CC BY
214
Вестник Омского университета. Серия «Право». 2016. № 1 (46). С. 158-165.
УДК 347
ДЕНЕЖНОЕ ТРЕБОВАНИЕ КАК ПРЕДМЕТ ДОГОВОРА ФИНАНСИРОВАНИЯ ПОД УСТУПКУ ДЕНЕЖНОГО ТРЕБОВАНИЯ: НЕКОТОРЫЕ ВОПРОСЫ
THE MONETARY CLAIM AS A SUBJECT-MATTER OF THE FACTORING CONTRACT:
SOME ISSUES
Д. В. БОНДАРЕНКО (D. V. BONDARENKO)
Рассматриваются некоторые вопросы понятия денежного требования как предмета договора финансирования под уступку денежного требования в контексте концепции денежного обязательства. Исследуется вопрос о возможности уступки клиентом требования о предоставлении кредита. Также анализируются вопросы оборотоспособности денежных требований.
Ключевые слова: денежное требование; договор финансирования под уступку денежного требования; денежное обязательство; оборот денежных требований.
This article discusses some issues of the notion monetary claim as a subject-matter of the factoring contract within the context of a monetary obligation. In the article is investigated a question about the possibility of concessions to the customer requirements for a bank loan. Also the author analyzes the questions of turnover monetary claim.
Key words: monetary claim; the factoring contract; monetary obligation; turnover of monetary claims.
Денежное требование, подлежащее уступке в рамках договора факторинга, всегда находилось в фокусе научных исследований договора финансирования под уступку прав денежного характера, поскольку признавалось и признается своего рода «несущей» юридической категорией данной договорной конструкции. Согласно дефинитивному законоположению ст. 824 ГК РФ в рамках договора факторинга финансовому агенту уступаются исключительно денежные требования. Для определения содержания и объема понятия «денежное требование» необходимо обратиться к категории «денежное обязательство».
Само понятие денежного обязательства неоднозначно трактуется в научной литературе. Условно можно выделить два подхода к определению денежного обязательства: широкий и узкий. Согласно первому денежное обязательство следует рассматривать как обязательство, связанное с передачей определенной денежной суммы [1]. Узкий подход к квалификации денежного обязательства зиж-
© Бондаренко Д. В., 2016
дется на привлечении дополнительного критерия - цели передачи денежных средств, а именно, направленности на погашение денежного долга [2]. Такое определение денежного обязательства было воспринято и судебной практикой. В частности, в совместном Постановлении Пленумов ВС РФ и ВАС РФ от 8 октября 1998 г. № 13/14 денежное обязательство рассматривается как обязательство, «в силу которого на должника возлагается обязанность уплатить деньги», используемые «в качестве средства платежа, средства погашения денежного долга» [3]. Таким образом, круг денежных обязательств сужается авторами данного подхода до долговых денежных обязательств. При этом за скобками остаются такие обязательства, как обязательства по предоставлению кредита, аванса, суммы предоплаты. Подобное смещение акцентов долгое время превалировало в научном дискурсе и повлияло на формирование единообразной судебной практики относительно денежных обязательств.
Однако нельзя не заметить условность выделения юридического понятия «долговое денежное обязательство». В цивилистике, как правило, категория «долг» понимается как юридическая обязанность субъекта совершить какое-либо действие в пользу правомочной стороны [4]. Именно в таком значении данное понятие употребляется в ряде статей ГК РФ (например, ст. 203, 323, 391, 415 ГК РФ). В этом плане обязательства по предоставлению кредита, аванса, суммы предоплаты также являются долговыми обязательствами, поскольку соответствующие обязанности есть не что иное, как долги, долженствования. Исполнение указанных обязанностей погашает денежный долг обязанной стороны.
Считаем, что квалифицирующим признаком, позволяющим выделять самостоятельную юридическую категорию денежного обязательства, обладающую определенными особенностями правового режима, является в первую очередь предмет обязательства - денежные средства.
А. Г. Карапетов классифицирует денежные обязательства на просто обязанность уплатить деньги и дебиторскую задолженность. Последняя является бесспорным правом кредитора, при этом подразумевается и право истребовать исполнение по суду, т. е. данная задолженность находится в сфере действия принципа реального исполнения. Дебиторская задолженность как бесспорное право кредитора имеет место при отсутствии на стороне кредитора существенных обязанностей, встречных по отношению к долгу должника. Кредитор уже выполнил все то, что требовалось от него по договору (страхователь уплатил страховую премию, комитент передал вещь на комиссию и т. п.), и больше от него ничего в данной части договора не требуется: у него имеется лишь «чистое» право требования [5].
