CC BY
66
Нарбут Николай Петрович,
доктор философских наук,
г. Москва, заведующий кафедрой социологии
Российского университета дружбы народов
ТВОРЧЕСКОЕ наследие Масарика в чешской социологической традиции
Польский социолог Я.Килиас, систематически занимающийся проблемами чешской социологии, констатирует, что во время существования Первой республики чешская социология была в «тени Масарика» в том смысле, что практически ни один социолог не мог избежать прямой или скрытой конфронтации с Масариком1.
Еще перед Мировой войной лидер чешских позитивистов Ф. Крейчи отмечал, что согласно «различению понятий» Масарик - «идеалист» (в философском смысле) и был им всегда. Его идеализм Крейчи видит в том, что Масарик «пытается познать ,трансцендентное» и считает это необходимым для создания целостного мировоззрения, в признании религии как решающей культурной и исторической силы и в стремлении соединить религию и нравственность в органичное целое. Крейчи не отрицает, что у Масарика можно найти «позитивистские элементы», но идеализм преобладает, поэтому философия Масарика в целом для позитивистов неприемлема2. Позднее Крейчи свое утверждение уточняет тем, что приписывает его к так называемому интуитивному реализму, который, в отличие от интуитивизма Бергсона, связывает интуицию и интеллект в единый «познающий акт». Интуитивный реализм, согласно Крейчи, является «специфически славянской» философией, прежде всего русской. Он (впрочем, как и Э. Радл) также утверждает, что Масарик находится в одном ряду
с Соловьевым, Бердяевым, Лосским; Мережковским.
Крейчи, размышляя о творчестве Масарика, в сущности повторяет масариковскую «апорию» о противоречии между наукой и религией, апорию, которая в «радикальнопозитивистском» виде отчетливо выступит у Крейчи, «уважающим» плюрализм философии, в том числе и естественную противоположность идеализма и позитивизма. Однако он допускает, что «этим спором остается нетронутым понятие жизни с точки зрения вечности, которое составляет ядро философии Масарика, а в нем позитивизм и идеализм могут с одинаковым восхищением бороться за гуманистический идеал»3. Й.Л. Фишер повторяет мысль Масарика, Однозначно высказанную им в «Социальном вопросе, что мы не только познаем, но и судим об этом свете 4.
С точки зрения «социологии науки», которую Крейчи, естественно, не смягчяет, весьма существенной представляется его мысль - центральная для каждого суждения Масарике-мыслителе: «должны различаться философ и философия, если речь идет о точном назначении. Значение чье-то как философа не покрывается всегда его философией.... Если взять философию саму по себе, личность должна отступить на второй план и оценивать необходимо только идеи, мысли, и систему»5. Крейчи как бы предвидел попперовскую идею «объективизированного знания», «науки без имен», идею, которая в случае Масариком так тяжела к исполнению.
Подобные взгляды высказывал последователь Крейчи Г. Тихи (1800-1918), который свои размышления по поводу Масарика заканчивает практически
' См.: КШэб и. №гос1 а ¡с)еа пагода: МасгапаНгт Т.й. МаБагука. - М/агвау/а, 1998.
г См.: Кге]а Я. Маэагук ШобоГ 1|еЬо (ПовоАе // Мув1 Бсюю1одюпа - 1930 -IV -Э 62
3 1Ыс).
* См.: Р^сИег Оуе карЛо1у к МаБапкоув эосМодм // ЭосюЬдюка геуие. - 1930.-№ 1-2
5 Кге;с1 Р. МаБагук Шово! I ¡еЬо АЬвоЯе // Мув1 зосю1одюпа. - 1930, - IV. - Э. 59.
в духе требования Крейчи, заявляя, что он не разделяет философских взглядов Масарика, однако восхищается его значением, как воспитателя, влиянием как само мышление, так и на моральные основы». «Он воспитатель народа - и, вероятно, это большая заслуга», чем создание непротиворечивой философской системы.
С точки зрения Г. Тихи Масарик не принадлежит к позитивистам, так как, несмотря на то, что он «в науке чистый позитивист», в нравственных и религиозных идеалах в его мышлении столько ненаучных представлений, что в целом его нельзя назвать позитивным мыслителем'. Необходимо иметь в виду, что во время, когда Масарик думает о создании своей собственной этики, основанной на «примирении теизма и науки», позитивисты во главе с Крейчи, наоборот, стремятся к созданию «позитивной этики». Крейчи даже пишет книгу под таким названием. И снова Масарик не вступает в полемику, несмотря на то, что проблемы были очень близки.
Один из наиболее ярких представителей чешского иррационализма Карел Воровка (1879-1929) (Крейчи даже определяет его как «оккультиста»), не считает Масарика ни философом, ни социологом, потому что тот не создал теоретическую систему. Он допускает, что Масарик в некоторых отношениях ближе к идеализму, чем к позитивизму, однако не считает возможным определить его философию как реалистическую, так как Масарик «в душе философский идеалист». Понятию же «идеализм» Воровка дает более сильное определение, чем Крейчи. Для него идеализм тождествен иррационализму в прямом смысле слова.
Более всего для Воровки неприемлем «элек-тизм» Масарика, то, что он выходит из позитивизма, чтобы в конце концов «слиться с идеализмом в некую "анорганическую смесь"». Масарик для Воровки «старомоден» именно из-за своей зависимости от классического позитивизма, а поэтому также философски не слишком инспиративен2.
Не слишком принципиально, насколько оценка Воровки точна (во многих вопросах он прав), существенным же является то, что критический тон в отношении Масарика не был чем-то необычным и не считался никоем образом за нарушение «философского бонтона».
