при наличии условий, указанных в данном Законе.

В европейской юриспруденции, так же пестующей идею нуклеарной семьи как часть традиций, отражающих целостность и стабильность общества, тем не менее появляются новые законодательные модальности, относящиеся к непосредственному родительству. Находя свое воплощение в процессе социального воспитания ребенка другими лицами, не связанными с ним кровным родством, оно характеризуется принятием фактической родительской ответственности [57].

Каждый законодатель по-своему понимает, что значит определить юридически роль фактического родителя. В одних странах законодательные решения выглядят достаточно радикально (США), в других - либерально с опорой на расширенную нуклеарную семью (Англия), в-третьих - есть лишь отдельные указания на небольшие юридические возможности таких родителей по отношению к фактическим воспитанникам.

Примером последнего является Закон о семейном праве Эстонии, согласно которому если ребенок проживает в приемной семье в течение длительного периода времени, то ли-

1 Собрание законодательства Российской Федерации. 2011. № 40, ч. 1, ст. 7020.

2 ИПС «Законодательство России».

цо, фактически ухаживающее за ребенком и воспитывающее его (приемный родитель), имеет право решать вопросы, касающиеся обычного ухода за ребенком, и представлять интересы ребенка в таких вопросах3. Семейный кодекс КНДР устанавливает правило, предусматривающее внутреннюю рецепцию норм, важных для непосредственного родителя. Здесь содержится правило: «отношения между неродными родителями и неродными детьми равносильны отношениям между родными родителями и родными детьми» (ст. 29)4. В Кодексе семей и семейного процесса Боливии закреплена норма, согласно которой «столпом, на котором стоит любое государство, является семья», состоящая из «физических лиц, взаимодействующих на равноправной и гармоничной основе и объединенных эмоциональными и родственными отношениями по признаку кровного родства, усыновления, близости или других форм» (ст. 2)5. В Канаде фактическим родителем ребенка именуется то лицо, которое продемонстрировало устойчивое намерение установить с ребенком родительские правоотношения6. При этом в зарубежной доктрине, нередко обращающейся к исследованию отношений де-факто родителей и детей, на этот счет есть указание на то, что обращение к этим вопросам не означает покушения на интересы государства в отношении ценностей общества в целом [59].

Как будет показано далее, в русле общемировых тенденций к перераспределению приоритетов от биологического родства к родству социальному некоторые европейские кодексы вводят нормы, закрепляющие за лицом, осуществлявшим фактическое воспитание ребенка, право на доступ к нему независимо от наличия или отсутствия биологического родства.

3 Глава 10. Параграф 146 «Полномочия по принятию решений лицом, осуществляющим уход за ребенком». URL: https://www.riigiteataja.ee/en/eli/507022018005/consolide.

4 Семейный кодекс Корейской Народно-Демократической республики: принят постановлением Постоянного совета Верховного народного собрания КНДР от 24 окт. 1990 г. № 5. URL: https://docviewer.yandex.ru/view/11602883.

5 Codigo de las Familias y del Proceso Familiar. Ley № 603 de 19 de noviembre de 2014 // Gaceta Oficial del Estado Pluronacional de Bolivia. 2014. № 0702.

6 Закон о семье (Family Law Act 1990) указывает, что в качестве родителя рассматривается любое не являющееся опекуном ребенка лицо (независимо от наличия биологической связи с ребенком).

Российская концепция о фактическом воспитании ребенка, которая вполне могла стать основой суждений о фактическом родительст-ве, пока развивается по «социалистическому сценарию». Теоретические изыскания в этом направлении крайне немногочисленны и не несут новых идей, предметный охват проблемы остается неопределенным, социальная ценность непознанной, имплементация цивилизацион-ных элементов иных правовых культур отсутствует. А термин «непосредственное или фактическое родительство», входящий в синонимичный ряд с родительством социальным, больше режет слух российского фамилиста, нежели относится к существующим «на слуху».

По-прежнему нормативная конструкция фактического воспитания ребенка остается вне иных институтов, замкнутой в смысле ее познания доктриной, а значит, не может стать основой новых законодательных стратегий. Речь идет о тех стратегиях, которые перестанут рассматривать последствия распада брака как рутинное и неординарное явление и позволят учесть особенности отношений ребенка и взрослого, занимающего место родителя в семьях перестроенного типа, возникающих на основе вдовства, развода, нового брака, гражданского сожительства. Как небезосновательно заметил немецкий социолог Ульрих Бек, «партнеры приходят и уходят, а ребенок остается» [5, с. 177].

Концепция семьи и фактического родительства за рубежом

Вопрос о том, насколько можно понять и описать семейную жизнь людей, живущих в других культурах и иных социальных условиях, относится к небесспорным. Семья - это культурный фрейм, который может содержать в себе культурное понимание семьи, не имеющее отношения к тому, что происходит в других частях мира [24, с. 229]. И все же, несмотря на то что семейное законодательство любой страны неизбежно встроено в национальные правовые традиции, его анализ с ориентиром на международное измерение помогает избежать замкнутости, а в отдельных случаях и явного отставания собственного законодательства от цивилизационных стандартов.

Каждое правовое сообщество стремится ответить на возникающие вызовы. Один из них связан с необходимостью искать и находить

альтернативные варианты в части ухода, заботы, семейной опеки. Обратимся к ситуациям непосредственного родительства, которые возникают вследствие широкого распространения семейных форм, где есть дети, и имеют место такие события, как вдовство, развод, одинокое родительство, создание повторнобрачной семьи, наличие ребенка у сожительствующей пары, где один из родителей не состоит с ребенком в родственных отношениях, отчимство. Опора на эти форматы отношений взрослого и ребенка, проживающих одной семьей, объясняется фактом их возможной репрезентативности, что позволяет знать и понимать, что такие формы семьи в реальности существуют и имеют широкое распространение. На эти формы семьи ориентируется и международный законодатель, частично вовлекая их в сферу правового регулирования. Как было показано ранее, термин «непосредственный родитель» охватывает гораздо больший масштаб позитивных семейных взаимодействий взрослого и ребенка. Например, такой расхожий термин, как «бегство ребенка из семьи», социологи не всегда связывают с феноменом улицы: часто это длительный уход ребенка к одному из лиц семейного круга или вовсе за его пределы. Известный исследователь стереотипов, ухудшающих детскую и последующую взрослую жизнь человека, Э. Берн [6], а также российские исследователи [1] указывают в качестве повода к таким ситуациям на разобщенность родителей, находящихся в скрытом или открытом конфликте, утрата доверительных отношений между родителями и ребенком, подростковый возврат и т. д. В данном случае речь идет о частной жизни семьи, чья внутрисемейная логистика доступна не каждому и не всегда, а значит, многие факты, связанные с непосредственной «как бы» родительской опекой, попросту не являются репрезентативными в силу их неочевидности. Поэтому исключаем их из научной аргументации.

Обращаясь к зарубежной аналитике, начнем ее с американской семейной юриспруденции. Ее представители наиболее открыто реагируют на «драматические изменения в семье и супружестве», стремясь «освящать семейные узоры такими какие они есть, а не такими какими они были несколько десятилетий назад» [64]. Тема фактического родительства - из этого разряда.

Американская правовая система, как известно, имеет существенные отличия от континентальной системы права, где социальные факты сначала получают обобщенную оценку законодателя, затем вовлекаются в абстрактный нормативный спектр и лишь потом идентифицируются правоприменителем. Однако есть несколько причин, которые побуждают к тому, чтобы обратиться к ней.

Во-первых, законодательство и судебная практика США в части фактического родитель-ства, в отличие от других стран, открыто используют нормативную конструкцию фактического родительства, исходят из того, что отсутствие в данном случае писаных правил означает их полное отсутствие. Главное назначение этого правового понятия состоит в том, что лица, воспитывающие некровных детей в семье, вправе получить юридический статус фактического родителя. Условия такого признания или непризнания определяются семейным законодательством конкретного штата, однако в праве прецедентов последнее слово остается за судом, который обязан тщательно исследовать вопрос о том, наделить ли подобием родительских прав и обязанностей еще одно лицо, дав ребенку более двух родителей. Во-вторых, эта страна (наряду с Англией) раньше других стран оправилась от того шока, который она испытала после падения эпохи «золотого брака», начавшегося в 60-х годах XX века и вызвавшего юридический сбой, к которому ни доктрина, ни судебная практика, ни законодатель были не готовы. Сегодня англоязычная доктрина более выверенно, нежели другие страны, реагирует на внутрисемейные изменения. В-третьих, начиная с 1945 г. каждый штат США получил право принимать собственное семейное законодательство. Это в разы увеличило число новых юридических событий в законодательстве о семье, подпитываемом силой прецедентов, включая сферу родительства, где, по признанию доктрины, «произошла революция» [58]. В-четвертых, нуклеарная семья в США (как и в европейских странах), ставшая нормативным образом американцев, придя в 1930 г. на смену расширенной семье, продолжает оставаться предпочтительной культурной формой семьи, несмотря на открытое признание того, что количество таких семей неуклонно снижается [69] и она находится на грани исчезновения [47].

