CC BY
45
ВАК 10.00.00
DOI 10.1555/2409-3203-2017-0-12-202-207
ДИАЛЕКТНАЯ РЕЧЬ КАК СРЕДСТВО НРАВСТВЕННОЙ ХАРАКТЕРИСТИКИ
ПЕРСОНАЖА
(НА ПРИМЕРЕ ПОВЕСТВОВАНИЯ В.П. АСТАФЬЕВА «ЦАРЬ-РЫБА»)
Падерина Лариса Николаевна
к.ф.н., доцент кафедры общественных дисциплин ФГБОУ ВО Красноярский ГАУ Ачинский филиал Россия, г. Ачинск l [email protected]
Аннотация: В статье рассматривается вопрос о маркировки речи персонажей для передачи их нравственной характеристики. Исследования повествования в рассказах В.П. Астафьева «Царь-рыба» дает основание для утверждения: положительные и отрицательные герои у автора представлены не только через их поступки, размышления, воспоминания, дневники, восприятие других, но и через речь, в частности через использование диалектных единиц. Особенности говоров в произведении являются своеобразной метой: чем больше диалектизмов в речи персонажа, тем он ближе к природе, тем он положительнее.
Ключевые слова: мета, маркировка, диалектизм, функция, речевые особенности, положительный и отрицательный персонаж, нравственные качества, природа.
DIALEKTNAYA RECH' KAK SREDSTVO NRAVSTVENNOY KHARAKTERISTIKI PERSONAZHA
(NA PRIMERE POVESTVOVANIYA V.P. ASTAF'YEVA «TSAR'-RYBA»)
Paderina Larisa Nikolayevna
Ph.D., Associate Professor of the Department of Public Disciplines FGBOU VO Krasnoyarsk State University of Achinsk Branch
Russia, Achinsk
Annotatsiya: V stat'ye rassmatrivayetsya vopros o markirovke rechi personazhey dlya peredachi ikh nravstvennoy kharakteristiki. Issledovaniya povestvovaniya v rasskazakh V.P. Astafyeva «Tsar'-ryba» dayet osnovaniye dlya utverzhdeniy: polozhitel'nyye i otritsatel'nyye geroi u avtora predstavleny ne tol'ko cherez ikh postupki, razmyshleniya, vospominaniya, dnevniki, vospriyatiye drugikh, no i cherez rech', v chastnosti cherez ispol'zovaniye dialektnykh yedinits. Osobennosti obshcheniya s drugimi lyud'mi: chem bol'she dialektizmov v rechi personazha, tem on blizhe k prirode, tem on polozhitel'neye.
Key words: meta, markirovka, dialektizm, funktsiya, rechevyye osobennosti, polozhitel'nyy i otritsatel'nyy personazh, nravstvennyye kachestva, priroda.
Повествование в рассказах В.П. Астафьева «Царь-рыба» занимает значительное место в его творчестве и до сих пор находится под пристальным вниманием критиков и астафьеведов.
Сегодня определено, что в произведении выделяется две группы персонажей:
положительные («свои») и отрицательные («чужие») герои. Данное разграничение основывается на их поступках, нравственной, этической, моральной характеристикой, которая представлена в произведении.
Предполагаем, что выделение таких групп можно объяснить и через речевые особенности персонажей, в частности через наличие диалектизмов в их речи. Анализ текста позволяет сделать вывод о том, что автор не всем героям «позволяет» изъясняться на «местном речении», т.е. вводит диалектные единицы в речь. Наличие большого количество диалектизмов наблюдается в речи Акима, реже - его матери. Киряги-деревяги, незначительное количество таких образований встречается в речи Игнатьича, Командора. Дамки и других чушанцев, полное их отсутствие прослеживается в речи городских браконьеров, Г. Герцева.
