CC BY
157
AGAFONOV V.V.
Distinction between History and Historicism in Narrative Philosophy of History УДК 1.000.93
В.В. Агафонов
ДИСТИНКЦИЯ ИСТОРИИ И ИСТОРИЦИЗМА В НАРРАТИВНОЙ ФИЛОСОФИИ ИСТОРИИ
В данной статье автор предпринимает попытку проанализировать различия между историей как наукой и философией истории. Особое внимание уделяется предпринимаемым в нарративизме попыткам отрицать различия между историей и спекулятивными версиями философии истории.
Кроме того, рассматривается проблема соотношения нарративной философии истории и истори-цизма и делается вывод, что нарративизм представляет собой лишь новую оболочку старой теории.
Ключевые слова: философия, философия истории, историческое познание, нарратив, историцизм
V. V. Agafonov
DISTINCTION BETWEEN HISTORY AND HISTORICISM IN NARRATIVE PHILOSOPHY OF HISTORY
The given article represents itself the author’s attempt to analyse the distinctions between history as a science and philosophy of history. The author prioritizes the narrativists attempts to deny any differences between history and speculative versions of philosophy of history. Besides, the article envisages the problem of correlation between narrative philosophy of history and historicism and comes to the conclusion that narrativism is a new cover of the old theory.
Key words: philosophy, philosophy of history, historical knowledge, narrative, historicism
темологии истории - исследование вопроса о том, насколько возможно познание прошлого, каковы особенности его изучения. К основным проблемам исторического познания относятся проблемы исторического факта, места объяснения и интерпретации, влияния идеологии, а также проблема истинности, или, в более общем виде, проблема верификации исторических высказываний и концепций, и т. д. Отдельной проблемой для современного социально-гуманитарного знания является проблема дистинкции истории и философии истории. Многие современные концепции отрицают саму необходимость подобного разделения, полагая, что любая историческая концепция является, по сути, философско-исторической. К примеру, в тропологической концепции историописания предпринимается попытка стереть границы между исторической наукой и философией истории. Х. Уайт определяет работу историка как вербальную структуру в форме повествовательного прозаического дискурса, предназначенную для выполнения роли модели (или знака) прошлых структур и процессов в интересах объяс-
Трудности со спецификацией истории как научной дисциплины порождены тем, что данный термин принадлежит к разряду многозначных и может быть использован в трех значениях. Во-первых, под историей понимается некая сущность, субстанция, развертывающая свое существование во времени. Эта трактовка истории близка так называемым спекулятивным концепциям философии истории. Еще одним названием является термин К. Поппера «историцизм». Особенность подобного понимания истории связана с поиском истоков истории, ее цели и смысла, а также неоднократными попытками вскрыть универсальные закономерности, ритмы и тенденции, которые управляют развитием человечества. Во-вторых, история трактуется как прошлое, как взаимосвязь отдельных событий, явлений и процессов. И в-третьих, история - наука, система наших представлений о прошлом и о том, как его следует изучать. Зачастую для того, чтобы отделить третье значение от остальных, используется термин «историография».
В последнем случае история становится частью эпистемологии. Главная задача эпис-
нения, чем они были, посредством их представления. Х. Уайта не интересует содержание работ историков, а также их адекватность научным стандартам.
Язык историка - это язык художественной литературы. Но проблема языка рассматривается исследователем в рамках проблемы стиля. Для Х. Уайта интерес представляет прежде всего проблема влияния выбранных риторических процедур на содержание исторического произведения. Его тропологическая теория основывается на работах Н. Фрая [58], М. Фуко [51], Р. Барта [4].
Чисто логический, научный анализ конкретного исторического дискурса, с его точки зрения, обречен на неудачу из-за того, что он связывает логику с риторикой, подчиняя ее последней. Перед Х. Уайтом возникает проблема исторической реальности и проблема референции, т. е. отношения нарратива к исторической реальности: «...Как фигуративный язык может быть использован для создания образов объектов, которые более недоступны восприятию, и наделения их аурой своего рода „реальности“ таким образом, чтобы они подпадали под избранные данным историком техники объяснения и интерпретации?» [46, с. 9]. Раз нет реальности как коррелята определенной концепции, то не может быть и принципов, позволяющих из двух концепций выбрать более объективную. Критика объективизма в целом покоится на некорректном применении категории «историческая реальность».
Рассматривая особенности исторического нарратива, Х. Уайт приходит к выводу: «Дискурсивная последовательность, в которой различные уровни репрезентации связаны между собой аналогически, значительно отличается от логической последовательности, при которой одно выводится из другого» [46, с. 9]. Логико-дедуктивные компоненты «могут дополнять эту репрезентацию формальным доказательством, претендующим на логическую последовательность, в качестве знака и индикатора его рациональности» [46]. Способы риторической организации исторического ма-
териала могут быть совершенно разнообразными, число их комбинаций стремится к бесконечности.
В предисловии к работе «Метаистория: историческое воображение в Европе XIX века» он так резюмировал проблему соотношения истории и философии истории: «... (1) не может быть „собственно истории“, которая не была бы в тоже время „философией истории“;
(2) возможные формы историографии являются теми же, что и возможные формы спекулятивной философии истории; (3) эти формы, в свою очередь, являются в действительности формализациями поэтических озарений, которые аналитически предшествуют им и которые санкционируют конкретные теории, используемые для придания историческим изложениям вида „объяснения“; (4) не существует апдиктически определенных теоретических оснований, опираясь на которые можно было бы обоснованно вынести суждение о превосходстве одной из этих форм над другими как более „реалистической“; (5) как следствие этого, мы обязаны выбирать между конкурирующими интерпретативными стратегиями при любой попытке рефлексии над историей-в-целом; (6) как вывод из этого, наилучшие основания для предпочтения одного видения истории другому являются эстетические и моральные, нежели эпистемологические; и, наконец, (7) требование сциентизации истории представляет собой утверждение о предпочтительности особой модальности исторической концептуализации, основания которой либо моральные, либо эстетические, но эпистемологическое оправдание которой еще предстоит установить» [46, с. 20].