Из мыслителей, которые положительно оценивали Масарика, необходимо отметить Э. Радла (1873-1942), который во многом «приспособил», его к своим взглядам. Биолог по основному образованию, Радл находит у Масарика «витализм», которым якобы Масарик преодолевал остатки идеализма. Согласно Радлу, Масарик своим романтизмом фактически исправлял «неоромантизм» современной философии и поэтому остался на по-
зициях научности, конкретности и актуальности и с самого начала выступал против того, чтобы действительность рассматривалась позитивистски, бесстрастно, объективистски. Радл, опираясь на Масарика, таким образом хочет придать авторитет своей позднейшей концепции так называемой балансирующей (оценивающей) социологии, и он в определенном смысле был прав. Масарик был слишком ангажированный мыслитель, чтобы ему была близка объективистская непартийность, прокламированная более молодыми социологами Пражской социологической школы (Мертл, Махотка, Крал). В «Социальном вопросе» он это однозначно формулирует: «Мы не только познаем мир, но и оцениваем. Наше мировоззрение является одновременно и мировым судом».
Радл также не может не отметить личностную особенность творчества Масарика: «в его книгах везде борются, с одной стороны, учитель, который обращает внимание на то-то и то-то, который видит огромное количество интересных явлений около себя и хочет, чтобы ты сам открыл на это глаза, а с другой стороны - философ, который с удовольствием развил бы свои взгляды, но только привлечения внимания к этому - недостаточно». Радл высказывает одну из мыслей Масарика, которую и мы считаем ключевой для понимания специфики его социологии и философии: Масарик «...не понимает науки и философию схоластично, и можно сказать, что никогда не написал бы ни одной строчки, если бы не имел к этому сильных жизненных побуждений». Радл спокойно, по существу и с пониманием добавляет, что «таким образом ни один ученый не обосновывал свою работу... Действительно, сочинения Масарика чрезвычайно интересны, беспокойны, напбристы, наполнены страстью, борьбой мыслей, взрывом чувств. Так еще никто не писал о Канте, Спенсере, Дарвине - разве только о Ницше»3.
Радл, развивая, свою аналогию Масарик -Ницше, видит ее и в том, что они оба отрицали «культ субъективной науки», а различие/по Радлу, в том что выводы масариковского мышления далеко не так пессимистичны как у Ницше, несмотря на то, что «в способе видения мира, в любви к темным краскам они схожи»4.
В данной связи отметим, что к духу мышления Масарика (философии в самом широком смысле) примыкали или, по крайней мере, уважительно к нему относились левые интеллектуалы. Например, выдающийся поэт, историк писатель (впоследствии примкнувший к коммунистам) Станислав Костка Нейман (1875-1947) отмечал в 1921 г.: «Я был страстным противником многих воззрений профессора Масарика, но вставал на его сторону в его мужественной борьбе против господствующей
' См.: Tichy G. Vychovny vyznam Masarykovy filosofie // Mysl sooiologiona. - 1930. - IV.
2 См.: Vorovka K. Dveo Masarykove filosofii. - Praha, 1926.
3 Radi E. Masaryk a Nietzsche // Masarykuv sbornik, 193Q. - IV.
4 Radi E. Masaryk a Nietzsche // Masarykuv sbornik, 1930. - IV.
127
буржуазии». Сейчас, однако, «бывший профессор и боец за право и справедливость, которую он вел во времена Австро-Венгрии, как президент добровольно или недобровольно отказался». Эта точка зрения или разочарование тем фактом, что Масарик стал президентом и возглавил «буржуазное государство», стало позже исходной точкой некорректного «деления» Масарика на «прогрессивного» и «реакционного». Подобного взгляда придерживался и Юлиус Фучик (1903-1943), который, однако, признавал, что к марксизму он пришел, изучая «Социальный вопрос» Масарика.
Один из лучших чешских писателей XX в. Владислав Ванчура (1891-1942), ставший, как и Фучик, жертвой нацистской оккупации, писал, что «все,его поколение было очаровано Масариком, его отвагой, непримиримой критикой и ясностью мышления». Масариковский реализм называли «школой разума», которая вывела значительную часть его поколения из ослепления декадансом, к трезвому суждению о действительности. Ванчура был одним из немногих левых интеллектуалов, с которым Масарик регулярно встречался и мнение которого глубоко уважал. Масарик был такой личностью, которую, как бы не оценивать его теоретические (социологические и философские) взгляды, невозможно было игнорировать.
Масарик был для позитивистов мало позитивистски и слишком идеалистически настроен, а для идеалистов (и иррационалистов) того времени, наоборот, слишком позитивист и сциентист. Эта констанция в целом подтверждает то, что уже было отмечено у Масарика: он является «внутренне противоречивым» в том смысле, что все его творчество пронизано противоречием между его «ант-ропизмом», постоянной направленностью к человеку как индивиду, живущему sub specie aeternitatis (с точки зрения вечности), и сциентизмом, постоянным стремлением научного, не деформированного ненаучными факторами понимания общественной ситуации своего времени. Л. Новы изящно формулирует это как дихотомию между «Масариком как мыслителем, гармонизирующим и синтезирующим, и как личностью, создающей в своей собственной философии внутреннее напряжение»1 .