Применительно к первой разновидности денежных обязательств (к коим относятся обязательства выдачи кредита, уплаты аванса) автор указывает, что возможность принудительного требования об их исполнении в натуре ограничена. Это ограничение является специальным правилом, сфера действия которого затрагивает только взаимные обязательства с наличием встречной обусловленно-
сти исполнения контрагентами своих обязательств. По мнению ученого, там, «где кредитор сам еще не приступил к исполнению и ему, собственно, нечего терять, неразумно предоставлять ему такое средство защиты, как иск об исполнении в натуре. Ведь кредитор еще либо вовсе не понес никаких затрат, либо понес незначительные, связанные с приготовлением расходы, которые могут быть легко покрыты взысканием убытков. Заставляя должника исполнить обязанность в натуре, кредитор в этом случае принудительно втягивает контрагента против его воли в сложный и построенный на доверии сторон процесс исполнения обязательства» [6]. Автор аргументирует свои выводы, также ссылаясь на законоположения ст. 328 ГК РФ, утверждая, что в тех договорных отношениях, где присутствуют взаимообусловленные обязанности и должник по обязательству, которое должно было исполняться первым по времени, не исполняет его в срок, должник по встречному обязательству не вправе требовать исполнения в этом случае, а ограничен возможностями, предоставленными ст. 328 ГК РФ (приостановление / отказ и убытки).
Следует заметить, что судебная практика также всегда тяготела к подобному ограничительному подходу в отношении возможности требовать исполнения, когда кредитор еще не исполнил своих обязанностей по договору [7]. В итоге указанная идея нашла воплощение в новой норме п. 3 ст. 328 ГК РФ, которая устанавливает следующее диспози-тивное правило: «Ни одна из сторон обязательства, по условиям которого предусмотрено встречное исполнение, не вправе требовать по суду исполнения, не предоставив причитающегося с нее по обязательству другой стороне». По мнению разработчиков, внесенное изменение необходимо для установления справедливого экономического баланса интересов сторон двусторонних обязательств.
Подобная правовая позиция вызывает недоумение. Как справедливо замечает П. Малахов, субъективное право, лишенное возможности защиты, не может считаться правом. По его мнению, «право требовать предоставления суммы кредита является субъективным правом, обладающим, в частности, и таким свойством, как обеспеченность принудительной силой государст-
ва» [8]. Заключенный договор порождает обязательства, в силу которых в соответствии со ст. 307 ГК РФ одно лицо (должник) обязано совершить в пользу другого лица (кредитора) определенное действие либо воздержаться от определенного действия, а кредитор имеет право требовать от должника исполнения его обязанности. Гражданское законодательство исходит из правила обязательности договорных условий, закрепляя принцип надлежащего исполнения обязательства (ст. 309 ГК РФ). Однако если ГК РСФСР исходил из принципа безусловного реального исполнения обязательств, то, как отмечают исследователи, действующий Гражданский кодекс РФ с учетом изменившихся экономических условий не закрепляет данный принцип в качестве генерального, общеобязательного [9]. Действительно, ГК РФ устанавливает различные изъятия из указанного принципа. Упомянутое выше нововведение свидетельствует о значительной девальвации принципа реального исполнения обязательства и в определенной мере выхолащивании принципа надлежащего исполнения обязательства. Указанная тенденция вызывает некоторые опасения в силу поощрения возможности оппортунистического поведения должника, риска подрыва институциональных условий для соблюдения договорной дисциплины и обеспечения доверия между сторонами договора и, соответственно, дестабилизации гражданского оборота. Апелляция ученых к возможности успешной замены требования реального исполнения обязательства иском о возмещении убытков представляется неубедительной в связи с существованием в практике отечественных судов проблемы систематической недокомпен-сации убытков кредитора. Тем более, часто ущерб интересам кредитора в принципе не квантифицируем в денежное выражение.