Традиционно историческая наука и исто-рицизм противопоставляются, по мнению Х. Уайта, по следующим основаниям: во-первых, историк нацелен на поиск уникального, неповторимого, частного, в то время как историцист проявляет интерес к общему; во-вторых, историк заинтересован в выработке точки зрения больше, чем в конструировании теории, что составляет интерес для истори-циста; в-третьих, историк использует наррати-
вистскую форму репрезентации, историцист -аналитическую; наконец, историк изучает прошлое само по себе, в то время как ис-торицисту прошлое интересно только для выяснения закономерностей, которые позволили бы предсказывать будущее. Основное его утверждение: граница между философией истории и историографией, а равно и между исторической наукой и историцизмом является мнимой [65, p. 49]. Репрезентация историка подчинена, по его мнению, законам нарративного дискурса.
Противопоставление исторической науки и историцизма основано, таким образом, на непонимании, что исторический дискурс, как и любой другой, содержит в себе два полюса -метафорический и метонимический. Следовательно, историография - это смешение элементов прозаического и поэтического. «Риторический анализ исторического дискурса позволил бы показать, что каждая история, заслуживающая этого имени, содержит не только определенное количество информации и объяснение (или интерпретацию) того, что информация означает, но также более или менее открытое сообщение (message) об отношении (attitude), которое читающему следует принять, перед тем как он познакомится с данными и их формальной интерпретацией. Это сообщение содержится в фигуративных элементах, появляющихся в дискурсе, которые подсознательно направляют ход мысли читающего о качестве исследуемого предмета» [65, p. 54].
Согласно его концепции, невозможно избежать фигуративного использования языка. Фактически это означает, что построить не-историцистскую модель исторической науки невозможно: язык историка уже содержит в себе некое идеолого-этическое измерение, которое в момент постановки проблемы делает аргументацию историка историцистской. Этот механизм подобен работе сновидений, как представлял ее З. Фрейд [65, p. 55].
Таким образом, как в случае с историографией, так и в случае с историцизмом мы имеем дело с некими подсознательными меха-
низмами. Х. Уайт выделяет два уровня в историографии: буквальный и фигуративный. При рассмотрении конкретного историографического дискурса следует обращать внимание прежде всего на риторический уровень -объективность и истинность оказываются производными [65, p. 53-55]. С точки зрения Х. Уайта, следует отказаться от языка описания, объяснения, доказательства, т. е. не строить исторический дискурс подобно научному. Исторический дискурс следует рассматривать в терминах метафоры, фигурации и построения сюжета (emplottment). Отказ от логикодедуктивной композиции нарратива оказывается гарантией от псевдонаучных объяснений спекулятивных концепций исторического процесса. Интерес вызывают прежде всего «способы, какими историки конструировали прошлое как возможный объект научного исследования или герменевтической нагрузки и, что более важно, как объект повествования» [46, с. 11]. Такая конструирующая активность историка является в большей степени делом воображения, чем рационального познания: «Многие историки продолжают воспринимать „факты“ как то, что „дано“, и отказываются признать, в отличие от большинства ученых, что они не столько „устанавливаются (found)“, сколько конструируются с помощью вопросов, который исследователь задает феномену, лежащему перед ним» [63, p. 128]. В целом позиция Х. Уайта близка постструк-туралистскому видению соотношения факта и реальности, в частности это наблюдается при сопоставлении тропологической концепции с теорией Р. Барта. Последний полагал, что «факт обладает лишь языковым существованием... это единственный дискурс, где референт рассматривается как внешний по отношению к дискурсу, хотя достигнуть его невозможно помимо этого дискурса» [4, с. 438-439]. Х. Уайт настаивает на чисто лингвистической природе исторических фактов. Предположим, говорит Х. Уайт, мы имеем множество событий (правильнее было бы говорить -сообщений о событиях): (1) a, b, c, d, e, ..., n.
События упорядочены хронологически, но нуждаются в характеризации и описании как элементы нарратива. Данная серия событий может быть организована различными способами и снабжена значениями разного типа. Так, продолжает Х. Уайт, можно организовать данный пример одним из следующих способов:
(2) Л, Ь, c, d, e, ..., п;
(3) а, В, с, d, е, ..., п;
(4) а, Ь, С, d, е, ..., п;
(5) а, Ь, с, D, е, ..., п и т. д.
Заглавные буквы в примере означают привилегированный статус, которым наделяются события определенного типа. Выделяемые события в каждом примере могут означать, что историк уделяет первостепенное внимание объяснениям в духе экономического детерминизма. Значение события не заключено в нем самом, а является частью языка, который историк использует: «Все исторические нарративы предполагают фигуративную характеризацию событий, которые они пытаются репрезентировать и объяснить. А это значит, что исторические нарративы, рассматриваемые как вербальные артефакты, могут быть охарактеризованы при помощи сопоставления с типом фигуративного дискурса.» [65, р. 92-95].