Внутреннее напряжение масариковского мышления очень четко сформулировал один из самых известных чешских философов Й.Л. Фишер: нерешительность всех масариковских, уравнений происходит оттого, что каждой.попытке позитивного решения противостоит его индивидуализм, в то время как любое позитивное решение всегда предполагает подавление, ограничение индивидуализма. Используя контовскую лексику, можно сказать, что Масарик - это дух отрицания, который
никогда не придет к синтезу, так как не сможет от нее отказаться. Говоря контовской терминологией, Масарик - метафизик, который поэтому никогда не дойдет до обетованной земли спасительного синтеза. Здесь заканчивается любой разбор масариковского творчества, не заканчивается, однако, применение принципов Масарика при изложении различных социальных явлений. Все они будут нести характер контовского идеологизма до тех пор, пока порядок непрерывной жизни будут считать обусловленной системой взглядов. Однако, согласно Конту, основным элементом всех этих мировоззренческих систем останется элемент религиозный2.
Фишер очень точно подметил, о чем идет речь в творчестве Масарика: Масарик - это дух отрицания в смысле критики своего времени, диагноза его переходного характера, тенденции к декадентскому упадку. Одновременно он является и позитивным духом, так как ставит вопросы, на которые постоянно имеет смысл отвечать. А эти его ответы содержатся скорее в его социологическом творчестве, чем в «философских пассажах», глубина которых может быть поставлена под сомнение.
В связи с этим обратимся к Масарику-социологу с другой точки зрения. Фишер излагает Масарика несколько «психологически», вроде бы так, что Масарик решал только свои собственные проблемы. Конкретно: противоречие между
- потребностью сберечь веру - овладеть наукой;
- отвергнуть субъективизм - отвергнуть радикально позитивистский «равнодушный» позитивизм;
- опасностью деструкции, нигилизма (самоубийства) - духовным рабством под внешним авторитетом (теократия).
Однако необходимо констатировать, что спор объективизм-субъективизм, ангажированность-беспартийность, оценки-уклонения от оценочных суждений - это вечный социологический спор, который не имел решения во время Масарика и не имеет однозначного решения и теперь.
Согласно Фишеру, основными у Масарика являются два тезиса;
1) может ли человек задавать (легитимны ли?) вопросы о Боге, касающиеся бессмертия души, смысла жизни;
2) на эти метафизические вопросы (о первопричинах и конечном смысле) существует научный ответ (по мнению Масарика, «они могут быть решены научно»).
Несмотря на то, что здесь ясно проявляется наследие влияния Брентано, Масарик дает этим вопросам в социологическое определение, хотя -а это наиболее существенное замечание Фишера - Масарик свою социологию «сводит к социальной динамике, фактически к философии истории, и что
1 Novy L.Filosof T.G.Masaryk. - Brno, 1994. - S. 24.
2 См.: Fischer J.L. Dve kapitoly k Masarikove sociologii //Sociologicka revue. - 1930. - № 1-2.
эту философию истории выводит из абстрактной схемы борьбы науки и мифа». Этой темой Фишер занимался несколько раз, и уже в своей первой работе, посвященной Масарику, констатирует, что Масарик не перенимает ни теоретический пафос Брентано, ни социологический пафос Конта», и ему просто «не удается объединить философский рационализм с эмпирической наукой и научно решить метафизические вопросы1.
Фишер уточняет это таким образом: «... Социальная динамика Конта является философией истории, выросшей из диалектики Гегеля, так же как из нее вырос исторический материализм Маркса, но это и социальная динамика Масарика... Несмотря на все различия этих концепций, все они выходят из постулата единства развития и все указывают этому развитию определенную цель. Все они считаю необходимым свою конечную цель считать высшей ценностной нормой2.
Фишеровский анализ и критика Масарика содержит еще один существенный момент. Фишер видит Масарика как «индивидуалиста» и вся его социология управляется и строится в соответствии с «неподавляемым индивидуализмом». И социальные реформы, как подчеркивает Л. Новы, Масарик понимает как последствие моральной реформы индивида (это знаменитая масариковская революция «в головах и сердцах»). Фишер, естественно, не обвиняет Масарика в индивидуальном моральном эгоизме - речь идет об индивидуализме методологическом, а в социологии - онтологическом (индивиды как исходная точка и заключение каждого социологического анализа).
Масарик, в представлении Фишера, - противоречивый с самого начала: он видит уже в «конкретной логике» основную неточность в том, что неоправданно отождествил классификацию наук с метологией, поэтому и классификация наук у Масарика проведена не вполне правильно - «не решил вопросы научного метода». И в этом с Фишером нельзя не согласиться.
В заключение отметим, что Фишер, хотя он в стольких вещах с Масариком не согласен, но в определенном смысле - «масариковец в том, как сильно отождествляет идеал чехословацкой демократии с личностью Масарика. И поэтому в 1967 г. отважился написать, что понимает, что новая, социализму стремящаяся социальная система хотела, вероятно, с добрыми намерениями «искоренить все предыдущие идеологические предрассудки, наиболее опасной из которых являлась прежде всего традиция демократическая, символизирующаяся с именем Т.Г. Масарика». Последствием этого является то, что размышлять над Масариком сегодня (через 30 лет после его смерти) означает
размышлять над тем, чего большинство народа уже не понимает: «И поэтому только сказать, что этот вакуум мы должны шаг за шагом и постоянно заполнять, если хотим как народ найти дорогу к себе»3.
Фишер рассматривал Масарика через призму собственной концепции, но при всей критичности остался по отношению к нему весьма корректным и справедливым. Таким образом, рассуждения Фишера дают нам возможность обойти философский анализ социологических попыток систематизации социологии.
Интересную попытку систематизировать творчество Масарика предпринял один, из наиболее крупных и самобытных социологов Чехии Эммануэль Халупны (1879-1958). Он интересен тем, что никогда прямо не относил себя ни к одной из социологических школ (иногда его не совсем справедливо считают «масариковцом», но это скорее позиция, а не принадлежность к школе). Халупны был чрезвычайно образованным человеком, с исключительно широкими интересами, которые касались не только социологии. Но «с социлоги-ческой точки зрения» он писал практически обо всем - начиная от игры в шахматы, поведения избирателей, политических покушений до «социологии курения».
