CC BY
79
УДК 81-119
Bets M.V., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of History of Theatre, Literature and Music, Novosibirsk
State Theatre Institute (Novosibirsk, Russia), E-mail: [email protected]
Lushpey A.A., senior teacher, Department of Literature and Russian, Kemerovo State Institute of Culture and Arts (Kemerovo,
Russia), E-mail: [email protected]
DIALECT WORLDVIEW AS A LINGUOCULTUROLOGICAL PHENOMENON (AS EXEMPLIFIED IN DIALECTICISMS OF THE RUSSIAN AND GERMAN LANGUAGES). The modern linguistics tries to comprehend a language from various points of view. It is important to find an answer to the question why this or that phenomenon appears, what impact it has had on the development of the modern state of the language, what transformations the language undergoes throughout history. To understand the nature of one language is possible, when you study all conditions in terms of which it existed, to consider the cultural situation. A key instrument of such linguocultural interpretation of the language is the study of its dialects, which contain forms that often disappeared from the general literary use, which are the specific linguistic features of a particular region. The consideration of dialecticisms may often give answers to the questions that were difficult to answer before, because the inner form of some word became dark, the meaning was changed and separated from the original, it was obtained an additional connotation that determined the frequency of the use of the lexical item. However, not only the radical lexical items, but also the morphemic elements were changed, they have got their connotation, they could disappear or become commonly used. The Russian language, like German, has a regional linguistic variation, which is called a dialect. If the creation of the dialect effect in Russian is realized due to the developed system of the affixation, which is widely used by dialect speakers, so in the German language it is used more often the contraction, which is realized by combining of the stylistically neutral component with some dialecticism, which adds special dialectal meaning to the word, which is neutral in standard language.
Key words: dialect worldview, linguistic stigmatization, pejorativity, word-formative formant.
М.В. Бец, канд. филол. наук, доц. каф. истории театра литературы и музыки Новосибирского государственного
театрального института, г. Новосибирск, Е-mail: [email protected]
А.А. Лушпей, ст. преп. каф. литературы и русского языка Кемеровского государственного института культуры,
г. Кемерово, Е-mail: [email protected]
ДИАЛЕКТНАЯ КАРТИНА МИРА
КАК ЛИГВОКУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИЙ ФЕНОМЕН
(НА МАТЕРИАЛЕ ДИАЛЕКТИЗМОВ РУССКОГО И НЕМЕЦКОГО ЯЗЫКОВ)
Язык как уникальный феномен человеческой природы постоянно привлекал внимание учёных самых различных отраслей науки. Отражение в языке человеческого бытия не всегда признавалось лингвистами, однако ещё в средние века для ряда философов такое определение являлось непреложной истиной. Работы Э.Б. де Кондильяка и В.фон Гумбольдта во многом предопределили обращение современной лингвистики к когнитивным процессам. Представители неогумбольдтианства в своих трудах обосновали существование особой картины мира, языковой, что детерминировало появление и разработку эмпирической базы термина «диалектная картина мира». Исследование диалектизмов как структурных элементов обозначенной нами картины мира традиционно проводится в спектре, отражающем иерархическую природу системы языка. Рассмотрение в настоящей статье диалектных дериватов русского и немецкого языков на словообразовательном уровне обусловлено актуальностью подобного рода исследований, направленных на восполнение пробелов в описании диалектной картины мира. Особая значимость исследования связана с рассмотрением производной лексики в рамках лингвокультуро-логического аспекта, подразумеваемого при освещении вопроса о необходимости изучения языка в контексте концептуальной взаимосвязи его структурообразующих элементов. Результатом такого подхода явился представленный в статье анализ функциональных особенностей словообразовательных моделей русского и немецкого языка, наличие которых обусловлено различным историческим развитием.
Ключевые слова: диалектная картина мира, языковая стигматизация, пейоративность, словообразовательный формант.