Иным представителем радикально конструктивистской позиции в нарративной философии истории является Ф.Р. Анкерсмит. Он открыто противопоставляет «нарративистскую философию истории» и «эпистемологическую философию истории» [2, с. 134], определенно характеризуя эти направления. Эпистемологическая философия истории возникла, во-первых, как результат отрицания немецкого историзма; во-вторых, она опирается на отрицание спекулятивных концепций философии истории: «Историзм и спекулятивные системы были отвергнуты, поскольку предполагалось, что они не удовлетворяли эпистемологическим критериям исторического знания» [2, с. 134]. В-третьих, основное внимание в эпистемологической философии истории уделяется попытке предложить удов-
летворительную модель исторического объяснения. Наконец, определенное влияние на нее оказала «коллингвудовская герменевтика» [2, с. 135].
Обращаясь к проблеме соотношения историзма и спекулятивных версий философии истории, Анкерсмит приходит к выводу, что в англосаксонской философии историзм был ошибочно связан с этическим релятивизмом: «Этический релятивизм, некорректно связывающий темпорально-фиксированное множество этических норм с их темпоральнонезависимой применимостью, был ошибочно выведен из запрета Ранке» [2, с. 136]. Историзм смешивался с историцизмом, который, в свою очередь, отождествлялся со спекулятивными версиями философии истории. При этом Анкерсмит полагает, что основные критические нападки К.Р. Поппера против исто-рицизма направлены на претензии последнего на некоторое пророчество: «Так как историки обычно заинтересованы в исследовании прошлого, а не будущего, критика Поппера не преуспела в представлении спекулятивных типов философии как незаконной формы того, что историки пробуют делать законно» [2, с. 137]. Ф.Р. Анкерсмит считает несостоятельным проведение демаркационной линии между историографией и спекулятивной философией истории. Так, традиционно спекулятивную философию истории обвиняли в метафизичности. Метафизический статус спекулятивных концепций истории предполагает, что эти концепции являются принципиально непроверяемыми, что и отличает их от «нормальных» исторических концепций, которые вполне можно подвергнуть критической проверке. С его точки зрения, как спекулятивные концепции, так и «нормальная» историография пытаются выявить «сущность» определенной части прошлого, поэтому их нельзя отличать друг от друга посредством критериев, которыми различают утверждения метафизические и верифицируемые.
Исследователь проводит определенные параллели с тем поворотом, который, на его
взгляд, произошел в философии науки. Этот поворот связывается с именами У. Куайна [20],
Н. Гудмена [8] и Р. Рорти [38]. Заслуга У. Куайна и Н. Гудмена состоит в том, что они подвергли критике традиционную дистинкцию: аналитическое / синтетическое в языке. Отказ от этой дистинкции приводит к стиранию границы между наукой и спекулятивной философией. «Попытка установить природу аналитичности предполагает существование такого уровня исследования, на котором определяются критерии или даются дефиниции аналитичности, а также более низкого уровня, на котором эти определения или критерии могут быть применимы» [2, с. 157]. Обращаясь к Р. Рорти, Ф. Анкерсмит пишет: «...Историография есть в особой степени та дисциплина, где „принуждение языка“ имеет тенденцию быть перепутанным с „требованием опыта“ и где то, что, казалось бы, является дискуссией о событиях реальности, в действительности является дискуссией о том, какой язык мы используем» [2, с. 159].
Лингвистическая философия истории является, по его мнению, адекватным ответом на кризис аналитической философии истории. Во-первых, она предполагает, что «язык историка не есть прозрачная пассивная среда, через которую мы можем видеть прошлое так же, как мы видим то, что написано в письме, через стеклянное пресс-папье, лежащее на листе бумаги» [2, с. 163]. Во-вторых, язык историка - язык метафорический, или тропологический в том смысле, как это понимал Х. Уайт. Следовательно, исторический нарратив референциально непрозрачен, а точнее, самореферентен в той же степени, как и метафора.
Вполне ясно, что нарративизм отрицает дистинкцию между спекулятивными формами философии истории и исторической наукой, считая любую историческую концепцию спекулятивной. Основной тезис нарративистов заключается в утверждении, что спекулятивная философия истории и историография составляют неразрывное целое, т. е. не существует исторических концепций, которые
не содержали бы в себе спекулятивного элемента. Различие между историографией и философией истории оказывается чисто внешним. В историческом познании зачастую, согласно воззрениям нарративистов, происходит неосознанное подавление элементов спекулятивной философии истории.
Для верного понимания ошибочности самой постановки проблемы нарративистами необходимо проанализировать, что следует понимать под спекулятивной философией истории. Данное понятие отнюдь не является общепризнанным. В качестве возможных альтернатив используются понятия «истори-цизм» (К. Поппер), «субстантивная философия истории» (А. Данто). Обе концепции, в сущности, анализируют одно и то же явление, но используют разный терминологический аппарат.
Вначале следует разобраться с использованием термина «историцизм», так как он стал полисемантичным. В англоязычной литературе его используют в нескольких значениях. Основная проблема, которую хотелось бы затронуть - это проблема соотношения истори-цизма и нарративной философии истории. Первым на общие черты нарративизма и ис-торицизма обратил внимание А. Рейнольдс в статье «Что такое историцизм?» [62].
Согласно первой трактовке историцизм -это принцип, при котором вещи должны пониматься в пределах определенного исторического контекста. Рейнольдс предлагает называть подобный вариант историцизма «обыденным» (mundane) [62, p. 275]. Данное понимание историцизма весьма близко к тому, что традиционно именуют историзмом. Однако в англосаксонской философской литературе подобная дистинкция четко не проводится.