Постоянство идеала малой нуклеарной семьи поддерживается в этой стране культовой идеей о том, что родителем можно стать в любой момент жизни мужчины или женщины. Считается, что по демографическим причинам США держит первенство по числу повторных браков. Стремление людей к семейному стилю жизни ведет к тому, что большинство семей, прошедших через развод, создают новые (повторные) семьи, в которых может быть обретено юридическое (по закону) или фактическое (неофициальное) родительство. Последнее может обрести любое взрослое неродственное лицо в силу соглашения с биологическим или приемным родителем ребенка или даже просто вследствие сложившихся отношений с ребенком.

Все эти факты отражены в американских социологических исследованиях, к восприятию которых давно адаптирована американская юриспруденция [53]. Однако нестабильность браков, в том числе и повторных, а также текучий характер сожительствующих пар, как и в других странах, заботят американскую доктрину и правоприменение как причины, влияющие на детское благополучие.

Несмотря на то что в США, как и в России, наблюдается сильная политическая приверженность сохранению семьи1, восприятие американского опыта фактического родительства и родительских отношений имеет определенные границы. Американский вариант содержит слишком много индивидуализирующих контекстов: особенность правовой системы, в которой юридический позитивизм отжил свое; гибкость судебных прецедентов с ограниченной возможностью устанавливать новые конституционные права; реагирование законодательства на постразводные отношения с участием детей; разнообразие семейно-правового регулирования в штате; регламентация личного выбора лица выше государственного регулирования; легитимация однополых партнерств, обусловившая значительный рост числа детей, рожденных в нетрадиционных семейных отношениях, что, в числе других причин, стало од-

1 Для этой цели в США принят Закон о семейных профилактических услугах 2018 г. U.S. Family Preventive Services Act of 2018 (FFPSA). Закон поддерживает практику (методы) содействия благополучию детей, молодежи и семей и говорит о необходимости предотвращения ненужного размещения в приемных семьях.

ним из катализаторов законодательного определения того, кого можно признать de facto матерью или de facto отцом с установлением группы условий для такого признания1; подписание, но не ратификация Конвенции ООН о правах ребенка, что позволило сохранить собственную Конституцию в качестве основного ориентира в вопросах детских прав.

Далее, не касаясь провокационных для российской семейно-правовой культуры тем, связанных с однополым родительством, будем ориентироваться на традиционную семью.

США являются первой страной, где в научный оборот было введено понятие «родительство». Его автором считается американский психоаналитик Т. Бенедект, использовавший в конце 50-х годов ХХ века это понятие для обозначения психоэмоционального созревания обоих биологических родителей в связи с зачатием ребенка [51]. С этого момента в англоязычных исследованиях, посвященных психологии родителей и детско-родительским отношениям, термин «родительство» стал широко использоваться наряду с уже существующим термином «воспитание детей». Причиной же появления отдельных норм о фактическом ро-дительстве в законодательстве многих штатов стала реформа законодательства о разводе. В 1966 году вслед за другими европейскими странами в США законодательно был разрешен развод «без обвинений». Это был резкий отход от традиционных американских ценностей. Политические и законодательные последствия этого акта в виде распада беспрецедентного числа семей описаны в известной работе Г. Джейкоба «Тихая революция» [62].

Неся на себе ранее качество индивидуальности для изменения американского законодательства о родительстве, бракоразводные причины вошли в число первоочередных, которые оказали серьезное влияние на процессы переформатирования институтов семьи и родительства.

В зависимости от юрисдикции соответствующего штата фактический родитель именуется как «равноправный родитель», «функциональный родитель» или «психологический родитель». Причины, побуждающие законодателя и судебную практику реагировать на эти виды

1 См., например: An Act to Amend Title 13 of the Delaware Code Relating to Parents. URL: http://delcode.delaware.gov/ sessionlaws/ga145/chp097.shtml.

отношений взрослого и ребенка, разные, но в основном связаны с необходимостью разрешить следующие вопросы: 1) о правах фактического партнера биологической матери ребенка; 2) об отношении к биологическому отцу ребенка, с которым ребенок не проживает; 3) об условиях доступа к ребенку того лица, которое проживало с ребенком в течение значительного периода времени и проявляло, по крайней мере, столько же заботы, сколько и законный родитель, а потому с согласия и при поддержке законного родителя сформировало родительские узы с ребенком. В последнем случае речь идет о бывшем партнере матери или биологическом отце ребенка, который после разрыва отношений претендует на продолжение постоянного контакта с ним2.

Проблема фактического родительства в основном носит правопритязательный характер, связанный с намерением фактического родителя получить доступ к ребенку после того, как брак с его биологическим родителем или отношения сожительства прекращены. В случае удовлетворения заявленного притязания фактический родитель получает некоторые ограниченные юридические права по отношению к ребенку в виде права посещения ребенка, фактической опеки над ним во время контактов. Но такая норма принята лишь в части штатов. В связи с этим в законодательстве о фактическом родительстве (DFP) существуют два законодательных подхода: 1) государственное признание фактических родителей является неопределенным; 2) государство может потребовать, чтобы родитель предоставил конкретные доказательства. Это означает, что если наличие теста на законное происхождение ребенка ставит под запрет всякое вовлечение третьих лиц в его воспитание, то фактическое родительство исключено, кроме случаев согласия со стороны самих законных родителей и третьей стороны. В других штатах допускается ограниченное признание фактических родителей в качестве основания для посещения и/или опеки (таких штатов 21). Здесь законодатели исходят из того, что люди, не являющиеся законными родителями, могут играть настолько важную роль в

2 Законы о фактических родителях в США (Laws on de facto parents). URL: https://docviewer.yandex.ru/view/ 11602883 /?page=1&*=.

жизни ребенка, что это позволяет им приблизиться к родительскому статусу.

Как утверждают некоторые американские авторы, «в соответствии с законом о недискриминации происхождения фактическое роди-тельство в большинстве случаев является излишним» [70], поскольку фактическое роди-тельство нарушает конституционные права законного родителя. Американский законодатель не столько озабочен фактом большого числа реальных случаев фактического родительства, сколько необходимостью согласования правил о фактических родителях с правилами о законных и биологических родителях. С этой проблемой сталкиваются практически все европейские законодательства, и далеко не всем удается решить ее удовлетворительно.

Англосаксонское право обладает практически неограниченным объемом нормативных источников1. В Англии нет Конституции, но есть ее заменитель - Human Rights Act от 9 ноября 1998 г., вступивший в действие 2 октября 2000 г.2 Документ воспроизводит положения Римской конвенции от 4 ноября 1950 г, участницей которой является Россия, и Протоколов к ней. Это дает основания полагать, что на законодательном уровне присутствует определенная общность идей, касающихся прав человека в целом. Однако в части непосредственного роди-тельства индивидуализирующих контекстов в праве этой стране, как и в США, также немало.

Один из них связан с типом расширенной нуклеарной семьи. Следствием широкого подхода к семье является такая кодификация родительского права, по нормам которой родительская ответственность касается не только статусных родителей, но и всех тех лиц, которые обращаются к государству за получением решения о принятии на себя родительской ответственности (фостерные родители, отчимы, спутники родителя по жизни) или de facto принимают на себя родительскую ответственность, именуясь связанными лицами. Эта концепция роди-тельства, свойственная большинству англоязычных стран, оставляет большое пространство для различных форм родительских отношений, по-

1 В Англии существует более 10 отдельных законов, которые регламентируют брачно-семейные отношения // Источники семейного права зарубежных стран. URL: https://isfic.info/foretor/graztor48.htm.

2 URL: https://www.legislationline.org/download/id/5695/file/

UK_Human_Rights_Act_ 1998_as_of_2014_en.pdf2.

зволяя юриспруденции и смежным дисциплинам вполне легально использовать большой набор терминов, относящихся к родительству. Термин «осуществление родительской заботы» (fathering), являясь двузначным, обозначает такие понятия, как «дать жизнь ребенку и получить статус» и «участвовать в деятельности по уходу за ребенком» [49]. Слово «pater» с опорой на латинскую терминологию (в отличие от римского «genitor» - биологический отец) обозначает тех лиц, которые могут действовать в качестве социального родителя. В число таких лиц включаются отчим, приемный родитель, усыновитель и лица на стороне отца, несущие фактическую родительскую ответственность [24, с. 174]. Плюс другие англоязычные термины, опора на которые возникает в судебной практике наиболее гибко реагировать на происходящие изменения внутри современной семьи. Так, термин «родство» используется для обозначения общих различий между семьей в смысле круга ближайших родственников (immediate family) и семьей в более широком смысле (wider family). Термины «родня» или «родственники» здесь используются только для обозначения биологической, кровной связи или родства, установленного посредством брака [24, с. 182].

