Darius versus Xerxem: образы Дария I и Ксеркса в древнеперсидских надписях и в произведениях Эсхила и Геродота Текст научной статьи по специальности «История и археология»

УДК 93

Darius versus Xerxem: образы Дария I и Ксеркса в древнеперсидских надписях и в произведениях Эсхила и Геродота

Э. В. Рунг, Е. А. Чиглинцев

Eduard_Rung@mail.ru; Evgueni.Tchiglintsev@kpfu.ru Казанский (Приволжский) федеральный университет, Казань, Россия

Аннотация. В статье рассматривается саморепрезентация персидских царей Дария I и Ксеркса в древнеперсидских надписях, также репрезентация их образов в античной традиции, представленной драматургом Эсхилом и историком Геродотом. На основании рассмотренного материала были сделаны выводы о том, что, если в древнеперсидских текстах оба царя изображались равновеликими, один выступал соратником и последователем другого, то в античной традиции, напротив, наблюдалась поляризация образов Дария и Ксеркса, когда один противопоставлялся другому. Наиболее очевидным такая поляризация выступает в драме Эсхила «Персы», где Дарий идеализируется, а Ксеркс представлен ответственным за все неудачи и поражения персов в войнах с греками. Геродот, однако, сравнивает Дария и Ксеркса только в некоторых случаях, так что в целом противопоставление двух царей друг другу менее очевидно, чем в случае с Эсхилом. Между тем, вполне заметно, что образ Ксеркса в труде Геродота гораздо более предосудительный и негативный, чем образ Дария. Но вот что объединяет Эсхила и Геродота в их представлении этих двух персидских царей, так это то, что Дарий изображается более администратором, чем воином, Ксеркс в представлении обоих авторов был воином par excellence.

Ключевые слова: Дарий, Ксеркс, Эсхил, Геродот, образ, репрезентация.

Для цитирования: Рунг Э. В., Чиглинцев Е. А. Darius versus Xerxem: образы Дария I и Ксеркса в древнеперсидских надписях и в произведениях Эсхила и Геродота. Известия Общества археологии, истории и этонографии при Казанском университет. 2018;38(3-4):118-158.

Благодарности: Исследование выполнено при финансовой поддержке РГНФ в рамках научного проекта № 15-01-00353 «Рецепция античности: современные историографические и социокультурные практики».

Darius versus Xerxem: the images of Darius I and Xerxes in old-persian inscriptions and in the works of Aeschylus and Herodotus

E. Rung, E. Chiglintsev

Eduard_Rung@mail.ru; Evgueni.Tchiglintsev@kpfu.ru Kazan Federal University, Kazan, Russia

Abstract. This article considers an development of Persian Kings Darius I and Xerxes images in Persia and Ancient Greece. The authors of this article deals with self-representation of these monarchs in their inscriptions as well as perception of them in the ancient tradition represented by Aeschylus and Herodotus. It is concluded that though Darius and Xerxes represented themselves as equals to one another, they were perceived in ancient tradition as opposite persons. It was more evident in Aeschylus' Persians who has idealized Darius and represented Xerxes as person mainly responsible for all misdeeds and failures of the Persians in their campaign against the Greeks. Herodotus contrasted Xerxes with Darius only on few specific occasions, so the opposition between two Persian kings is less evident than in Aeschylus' play. Meanwhile Herodotus' image of Xerxes is much more prejudiced and negative than Darius' one. However there is a similar feature in the representation of both Persian kings by Aeschylus and Herodotus: Darius is depicted as an

administrator more than a warrior, Xerxes was a warrior par excellence.

Keywords: Darius, Xerxes, Aeschylus, Herodotus, image, representation

For citation: Eduard V. Rung, Evgeniy A. Chiglintsev. Darius versus Xerxem: the images of Darius I and Xerxes in old-persian inscriptions and in the works of Aeschylus and Herodotus. Proceedings of the Society for Archaeology, History and Ethnography at the Kazan University. 2018;38(3-4):118-158. (In Russ.)

Acknowledgements: Russian Foundation for Humanities, project № 15-01-00353 "Reception of antiquity: contemporary historiographical and cultural practices".

Работа посвящена образам великих персидских царей Дария и Ксеркса в сравнительном ракурсе по отношению друг к другу. В статье будут рассмотрены саморепрезентация этих царей в монументальных древнеперсидских надписях, созданных по их заказу и с целью их прославления, репрезентация в античной традиции, представленной произведениями великих греческих современников - драматурга Эсхила и «отца истории» Геродота. Выбор последних объясняется, во-первых, тем, что в «Персах» Эсхила и в «Истории» Геродота Дарий и Ксеркс были одними из основных героев повествования, и материал этих двух источников дает возможность выявить образы этих царей с наибольшей полнотой, и, во-вторых, тем, что эти два произведения принадлежали к разным жанрам древнегреческой литературы, а это, в свою очередь, позволяет рассматривать образы Дария и Ксеркса более репрезентативно.

Образы Дария и Ксеркса полностью выпадают из поля зрения греческих поэтов, посвятивших свои произведения тематике Греко-персидских войн, и, прежде всего, сохранившиеся поэмы Симонида Кеосского и Тимофея Милетского акцентировали внимание на персах как на некой «безликой» угрозе грекам 1. Конечно, отдельные ссылки на деятельность

1 О поэтическом восприятии Греко-персидских войн см.: Рунг 2007, 149-153. Об этих авторах: Molyneux 1992; Boedeker, Sider 2001; Hordern 2002.

этих царей встречаются в других произведениях древнегреческой литературы классического периода, однако, ни в одном из них образы этих двух персидских монархов не выступают столь целостно, как в текстах Эсхила и Геродота. В произведениях Фукидида, аттических ораторов Лисия, Исократа и Ликурга, имена Дария и Ксеркса называются, за редким исключением, в контексте упоминания событий из истории Греко-персидских войн2. Мы могли бы ожидать увидеть подробную характеристику этих царей в трудах греческих авторов, посвятивших свои произведения истории Персии3. Однако такая характеристика практически отсутствует4. Единственный труд, посвященный древне-персидской истории, о котором мы имеем обстоятельное представление благодаря его переложению патриархом Фотием и цитированию в ряде произведений более поздней греческой литературы (Диодор, Николай Дамасский, Плутарх, Афиней и др.), принадлежит Ктесию Книдскому. Однако исторический материал в нем подается столь лапидарно (в изложении Фотия) или же фрагментарно (в произведениях других авторов), что практически не дает возможности исследовать образы Дария и Ксеркса в труде Ктесия5. События же, связанные с деятельностью

2 Thuc. I. 14. 2, 16. 1, 118. 2, 129. 1; III. 56. 5; Lys. II. 27; Isocr. IV. 71, 85, 88; V 42; XII. 49, 156, 161, 189, 195; Epist. 2; Lyc. I. 68, 71, 80. О восприятии Греко-персидских войн Фукидидом см.: Taifopoulos 1995; Rood 1999. В случае ораторов, присутствуют ссылки на Дария и Ксеркса как общих врагов всех греков для прославления афинских заслуг в войне с персами (Lenfant 1998), и в рамках доктрины панэллинизма (Bridges 2014, 99-126).

3 О них см. подробнее: Lenfant 2009; 2014.

4 Д. Ленфан акцентирует внимание на освещении авторами IV в. до н.э., посвятившими свои труды персидской истории - Ктесием, Диноном Колофонским и Гераклидом из Кимы, организации двора династии Ахеменидов (Lenfant 2014). Однако, что касается деятельности самих царей, то труды двух последних авторов сохранились в очень немногочисленных фрагментах, которые не содержат ничего существенного на этот счет.

5 Об историческом наследии Ктесия Книдского существует огромная исследовательская литература. Наиболее значимые недавние работы см.: Llewellyn-Jones, Robson 2010; Stronk 2010; Wiesehöfer, Rollinger, Lanfranchi 2011.

этих царей, прежде всего, в период Греко-персидских войн, о которых рассказывает Ктесий в своей «Персике», предстают в довольно искаженном виде по вине самого ли автора или его эпитоматора6. Вполне понятно также, что сам этот историк уделяет повышенное внимание семейным делам и дворцовым интригам; кроме того, он часто осознанно сообщает версию событий, отличную от той, которая присутствует в труде Геродота7.

Таким образом, обстоятельное исследование репрезентации образов Дария и Ксеркса в древнегреческой традиции, тем более, в сопоставительном ракурсе по отношению друг к другу, оказывается возможным только в отношении произведений Эсхила и Геродота; тексты же других греческих авторов, к сожалению, не дают достаточной информации для воссоздания таких образов, хотя могут в некоторых аспектах уточнить или дополнить сведения, вырисовывающиеся из сочинений основных наших авторов. Все же стоит заметить, что едва ли представления Эсхила и Геродота о Дарии и Ксерксе можно с полным основанием назвать типичными для всей древнегреческой традиции: это в большей степени было видением указанных двух авторов.

Что касается собственно историографии темы, то, следует отметить, что, конечно, каждый из упомянутых двух Великих царей Персии привлекал пристальное внимание исследователей, в большей степени, в историческом контексте (в том числе и как героев биографического жан-

6 Все существенные упущения, неточности и ошибки Ктесия Книдского в описании Греко-персидских войн детально рассмотрел Дж.М. Бигвуд (Bigwood 1978). Исследователь отнес их именно на счет Ктесия, а не его эпитоматора Фотия.

7 Ктесий, в отличие от Геродота, вообще не уделяет внимания истокам и причинам греко-персидского конфликта. Поводом же к походу Ксеркса против Греции книдский историк называет не участие афинян в Ионийском восстании и поражение персов при Марафоне, как это отмечает «отец истории» (VII. 8), а враждебные действия халкедонян (их попытка разрушить мост через Боспор, воздвигнутый по приказу Дария во время его похода в Скифию, и разрушение алтаря Зевсу Диабатерию), а также и отказ афинян выдать персам тело Датиса, убитого в битве при Марафоне (Ctes. FGrHist. 688. Е 13 § 21). Конечно, такое видение событий не может вызвать ничего, кроме недоумения историков.

ра8), и в меньшей, в связи с их восприятием в античной традиции (приоритетным в историографии становится тема восприятия античными авторами персов и Персии в целом9, а не только личностей конкретных представителей Ахеменидов10). Наше исследование начнем с замечания, что Дарий I и Ксеркс I в представлении как античной традиции, так и в современной культуре ассоциируются в первую очередь с войнами против греков11. Правление этих двух царей характеризует эпоху экспансии Ахеменидской империи в Европе, которая в итоге оказалась неудачной

8 Со времени издания в середине XIX в. известных книг Дж. Эбботта из серии «творцы истории», посвященных непосредственно Дарию и Ксерксу (Abbott, 1850; 1854), появились лишь несколько монографий, в которых детально рассматриваются биографии этих правителей Персии (Briant 1992; Stoneman 2015).

9 Lewis 1997; Munson 2009; Provencal 2015.

10 Sánchez 2009; Bridges 2014; Grethlein 2009; 2011.

11 Массовое знакомство с образами Дария и Ксеркса в современном обществе произошло с помощью кино. Образ Дария I предстает в итало-французском фильме «Марафонская битва» (в его английской версии - «Гигант Марафона») 1959 г. Фильм полон антиисторических деталей, в том числе, что персидскую армию при Марафоне возглавлял лично сам царь. Сегодня нам известно три фильма, имеющих отношение к сюжету Греко-персидских войн, которые в качестве основного знака имеют сочетание «триста спартанцев», что определяет смысловую доминанту репрезентации столкновения греков и персов: демократическая Греция сопротивляется деспотизму и тирании, идущей с Востока . Если в фильме 1962 г. все это выливается в апологию спартанского царя Леонида, а изображение персидского войска и образ Ксеркса служат лишь для символического обозначения восточного владыки, угрожающего Греции (см.: Levene 2007), то образ Ксеркса в фильме-комиксе «300 спартанцев» (2006 г.), основанном на комиксе Фрэнка Миллера, приобретает зловещие черты. В фильме 2013 г. «300 спартанцев. Расцвет империи» доминантой становится прямое вооруженное противостояние греков и персов, где противники предстают равно сильными. Правда, происходят некоторые антиисторические смещения: среди персов существует уверенность, что это Фемистокл сразил своей стрелой великого Дария при Марафоне, но месть за это в фильме исходит не от его сына Ксеркса, который, по версии авторов фильма, чуть-чуть не успел предотвратить гибель отца, бросившись к нему в момент подлета стрелы, а от гречанки Артемисии, которая выступает жестким полководцем и флотоводцем, превосходящим по силе всех персидских мужчин.