Вторая трактовка связывается с теориями
В. Дильтея [13] и Р. Коллингвуда [17], с их попытками найти критерии, которые позволили бы однозначно провести демаркационную линию между гуманитарными и естественными науками. По сути, эти попытки связаны с тем, что К. Поппер понимал под антинатуралистическими доктринами истори-
цизма. Сторонники данной трактовки настаивают на существенном различии между тем, что называют номотетическими и идеографическими науками. Номотетические науки базируются на выявлении общих тенденций, описании и объяснении повторяющихся явлений при помощи общих законов. Предметом же идеографических наук является человек, соответственно методология данных наук будет основываться на поиске уникального, единичного.
Третья трактовка предполагает, что исто-рицизм - это теория, пытающаяся найти ритмы и законы истории. Как видим, А. Рейнольдс отделяет позицию К. Поппера от прочих и редуцирует ее исключительно к критике пронатуралистических доктрин, что, на наш взгляд, не вполне корректно. Впрочем, данная редукция осуществляется и нарра-тивистами, когда заходит речь о сущности историцизма и спекулятивных концепций философии истории. Причем А. Рейнольдс относит концепцию смены научных парадигм, принадлежащую Т. Куну, к данному виду исто-рицизма. Действительно, практически диалектическая триада Т. Куна «нормальная наука -кризис, приводящий к революции - новая нормальная наука» сильно напоминает критикуемый К. Поппером историцизм как концепцию о неких законах и ритмах истории [62, p. 277].
Четвертая трактовка термина «историцизм» связана с утверждением, что стандарты рациональности не являются раз и навсегда зафиксированными. Они сами зависят от временных изменений. Иными словами, не существует «неисторических» стандартов научной рациональности.
Пятый вариант историцизма основан на утверждении, что не существует вообще никаких абсолютных ценностей любого рода: все идеалы являются относительными, их содержание зависит от исторического периода. Подобный вариант историцизма связан с постмодернизмом, как культурным течением, и риторическим конструктивизмом, как определенным направлением в философии науки.
Более того, эта разновидность историцизма основана на релятивистских тезисах: «.Этот тезис влечет более радикальный вывод, что все понятия „истины“, „объективности“, „ра-зума“, „научного знания“ и т. д. являются в значительной степени конструкциями, принимаемыми определенной культурой в определенный исторический период» [62, p. 278]. Согласно этой трактовке мы вынуждены отказаться от любого представления об объективности, исторической реальности. А. Рейнольдс называет подобную разновидность ис-торицизма тотальным историцизмом. Данные воззрения весьма характерны для наррати-визма в его наиболее радикальной (постмодернистской) форме. А. Рейнольдс прав, когда характеризует постмодернизм как проект или настроение, целью которого является отрицание идеалов рациональности эпохи Просвещения.
Концепция А. Рейнольдса нуждается в весьма существенных уточнениях. Во-первых, им не проводится разграничение между понятиями «историзм» и «историцизм». Под историзмом следует понимать принцип, согласно которому предмет исследования должен рассматриваться в развитии. Данный термин введен во всеобщее употребление В. Дильтеем как обозначение универсального метода «наук о духе». Во-вторых, следует скорректировать понятие историцизма, которое объединяло бы критику историцизма К. Поппером, а также то, что А. Рейнольдс критиковал как тотальный историцизм. По мнению А. Рейнольдса, тотальный историцизм основан на двух тезисах: 1) язык самореферентен, а следовательно, делается вывод, что язык неспособен снабдить нас референцией к объектам и вещам во внешнем мире; 2) все знание пронизано идеологией, следовательно, не может быть объективного и идеологически нейтрального знания [62, p. 280].
Критикуя первый тезис, А. Рейнольдс справедливо замечает, что тот полностью опирается на определенную лингвистическую модель, предполагающую, что значение продуцируется говорящим и не имеет ника-
кого прямого отношения к объектам. Данная лингвистическая модель развивалась сначала структурализмом [25, 26, 41], затем постструктурализмом, для которого структурализм фактически является фоновым знанием.
А. Рейнольдс отмечает, что данная модель не является единственной. В качестве альтернативы ему видится теория значения Ч.С. Пирса, где знаки имеют и осуществляют референцию к внешним объектам. Так, семиотика
Ч.С. Пирса [31] оказывается гораздо более богатой по сравнению со структурализмом и постструктурализмом и, по мнению А. Рейнольдса, вовсе не исключает позитивные следствия соссюровской теории значения. Позитивный аспект состоит в том, что значение вовсе не является статичным, вечным в том смысле, в котором о нем говорил Платон. Смысл знака у Ч.С. Пирса включает форму связи, которую он осуществляет, и знак всегда открыт для изменения и улучшения.
По А. Рейнольдсу, принятие постструкту-ралистской теории значения приводит к абсурдным следствиям. Во-первых, «.если мы не можем осуществлять референцию к объектам во внешнем окружении. если наши слова относятся только к другим словам или ментальным образам, то мы не сильно отличаемся от мозгов в бочке (brains in a vat)» [62, p. 281]. Как видно, в данном случае привлекается пример мысленного эксперимента Х. Патнема. Во-вторых, если постструктурализм достиг предположительно объективного представления о сущности языка, то оказывается возможным и понимание того, как преодолеть идеологический компонент языка. Однако внутренняя противоречивость пост-структуралистских и постмодернистских концепций заключается в следующем: с одной стороны, они отрицают реальность помимо текста, с другой - в своих собственных текстах подразумевают наличие этой реальности. По А. Рейнольдсу, ошибочным в постмодернизме является следующее утверждение: «Так как все теоретизирование „текстуально“, значит, и мир в целом должен быть текстом» [62, p. 281], т. е. если посредником между объек-
тивной реальностью и субъектом является язык, значит, и сама реальность должна быть языком (текстом).
