CC BY
91
Л. Г. Степанова
Что такое грамматика Об одной забытой дискуссии начала XX века
Книга Чиро Трабальцы «История итальянской грамматики», вышедшая в 1908 году1, вызвала довольно широкий отклик в печати, что было несколько неожиданным, поскольку итальянская историко-филологическая книга в это время, как отмечает один из ее рецензентов, философ Джованни Джентиле, как правило, не привлекала особого внимания критиков. Здесь же рецензии и ссылки на эту работу появились в издаваемом Кроче журнале «La Critica» (Неаполь), в триестинской «Rassegna scolastica», в международном философском ежегоднике «Logos» (Тюбинген) и в таком известном журнале по романской филологии, как «Zeitschrift für Romanishe Philologie»; иными словами, на страницах итальянских и немецких журналов развернулась настоящая дискуссия, содержание которой выходит за рамки обычной критической оценки новой книги. Подлинным предметом обсуждения в данном случае стала не столько сама книга «провинциального исследователя из Перуджи», как называет его Б. Кроче, сколько концепция грамматики, которой руководствовался ее автор. В свою очередь, именно это смещение акцентов в сторону общей проблематики и побудило Кроче напечатать выступления К. Фосслера, Дж. Видоссича (G. Vidossich / Vidossi), М. Росси, Дж. Джентиле и автора обсуждаемой монографии - Ч. Трабальцы отдельной книжкой. Она вышла с предисловием Бенедетто Кроче под названием «Концепция грамматики: По поводу одной недавней "Истории грамматики". Дискуссии»2. Ссылок на этот сборник (как и упоминаний о самой дискуссии) мне не встречалось нигде, кроме как в крочеанской библиографии, и - на-
1 C. Trabalza. Storia della grammatica italiana. Milano: Hoepli, 1908. - XVI, 561 p.
2 Vossler-Vidossich-Trabalza-Rossi-Gentile. Il concetto della grammatica. A proposito di una recente Storia della grammatica. Discussioni / Con prefazione di Benedetto Croce. Città di Castello: Editrice S. Lapi, 1912 (далее сокращенно: Il concetto della grammatica).
сколько я могу судить - эпизод этот в истории языкознания не получил никакого освещения.
Книга Трабальцы - первое исследование по истории итальянской грамматики - была написана под влиянием «Эстетики» Кроче и воспринята в контексте идеи языка как творчества. В 1908 году как раз вышло третье издание труда Кроче «Эстетика как наука о выражении и общая лингвистика» (1-е изд.: 1902), представленное автором как первый том всеобъемлющей «Философии духа»3, а в 1912 году - четвертое. Эстетической формулировке лингвистических проблем посвящена заключительная (XVIII глава) первой (теоретической) части «Эстетики» 4, которая называется «Тождество лингвистики и эстетики». Грамматика рассматривается в ней как чисто эмпирическая дисциплина, не имеющая отношения к теории лингвистики: «...эстетическая, а потому теоретическая, не практическая, природа языка как выражения дает нам средство раскрыть всю ошибочность, с научной точки зрения, понятия (нормативной) грамматики , устанавливающей правила хорошей речи. Здравый смысл постоянно восставал против такой ошибки, примерами чего может служить приписываемая Вольтеру фраза: "тем хуже для грамматики". Но невозможность нормативной грамматики признается и теми, кто преподает ее: они предупреждают, что по правилам нельзя выучиться хорошо писать, что нет правила без ис-
3 B. Croce. Filosofía dello spirito. I: Estética come scienza dell'espressione e lingüistica generale. Teoria e storia. Bari: Laterza, 1908.