и завершилась поражением в греко-персидском конфликте. Напротив, сами надписи, составленные от лица Дария и Ксеркса, ни словом не упоминают о войнах с греками. Связано ли это было просто с состоянием нашей источниковой базы, включающей лишь незначительную часть надписей из всех созданных в Персии и сохранившихся до нашего времени, или же объясняется царской идеологией, не желающей акцентировать внимание на военных неудачах и направленной лишь на прославление и возвеличивание Великих царей Персии?12 Трудно однозначно ответить на этот вопрос. Однако, думается, что идеологический момент также не следует сбрасывать со счетов, принимая во внимание, например, содержание знаменитых текстов времени правления Дария и Ксеркса (прежде всего, Бехистунскую и антидэвовскую надписи), которые отражают, помимо прочего, как восприятие исторического прошлого в Ахеменидской империи, так и идеологию персидских царей13 и повествуют о военных действиях, оказавшихся победоносными для упомянутых монархов и способствовавших их прославлению в мире собственных подданных и на международной арене.

* * *

В своих текстах Дарий I в апологетических тонах дает собственную оценку своей деятельности. В надписях на Бехистунской скале и на Накше-Рустамской гробнице он заявляет: все подвластные народы были «моими подданными» - mana bandaka14 (DB. I. 18-19), прино-

12 В историографии можно встретить мнение, что Дарий и Ксеркс не воспринимали Греко-персидские войны как собственное поражение, а скорее, напротив, как свою победу (Briant 2002, 542; Ruberto 2012). Отчасти, это мнение навеяно замечанием Диона Хрисостома (XI. 149), который ссылался на якобы персидскую версию событий. Такой взгляд на события войны представлен в краткой поэме «Персидская версия», которую написал Роберт Грейвс -известный британский поэт и романист XX века (см.: Tuplin 2010, 251).

13 Sancisi-Weerdenburg 1993; Rollinger 2014.

14 Обращение mana bandaka 'мой слуга, мой подданный' по отношению к подчиненным персидских монархов греческие авторы переводили как 'раб царя' - öoßÄog roß ßaaiXemg (Missiou 1993); обычно оно относилось к высокопоставленным персам - аристократии, чиновникам, военачальникам (Eilers, Herrenschmidt 1988; Klinkott 2008, 208-211).

сили мне подати (mana bajim), строго исполняли мои приказания как днем, так и ночью (DB. I. 19-20; DNa. 19-20). Далее царь отмечает, что он оказывал благодеяния лучшим людям и наказывал тех, кто был ему враждебен. «Все подвластные страны следовали моему закону (mana data)», - говорит царь (DB. I. 23; DNa. 21-22)15. В Накше-Рустамской надписи Дарий также добавляет, что для правдивого человека он был другом, а для несправедливого и лжеца - недругом, защищал слабого от притеснений сильного и т.д. (DNb. 5-15), обращает внимание и на свои личные качества, которые, вероятно, по его мнению, должны были соответствовать образу во всем совершенного правителя Персии16: "Я не вспыльчив. Когда я во гневе, я твердо держу это в моей душе, я твердо властвую над собой". "Как воин, я - отличный воин... Я обладаю неутомимой силой в руках и ногах, как всадник - я отличный всадник. Как стрелок из лука, я - отличный стрелок из лука, как в пешем, так и конном строю. Как копьеносец, я - отличный копьеносец, как в пешем, так и конном строю. Это - способности, которыми одарил меня Ахурамазда, и я сумел использовать их" (DNb. 31-41)17. Имперская же политика Дария находит свое отражение в сообщении упомянутой надписи на царской гробнице в Накше-Рустаме (DNa. 39-47), высеченной вместе с рельефом, изображающим народы, поддерживающие царский трон, и в которой сам Дарий обращается к своим потомкам: «Когда ты подумаешь: сколь многочисленны были страны, которыми владел Дарий царь, то посмотри на изображение [подданных], поддерживающих трон. Тогда ты узнаешь и тебе станет известно, что копье персидского воина проникло далеко, тогда тебе станет известно, что персидский

15 Концепт data устанавливал «правовые» нормы существования Ахеме-нидской империи, основанные на обычае, ввиду отсутствия у персов собственно писанного законодательства. Суть этих норм заключалась в следующем: закон - это то, что установил царь для своих подданных (Tuplin 2015). В антидай-вовской надписи Ксеркс заявляет, что закон (data) устанавливает Ахурамазда (XPh); но видимо этому «закону» следует и сам царь.

16 Llewellyn-Jones 2015, 211-212.

17 Здесь и далее древнеперсидские надписи цитируются в переводе М. А. Дандамаева.

воин далеко от Персии поражал врагов» 18.

Позиционирование Дария в мире своих подданных, во-первых, вполне соответствует восточной монархической традиции, берущей начало с самого зарождения крупных территориальных царств с деспотической формой правления, в которой царь представлялся сначала визуально, а потом и текстуально в героическом ракурсе (в Месопотамии так царь позиционировал себя со времен Саргона Древнего 19), а, во-вторых, соотносится с имперской идеологией самого Дария, особенно в том, что касается обозначения размеров его государства, созданного посредством проведения завоевательной политики 20.

И если Дарий стремился к обоснованию своего родства с предшествующими правителями Тейспеидов - предками Кира Великого (DB. I. 6-11) 21, чтобы тем самым оправдать свой захват персидского престола, то его сын Ксеркс в своих надписях подчеркивает то, что он был верным преемником и продолжателем политики своего отца. Наиболее значимая в этом смысле знаменитая «гаремная надпись» Ксеркса следующего содержания: «Дарий имел других сыновей, но таково было желание Аху-рамазды: Дарий мой отец сделал меня величайшим (maOista) после себя (pasa tanüm) 22. Когда мой отец Дарий ушел, милостью Ахурамазды я

18 Привлекательно видеть здесь аллюзию на военные действия в Европе, предпринимаемые персами под командованием Мегабаза в 513 г. до н.э. и Мар-дония в 492 г. до н.э. (Ср.: Hdt. VII. 108). Однако, текст рассматриваемой надписи мог ссылаться в принципе также и на скифский поход самого Дария, который хоть и закончился неудачей, но позволил персам на несколько десятилетий закрепиться на европейском берегу Босфора.

19 Westenholz 2000; Llewellyn-Jones 2015, 230.

20 Об имперской идеологии Ахеменидов, отражаемой в царских надписях подробнее: Sancisi-Weerdenburg 1993; Kuhrt 2010; Рунг 2015.

21 О месте Дария в родословной Ахеменидов: Waters 1996.

22 Слово maBista (см.: Рунг, Орлов 2016) могло быть ассоциировано как с персидскими личными именами Масист и Масистий, встречающимися у Геродота (Масист: Hdt. VII. 82, 121; IX. 107-108, 110-113; Масистий: Hdt. VII. 79; IX. 20, 22, 24-25, 31), так и с определениями «величайший при царе» (^éyicxo^) и «второй после царя», о чем говорит Плутарх (Mor. 173 b-c; 488 c-f) по отношению к Ариамену, которого он называет братом царя Ксеркса, полагая тем самым,

стал царем на месте своего отца» (XPf. 27-43) 23. Это текст интерпретируется в историографии по-разному. Одни исследователи считали, что надпись ссылалась на совместное правление Дария и Ксеркса 24, другие, однако, полагают, что в нем идет речь просто о выборе Дарием своего преемника в лице своего сына Ксеркса 25. На наш взгляд, эта надпись находится в тесной связи с другими, относящимися, главным образом, к строительной политике ахеменидских царей, в которых Ксеркс представляет себя в качестве последовательного продолжателя дел своего отца по сооружению дворцовых комплексов в Персеполе и Сузах (XPa. 11-17; XPc. 9-15; XPf. 27-43; XPg; XSa; XSd; XVa). На каменной же табличке, найденной близ Персеполя в 1967 г., Ксеркс практически дословно повторяет ту характеристику, которую дал себе его отец Дарий в тексте на Накше-Рустамской гробнице 26. Ксеркс говорит, что он друг правого и недруг лжеца, что он заботится о том, чтобы сильный не обижал слабого и слабый не претерпевал обиды от сильного, что он сдержанного нрава, стойко переносит военные опасности, награждает за преданность и наказывает за враждебность, что тело его сильно, руки и ноги искусны, что он хороший воин в битве, отличный лучник, всадник и копьеносец и т.д.

что тот был назначен наиболее приближенным к царю. М. Санчес допускает возможность, что титул «величайший после царя» мог и не быть тождественным титулу «второй после царя»: последний же мог даваться тому представителю династии Ахеменидов, который проиграл спор за наследство (Sánchez 2014).

23 Версия надписи на аккадском языке вполне определенно заявляет, что «когда Дарий отправился к судьбе» (т.е. умер естественной смертью), Ксеркс сменил своего отца на царском троне (De Blois 1995, 63).

24 Kent 1933; Shahbazi 1993; Llewellyn-Jones 2013, 18. Согласно сообщению Геродота (VII. 1-4), персы имели обычай перед готовящимся походом назначать другого царя, и этим-то обычаем воспользовался Дарий, поставив царем Ксеркса перед предстоящим походом в Египет.

25 Sánchez 2005, 229. Ряд рельефов (в тронном зале дворца Дария в Пер-сеполе и так называемом «зале Совета») содержат изображения сидящего в царском одеянии Дария и стоящего за ним наследника престола Ксеркса: оба изображены практически идентично в том, что касается внешности, одеяния и короны (см.: Root 1979, 91-94).

26 Mayerhofer 1979.

(XPl). По справедливому замечанию Э. Бриджес, то, что Ксеркс решил почти слово в слово воспроизвести концепцию царской власти своего отца в надписи, найденной вблизи Персеполя, демонстрирует его желание в качестве наследника на троне подчеркнуть преемственность с прошлым, а также свое место в династии, основанной его отцом. Кроме того, как замечает исследовательница, эта надпись также напоминает нам, что текст следует воспринимать не как индивидуальную характеристику конкретного монарха, но в большей степени как акцентирование внимания на индивидуальных качествах совершенного ахеменидского царя 27.

Еще один источник, свидетельствующий о саморепрезентации Ксеркса, - антидайвовская надпись (XPh). В ней царь клянется в своей приверженности богам Ахурамазде и Арте, а также извещает о борьбе с теми, кто не почитает этих божеств. С точки зрения царя Ксеркса, эти его заявления о приверженности Ахурамазде, установившей закон (data) для всех людей, не должны были как-то находится в противоречии с религиозными убеждениями его отца Дария, во всех своих надписях также утверждавшего о своем почитании Ахурамазды и получении от этого божества неизменной поддержки 28. В историографии свидетельство антидайвовской надписи Ксеркса иногда воспринимают, напротив, как показатель отхода этого царя от политики религиозной толерантности, проводимой его отцом Дарием I 29. Однако, очевидно, для Ксеркса такого противоречия просто не могло существовать: борьба с почитателями дайвов, а значит и не поклоняющимися Ахурамазде, была вполне естественным средством проведения им религиозной политики 30. Кроме того, голландская исследовательница Х. Саншизи-Веерденбург справедливо обратила внимание на смысловую связь антидайвовской надписи Ксеркса с завершающими строками Бехистунской надписи (DB. V.

27 Bridges 2014, 83.

28 Lincoln 2007, 45; 2008.

29 Ahn 1992, 111-122; Shannon 2007, 84. Исторический контекст надписи не может быть точно установлен. В частности, невозможно определить ту страну, куда совершил поход Ксеркс для наказания тех, кто почитал дайвов, а также и хронологию этого похода (об этой проблеме см.: Briant 2002, 552). Р. Стоунеман допускает, что это могли быть Вавилон или Греция, однако, данный факт доказать невозможно (Stoneman 2015, 106-107).