Весьма любопытно, что, отдавая видимо дань времени, Халупны был, пожалуй, единственным социологом в мире, который написал работу «Иосиф Сталин и социология»4. И несмотря на все замечания по поводу его работ, Халупны обобщает: «Искусная форма, научно точная и популярно изложенная, ставит его произведение среди лучших произведений современной социологии»5.
Халупны относился к Масарику со значительным уважением и признанием, но это был взгляд достаточно критический и дистанцированным. Это было вызвано, кроме иного, еще и тем, что он -единственный из чешских социологов, попытавшийся создать социологическую систему как таковую. Он является автором многотомной монументальной «Социологии», которую писал всю жизнь. И именно масштаб творчества Халупнего, его « жесткая систематичность» дает ему право судить «Масарика-социолога в традиционном смысле, как создателя системы, творца более или менее законченной концепции, солидно подкрепленной и подробно изложенной.
Есть еще одна интересная подробность: в некоторых своих произведениях Халупны касался одних и тех же с Масариком содержательных тем: чешского вопроса, размышлений о национальном характере, не говоря уже о солидной монографии о Кареле Гавличике (1929), где Масарик упоминается
'Cm.: Fischer J. L. T.G. Masaryk. Pocatky a vlivy// ceska mysl, 1930.
2 Fischer J.L. Dve kapitoly k Masarikove sociologii // Sociologicka revue. - 1930. - № 1 -2. -S. 36.
3 Fischer J.L. Zamysleni nadTGM //Glosy k ceske otazce. - Praha, 1970. - S. 166. 1 Chalupny E. Josef Stalin a sociologie // Sociologicka revue. - 1946. - № 1.
5 Ibid. -S. 35.
129
лишь вскользь. Общим для них было и то, что оба они придавали чрезвычайную важность вопросу о классификации наук. Халупны критикует Масарика, что тот неточно понял отсутствие психологии в кон-товской иерархии и предложил собственную классификацию, в которой науки расположены не иерархически, а «около себя».
Халупны точно отметил, прежде всего, «незаконченность» социологических и философских произведений Масарика. В работе «Масарик как социолог»1 констатирует примерно следующее:
1. Масарик вместе с Й. Кайзлем (18541901) заложил основу неизвестной до того времени науки. Они были инициаторами переводов некоторых социологических работ и боролись за признание «академических прав» социологии как науки. Халупны отмечает, что тогда Масарик был в гармонии с теми тенденциями, которые в Германии представлял Гумплович, в России и Франции - Де Роберти, в Америке - Уорд.
2. Масариковские социологические размышления являются «жизненными и временными», реагируют на актуальный кризис эпохи, и в этом он подобен, естественно, не только Конту, но и Карлейлю и др. Халупны особенно высоко оценивает - как точный диагноз времени - масари-ковскую работу о самоубийстве.
3. Центральной идеей своей теории и не только социологической, но и философской и политической Масарик делает идею гуманизма. Естественно, она не оригинальна и имеется не только у Гердера, на которого во многом опирается Масарик, но и у Мицкевича и др. Но у Масарика она выражена исключительно сильно, и в чешском временном контексте имеет определенный смысл, несмотря на то, что ее обоснование («спор о смысле чешской истории») Халупны (и в этом он во многом прав) не принимает.
4. Халупны оценивает конкретные социологические разборы Масарика, особенно (и в этом он значительно отличается от современников и последующих интерпретаторов) его борьбу вокруг Рукописей, анализ национальной ситуации в его «тетралогии», его социологическую интерпретацию участия в борьбе против антисемитизма, социологическое объяснение причин, хода и завершения Мировой войны. Рассуждения Халупнего интересны не только этой, в принципе стандартной рекапитуляцией Масарика, а скорее объяснением, почему в предпрезидентские годы Масарик вызывал столько неприязни и несогласия.
Халупны объясняет это тем, что речь шла о «конфликте двух миров, о конфликте культурном, и даже этнографическом». Это можно понимать таким образом, что Масарик был ориентирован на Запад и одновременно не на Германию (естествен-
'См.: СЬаЮрпу Е. Т.С. Мазагук]ако восход. - РгаЬа, 1937.
2 С11а1ирпу Е. Т.в.Мазагук ¡ако зосю1од. - Рга11а, 1937.-3. 12.
3 См.: СЬа!ирпу Е. Севка киИига, севка зосю1од1е а ТаЬог. - Рга
но, он не был настроен антинемецки). И здесь Халупны делает заключение, что философия - в значительной степени «английский продукт», по крайней мере та философия, к которой обращался Масарик (Д. Юм), социология - французское создание (О. Конт), а духовная основа, которая составляет центр тяжести творчества Масарика, - типично славянская, даже русская. И Халупны видит в этом символическое будущее Антанты (Англия, Франция, Россия), которая стала основой политического успеха Масарика: «На четверть столетия раньше, чем саам король Эдуард создал тройственный англо-русско-французский договор, он уже был в голове Масарика2».
Это, несомненно, спекулятивное преувеличение, но подобные временные аналогии можно найти не только у Халупнего и не только в связи с Масариком. В чем Халупны несомненно прав, так это в том, что Масарик резко выступил против «немецкого» отрицания социологии как науки (особенно у Дильтея), но мотивы Масарика ни в коем случае не были национальными.