Англия известна еще и тем, что в этой стране берет свое современное начало проблема детских прав, обусловившая раннюю связь детских прав с юридическим правосознанием. Сегодня эта страна, в которой были заложены ростки многих детских прав, вполне может рассматриваться как эталон решения многих детских проблем.

Концепт семьи в английской юриспруденции распадается на отдельные составляющие: отношения между супругами (брак, партнерство) и отношения с детьми. Само понятие «семья» как единое целое рассматривается редко. Единого понятия семьи не существует3, а термин «семья» служит общим определением для тех, кто живет под одной крышей [44, с. 34], имея наименование расширенной семьи. Это понятие относится к форме семьи с устойчивыми многопоколенными и другими родственными связями, которые являются в такой семье основой для совместного проживания, контактов или различных форм поддержки и контроля

3 URL: http://www.legislation.gov.uk/ukpga/1996/27/section/ 2.

[24, c. 267]. Такое широкое понимание семейной жизни дает возможность установить родительский статус не только и не столько на биологической основе, сколько на сложившихся в семье фактических отношениях1.

Столь широкая и фактически не ограниченная концепция семьи позволяет «в каждом отдельном случае рассматривать группу людей как семью по разным причинам» [60]. Подобная концепция семьи объективно учитывает ее динамичные стороны, когда на процесс роста и развития ребенка наряду с биологическим происхождением как традиционной основой дет-ско-родительской связи начинают влиять многообразные психологические и социальные факторы. В этом одна из причин того, что словарные определения родительства всегда тесно сопряжены с воспитанием: воспитание ребенка его родителями; акт или процесс становления родителем; забота о ком-то на манер родителей [65].

В этой стране, исторически стремящейся к деинституализации ухода за детьми в рамках идеи расширенной семьи, попытка правовой рефлексии на непосредственное родительство возникла относительно недавно в силу многочисленных случаев эмоциональной уязвимости детей и приемных родителей, находящихся в одном воспитательном пространстве [48]. Как заметили английские социологи, «идея индивидуализации стилей жизни, в основном прогрессивная для взрослых, должна иметь некоторые ограничения, возложенные на нее, когда дело доходит до отношений с детьми» [24, с. 111].

По Закону Англии о детях, «лицо, несущее родительскую ответственность за ребенка, не может отдавать или передавать какую-либо часть этой ответственности другому лицу, но может принять меры, чтобы некоторые или все эти обязанности были выполнены одним или несколькими лицами, действующими от его имени»2. Закон ясно проводит различие между ребенком, воспитываемым с согласия родителей другими лицами в частном порядке, и ребенком, воспитываемым родителями, статус которых утвержден местным органом власти

1 J. R. M. v. the Netherlands: application №. 16944/90; Admissibility decision of 8 February 1993. URL: http://cmiskp. echr.coe.int/tkp197/search.asp?skin=hudoc-en.

2 Закон о детях 1989 г. (Children Act 1989): Part I. 2. Parental responsibility for children. URL: http://www.legislation.

gov.uk/ukpga/1989/41/contents.

(фостерные родители). В первом случае ребенок в возрасте до 16 лет может, по частной договоренности между биологическими родителями и опекуном, находиться под опекой лица, не являющегося ни родителем, ни родственником и проживающего с ребенком не менее 28 дней.

Отдельные нормы предусмотрены касательно отчимов. Как указано в этом же Законе, «если родитель ребенка, несущий родительскую ответственность за ребенка, состоит в браке с лицом, не являющимся родителем ребенка, суд может по ходатайству отчима постановить, что отчим несет родительскую ответственность за ребенка. Если родители ребенка не живут вместе, они могут по соглашению с отчимом предусмотреть, что отчим несет родительскую ответственность за ребенка 3.

До принятия Акта об усыновлении и детях 2002 г. для непосредственного или социального родителя была только одна альтернатива - присоединиться к усыновлению вместе с супругом. Но такой подход однозначно приводил к утрате статуса отдельно проживающего биологического родителя. Во избежание таких грубых последствий для ребенка и родителя, живущего отдельно, у приемного (социального) родителя появилась возможность обрести правовой статус в отношении приемных детей без утраты статуса отдельно проживающим биологическим отцом. Для этого приемный родитель вправе заключить с родителем, имеющим родительское обязательство, соглашение о принятии родительской ответственности либо притязать через суд на получение ордера/приказа на установление фактического родительского обязательства после того, как проживет вместе с ребенком на протяжении трех лет.

Обращение к семейному законодательству стран общего права говорит об открытом отношении к де-факто родителям с возможностью фиксировать этот статус двумя способами. Один - официальный, устанавливаемый на основе судебного запроса со стороны лица, претендующего на фактический статус родителя. Такое лицо всегда несет бремя доказывания своего соответствия критериям для получения такого статуса. Судебный способ получения этого статуса исключает ущемление прав био-

3 Children Act 1989.

логического родителя, не проживающего вместе с ребенком. Судебный статус де-факто родителя не дает лицу тех же прав, какие дает статус родителя или законного опекуна. Второй способ основан на согласительных действиях, исходящих от биологического родителя ребенка, с которым он проживает, и вторым законным родителем ребенка, который проживает отдельно. Такое согласие может быть фактическим или юридическим.

Радикальному (США) и либеральному (Великобритания) отношению к фактическому родительству противостоит немецкая позиция, выраженная в концепции социального роди-тельства.

Считается, что, в отличие от российского, европейское семейное право «более внимательно относится к фактически сложившимся семейным отношениям в целом и к детско-роди-тельским отношениям в частности» [43]. Способы признания фактического родительского статуса заметно отличаются от стран общего права.

Здесь не стремятся демонстрировать возрастание темпов фактического родительства, сопряженного, в отличие от естественного роди-тельства, со многими социальными рисками, такими как: фрагментарность; момент «пробно-сти» на роль отца (матери) чужого ребенка; недостаточная осознанность психологических мотивов повседневной связи с некровным ребенком; распространенная внезапность возникновения и часто встречающаяся внезапность прекращения такого родительства; множественность иных мотивационных критериев, которые право не способно учесть. Фактическим признается то родительство, при котором имеет место «практическая ответственность за детей в процессе взросления, частично без юридического признания (включая связанные с ним права и обязанности), частично передается другим лицам» [61].' Сохраняя форму семейного воспитания, это воспитание характеризуется семейными отношениями, которые, по крайней мере частично, формируются за пределами генетического или биологического происхождения и правового регулирования, имея тождество с фактической родительской ответственностью [69].

При обозначении фактического родительст-ва, согласно европейским традициям, чаще используется термин «социальное воспитание». Он создает эффект того, что лица, выполняющие

роль социальных родителей, - это не просто лица, проживающие совместно с ребенком в одном доме, а лица ответственные перед обществом за воспитание фактических воспитанников.

Во многих странах европейского континента преобладает смешанный подход, основанный на защите идеалов малой нуклеарной семьи как ее ведущего нормативного образа, но не исключающий, при определенных условиях, признание фактических детско-родительских отношений или их установление по инициативному запросу самого фактического родителя. Как и в странах общего права, европейским правом восприняты те случаи фактического родительства, которые отражаются в репрезентативных фактах: приемные семьи; пасынковые семьи; семьи, образованные на основе жизненного партнерства; семьи сожительствующие. Однако в литературе признается, что на самом деле случаи внутренней дифференциации фактического родительства/опеки наиболее разнообразны (уход детей из семьи в другие семьи, где неродственные отношения включают семейные функции, близость, признание, принятие ответственности, привязанность и др.). В литературе они получили название «многообразных скрытых форм фрагментированного семейного воспитания» [54].

Признание того факта, что родительство -это не только зачатие и рождение, но и длительный процесс воспитания, который в конкретной семье может иметь разные формы, нашло свое отражение в образном доктринальном суждении: «Вместо тандема с двумя родителями-велосипедистами современное родительство больше похоже на микроавтобус, в котором несколько человек могут путешествовать как возможные родители. Но кто должен быть за рулем? Те, кто установил с ребенком родительскую связь!» [72]. Это свидетельство того, что доктрина учитывает факт, что одной единственной модели семьи больше нет, но есть многообразие образцов семейной жизни [52].

Нормы о социальном родительстве не являются выпуклыми и многочисленными в европейских законодательствах, но они существуют, поскольку есть понимание, что их отсутствие может навредить интересу ребенка, у которого есть тесные эмоциональные связи со значимым взрослым, которые не являются заменяемыми.