30 Bridges 2014, 92.

14-38), где упоминаются походы Дария против эламитов и саков, которые, как это отмечается в самом тексте, были неверными и не почитали Ахурамазду 31. Итак, Дарий сам «сотворил» свой образ идеального царя, превознося себя в своих монументальных надписях как прекрасного правителя, военачальника и воина, а Ксеркс следовал этой традиции, установленной его отцом. Теперь обратимся к греческой репрезентации образов Дария и Ксеркса, представленной столь основательно в драме

Эсхила «Персы» и в «Истории» Геродота.

* * *

Если в случае с древнеперсидскими текстами образы персидских царей были сотворены ими самими в целях своей пропаганды, то в случае античной традиции мы имеем дело с их колоритными образами, в основе которых, конечно, лежали исторические прототипы, однако, имеющие немного общего с ними: фактически эти «исторические образы» оказывались отчасти образами художественными, новеллистическими, а не изображениями реальных исторических фигур 32. Причем, в античной традиции образ Дария скорее позитивный, чем негативный, и возникает вопрос, в какой степени этот образ был навеян официальной персидской пропагандой, известной грекам. Иным был образ Ксеркса и, в отличие от образов этих царей, «созданных» царской пропагандой, в античной традиции налицо явное противопоставление Дария и Ксеркса. И дело здесь вероятно не только и не столько в самом факте вторжения Ксеркса в Грецию, масштабы которого затмили предпринимаемые Дарием попытки покорения греков (этого тоже отрицать нельзя), сколько в том, что греческие авторы, хорошо знали о «счастливом» конце Дария, умершего в зените славы, и «несчастном» конце Ксеркса, преследуемого неудачами и в конечном итоге убитого в результате заговора с участием собственного сына.

Драма Эсхила «Персы» является первым произведением, целиком посвященным персидской тематике 33, которое было создано после по-

31 Sancisi-Weerdenburg 1980, 16-17, 35; 2002, 581, 589.

32 См.: Flower 2006, 278.

33 О специфике «исторической драмы» Эсхила: Суриков 2011, 49-51. Насколько описание событий Эсхилом в «Персах» может быть соотнесено с историческими реалиями, известными из других источников, в частности, из труда Геродота, см.: Harrison 2000.

беды греков в войне с персами и в котором находит наиболее явно отражение греко-варварская поляризация 34. Основная идея этой трагедии, конечно же, - прославление побед греков, и в большей степени, именно афинян 35, сюжет же - события, связанные со знаменитым сражением при Саламине в 480 г. до н.э., а герой ее, точнее «антигерой», - персидский царь Ксеркс, потерпевший сокрушительное поражение в морской битве от греков во главе с афинянами 36. Однако, как это вполне очевидно при обращении к тексту трагедии, Эсхил в этом своем произведении пытается взглянуть на персидское общество глазами грека 37, хотя, конечно,

34 Мнения в историографии различаются в отношении общей оценки «Персов» Эсхила. Большинство же исследователей, посвятивших свои публикации творчеству Эсхила, полагают, что в этой трагедии, впервые в греческой литературе, обстоятельно представлена поляризация эллинов и варваров-персов (Goldhill 1988; Tuplin 1998, 134; Pelling 1997, 13-19; Kantzios 2004; Мари-нович 2006, 14-15). С этой точкой зрения выражает несогласие И. Е. Суриков, по мнению которого, в «Персах» Эсхила греко-варварское противостояние намечено лишь эскизно (Суриков 2011, 267).

35 Об афиноцентризме Эсхила: Lattimore 1943, 91-93.

36 По мнению Г. Мюррея, персы изображались в драме в героическом духе; не было ненависти к ним, в особенности, «пропаганды войны» (Murray 1940, 127-128). Однако, как считает Э. Холл, «Персы» Эсхила, которые знаменуют победу над Персией, - самое раннее свидетельство абсолютной поляризации в греческой мысли эллина и варвара, которое появилось в некий момент в ответ на возрастание угрозы греко-язычному миру от огромной Персидской империи (Hall 1989, 57). Та же исследовательница следует концепции «ориентализма» Э. Саида (Саид 2006) и видит отражение в «Персах» Эсхила идеи превосходства эллинов над варварами, а Греции над Азией, причем рассматривает это превосходство также и в соответствующих гендерных категориях. Так, согласно точке зрения Э. Холл, «мускулинная» Греция победила «фемининную» Азию (Hall 1993, 108ff).

37 Й. Фогт в своей работе приводит аргументы в пользу эллинизированного образа персов в трагедии Эсхила (Vogt 1972). Однако, П. Джорджес справедливо замечает, что в представлении Эсхила «персы не были греками и в этой драме они не вели себя так, как если бы они были греками... напротив, "Персы" являются трагедией чистейшего варварского этоса, который мог только иметь место.» (Georges 1994, 86).

следует запросам драматического жанра. Последнее, в частности, нашло наиболее яркое выражение в присущей трагедии «бинарной оппозиции» 38, проявляемой, в частности, и в противопоставлении «хорошего» царя Дария и «плохого» Ксеркса по следующим параметрам:

1. Дарий - старец (854: ynpaiôç); Ксеркс - юнец (782: naïç véoç);

2. Дарий - богомудрый (654-655; Веоц^отшр); Ксеркс - глупец (733: ^é^soç);

3. Дарий - самый счастливый из всех смертных (710: ßpoxöv navxœv ûnspoxàv oAßov); Ксеркс - несчастный (720: xa^aç);

4. Дарий - незлобивый (663: акакод); Ксеркс - неистовый (718, 754: Boûpioç), дерзкий по своей молодости (745: vsœ Bpaosi), которого обуяла гордыня - ußpig (808, 820-821, 827) 39.

Эсхил стремится выразить персидское восприятие Дария, когда устами ли самой царицы или хора персидских старцев заявляет, что этот царь принес победы, процветание и благополучие своей стране, правя в Сузах, не зная бед (554-557): «Он не губил в войнах людей, / Не посылал их навстречу смерти, / Он, богомудрым царем слывя, / Был богомудр, ибо умел / Войском персидским разумно править» (652-656); «Жизнью счастливой, по добрым обычаям / Жили мы, свято законы державы чтя, /

38 См.: Wiles 1999, 142-143. Подробнее об основных «полярных категориях» в «Персах» Эсхила см.: Pelling 1997, 1-13; Lincoln 2000.

39 В историографии дискутируется вопрос в отношении того, в чем видел Эсхил гордыню Ксеркса, которая и привела к поражению царя. По мнению Д. Конейчера, драматург (762-764) считал, что своим переходом из Азии в Европу Ксеркс оскорбил Зевса, ибо нарушил его «закон» (Conacher 1974, 164). Согласно Э. Холл, Эсхил (809-828) думал, что üPpi; Ксеркса состояла в его осквернении греческих святынь (Hall 1996, ad 808). Л. Пападимитропулос полагает, что драматург видел uPpic; Ксеркса в самих масштабах экспедиции в Грецию и в алчном стремлении этого царя достичь победы (Papadimitropoulos 2008). Между тем, сам Эсхил, как думается, склонен был усматривать проявление гордыни этого царя в его действиях, в которых он бросил вызов бессмертным богам: построив мост через Геллеспонт (745-750: букв.: решил связать оковами как раба священный Геллеспонт, божественный поток Боспора), Ксеркс разгневал богов и самого Посейдона, а своими святотатственными действиями в Греции, он навлек на себя кару Зевса (809-828).

В дни, когда правил / Всеми любимый, во всех побеждавший боях, / Богоподобный старец, Дарий кроткий. / Славой себя покрывали в походах мы, / Правопорядок повсюду, как башня, был / Нашим оплотом. / Без поражении, не зная ни бед, ни забот, / Домой мы приходили с поля битвы» (852-863) 40. Согласно Эсхилу, Дарий подчинил своей власти множество городов, лично сам не участвуя в походах (864-865: букв.: не переходя реку Галис - oü Siaßag "AAuog лшацою) 41; мудро правил Фракией, городами Геллеспонта, Пропонтиды, греческими островами Эгейского моря и материковой Элладой (897-900: букв.: он властвовал в ионийском краю богатыми и многолюдными городами греков - та^ sÜKTsavou^ ката K^^pov 'Iaoviov noAuavSpoug 'EAMvrav ¿Kpawvs 42), имел в своем распоряжении неутомимое войско, готовое по приказу выступить в поход (864-906).

В данном контексте не упоминаются военные неудачи Дария: скифский поход 514 г. до н.э., возглавляемый лично самим царем, экспедиция Мардония 492 г. до н.э. или поражение персидских военачальников Да-тиса и Артаферна при Марафоне в 480 г. до н.э. Хотя ссылка на Марафонскую битву и присутствует в тексте драмы (474-475), но она сделана без всякой привязки к Дарию: это упоминание о намерении Ксеркса отомстить Афинам за поражение при Марафоне, и создается впечатление, что в глазах персов, как это видел великий драматург, поражение должно быть уделом только Ксеркса, а никак не Дария, только с Ксерксом оно должно было ассоциироваться. Все перечисленные события не укладывались бы в замысел Эсхила, нацеленный на представление Дария и

40 Здесь и далее «Персы» Эсхила цитируются в переводе С. К. Апта.

41 Так, по представлениям Геродота (I. 105, 107, 108, 192), вся Азия делилась на две части: нижнюю (катю) (I. 72, 177) и верхнюю (ävra) (I. 95, 103; IV. 1), границей которых считалась река Галис (I. 103). В тексте Эсхила река Галис выступает в качестве своего рода «фронтира», отделяющего внутренние районы Ахеменидской империи - земли Мидии, воспринимаемые как владения царя, от Лидии, соседней с греками (Dan 2013, 116-117).

42 Эсхил, подобно другим своим современникам, вероятно предполагал, а может быть даже и знал, что Дарий включал в число своих подданных и греков Балканского полуострова (Рунг 2012). Подобные мысли мы можем встретить в труде Геродота (VII. 9).

Ксеркса как диаметрально противоположных персонажей своей трагедии 43. Однако, изобразив Дария неким безупречным правителем, драматург тем самым неосознанно приблизился к тому образу этого царя, каким он представлял сам себя в высеченных от его лица надписях.

Эсхил, с одной стороны, ссылается на закон (тгцл), ниспосланный Зевсом, по которому исстари один лишь жезлоносный правитель должен был управлять Азией (762-764), а, с другой, представляет персов счастливо живущими по законам (no^iooovô^ou Pioxàç елекйраацеу), установленным Дарием (852-857). Данное видение персидской традиции знаменитым драматургом, находящее выражение в противопоставлении божественной иц^ и человеческого vô^oç, в некоторой степени соотносится с самой персидской традицией, по которой закон (data) -это установление Ахурамазды и все в мире, включая царя, подчиняется Ахурамазде (XPh. 4), однако, именно царь также служит источником закона для своих подданных (DB. I. 23; DNa. 21-22). Наряду с прославлением Дария как «богомудрого» царя (654-655), в тексте Эсхила дважды в пении Хора фигурирует восклицание: «приди незлобивый Дарий-отец» (663, 671: Раоке патер акаке Aapiav), что, как это стремился показать автор трагедии, наиболее явственно свидетельствует о восприятии этого царя в самой Персии. Удивительно, но и здесь мы находим перекликание с заявлением самого Дария о себе как человеке невспыльчивом и негневливом (DNb. 5-15). Особенно интересным выглядит представление Эсхилом (556) Дария как «повелителя лучников» (TÔ^apxoç), что в общем соответствует стереотипному представлению греков (и не только) об азиатах-персах как лучниках 44, однако, в пер-

43 Как точно подметил Т. Харрисон, Эсхил преувеличивал достижения Дария для драматического контраста: Дарий служил контрастом для Ксеркса, он мудрый царь, тогда как Ксеркс - безрассудный царь (Harrison 2000, 85). Однако, едва ли можно согласиться с дальнейшим предположением исследователя, которое выглядит весьма надуманным, что, помимо драматического, было политическое объяснение этого контраста: Эсхил акцентировал внимание на морской, поэтому «демократичной», битве при Саламине, по сравнению с гоплитской, «менее демократичной» битвой при Марафоне, тем самым оказывая поддержку Фемистоклу, а не Кимону, сыну Мильтиада.