5. Масарик как никто другой связал теорию и практику, социологию с жизнью. Масарик был первым, кто воплотил мечту Конта о власти социологов. И это, конечно, преувеличение в том смысле, что Масарик во время Мировой войны начинал как человек, ответственный за свой народ, а не как социолог со своими представлениями о научном управлении политикой.
И Халупны обобщает свою оценку Масарика как социолога, констатируя, что если речь идет о его учениках, то его влияние было противоречивым, а если речь идет о народе, то оно огромно, так как он утвердил социологию как институциона-лизованную науку. И если речь идет о его значении в целом, то Халупны указывает, что Масарик не создал целостной системы социологии, не открыл определенных социологических законов и в этом он отличается от Конта (закон «трех стадий»), Спенсера (теория эволюции), Тарда (закон подражания) и т.д.
Халупны ничем не отличается от своих современников, когда констатирует, что «своеобразная личность Масарика - наибольший факт его значения» Однако, в отличие от других, Халупны не стал ни масариковским эпигоном, ни его некритическим обожателем. Более того, с присущей ему тщательностью он обращал внимание и на забытые тексты Масарика (например, на работу «Человек и природа»)3.
Халупны подчеркивает еще одну сторону активности Масарика, его инициативу в области перевода социологической литературы на чешский язык. Он констатирует, что за время, когда Масарик занимался издательской деятельностью (первые
|. 1999.
годы XX в.), «вышло больше переводов, чем за последующие 30 лет». У Халупнего можно найти еще одну весьма интересную и обобщающую мысль, что «рядом с профессиональной социологией, основанной Масариком, в чешском народе с давних времен развивалась непрофессиональная социология, то есть мышление об обществе и культуре, не направленное к созданию собственной науки»1. Эту традицию заложили Хельчицкий, Ко-менский, Юнгманн, продолжили Палацкий и Гав-личек, и в своем творчестве Масарик в какой-то степени опирался на нее.
Другой, наряду с Э. Халупным, наиболее известный из чешских социологов, основатель и руководитель так называемой Брненской социологической школы И.А. Блага (1879-1960), так же был учеником Т. Масарика. Он прошел школу парижского социологизма, учился непосредственно у Э. Дюрк-гейма и поэтому точно смог понять и показать, где Масарик в своем «психологизме» заходит слишком далеко. Блага так же попытался оценить и насколько возможно реконструировать «систему» Масарика, в нескольких небольших статьях, но прежде всего и наиболее систематично в главе «Масарик как социолог» в книге «Чехословацкая социология»2 (написана в 1949 г., а опубликована в 1997).
Обобщая реконструкцию социологии Масарика, произведенную Благой, можно утверждать, что главной исторической заслугой Масарика он считал стремление «онаучить гербартовскую социологию Линднера», заключавшуюся в том, что:
- социология как наука становится самостоятельной и независимой от «практической философии» и этики;
- социология становится программным инструментом обновления социального порядка, что особенно важно во время морального и интеллектуального кризиса, даже анархии, которую Масарик так точно диагностировал уже в своих ранних работах.
Для Масарика научная работа не является целью сама по себе, и «научная социология» должна служить формированию «научного гармонистско-го мировоззрения». Социология - не цель, а средство, но не только познания, но и практики. Блага замечает, что Масарик не любил и избегал отвечать на вопрос, что такое социология и чем она занимается, и свою реконструкцию формулирует скорее негативно, но не неточно:
- общество не является организмом: Масарик - радикальный «антиорганист» и отрицает биологизм в любой форме (в том числе и в форме аналогии);
- общество - не просто сумма индивидов. По своей жизненной позиции Масарик индивидуалист, но в социологии допускает существование
«субъектов, стоящих выше целого», особенно организаций;
- общество не обладает никаким коллективным сознанием: Масарик отрицает'дюркгеймовс-кий социологизм. «Общество не состоит из индивидуумов, но из организаций, их организованных индивидов... Между индивидами и организациями существует определенный социальный консенсус»3 , так же как существует консенсус между организациями.
Блага признает, что несмотря на то, что «Масарик назвал свое мировоззрение критическим реализмом, он ближе к социологическому субъективизму (психологизму)»4. Но отсюда же идет и масариковское понимание социальной закономерности - а они психологические в последней инстанции, так как «последней причиной социальных явлений - причины психологические».
В целом, оценивая роль Масарика в социологии, Блага отмечает: « В истории чешского философского мышления Масарик является первым постигшим социальную реальность, социальную действительность», и подчеркивает, что у Масарика «каждая теоретическая проблема, сразу же становилась практической»5. И.подводя итог, Блага пишет: «Своей просвещенной верой, в разум, крепко закрепленный в национальной действительности, своей великой просветительской действительностью, основанной на сократовском методе уяснения понятий и платоновском идеале, гармоничной души... Масарик стал для всех народов и для всех времен представителем совершенной и суверенной культуры и моральной силы и одним из главных творцов культурного процесса 20 столетия»6.
Масариковский тезис, что «мир идет влево», нередко интерпретировался: (и не всегда неправильно) таким образом, что Масарик был более близок к социализму во всех его формах, кроме марксистско-ленинского, чем правым. «Социализм» Масарика точнее других постиг его верный и ответственный интерпретатор Милослав Трапл (1899-1979). В своей попытке реконструкции ма-сарикова «гуманного социализма»7 он справедливо выходит из понимания Масариком отношений индивида и коллектива, чтобы показать, что его понимание социализма философски и практически обоснованно. Масарик как решительный индивидуалист, естественно, понимает различия в социальной сфере, отличие роли индивида и социального коллектива:
- индивид всегда имеет «право на полное развитие своих личных способностей» с условием, что он за свои действия несет полную моральную ответственность;
' См.: СЬш1ирпи Е. Т.й. Маэагук¡ако зосга1од. - РгаИа, 1937. - Э. 22.