В Германии начиная с 2001 года отчимы имеют полномочия участвовать в воспитании детей, с которыми они живут в одном доме. Для того чтобы не нарушать интересы второго биологического родителя, живущего отдельно, обязательным условием такого де-факто воспитания, в соответствии с § 1687b BGB, является указание на то, что биологический родитель, с которым проживает ребенок, имеет право на самостоятельную опеку (§ 1687b BGB)1. Отсюда, по согласованию с родителем, имеющим право на опеку, отчим имеет право участвовать в решении вопросов повседневной жизни ребенка. Эта небольшая опека давно практикуется во многих «составных семьях», усиливая готовность отчима взять на себя часть родительской ответственности. В этом смысле более удачной выглядит норма, сформулированная в § 1685 ГГУ, основанная на презумпции того, что лицо считается взявшим на себя фактическую опеку, если долгое время живет с ребенком в одном домашнем сообществе.

Термин «фактическая опека», относящийся к третьим лицам, позволяет отличать этих лиц от законного родителя ребенка, не проживающего вместе с ребенком. Ее субъектами, кроме отчима, могут стать и другие лица, длительное время проживавшие с ребенком в семье, осуществляющие за ним бескорыстный длительный фактический уход. С 2005 года в Германии принята упрощенная процедура усыновления приемного ребенка не только отчимами, но и партнерами зарегистрированного жизненного партнерства. По нормам раздела 9 Закона о зарегистрированном жизненном партнерстве (LPartG)2, супруг матери или отца ребенка, как фактические или социальные родители, могут получить некоторые незначительные права на принятие повседневных решений в отношении ребенка, с которым они живут не менее 2 лет. Эти осторожные положения о де-факто роди-тельстве отчима и зарегистрированного жизненного партнера не остались без критики. В литературе указано на то, что эта юридическая конструкция в немецком праве имеет ряд

1 Гражданское уложение Германии: Ввод. закон к Гражд. уложению / пер. с нем.; науч. ред. А. Л. Маковский и др. М.: Волтерс Клувер, 2004.

2 Registered Life Partnerships Act (BGBl). URL:

https://www.icj.org/wp-content/uploads/2013/05/Germany-Ge-setz-uber-die-Eingetragene-Lebenspartnerschaft-2001 -de.pdf.

дефицитов, в отличие, например, от законодательств Англии и Нидерландов, в смысле их недостаточной согласованности с основными нормами родительского права [63].

Социальные понятия, имеющие отношение к фактическому родительству и фактической опеке, берут свое начало во французской доктрине, где была предпринята попытка найти синоним понятию «вновь созданная семья». Доктрина исходила из того, что время развода или разлуки не является синонимом разрыва родительских отношений: это, напротив, время передела новой семейной организации, построенной вокруг правила неразрывности родительской пары. Итог таких перекомпоновок часто выражается в создании сводной или перестроенной семьи как той семьи, в которой «есть семейные схемы, происходящие от последовательных браков, в которых есть дети» [56]. Исходя из этого социальными родителями стали признаваться такие лица, которые постоянно проживают с ребенком, участвуют в его воспитании, имеют с ним устойчивую эмоциональную связь без связи правовой (тит. 361-370 ФГК)3.

В свое время такие формы искусственного сообщения родительских прав во Франции, поддерживаемые законом, были описаны К. П. Победоносцевым, указавшим на факты существования отношений между воспитателем и воспитанником (приемышем, подопечным), отметив особенности таких отношений, в которых предполагается связь более нравственная, чем юридическая [35].

Подтверждением того, что французский законодатель принимает факт расплывчатости (перекомпоновки) семейных границ, является Кодекс семьи и социальной помощи Франции, где открыто называются такие типы семей, как: «семьи, созданные путем заключения брака или установления родственных связей, основанные как на кровном родстве, так и на приеме в семью; женатые пары, не имеющие детей; все физические лица, открыто имеющие на своем содержании как своих собственных, так и приемных детей, также фактически и постоянно выполняющие родительские функции или осуществляющие фактическое опекунство над одним

3 The Civil Code of France (the Code of Napoleon) 1804. Art. 371-4. URL: http://www.consultant.ru/cons/cgi/online.cgi ?req=doc&base=INT&n=55696#0710120 8030903912.

или несколькими детьми»1. Доктрина стремится исследовать отношения фактического родитель-ства, которые возникают между женщиной и ребенком, женщиной и бывшим «мужем-отцом» и настоящим «мужем-отцом», ребенком от первого брака и его отцом и отчимом, между сводными братьями и сестрами. Признается, что эти отношения являются неопределенными и запутанными, но тем не менее такая семья - это еще одна форма семьи.

Заключение

Тот факт, что в современном мире, согласно медицинским, социальным и юридическим соображениям к естественному родительству добавляются другие его виды, остается замеченным только в смежных с правом гуманитарных дисциплинах. Юриспруденция пока отдалена от этого процесса, продолжая держать ориентир на советские образы естественного родительства. Ее представители опасаются погружаться в сложные и небесспорные теоретические рассуждения о концепции родительства в праве, его видах и разнообразии оснований, в числе которых достаточно социальных, не связанных с генеалогией.

Попытки внести научные корректировки в родительскую тематику через фрагментарные суждения о социальном родительстве пока теоретически более безуспешны, чем успешны. Выход этой проблематики на юридический уровень намного опережает темпы осмысления как междисциплинарного материала, так и адекватного научного описания того, что уже зафиксировано в нормах, указывающих на субъектов, которые могут претендовать на статус социальных родителей: фактические отцы, отчимы/мачехи, фактические воспитатели, «иные лица, замещающие родителей». В то время как эти нормы обладают немалым ресурсом для адаптации идей о социальном родительстве в пространство юриспруденции. Однако проблема иных лиц, пребывающих рядом с родителями, но за пределами родительских статусов, в рамках перспективы социального родительства практически не исследуется.

1 Social Security and Family Code. URL: https://www.legi-france.gouv.fr/codes/texte_lc/LEGITEXT0000060740697etat Texte=VIGUEUR&etatTexte=VIGUEUR DIFF.

В условиях когда такие социальные явления, как распад семьи, внебрачное рождение, создание большого числа перестроенных семей, перестали быть неординарными демографическими событиями, есть смысл взглянуть по-новому на такую традиционно периферийную конструкцию, как фактическое воспитание ребенка. Но исследовать ее необходимо не с традиционных и во многом устаревших социалистических подходов, уходящих в бесплодные рассуждения о том, много или мало норм создал законодатель с использованием этой конструкции. Важно познать и научно описать, насколько конструкция фактического воспитания ребенка выглядит юридически упорядоченной в соотношении с другими фактическими и юридическими явлениями, в том числе и с родительством. Это сложные теоретические и догматические вопросы, но, как показывает практика других стран, законодательные стратегии не должны упускать их из вида.

Библиографический список

1. Андреева И. С. Новые формы родительства в современном мире. Культурно-исторический аспект. (Аналитический обзор) // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Серия 3: Философия. 2013. № 4. С. 131-170.

2. Антокольская М. В. Семейное право: учебник. 2-е изд., перераб. и доп. М.: Юрист, 2002. 336 с.

3. Артамонова А. В., Митрофанова Е. С. Сожительства в России: промежуточное звено или легитимный институт // Мониторинг общественного мнения: Экономические и социальные перемены. 2016. №1 (131). С. 126-145.

4. Бранденбургский Я. Н. Жизнь предъявляет свои требования // Еженедельник советской юстиции. 1928. № 23. С. 664-667.

5. Бек У. Общество риска. На пути к другому модерну. М.: Прогресс-Традиция, 2000. 384 с.

6. Берн Э. Игры, в которые играют люди. Люди, которые играют в игры. М.: Прогресс, 1988. 399 с.

7. Бурина Е. А., Кудинова А. Е. Особенности современной российской семьи в условиях социально-исторических изменений института родительства // Вестник Мининского университета. 2020. Т. 8, № 1. С. 6.

8. Васягина Н. Н. Психология семейных отношений: практикум по семейному самосознанию: учеб. пособие / Урал. гос. пед. ун-т. Екатеринбург, 2019. 200 с.

9. Веберс Я. Р. Родство как основание возникновения прав и обязанностей по советскому семейному и гражданскому праву: авто-реф. дис. ... канд. юрид. наук. М., 1963. 16 с.

10. Ворожейкин Е. М. Семейные правоотношения в СССР. М.: Юрид. лит., 1972. 335 с.

11. Воронина З. И. Институт фактического воспитания в семейном праве // Известия высших учебных заведений. Правоведение. 1992. № 5. С. 98-102.

12. Гидденс Э., Саттон Ф. Основные понятия в социологии / пер. с англ. Е. Рождественской, С. Гавриленко; под науч. ред. С. Гав-риленко. 3-е изд. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2021. 336 с.

13. Гурко Т. А. Благополучие детей в различных семейных структурах: обзор результатов зарубежных исследований // Вестник Нижегородского университета им. Н. И. Лобачевского. Серия: Социальные науки. 2021. № 1 (61). С. 45- 53.

14. Гурко Т. А. Эволюция и трансформация института брака: анализ эмпирических индикаторов // Социологические исследования. 2021. № 5. С. 58 - 69.