44 Westenholz 2000, 115-117, 123; О распространении лука и использовании лучников на войне в древней передней Азии: Zutterman 2003.

сидской надписи качества Дария как лучника фигурируют лишь наряду с его другими качествами - превосходного воина, всадника и копьеносца (DNb. 31-41), хотя, например, на монетах-дариках и помещалось изображение персидского царя в виде лучника 45, а усадьбы, которые получали в Персии за службу царю, по-видимому, назывались «имениями лука» 46. И, наконец, в другом месте текста Эсхил (754-755) заявляет, что Дарий большое богатство сыновьям добыл копьем а{%цА). Встретить упоминание в данном контексте копья весьма необычно, поскольку в тексте «Персов» прослеживается противопоставление копья (а{хц"Л, ^оухп) и лука (т62pv) как оружия ведения боя греков и персов соответственно: персы называются «меткими стрелками из лука» (26, 30, 926: тo2p5dцavтsQ), «натягивающими лук» (56: тофиАжт); греки предпочитают натягиванию лука держать в руках копье (239: при Платеях совершат кровавое возлияние дорийским копьем (817: Дюр!5о^ ^бухп); но тем самым примечательнее обнаружить упоминание о копье при отсылке на завоевания Дария в тексте Эсхила. Последнее хорошо соотносится с персидским материалом, прежде всего, в том, что касается указание на завоевание Дарием новых земель при помощи копья - агШ (DNа. 39-47). Однако, все эти соответствия еще не свидетельствуют о знании Эсхилом царской идеологии, и потому, любые совпадения с положениями, присутствующими в ахеменидских надписях, могут считаться довольно случайными. Великий драматург, как участник Греко-персидских войн, в одних случаях, несомненно, обладал некоторой информацией о персах и Персии, а, в других, он воспроизводит стереотипное представление о врагах греков, которые

45 Nimchuk 2002.

46 Определение «имения лука» встречается в аккадской версии Бехистун-ской надписи, согласно которой Дарий заявляет (стк. 26): «Я возвратил войску табуны, стада и наемных рабочих, включая имения "лука" (Е qa-sa-a-tü), которые Гаумата-маг взял от них» (§ 13; перевод с аккадского см.: Voigtlander 1978, 55). Параллельное место из Бехистунской надписи на древнеперсидском гласит (§ 14; DB. I. 61-71): «Я возвратил народу имения, домашний скот, слуг и (вместе с ними) дома (viBbiscä), которых Гаумата-маг лишил их» (Schmitt 1991, 55).

были у всех на слуху 47.

В отличие от Дария, Ксеркс, как это изображается Эсхилом, по мнению персов, принес своей стране одни бедствия и страдания, и в одном из мест «Персов» контраст между двумя правителями наиболее очевиден (55G-557): «Повел их за собою Ксеркс, / Их гибели виною Ксеркс, / Все это горе неразумный Ксеркс / Уготовил кораблям. / Почему, не зная бед, / Правил Дарий, древних Суз Повелитель дорогой, Славных лучников начальник?».

Итак, Ксеркс представлен драматургом в качестве виновника гибели персидских воинов и кораблей: в сражении при Саламине (353-432), на о. Пситталия (447-471), при отступлении - от жажды и голода (óíyfl те Алцф) в Беотии (4S2) и Фессалии (489-491), во Фракии, во время переправы по скованному морозом льду через реку Стримон (494-5GS) 48; в итоге Персия лишилась мужчин, гибель которых оплакивают их матери и жены (532-547).

Эсхил (5G) видит цель похода Ксеркса в намерении «наложить рабское ярмо на Элладу» (Çuyoç SoûAaç). Геродот (VII. S), словами самого Ксеркса, называет такое же предназначение его экспедиции, употребляя определение «рабское ярмо» (SoûAaoç Çuyôç) 49. Вообще же, по справедливому замечанию М. Андерсона, периодически повторяющийся образ, значение которого в «Персах» давно было признано, - это метафора ярма (Çuyôç) 50. Кроме названного примера (5G, 594), афинский драматург употребляет слово Çuyôç в связи с упоминанием составленного из лодок моста, посредством которого Ксеркс соединил оба берега пролива Гелле-

47 На эту особенность восприятия персов греками обратил внимание П. Джорджес, который написал: «С начала персидского правления в Ионии греки замечали публичные факты - то, что можно было увидеть и обсудить и которые стали общеизвестными. Но по большей части персы оставались tabula rasa, на которой греки нарисовали свой портрет, отвечающий целям их собственного воображения» (Georges 1994, 47-48).

48 Как это отмечается в историографии, эпизод с переправой по замерзшей реке Стримон был выдуман самим Эсхилом, однако, объяснения этого разнятся (Lincoln 2000, 14-15).

49 О метафоре ярма у Геродота см.: Bridges 2014, 57-59.

5G Anderson 1972, 167.

спонт (72). Однако даже более выразительна метафора ярма в представлении драматургом так называемого «сна Атоссы»: Ксеркс поместил под ярмо (ило ^^ууиап') и впряг в одну колесницу женщин, олицетворявших Элладу и Азию, которые до того были в распре (отаоц); одна из женщин, Азия, послушно согласилась находиться под ярмом, другая же, Эллада, сбросила упряжь и сломала ярмо (181-197).

Представляется Ксеркс и причиной возмездия греков, которое настигнет персов в битве при Платеях (817) и послужит знаменьем для них и в будущем (818: букв.: вплоть до третьего колена - ка! тргтоолбрю уогп). Эсхил (Реге. 807-819) первым из античных авторов изображает Ксеркса в качестве святотатца, посягнувшего на греческие святыни: «Кто, в Грецию явившись, позволял себе / Кумиры красть святые или храмы жечь (809-810: ои 9sюv Рретп '5ошто ои^ау ои5е mцл;рdvаl vsюg). / До основанья алтари разрушены, / С подножий сбиты и разбиты статуи» (811-812: Рюцо! 5' аготог, 5alц6vюv 9' 15рйцаш лрбрр^а ф'брЗп' е^^вотраотш Pd9рюv)» 51. И, наконец, как это дает понять Эсхил (755), приближенные Ксеркса, побуждавшие его к походу против Эллады, обвиняли его в трусости (avav5рía), сравнивая его с Дарием.

Однако, было нечто, что в представлении Эсхила сближало Дария и Ксеркса 52. Драматург представляет обоих персидских царей как абсолютных властителей, описывая их статус при помощи определений ava^, - «владыка» (5, 762, 787), логцаушр - «пастырь» (241), 5sол6тn? -«господин» (666, 1049), РаоЛ^ид - «царь» (5, 8, 58, 66, 234, 629, 634) и РаоЛ^д цеуад - «великий царь» (24). Оба эти царя именуются богами (157: царица называется супругой бога персов и матерью бога - 9sоu svvdтsфa Шродаг, 9sоu 5е ка! цлтпр ёфид) или же «богоподобными» -

51 О разрушении греческих храмов персами в связи с греческой пропагандой: Rung 2016. В более широком контексте о практике сожжения храмов в древней Греции, в том числе и персами, см. также: Miles 2014.

52 Н. Ф. Дератани замечает, что влагая оценку Дария в уста персов, Эсхил затушевывает то, что Дарий по существу такой же персидский деспот, как и его сын Ксеркс (Даратани 1946, 15). Однако, различие между двумя царями, по мнению драматурга, пролегали не в характере власти их обоих, а в их конкретной деятельности.

iooBsoi (80, 856) 53. Так, Ксеркс представляется «неистовым властителем многолюдной Азии» (73: noAuàvSpou S' 'Aoiaç Boûpioç apxœv), богоподобным человеком, принадлежащим к златорожденному роду (79-80: xpuooyovou ysvsàç iooBsoç фшд), а его отец характеризуется как «старец, всемогущий, незлобивый, непобедимый царь, богоподобный Дарий» (854-857: о ynpaioç navxapK^ç aKàraç a^axoç ßaoi^sug iooBsoç Aapsïoç). Даже представляя Дария и Ксеркса в равном «сакральном» статусе, Эсхил, тем не менее, не скупится на эпитеты, которыми он награждает Дария, и очень немногословен при аналогичной характеристике, даваемой Ксерксу, называя его только «неистовым властителем» и ограничиваясь указанием на его происхождение от эпонимного для персов героя Персея 54.

* * *

В основе «Истории» Геродота лежит описание греко-персидского конфликта, о чем он сам недвусмысленно заявляет в своем «введении» (Hdt. Ip). Подходы же «отца истории» к изображению персов получают далеко неоднозначную оценку в современной историографии. Мнения исследователей значительно разнятся, от заявлений, что Геродот вообще был свободен от всякой предосудительности и чувства эллинского превосходства над варварами 55, и до утверждения, что тема «персидской

53 Древнегреческие авторы определенно свидетельствовали в пользу того, что персы либо непосредственно считали своего царя богом, либо же представляли его богоподобным (см. также: Hdt. VII. 56; [Arist]. De mundo. 398 a; Plut. Them. 27). Однако, древнеперсидские тексты не столь категоричны, как античные источники, в определении сакрального статуса Великих царей (о проблеме в целом см.: Рунг 2016).

54 Garvie 2009, 74-76 (ad 79-80).

55 В отечественной историографии подобную точку зрения последовательно отстаивал С. Я. Лурье (Лурье 1947, 32-98). Имеет она сторонников и в зарубежной историографии. По словам Дж. Уэллса, «свобода от национально предосудительности проявляется в благоприятных оценках персов», и «Геродот свободен от обычной греческой концепции варварства» (How, Wells 1912, 1, 37-38). Х. Саншизи-Веерденбург считает, что, хотя персы у Геродота - «другие», они не «низшие» (inferior), как изображаются более поздними греческими историками V-IV вв. до н.э. (Sancisi-Weerdenburg 1987, 44). Согласно мнению Б. Айзэка, «Геродот не выражает какие-либо антивосточные чувства, никогда не идет так далеко, как более поздние авторы, в поляризации греков и других» (Isaac 2004. 263).

ущербности» по сравнению с греками вполне очевидна и проходит через весь его труд 56. Как Дарий, так и Ксеркс, таким образом, являются героями повествования «отца истории», и каждому из них он уделяет значительное место в своем труде. Однако же Геродот, в отличие от Эсхила, уже редко непосредственно противопоставляет этих двух персидских монархов, да и сами они также сравниваются друг с другом совсем нечасто. По сути дела, налицо только несколько примеров прямого их сопоставления, но как таковые они выглядят далеко не в пользу Ксеркса 57.

Рассмотрим первый пример. «Отец истории» (I. 183) рассказывает, что в Вавилоне Дарий увидел великолепную статую из чистого золота (Бела-Мардука?), но не дерзнул захватить ее (втРоиА^йоад оик 8т6^цnоs AяPstv). Однако же Ксеркс взял статую (8AяPs) и умертвил жреца, который запрещал двигать ее с места 58. Геродот здесь был первым, если не зачинателем античной традиции, представленной у целого ряда более поздних авторов, которые создают образ Ксеркса - святотатца и «разрушителя» вавилонских святынь: так, в числе прочего, Ксеркс разрушил гробницу Бела ^гаЬ. XVI. 1. 5) или храмы, в том числе храм Бела, восстановить которые вавилонянам приказал Александр Македонский

56 По мнению И. Е. Сурикова, греко-варварское противостояние, намеченное только Эсхилом, Геродот разворачивает в широкую, многогранную картину, которая становится главным содержанием его фундаментального труда (Суриков 2011, 267). Ф. Артог акцентирует внимание на изображение Геродотом военного превосходства греков над персами (Hartog 2009, 44-46). М. Флауэр приходит к выводу, что Геродот вполне осознавал греко-варварскую дихотомию, но она еще не абсолютна; изображение им народов имеет свои нюансы (Flower, Marincola 2002, 37-39).