Русский перевод этой части был закончен в 1913 г., но вышел только после революции: Б. Кроче. Эстетика как наука о выражении и как общая лингвистика. Часть I. Теория. М.: Изд. М. и С. Сабашниковых, 1920. На титуле опечатка: «Перевод с 4-го итальянского издания В. Яковенко». Мне всегда казалось странным, почему переводом «Эстетики» занялся не философ Борис Валентинович Яковенко (1884-1949), который был известен и как переводчик итальянской прозы, а, видимо, его отец, известный книгоиздатель и переводчик с английского Валентин Иванович Яковенко (или, что еще менее вероятно, его дядя - Владимир Иванович), но во всех известных мне библиографиях всегда стоит именно это имя - «В. Яковенко» (а в иностранных, соответственно, V. Jakovenko). То же самое мы видим и в недавнем переиздании этого перевода (М.: «Интрада», 2000; редактор и автор предисловия А. Е. Махов). На эту досадную опечатку впервые обратили внимание - и у нас, и в Италии - только в 2004 году, так что правильная ссылка должна быть: перевод <Б.> В. Яковенко. О переписке Б. В. Яковенко с М. В. Сабашниковым и с Б. Кроче по поводу этого перевода см.: Л. Г. Степанова. Б. В. Яковенко как переводчик: К истории первого русского издания «Эстетики» Кроче // Вопросы литературы. 2007. № 1: 318-341. Кроме того, существует рукописный перевод I и II (исторической) части «Эстетики» В. Ф. Шишмарева, выполненный им в 20-ые годы для издательства «Academia» (ПФА РАН, ф. 896, оп. 1, ед. хр. 61, лл. 1412). Подготовка рукописи к изданию поддержана грантом РГНФ № 05-04-04082a.
248
ключений и что изучать грамматику следует практически, путем чтения образцов, на которых складывается литературный вкус. Научное основание этой невозможности определяется доказанным нами следующим принципом: техника теоретического представляет собой противоречие терминов. А чем хотела бы быть грамматика (нормативная), как не техникой языкового выражения, т. е. факта теоретического порядка?». «Вне пределов эстетики, - утверждает Кроче, - которая дает познание природы языка, и эмпирической грамматики, которая является дидактическим средством, остается только история языков, взятых как они есть, в их жизни и в действительности, т. е. история конкретных продуктов литературы, в существе своем тождественная с историей литературы»5.
Именно от этой эстетической (идеалистической) концепции языка - как последнего достижения современной научной мысли - и отталкивается Трабальца, о чем он эксплицитно говорит в предисловии. «Написание истории итальянской грамматики представляется задачей сравнительно простой для того, кто верит в грамматику и руководствуется определенным типом грамматики, а именно логической грамматикой (гагюпа1е), каковую он и считает подлинно научной. Иными словами, этот предполагаемый исследователь будет соизмерять итальянскую грамматику с заданным эталоном и рассматривать ее историю, во-первых, как прогресс в выявлении грамматических категорий и, во-вторых, с точки зрения адекватности этих категорий применительно к формам итальянского языка»6. Однако такой подход не устраивает итальянского автора, и он пытается строить свою историю как постепенное приближение к эстетической концепции языка, опираясь на «Эстетику» Кроче и на работу Фосслера «Позитивизм и идеализм в языкознании»7.
На концепции грамматики этих двух авторов, итальянского философа Кроче и немецкого романиста Фосслера, я и предполагаю остановиться, оставляя за скобками саму книгу Ч. Трабальцы, которая в данном случае стала скорее поводом, нежели предметом интересующей нас дискуссии.
В предисловии к сборнику Кроче говорит, что не видит необходимости представлять участников дискуссии и тем более пересказывать их выступления, изложенные ими с подобающей логической последовательностью и ясностью, он хочет только обратить внима-
5 Цит. в переводе В. Ф. Шишмарева по рукописи: Ук соч., л. 172. Здесь и далее в цитатах - разрядка везде авторская.
6 Цит по 2-му изд.: C. Trabalza. Storia della grammatica italiana. Bologna, 1963: 1.
7 Трабальца ссылается на 1-ое нем. изд.: K. Vossler. Positivismus und Idealismus in der Spraschwissenschaft. Heidelberg, 1904; итал. перевод: Positivismo e idealismo nella scienza del linguaggio. Bari: Laterza, 1908.