Считаем, что у В.П. Астафьева диалектные слова используются для передачи подлинной народной речи [1.С.53]. Указанная функция выполняется всеми типами диалектизмов в речи персонажей, прежде всего фонетическими, лексико-фонетическими. Их использование определено идеей писателя о четкой территориальной закрепленности диалектных черт, о передаче народной речи путем акцентирования внимания на особенно ярких чертах говора. В связи с тематикой повествования писатель отражает особенности говоров жителей среднего и нижнего Енисея, сведения о которых находим в работах Н. А. Цомакион [6], И. И. Литвиненко [3], Л. Г. Самотик [5]. В. П. Астафьев отбирает наиболее специфичные черты этих говоров и вводит их в речь персонажей, реже - в авторское повествование. Среди таких черт выделяются: шепелявенье (сто, стобы, фасыст, промыслять, верис, вылетис и др. - в речи Акима; хоросо, товарисс, расплессы - в речи сестер и братьев Акима; сто, ис, вырастес, смотрис, посёл и др. - в речи матери Акима; сто, стобы, фасыст, говорис, понимас и др. - в речи Киряги-деревяги; опрокинесся - в речи жителей п.Чуш (сегодня - Ярцево); сырота, сэссыдесятый - в речи эвенкийки; делас - в речи чалдона (бойе); долгий твердый Ш (ишшо, шшытать, ташшыть - в речи Акима; ишшо - в речи староверов; пошто - в речи чалдона; ишшо, товаришш, отпушшайте, жэншына и др. - в речи жителей п.Чуш); стяжение гласных (думаш, желашь, заколес, знас и др. - в речи Акима; плаваш - в речи матери Акима; разумес, придес, понимас, сообразас - в речи Киряги; делашь, путаш - в речи чалдона; понимашь, шастат, оставлям, поймашь - в речи жителей п.Чуш); соканье (светок, селовек, сють, се, нисе, собаська - в речи Акима; уси, усеного, мамоська - в речи сестер и братьев Акима; отес, се, застенсивай, девоська, сыносек, мамоська, нисе - в речи матери Акима; систо, сиротоська, нисе, огурсик - в речи Киряги; засем - в речи бойе, жителей п.Чуш).
При рассмотрении самой специфичной черты, шепелявенья, для которой автор создает свой термин - сельдючить [2.С.244,334], прослеживается несколько моментов. Шепелявенье широко представлено в речи жителей п.Боганида (нижний Енисей), т.е. в речи Акима, его семьи, матери, Киряги, и значительно реже встречается в речи чушанцев, т.е. жителей п.Чуш (средний Енисей). Это неслучайно. Здесь проявляется территориальная закрепленность диалектных черт (согласно исследованиям, шепелявенье распространено в зоне нижнего Енисея). Кроме того, просматривается передача т.н. русского шепелявенья (в речи Акима, его матери, Киряги) и эвенкийского (в речи эвенкийки). Наблюдаем шепелявенье и в детской речи. С одной стороны, трудно разграничить диалектное и детское шепелявенье, последнее может быть результатом физиологических особенностей. С другой стороны, трудно определить, откуда шепелявенье в речи сельдюков, является ли это собственно диалектной чертой или это влияние эвенкийского языка. Вслед за Л. Г. Самотик предполагаем, что в речи матери Акима и в речи Киряги отражен субстрат, поскольку известно, что мать Акима родилась от долганки, отец ее был русским [2.С.187-188], Киряга - «низовский енисейский уроженец», «остяк», т.е. селькуп [2.С.193]. Наличие субстрата в речи местного населения
обусловлено историей заселения Приенисейской Сибири, куда в течение веков приходили носители разных систем и соприкасались с языками автохтонов, в результате чего русский язык на данной территории действует в ситуации межъязыкового и междиалектного контактирования [5.С.30-31]. Территория нижнего и среднего Енисея представляет архаичную языковую среду, где значительное влияние имеют языки аборигенов [4.С.30]. У Акима отец русский [2.С.184], что повлияло и на его речь: шепелявенье не всегда отражается в речи персонажа. Это зависит от душевного состояния Акима. Чаще всего отсутствие данной черты прослеживается в чрезвычайно экстремальных ситуациях, либо в ситуациях, когда он рассуждает о жизни, философствует: в сцене разговора Акима и Г. Герцева, когда герой пришел за единственной святой вещью Киряги, медалью «За отвагу», выменянной на спирт, Аким в гневе на человеческую нечистоплотность почти не шепелявит [2.С.301-302]; в эпизодах первой встречи Акима и Эли, когда герой поставлен в ситуацию необходимости спасти человека [2.С.305]; в сценах прочтения и обсуждения дневников Герцева Акимом и Элей, во время чего Эля замечает, что «говорит Аким почти чисто, не сельдючит» [2.С.334], перехода через тайгу к людям [2.С.370], прощания с Элей у вертолета [2.С.385]. Когда Аким находится в привычной среде или остается в одиночестве, шепелявенье всегда в его речи (рыбалка, диалоги с матерью, Кирягой, арест Акима и др.). Таким образом, по В. П. Астафьеву, шепелявенье - это результат межъязыкового воздействия, что обусловлено историей заселения описанной территории.