Феномен диалектной картины мира традиционно принято рассматривать в контексте немецкой философии XX века, которая самой последовательностью развития своих направлений исследования предопределила появление и эмпирическое обоснование целого ряда терминов, среди которых важными признаются нами такие, как «языковая картина мира» и «диалектная картина мира». Не останавливаясь подробно на толковании и описании понятия «языковая картина» вследствие того, что подобное рассмотрение не входит в круг поставленных нами задач, скажем лишь о том, что оно трактуется в рамках идей В. фон Гумбольдта и неогумбольдтианцев, в частности, Л. Вайсгербера, о внутренней форме языка, с одной стороны, и идей американской этнолингвистики (гипотеза лингвистической относительности Э. Сепира и Б. Уорфа), с другой.
Формирование понятия «диалектная картина мира» явилось результатом и одновременно логичным продолжением процесса рассмотрения идиоэтнического языка как противоположного литературному, нормативному и кодифицированному. Диалект противопоставляется общенациональному языку не только по критерии отсутствия или наличия кодификации, но и по целому ряду других характеристик, среди которых отмечается архаичность, альтернативная форма освоения действительности, широкий спектр единиц для коннотативной окраски (вплоть до пейоратив-ности и процессов языковой стигматизации).
Термин «диалектная картина мира» представляет собой достаточно широкое семантическое поле дефиниций, под которыми мы подразумеваем определённое устройство системы специфических языковых единиц, эксплицированных в соответствии с иерархией языка в целом, причём приоритетным для нас становится рассмотрение диалектизмов на словообразовательном уровне, отражающем когнитивные процессы речепорождения носителей диалекта. Отличительной особенностью диалектной картины мира является её естественный характер, детерминированный относительной замкнутостью диалектного коллектива, отражение особенности уклада быта и близости к природе, особенности восприятия человека в системе традиционной системы ценностей, эксплицированных в устной речевой деятельности диалектоносителя.
На протяжении долгого времени изучение диалекта в отечественной лингвистике проводилось на фонетическом и лексическом уровне, лишь в конце XX века появляется новый аспект рассмотрения диалектных единиц, связанный со становлением словообразования как отдельной науки о языке. Становится актуальным исследование с когнитивных позиций словообразовательной системы, её структурных единиц: словообразовательных типов, гнёзд и ниш. Среди фундаментальных работ исследователей диалекта как системы словообразовательных единиц на синтагматическом и парадигматическом уровне тра-
диционно называют работы учёных кемеровской словообразовательной школы.
Рассмотрение диалектизмов в словообразовательном аспекте обусловлено тем положением, что на уровне словообразовательных значений представлены в том или ином виде знания носителя языка об окружающей действительности, особого рода свёрнутые суждения о том или ином предмете. Важным структурным компонентом лексико-словообразовательного значения является формант, носитель не только словообразовательного, но и лексического значения. Среди широкого спектра формантов русского языка особый интерес исследователей вызывают архаичные суффиксы, функционирующие преимущественно в диалектной системе национального языка. К их числу относится формант уш/а, представляющий собой средство языковой стигматизации носителя диалекта при номинации людей в различных аспектах жизнедеятельности. Подтверждением гипотезы о преимущественно диалектной сфере функционирования форманта является тот факт, что в словаре С.И.Ожегова представлены лишь восемь дериватов с уш/а (волокуша, горбуша, дорогуша, квакуша, клуша, кликуша, копуша, чинуша), в абсолютном большинстве случаев идущих с пометкой разговорных, фамильярно окрашенных слов [2]. Вместе с тем, в диалектологических словарях русского языка мы насчитываем уже около шестисот производных слов с интересующим нас формантом. Эксплицированность такого рода дериватов в диалектной системе русского языка отражает процессы альтернативного познания окружающего мира диалектоносителем.