Таким образом, коренная ошибка тотального историцизма, по мнению А. Рейнольдса, заключается в смешении «происхождения» (origin) с «подтверждением» (justification): «Это типично для мыслителей эпохи Просвещения - утверждать, что происхождение и подтверждение являются одним и тем же; показать, что Х происходит от Бога, или чистого разума, или ощущений, или научного метода означает с необходимостью доказать его» [б2, p. 282].
Для анализа этой ошибки нарративистов целесообразно обратиться к концепции исто-рицизма К. Поппера. Точнее, нас интересует вопрос: как соотносится историцизм и скептицизм в историческом познании? Критика историцизма развивалась К. Поппером в работах «Нищета историцизма» [32] и «Открытое общество и его враги» [33]. В первой работе им была вполне четко поставлена проблема метода социальных наук. Изначально, по его мнению, история (как и прочие социальные науки) воспринималась как в чем-то ущербная научная дисциплина по сравнению с естественнонаучными: «... что касается социальных наук, то они, по-видимому, так до сих пор и не нашли себе собственного Галилея» [32, c. 51]. Осознание этой «ущербности» толкало многих историков к вольному или невольному сопоставлению методологии истории с методологией естественных наук. Это сравнение зачастую приводило к двум противоположным результатам: либо методы естественных наук слепо копировались и применялись в историческом познании, либо отрицалось какое-либо сходство данных ветвей научного знания в целом и производилось жесткое деление всех наук на гуманитарные (идеографические) и естественные (номотетические).
Все историцистские доктрины, так или иначе затрагивавшие проблему применения метода естественных наук в социальном познании, делятся К. Поппером на пронатуралис-
тические и антинатуралистические. Первые предполагают возможным использование естественнонаучных методов в историческом познании, вторые считают подобного рода попытки неуместными. Однако исследователь обращает внимание на другой аспект данной ситуации: «Придерживается ли методолог антинатуралистических или пронату-ралистических воззрений, принимает ли теорию, объединяющую те и другие, зависит в большей степени от его взглядов на характер изучаемой науки и ее предмета. Но позиция методолога будет зависеть также и от его представлений о методах физики» [32, c. 52]. Этот момент чрезвычайно важен для понимания попперовской критики историцизма, так как обычно его позицию сводят только к отрицанию за исторической наукой права на открытие законов, тенденций и ритмов в истории, а также к критике пророческих интенций историцистских доктрин. Определение историцизма у К. Поппера следующее: «Под „историцизмом“ я имею в виду такой подход к социальным наукам, согласно которому принципиальной целью этих наук является историческое предсказание, а возможно оно благодаря открытию „ритмов“, „моделей“, „законов“ или „тенденций“, лежащих в основе развития истории» [32, c. 53].
Прежде всего, корни ошибочности исто-рицизма лежат в некорректном понимании методологии естественных наук, с которой историцист соотносит социальные науки, но особенно это связано с неправильной интерпретацией логической формы физических теорий. Иными словами, соотнося методологию естественных наук с методологией социальных наук, необходимо не только критически анализировать последнюю, но также возможно более полно и правильно представлять первую.
Антинатуралистическая историцистская позиция базируется на утверждении, что в силу исторической относительности (релятивности) исторических законов большинство естественнонаучных методов в историческом познании неприменимы. В этом виде историцизм и становится основой для релятивизма и скептицизма
в историческом познании. Такое утверждение -следствие ряда других тезисов. Во-первых, говорится, что естественнонаучная методология основана на некотором всеобщем единообразии явлений природы, т. е. при одинаковых условиях будут происходить сходные события. Историцист настаивает, что в социоисториче-ской действительности не существует никакого сохраняющегося единообразия. Во-вторых, в естественных науках ключевым методом является метод эксперимента. При проведении эксперимента осуществляется искусственный контроль, искусственное изолирование, тем самым обеспечивается воспроизведение определенных условий. Явления социальной и исторической действительности достаточно сложны для воспроизведения в экспериментальных условиях, к тому же они не повторяются. В-третьих, историцист настаивает на том, что предсказания, даваемые историей, не являются точными, более того, их неточность связывается с проблемами объективности и оценки, т. е. историческая теория всегда оказывает влияние на то, каким способом мы интерпретируем реальность. В-четвертых, история в противоположность естественным наукам основана на «холистс-ком» методе, что выражается в следующем тезисе: социальные группы не сводимы к простой суммации индивидов, а всегда представляют собой нечто большее. По сути, истори-цизм использует здесь органицистские метафоры. В-пятых, все указанные тезисы вполне закономерно приводят историциста к выводу о неприменимости естественнонаучной методологии в историческом познании и к постулированию метода интуитивного вчувство-вания (понимания).
Следовательно, возникает следующее противопоставление: методы физики основаны на причинно-следственных зависимостях, в то время как методы истории - на неких процедурах понимания интенций того или иного лица. В более широком виде интуитивный метод предполагает, что для понимания смысла и значения исторического события требуется анализ его генезиса, последствий, ситуацион-
ного значения, и кроме того, что наиболее характерно для историцизма, необходимо учитывать глубинные исторические направления и тенденции, преобладающие в данный период, а также место исследуемого события в историческом процессе. Именно в этом жестком варианте историцизм предполагает использование метода аналогии между историческими событиями разных эпох.