15. Иванова Н. А. Междисциплинарный подход в изучении и решении проблем совершенствования семейного законодательства // Государственно-правовые исследования. 2020. № 3. С. 347-350.

16. Каткова Е. А. Об основаниях возникновения правоотношений родителей и детей в связи с подготовкой нового семейного законодательства // Труды Иркутского государственного университета. Сер. юрид. 1963. Т. 32, вып. 6, ч. 1. С. 115-129.

17. Качур Е.Л. Современная семья в фокусе философско-антропологических исследований // Приволжский научный вестник. 2015. № 7 (47). С. 115-119.

18. Кириченко К. А. Эволюция доктри-нальных подходов к институту родства в отечественном семейном праве // Вестник НГУ. Серия: Право. 2007. Т. 3. Вып. 2. С. 18-27.

19. Комиссарова Е. Г. Правовая институ-ционализация отношений семейных воспитателей и воспитанников в XIX в. // Ex jure. 2020. № 4. C. 91-105.

20. Краснова Т. В. Значение категорий «семья» и «родство» в правоотношениях родителей и детей // Семейное и жилищное право. 2017. № 4. С. 8-11.

21. Крецер И. Ю. Что произошло с «родством»? (современные перспективы изучения родства в социологии и социальной антропологии) // Вестник Санкт-Петербургского университета. Серия 12: Психология. Социология. Педагогика. 2014. № 2. С. 139-145.

22. Крюков М. В. Система родства китайцев (эволюция и закономерности). М.: Наука, ГРВЛ, 1972. 326 с.

23. Левинсон А. Наши М и наши Ж // Неприкосновенный запас. 2011. № 2 (76). С. 136-140.

24. Риббенс Маккарти Дж., Эдвардс Р. Исследования семьи: основные понятия: учеб. пособие / пер. с англ. И. Н. Тартаковской; под науч. ред. Е. Ю. Рождественской. М.: Изд. дом Высшей школы экономики, 2018. 343 с.

25. Малиновский Р. Семья среди австралийских аборигенов: социологическое исследование. Лондон: Изд-во Лондон. ун-та, 1913. 358 с.

26. Матвеев Г. К. Советское семейное право: учебник. М.: Юрид. лит., 1985. 208 с.

27. Момотов В. В. Биоэтика в контексте законодательства и правоприменения (суррогатное материнство) // Lex Russka. 2019. № 1. С.29-39.

28. Некрасова Е. Некоторые особенности возникновения родительских прав и обязанностей в странах Европы // Ученые записки Крымского Федерального университета им. В. И. Вернадского. Юридические науки. 2019. Vol. 5 (71). № 4. С. 298-303.

29. Ольдерогге Д. А. Основные черты развития систем родства // Советская этнография. 1960. № 6. С. 20-28.

30. Ожегов С. И. Толковый словарь русского языка. М.: Сов. энцикл., 2012. 735 с.

31. Осипова Н. Г. Эволюция социальных институтов семьи, родства и брака в контексте гендерного неравенства // Образование и право. 2020. № 6. С. 114-125.

32. Пахман С. В. Обычное гражданское право в России. Юридические очерки. Т. 1: Собственность, обязательства и средства судебного охранения. 1877 [Электронный ресурс]. Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».

33. Пашенцев Д. А. Две модели правового регулирования семейных отношений: дореволюционный и советский опыт // Вестник Московского государственного областного университета. Серия 11: Юриспруденция. 2019. № 3. С.60-67.

34. Пергамент А. И. Алиментные обязательства по советскому праву. М.: Госюриздат., 1951. 167 с.

35. Победоносцев К. П. Курс гражданского права: в 3 ч. СПб.: Синодальная тип., 1871. URL : http: //rulibs.com/ru_zar/sci_history/pobe -donostsev/2/j 0.html/.

36. Поливанова К. Н. Современное роди-тельство как предмет исследования // Психологическая наука и образование. 2015. Т. 7, № 3. С.1-11.

37. Полянский П. Л. Проблемы применения канонического права в русской дореволюционной деревне // Вестник Московского университета. Серия 11: Право. 2013. № 5. С. 48-66.

38. Попов В. А. Родство искусственное. Народы и религии мира: энциклопедия. М.: Большая рос. энцикл., 2000. 928 с.

39. Рабинович Н. В. Личные и имущественные отношения в советской семье. Л.: Изд-во Ленингр. ун-та, 1952. 160 с.

40. Саралиева З. Х., Воронин Г. Л., Судь-ин С. А., Шпилев Д. А. [и др.]. Семейная экосистема человека: монография. Н. Новгород: Изд-во НИСОЦ, 2018. 225 с.

41. Синельников А. Б. Семья и брак: кризис или модернизация? // Социологический журнал. 2018. Т. 24. № 1. С. 95-113.

42. Тарусина Н. Н. 1917-2017: «Революции» и «контрреволюции» в российском семейном законодательстве // Вестник Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова. Серия: Гуманитарные науки. 2017. № 2 (40). С. 56-59.

43. Усачева Е. А. Социальное отцовство (материнство): постановка проблемы // Российский юридический журнал. 2019. № 6. С.115-120.

44. Фландерс Дж. Сотворение дома / пер. с англ. Г. В. Храмовой. М.: Центрполиграф, 2016. 320 с.

45. Черкашина Т. Т., Новикова Н. С. Базовые функции института семьи в контексте аксиологических трансформаций «новой культуры» // Семья в современном обществе. Серия «Демография. Социология. Экономика». Т. 4, № 1 / под ред. С. В. Рязанцева и Т. К. Рос-

товской. М.: Изд-во «Экон-информ», 2018. С. 170-176.

46. Шахматов В. П., Хаскельберг Б. Л. Новый кодекс о браке и семье РСФСР. Томск: Изд-во ТГУ, 1970. 324 с.

47. Шведова Д. В. Роль семьи в американском обществе и семейная политика // Женщина в российском обществе. 2011. № 4 (61). С. 100-107.

48. Alison D., Felicity K. Family Law, Gender and the State: Text, Cases and Materials. Bloomsbury Publishing, 2012. 870 p.

49. Arendell T. Conceiving and Investigating Motherhood: The decade's Scholarship // Journal of Marriage and Family. 2000. Т. 62, № 4. Рр.1192-1207.

50. Mayer-Lewis B. Die Familiengründung mit Gametenspende // Familien mit multipler Elternschaft. Entstehungszusammenhänge, Herausforderungen und Potentiale. P. Bergold, A. Buschner, B. Mayer-Lewis, T. Mühling [Hrsg.]. Opladen; Berlin; Toronto: Verlag Barbara Budrich, 2017. 228 S.

51. Benedekt Th. Parenthood as a Developmental Phase: A Contribution to the Libido Theory // Journal of the American Psychoanalytic Association. 1959. № 7. Рр. 389-417.

52. Cheal D. J. Families in Today's World: Comparative Approach. N.Y., 2008. URL: https: //www .researchgate.net/publication/2874981 78_Families_in_Today's_World_A_Comparative _Approach.

53. Cherlin A. J. Degrees of change: An Assessment of the Deinstitutionalization of Marriage Thesis // Journal of Marriage and Family. 2020. Vol. 82, №. 1. Pр. 62-80.

54. Gabriel Т., Keller S. Soziale Elternschaft und soziale Zugehörigkeit. Reflexionen der Zürcher Adoptionsstudie // Zeitschrift für Erziehungswissenschaft. 2020. Vol. 23. S. 295322.

55. Gurko T. Opinions Regarding Marriage and Parenthood: Factors of Inter-European and Intra-Russian Differences // The Scientific Heritage. 2021. Vol. 5. № 72. Pр. 56-64.

56. Damon J. Les familles recomposées. Paris: Presses Universitaires de France, 2012. 127 р.

57. Dethloff N., Timmermann А. Multiple Elternschaft - Familienrecht und Familienleben im Spannungsverhältnis // Familien mit multipler Elternschaft. Entstehungszusammenhänge, Herausforderungen und Potentiale. P. Bergold, A. Buschner, B. Mayer-Lewis, T. Mühling [Hrsg.]. Opla-

KoMuccapoea E. r.

den; Berlin; Toronto: Verlag Barbara Budrich, 2017. S.173-195.

58. Duncan W. De Facto Parents // National Review Online. 2009. Aug. 31. URL: https://www.nationalreview.com/2009/08/de-facto-parents-william-c-duncan/.

59. Eekelaar J. Do Parents Know Best? // International Journal of Children's Rights. 2020. Vol. 28. Issue 3. Pp. 613-631. URL: https://www.re-searchgate.net/publication/ 346733966_Do_Pa-rents_Know_Best.

60. Ghandi P.R., Macnamee E. The Family in UK Law and the International Covenant on Civil and Political Rights 1966 // International Journal of Law, Policy and the Family. 1991. № 2. Pp. 104-131. URL: http://lawfam.oxfordjournals. org/content/5/2/ 104.abstract.