Анализируя представленный в диалектных словарях русского языка перечень производных слов с формантом уш/а, мы выделяем в отдельную тематическую группу диалектизмы, номинирующие женщину в различных аспектах. Исследовательский интерес к подобного рода дериватам обусловлен их яркой эмоциональной окраской широкого спектра: от мелиоративной и нейтральной до пейоративной, причём значимым для нас является факт доминирования слов с пейоративной окрашенностью, что позволяет говорить о функции языковой стигматизации форманта уш/а. Принимая во внимание всё вышесказанное, мы определяем в качестве одной из особенностей диалектной категоризации мира эмоциональную окрашенность номинации, подразумевающую наличие в ней субъективных элементов процесса речепорождения диалектоносителя, обращающего внимание на эмоциональные тональности.
Классифицируя представленные в диалектологических словарях русского языка диалектизмы с уш/а, номинирующие женщин, мы выделяем несколько тематических групп. К ядерной группе относятся дериваты, называющие женщин по целесообразности и информативной наполненности речевого акта: балабуша («болтун, пустомеля, балаболка, краснобай») [1, с. 42]; сикуща/секуша («больно рассикалась, раскричалась, значит, вон через дом у нас живёт такая сердитая женщина, си-куша зовём, ругается часто со всеми», «сикуша - это черезчур бойка, ругается часто со всеми», «секушей и девку называют, оторая кричать любит и ругается со всеми») [19, с. 209]; чекуша («чекуша-то чекочет, язык у её всегда с собой», «чекуша-та, что вольна ответить где нужно и где не нужно», «ох и чекуша она») [5, с. 524]; щелкуша («бойкий говорун, болтливая бабенка; сплетница; говорунья, тараторка») [3, с. 575]; болтуша («болтун, лгун; болтунья, лгунья», «и все наболтал, болтуша», «болтушу эту не води сюда: уши вянут слушать-то вас», «болтуша - и мужик, и баба у нас, болтает если») [9, с. 83]; брякотуша, брякуша («не осудите, че брякала я вам, че наплела; вот, скажут, какая брякуша старуха-то») [4, с. 62]; вракуша; говоруша («да и говоруша же ты, - Анна»; «помолчи немножко, говоруша!») [22, с. 84]; каля-куша («калякуша то соседка приходила баяла да баяла, эдакой тараторки калякуши поискать, диен с огнем не сыщешь!») [14, с. 12]; каркуша; клопуша/хлопуша («она хлопуша такая! Она вам и сказки расскажет, и писни споёт, она говорунья») [5, с. 501]; колотуша; потрекуша («моя соседка такая потрекуша, просто кошмар», «да ты хоть немного помолчишь, потрекуша?») [5, с. 189]; тырыкуша («Слушай! Тырыкуша ведь она. Тырыкуша! Тырыкает сам не знаю что») [21, с. 339]; блекотуша («полно вам, слушаешь-то блёкотушино, она ведь всё и блёкочет, всё и пересыпает из пустого в порожнее») [3, с. 380]; бойкуша; лгуша; щекуша («Варька у них такая щекуша») [8, с. 927] и др. Доминантный класс производных, представленных выше, вербализует отношение диалектоносителя к женщине через призму тра-
диционных ценностей, в рамках которых вступление в процесс коммуникации по незначительному поводу с употреблением множества слов оценивается как непродуктивное, следствием чего является пейоративность диалектизмов, достигаемая посредством языковой стигматизации формантом уш/а.
Близким по своему семантическому наполнению оказывается класс производных слов, номинирующих женщину в дихотомии «внятность / невнятность» речи с акцентированием внимания на фонетическом уровне воспроизводства речи. В этой группе представлены следующие диалектизмы: веньгуша («уж эта баба веньгуша! розвеньгатся, и не слушал бы, бает столь-те жалобно да тоненько; ну и баяла бы просто без припеву да без растяжки») [10, с. 118]; вякуша («баба вякуша, а любит поговорить») [11, с. 78]; гаркуша; нявгуша; стрекотуша; опакуша («помолчи уж лучше, опакуша») [24, с. 1] др. Пейоративность, просматриваемая в контексте употребления деривата, указывает на значимость адекватного восприятия информации для диалектоносителя, который подвергает языковой стигматизации женщину, в силу характера или строения артикуляционного аппарата не способную к полноценному общению.