Наконец, это приводит к формулированию противоположности между эссенциалистской и номиналистической позициями. К. Поппер использует вместо понятия «реализм» понятие «эссенциализм», так как в его концепции реализм - это определенный метафизический принцип. В целом же его трактовка противоположности между эссенциализмом и номинализмом не отличается от классической. К. Поппер противопоставляет методологический эссенциализм и методологический номинализм. С позиции методологического эссен-циализма, задачей научного познания является постижение некоторых сущностей. Методологический номинализм считает слова просто полезными инструментами. Антинатуралис-тический вариант историцизма признает, что методологический номинализм одержал победу в естественнонаучном познании, в то время как историческая наука должна использовать методологический эссенциализм. Задачей исторической науки провозглашается объяснение исторической реальности, например, таких сущностей, как государство, экономика, социальная группа, революция и т. д. Эссенциалистская позиция, по мнению К. Поппера, частично основывается на аргументе против использования количественных методов в историческом познании, при этом всячески подчеркивается качественный характер социальных событий.
Другим, более значимым аргументом в пользу эссенциализма является постулирование важности изменения: во всяком изменении есть то, что изменяется, т. е. некая сущность. Таким образом, любой изменяющийся институт сохраняет свою сущность, благодаря чему мы можем утверждать, что нечто меняется.
Более того, эссенциализм предполагает, что сущность некоторого предмета видна только тогда, когда мы рассматриваем его как меняющийся.
Проведенная А. Данто дистинкция между субстантивной и аналитической философией истории существенно дополняет картину ан-тинатуралистических доктрин историцизма. По мнению А. Данто, для субстантивной философии истории характерна претензия описать всю историю, т. е. прошлое, настоящее и будущее. Кроме того, история воспринимается как некая сущность, живущая по своим законам, при этом анализ некоторого отрезка прошлого, с точки зрения субстантивизма, предполагает установление его значения. События, таким образом, связываются в последовательности при помощи определенного принципа. События в субстантивизме подчиняются детерминирующим факторам (экономическому, географическому, расовому и т. д.). Получается, что событие обладает значением в смысле последующих событий. Иными словами, субстантивизм неявно развивает теологический взгляд на историю, где события упорядочиваются и наделяются значением в рамках представления об определенной цели и смысле истории [10, с. 11-24]. Как видно, здесь также имеется предположение о некой сущности, стоящей за внешними событиями.
Другие доктрины, составляющие истори-цизм - пронатуралистические доктрины. Они предполагают наличие общего между естественнонаучными и историческими методами: «Определенные методы - предсказание с помощью законов и проверка законов посредством наблюдения - должны быть общими для физики и социологии» [32, с. 69], при этом критике подвергается не сама формулировка этого предположения, а его более детальное развитие историцизмом.
Анализируя пронатуралистические доктрины историцизма, К. Поппер уделяет особое внимание проблеме законов истории, теории исторического развития, вопросам социального изменения и социальной инженерии. Этот вариант историцизма основан на анало-
гии между делением естествознания на теоретическое и эмпирическое и делением социальных наук (прежде всего социологии) на теоретические и эмпирические. Для историцизма характерно провозглашение социологии теоретической историей: «Научные предсказания социологии должны быть основаны на законах, а поскольку они являются историческими предсказаниями, предсказаниями социального изменения, то они должны основываться на исторических законах» [32, с. 72].
Как мы видим, спекулятивная философия истории (историцизм) является следствием все той же фундаментальной ошибки в историческом познании - принятии эссенциа-листского стандарта. Если данный стандарт принят за основу, он с неизбежностью ведет к релятивизму и скептицизму в философии истории. Рано или поздно исследователь, принявший подобную неадекватную модель роста научного знания, приходит к скептическим выводам. Спекулятивная философия истории, опирающаяся на этот стандарт, рано или поздно порождает антиобъективистские концепции, которые сохраняют базисные постулаты эссенциализма, пусть и в неявной форме. Нарративизм вслед за антинатуралист-скими доктринами принимает тезис о релятивности идеалов, ценностей, эпистемологических стандартов. Нарративная философия истории настаивает на существовании неких ритмов, скрытых механизмов конструирования «эффекта реальности» в тексте. Пронатура-листические доктрины пытаются найти некие универсальные законы, которые движут историей и которые позволяли бы осуществлять пророчества о будущем. Для данных доктрин характерно понимание истории как единства прошлого, настоящего и будущего. Понимание прошлого служит основанием для создания пророчеств. Если же говорить о нарративной философии истории, то для нее характерна попытка вскрыть некие риторические законы и ритмы, при помощи которых историк создает упорядоченный мир и вырваться за пределы которых он не в состоянии. Так возникает образ «закрытой Вселенной», что
еще раз подтверждает тезис о родстве нар-ративизма и спекулятивной философии истории. В более широком контексте это приводит нас к мысли, что скептицизм (в любой его исторической форме) является естественным следствием теории познания, основанной на эссенциалистских стандартах.
Библиографический список
1. Анкерсмит Ф.Р. Возвышенный исторический опыт. - М.: Европа, 2007. - 608 с.
2. Анкерсмит Ф.Р. История и тропология: взлет и падение метафоры / пер. с англ. М. Кукар-цевой, Е. Коломоец, В. Кашаевой. - М.: Прогресс-Традиция, 2003. - 496 с.
3. Анкерсмит Ф.Р. Нарративная логика. Семантический анализ языка историков / пер. с англ. О. Гавришиной, А. Олейникова; под ред. Л.Б. Макеевой. - М.: Идея-Пресс, 2003. - 360 с.