61. Jurczyk K. Elternschaftliches Neuland Neben den leiblichen Eltern sorgen immer öfter soziale Mütter und Väter für den Nachwuchs. Sie sind zwar nicht verwandt, übernehmen aber langfristig Verantwortung für Kinder. Darauf müssen politische und rechtliche Reformen folgen // DJI IMPULSE. 2017. № 4.

62. Jacob H. Silent Revolution. The Transformation of Divorce Law in the United States. Chicago: Chicago University Press, 1988. 209 p.

63. Kirsten S. Mehr als nur zwei Sorgeberechtigte? Mehrelternsorge und soziale Elternschaft in England und Wales und in den Niederlanden aus rechtsvergleichender Perspektive» // Recht der Jugend und des Bildungswesens (RdJB). 2016. № 64 (2). S. 227-240. URL: https://www.re-searchgate .net/publication/329037514.

64. Nejayme D., Banks R., Joanna L. Grossman Family Law in a Changing America. New York: Walters Kluwer, 2021. URL: https://www.aspenpublishing.com/NeJaime-Family LawinAmerica.

65. Parenting. Merriam-Webster.com. Dictionary. URL: https://www.merriam-webster. com/ dictionary/parenting.

66. Polivanova K. N. Modern Parenthood as a Subject of Research // Russian Education and Society. 2018. Vol. 60, № 4. Pp. 334-347.

67. Rothenberg K. H. Gestational Surrogacy and the Health Care Provider // The Beginning of Human Life. F. K. Beller & R. F. Weir, eds. Dordrecht. Kluwer Academic Publishers, 1994. Pp.101-113.

68. Schneider D. M. Schneider on Schneider: The Conversion of the Jews and Other Anthro-

pological Stories / ed. by R. Handler. Durham and London: Duke University Press, 1995. 264 p.

69. Skolnik A. Battle Paradise: An American Family in an Era of Uncertainty. New York: Basic Books, 1991. URL: https://www.worldcat.org/title/ embattled-paradise-the-american-family-in-an-age-of-uncertainty/oclc/24217252.

70. Strauss G. What Role Remains for De Facto Actual Parenthood? // Florida State University Law Review. 2019. URL: https://papers.ssrn. com/sol3/papers.cfm?abstract_id=3386267.

71. Warnock M. A Question of Life: The Warnock Report on Human Fertilisation and Embryology. N. Y.: Basil Blackwell. 1985. 110 p.

72. Sanders A. Multiple Parenthood: Towards a New Concept of Parenthood in German Family Law // Motherhood and the Law. Göttinger Juristische Schriften; ed. by H. Willekens, K. Scheiwe, T. Richarz, E. Schumann. Band 24. Göttingen: Universitätsverlag Göttingen. 2019. 179 p.

73. Zaidi B., Morgan S. P. The Second Demographic Transition Theory: A Review and Appraisal // Annual Review of Sociology. 2017. Vol. 43. Pp. 473-492.

References

1. Andreeva I. S. Novye formy roditel 'stva v sovremennom mire. Kul 'turno-istoricheskiy aspekt (Analiticheskiy obzor) [New Forms of Parenthood in the Modern World. Cultural and Historical Aspect (Analytical Review)]. Sotsial'nye i guma-nitarnye nauki. Otechestvennaya i zarubezhnaya literatura. Seriya 3. Filosofiya - Social Sciences and Humanities. Domestic and Foreign Literature. Series 3. Philosophy. 2013. Issue 4. Pp. 131-170. (In Russ.).

2. Antokol'skaya M. V. Semeynoe pravo. Uchebnik [Family Law. Textbook. 2nd ed., revised and expanded]. Moscow, 2002. 336 p. (In Russ.).

3. Artamonova A. V., Mitrofanova E. S. So-zhitel'stva v Rossii: promezhutochnoe zveno ili legitimnyy institut [Cohabitation in Russia: an Intermediate Link or a Legitimate Institution]. Monitoring obshhestvennogo mneniya: Ekonomicheskie i sotsial'nye peremeny - Monitoring of Public Opinion: Economic and Social Changes. 2016. Issue 1 (131). Pp. 126-145. (In Russ.).

4. Brandenburgskiy Ya. N. Zhizn' pred"yav-lyaet svoi trebovaniya [Life Makes Its Demands]. Ezhenedel 'nik sovetskoy yustitsii - Weekly Soviet Justice. 1928. Issue 23. Pp. 664-667. (In Russ.).

5. Beck U. Obshhestvo riska. Na puti k dru-gomu modernu [Risk Society. On the Way to Another Modernity]. Moscow, 2000. 384 p. (In Russ.).

6. Berne E. Igry, v kotorye igrayut lyudi. Lyudi, kotorye igrayut v igry [Games People Play. People Who Play Games]. Moscow, 1988. 399 p. (In Russ.).

7. Burina E. A., Kudinova A. E. Osobennosti sovremennoy rossiyskoy sem 'i v usloviyakh sot-sial 'no-istoricheskikh izmeneniy instituta rodi-tel 'stva [Features of the Modern Russian Family in the Context of Socio-Historical Changes in the Institution of Parenthood]. Vestnik Mininskogo un-iversiteta - Vestnik of Minin University. 2020. Vol. 8. Issue 1. P. 6. (In Russ.).

8. Vasyagina N. N. Psikhologiya semeynykh otnosheniy: praktikum po semeynomu samoso-znaniyu: uchebnoe posobie [Psychology of Family Relations: Workshop on the Family Self-Awareness: Textbook]. Ykaterinburg, 2019. 200 p. (In Russ.).

9. Vebers Ya. R. Rodstvo kak osnovanie vozniknoveniya prav i obyazannostey po so-vetskomu semeynomu i grazhdanskomu pravu: av-toref. dis. ... kand. yurid. nauk [Kinship as the Basis for the Emergence of Rights and Obligations under Soviet Family and Civil Law: Synopsis of Cand. jurid. sci. diss.]. Moscow, 1963. 16 p. (In Russ.).

10. Vorozheykin E. M. Semeynye pravo-otnosheniya v SSSR [Family Legal Relations in the USSR]. Moscow, 1972. 335 p. (In Russ.).

11. Voronina Z. I. Institut fakticheskogo vos-pitaniya v semeynom prave [The Institution of Actual Education in Family Law]. Izvestiya vysshikh uchebnykh zavedeniy. Pravovedenie - Proceedings of Higher Educational Institutions. Pravovedenie. 1992. Issue 5. Pp. 98-102. (In Russ.).

12. Giddens A., Sutton P. Osnovnye ponya-tiya v sotsiologii [Essential Concepts in Sociology]. Transl. by E. Rozhdestvenskaya, S. Gavrilen-ko; ed. by S. Gavrilenko. 3rd ed. Moscow, 2021. 336 p. (In Russ.).

13. Gurko T. A. Blagopoluchie detey v raz-lichnykh semeynykh strukturakh: obzor rezul 'tatov zarubezhnykh issledovaniy [Children's Well-Being in Various Family Structures: a Review of Foreign Studies Results]. Vestnik Nizhegorodskogo Univer-siteta im. N. I. Lobachevskogo. Seriya: Sotsial 'nye nauki - Vestnik of Lobachevsky State University of Nizhny Novgorod. Series: Social Sciences. 2021. Issue 1 (61). Pp. 45-53. (In Russ.).

14. Gurko T. A. Evolyutsiya i transformastiya instituta braka: analiz empiricheskikh indikatorov

[Evolution and Transformation of the Marriage Institution: Analysis of Empirical Indicators]. Sot-siologicheskie issledovaniya - Sociological Studies. 2021. Issue 5. Pp. 58-69. (In Russ.).

15. Ivanova N. A. Mezhdistsiplinarnyy pod-khod v izuchenii i reshenii problem sovershenst-vovaniya semeynogo zakonodatel'stva [An Interdisciplinary Approach to the Study and Solution of Problems of Improving Family Law]. Gosu-darstvenno-pravovye issledovaniya - State Legal Research. 2020. Issue 3. Pp. 347-350. (In Russ.).

16. Katkova E. A. Ob osnovaniyakh vozniknoveniya pravootnosheniy roditeley i detey v svyazi s podgotovkoy novogo semeynogo zakonodatel 'stva [On the Grounds for the Emergence of Legal Relations between Parents and Children in Connection with the Preparation of New Family Legislation]. Trudy Irkutskogo gosudarstvennogo universiteta. Seriya yuridicheskie nauki - Proceedings of Irkutsk State University. Series Juridical. 1963. Vol. 32. Issue 6. Part 1. Pp. 115-129. (In Russ.).

17. Kachur E. L. Sovremennaya sem 'ya v fo-kuse filosofsko-antropologicheskikh issledovaniy [Modern Family in the Focus of Philosophical and Anthropological Research]. Privolzhskiy nauchnyy vestnik - Volga Scientific Bulletin. 2015. Issue 7 (47). Pp. 115-119. (In Russ.).