57 С. Саид, например, считает, что Дарий в «Истории» Геродота далек от того, чтобы быть мудрым царем и антиподом (polar Opposition) своему сыну, он подобен ему (Said 2002, 145). Однако, как это очевидно, в ряде случаев противопоставление одного другому имеет место в труде «отца истории».

58 С. М. Шервин-Уайт и А. Курт в результате текстологического анализа этого сообщения Геродота пришли к выводу, что Ксеркс не похищал статуи Бе-ла-Мардука из храма в Вавилоне, а «отец истории» говорит о какой-то другой статуе, взятой этим персидским царем (Kuhrt, Sherwin-White 1987, 69-72). В своей статье авторы еще не опровергают образ Ксеркса как похитителя статуи из вавилонского храма, как он вырисовывается из текста Геродота.

(Arr. Anab. III. 16. 4; VII. 17. 1-3). Между тем, В. Хенкельман, А. Курт, Р. Роллингер и Й. Визехёфер, ссылаясь на аргументы в отношении того, что Ксеркс не похищал статуи Бела-Мардука, опровергают и всю эту античную традицию. Эти исследователи, во-первых, ссылаются на сообщения других античных авторов, которые говорят, что Ксеркс посетил гробницу Бела и даже вскрыл ее (Ctes. FGrHist. 688. F. 13 § 26; Aelian. VH. XIII. 3), а отнюдь не о ее разрушении, а, во-вторых, считают, что сообщения о святотатствах Ксеркса отражают позицию вавилонского жречества, враждебную этому царю 59. Принимая эту точку зрения, А. Курт в другой своей статье даже заявляет: «Пока нет и никогда не было никаких доказательств в отношении разрушения вавилонских храмов и культов Ксерксом (или персами), помимо этого неоднозначного материала, так что мы теперь имеем больше материала, который позволяет нам начать конструктивную переоценку его правления как периода глубоких перемен, характеризующихся значительным ужесточением контроля Ахеме-нидов на своих имперских территориях. Ксеркс появляется все более и более как один из наиболее важных создателей стабильной и успешной Персидской империи» 60. Курт также цитирует сообщение Иосифа Флавия в «Иудейских древностях» (XI. 5. 1), которое, казалось бы, идет в разрез с устойчивой традицией противопоставления Дария и Ксеркса, а более соответствует образу царя, представленному в древнеперсидских надписях, что один следовал политическому курсу другого: «После того как Дарий умер, его сын Ксеркс перенял царскую власть; последний унаследовал его благочестие и уважение к Богу. Он следовал отцу своему в богопочитании и был очень расположен к иудеям». Однако, возникает следующий вопрос: следует ли этот образ Ксеркса, сложившийся в рамках иудейской традиции, считать более объективным чем тот, который возник об этом царе в античной традиции? По крайней мере, свидетельство Иосифа Флавия показывает, что репрезентация Ксеркса в различных культурно-исторических традициях была неоднозначной, однако, восприятие его греками, как это демонстрируют Эсхил и Геродот, не было позитивным.

59 Henkelman et al. 2011, 451-461.

60 Kuhrt 2014, 169.

Обратимся ко второму примеру противопоставления Дария и Ксеркса. Кратко сообщая об экспедиции Ксеркса против мятежников, которая последовала сразу за вступлением того на престол, Геродот (VII. 7) резюмирует, что весь Египет оказался во много более тяжелом рабстве, чем был при Дарии - Aiyunrov naoav noAAov SouAmspnv nov^oag ^ sni Aapsiou ^v. Несомненно, данное сообщение является отголоском некой египетской традиции благоприятного восприятия царя Дария и враждебного - царя Ксеркса, которой следует и «отец истории» также (однако, наиболее значимой в этой связи является информация Диодора Сицилийского, в частности представляющего Дария как благочестивого царя с точки зрения египтян и великого законодателя Египта: Diod. I. 95. 5) 61. Собственно говоря, и Геродот также ранее пересказывает историю о том, что Дарий попытался поместить свою статую в мемфисский храм, но вынужден был подчиниться запрету жреца (Hdt. I. 110).

Таким образом, по мнению Геродота, Ксеркс отличался от своего отца Дария, прежде всего, своим отношением к религии. В этом вопросе «отец истории» сходится с Эсхилом, обращая внимание, во-первых, на «нечестивое» поведение царя при переправе войска через Геллеспонт, а, во-вторых, на его систематическое сожжение и разграбление греческих храмов. Эсхил (750) подчеркивает «нечестие» Ксеркса, граничащее с безумием (vöoog 9psvtöv) в эпизоде у Геллеспонта: царь обуздал пролив ярмом (72: букв. «набросил ярмо на горло понта» - Zuyov ацффа^даг aüxsvi növTOu), наложил на него как на строптивого раба железные оковы (747: ле5ац офир^Мтоц), тем самым намереваясь одолеть Посейдона 62. Согласно же Геродоту (VII. 8, 10), Ксеркс объявил о намерении, «связав» Геллеспонт мостом (Zsu^ag tov EAA^onovTov),

61 О восприятия Дария в Египте см. подробнее: Ладынин 2011, 11-12 (исследователь привлекает и египетские источники, свидетельствующие об отношении египтян к Дарию).

62 А. Дан рассматривает греческое и персидское отношение к «обузданию» Геллеспонта. Она доказывает, что, если для греков «наказание Боспора» было оскорблением божества, то для персов, напротив, это было обузданием злого демона, который попытался помешать Ксерксу в завоевании мира (Dan 2015).

повести войско в Элладу, и в этом он сравнивается с его отцом Да-рием, который «связал» мостом Боспор Фракийской (Zsû^aç Bôonopov tôv ©pnixiov) во время похода против скифов (VII. 23). Далее следует хрестоматийный сюжет о том, как Ксеркс «высек море», затем приказал погрузить в море пару оков (nsSéœv Çsùyoç), заклеймить воды клеймом, при этом говоря варварские и нечестивые слова (^éysw РарРара те ка! атаоба^а), а также казнить тех, кто надзирал за ходом прежних строительных работ (Hdt. VII. 35). Что касается святотатства по отношению к греческим святилищам, то Геродот (VI. 19, 32; VIII. 33, 140, 143-144; IX. 13), как и Эсхил (807-819), также признает это, однако, в отличие от драматурга, считает его лишь актом возмездия со стороны как Дария, так и Ксеркса за сожжение греками святилища богини Кибелы в Сардах во время Ионийского восстания (V. 102; VI. 101). Так что, историк все же снимает часть ответственности с Ксеркса за его действия в Греции, которые так или иначе непосредственно затрагивали эллинскую религию 63, при этом, однако, обращает внимание на большую значимость для греков, в частности, для афинян, этого святотатства персидского царя (VIII. 144). Однако, с одной стороны, неоднократное упоминание Геродотом об осквернении Ксерксом тела Леонида, героически погибшего при Фермопилах (VII. 238; VIII. 141; IX. 64, 78-79), а, с другой, об отказе Павсания таким же образом поступить с телом Мардония, убитого при Платеях (IX. 78-79), проводит некую этическую грань между поведением варвара и эллина, что явно способствует негативному восприятию персидского царя читателями «Истории»

Свое отношение к обоим царям Геродот (VI. 98) проявляет еще и по другому поводу, при объяснении значения имени каждого из них 64: «На эллинском языке имена персидских царей означают вот что: Дарий - деятельный, Ксеркс - воин, Артоксеркс - великий воин (Aapsïoç ép2,inç, Hsp^nç àp^ioç, 'ApTo2,ép^nÇ Msyaç àp^ioç), и мы могли бы совер-

63 Funke 2007; Rung 2016, 171.

64 Здесь и далее «История» Геродота цитируется в переводе Г. А. Страта-новского (в ряде случаев с нашей корректировкой).

шенно правильно этих царей так и называть на нашем языке» 65. Так что «отец истории» в случае с царем Ксерксом особо подчеркивает военный аспект его деятельности, хотя, понятно также, что Геродот ошибался при интерпретации значения имен 66.

Не прибегая более к прямому сопоставлению Дария и Ксеркса, может быть «отец истории» дает своему читателю возможность сравнить

65 Слово sp^in? редко употребляется в греческом языке, однако Et. Mag. s.v. sp^in? дает интерпретацию этого слова как о npaKriKO?. Еще в начале XX века в небольшой своей заметке А. Б. Кук сделал привлекательное предположение, что на самом деле в тексте Геродота соответствие между именами персидских царей и греческими словами, воспринимаемыми как их эквиваленты, должно было быть изначально иным. Так, äp^io? должно было относиться к Дарею?, ¿p^in? - к Sep^n?, а карта («очень» - более подходящее слово чем цеуа?) ep^in?

- к 'Apro^ep^n?. Одним из аргументов исследователя был следующий: почему Геродот должен был использовать очень редкое слово ep^in?, если только он не хотел сделать это для установления очевидной этимологии имени Ксеркса? (Cook 1907, 169). Несмотря на всю остроумность этой гипотезы, следование ей, на наш взгляд, приведет к противоречию с восприятием греков (и Геродота, в том числе) Дария как «устроителя» империи, а Ксеркса как более воинственного царя (о других, чисто лингвистических трудностях такой существенной корректировки текста Геродота см.: Harrison 1998, 35). Альтернативный вариант слова, которым Геродот переводит имя Дария, предложил Л. Скотт в своих комментариях к VI книге труда Геродота - *£^in?, производный от глагола едов, что означает «обладатель» (исследователь определенно стремился таким образом приблизить геродотову этимологию имени Дария к собственно подлинной этимологии имени, основанной на древнеперсидском прочтении: Scott 2005, 349).

66 В данной работе принимается этимология имен персидских царей, представленная в статьях Р. Шмитта в многотомном издании «Encyclopedia Iranica» (однако, в литературе можно встретить и отличающиеся в большей или меньшей степени этимологии имен). Имя «Дарий» (др.-перс. Darayavaus) выводится этим исследователем из сочетания двух др.-перс. слов: daraya- «владеющий» и прилагательного vau- «добрый»; следовательно, имя должно означать: «владеющий добром» (Schmitt 1994, 40). ЛИ «Ксеркс» и «Артаксеркс» в древнеперсидском написании не имели общего корня. Имя «Ксеркс» (др.-перс. Xsayarsa)

- также композит, который мог состоять из двух слов xsaya- «правящий» и *rsan- «герой»; переводится как «правящий над героями» (Schmitt 2011), а имя «Артаксеркс» (др.-перс. Artaxsaga) как «тот, кто царствует по справедливости» (Schmitt 1986).

их? Для поиска ответа на этот вопрос обратимся к характеристике, которую Геродот дает обоим монархам, однако, в данном случае, она уже не столь очевидна, как в случае с Эсхилом, поскольку историк избегает, в отличие от драматурга, употреблять по отношении к ним различные эпитеты. Во всяком случае, единственный пример использования «отцом истории» (III. 89) такого рода эпитетов - это его упоминание о прозвищах, которые, по словам историка, были даны трем первым царям в Персии: Дарий - торгаш, Камбис - владыка, Кир - отец (Aapsïoç ^èv ^v Kànn^oç, Ka^ûonç Sè Ssonmnç, Kùpoç Sè narrçp).

Очевидно, употребление Геродотом по отношению к Дарию эпитета Kànn^oç преследовало ту же самую цель, что и перевод его имени как ép^inç: в обоих случаях историк стремится обратить внимание читателя не на военную деятельность этого царя (и здесь Дарий контрастирует с Ксерксом), а на его политику по обустройству государства, заявляя, что «он все дела вел по торгашески» - о ^èv oti SKanrç^sus nàvTa та лр^уцата 67 (хотя слово Kànn^oç по отношению к правителю огромной и могущественной империи выглядит несколько неуместным и даже пренебрежительным 68, но замысел Геродота состоял видимо в том, чтобы употреблением фразы ^éyouGi népoai в этом контексте обратить внимание читателя на персидское восприятие своего царя 69).