4. Барт Р. Дискурс истории // Система моды: ст. по семиотике культуры / сост., пер. с фр. и вступ. ст. С. Зенкина. - М.: Изд-во им. Сабашниковых, 2004. - С. 427-441.
5. Блок М. Апология истории, или Ремесло историка / пер. с фр. Е.М. Лысенко; отв. ред., примеч. и вступ. ст. А.Я. Гуревича. - 2-е изд., доп. - М.: Наука, 1986. - 256 с.
6. Виндельбанд В. Избранное: Дух и история / пер. с нем. М.И. Левиной, Г. Сонина; сост. С.Я. Левит, Л.В. Скворцов; отв. ред. П.С. Гуревич. - М.: Юристъ, 1995. - 687 с.
7. Гердер И.Г. Идеи к философии истории человечества / пер. и прим. А.В. Михайлова. - М.: Наука, 1977. - 703 с.
8. Гудмен Н. Способы создания миров / пер. с англ.
А.Л. Никифорова, Е.Е. Ледникова, М.В. Лебедева, Т.А. Дмитриева. - М.: Идея-Пресс: Логос: Праксис, 2001. - 376 с.
9. Гуревич А.Я. Территория историка // Одиссей. Человек в истории. - М.: Coda, 1996. -С. 81-109.
10. ДантоА. Аналитическая философия истории / пер. с англ. А.Л. Никифорова, О.В. Гавриши-ной. - М.: Идея-Пресс, 2002. - 292 с.
11. Деррида Ж. О грамматологии / пер. с фр. и вступ. ст. Н.Д. Автономовой. - М.: Ad Mar-ginem, 2000. - 511 с.
12. Джохадзе И.Д. Неопрагматизм Ричарда Рорти. - 2-е изд., стер. - М.: Едиториал УРСС, 2006. - 256 с.
13. Дильтей В. Наброски к критике исторического разума // Вопр. философии - 1988. - № 4. -
С. 135-152.
14. Дильтей В. Сущность философии / пер. с нем. М.Е. Цельтера. - М.: Интрада, 2001. - 159 с.
15. Зверева Г.И. Реальность и исторический нарратив: проблемы саморефлексии новой интеллектуальной истории // Одиссей. Человек в истории = Odysseus. L'Homme dans l'histore: исслед. по социальной истории и истории культуры. - М.: Coda, 1996. - (Ремесло историка на исходе XX века). - C. 11-24.
16. Карнап Р. Значение и необходимость // Исследования по семантике и модальной логике / пер. с англ.; общ. ред. Д.А. Бочвара; предисл.
С.А. Яновской. - М.: ЛКИ, 2007. - 384 с.
17. Коллингвуд Р.Дж. Идея истории. Автобиография / пер. с англ. и коммент. Ю.А. Асеева. -М.: Наука, 1980. - 486 с.
18. Крафт В. Венский кружок. Возникновение неопозитивизма / пер. с англ. А.Л. Никифорова. - М.: Идея-Пресс, 2003. - 224 с.
19. Кроче Б. Теория и история историографии / пер. с итал. И.М. Заславской; послесл. Т.В. Павловой; науч. ред. М.Л. Андреева. - М.: Яз. рус. культуры, 1998. - 192 с.
20. Куайн У.О. Слово и объект / пер. с англ. - М.: Логос: Праксис, 2000. - 386 с.
21. Кукарцева М.А. Современная философия истории США. - Иваново: Ивановский гос. ун-т, 1998. - 215 с.
22. Кукарцева М.А. Лингвистический поворот в историописании: эволюция, сущность и основные принципы // Вопр. философии. -2006. - № 4. - С. 44-55.
23. Кун Т. Структура научных революций: сб. науч. ст. / пер. с англ. И.З. Налетова, О.А. Балла. -М.: АСТ: Ермак, 2003. - 365 с.
24. Лакатос И. Методология исследовательских программ / пер. с англ. В.Н. Порус, А.Л. Никифорова. - М.: АСТ: Ермак, 2003. - 380 с.
25. Леви-Стросс К. Первобытное мышление / пер., вступ. ст. и примеч. А.Б. Островского. -М.: Республика, 1994. - 382 с.
26. Леви-Стросс К. Структурная антропология / пер. с фр. В.В. Иванова. - М.: Эксмо-Пресс, 2001. - 510 с.
27. Мейнеке Ф. Возникновение историзма / отв. ред. Л.Т. Мильская; пер. с нем. В.А. Брун-Цеховой. - М.: РОССПЭН, 2004. - 480 с.
28. Ницше Ф. О пользе и вреде истории для жизни // Ницше Ф. Сочинения: в 2 т. Т. 1 / сост., ред., вступ. ст. и примеч. К.А. Свасьяна. -М.: Мысль, 1997. - С. 158-230.
29. Патнем Х. Значение и референция // Новое в зарубежной лингвистике. Вып. XIII: Логика и лингвистика: проблемы референции. - М.: Радуга, 1982. - С. 377-390.
30. Патнем Х. Разум, истина и история / пер. с англ. Т.А. Дмитриева, М.В. Лебедева. - М.: Праксис, 2002. - 296 с.
31. Пирс Ч. С. Логические основания теории знаков / пер. с англ. и предисл. В.В. Кирющенко, М.В. Колопотина. - СПб.: Алетейя: Лаборатория метафизических исслед. при филос. фак. СПбГУ, 2000. - 349 с.
32. Поппер К.Р. Нищета историцизма // Вопр. философии. - 1992. - № 8-10.