18. Kirichenko K. A. Evolyutsiya doktri-nal 'nykh podkhodov k institutu rodstva v otechest-vennom semeynom prave [Evolution of Doctrinal Approaches to the Institution of Kinship in Russian Family Law]. Vestnik NGU. Seriya: Pravo - Vestnik of NSU. Series: Law. 2007. Vol. 3. Issue 2. Pp. 18-27. (In Russ.).

19. Komissarova E. G. Pravovaya institutsio-nalizatsiya otnosheniy semeynykh vospitateley i vospitannikov v XIX v. [Legal Institutionalization of Relations between Family Educators and Pupils in the 19th Century]. Ex Jure. 2020. Issue 4. Pp. 91-105. (In Russ.).

20. Krasnova T. V. Znachenie kategoriy «se-m'ya» i «rodstvo» v pravootnosheniyakh roditeley i detey [The Meaning of the Categories 'Family' and 'Kinship' in Legal Relations between Parents and Children]. Semeynoe i zhilishhnoe pravo -Family and Housing Law. 2017. Issue 4. Pp. 8-11. (In Russ.).

21. Kretser I. Yu. Chto proizoshlo s «rod-stvom»? (sovremennye perspektivy izucheniya rodstva v sotsiologii i sotsial'noy antropologii) [What Happened to 'Kinship'? (Modern Prospects for the Study of Kinship in Sociology and Social Anthropology)]. Vestnik Sankt-Peterburgskogo

universiteta. Seriya 12. Psikhologiya. Sotsiologiya. Pedagogika - Vestnik of Saint Petersburg University. Series 12. Psychology. Sociology. Pedagogy. 2014. Issue 2. Pp. 139-145. (In Russ.).

22. Kryukov M. V. Sistema rodstva kitaytsev (evolyutsiya i zakonomernosti) [The Kinship System of the Chinese (Evolution and Patterns)]. Moscow, 1972. 326 p. (In Russ.).

23. Levinson A. Nashi M i nashi Zh [Our M and Our W]. Neprikosnovennyy zapas - NZ. 2011. Issue 2 (76). Pp. 136-140. (In Russ.).

24. Ribbens McCarthy J., Edwards R. Issle-dovaniya sem 'i: osnovnye ponyatiya: ucheb. poso-bie [Family Research: Basic Concepts: Textbook]. Moscow, 2018. 343 p. (In Russ.).

25. Malinovskiy R. Sem 'ya sredi avstra-liyskikh aborigenov: sotsiologicheskoe isledovanie [Family among Australian Aborigines: a Sociological Study]. London, 1913. 358 p. (In Russ.).

26. Matveev G. K. Sovetskoe semeynoe pravo: uchebnik [Soviet Family Law: Textbook]. Moscow, 1985. 208 p. (In Russ.).

27. Momotov V. V. Bioetika v kontekste zako-nodatel 'stva i pravoprimeneniya (surrogatnoe ma-terinstvo) [Bioethics in the Context of Legislation and Law Enforcement (Surrogacy)]. Lex Russica. 2019. Issue 1. Pp. 29-39. (In Russ.).

28. Nekrasova E. Nekotorye osobennosti voz-niknoveniya roditel'skikh prav i obyazannostey v stranakh Evropy [Some Features of the Emergence of Parental Rights and Duties in European Countries]. Uchenye zapiski Krymskogo Federal'nogo universiteta im. Vernadskogo. Yuridicheskie nauki - Scientific Notes of V. I. Vernadsky Crimean Federal University. Juridical Science. 2019. Vol. 5 (71). Issue 4. Pp. 298-303. (In Russ.).

29. Ol'derogge D. A. Osnovnye cherty razvi-tiya sistem rodstva [The Main Features of the Development of Kinship Systems]. Sovetskaya etno-grafiya - Soviet Ethnography. 1960. Issue 6. Pp. 20-28. (In Russ.).

30. Ozhegov S. I. Tolkovyy slovar' russkogo yazyka [Explanatory Dictionary of the Russian Language]. Moscow, 2012. 735 p. (In Russ.).

31. Osipova N. G. Evolyutsiya sotsial'nykh institutov sem 'i, rodstva i braka v kontekste gen-dernogo neravenstva [Evolution of Social Institutions of Family, Kinship and Marriage in the Context of Gender Inequality]. Obrazovanie i pravo -Education and Law. 2020. Issue 6. Pp. 114-125. (In Russ.).

32. Pakhman S. V. Obychnoe grazhdanskoe pravo v Rossii. Yuridicheskie ocherki [Ordinary

Civil Law in Russia. Legal Essays]. Vol. 1. Sobstvennost', obyazatel'stva i sredstva sudebnogo okhraneniya [Property, Obligations and Means of Judicial Protection]. 1877. Access from the legal reference system 'ConsultantPlus'. (In Russ.).

33. Pashentsev D. A. Dve modeli pravovogo regulirovaniya semeynykh otnosheniy: dorevolyut-sionnyy i sovetskiy opyt [Two Models of Legal Regulation of Family Relations: Pre-Revolutionary and Soviet Experience]. VestnikMoskovskogo go-sudarstvennogo oblastnogo universiteta. Seriya: Yurisprudentsiya - Bulletin of Moscow Region State University. Series: Jurisprudence. 2019. Issue 3. Pp. 60-67. (In Russ.).

34. Pergament A. I. Alimentnye obyazatel'stva po sovetskomu pravu [Alimony Obligations under Soviet Law]. Moscow, 1951. 167 p. (In Russ.).

35. Pobedonostsev K. P. Kurs grazhdanskogo prava [Civil Law Course. In 3 pts]. St. Petersburg, 1871. Available at: http://rulibs.com /ru_zar/ sci_history/pobedonostsev/2/j0.html/. (In Russ.).

36. Polivanova K. N. Sovremennoe roditel'st-vo kak predmet issledovaniya [Modern Parenthood as a Subject of Research]. Psikhologicheskaya nauka i obrazovanie PSYEDU.ru - Psychological Science and Education PSYEDU.ru. 2015. Vol. 7. Issue 3. Pp. 1-11. (In Russ.).

37. Polyanskiy P. L. Problemy primeneniya kanonicheskogo prava v russkoy dorevo-lyutsionnoy derevne [Problems of the Application of Canon Law in the Russian Pre-Revolutionary Village]. Vestnik Moskovskogo universiteta. Seriya 11. Pravo - Moscow University Bulletin. Series 11. Law. 2013. Issue 5. Pp. 48-66. (In Russ.).

38. Popov V. A. Rodstvo iskusstvennoe [Artificial Kinship]. Narody i religii mira. Entsiklope-diya [The Peoples and Religions of the World. Encyclopedia]. Ed. by V. A. Tishkov]. Moscow, 2000. 926 p. (In Russ.).

39. Rabinovich N. V. Lichnye i imushchest-vennye otnosheniya v sovetskoy sem 'e [Personal and Property Relations in the Soviet Family]. Leningrad, 1952.160 p. (In Russ.).

40. Saralieva Z. Kh., Voronin G. L., Sud'-in S. A., Shpilev D. A. et al. Semeynaya ekosistema cheloveka: monografiya [The Family Ecosystem of a Human: Monograph]. Nizhny Novgorod, 2018. 225 p. (In Russ.).

41. Sinel 'nikov A. B. Sem 'ya i brak: krizis ili modernizatsiya? [Family and Marriage: Crisis or Modernization?]. Sotsiologicheskiy zhurnal - Sociological Journal. 2018. Vol. 24. Issue 1. Pp. 95113. (In Russ.).

42. Tarusina N. N. 1917-2017: «revolyutsii» i «kontrrevolyutsii» v rossiyskom semeynom zakono-datel'stve [1917-2017: 'Revolutions' and 'CounterRevolutions' in Russian Family Legislation]. Vestnik Yaroslavskogo Gosudarstvennogo Universiteta im. P. G. Demidova. Seriya Gumanitarnye Nauki.

2017. Issue 2 (40). Pp. 56-59. (In Russ.).

43. Usacheva E. A. Sotsial'noe ottsovstvo (materinstvo): postanovka problem [Social Fatherhood (Motherhood): the Problem Statement]. Ros-siyskiy yuridicheskiy zhurnal - Russian Juridical Journal. 2019. Issue 6. Pp. 115-120. (In Russ.).

44. Flanders J. Sotvorenie doma [The Making of Home]. Transl. from Eng. by G. V. Khra-mova. Moscow, 2016. 320 p. (In Russ.).