Значимой в рамках аксиологического подхода к определению диалектной картины мира носителей русского языка является следующая группа дериватов с формантом уш/а, номинирующих женщину по внешнему виду и опрятности одежды: клуша («одалася клушей, окуталась кувалдой; праздник груша, а в будень клуша») [1, с. 153]; хохлуша; варакуша; лягуша; наря-душа; расхлябуша («расхлябалась она, едва идёт, расхлябуша така, нехороша») [19, с. 298]; толстуша («замуж-то вышла, тол-стуша така стала») [21, с. 213]; колобуша и др.
Если при определении коннотации дериватов в вышеописанных нами группах мы выделяли пейоративность лексем как доминирующий, но не абсолютный признак, то в следующей группе производных слов функция языковой стигматизации форманта уш/а, консолидируясь с семантикой производящих основ, реализована во всех представленных примерах диалектного освоения должного поведения человека, конкретно женщины. Лень, распутство, брезгливость, злость и злоба, нелюдимость, ветреность, нечистоплотность - вот далеко не полный перечень качеств женщины, номинируемой при помощи суффикса уш/а: балуша, потаскуша («и охота тебе къ потаскуше идти?») [3, с. 39б]; разваруша («эка развара!», «вялый, ленивый человек, более баба, разваруша») [1, с.184]; таскуша («у Полины сноха таскуша, дома редко бывает, все где-то слоняется») [20, с. 301]; брезгуша («такой брезгуша, всем моргует», «Марфа-то, она такая брезгуша», «така брезгуша, ни в жистъ посля его не будет исъ») [9, с. 174]; дикуша («дикуша она у нас, кто незнакомый придет, за стол не затащишь») [12, с. 65]; копуша; маракуша; моргуша («баба дура-моргуша: ни ткать, ни прясть, ни чулка связать») [15, с. 257]; мякуша («на мужика и женщину мякуша говорят, вроде ругают так, мякушу всё заставлять надо, сам не может») [16, с. 81]; мяргуша; неркуша («ой, кака неркуша, и все-то нерка ворчит», «Зина неркуша эка, нерковата», «приежжива-ла, дак вижу, что нерковата, а Ганька уж не нагрубит никого», «о, кака неркуша у вас хозяйка, все ворчит») [17, с. 143]; дрызгуша («у ней, у дрызгуши, кругом грязь», «ты что там копаешься, дрыз-гуша») [23, с. 21]; колобуша; бегуша («мало уходили от мужа, так и звали: бегуша»; «така и кличка будет: бегуша») [6, с. 48]; ру-гуша («женился на бабе, вольная она, ругуша такая») [7, с. 575]; хвостуша («бегает, как хвостуша, хвостом вертит эта Катя») [8, с. 710].
Инаковость тематической группы диалектных лексем, номинирующих женщин по их социальной функции, определяется нами исходя из их нейтральной окраски, столь не свойственной дериватам с суффиксом уш/а, обозначающим лицо. На наш взгляд, нейтральная окраска слов в данном случае связана с тем, что поведение женщины в обществе здесь оценивается не в аксиологическом, а в функциональном аспекте, что роднит эту группу с номинациями орудий труда диалектоносителей, также не имеющими эмоционально-ценностной окраски, связанными с метафорическим переносом. К примеру: роговуша («женщина, посылаемая съ приданымъ невесты (со скрутой) въ домъ жениха и служащая при подклете, спальне новобрач-ныхъ») [3, с. 437]; рогоуша («женщина, прислуживающая невесте и дающая ей советы перед первой брачной ночью») [19, с. 126]; плакуша («была бы кутья, а плакуши будут», «голоси всяк по своему покойнику, а плакуша по всем», «плакуши про-
вожали гроб до самого кладбища», «плакуша сидит рядом с невестой, начинает плач») [18, с. 79]; зыкуша; заплакуша («запевала на заплачках, девка, которая водит») [13, с. 323-324]; кликуша; волковуша и др.