2 В1аЬа 1.А. СезкозЫепэка вдоо^дю. - Вгпо , 1997.
3 В1аЬ1а 1.А. СезкозЫепзка 3]Сю1одю. - Вгпо, - Э. - 35. МЫй.-Э. 36.
5 В1аЬа 1.А. Маэагук а уес1а // Зосю1одюка геуие. - 1930. -№1-2.-3. 11.
6 В1а11а 1.А. Сезкоз1оуепзка ^с^с^е. - Вгпо, 1997. - 3.47.
7 См.: Тгар! М. Маэагуки V ргодгэт: Оетокгаае - БОСУаИзтиЕ - сезка сЯагка. - Вгпо, 1948.
131
- индивид в вопросах права и совести имеет право в любых ситуациях защищать свои убеждения;
- индивиды решают общественные вопросы везде, где речь идет о профессиональном («экспертном») взгляде, там, где «речь идет о проблемах чисто профессиональных, которые могут решать только подготовленные специалисты»1.
- логически индивид приоритетен, но без общества существовать не может.
Из этих предпосылок, которые отдаляют индивидуализм Масарика от крайностей Ницше, Штир-нера или Ибсена, можно вывести некоторые принципы его понимания социализма:
- социализм является программой реорганизации общества, стремящийся к лучшей организации производства и хозяйства;
- социализм нельзя понимать мессиански, он не является «историческим посланием одного класса или народа», а лишь шаг вперед в общественном развитии;
- социальный вопрос нельзя решить без совершенного законодательства, но законодательство само не решит социальный вопрос: изменение институтов (включая правовые) - только предпосылка, а не гарантия социальной справедливости;
- социализм не противопоставляет умственный и физический труд, который «во всех своих формах есть средство, а не цель;
- социализм не уничтожает частную собственность, но использует ее утилитарно, как средство для достижения иных, не экономических целей2.
Свою идею гуманной социализации Масарик не довел до практико-политических последствий. Ряд авторов вообще не согласен рассматривать Масарика как социалиста: 3. Неедлы видел в нем представителя «общества кризиса», за которым стоит буржуазия, Л. Фишер не считал Масарика социалистом из-за его якобы «крайнего индивидуализма».
Интересные интерпретации творчества Масарика принадлежат украинским эмигрантам и прежде всего М. Шаповалову (1882-1932). Приехав в 1919 г. в Прагу, он уже через несколько лёт пишет несколько работ, посвященных Т. Масарику. Несмотря на всю спорность и противоречивость этой фигуры, нельзя не отметить оригинальный и высоко профессиональный уровень его работ. В отличие от своих коллег, он судит о Масарике, не сравнивая его с Контом, Спенсером, Ницше и т.д., а в соответствии с состоянием мировой социологии в 20-30-е гг. XX в.
Шаповал исходит из двух предпосылок:
- социологические произведения Масарика, его «чистую социологию» нельзя отделить от политических работ: социология Масарика в этом смысле и научна и одновременно политична;
- социология Масарика изложена в политическом и культурном контексте своего времени и может быть понята только в этом качестве3
Интересные попытки оценки и систематизации социологии Масарика были сделаны и другими чешскими, словенскими, венгерскими социологами.
Одна из последних попыток синтетически оценить социологию Масарика была предпринята Л. Новым в 1968 г. Обобщая его анализ, обогащенный некоторыми деталями из его работ 90-х гг., можно заключить следующее:
1. Масарик исходил из раннего позитивизма, но пересматривает его в смысле «критического реализма» (т.е. в пользу метафизики, онтологии, антропологии) и одновременно трансформирует первоначальную (контовскую) социологию в социологию новую, которая хочет понять предреволюционную, революционную ситуацию.
2. Масарик является теоретиком, который основывает социологию на философии и ставит во главу угла «социальную динамику», которая де-факто является философией истории.
3. Социология Масарика является органической частью национальной жизни, так ее понимал сам Масарик, его современники и большинство его последователей.
4. Масарик является институциональным . основателем чешской социологи в том смысле, что обосновал ее право на самостоятельное существование в контексте не только академической, но и общественной жизни.
5. Несмотря на то, что Масарик не создал собственной системы, он «вдохновил» других социологов на создание системы, и в любом случае ему принадлежит заслуга первопроходца социологического способа мышления (добавим: Масарик в действительности основал «социологический дискурс» в Чехии. - H.H.).
6. Он первый в Чехии проанализировал марксизм как теоретическую систему, показал связь социологии с марксизмом, т. е. какие вопросы ставит социология перед марксизмом и какие вопросы ставит марксизм социологии.
Свою характеристику Л. Новы заключает констатацией, что социология Масарика может интересовать нас как социология демифологизации и смысла30. Если принять определение Л. Нового, то, несомненно, Масарик является нашим современником в том смысле слова, что если современная социология решает какую-нибудь проблему как свою теоретически центральную, то именно вопрос демифологизации в смысле освобождения от пут традиционного мышления, отход от закостенелых традиций при сохранении их творческих элементов, а вопрос смысла - вопрос поиска смысла,
' Ibid. - S.25.
2 См.: Trapl М. Masaryku v program: Demokracie - socialismus - ceska otazka. - Brno, 1948. -S. 141-144.
3 Подробнее см.: Sapoval M. T.G. Masaryk jako sociology // Sociologicka revue. — 1930. - N° 3-4
который в процессе модернизации и секуляризации исчезает.
Исчезающий смысл индивидуальной жизни и исчезающий смысл истории - это вопросы, которые задавал Масарик и которые задаем себе мы.