Возвращаясь к предмету договора финансирования под уступку денежного требования, возьмем на вооружение словоупотребление А. Г. Карапетова «дебиторская задолженность» как «чистое» право требования, имеющее место при отсутствии на стороне кредитора существенных обязанностей, встречных по отношению к долгу должника. Буквальное прочтение законоположения ст. 824 ГК РФ дает основание относить
к предмету договора факторинга исключительно «дебиторскую задолженность» в вышеуказанном значении. В данной норме обозначено, что финансовый агент передает или обязуется передать клиенту денежные средства в счет денежного требования клиента к третьему лицу, вытекающего из предоставления клиентом товаров, выполнения им работ или оказания услуг третьему лицу, а клиент уступает или обязуется уступить финансовому агенту это денежное требование. Такой вывод следует из семантического и грамматического анализа словосочетания «вытекающее из предоставления клиентом товаров, выполнения им работ или оказания услуг третьему лицу». Более того, из второй части нормативной дефиниции договора («клиент уступает или обязуется уступить финансовому агенту это денежное требование») следует, что и в целом круг денежных требований как материального предмета договора исчерпывается исключительно «дебиторской задолженностью». Однако такое сужение предмета договора не только неоправданно с политико-правовой и экономической точки зрения, но и не согласуется с иными положениями гл. 43 ГК РФ. Так, п. 1 ст. 826 ГК РФ иным образом определяет предмет договора, включая в него как существующие, так и будущие денежные требования. Рассуждая a fortiori, можно с уверенностью заключить, что предмет данного договора не ограничивается «дебиторской задолженностью». Предметом соглашения о финансировании под уступку денежного требования могут быть также требования об исполнении обязанности «просто уплатить деньги» (в вышеупомянутом значении). Последние включают в себя требования об уплате аванса, предварительной оплаты, предоставления кредита.
Отдельно необходимо остановиться на вопросе о возможности уступки клиентом требования о предоставлении кредита. Существо субъективного права требования предоставления кредита предполагает, что его передача другому лицу не может не влиять на правовое положение заемщика, заключившего кредитный договор с банком. Целевая направленность кредитного договора состоит в предоставлении заемщику возможности пользоваться кредитными денежными средствами в течение согласованного срока кре-
дитования и уплате процентов банку за такое пользование. С момента получения заемщиком денег по кредитному договору на него возлагаются обязанности возвратить полученную сумму и уплатить проценты на нее. Сущность кредитных отношений заключается в том, что движение денег происходит на условиях возвратности. Как справедливо отмечает С. К. Соломин: «Обязанность возврата предоставленной суммы денежных средств отличает банковский кредит от других категорий товарно-денежных правоотношений... Достижение экономической цели предоставления кредита, а именно переноса права собственности на денежные средства. определяет дальнейшую необходимость возврата кредита» [10]. Иное сущностное условие банковского кредитования состоит в его платности. Ввиду присущему деньгам экономическому свойству абсолютной полезности гражданское законодательство устанавливает ключевое правило платности пользования участниками гражданского оборота чужими денежными средствами, которое находит свое выражение в установлении обязанности такого пользователя оплатить предоставленную ему возможность пользования в форме процентов. Логично, что возврат кредита и уплату процентов должно осуществлять именно то лицо, которое непосредственно пользовалось предоставленными ему денежными средствами. В этой связи при уступке требования предоставления кредита цессионарий становится непосредственным заемщиком, поскольку именно ему банк впоследствии выделяет денежные средства, рассчитывая на их возврат и уплату процентов за пользование. Таким образом, особенности механизма возникновения, а также структуры прав и обязанностей сторон с необходимостью предполагают, что уступка «первичного» права требования предоставления кредита влияет на субъектный состав кредитного договора. Подобная «интерференция» первичного кредитного обязательства и договора-основания обусловлена существом кредитного договора.
Кроме того, как утверждает С. К. Соломин: «При уступке права требования предоставления кредита ни первоначальный, ни последующий заемщик не смогут обогатиться, получить какой-либо дополнительный доход
за счет такой уступки. Право требования предоставления кредита не может быть продано, поскольку реализация права на получение кредита, хотя и связана с получением денежных средств в обусловленном кредитным договором размере, создает на стороне заемщика долг, подлежащий возврату через определенный промежуток времени в размере, превышающем полученный кредит. Само право требования получения кредита как таковое не имеет реальной стоимости: должник (банк), исполнив свою обязанность по предоставлению кредита, займет место кредитора в обязательстве по его возврату и уплате процентов» [11].