Л. Кьюрк полагает, что, употребив слово кащАод, пришедшее в древнегреческий язык из Лидии, применительно к Дарию, Геродот намекает на его стремление получить выгоду из всего, а кроме того, имплицитно наделяет его качествами, присущими мелкому торговцу: ловкость, предприимчивость, плутовство. По мнению этой исследовательницы,

67 На это обстоятельство обращает свое внимание К. Таллин, который убедительно показывает, что описание Дария как Kànn^oç служит отрицанию его статуса как военного предводителя или завоевателя (Tuplin 1997, 379).

68 К. Таплин также справедливо замечает, что в представлении греков Kan^Xoi являются абсолютно порочными людьми, и даже когда Kann^sia не осуждается как аморальная, ассоциации, связанные с ней, всегда уничижительны и не соответствуют образу традиционного ближневосточного царя (Tuplin 1997, 379-381).

69 О первоначальном значении слова Kànn^oç и о связи его с чеканкой монет и экономикой, основанной на денежном обращении см.: Descat 1994.

ряд эпизодов из жизни этого монарха, рассказанных «отцом истории» (I. 187; III. 39. 1-3; 71. 5; 72. 3-5; 85. 3-87), доказывает данную характеристику 70. Если согласиться с этой интерпретацией слова галп^од, то обнаруживается, правда, в несколько скрытом виде, личное отношение Геродота к Дарию как человеку хитрому, даже вероломному. Понятно, что тот, кто не был рожден царем, а приобрел трон и удержался на нем во многом в силу личных заслуг, должен был быть предприимчивым во всем. Напротив, Ксеркс, который был рожден уже в царствование своего отца (VII. 3), очевидно, возымел иные личные качества, в числе которых Геродот ^П.24) отмечает, например, надменность (ц^уаАюфроот'п).

Итак, какие же аспекты деятельности, которые обнаруживаются в результате прочтения труда Геродота, характеризуют Дария и Ксеркса? В первую очередь, отметим, что между этими правителями заметны не только различия, но также и сходства, однако, при этом, каждый из них имеет свои нюансы в описании Геродота. Обозначим эти сходные черты, которые, хотя и могут иметь случайные параллели с данными древне-персидских источников, однако, не могут как-то непосредственно свидетельствовать о воспроизведении историком на страницах своего труда персидской царской идеологии, а скорее (как и в случае с «Персами» Эсхила) являются представлениями самого историка о поведенческих стереотипах монархов династии Ахеменидов.

Геродот словами самого Ксеркса заявляет о его стремлении следовать политике Дария I (VII. 8: «я вовсе не собираюсь вводить ничего нового, но буду следовать лишь старому обычаю»), что, в свою очередь, перекликается с надписями Ксеркса, в которых он подчеркивал свое стремление продолжать дело своего отца (ХРа. 11-17; ХРс. 9-15; ХР£ 27-43; XPg; XSa; XSd; XVa). Неоднократно историк говорит и о могуществе (5шацц) как Дария, так и Ксеркса. Геродот (III. 88) завершает свой рассказ о воцарении Дария словами, что его могущество было беспредельно (5шЯцю^ тs лягта о! 8л1цл^еато), а перечисление народов, собранных Ксерксом для похода против Греции, заканчивает замечанием (VII. 187), что из стольких мириад людей не было ни одного по красоте и статному телосложению более достойного обладать таким могуществом, чем сам Ксеркс (гаМ^бд тs sívsка ка! цsyd9sоg оu5sig аш&г a£,юv1,к6тsрод ^

70 Кигке 1999, 65-100.

аитои Hép2,sœ sxsiv тошо tô кратод), и в этих словах историк не скрывает своего восхищения персидским правителем 71. О мощи Ксеркса «отец истории» (VII. 24) говорит также со ссылкой на самого царя, приказавшего прорыть канал через мыс Афон в самом начале его вторжения в Грецию: «он желал показать свое могущество и оставить о себе памятник» (éBéAœv ts Swa^iv àло8síкvuo9al ка! ^vn^ôauva ХггаоВаг). Указание на могущество Ксеркса выступает также аргументом в пользу заключения договора афинян с царем со стороны македонского царя Александра I, направленного Мардонием в качестве посла в Афины после поражения персов при Саламине (VIII. 140): «ведь мощь у царя превышает человеческую, и рука у него очень длинная» (ка! уар йшацц ш£р ОЮрюлот ^ Расход éaù ка! xs^ ил£рц'лкпд) 72. Впрочем, сам Геродот избегает сравнения Дария с божеством, которое присутствует в «Персах» Эсхила, и с иронией относится к такому сравнению Ксеркса, единожды присутствующему в его труде. Историк (VII. 56), в частности, рассказывает о том, что когда лично сам Ксеркс уже переправился через Геллеспонт, какой-то геллеспонтиец обратился к нему: «Зевс! Почему ты в облике перса, приняв имя Ксеркса, желаешь опустошить Элладу и ведешь с собой полчища всего мира? Ведь это ты мог бы совершить и без них» 73.

В описании Геродота Дарий и Ксеркс предстают суровыми в наказании и щедрыми в награде, что в целом соответствует тому, что эти монархи заявляли о себе в своих надписях: для правдивого человека они провозглашали себя его друзьями, а для несправедливого и лжеца - недругами (DNb; XPl). Наказаниям подвергались жители городов, обви-

71 Т. Xаррисон признает такое замечание Геродота удивительным и объясняет это представлением историка о Ксерксе как «героическом идеале совершенства среди персов» (Harrison 2002, 566).

72 По мнению Т. Xаррисона, прозвище «длиннорукий» (дождохеф), которое относится различными античными авторами либо к Дарию, либо к Ксерксу (Pollux. 2. 151), либо же к Артаксерксу I (Plut. Artax. 1. 1; Mor. 173 d), и происходит от физического недостатка царя, на самом деле берет начало от неверно понятого заявления Александра в Афинах, что у царя Ксеркса xelp

- «рука очень длинная» (Harrison 2011, 65-66).

73 Ироничное высказывание софиста Горгия из Леонтин о Ксерксе как персидском Зевсе (или Зевсе персов) (Longin. De Sublim. 3. 2: Eép^nç ó ràv nepcœv Zeùç) может быть парафразой приведенного Геродотом (VII. 56) пассажа, где Ксеркс сравнивается с Зевсом.

ненные в мятеже против царя и помощи восставшим: пленные милетяне поселены на берегу Эритрейского моря (VI. 19), а пленные эритрейцы -в области Киссия (VI. 119). Среди жестоко наказанных были также и частные лица, вызвавшие гнев царя. Дарий казнил всех трех сыновей перса Эобаза за то, что последний просил освободить от участия в походе в Скифию хотя бы одного из них (IV. 84), а Ксеркс казнил самым жестоким образом старшего сына лидийца Пифия, просившего царя освободить этого сына от участия в походе в Грецию (VII. 38). Но цари могли быть и милостивые. Дарий в ответ на увещевания жены Интаферна, согласился помиловать ее саму и одного из членов ее семьи, обвиненных в заговоре против царя (III. 119). Ксеркс же отказался мстить Сперфию и Булису, которые были направлены спартанцами в Сузы во искупление за смерть убитых в Спарте персидских глашатаев, сославшись на свое благородство (ц^уаАюфроот'п) (VII. 135), а затем освободил попавших в плен к персам греческих соглядатаев (VII. 146). О щедрости обоих персидских царей Геродот также сообщает неоднократно 74. Награду полу-

74 В основе взаимоотношений царя со своими подданными в Персидской державе находился традиционный обычай дарообмена, причем действовал принцип неравноценного обмена дарами и услугами: подарки и услуги кого-либо царю заметно уступали тем, которые он получал взамен от царя (см.: Sancisi-Weerdenburg 1989, 140-141; Mitchell 1997, 111-113). Представления о пресловутой щедрости Ксеркса, пройдя через античную традицию, были озвучены в рамках обращения к рецепции образа Ксеркса в культуре последующих веков. В начале XVII в. испанский драматург XVII в. Тирсо де Молина пишет свою дебютную пьесу «Стыдливый во дворце» (1606 г.), в которой ее пролог - loa включает в себя притчу о добром правителе Ксерксе и бедном пастухе, подарившем царю то единственное, что у него было - воду в простом кувшине. Ксеркс «был пленен» не только этим «бесценным» даром, но и речью пастуха, и сделал его правителем Эллады, полагая, что людям этой страны он будет пастырем. Возможно автор пьесы имел ввиду преподнесение земли и воды, которое было традиционным выражением обычая дароприношения; сами же эти «дары» олицетворяли «страну», которая, после их предоставления, символически передавалась царю Персии (Rung 2015). В итоге этот драматург обращается к своему правителю: «.о Ксеркс текущих лет, / Кому доверено правленье / Кастилией...» и кому драматург принес в дар свое произведение: «Ксеркс щедро одарил когда-то / За дар подобный бедняка. / Да будет и твоя рука / Благодеяньями богата!» (пер. А.С. Эфрон).

чали как жители городов в целом (VII. 117), так и наиболее ревностные из числа подданных, оказавших важные услуги царю: награда была представлена в виде денег 75, городов и территорий (III. 140; V. 11, 94; VI. 70; VIII. 136), дома и жены-персиянки (VI. 39), командования войском

(IX. 109), почетных титулов (III, 140; VIII, 85).

* * *

В заключении нашего исследования подведем некоторые его итоги и сформулируем основные выводы. Замысел нашего исследования состоял в рассмотрении восточного и античного восприятия образов Дария и Ксеркса (первое - в виде саморепрезентации, поскольку образы этих царей, выступающие из древнеперсидских надписей, были творением их самих же, а второе - репрезентация их авторами, близкими по времени к «сотворению» их образов на Востоке) с целью их сравнения друг с другом. И в этой связи следует обратить внимание на ряд обстоятельств. Прежде всего, в своем собственном восприятии Дарий и Ксеркс были равновеликими, а, кроме того, один подобен другому. В античной традиции, представленной современниками - Эсхилом и Геродотом, образы этих царей разнятся по отношению друг другу. Причем, если в трагедии Эсхила противопоставление Дария и Ксеркса явно выражено, что объясняется главным образом закономерностями драматического жанра, то в труде Геродота оно, хотя и имеет место, но все же не так явственно прослеживается. Тем не менее, при наличии общих черт, сближающих этих двух монархов, образ Ксеркса у Геродота в основном более предосудительный, чем образ Дария: последний все же далек от того образа идеального монарха, каким он изображается в драме Эсхила.

Обращаясь к репрезентации персидских царей Эсхилом и Геродотом можно обнаружить, что оба автора представляют Дария в большей степени администратором, нежели военачальником; таковым безусловно был Ксеркс. И далеко не случайно, что уже в рамках собственно древнеримской традиции как раз интерес к событиям Греко-персидских

75 Геродот (III. 130) упоминает об одном экстравагантном случае дара: Дарий наградил врача Демокеда за свое исцеление тем, что каждая женщина гарема одарила его чащей золота, что, как признает «отец истории», было весьма щедрым даром 5арф.

войн также обусловил обращение к образам Дария и Ксеркса 76. И уже именно под влиянием античной традиции образы этих двух персидских царей, связанные с событиями Греко-персидских войн, формировались в европейской культуре в последующие эпохи, став объектами рецепции в период Нового и Новейшего времени 77.

References

Abbott, J. The History of Darius the Great. N.Y. 1850.

Abbott, J. The History of Xerxes the Great. L. 1854.

Ahn, G. Religiöse Herrscherlegitimation im achämenidischen Iran. Leiden; Louvan. 1992.

76 Во-первых, римских авторов интересовали прежде всего почерпнутые из «Истории» Геродота темы, например, сюжет о строительстве Ксерксом моста через Геллеспонт. Во-вторых, в ряде случаев также в представлении римлян имена Дария и Ксеркса символизировали неслыханное богатство. И, в-третьих, в прагматических и идеологических целях топос Греко-персидских войн увязывался с собственно римской внешней политикой в отношении Парфии и Саса-нидского Ирана (Махлаюк 2012; Makhlaiuk 2015).