Заложенные в диалектной картине мира духовные ценности вербализуются в акте номинации значимых для диалектоноси-теля явлений, предметов окружающей действительности, человеческих качеств. В широком поле потенциальных формантов носитель диалекта интуитивно выбирает тот, который в силу своего лексико-словообразовательного значения способен эксплицировать спектр оценочных суждений, сформированных в соответствии с традиционной системой ценностей. Анализ диалектизмов на словообразовательном уровне позволяет описать фрагмент диалектной картины мира языка. Значимость словообразовательных средств и единиц обосновывается не только в рамках рассмотрения русского национального языка, но и в рамках немецкого, в структуре которого функционирует множество диалектных лексем с яркой оценочностью.
На сегодняшний день немецкий язык существует в нескольких вариантах: 1) литературный, нормативный язык, объединяющий все федеративные земли и служащий для формальной, а также официальной коммуникации; 2) диалекты, наличие которых обусловлено историческими условиями развития языка в целом и государства, территории которого существовали относительно автономно в культурном и социальном контексте. Диалектная неоднородность демонстрирует вариативность немецкого языка, неоформленность концептуальной языковой картины мира, что проявляется на различных языковых уровнях. В качестве примеров подобной неоднородности служат результаты рассмотрения способов номинации «женщины» в немецких диалектах, в которых вариативность проявляет себя не только в использовании специальных лексических единиц, употребляемых представителями преимущественно одного диалектного языкового сообщества, но и в принципах словообразования.
В научном дискурсе принято говорить о том, что немецкий литературный язык тяготеет к словосложению (например, der Seemann (der See + der Mann) - «моряк», die Hausfrau (das Haus + die Frau) - «домохозяйка»), при котором один компонент дополняет значение другого, преобразуя его в самостоятельную лексическую единицу. Отмечается также суффиксация и префиксация как продуктивные способы словообразования, концептуально расширяющиие границы познания того или иного феномена, являющегося частью языковой картины мира. При этом суффиксы могут выступать в качестве конверсионного компонента (der Blut / кровь (существительное) + -ig = blutig / кровавый (прилагательное)), а префиксы и суффиксы - придавать дополнительное значение слову с определённой коннотацией (ruhig / спокойный + un- = unruhig /неспокойный)\), изменять грамматические характеристики лексической единицы в рамках одной части речи (der Tisch /стол (существительное мужского рода) + -chen = das Tischchen / столик (существительное среднего рода).
Подобное явление наблюдается и в диалектных вариантах немецкого языка, в которых используются компоненты словообразовательных моделей, не типичных для литературной нормы. При рассмотрении словообразовательных компонентов на материале анализа диалектизмов, употребляемых для обозначения женщин и формирующих одноимённое концептуальное поле, необходимо отметить, что, в отличие от русского языка, в немецком нет универсальной морфемы, которая привносила бы дополнительный оттенок значения. Коррелирующие с территориальными признаками префиксы и суффиксы видоизменяются, что обусловлено историческим развитием языка, явлением первого и второго перебоев согласных, которые проходили неравномерно в разных регионах и повлияли на становление фонетической системы.
Так, например, в литературном немецком языке уменьшительно-ласкательными суффиксами являются морфемы -chen/-lein, в диалектах же встречаются альтернативные им варианты. Mädchen / литературный (далее лит.- прим. автора), девочка является общеупотребительной лексемой для обозначения девочки или девушки. В качестве диалектного варианта выступают лексемы с суффиксом -l - Madl, Diandl, Dirndl, Deandl / незамужняя молодая девушка в баварском диалекте (далее бав. - прим. автора), который вносит дополнительное значение, определяющее семейное положение женщины. Однако данный суффикс
может выступать в качестве уменьшительно-ласкательного как с положительной (+), так и с отрицательной (-) коннотацией: Kätzchen (лит.) - Kätzl(e) (швабский диалект (далее шваб. -прим. автора)) / кошечка (+); Mäuschen (лит.) - Mäusl(e) (шваб.) / мышка (+); Schätzchen (лит.) / дорогая (+) - Schätzl(e) (шваб.) / дорогуша (-).