249
ние на те аспекты, которые присущи любой грамматике. Прежде всего, всякая грамматика отражает литературно-художественные предпочтения автора данной грамматики. Так, например, грамматика школы А. Мандзони (так называемой либеральной школы эпохи Рисорджименто) будет ориентироваться на прозу самого Мандзони и постарается отразить это в своих «правилах», как то: не ставить глагол в конце предложения, избегать сложных союзов (типа «соп-сю881асЬё»), называть бороду «бородой», а не «украшением подбородка» и т. п. И, наоборот, в грамматике пуристов, по которой учился в школьные годы Кроче, проступает языковой идеал педантов старой «академической» выучки. Далее: каждая грамматика придерживается определенной философии, независимо от того, говорится ли об этом открыто или умалчивается. Так, если мы возьмем три грамматики, в которых найдем более или менее одинаковые правила, но одна из них будет написана эмпириком, другая - логиком в духе Кондильяка, а автором третьей будет, скажем, Бенедетто Кроче (который отрицает философские основания грамматики), то увидим, что все три грамматики будут представлять три различные философии. Для эмпирика его правила будут естественными законами, которые он считает реальными и неизменными, для логика -аналогиями или аномалиями по отношению к логике, а «для меня, -пишет Кроче, - те же самые правила будут практическими приспособлениями, вроде заградительных ципеллинов <...>, которым я позволяю находиться в воздухе, но не верю ни в их прочность, ни в их заградительную силу (ср. исключения!)...»8. И последнее: грамматические правила - помимо отражения художественных и философских тенденций - содержат и самые эти правила, т. е. «разбиения, разъятия и абстракции <...>, которые я должен был совершить над смысловой действительностью (геака сопсеИиа1е), а также инструменты и приемы, добытые при помощи этих операций, самих по себе - отнюдь не философского свойства»9. Эти правила или инструменты служат тем или иным практическим потребностям, главным образом общей потребности в грамотности ^гигюпе 1еИегапа) и в умении правильно выражаться1 , и в частности - тем специаль-
8 II concetto della grammatica: IX.
9 Ibid.: XII.
10 В одном из своих писем Кроче поинтересовался у Фосслера, как обстоят дела в Германии с обучением хорошему слогу, и тот не сразу нашелся, что ответить, а потом написал (21 ноября 1901 г.), что по его впечатлениям в немецкой школе этому совсем не учат. В гимназии они писали по шесть или по десять сочинений в год; учитель иногда правил стиль, но чисто эмпирически, без какого-либо теоретического фундамента. «И вот вам результат, - заканчивает Фосслер свой ответ Кроче: большая часть немцев прескверно пишет по-немецки, они не придают этому никакого значения. Правда, с другой стороны, им свойственны большая индивидуальность и большее стилистическое разнообразие по сравнению с любой
250
ным задачам образования, которые обусловлены временем, местом и участниками этого процесса. Отсюда относительная устойчивость правил и вместе с тем их вариативность. Так, например, схемы и приемы, которые имели практическую пользу для тех, кто обучался новому (итальянскому) языку, зная латынь, были отброшены как слишком трудные и мало пригодные для тех, кто учил язык, не имея основы в виде классического образования, и т. д. Так что же такое грамматические правила? Это и не философия, и не искусство. А поскольку познание, которое оперирует элементами, отличными от тех, которые представляют понятие, познанием не является, то совершенно очевидно, что элементы эти принадлежат не сфере теории, а исключительно сфере практики.
Дискуссию открывает статья К. Фосслера «Грамматика и история языка: К вопросу об отношении между "правильным" и " истинным" в языкознании» \ Статья эта не является собственно рецензией на обсуждаемую книгу, а представляет собой итальянский перевод его статьи, опубликованной в 1910 г. в немецком историко-философском ежегоднике «Logos» (I, 1). В том же году она вышла и в русском переводе в одноименном журнале12. Книга Трабальцы упоминается в этой статье мимоходом как «интересная и поучительная глава из истории крушения логической грамматики», а в основном Фосслер высказывает в ней свое отношение к так называемым «научным» грамматикам, дает схематический очерк возникновения разных типов грамматики и свою трактовку языковой правильности.
Лингвистические взгляды Карла Фосслера, как мы знаем, формировались под влиянием идей Кроче13, и грамматика для него также является чисто технической дисциплиной, предназначенной для ре-
страной романской речи» (Carteggio Croce-Vossler 1899-1949 / A c. di E. C. Rendina. Napoli: Bibliopolis, 1991: 30). В Италии «Краткое руководство по эстетике» Кроче (Breviario di estetica, 1912) было написано как учебник для лицеев и на протяжении десятилетий использовалось как обязательная литература. «Многие сегодняшние читатели, - отмечает редактор последнего издания "Breviario" (2001) Джузеппе Галассо, - были воспитаны на этом учебнике, по нему они учились определять, где пролегает та грань, которая отделяет "поэзию" от "не-поэзии"».