Кроме фонетических, лексико-фонетических диалектизмов, функция передачи народной речи реализуется другими типами диалектизмов в речи персонажей. В основном ярко окрашена, индивидуализирована речь Акима (семантические диалектизмы: петля, пасть, приправа, очесок, осатанеть, наширкаться, спустить, скрасть; словообразовательные: разостроиться, непогодь, братан, заради, нарозь, оттудова, осенесь, неуж, дождать, покуль, откуль; грамматические: ребенков, животная, парня, волосье, на ем, те, оне, на их, имя, с имя, текет; лексические: кержак, сельдюк, связчик, пана, козонок, купороситься, змеевец, гумажье, полусак, самолов, рожень, скрад, лядина, курумник и др.; фразеологические: не вступ ногу жить; хлебать мурцовку; дойти до тюки; задрать лытки кверху; под «рузье»; самолет-ероплан, посадика-ка нас в карман). Значительно реже аналогичные явления наблюдаются в речи других персонажей: бабушки (словообразовательные: подивоваться, экий), чушанских браконьеров (лексические: темность, шибздик), рыбаков (словообразовательные: небольшенький, гостюй, оттудова, кажин, экий, покуль; грамматические: те, ат ево; лексические: загад, заплот, чир, однова, купороситься и др.), старшого (лексические: блажить, посолонь, блазниться, обыден и др.) и т.д.
Фразеологизмы Акима позволяют выделить некоторые концепты, значимые для промысловиков: жизнь и смерть.
Такое внимание к Акиму со стороны автора, т.е. насыщенность его речи диалектизмами, определена не только происхождением, но и характером персонажа, его качествами, среди которых трудолюбие, мудрость, смекалка, хитрость, природная застенчивость, тактичность, деликатность, справедливость, открытость, доброта, честность, заботливость, уважение и знание природы, ее тайн. Всё это связывает его с местом, с природой.
Мать Акима отличает доброта ко всем людям, нежность, неиссякаемая любовь и наивность. Виктор Петрович включает в ее речь только лексико-фонетические диалектизмы (в речи сестер и братьев Акима они тоже прослеживаются, как результат семейного воспитания): хоросо, товарисс, расплессы, хоросо, хоросынький, музык, угоссяйся, отес, девоська, сыносек, мамоська и др.
Киряга-деревяга, «низовский енисейский уроженец», «остяк», т.е. селькуп [2.С.193], прошел войну, остался калекой, но не потерял такие человеческие качества. Как заботливость, трудолюбие, доброта, доверие, всепрощение. Для его речи характерны
также лексико-фонетические диалектизмы: сто, стобы, фасыст, разумес, понимас, сообразас, зынка, позалуста, сиротоська и др.
Интересен образ Командора, который очень ярко представлен в рассказе «У золотой карги». Указанный персонаж - сложная натура: с одной стороны, перед нами браконьер, человек, изменяющий жене, сжигаемый ненавистью к родному брату. Даже внешне он неприятен: «в глазах напряжение и вызов», «клешнястый и порывистый человек», «сёк собеседника молнией взгляда» [2.С.99]. С другой стороны, он командир стотонной совхозной самоходки, что свидетельствует о доверии к нему со стороны начальства и простых работяг. Командор старается понять окружающий мир, например, в размышлениях о судьбе рыбы [2.С.101], безумно любит дочь Тайку. Именно смерть любимого ребенка сломила «чеченца», как пишет В.П. Астафьев, «тяжело ему стало носить свою душу» [2.С.116]. Смерть безвинной и светлой девочки - наказание для Командора за его образ жизни. Сложность персонажа проявлена и в речи, где наряду с литературными элементами фиксируются просторечные, жаргонные и диалектные единицы.