К производным следующей словообразовательной диалектной модели относятся существительные, образованные от прилагательных или глаголов, оканчивающиеся на -е. Лексема Quatschen (лит.) / болтать - Quätsche (бав.) / болтушка, женщина, разговаривающая много по пустякам, имеет отрицательную коннотацию. При этом в литературном немецком языке мы встречаем лексему Plaudertasche c тем же значением, но образованную по другой модели - при помощи контракции двух корневых основ plaudern+Tasche. Ehefrau (лит.) / официально замужняя женщина - Oide (бав.) / замужняя женщина с пренебрежительной окраской (возможно, речь идет не об официальном браке, а о формальном проживании с мужчиной). Alte Frau (лит.) / пожилая женщина - Alsche (берлинский) / бабуля, Olle (бер.) / старуха, Bäbe (восточно-средненемецкий) / бабка, Behle (средненемец-кий) / старуха. Все диалектные варианты для обозначения пожилой женщины, оканчивающиеся на -е, определяются как грубые и пренебрежительные. Таким образом, морфема -е в диалектах имеет сниженную стилистическую окраску, она добавляет лексическому значению оттенки оценочности с отрицательной коннотацией.
Как упоминалось выше, для немецкого языка характерным является способ словосложения. В диалектных вариантах такой способ словообразования находит своё функциональное применение диалектоносителями, способствуя обогащению словарного состава жителей региона. Нейтральное по стилистической окраске наименование женщины в немецком языке - die Frau -употребляется как для обозначения биологического пола, так и для официального обращения (вне зависимости от семейного положения), а также выступает в качестве продуктивного словообразовательного компонента в литературном языке и диалектных вариантах. В сочетании с различными корневыми основами концепт «die Frau» приобретает такие дополнительные характеристики, как уточнение, оценочность (мелиоративная и пейоративная), расширяется его полевая структура. Вместе с тем Frauenarbeit (лит.) - Frauenarbad (бав.), Frauenarbeid (шваб.) / женский труд, женская работа; Frauenmantel (лит.) - Frauenmantl (бав.), Frauenmandel (шваб.) / женское пальто. В такого рода примерах нейтральный по своей стилистической окраске словообразовательный компонент изменяет только семантическое значение.
Однако другим словообразовательным компонентом для обозначения женщины является Weib / баба с изначально сниженной стилистической окраской, следовательно, все дериваты, образованные с его помощью, будут стилистически окрашены, восприниматься как оценочные, использоваться при определённых коммуникативных условиях. Vollweib (лит.), Voiweib (бав.) / красотка; Mannweib (лит.), Mannweib (бав.), Mannweib (шваб.) / мужеподобная женщина; Mistweib (лит.), Mischdweib (шваб.) / замарашка.
При рассмотрении примеров со словообразовательными компонентами Frau и Weib следует отметить, что их написание и произнесение в разных диалектах не изменяется, диалектную вариантность написания приобретают исключительно дополняющие контракционные компоненты. Это доказывает универсальность использования лексических единиц die Frau / das Weib как ключевых концептов в развитии культуры народа, что подтверждает наличие неизменяемого компонента Mann, исходное значение которого - «человек, мужчина» - входит в систему базисных лингвокультурных концептов.
Традиции, культурное развитие народа, формирование стереотипности мышления находят своё отражение в национальном языке. Изучение диалектных особенностей помогает детально разобраться в продуктивности использования словообразовательных элементов, понять их природу, выявить закономерности, которые повлияли на становление литературной нормы. Анализ моделей словообразования в компаративистском аспекте (на примере производных диалектизмов русского и немецкого языков) позволил затронуть проблему рассмотрения способов создания оценочности, изучить приёмы, которыми пользуются представители региональных культурных сообществ.