77 Рецепция исторического прошлого предстает как способ актуализации, интерпретации и репрезентации в виде социальных представлений исторического опыта, исторической традиции и национальной мифологии в современном обществе (Chiglintsev 2015, 177). В отношении рецепции Персии в культуре последующих веков: Allen 2007; Harrison 2008; Grogan 2014. Рецепция же образов персидских царей Дария и Ксеркса наиболее представлена в следующих областях европейской культуры Нового и Новейшего времени: драматургии (Loloi 2010), оперном искусстве (Kimbell 2007), поэзии, философии (Усманов 2003), и, наконец, в кинематографе (Levene 2007). «Персы» Эсхила, и «История» Геродота служили здесь основными источниками для последующей рецепции образов обоих персидских царей, когда последние адаптировались различными авторами к своим потребностям, определяемым, в том числе, и социокультурной средой их времени. Но вот тут-то мы наблюдаем интересную деталь: образ Дария со временем перестает быть востребованным в изменившихся условиях, в отличие от образа Ксеркса, который продолжает будоражить умы ни одного поколения людей, воспринимаясь как символ щедрости и богатства, угрозы порабощения и опасности деспотизма, олицетворением Востока, противостояния свободы и демократии, наполняясь многими смыслами.

Allen, L. Chilminar olim Persepolis: European Reception of a Persian Ruin. In: C.J. Tuplin (ed.). Persian Responses: Political and Cultural Interaction with (in) the Persian Empire. Swansea, 2007, p. 313-342.

Anderson, M. The Imagery of the Persians. Greece & Rome 19. 1972, p.166-174.

Balcer, J. M. The Persian Conquest of the Greeks 545-450 B. C. Konstanz. 1997.

Bigwood, J.M. Ctesias as Historian of the Persian Wars. Phoenix 32, 1978, p. 19-41.

Boedeker, D., Sider, D. (eds).: The New Simonides: Contexts of Praise and Desire. Oxford. 2001.

Briant, P. Darius, Les Perses et l'Empire. P. 1992.

Briant, P. From Cyrus to Alexander. A History of the Persian Empire. Winona Lake.

Bridges, E. 2014: Imagining Xerxes. Ancient Perspectives on a Persian King. L.; New Delhi; N. Y.; Sidney. 2002.

Chiglintsev, E. A. Reception of the Icarus myth in the mass art of the late 20th-21st century. Terra Sebus. Acta Musei Sabesiensis. Special Issue 2014. Russian studies. From the early Middle Ages to the present day. Sebes, Alba. 2015, p.177-186.

Clifton, G. The Mood of the 'Persai'of Aeschylus. Greece & Rome 10, 1963,p.111-117.

Conacher, D. J. Aeschylus' Persae: A Literary Commentary. In: J. L. Heller (ed.). Serta Turyniana: Studies in Greek Literature and Palaeography in Honor of Alexander Tutyn. Urbana, 1974, p. 143-168.

Cook, A. B. Nomen Omen. Classical Review 21, 1907, p. 169.

Dan, A. Achaemenid World Representations in Herodotus' Histories: Some geographic examples of cultural translation. In: K. Geus, E. Irwin, T. Poiss (eds.). Herodots Wege des Erzählens. Logos und Topos in den Historie. Frankfurt/M., 2013, p. 83-121.

Dan, A. Grecs et Perses sur les Détroits: Le Démon Enchaîné et la Démesure du Grand Roi. Ancient West & East 14, 2015, p. 191-235.

De Blois, F. "Place" and "Throne" in Persian. Iran 33, 1995, p. 61-65.

Дератани, Н. Ф. Эсхил и Греко-персидская война. Вестник древней истории 1, 1946, c. 9-19.

Descat, R. Darius, le roi "kapelos". In: H. Sancisi-Weerdenburg, A. Kuhrt, M. C. Root (eds.). Achaemenid history 6: Continuity and change. Proceedings of the last Achaemenid history workshop, Ann Arbor, April 6 - 8, 1990. Leiden, 1994, p. 161-166.

Eilers, W., Herrenschmidt, C.: Banda. In: Encyclopaedia Iranica 3. 7, 1988,p.682-685.

Flower, M. A., Marincola, J. Herodotus: Histories Book IX. Cambridge. 2002.

Flower, M. A. Herodotus and Persia. In: C. Dewald, J. Marincola (eds.). The Cambridge Companion to Herodotus. Cambridge, 2006, p. 274-289.

Funke, P. Die Perser und die griechischen Heiligtümer in der Perserkriegszeit. In: B. Bleckmann (ed.). Herodot und die Epoche der Perserkriege. Realitäten und Fiktionen. Kolloquium zum 80. Geburtstag von Dietmar Kienast. Köln; Weimar; Wien, 2007, p. 21-34.

Garvie, A. F. Aeschylus. Persae. With Introduction and Commentary. Oxford. 2009.

Georges, P. Barbarian Asia and the Greek Experience. From the Archaic Period to the Age of Xenophon. Baltimore. 1994.

Goldhill, S. Battle Narrative and Politics in Aeschylus' Persae. Journal of Hellenic Studies 108, 1988, p. 189-193.

Grethlein, J. How Not to Do History: Xerxes in Herodotus' Histories. American Journal of Philology 130, 2009, p. 195-218.

Grethlein, J. Herodot und Xerxes. Meta-Historie in den Historien. In: R. Rollinger, B. Truschnegg, R. Bichler (eds.). Herodot und das Persische Weltreich - Herodotus and the Persian Empire. Wiesbaden, 2011, p. 103-122.

Grogan, J. The Persian Empire in English Renaissance Writing, 15491622. Basingstoke. 2014.

Hall, E. Inventing the Barbarian. Greek Self-Definition through Tragedy. Oxford. 1989.

Hall, E. Asia unmanned: Images of Victory in classical Athens. In: J. Rich, G. Shipley (eds.). War and Society in the Greek World. London; New York, 1993, p. 108-133.

Hall, E. (ed.). Aeschylus Persians. Warminster. 1996. Harrison, T. Herodotus Conception of Foreign Languages. Histos 2, 1998,p.1-45

Harrison, T. The Emptiness of Asia: Aeschylus' Persians and the History of the Fifth Century. London. 2000.

Harrison, T: The Persian Invasions. In: E. J. Bakker, I. J. F. de Jong, H. van Wees (eds.). Brill's Companion to Herodotus. Leiden; Boston; Köln, 2002,p.551-578.

Harrison, T. Respectable to Its Ruins: Achaemenid Persia, Ancient and Modern. In: L. Hardwick, C. Stray (eds.). A Companion to Classical Receptions. Oxford, 2008, p. 50-61.

Harrison, T. The long arm ofthe King (Hdt. 8. 140-142). In: R. Rollinger, B. Truschnegg, R. Bichler (eds.). Herodot und das Persische Weltreich -Herodotus and the Persian Empire. Akten des 3. Internationalen Kolloquiums zum Thema "Vorderasien im Spannungsfeld klassischer und altorientalischer Überlieferungen", Innsbruck, 24-28. November 2008. Wiesbaden, 2011, p. 65-74.

Hartog, F. The Mirror of Herodotus. The Representation of the Other in the Writing of History. Berkeley; Los Angeles. 2009.

Henkelman, W. F. M. et al. Herodotus and Babylon Reconsidered. In: R. Rollinger, B. Truschnegg, R. Bichler (eds.). Herodot und das Persische Weltreich - Herodotus and the Persian Empire: Akten des 3. Internationalen Kolloquiums zum Thema "Vorderasien im Spannungsfeld klassischer und altorientalischer Überlieferungen", Innsbruck, p. 24-28. November 2008. Wiesbaden, p. 449-470. 2011.

How, W. W., Wells, J. A Commentary on Herodotus. 1-2. Oxford. 1912.

Hordern, J. H. The Fragments of Timotheus of Miletus. Oxford. 2002.

Isaac, B. The Invention of Racism in Classical Antiquity. Princeton. 2004

Kantzios, I. The Politics of Fear in Aeschylus' Persians. Classical World 98, 2004, p. 3-19.

Keaveney, A. Persian Behaviour and Misbehaviour: Some Herodotean Examples. Athenaeum 84, 1996, p. 23-48.

Kent, R. G. A New Inscription of Xerxes. Language 9, 1933, p. 35-46.

Kimbell, D. Operatic variations on an incident at the Hellespont. In: E. Bridges, E. Hall, P. J. Rhodes (eds.). Cultural Responses to the Persian Wars. Antiquity to the Third Millennium. Oxford, 2007, p. 201-230.

Klinkott, H. Zum persischen Adel im Achaimenidenreich. In: U. Walter, H. Beck, P. Scholz (eds.). Die Macht der Wenigen. Aristokratische

Herrschaftspraxis, Kommunikation und ,edler' Lebensstil in Antike und Früher Neuzeit. Stuttgart, 2008, p. 207-251.

Kuhrt, A., Sherwin-White, S. Xerxes' Destruction of Babylonian Temples. In: H. Sancisi-Weerdenburg, A. Kuhrt (eds.). Achaemenid History 2: The Greek Sources. Proceedings of the Groningen 1984 Achaemenid History Workshop. Leiden, 1987, p. 69-78.

Kuhrt, A. Earth and Water. In: A. Kuhrt; H. Sancisi-Weerdenburg (eds.). Achaemenid History 3: Method and Theory. Proceedings of the London 1985 Achaemenid History Workshop. Leiden, 1988, p. 87-99.

Kuhrt, A. Achaemenid images of royalty and empire. In: G. Lanfranchi, R. Rollinger (eds.). Concepts of Kingship in Antiquity: Proceedings of the European Science foundation Exploratory Workshop held in Padova, November 28th-December 1st, 2007. Padova, 2010, p. 87-106.

Kuhrt, A. Reassessing the Reign of Xerxes in the Light of New Evidence, In: M. Kozuh, W. F. M. Henkelman, C. J. Jones, C. Woods. Extraction & Control. Studies in Honor of Matthew W. Stolper. Chicago, 2014, p. 163-169.

Kurke, L. Coins, Bodies, Games, and Gold: The Politics of Meaning in Archaic Greece. Princeton. 1999.

Ладынин И. А. Статуя Дария I из СУЗ: к интерпретации памятника в свете религиозно-идеологических представлений Египта и Переднего Востока. Вестник древней истории 1, 2011, с. 3-27.

Lattimore, R. Aeschylus on the Defeat of Xerxes. In: Classical Studies in Honor of William Abbot Oldfather. Urbana, 1943, p. 82-93.

Lenfant, D.: Les rois de Perse vus d'Athènes. In M. Serwanski (éd.). Les grands hommes des autres. Actes du Xe colloque Poznan-Strasbourg des 4-6 novembre 1998. Poznan, 1998, p. 33-49.

Lenfant, D. Les Histoires perses de Dinon et d'Héraclide, fragments édités, traduits et commentés (Persika, 13). Paris. 2009.

Lenfant, D. Greek Monographs on the Persian World: The Fourth Century B.C. and its Innovations. In: G. Parmeggiani (ed.). Between Thucydides and Polybius. The Golden Age of Greek Historiography. Cambridge, MA, 2014, p.197-210.

Levene, D. S. Xerxes Goes to Hollywood. In: E. Bridges, E. Hall, P. J. Rhodes (eds.). Cultural Responses to the Persian Wars. Antiquity to the Third Millennium. Oxford, 2007, p. 383-404.

Lewis, D. M. Persians in Herodotus. In: D. M. Lewis. Selected Papers in Greek and Near Eastern History. Cambridge. 1997.

Lincoln, B. Death by Water: Strange Events at the Strymon (Persae 492507) and the Categorical Opposition of East and West. Classical Philology 95, 2000, p. 12-20.

Lincoln, B. Religion, Empire and Torture. The Case of Achaemenid Persia. Chicago. 2007.

Lincoln, B. The Role of Religion in Achaemenian Imperialism. In: N. Brisch (ed.). Religion and Power. Divine Kingship in the Ancient World and Beyond. Chicago, 2008, p. 221-242.

Llewellyn-Jones, L., Robson, J. (tr.). Ctesias' History of Persia: Tales of the Orient. London; New York. 2010.

Llewellyn-Jones, L. King and Court in Ancient Persia 559 to 331 BCE. Edinburgh. 2013.

