CC BY
224
© И.В. Миронова, 2006
ЧЕЛОВЕК БЕЗ ИМЕНИ В РОМАНЕ В.В. НАБОКОВА «ЗАЩИТА ЛУЖИНА»
И.В. Миронова
Особое внимание исследователей романа В.В Набокова «Защита Лужина» (1929— 1930) привлекает отсутствие имени главного героя на протяжении всего романа и озвучивание его лишь на последних строчках произведения. Но изучением этой особенности романа никто серьезно не занимался. Многие набоковеды, например, Б. Бойд («Владимир Набоков: русские годы», 2001), А.А. Долинин («Истинная жизнь писателя Сирина», предисловие к собранию сочинений русского периода В.В. Набокова, 1999-2000), Л.Н. Целкова («В.В. Набоков в жизни и творчестве», 1999), З.А. Шаховская («В поисках Набокова. Отражения», 1991), ставили, но не рассматривали данный вопрос. А.В. Злочевская, предприняв попытку изучения поэтики имени «Защиты», приходит к выводу, что «анализ <...> дал нулевой результат»1.
В данном исследовании мы предлагаем свою концепцию поэтики имени в романе «Защита Лужина». Опорой нам послужили работы О. Розенштока-Хюсси «“Идет дождь”, или язык стоит на голове» и «Молитва и заповедь».
В статье «“Идет дождь”, или язык стоит на голове» Розеншток-Хюсси заявляет, что «названные некогда имена - это та часть нашего будущего, на которую указали наши предшественники. Наше прошлое является наполовину прахом, а наполовину оно - уже созданная часть нашего будущего. Тот, кто на ощупь идет вперед от одного имени к другому, <... > участвует в разговоре, происходящем с момента сотворения мира»2. Это диалог человеческих поколений, людей, живущих в одно время в одном социуме, разговор человека и Бога. Общение это, по мнению Ро-зенштока-Хюсси, происходит через «призывание» адресата речи по имени. Набоковский Лужин же до конца романа не имеет имени. А это значит, что он не включен в этот разговор людей друг с другом и с Богом, и более
того, герой выпадает из времени и пространства человеческой культуры.
А.И. Пигалев в статье «Язык, культура и история в “диалогическом мышлении”», являющейся послесловием к сборнику работ О. Розенштока-Хюсси «Избранное: Язык рода человеческого», говорит, что «ему [человеку] дается имя - императив, которому он должен следовать, и это имя призвано пережить его плотскую смерть. Таким образом <...> инициация - первая смерть (в качестве чисто биологического существа, изолированной особи, не занимающей никакой ячейки в социальной структуре)»3. Через свою фамилию Лужин идентифицируется только по одной своей социальной роли - по роду занятий, по профессии (шахматист). И фамилию героя, на наш взгляд, следует рассматривать не как имя, отражающее личность, а как имя сугубо социальное: без фамилии он не стал бы известен как шахматист. Не имея имени, Лужин не может быть сыном, мужем, другом, то есть играть те социальные роли, которые предполагают близкие взаимоотношения с теми людьми, которые призваны помогать нам, поддерживать, защищать нас от зла и бед.
В работе О. Розенштока-Хюсси «“Идет дождь”, или язык стоит на голове» нас привлекла мысль: «Мир, слово и моя столь высоко ценимая личность не противостоят друг другу в пространстве. Язык отводит мне внутри мира определенный промежуток времени, ибо любить - значит приобретать время. И время моей жизни - это подарок любви, избравшей меня по моему имени»4. Лужин, женившийся по любви, действительно, в некотором смысле «приобретает время»: жене удается вывести героя из мира шахмат. Но только этот просвет наступает в жизни героя на очень короткий срок. На наш взгляд, это происходит из-за того, что на протяжении всего романа Лужин и его избранница ни разу не назвали друг друга по имени.
По мнению Розенштока-Хюсси, «каждый человек окружен способностью людей к языку в трех видах: он называет по имени самого себя, ему дают имя, и о нем говорят. Хорошо тому, кто называется тем же именем, которое ему дают окружающие и в соответствии с которым о нем говорят. Но лишь немногим присуща такая гармония <...>. Большинство людей скрывает внутри себя торжественное облачение своего имени, тогда как чернь заглушает их своим криком, обзывая “бюрократом”, “старым нацистом” или “партийным бонзой”.
Еще более таинственные силы опрокидывают его надгробный камень, чтобы у него вообще не было никакого имени»5.