В силу изложенной специфики денежного требования предоставления кредита возможность его уступки в рамках договора факторинга представляется весьма сомнительной. Такая уступка противоречит существу факторинговых отношений, предполагающих обмен благами на взаимовыгодных началах. Фактор осуществляет финансирование клиента с целью получения обязательственных прав, реализация которых приведет к восстановлению его имущественной сферы (и ее приращению в известных случаях). Получение денежных средств в результате инкассации переданной задолженности - одна из конечных целей фактора. Последующий возврат таких денежных средств не отвечает интенциональному и функциональному аспекту деятельности финансового агента как стороны договора факторинга. Однако это не исключает допустимость уступки требования предоставления кредита факторинговой компании в рамках иного, нефакторингового договора.
Не любое денежное требование договорного характера может быть свободно передано в рамках договора финансирования под уступку прав требований исполнения в денежной форме. Ограничения на уступку тех или иных обязательственных прав могут быть установлены как императивными нормами закона, так и актами частной воли. Так, ст. 383 ГК РФ содержит запрет передачи требований, неразрывно связанных с личностью кредитора, в частности требований об алиментах и о возмещении вреда, причиненного жизни или здоровью. Запрет уступки таких требований, именуемых в литературе «высо-коперсонифицированными», абсолютен и не
может быть аннулирован соглашением кредитора и должника. Перечень субъективных прав, неразрывно связанных с личностью кредитора, не исчерпывается обозначенными в законе требованиями об алиментах и о возмещении вреда, причиненного жизни или здоровью. Неразрывность имущественного права с личностью кредитора предполагает, что такое право может принадлежать только одному лицу и быть реализованным только им. В целях квалификации отдельных требований в качестве высокоперсонифицирован-ных наукой предложены следующие критерии. Так, К. П. Победоносцев указывал: «Если оказывается, что содержание требования, обязательства так неразрывно связано с личностью, что с переменой ее само изменяется, в таком случае передача нарушает значение обязательства» [12]. Иначе говоря, передача требований, неразрывно связанных с личностью кредитора, может изменить само содержание обязательства. Л. А. Новоселова утверждает, что «основным критерием... является связь цели установления обязательства с его субъектным составом. О невозможности уступки можно говорить в тех случаях, когда изменение лица на стороне кредитора приводит к результату, существенно отличающемуся от результата, преследуемого при установлении обязательства» [13]. С. К. Соломин отмечает, что такие права могут быть реализованы только кредитором, а его исчезновение влечет погашение этих прав [14]. «Неразрывность конкретного субъективного права с личностью кредитора определяет действительность этого права. Управомочен-ное лицо характеризуется не только наличием конкретного субъективного права, но и индивидуальными характеристиками, которые присущи только для одного конкретного индивидуума» [15]. Таким образом, в целях установления строго личного характера конкретного денежного требования необходимо брать во внимание личные характеристики управомоченной стороны, определяющие персональный характер обязательства, а также его существо. Определение критериев вы-сокоперсонифицированности требований важно с учетом того, что сделка, совершенная с нарушением запрета их цедирования, является ничтожной как посягающая на публичные интересы [16].