Не менее интересен и сложен персонаж Игнатьч, родной брат Командора. По произведению он начальник свинокомплекса, отличается аккуратностью, точностью, сдержанностью, но в то же время и настырностью, жадностью, мстительностью, предательством, самолюбием, которое его раздирало на части. Все отрицательные качества проявляются в его второй жизни - в браконьерстве. Понять себя и покаяться персонаж сможет только в смертельной схватке с царь-рыбой. Считаем, что возможность исправления Игнатьича и позволяет автору считать его «своим» и вводить в его речь заговоры, запуки, которые он знал от деда, диалектизмы (например, «ни ума ни заклику», «утробинская мозглятинка», «рыба сутунком висела» и др.)
Не всем персонажам повествования автор «дает право» выражаться на местном речении. Литературно правильная речь встречается, например, у браконьеров, приехавших из города, у Г. Герцева. В то же время в речи тех героев, у которых в силу их происхождения диалектных черт не должно быть, диалектизмы наблюдаются. Среди таких персонажей выделяются украинец Грохотало, переживший множество испытаний, лишений, который осел в п.Чуш и «осибирячился» [2.С.119], и москвичка Эля, приехавшая в Сибирь на поиски родного отца. В речи Грохотало много украинизмов (например, «-Мабудь, в ём икра? Поделим. Выпьемо тыхо-мырно. В мэнэ сало е» [2.С.124]; «-Маты! Маты! Ждэ свого солдата, а солдат спыть вичным сном» [2.С.131] и др.), но встречаются и диалектные единицы данной территории (стрежь, слезьми, свово, нароблять и др.).
Москвичка Эля в речевом плане проявляется достаточно хорошо после встречи с Акимом в зимовье. Гордыня, презрение, раздражительность, капризность, брезгливость, изначально владеющие ею, постепенно покидают ее, как болезнь, что изгоняет Аким. Она со временем учится понимать Акима, принимает его мудрость, деликатность, такт: «Его суеверие, бормотанье наговоров и заветов, житье по приметам поначалу смешили Элю, потом начали раздражать, но чем дольше они жили в тайге, тем глубже она проникалась смыслом этой будничной, однообразной жизни, тем уважительнее относилась ко всему, что делал Аким, смиряла себя, старалась сдерживаться» [2.С.332]. Внутренние перемены отражаются и на ее речи: Эля частенько повторяет поговорки, присловья Акима («Ешь больше, болтай меньше, толстый будешь» [2.С.328]), с насмешливого или покровительственного тона переходит на уважительное «пана» («Где же пана-то? Не торопится пана?» [2.С.345]), выражается его словами («Промерз, ушомкался, говоришь, а выпьешь, настроение боевое, голова лучше соображает» [2.С.352]; «Эх, дурило, песню испортил!» [2.С.354]). Теперь она осознает, что это ее хозяин, спаситель и защитник [2.С.353]. Изредка Эля передразнивает шепелявость Акима, но не со зла, чаще в шутку или от бессилия: «-Будем ходить или в избушке сидеть? -
Ходить. А зысь ни при чем! Природа дала тебе ума и такта довольно. Не форси и не выпендривайся! - Эля сердито сдернула с шеи рубаху, полезла под одеяло» [2.С.355]; «Вспомнил, - невозмутимо подтвердил Аким. - Послусать надо. - Слусать так слусать, -передразнила его Эля, став на колени, покорно задрала рубаху» [2.С354-355]; «-Хоросо! Замечательно! Дальше сто? - Изверг ты, вот сто!» [2.С.356]. Излечение душевное позволяет героине и думать, как местные люди: «...Эле помстилось, отыщи он там предвестия худой погоды, с облегчением повернул бы к зимовью, благо от него еще недалеко» [2.С.364]; «Раз-другой покоробленные шептуны ступили на что-то твердое, каткое - кашкарник, выворотни, подумалось ей» [2.С.374]; «У нее деньги, одежда теплая, у нее все есть, но язык не поворачивался отказаться от денежки, которую Аким у кого-то перехватил, чтоб в Красноярске она не ездила на автобусе - на таски чтоб, а то продует. Ей теперь надо шибко беречься» [2.С.385].