45. Cherkashina T. T., Novikova N. S. Bazo-vye funktsii instituta sem 'i v kontekste aksiologi-cheskikh transformatsiy «novoy kul'tury» [Basic Functions of the Family Institution in the Context of the Axiological Transformations of the 'New Culture']. Sem'ya v sovremennom obshhestve. Seriya «Demografiya. Sotsiologiya. Ekonomika» [Family in Modern Society. Series 'Demographics. Sociology. Economy']. Vol. 4. Issue 1. Moscow,

2018. Pp. 170-176. (In Russ.).

46. Shakhmatov V. P., Khaskel'berg B. L. No-vyy kodeks o brake i sem 'e RSFSR [The New Code on Marriage and Family in the RSFSR]. Tomsk, 1970. 324 p. (In Russ.).

47. Shvedova D. V. Rol' sem'i v amerikan-skom obshhestve i semeynaya politika [The Role of Family in American Society and Family Policy]. Zhenshhina v rossiyskom obshhestve - Woman in Russian Society. 2011. Issue 4 (61). Pp. 100-107. (In Russ.).

48. Alison D., Felicity K. Family Law, Gender and the State: Text, Cases and Materials. Bloomsbury Publishing, 2012. 870 p. (In Eng.).

49. Arendell T. Conceiving and Investigating Motherhood: The Decade's Scholarship. Journal of Marriage and Family. 2000. Vol. 62. Issue 4. Pp. 1192-1207. (In Eng.).

50. Mayer-Lewis B. Die Familiengründung mit Gametenspende. Familien mit multipler Elternschaft. Entstehungszusammenhänge, Herausforderungen und Potenziale; ed. by P. Bergold, A. Buschner, B. Mayer-Lewis, T. Mühling. Opladen; Berlin; Toronto: Verlag Barbara Budrich, 2017. 228 p. (In Germ.).

51. Benedekt T. Parenthood as a Developmental Phase: A Contribution to the Libido

Theory. Journal of the American Psychoanalytic Association. 1959. Issue 7. Pp. 389-417. (In Eng.).

52. Cheal D. J. Families in Today's World: Comparative Approach. New York, 2008. Available at: https://www.researchgate.net/publication/ 287498178_Families_in_Today's_World_A_Com-parative_Approach. (In Eng.).

53. Cherlin A. J. Degrees of Change: An Assessment of the Deinstitutionalization of Marriage Thesis. Journal of Marriage and Family. 2020. Vol. 82. Issue 1. Pp. 62-80. (In Eng.).

54. Gabriel T., Keller S. Soziale Elternschaft und soziale Zugehörigkeit. Reflexionen der Zürcher Adoptionsstudie. Zeitschrift für Erziehungswissenschaft. 2020. Vol. 23. Pp. 295-322. (In Germ.).

55. Gurko T. Opinions Regarding Marriage and Parenthood: Factors of Inter-European and Intra-Russian Differences. The Scientific Heritage. 2021. Vol. 5. Issue 72. Pp. 56-64. (In Eng.).

56. Damon J. Les familles recomposées. Paris: Presses Universitaires de France, 2012. 127 p. (In Fr.).

57. Dethloff N., Timmermann A. Multiple Elternschaft - Familienrecht und Familienleben im Spannungsverhältnis. Familien mit multipler Elternschaft Entstehungszusammenhänge, Herausforderungen und Potenziale; ed. by P. Bergold, A. Buschner, B. Mayer-Lewis, T. Mühling. Opladen; Berlin; Toronto: Verlag Barbara Budrich, 2017. Pp. 173-195. (In Germ.).

58. Duncan W. De Facto Parents. National Review Online. 2009, August 31. Available at: https://www.nationalreview.com/2009/08/de-facto-parents-william-c-duncan/. (In Eng.).

59. Eekelaar J. Do Parents Know Best? International Journal of Children's Rights. 2020. Vol. 28. Issue 3. Pp. 613-631. Available at: https://www.researchgate.net/publication/3467339 66 _Do_Parents_Know_Best. (In Eng.).

60. Ghandi P. R., Macnamee E. The Family in UK Law and the International Covenant on Civil and Political Rights 1966. International Journal of Law, Policy and the Family. 1991. Issue 2. Pp. 104-131. Available at: http://lawfam.oxford-journals.org/content/5/2/104.abstract/. (In Eng.).

61. Jurczyk K. Elternschaftliches Neuland. Neben den leiblichen Eltern sorgen immer öfter soziale Mütter und Väter für den Nachwuchs. Sie sind zwar nicht verwandt, übernehmen aber langfristig Verantwortung für Kinder. Darauf müssen politische und rechtliche Reformen folgen. DJIIMPUL-

SE. 2017. Issue 4. Available at: https://www.dji. de/fileadmin/user_upload/bulletin/d_bull_d/bull 118_d/DJI_4_17_Web.pdf. (In Germ.).

62. Jacob N. Silent Revolution. The Transformation of Divorce Law in the United States. Chicago: Chicago University Press, 1988. 209 p. (In Eng.).

63. Kirsten S. Mehr als nur zwei Sorgeberechtigte? Mehrelternsorge und soziale Elternschaft in England und Wales und in den Niederlanden aus rechtsvergleichender Perspektive. Recht der Jugend und des Bildungswesens (RdJB). 2016. Issue 64 (2). Pp. 227-240. Available at: https://www.research gate.net/publication/ 329037514. (In Germ.)

64. Nejayme D., Banks R., Joanna L. Grossman Family Law in a Changing America. New York: Walters Kluwer, 2021. Available at: https://www.aspenpublishing.com/NeJaime-Fa-milyLawinAmerica/. (In Eng.).

65. Parenting. Merriam-Webster.com Dictionary. Available at: https://www.merriam-webster. com/dictionary/parenting. (In Eng.).

66. Polivanova K. N. Modern Parenthood as a Subject of Research. Russian Education and Society. 2018. Vol. 60. Issue 4. Pp. 334-347. (In Eng.).

67. Rothenberg K. N. Gestational Surrogacy and the Health Care Provider. The Beginning of Human Life; ed. by F. K. Beller, R. F. Weir. Dordrecht: Kluwer Academic Publishers, 1994. Pp. 101-113. (In Eng.).

Информация об авторе:

Е. Г. Комиссарова, доктор юридических наук, профессор, заслуженный работник высшей школы РФ, профессор кафедры гражданского права Пермский государственный национальный исследовательский университет 614990, Россия, г. Пермь, ул. Букирева, 15 Тюменский государственный университет 625000, Россия, г. Тюмень, ул. Володарского, 6

ORCID: 0000-0003-4257-5673 ResearcherID: Е-9302-2016

Статьи в БД «Scopus» / «Web of Science»: DOI: 10.5829/idosi.mejsr.2013.15.9.11540 DOI: 10.5829/idosi.wasj.2013.24.01.13177 DOI: 10.17072/1995-4190-2015-2-61-70Е DOI: 10.17072/1995-4190-2018-42-644-663 DOI: 10.17072/19954190-2019-46-672-697 DOI: 10.17323/2072-8166.2021.1.130.153 DOI: 10.24031/2226-0781-2021-11-3-236-258

68. Schneider D. M. Schneider on Schneider: The Conversion of the Jews and Other Anthropological Stories; ed. by R. Handler. Durham; London: Duke University Press, 1995. 264 p. (In Eng.).

69. Skolnik A. Battle Paradise: An American Family in an Era of Uncertainty. New York: Basic Books, 1991. Available at: https://www.world-cat.org/title/embattled-paradise-the-american-family-in-an-age-of-uncertainty/oclc/24217252. (In Eng.).

70. Strauss G. What Role Remains for De Facto Parenthood? Florida State University Law Review. 2019. Forthcoming. Available at: https://pa-pers.ssrn.com/sol3/papers.cfm?abstract_id=3386267. (In Eng.).

71. Warnock M. A. Question of Life: The Warnock Report on Human Fertilisation and Embryology. New York: Basil Blackwell, 1985. 110 p. (In Eng.).

72. Sanders A. Multiple Parenthood: Towards a New Concept of Parenthood in German Family Law. Motherhood and the Law; ed. by N. Willekens, K. Scheiwe, T. Richarz, E. Schumann. Göttinger Juristische Schriften. 2019. Vol. 24. 179 p. (In Eng.).

73. Zaidi B., Morgan S. P. The Second Demographic Transition Theory: A Review and Appraisal. Annual Review of Sociology. 2017. Vol. 43. Pp. 473-492. (In Eng.).

About the author:

E. G. Komissarova

Perm State University

15, Bukireva st., Perm, 614990, Russia

Tyumen State University 6, Volodarskogo st., Tyumen, 625003, Russia ORCID: 0000-0003-4257-5673 ResearcherID: E-9302-2016

Articles in Scopus / Web of Science: DOI: 10.5829/idosi.mejsr.2013.15.9.11540 DOI: 10.5829/idosi.wasj.2013.24.01.13177 DOI: 10.17072/1995-4190-2015-2-61-70E DOI: 10.17072/1995-4190-2018-42-644-663 DOI: 10.17072/19954190-2019-46-672-697 DOI: 10.17323/2072-8166.2021.1.130.153 DOI: 10.24031/2226-0781-2021-11-3-236-258