С личностью кредитора связано также ограничение оборота субъективных гражданских прав, установленное в п. 2 ст. 388 ГК РФ: «Не допускается без согласия должника уступка требования по обязательству, в котором личность кредитора имеет существенное значение для должника». В данном случае ограничение цессии зависит от усмотрения частного лица - должника. Данное изъятие из оборотоспособности требований базируется на наличии особой связи между кредитором и должником и в первую очередь направлено на защиту интересов последнего. Однако само понятие существенности значения личности кредитора для должника весьма размытое, формально неопределенное, что обусловливает необходимость его интерпретации в процессе осуществления правоприменительной деятельности с учетом конкретных обстоятельств дела и в полной зависимости от уровня профессионального правосознания субъекта правоприменения. В связи с этим исследователи выражают обеспокоенность излишней абстрактностью данного понятия и неоднозначностью его объема и содержания. Так, В. В. Байбак отмечает нецелесообразность включения в закон ограничения оборотоспособности требований, построенного лишь на оценочной категории. По его мнению, «рассматриваемая норма опасна тем, что открывает двери практически неограниченному судейскому усмотрению». При этом автор верно замечает, что судебная практика, сложившаяся в ходе применения данного законоположения, противоречива и потому не может служить надежным ориентиром [17]. Примечательно, что положение п. 2 ст. 388 ГК РФ совсем недавно стало предметом рассмотрения Конституционного Суда Российской Федерации. Определением Конституционного Суда России от 25 сентября 2014 г. № 2003-О отказано в принятии к рассмотрению жалобы, в которой утверждалось, что граждане лишаются возможности судебной защиты своих прав, поскольку в данном законоположении не указано, при каких именно обстоятельствах личность кредитора имеет существенное значение для должника, а неопределенность нормативного содержания оспариваемого положения приводит к его противоречивому толкованию и произвольному применению. Как отмечено
Конституционным Судом России, оспариваемое положение ст. 388 ГК РФ, позволяя суду в рамках дискреционных полномочий определять, имеет ли личность кредитора существенное значение для должника в спорном правоотношении, направлено на защиту интересов сторон в обязательстве и не может расцениваться как нарушающее конституционные права заявителя, перечисленные в жалобе [18]. Безусловно, использование оценочных категорий в законе во многих случаях оправдано. Ведь установленные нормативные модели не могут вобрать в себя все многообразие общественных отношений. Обоснованное использование законодателем оценочных понятий обеспечивает необходимую степень гибкости гражданско-правового регулирования в условиях высокой вариативности существующих жизненных ситуаций. Эластичность подобных абстрактных норм позволяет правоприменителю осуществлять индивидуализированное ситуационное регулирование отношений сторон с учетом специфики конкретных случаев. Однако непоследовательность судебной практики в конкретизации рассматриваемого понятия побуждает обращаться к существующим научным наработкам по данному вопросу. Так, Л. А. Новоселова указывает: «Во многих случаях для должника значение личности кредитора определяется особенностями его правового статуса и (или) характером его участия в правоотношении. Как отмечает Е. Г. Комиссарова, связь обязательства с личностью кредитора может обусловливаться субъективными факторами, что зависит от индивидуальности обязательства и личных качеств кредитора и должника» [19]. В Комментарии к ГК РФ отмечается, что в случае, указанном в п. 2 ст. 388 ГК РФ, связь существует между должником и кредитором, и эта связь может как иметь формально-правовой характер (должник и кредитор являются родственниками, например), так и не быть формализованной [20]. С учетом процитированных подходов квалификация существенности для должника личности кредитора должна базироваться на анализе особенностей отношений сторон и содержания обязательства, выявлении обоснованного интереса должника в сохранении своей относительной связи с конкретным кредитором. Цессионная сдел-
ка, совершенная без получения разрешения должника, когда получение такого разрешения является обязательным в силу соответствующего договора, может быть признана недействительной на основании п. 1 ст. 173.1 ГК РФ [21]. Мы придерживаемся признания позитивной роли исследуемого ограничения оборота имущественных прав, принимая во внимание существенную рестрикцию возможностей по договорному установлению препятствий для неконтролируемой уступки прав требования (п. 2 ст. 382, п. 3 ст. 388 ГК РФ).
Ранее действовавшая редакция ст. 382 и 388 ГК РФ устанавливала правило о допустимости договорного запрета и ограничения уступки всех видов требования. При этом законом устанавливались два изъятия из такого правила: уступка требования, совершенная вопреки договорному запрету, признавалась действительной только в рамках договора факторинга (ст. 828 ГК РФ) и договора комиссии (уступка прав комитенту по сделке в случае неисполнения третьим лицом сделки, заключенной с ним комиссионером, п. 3 ст. 993 ГК РФ).
Масштабная реформа части первой Гражданского кодекса РФ привнесла довольно серьезные изменения в регулирование передачи прав требования. Пункт 3 ст. 388 ГК РФ блокирует договорные запрет или ограничение уступки требования по любому денежному обязательству. Если в редакции Федерального закона от 21 декабря 2013 г. № 367-ФЗ данное положение парализовало лишь договорные запрет и ограничение уступки требований по денежному обязательству, связанному с осуществлением его сторонами предпринимательской деятельности, то Федеральный закон от 8 марта 2015 г. № 42-ФЗ «О внесении изменений в часть первую Гражданского кодекса Российской Федерации» лишил абсолютной силы соответствующее соглашение между должником и кредитором в отношении любых денежных требований. Изначальный посыл разработчиков создать максимально благоприятные условия для коммерческого оборота денежных требований, дифференцировав правила уступок прав из сделок типа Ь2Ь (сделок между предпринимателями) и иных сделок, был дезавуирован закреплением безусловной возможности уступки всякого
денежного требования. Подобное игнорирование воли должника несколько нивелируется классическим предписанием о возможности использования модели компенсационной защиты интересов должника: «Кредитор (цедент) не освобождается от ответственности перед должником за данное нарушение соглашения» (п. 3 ст. 388 ГК РФ).