11 Il concetto della grammatica, p. 3-20.
12 К. Фосслер. Грамматика и история языка: К вопросу об отношении между «правильным» и «истинным» в языкознании [пер. И. Штрауха] // Логос. 1910. Кн. I: 157-170 (далее ссылки на страницы этой статьи даются в тексте).
13 По воспоминаниям итальянского романиста П. Сави-Лопеса, который учился в Страсбурге у Г. Грёбера, тот имел обыкновение повторять: «Vossler ist eine Potenz, aber von Croce stark aesthetisiert» - «Фосслер - многообещающий ученый, но под влиянием Кроче уж больно ударяется в эстетику» (Carteggio Croce-Vossler: 31, n. 1).
251
шения определенных прагматических задач. Весьма показательно (в контексте крочеанской концепции языка как эстетического феномена), что Фосслер начинает разговор о грамматической правильности не с конструирования грамматически правильно оформленной бессмыслицы (вроде хрестоматийной «глокой куздры» или «бесцветных зеленых идей» Хомского), а с цитатного примера из «Фауста», показывая, что с точки зрения языка фраза является абсолютно правильной, а с точки зрения логики - ложной:
Grau, teurer Freund, ist alle Theorie
Doch grün des Lebens goldner Baum .
Но если языковая правильность не основана ни на логической правильности, ни на какой-либо иной фактической истинности или правильности, то на что же она опирается? Прежде всего, на языковое употребление, на норму и навыки определенного языкового коллектива. Грамматика кодифицирует узус и пытается его укрепить, поскольку он подвержен колебаниям. Таким образом, исконная сущность грамматики - педагогическая, и в зависимости от специальных целей преподавания языка она делится на ряд школьных грамматик (для начинающих, для старшего возраста, для иностранцев, купцов и т. п.). Наряду с выполнением своих специальных педагогических задач школьная грамматика стремится стать влиятельной и общезначимой, порождая авторитетную и/или догматическую грамматику, которую называют академической. Но поскольку всякий авторитет должен быть обоснованным, а догмат, в том числе и лингвистический - оправданным, то академическая грамматика волей-неволей сталкивается с вопросом об основаниях вырабатываемых ею правил и причинах языковых изменений. Тут уже дело касается теоретического знания. «Практическая потребность в преподавании и установлении правил незаметно породила научную проблему. На этом месте вырастает третья группа грамматик: научные грамматики» (с. 159). Однако процесс высвобождения научных задач от практических шел столь медленно, а разграничение сфер проводилось и с недостаточной полнотой, и с недостаточной тщательностью, что привело к возникновению гибридных теоретически-практических и практически-теоретических грамматик. К таким чудовищным помесям Фосслер относит логическую грамматику, ибо она пытается обосновать языковой узус, т. е. грамматически правильное при помощи логически правильного. Несоответст-
14 Так у Фосслера, в известных мне изданиях «Фауста»: «Und grün...». Ср. канонический русский перевод Н. А. Холодковского: «Суха, мой друг, теория везде, / А древо жизни пышно зеленеет!» и перевод Б. Пастернака: «Теория, мой друг, суха, / Но зеленеет жизни древо». Оба они, как мы видим, не передают «алогичность» цветовых определений немецкого оригинала: теории не имеют цвета, а дерево нельзя мыслить и зеленым и золотым одновременно.
252
вия между грамматическими функциями и логическими категориями до такой степени очевидны, что сторонникам этого направления приходится прибегать к разным ухищрениям, чтобы обойти эти трудности. Например, утверждать, что логическая правильность является хотя и недосягаемым, но единственным идеалом, к которому должна стремиться и на самом деле стремится грамматическая техника языка. При этом они забывают, что всякая техника имеет свой идеал, т. е. мерило своей правильности в себе самой: плох тот художник, который руководствовался бы техникой мыслителя, и тот музыкант, который пользовался бы техникой поэта или математика. Логическая грамматика, по мнению Фосслера, представляет собой смесь разных установок, она не в силах выполнить свое предназначение и потому теряет самое право на существование.