Библиографический список
1. Даль В.И. Толковый словарь живого великорусского языка: в 4 т. Москва: Русский язык, 1998; Т. 1: 699.
2. Ожегов С.И., Шведова Н.Б. Толковый словарь русского языка: 80 000 слов и фразеологических выражений. Москва: А ТЕМП, 2006: 938.
3. Словарь областного вологодского наречия: по рукописи П.А. Дилакторского. Санкт-Петербург: Наука, 2006: 677.
4. Словарь пермских говоров. Пермь: Кн. мир, 2000; 1: 605.
5. Словарь пермских говоров. Пермь: Кн. мир, 2002; 2: 574.
6. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. Санкт-Петербург: Издательство С.-Петерб. ун-та, 1995; 2: 448.
7. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. Санкт-Петербург: Издательство С.-Петерб. ун-та, 2002; 5: 662.
8. Словарь русских говоров Карелии и сопредельных областей. Санкт-Петербург: Издательство С.-Петерб. ун-та, 2005; 6: 989.
9. Словарь русских народных говоров. Москва-Ленинград: Наука, 1968; 3: 362.
10. Словарь русских народных говоров. Москва-Ленинград: Наука, 1969; 4: 358.
11. Словарь русских народных говоров. Москва-Ленинград: Наука, 1970; 6: 360.
12. Словарь русских народных говоров. Москва-Ленинград: Наука,1972; 8: 370.
13. Словарь русских народных говоров. Москва-Ленинград: Наука, 1977; 12: 368.
14. Словарь русских народных говоров. Москва-Ленинград: Наука, 1977; 13: 360.
15. Словарь русских народных говоров. Москва-Ленинград: Наука, 1982; 18: 368.
16. Словарь русских народных говоров. Москва-Лениград: Наука, 1983; 19: 360.
17. Словарь русских народных говоров. Москва-Ленинград: Наука, 1986; 21: 362.
18. Словарь русских народных говоров. Санкт-Петербург: Наука, 1992; 27: 402.
19. Словарь русских народных говоров. Санкт-Петербург: Наука, 2000; 34: 368.
20. Словарь русских народных говоров. Санкт-Петербург: Наука, 2010; 43: 350.
21. Словарь русских народных говоров. Санкт-Петербург: Наука, 2012; 45: 344.
22. Ярославский областной словарь: учебное пособие. Ярославль, 1984; 3: 132.
23. Ярославский областной словарь: учебное пособие. Ярославль, 1985; 4: 146.
24. Ярославский областной словарь: учебное пособие. Ярославль, 1986; 5: 131.
25. Duden. Online-Wörterbuch. Available at: http://www.duden.de/suchen/dudenonline/weib?page=1
26. Respekt-empire. Online Übersetzer Deutsch-Bayerisch. Available at: http://respekt-empire.de/Translator/?page=translateEngine
27. Schwäbisch Übersetzer. Available at: http://www.fh-wedel.de/~si/zettelkasten/etc/schwob.html
28. Pauker. at. Online Übersetzer. Available at: https://www.pauker.at/pauker/?statistik=X
References
1. Dal' V.I. Tolkovyjslovar'zhivogo velikorusskogo yazyka: v 4 t. Moskva: Russkij yazyk, 1998; T. 1: 699.
2. Ozhegov S.I., Shvedova N.B. Tolkovyj slovar' russkogo yazyka: 80 000 slov i frazeologicheskih vyrazhenij. Moskva: A TEMP, 2006: 938.
3. Slovar' oblastnogo vologodskogo narechiya: po rukopisiP.A. Dilaktorskogo. Sankt-Peterburg: Nauka, 2006: 677.
4. Slovar'permskih govorov. Perm': Kn. mir, 2000; 1: 605.
5. Slovar'permskih govorov. Perm': Kn. mir, 2002; 2: 574.
6. Slovar'russkih govorovKarelii isopredel'nyh oblastej. Sankt-Peterburg: Izdatel'stvo S.-Peterb. un-ta, 1995; 2: 448.
7. Slovar' russkih govorov Karelii i sopredel'nyh oblastej. Sankt-Peterburg: Izdatel'stvo S.-Peterb. un-ta, 2002; 5: 662.