Несмотря на направленность указанного нововведения на стимулирование оборота наиболее ликвидных имущественных прав -денежных требований и развития практики рефинансирования, данное законодательное решение вызывает некоторые опасения. Участники оборота свободны в установлении своих прав и обязанностей на основе договора, они приобретают и осуществляют свои гражданские права своей волей и в своём интересе. При заключении договора и наполнении его содержанием стороны конструируют права и обязанности, исходя из собственных интересов, потребностей, преследуемых целей и возможностей. Соответственно, стороны могут придать созданному ими праву и свойство неотчуждаемости. Их воля направлена на ограничение или запрет оборота соответствующего права, на консервацию субъектного состава обязательства. Побудительными причинами к формированию такой воли могут служить различные факторы: особенности формата отношений сторон, нежелание должника столкнуться с не отличающимся добросовестностью новым кредитором (чаще всего с коллекторским агентством), предвидение определенных неудобств бухгалтерского плана и др. Таким образом, договор придает силу разумным ожиданиям договаривающихся сторон. Каждая из сторон обязана неукоснительно соблюдать условия договора. Вместе с тем новая редакция п. 3 ст. 388 ГК РФ декларирует возможность беспрепятственного нарушения договорных условий и попрания интересов должника, тем самым поощряя волюнтаризм и оппортунизм кредитора. В условиях уже отмеченной ранее проблемы хронической недокомпенсации пострадавшей от нарушения договора стороны подобный законодательный подход представляется не в полной мере обоснованным. Тем более, ценность нарушенного интереса в сохранении статуса-кво в контексте субъектного состава договора часто невозможно изме-
рить с финансовой точки зрения в силу присущей ему субъективности. Следует согласиться со следующими словами А. Г. Карапе-това: «Общество, которое не основано на доверии, обречено на упадок, и трудно представить себе развитие экономики в стране, в которой считается нормой неисполнение договорных обязательств. Социальный капитал (в форме межличностного доверия) очень легко растерять, но крайне трудно накопить. Окончательное закрепление в праве идеи о том, что нарушать договор допустимо тогда, когда должник готов возместить убытки кредитору, в долгосрочной перспективе может оказать разрушающее воздействие и на эти социальные нормы. Последствия такой эрозии деловой морали, в основе которой столетиями лежала идея святости договора и аморального характера неверности своему слову, и подрыва институциональных условий обеспечения межличностного доверия труднопредсказуемы. Хотя бы поэтому договорное право не должно проводить в жизнь теорию эффективного нарушения, пропагандировать идею о целесообразности осуществления нарушения договора и, соответственно, не должно стремиться принципиально ограничивать права пострадавшего от нарушения договора кредитора лишь взысканием компенсационных убытков» [22].
Нельзя не акцентировать внимание на такой негативной составляющей рассматриваемого законодательного решения, как беспрепятственная возможность вторжения в договорные отношения на стороне кредитора любого субъекта, в том числе отличающейся недобросовестными методиками работы кол-лекторской организации. В условиях отсутствия институциональной основы деятельности коллекторских агентств, а также контроля за ними со стороны уполномоченного государственного органа возможность передачи таким лицам дебиторской задолженности в обход достигнутой договоренности сторон может привести к масштабному нарушению прав и интересов должников. Одной из широко обсуждаемых проблем последнего десятилетия является практически безнаказанное использование коллекторами нецивилизованных методов взыскания задолженности и, соответственно, отсутствие должной защищенности дебиторов. В этой связи норма п. 3 ст. 388 ГК
РФ видится преждевременной. Представляется целесообразным внести изменения в п. 3 ст. 388 ГК РФ, усилив защиту интересов должника, с одновременным принятием профильного нормативно-правового акта, регулирующего деятельность коллекторских агентств. Так, п. 3 ст. 388 ГК РФ предлагается дополнить следующим положением:
«Сделка по уступке может быть признана недействительной по иску должника только в случае, когда доказано, что другая сторона сделки знала или должна была знать об указанных ограничении или запрете, и такая уступка привела или может привести к причинению существенного вреда правам и (или) законным интересам должника».