Второй более жизнеспособной дочерью академической грамматики, претендующей на научность, Фосслер называет психологическую грамматику, которая пытается свести нормы языкового узуса к психофизическим законам. Такая грамматика высказывается в пользу естественной, прирожденной, физически обусловленной предопределенности наших артикуляторных и ассоциативных процессов речи. Она всюду провозглашает законы, не терпит исключений и тем самым отрекается от академической грамматики, отменяя потребность в дисциплине, в воспитании и регулировании языковой правильности: там, где действуют непреложные законы природы, нет необходимости в академических наставлениях.
Остается еще один путь: «... если лингвистический usus нельзя вывести ни из законов логики, ни из законов природы, то приходится объяснять его из него же самого. Иными словами, usus языка А должен быть рассматриваем как порождение предыдущих шш'ов языка - B, C, D, и т. д. <...> На сцене появляется третья дочь - историческая грамматика» (с. 162). Она видит свою задачу в том, чтобы исследовать все формы языка с точки зрения их древности, происхождения и исторической правомерности. Здесь оказывается, что часто именно те языковые формы, которые академическая грамматика считает ошибочными, отличаются долгой и славной родословной. Демонстрируя относительность всего временного, она дискредитирует самое понятие языковой правильности, историческая грамматика тем самым разрушает основы академической грамматики15 и точно так же, как две другие ее сестры, совершает грех матереубийства.
«Не надо быть глубокомысленным астрологом, - завершает Фос-слер свой историко-типологический экскурс, - чтобы суметь предсказать с абсолютной достоверностью скорое научное крушение этих трех типов так называемой научной грамматики» (162-163).
15 В этой связи отметим, что в отличие от Франции и Испании, в Италии и в Германии академических грамматик как таковых не было.
253
Логической категории «истинности» и грамматической категории «правильности», Фосслер противопоставляет собственно лингвистический критерий оценки - смысл: «всякое проявление языка имеет собственный, индивидуальный, самостоятельный смысл», - и приходит к такому выводу: «Исключительнейшая индивидуальность в связи с всеобъемлющей универсальностью - вот идеал лингвистической мысли <...> это есть идеал писателя, живописца, музыканта, вообще каждого художника. Идея языка по существу есть поэтическая идея, истина языка есть художественная истина, есть осмысленная красота. Поскольку мы порождаем словесные образы, мы все тоже являемся поэтами и художниками, правда, в обыденной жизни весьма незначительными, посредственными, отрывочными и неоригинальными художниками. Наша обыденная речь не стоит того, чтобы ее подвергали анализу, в качестве поэзии или искусства» (с. 167). Из этих рассуждений, казалось бы, напрашивается вывод о необходимости заменить старую поэтику, которая была исключительно технической или нормативной дисциплиной, теоретической поэтикой, т. е. ввести ее в круг науки о языке. Но как раз этого шага Фосслер не делает: то, что нам представляется сейчас логическим, само собой разумеющимся выводом из эстетической концепции языка, на самом деле основано на наших знаниях о будущих достижениях лингвистики в этой области. Тем не менее, следует признать, что установка на план выражения и попытка Кроче ввести лингвистику в круг эстетики как общей науки о выражении, является важным звеном в истории лингвистических идей, несмотря на то, что поэтика ХХ века - ни в ОПОЯЗовском, ни в собственно лингвистическом варианте - не может считаться прямой наследницей идеалистической философией языка.