Llewellyn-Jones, L. "That My Body is Strong": The Physique and Appearance of Achaemenid Monarchy. In: D. Boschung, A. Shapiro, F. Waschenk (eds.). Bodies in Transition: Dissolving the Boundaries of Embodied Knowledge. Paderborn, 2015, p. 211-248.

Loloi, P. Portraits of the Achaemenid Kings in English Drama: Sixteenth-Eighteenth Centuries. In: J. Curtis, St. J. Simpson (eds.). The World of Achaemenid Persia. History: Art and Society in Iran and the Ancient Near East. London; N. Y., 2010, p. 33-40.

Lur'e, S. Ya. Gerodot. Moscow; Leningrad. 1947.

Махлаюк А. В. Ахеменидская Персия в римской литературе: образ «иного» и специфика исторической памяти. Вестник Университета им. Лобачевского 3, Нижний Новгород, 2012, с. 199-208.

Makhlaiuk, A. V. Memory and Images of Achaemenid Persia in the Roman Empire. In: J. M. Silverman, C. Waerzeggers. Political Memory in and after the Persian Empire. Atlanta, 2015, p. 299-324.

Маринович Л. П. Возникновение и эволюция доктрины превосходства греков над варварами. (Античная цивилизация и варвары). Москва, 2006, с. 5-29.

Mayerhofer, M. Archaismus und Innovation. Eine Grammatische Unterscheidung in Keilschrift-Paralleltexten aus achämendischer Zeit. Archiv Orientalm 47, 1979, p. 96-99.

Miles, M. M. Burnt Temples in the Landscape of the Past. In: J. Ker, C. Pieper (eds.). Valuing the Past in the Greco-Roman World: Proceedings from the Penn-Leiden Colloquia on Ancient Values VII. Leiden; Boston, 2014,p.111-145.

Missiou, A. AOTAOI TOT BAHAEQI: The Politics of Translation. Classical Quarterly 43, 1993, p. 377-391.

Mitchell, L. G. Greek bearing gifts. The public use of private relationship in the Greek World, 435-323 BC. Cambridge. 1997.

Molyneux, J. H. Simonides: A Historical Study. Wauconda, IL. 1992.

Munson, R. V. Who Are Herodotus' Persians? Classical World 102, 2009, p. 457-470.

Murray, G. Aeschylus: The Creation of Tragedy. Oxford. 1940.

Nimchuk, C. L. The "Archers" of Darius: Coinage or Tokens of Royal Esteem? In: Ars Orientalis. Vol. 32: Medes and Persians: Reflections on Elusive Empires, 2002, p. 55-79.

Orlin, L. L. Athens and Persia ca 507 B. C.: A Neglected Perspective. In: L. L. Orlin (ed.). Michigan Oriental Studies in Honor of G. G. Cameron. Ann Arbor, 1976, p. 255-266.

Papadimitropoulos, L. Xerxes' hubris and Darius in Aeschylus' Persae. Mnemosyne 61, 2008, p. 451-458.

Pelling, C. B. R. Aeschylus' Persae and History. In: C. Pelling (ed.). Greek Tragedy and the Historian. Oxford, 1997, p. 1-19.

Pelling, C. B. R. De malignitate Plutarchi: Plutarch, Herodotus, and the Persian Wars. In: E. Bridges, E. Hall, P. J. Rhodes (eds.). Cultural Responses to the Persian Wars. Antiquity to the Third Millennium. Oxford, 2007, p. 145-164.

Provencal, V. L. Sophist Kings. Persians as Other in Herodotus. L.; N.Y. 2015.

Rollinger, R. Thinking and Writing about History in Teispid and Achaemenid Persia. In: K. A. Rauflaub (ed.). Thinking, Recording and Writing History in the Ancient World. Oxford, 2014, p. 187-212.

Rood, T. C. B. Thucydides' Persian Wars. In: C.S. Kraus (ed.). The Limits of Historiography: Genre and Narrative in Ancient Historical Texts. Leiden, 1999, p. 141-168.

Root, M. C. The King and Kingship in Achaemenid Art. Essays on the Creation of an Iconography of Empire. Leiden. 1979.

Ruberto, A. La vittoria di Serse in Grecia. Problemi, testimonianze, ipotesi. Klio 94, 2012, p. 300-311.

Рунг Е. В. Греко-персидские войны в поэтической традиции греков: От Симонида Кеосского до Эсхила. Вестник Санкт-Петербурского Университета сер. 2. 4, 2007, с. 149-158.

Рунг Е. В. Греки в ахеменидских царских надписях: к впоросу о локализации Яуна. Восток, Европа, Америка в древности. Сборник научных трудов XVII Сергеевских чтений 2, Москва, 2012, с. 116-123.

Рунг Е. В. Имперская идея в государстве Ахеменидов. Журнал «Проблемы истории, филологии, культуры» 4. 2015, с. 130-140.

Rung, E. The Language of the Achaemenid Imperial Diplomacy towards the Greeks: The Meaning of Earth and Water. Klio 97. 2015, p. 503-515.

Rung, E. The Burning of Greek Temples by the Persians and Greek War-Propaganda. In: K. Ulanowski (ed.). The Religious Aspects of War in the Ancient Near East, Greece, and Rome. Leiden; Boston, 2016, p. 166-179.

Рунг Е. В., Орлов В. П. Имя «Масист» в истории Ахеменидской империи. Журнал «Проблемы истории, филологии, культуры» 2, 2016, с. 83-91.

Рунг Е. В. Культ царя в Ахеменидской державе. В: С. Ю. Сарпукин. Боги среди людей. Культ правителей в эллинистическом и постэллинистическом мире. Москва; Санкт-Петербург, 2016, с. 174-190.

Саид Э. В. Ориентализм. Западные концепции Востока. Санкт-Петербург, 2006.

Sai'd, S. Herodotus and Tragedy. In: E. J. Bakker, I. J. F. de Jong, H. van Wees (eds.). Brill's Companion to Herodotus. Leiden; Boston; Köln, 2002,p.117-147.

Sánchez, M. G. La figura del sucesor del Gran Rey en la Persia aqueménida. Gerión 9, 2005, p. 223-239.

Sánchez, M. G. El Gran Rey de Persia. Formas de representación de la alteridad persa en el imaginario griego. Barcelona. 2009.

Sánchez, M. G. The Second after the King and Achaemenid Bactria on Classical Sources. In: B. Antela-Bernárdez, J. Vidal (eds.). Central Asia in Antiquity: Interdisciplinary Approaches. Oxford, 2014, p. 37-42.

Sancisi-Weerdenburg, H. Yauna en Persai: Grieken en Perzen in een ander perspectief, unpubl. PhD thesis. University of Leiden. 1980.

Sancisi-Weerdenburg, H. Decadence in the Empire or Decadence in the Sources. In: H. Sancisi-Weerdenburg (ed.). Achaemenid History 1: Proceedings of the Groningen 1983 Achaemenid History Workshop. Leiden, 1987, p.33-45.

Sancisi-Weerdenburg, H. Gifts in the Persian Empire. In: P. Briant, C. Herrenschmidt (eds.). La Tribut dans l'empire perse: Actes de la Table ronde de Paris 12-13 Decembre 1986. Paris, 1989, p. 129-145.

Sancisi-Weerdenburg, H. Political Concepts in Old-Persian Royal Inscriptions. In: K. A. Raaflaub (ed.). Anfänge politischen Denkens in der Antike. Die nahöstlichen Kulturen und die Griechen. [Kolloquium, München 10.-13. Juni 1990]. München, 1993, p. 145-163.

Sancisi-Weerdenburg, H. The Personality of Xerxes, King of Kings. In: E. J. Bakker, I. J. F. de Jong, H. van Wees (eds.). Brill's Companion to Herodotus. Leiden; Boston; Köln, 2002, p. 579-590.

Schmitt, R. Artaxerxes. In: Encyclopaedia Iranica 2. 6, 1986, p. 654-655.

Schmitt, R. The Bisitun Inscriptions of Darius the Great. Old Persian Text. London. 1991.

Schmitt, R. Darius. i. The Name. In: Encyclopaedia Iranica 7. 1, 1994, 40.

Schmitt, R. Xerxes. i. The Name: http://www.iranicaonline.org/articles/ xerxes-1-name. 2011.

Scott, L. Historical Commentary on Herodotus Book 6. Leiden; Boston. 2005.

Shahbazi, A. S. Crown Prince. In: Encyclopaedia Iranica 6. 4, 1993, p. 430-432.

Shannon, A. R. The Achaemenid Kings and the Worship of Ahura Mazda: Proto-Zoroastrianism in the Persian Empire. Studia Antiqua 5, 2007, p. 79-85.

Stoneman, R. Xerxes. A Persian Life. New Haven; L. 2015.

Stronk, J. P. Ctesias' Persian History. Pt. I: Introduction, Text, and Translation. Düsseldorf. 2010.

Суриков И. Е. Очерки об историописании в классической Греции. Москва, 2011.

Taifopoulos, Y. Z. Thucydidean Rhetoric and the Propaganda of the Persian War. Parola del passato 50, 1995, p. 91-115.

Tuplin, C. J. Achaemenid Arithmetic: Numerical Problems in Persian History. Topoi. Orient-Occident 1, 1997, 365-421.

Tuplin, C. J. Achaemenid Studies. Stuttgart, 1998.

Tuplin, C. J. The Marathon campaign: in search of a Persian dimension. In: K. Buraselis, K. Meidani (eds.). Marathon: Deme and Battle. Athens, 2010,p.251-274.

Tuplin, C. J. The Justice of Darius: Reflections on the Achaemenid Empire as a rule-bound environment. In: A. Fitzpatrick-McKinley (ed.). Assessing Biblical and Classical Sources for the Reconstruction of Persian Influence, History and Culture. Wiesbaden, 2015, p. 73-126.

Усманов С. М. «Восток Ксеркса» в историософии Владимира Соловьева: в поисках интерпретации. В: Соловьевские исследования. Периодический сборник научных трудов 6. Иваново, 2003, с. 36-52.

Vogt, J. Die Hellenisierung der Perser in der Tragödie des Aischylos. In: R. Stiehl, G. Lehmann (eds.). Antike und Universalgeschichte. Münster, 1972,p.131-145.

Voigtlander von, E. N. The Besitun Inscription of Darius the Great. Babylonian Version. London, 1978.

Waters. M. W. Darius and the Achaemenid Line. Ancient History Bulletin 10, 1996, p. 11-18.

Westenholz, J. The King, the Emperor, and the Empire. Continuity and Discontinuity of Royal Representation in Text and Image. In: S. Aro, R. M. Whiting (eds.). The Heirs of Assyria. Proceedings of the Opening Symposium of the Assyrian and Babylonian Intellectual Heritage Project. Held in Tvärminne, Finland, October 8-11, 1998. Helsinki, 2000, p. 99-125.

Wiesehöfer, J, Rollinger, R, Lanfranchi, G. Ktesias' Welt - Ctesias' World. Wiesbaden, 2011.

Wiles, D. Tragedy in Athens: Performance Space and Theatrical Meaning. Cambridge, 1999.

Zutterman, C. The Bow in the Ancient Near East: A Re-evaluation of Archery from the late 2nd millennium to the end of the Achaemenid period. Iranica Antiqua 38, 2003, p. 119-165.

Сведения об авторах

Рунг Эдуард Валерьевич, доктор исторических наук, профессор кафедры всеобщей истории Института международных отношений, истории и востоковедения Казанского (Приволжского) федерального университета (г. Казань).

Чиглинцев Евгений Александрович, доктор исторических наук, заведующий кафедрой всеобщей истории Института международных отношений, истории и востоковедения Казанского (Приволжского) федерального университета (г. Казань).

About the authors

Edward V. Rung, Doctor of Historical Sciences, Professor of the Department of General History of the Institute of International Relations, History and Oriental Studies, Kazan (Volga Region) Federal University (Kazan).

Evgeny A. Chiglintsev, Doctor of Historical Sciences, Head of the Department of General History of the Institute of International Relations, History and Oriental Studies, Kazan (Volga Region) Federal University (Kazan).

Дата поступления 17.04.2018