1. Иоффе О. С. Избранные труды : в 4 т. Обязательственное право. - СПб. : Юрид. центр Пресс, 2004. - Т. 3. - С. 134 ; Белов В. А. Денежные обязательства. - М., 2001. - С. 14.
2. Новоселова Л. А. Проценты по денежным обязательствам. - М. : Статут, 2003. - С. 24 ; Тирская Е. В. Категория денежного долга в гражданском праве России : дис. ... канд. юрид. наук. - М., 2004. - С. 30-32 ; Бакуе-ва М. Г. Исполнение денежных обязательств по российскому гражданскому праву : дис. ... канд. юрид. наук. - Тюмень, 2005. - С. 36-37.
3. О практике применения положений Гражданского кодекса Российской Федерации о процентах за пользование чужими денежными средствами : Постановление Пленума ВС РФ и Пленума ВАС РФ от 8 октября 1998 г. № 13/14 (в ред. Постановления от 4 декабря 2000 г. Пленума ВАС РФ № 34 и Пленума ВАС РФ № 15). - Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».
4. Соломин С. К., Соломина Н. Г. Прекращение обязательства по российскому гражданскому праву : теоретический очерк. - М. : Юстиц-информ, 2014. - С. 90.
5. Карапетов А. Г. Иск о присуждении к исполнению обязательства в натуре. - М. : Статут, 2003. - С. 132.
6. Там же.
7. Обзор практики разрешения споров, связанных с прекращением обязательств зачетом встречных однородных требований : Информационное письмо Президиума ВАС РФ от 29 декабря 2001 г. № 65. - П. 11. - Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс» ; Обзор судебной практики разрешения споров, связанных с применением положений Гражданского кодекса Российской Федерации о кредитном договоре : Информационное письмо Президиума ВАС РФ от 13 сентября 2011 г.
№ 147. - П. 11. - Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».
8. Малахов П. Уступка права требования по кредитному договору // ЭЖ-Юрист. - 2005. - № 39.
9. Яковлев В. Ф. Избранные труды. Гражданское право: История и современность. - Кн. 1, т. 2.
- М. : Статут, 2012. - Доступ из справ.-право-вой системы «КонсультантПлюс».
10. Соломин С. К. Банковский кредит: проблемы теории и практики. - М. : Юстицинформ, 2009. - Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».
11. Там же.
12. Победоносцев К. Курс гражданского права. Третья часть. Договоры и обязательства. - М., 1880. - С. 14-15.
13. Новоселова Л. А. Проценты по денежным обязательствам. - С. 24.
14. Соломин С. К. Указ. соч.
15. Там же.
16. О применении судами некоторых положений раздела I части первой Гражданского кодекса Российской Федерации : Постановление Пленума ВС РФ от 23 июня 2015 г. № 25. - П. 75.
- Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».
17. Байбак В. В. К вопросу об оборотоспособности обязательственных требований // Арбитражные споры. - 2005. - № 1 (29). - С. 101-118.
18. Об отказе в принятии к рассмотрению жалобы гражданина Фишера Александра Владимировича на нарушение его конституционных прав положением статьи 388 Гражданского кодекса Российской Федерации : Определение Конституционного Суда РФ от 25 сентября 2014 г. № 2003Ю. - Доступ из справ.-право-вой системы «КонсультантПлюс».
19. Новоселова Л. А. Сделки уступки права (требования) в коммерческой практике. Факторинг. - М. : Статут, 2003. - Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».
20. Агешкина Н. А. и др. Комментарий к Гражданскому кодексу Российской Федерации. Часть первая от 30 ноября 1994 г. № 51-ФЗ (постатейный). - Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».
21. Постановление Пятнадцатого арбитражного апелляционного суда от 1 августа 2014 г. № 15АП-9793/2014 по делу № А53-3043/2014.
- Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс» ; Постановление Девятого арбитражного апелляционного суда от 11 ноября 2015 г. № 09АП-46010/2015-ГК по делу № А40-39809/15. - Доступ из справ.-правовой системы «КонсультантПлюс».
22. Карапетов А. Г. Модели защиты гражданских прав: экономический взгляд // Вестник экономического правосудия Российской Федерации.
- 2014. - № 11. - С. 24-80 ; № 12. - С. 24-73.