Статья Фосслера о соотношении «правильного» (Richtigkeit) и «истинного» (Wahrheit) в языке, появившаяся почти одновременно на трех языках (немецком, русском и итальянском), свидетельствует об остром интересе к этому вопросу в 10-ые годы XX века, но и эта статья (как и сама дискуссия, в которой ей отведена центральная роль) осталась вне поля зрения отечественных историков языкознания. В Приложениях к «Истории лингвистических учений» В. М. Алпатова (4-е изд. испр. и доп.: М., 2005) есть «Хронология русских переводов зарубежной лингвистики» (сост. С. А. Крылов); в качестве первого перевода трудов К. Фосслера на русский язык в ней указывается хрестоматия В. А. Звегинцева (1956 г.), в которую включены извлечения из книги Фосслера «Позитивизм и идеализм в языкознании». Конечно, хронология переводов - вещь весьма полезная и необходимая в учебных пособиях по истории лингвистики, но бросающиеся здесь в глаза упущения снижают ее ценность. Если бы составитель внимательнее просмотрел хотя бы хрестоматию Зве-гинцева, то начал бы свою библиографию не с перевода книги А. Мейе «Введение в сравнительное изучение индоевропейских
254
языков» (1911 г.), а с перевода Б. Дельбрюка, который вышел за семь лет до того (см.: С. К. Булич. Очерк истории языкознания в России. Т. 1. С приложением, вместо вступления, «Введения в изучение языка» Б. Дельбрюка. СПб., 1904, с. 85-102); извлечения из этого перевода 1904 г. вошли в хрестоматию Звегинцева16. История этого перевода книги Дельбрюка «Einleitung in das Sprachstudium» (18933) весьма примечательна: он был выполнен студентами-филологами старших семестров Петербургского университета (при участии и под редакцией С. К. Булича), которые задумали перевести и издать эту книгу, чтобы «прийти на помощь открывшейся около этого времени студенческой столовой общества вспомоществования недостаточным студентам». Таким образом, в России в первую очередь начали переводить труды немецких лингвистов, а не французских, что несколько меняет картину в восприятии приоритетов западноевропейского языкознания начала XX века. Из неучтенных в «Хронологии» переводов Фосслера, вышедших задолго до 1956 г., отметим еще две статьи - «Отношение истории языка к истории литературы»1 и «Грамматические и психологические формы в язы-
ке»18.
Кроче, Фосслера и всю идеалистическую школу историки языкознания обычно критикуют за то, что приверженцы этой школы не понимали социальной природы языка и игнорировали его главную функцию - быть средством общения19. Но самое интересное, что, независимо от взглядов ученого на природу языка и независимо от того, какую функцию он считает первостепенной, эстетическую (поэтическую), или коммуникативную, всякий раз, когда поднимается вопрос о понятии «правильности» обнаруживается некоторое сходство и в способе аргументации и в обращении к материалу -поэтическому par excellence. Среди современных русских лингвистов этот вопрос продолжает занимать Б. А. Успенского вот уже 40 лет. Свою трактовку грамматической правильности он изложил в
16 В. А. Звегинцев. История языкознания XIX и XX веков в очерках и извлечениях. М. 1960. Ч. I: 193-196.
17 Логос. 1912-1913. Кн. 1-2: 247-258.
18 Проблемы литературной формы. Л.: Academia, 1928:148-190 (2-ое изд.: М, 2007). В монографии В. М. Алпатова, вышедшей в том же 2005 г., все три статьи учтены и даже сопоставляются дореволюционные переводы с переводами советского времени (В. М. Алпатов. Волошинов, Бахтин и лингвистика. М., 2005: 31-32). Переводчики в «Логосе» действительно не указывались, но их имена перечислены в Приложении к ст.: М. В. Безродный. Из истории русского неокантианства (журнал «Логос» и его редакторы) // Лица. Биографический альманах. М.; СПб.: Феникс; Atheneum, 1992. Вып. 1; Фосслера переводил для журнала И. Штраух.
19 См., например, гл. «Критика доктрины Фосслера» в кн.: Й. Йордан. Романское языкознание / Пер. с рум. М.: «Прогресс», 1971: 151-161.
255
докладе 1967 г.20 в следующей формулировке: «грамматически правильной считается такая фраза, которая становится осмысленной (понятной) при постановке некоторых слов в кавычки»21. Лингвистический смысл кавычек, как поясняет автор, заключается в том, что они указывают на использование слова в каком-то другом (чужом, метафорическом), смысле, нежели буквальный или общепринятый. Неожиданность такого подхода состоит в том, что вопрос о грамматической правильности здесь переводится в область метафоры; вполне естественно, что очень скоро эта мысль была продолжена в тезисах доклада о метафоре Мандельштама22, впоследствии развернутых в статью «Анатомия метафоры у Мандельштама»23. Б. А. Успенский вернулся к этой проблеме и к этому методу анализа в своей новой, только что вышедшей книге «Ego loquens. Язык и коммуникационное пространство» (М., 2007). В ней рассматривается ряд примеров искусственно сконструированных абсурдных фраз, все разнообразие которых сводится к двум типам: 1) текст, состоящий из несуществующих слов с соблюдением норм данного языка (ср. бодуэновский пример «Глокая куздра ....» для русского языка) и 2) текст, состоящий из обычных слов данного языка в необычном сочетании (англ. фраза Хомского: Colourless green ideas sleep furiously). В том и другом случае речь идет о лексике; с точки зрения грамматики обе фразы представляются вполне обычными (правильными). Вслед за этим Б. А. Успенский обращается непосредственно к поэтическим текстам, рассматривая типологически сходные явления у Хлебникова и Мандельштама. Отмечу здесь только то, что грамматике в этой модели понимания текста отводится лишь «фоновая» роль естественного языкового навыка24 (эмпирического знания) как необходимого условии коммуникации25.