33. Поппер К.Р. Открытое общество и его враги: в 2 т. / пер. с англ. - М.: Культурная инициатива, 1992.
34. Про А. Двенадцать уроков по истории / пер. с фр. - М.: РГГУ, 2000. - 336 с.
35. РакитовА.И. Историческое познание: системно-гносеологический подход. - М.: Политиздат, 1982. - 303 с.
36. Рикер П. Время и рассказ: в 2 т. Т.1. Интрига и исторический рассказ / пер. с фр. Т.В. Славко; науч. ред. И.И. Блауберг. - М.; СПб.: Университетская кн., 2000. - 313 с.
37. Риккерт Г. Науки о природе и науки о культуре / пер. с нем. Г. Риккерт; сост. А.П. Полякова, М.М. Беляева; примеч. Р.К. Медведевой; общ. ред. и предисл. А.Ф. Зотова. - СПб.: Республика, 1998. - 410 с.
38. Рорти Р. Философия и зеркало природы / пер. с англ. Р. Рорти; науч. ред. и авт. предисл.
В.В. Целищев. - Новосибирск: НГУ, 1997. -296 с.
39. РумянцеваМ.Ф. Теория истории: учеб. пособие. - М.: Аспект-Пресс, 2002. - 319 с.
40. Русакова О.Ф. Философия и методология истории в XX веке: школы, проблемы, идеи. -Екатеринбург: УрО РАН, 2000. - 354 с.
41. Соссюр Ф. де. Курс общей лингвистики / пер. с фр. А.М. Сухотиной; ред. пер. и примеч. Н.А. Слюсаревой. - М.: Логос, 1996. - Т. 29. -235 с.
42. Стрелков В.И. К онтологии исторического текста: некоторые аспекты философии истории Ф.Р. Анкерсмита // Одиссей. Человек в истории. - 2000. - № 15. - С. 139-151.
43. Томашевский Б.В. Теория литературы. Поэтика: учеб. пособие для вузов / вступ. ст. Н.Д. Та-марченко; коммент. С.Н. Бройтмана. - М.: Аспект-Пресс, 2002. - 333 с.
44. Тош Д. Стремление к истине: как овладеть мастерством историка / пер. с англ. - М.: Мысль, 2000. - 296 с.
45. Трельч Э. Историзм и его проблемы. Логическая проблема философии истории / пер. с нем. - М.: Юристъ, 1994. - 719 с.
46. Уайт Х. Метаистория: историческое воображение в Европе XIX века / пер. с англ. под ред. Е.Г. Трубиной и В.В. Харитонова. - Екатеринбург: Урал. гос. ун-т, 2002. - 528 с.
47. Уваров А.И. Гносеологический анализ теории в исторической науке. - Калинин, 1973. - 220 с.
48. Фейерабенд П. Избранные труды по методологии науки / пер. с англ. и нем. А.Л. Никифорова; общ. ред. и вступ. ст. И.С. Нарского. -М.: Прогресс, 1986. - 543 с.
49. Флек Л. Возникновение и развитие научного факта: введение в теорию стиля мышления и мыслительного коллектива / сост., предисл., пер. с англ., нем., польского яз. под общ. ред.
В.Н. Поруса. - М.: Идея-Пресс: Дом интеллектуальной кн., 1999. - 220 с.
50. Фрейд З. Толкование сновидений / пер. с нем. -Минск: Поперри, 1998. - 56 с.
51. Фуко М. Археология знания / пер. с фр. М.Б. Раковой, А.Ю. Серебрянниковой; вступ. ст. А.С. Колесникова. - СПб.: Гуманитарная акад.: Университетская кн., 2004. - 416 с.
52. Хвостова К.В. История: проблемы познания // Вопр. философии. - 1997. - № 4. - С. 61-71.
53. Хвостова К.В., Финн В.К. Проблемы исторического познания в свете современных междисциплинарных исследований. - М.: РГГУ, 1997. - 256 с.
54. Ankersmit F.R. Invitation to Historian // Rethinking history. - 2003. - Vol. 7. - № 3. - Р. 413-437.
55. Carr D. Narrative and the Real World: An Argument for Continuity // History and Theory. -1986. - Vol. 25. - № 2. - P. 117-131.
56. Carroll N. Tropology and Narration // History and Theory: Journal of the philosophy of history. -2000. - Vol. 39. - № 4. - P. 396-404.
57. Danto A. Narrative sentences // History and Theory: Studies in the philosophy of history. -1962. - Vol. 2. - № 2. - P. 146-179.
58. Frye N. The Anatomy of Criticism: Four Essays. -Princeton, 1957. - Vol. 10. - 383 p.
59. Jenkins K. Why history? Ethic and postmodernity. - London; N.Y.: Routledge, 1999. -Vol. 10. - 232 p.
60. Norman A.P. Telling it like it was: Historical narrations on their own terms // History and theory. Studies in the philosophy of history. -1991. - Vol. 30. - № 2. - P. 119-135.
61. Novick P. That noble dream: The «objectivity question» and the American historical professsion. - Cambridge [etc.]: Cambridge univ. press, 1988. - Vol. 12. - 648 p.
62. Reynolds A. What is historicism? // International studies in the philosophy of science. - 1999. -Vol. 13. - № 3. - P. 275-287.
63. White H. The Burden of History // History and Theory. - 1966. - Vol. 5.
64. White H. The Content of the Form. Narrative Discourse and Historical Representation. - Baltimore, 1987. - 238 p.
65. White H. Tropics of Discourse. Essays on Cultural Criticism. - Baltimore, 1978. - 287 p.