Уже упоминавшийся польский социолог Я. Килиас рекапитулирует не столько творчество Масарика, а сколько его влияние на чешскую социологию достаточно нестандартно, но, а наш взгляд, достаточно: точно.
Из чешских социологов Килиас также останавливается на Халупнем, Фишере, Благе и Крале, и в отношении Масарика заметил о них следующее: «Э. Халупны, после политического разрыва с Масариком около 1911 г., полностью сосредоточился на создании своей собственной социологической системы. Масарика отХалупнего как «крупного систематизатора» отделяла масариковская «эскизность», эссеистика, отсутствие и даже нежелание философского и социологического синтеза».
Согласно Килиасу, «наиболее интересный чешский теоретик того времени» Й.Л. Фишер видел в Масарике равноценного противника - инспиратора дисскусий и непременный объект полемики. Критический анализ Масарика обогащал взгляды Фишера. Только И.А. Блага подходил к Масарику без критической дистанции, был его верным последователем, но масариковский дух в взог-лавляемую им Брненскую социолЬгическую школу не вносил.
Килиас задает несколько провакационный, но, видимо, оправданный заключительный вопрос: не слишком ли большую цену заплатила чешская социология, что так долго и в основном некритично была связана с авторитетом Масарика?
Существовавшие в 30-е г. XX в. в Европе государства* где отрицание авторитета президента не приводило к соответствующим последствиям, было одним из «не задуманных ранее последствий» политических усилий Масарика. Известно, что с 1918 г. Масарик запретил себе вступать в публичную полемику, затрагивавшую его личность, чтобы не быть обвиненным в использовании своего положения президента.
2^Масарик как «чешский миф», «философ на троне», символическая фигура чешской истории. Его Место в истории социологии
Характер социологического и философского мышления Масарика не может быть правильно понят, если он будет «изъят» из своих символических связей. Масарик был не только университетский профессор и президент республики, но был также объектом глубочайшего уважения, преклонения, яростной критики и ненавистного сопротивления. Однако это не был всегда «аутентичный»
Масарик. Борьба за Масарика или против него зачастую велась на «символическом поле»
В настоящее время, когда и социологическая теория «пресыщена» понятиями и анализом символов, анализом роли мифов и мифологии в современном мире, было бы непонятно, если бы мы «изъяли» Масарика из этого контекста. Он больше, чем кто-либо иной в истории социологии, был символом, мифом, легендой. На эту сторону личности Масарика необходимо обратить внимание, тем более что чешская литература, если и не избегает этой темы, то по крайней мере от нее уклоняется.
Важнейший парадокс жизни и деятельности Масарика заключается в том, что в период своего президенства он был, бесспорно, наиболее популярным, искренне любимым и уважаемым человеком в чехословацком обществе. Но тот же самый Масарик, в период своих первых крупных политических баталий, борьбы за моральное возрождение чешского народа, был человеком, которого ненавидели, его травила бульварная пресса, освистывали на лекциях собственные студенты. Масарика обвинили во всех возможных и невозможных грехах: в разное время он объявлялся «национальным нигилистом», «философом национального самоубийства», «прислужником немцев», «еврейским наймитом», «слугой американского капитала» и т.д. Кампания травли и клеветы преследовала его в течение десятилетий. Но только одного никогда не могли поставить ему в вину - какого-либо рода личную безнравственность, когда-либо сказанную им неправду, обман. Как в личной, так и общественной жизни Масарик был человеком невероятно высокой нравствейности, практически, не побоимся этого слова, неземной, божественйой морали.
Естественно, что личность такого масштаба и таких качеств, как Масарик, прямо способствует своей героизации, поэтому вполне закономерно, что масариковская легенда возникла. И это не был искусственно созданный «культ личности», тем более не «культ личности без личности». Любовь народа к своему президенту действительно существовала. «Он любим, как мало кто, - отмечал Генрих Манн, - а уважение к его личности и творчеству закреплено исторически»1. Во времена Первой Чехословацской Республики (1918-1938) не было, вероятно, ни одного селения в стране, в котором бы отсутствовал памятник Масарику, и не потому, что без этого нельзя было обойтись.
Масариковская легенда и культ Масарика - это чрезвычайно интересный феномен в демократическом государстве, и прежде всего потому, что Масарик не был авторитарным вождем, диктатором. Последний раз Масарик был избран президентом в возрасте 84 лет, когда все знали, что состояние здоровья не позволяет ему в полную силу
' См.: 1\1оуу 1_. Маэагук ¡ако эосю1оду // Зосю1одюку саэоргё. - 1968. - № 3,
133
выполнять функции главы государства. Однако не нашлось политической силы, которая выдвинула бы против него своего кандидата, кроме коммунистов, противопоставивших Масарику К. Готвальда с лозунгом «Ленин - не Масарик» и попавших в связи с этим в весьма неловкую ситуацию. Никто не мог тогда и предположить, что Готвальд, прославившийся в парламенте своими высказываниями о том, что он «ездит в Москву учиться, как свернуть голову чешской буржуазии», через десять лет после смерти Масарика займет его трон и станет чехословацким президентом.