8. Slovar' russkih govorov Karelii i sopredel'nyh oblastej. Sankt-Peterburg: Izdatel'stvo S.-Peterb. un-ta, 2005; 6: 989.
9. Slovar'russkih narodnyh govorov. Moskva-Leningrad: Nauka, 1968; 3: 362.
10. Slovar'russkih narodnyh govorov. Moskva-Leningrad: Nauka, 1969; 4: 358.
11. Slovar'russkih narodnyh govorov. Moskva-Leningrad: Nauka, 1970; 6: 360.
12. Slovar'russkih narodnyh govorov. Moskva-Leningrad: Nauka,1972; 8: 370.
13. Slovar'russkih narodnyh govorov. Moskva-Leningrad: Nauka, 1977; 12: 368.
14. Slovar'russkih narodnyh govorov. Moskva-Leningrad: Nauka, 1977; 13: 360.
15. Slovar'russkih narodnyh govorov. Moskva-Leningrad: Nauka, 1982; 18: 368.
16. Slovar'russkih narodnyh govorov. Moskva-Lenigrad: Nauka, 1983; 19: 360.
17. Slovar'russkih narodnyh govorov. Moskva-Leningrad: Nauka, 1986; 21: 362.
18. Slovar'russkih narodnyh govorov. Sankt-Peterburg: Nauka, 1992; 27: 402.
19. Slovar'russkih narodnyh govorov. Sankt-Peterburg: Nauka, 2000; 34: 368.
20. Slovar'russkih narodnyh govorov. Sankt-Peterburg: Nauka, 2010; 43: 350.
21. Slovar'russkih narodnyh govorov. Sankt-Peterburg: Nauka, 2012; 45: 344.
22. Yaroslavskij oblastnoj slovar': uchebnoe posobie. Yaroslavl', 1984; 3: 132.
23. Yaroslavskij oblastnoj slovar': uchebnoe posobie. Yaroslavl', 1985; 4: 146.
24. Yaroslavskij oblastnoj slovar': uchebnoe posobie. Yaroslavl', 1986; 5: 131.
25. Duden. Online-Wörterbuch. Available at: http://www.duden.de/suchen/dudenonline/weib?page=1
26. Respekt-empire. Online Übersetzer Deutsch-Bayerisch. Available at: http://respekt-empire.de/Translator/?page=translateEngine
27. Schwäbisch Übersetzer. Available at: http://www.fh-wedel.de/~si/zettelkasten/etc/schwob.html
28. Pauker. at. Online Übersetzer. Available at: https://www.pauker.at/pauker/?statistik=X
Статья поступила в редакцию 20.10.17
УДК 811.35
Galaeva L.Kh., Cand. of Sciences (Philology), senior lecturer, Department of Ingush Language, Ingush State University (Magas,
Russia), E-mail: [email protected]
METHODS OF NOMINATION OF FRUIT TREES AND BUSHES IN THE INGUSH LANGUAGE. The article discusses the category of fruit trees and bushes in the Ingush language. Name of a plant, like any other object of the human reality, establishes a link between the plant and its name. It is possible to allocate two stages in the nomination process: 1) the selection of motivated signs of a number of possible ones, i.e. the sign, underlying the basis of word motivation, and 2) the selection on the basis of a motivated sign of a language form. As a result of the test material analysis, the author has identified the most productive methods of nomination of plants in the Ingush language.
Key words: names of trees; names of bushes, phytonyms, branch vocabulary, methods of nomination.
Л.Х. Галаева, канд. филол. наук, доц. каф. ингушского языка, Ингушский государственный университет, г. Магас,
E-mail: galaeva- [email protected]