Подобное изменение невозможно у браконьеров и Г. Герцева. Первых одолевает «недуг» рвачества, наживы любой ценой. Второго - эгоизм, высокомерие, презрение к другим, снобизм, самолюбование. Он, как показано через размышления Эли, описания автора, был злой на язык, спесивый, твердый на руку, хваткий в работе, практичный, но пустой человек, не считал людей ни друзьями, ни товарищами, он сам по себе и для себя жил.
Все это говорит о том, что положительные и отрицательные герои у Астафьева представлены не только через их поступки, размышления, воспоминания, дневники, восприятие других, но и через речь. Общим признаком плохих людей у Астафьева является отсутствие в их речи диалектизмов. В произведении выделяются две группы персонажей: «свои», т.е. положительные герои, - все жители среднего и нижнего Енисея, в том числе и Грохотало, и Эля, которые либо изначально живут по законам природы, либо приходят к этому через испытания; «чужие», т.е. отрицательные герои, - браконьеры из города, Герцев, которые обладают рядом противоречащих природе качеств и не способны к перерождению. Астафьеву симпатичны и ближе те люди, которые живут по законам природы. Именно речь таких персонажей насыщена диалектизмами. Автор причисляет себя к народу, положительным персонажам, объективизируя себя в произведении через использование диалектизмов: встреча с отцом после долгих лет разлуки («Все ищешь, недотыка, то, чего не терял!» [2.С.13]), первая встреча с Акимом («-А ты, сельдюк узкопятый, жрешь вино и не закусываешь, вот и приросло у тебя брюхо к спине!» [2.С.44]), рыбная ловля на реках Опариха, Нижняя Тунгуска («-Ишь, какие весельчаки! Выспались, взбодрились! Вам бы еще сельдюка впридачу» [2.С.66]; «Иди харюзов удь. Оне, - кивнул он на реку, - управятся и без тебя... - Харюзы мне надоели» [2.С.133]). В данном случае описываемая функция диалектизмов переплетается с фатической, которая связана с особым образом автора - человеком из народа, близкого своим персонажам и читателю, не чурающегося диалектного слова.
Особенности говоров в произведении являются своеобразной метой: чем больше диалектизмов в речи персонажа, тем он ближе к природе, тем он положительнее. Самый положительный герой повествования - Аким. Следовательно, основная функция диалектизмов в данном тексте - художественная, так как они способствуют раскрытию сути героя, его нравственной характеристики, в конечном итоге, идеи всего произведения.
Список литературы:
1. Аванесов Р. И. Очерки по русской диалектологии: Учебн. Пособие. М.: Учпедгиз. 1949. 336 с.
2. Астафьев В. П. Царь-рыба: Повествование в рассказах. Красноярск: Книжное изд-во. 1987. 400с. .
3. Литвиненко И. И. Фонетическая система говоров междуречья Сыма и Каса (Средний бассейн Енисея): Дис.... к. филол. н. Красноярск, 1979. 230с.
4. Самотик Л. Г. Народность языка произведений В. П. Астафьева. // Творчество В. П. Астафьева: философский, исторический, филологический аспекты: Матер. науч.-метод. конф. / Отв. за вып. О. Н. Емельянова. Красноярск, Ачинск: АО «Компьютерные технологии». 1988. С. 46-56.
5. Самотик Л. Г. Русский язык на Среднем Енисее. // Научный ежегодник Красноярского государственного педагогического университета. Вып. 2. В 2 т. Т. 2. Красноярск: Красноярский гос.пед.ун-т. 2001. С. 205-217.
6. Цомакион Н. А. Туруханские говоры в их истории и современном состоянии. Красноярск: Красноярское книжное издательство. 1966. 394с.