Известный чешский философ и социолог Й.Л. Фишер вскоре после смерти Масарика, размышляя над феноменом масариковской легенды, предложил свое видение этой проблемы. Он обращает внимание на то, что, кроме практически официального титула «президент-освободитель», Масарика часто называли «татичек» (папаша отец), и отмечает, что «отцом», «батюшкой» Масарик сначала стал, прежде всего, для «своих ребят» - чехословацких легионеров в России. Речь шла, прежде всего, об отношении солдат к своему главнокомандующему, которое было полностью лишено сентиментальности и основой которого был высочайший моральный и человеческий авторитет Масарика у добровольцев (а весь чехословацкий корпус был добровольческий). Этот авторитет они ощущали и ценили больше, чем воинский. Возникновению этого образа невольно способствовали российские условия (с традицией «царя-батюшки»), несмотря на личное неприятие царизма Масариком. В представлении простого чеха или словака Масарик вырастал как сказочный, волшебный богатырь, однако, в отличие от молодых, мужес-венных, сильных героев, которые, как правило, и умирали молодыми (Ахиллес, Зигфрид, русские богатыри, словацкий Яношик), это был убеленный сединами старец, за плечами его были многие годы страданий и преследований, и несмотря на все это - несомненный победитель. Президентом Масарик стал в возрасте 68 лет, а реально вступил в мировую политику в 64 года.
Масарик имел ярко выраженную физическую предрасположенность к тому, чтобы о нем возникла легенда как о победителе, одерживающем победы старце, и в то же время «пригожем молодце». Благодаря здоровому, по существу, спартанскому образу жизни, он до последних дней сохранил стройную, величавую, фигуру. Масарик был весьма привлекательным человеком, одухотворенным и благородным, это был величавый старец, что доказывают не только портреты целого ряда художников (Масарика писали не только самые знаменитые чешские художники того времени, например, М. Швабинский, но и австрийский художник О. Кокошка, экспрессионистский портрет Масарика, который принадлежит сегодня сокровищнице мирового искусства), но, конечно, фотографии и кинохроника тех лет. Масарик в возрасте 70 лет, не ко-
лебаясь, научился ездить верхом, прежде всего, потому, что как президент и верховный главнокомандующий он хотел проводить смотр войск именно так, как это было принято в его время. Существует огромное множество изображений Масарика на коне.
Свои размышления о масариковской легенде Й.Л. Фишер заключает более грустной мыслью, что с возрастом Масарик понемногу, но неуклонно удалялся из пределов человеческой досягаемости. Его личность одухотворялась старением, но в то же время отступала доверительность и нежность, с которой к нему, как к «татичку», относились в равной мере как простые, так и образованные люди и политики, а Масарик постоянно вырастал во все более величавую фигуру «президента-освободителя». Национальное собрание даже приняло исторически беспрецедентный закон «О заслугах Т.Г. Масарика перед государством».
Бесспорно, Т. Масарик не принадлежит к плеяде «великих мировых философов и социологов». Однако изучение его творческого наследия имеет важное значение и сегодня.
Самое простое и, вероятно, наиболее правильное объяснение этого состоит в том, что Масарик как профессиональный социолог достиг высшего политического положения в одном из развитых европейских государств, став основателем и первым президентом независимой Чехословакии. Подобной аналогии в мире не существует, хотя нельзя отрицать, что В.И. Ленин был философом (и «не плохим», по выражению К. Поппера), или У. Черчилль являлся лауреантом Нобелевской премии по литературе. Не случайно в связи с Масариком часто говорят как о «философе на троне», проводя аналогию с М. Аврелием.
Такое сравнение весьма элегантно, но-функционирует только как публицистическая метафора, а не как инструмент сущностной оценки. Более важным представляется ответ на вопрос, проявлялась ли в реальной политике Масарика и если да, то в какой степени, его «абстрактная социология», его социологическое отношение к действительности.
Другое объяснение связано с ролью, которую Масарик сыграл не только в политике, но и во всей культурной жизни Чехии, в сознательном формировании и изменении культурной среды, в которой он находился.
Однако ни блеск его президенства, ни заслуги в переустройстве общественной и культурной жизни не могут придать веса его социологии ех post, если в ней самой нет ярких и оригинальных идей. Сложность заключается в том, что творчество Масарика как бы «перекрывается» его харизматической личностью, президент и политик затмил социолога и философа в общественном мнении, историографии, истории социологии и философии.
Масарик действительно не очень интересен как социолог, если рассматривать его творчество исключительно в контексте времени и сравнивать
его только с современниками. Есть, однако, возможность прочитать его по-новому, т.е. активно включить в современный социологический дискурс и искать у него ответы на некоторые вопросы нашего времени. Первым существенным шагом к новому прочтению Масарика будет его отнесение к теоретикам и аналитикам (критикам) модерна, которые, однако, не являлись академическими социологами его времени. Таким образом, масари-ковское наследие (его социологическая часть) становится активным участником процесса, который мы сегодня обозначаем как спор о модерне и постмодерне, об их видении мира и общества.
В контексте анализа творчества Масарика имеет смысл обратить внимание на следующие мотивы: отношение к просвещению, понимание рациональности, рационализма и связь между разумом, чувством и волей, проблема ценностных структур и морального релятивизма, моральной ответственности, гедонистического образа жизни, роль героизма и жертвенности и т. д. Причем читать Масари-
ка традиционно, т. е. спрашивать, например, как он решает проблему связи разума, чувства и воли, не имеет смысла (так как он проблему не решает), но следует взять его посылку как «данный факт» и исследовать, что делает масариковский человек в конкретном обществе своего времени. Подобным образом можно искать иные генетические корни и связи масариковского мышления, нежели традиционные (Конт, Платон, Паскаль, Юм), и рассматривать его критическое увлечение Шопенгауэром и Ницше, которое практически совсем не анализировалось.
Определить место Масарика в структуре социологического знания достаточно сложно. И не только потому, что он не создал законченной системы, а потому, что он иной тип социолога, нежели большинство традиционных, «классических». Он иной в выборе тематики, языка и риторики и, прежде всего, в соединении социологической концепции с практическими задачами эпохи и конкретными политическими действиями.