20 Б. А. Успенский. «Грамматическая правильность» и понимание // Проблемы моделирования языка. Тарту, 1969. III (1): 113-119 (Уч. зап. Тартуского гос. ун-та. Вып. 226).
21 Там же: 115.
22 Б. А. Успенский. «Грамматическая правильность» и поэтическая метафора // Тезисы докладов IV летней школы по вторичным моделирующим системам. 17-24 авг. 1970 г. Тарту, 1970: 123-126.
23 Печаталась несколько раз, см.: Б. А. Успенский. Анатомия метафоры у Мандельштама // Б. А. Успенский. Избранные труды. Изд. 2. Язык и культура. М., 1996. Т. 2: 306-340. О докладе на эту тему вспоминает А. Шишкин, говоря о пребывании в Риме М. Л. Гаспарова: «М. Л.<...> отправился на заседание римского кружка славистов, где Б. Успенский при стечении народа читал доклад о метафоре у Мандельштама ("БА открыл новый вид метафоры", - отметил М. Л.)» (Письмо Вяч. Иванова об «Одиссее» / Вступительная заметка А. Шишкина // Стих. Язык. Поэзия. Памяти Михаила Леоновича Гаспарова. М.: РГГУ, 2006: 84).
24 Ср. у Фосслера: «Грамматические формы всегда коренятся в языковом навыке всего коллектива и не могут поэтому приспособиться ко всем импульсам, настроениям и потребностям отдельной личности. Везде, где в
256
О служебной роли грамматики недвусмысленно высказывался и сам Мандельштам: «В поэзии, в пластике и вообще в искусстве нет готовых вещей. Здесь нам мешает привычка к грамматическому мышлению <...> К тому же всё наше учение о синтаксисе является мощнейшим пережитком схоластики, и, будучи в философии, в теории познания, поставлено на должное, служебное, место, будучи совершенно преодолено математикой, которая имеет свой самостоятельный, самобытный синтаксис,— в искусствоведении эта схоластика синтаксиса не преодолевается и наносит ежечасно колоссаль-
~ 26 ный вред» .
Если вернуться к тому примеру алогизма, с которого начинает Фосслер, то можно заметить, что строки Гете не только иллюстрируют расхождение между грамматической и логической правильностью (по Фосслеру), или скорее, между бытовой, «прозаической» и поэтической семантикой, но, в сущности - применительно к языку -описывают самое соотношение между грамматикой (alle Theorie) и многообразием языковых/речевых форм - Lebens goldner Baum.
языке выработался твердый навык, т. е. грамматическое правило, скрывается для личности возможность конфликта, и возвышается стена, за которой таится все то, чего в данное время на данном языке нельзя сказать ...» (К. Фосслер. Грамматические и психологические формы в языке: 169).
25 Владение критерием грамматической правильности присуще каждому природному носителю языка. Эта непреложная истина была впервые сформулирована ( во всяком случае, на итальянском материале) Л. Б. Аль-берти - автором первой грамматики итальянского языка («Правила флорентийского языка», ок. 1454), в который мы находим первый (а, возможно, и единственный) пример искусственно сконструированного грамматически неправильного высказывания: tu ieri andaremo alla mercati ('ты вчера пойдем на эта рынки'), см.: Л. Г. Степанова. Итальянская лингвистическая мысль XIV-XVI веков ( от Данте до позднего Возрождения). СПб.: РХГИ, 2000: 395. Предположение об уникальности приведенного примера, в котором нарушены все согласовательные связи (формальные и смысловые), основано на том, что он был придуман архитектором Альберти с целью опровергнуть заблуждения гуманистов, считавших итальянский (утративший латинскую падежную систему) неполноценным, аграмматичным языком.
26 О. Мандельштам. Разговор о Данте / Подг. текста и примеч. А. А. Морозова; Послесл. Л. Е. Пинского. М.: «Искусство», 1967: 27-28.
257