В случае Лужина эта, обозначенная Ро-зенштоком-Хюсси, гармония явно нарушена. Его называют только или «гроссмейстер Лужин», или же просто по фамилии (заметим, что в романе фамилии, помимо главного героя, есть у тех, кто имеет прямое отношение к пребыванию Лужина в мире шахмат: это Валентинов и Турати. И, как Лужин, они не имеют имени. У других персонажей нет ни имен, ни фамилий. Только после свадьбы набоковского героя его жену называют по фамилии -Лужина). Даже в классе, когда узнали, что отец Лужина пишет произведения о мальчике Антоше, «в течение двух-трех месяцев после этого» так называли и набоковского героя. А в тот момент, когда Лужину предстоит войти в мир шахмат, он начинает игнорировать вопрос о своем имени: «“Ты что тут делаешь? -спросил он, в темном углу разглядев Лужина.
- Ай-ай, как нехорошо подслушивать!” Лужин молчал. “Как тебя зовут?” - дружелюбно спросил господин. Лужин сполз с дивана и подошел (курсив наш - И.М.). В ящике тесно лежали разные фигуры. “Отличные шахматы, - сказал, сказал господин. - Папа играет?” - “Не знаю”, сказал Лужин. “А ты сам умеешь?” Лужин покачал головой <...>»6.
Очень важно, что в романе ни разу не наблюдается обращения по имени родителями Лужина к своему ребенку. Более того, отец будущего шахматиста сочинял книги о мальчике Антоше, очень желая, чтобы его сын во всем становился похожим на этого своего героя. «Лужин-старший <... > часто думал о том, что может выйти из его сына. В его книгах
<... > постоянно мелькал образ белокурого мальчика, и взбалмошного, и задумчивого, который превращался в скрипача или живописца, не теряя при этом нравственной своей красоты. Едва уловимую особенность, отличавшую его сына от всех тех детей, которые, по его мнению, должны были стать людьми ничем не замечательными, он понимал как тайное волнение таланта и, твердо помня, что покойный тесть был композитором, он не раз, в приятной мечте, похожей на литографию, спускался ночью со свечой в гостиную, где вундеркинд в белой рубашонке до пят играет на огромном, черном рояле»7. «Книги, сочиненные отцом, в золото-красных, рельефных обложках, с надписью от руки на первой странице: “Горячо надеюсь, что мой сын всегда будет относиться к животным и людям так, как Антоша”, - и большой восклицательный знак. Или: “Эту книгу я писал, думая о твоем будущем, мой сын”. Эти надписи вызывали в нем смутный стыд за отца <...>»8. Многие качества сына не принимались Лужиным-стар-шим. Отец грезил, что сын непременно должен соответствовать его идеалу - выдуманному Антоше, - пытаясь всячески навязать мальчику эту свою волю. Даже когда Лужин уже стал мастером шахмат, отец не мог принять того, что у сына хотя и обнаружился гений, но человеческие качества проявились у Лужина-младшего не те, которые он хотел в нем увидеть. Когда Лужин стал известным гроссмейстером, отец, задумав создать повесть о сыне, описывая мальчика, бойко играющего в шахматы, «решил твердо, что не даст этому ребенку вырасти, не сделает из него того угрюмого человека, который иногда навещал его в Берлине, односложно отвечал на вопросы, сидел, прикрыв глаза, и уходил, оставив конверт с деньгами на подоконнике»9.
П.А. Флоренский говорит, что «человеку его имя не то предвещает, не то приносит его характер, его душевные и телесные черты в его судьбу»10. Отец Лужина хотел придать сыну черты Антоши, абсолютно не принимая характер и поведение Саши. Мальчика упорно пытались подменить кем-то другим, навязать чуждый ему духовный тип, сущность, заключенную в имени «Антон». Таким образом, Лужина-младшего лишили своего имени, и значит - сути, определяющей его личность. Естественно, мож-
4 9
но предположить, что в душе набоковского героя возникает разлад. Ведь сами его родители не хотят признавать ребенка таким, каким он является. Возможно, в становлении его характера, манеры поведения начались проблемы именно из-за того, что отцу нужен был не Сашенька, а выдуманный им Антоша. Вместо того, чтобы непосредственно заниматься мальчиком, уделять время развитию его личности и его дара, Лужин-старший просто приносил ему очередную книгу, герою которой сын должен был непременно соответствовать. И понятно, что в основу характера Лужина лег страх перед непредсказуемостью и неизвестностью бытия, «ужас перемены». Не зря Розеншток-Хюсси пишет, что «умиротворение мира возникает для него [ребенка] лишь посредством того, что оба родителя называют его одним и тем же име-нем»11. О. Розеншток-Хюсси говорит: «В моем сердце Бог дает мне почувствовать, что я принадлежу Ему и что Он призывает меня по имени. Но на улице я - иностранец, старик, нищий, препятствие для дорожного движения и буду соответствующим образом обруган. А в мое отсутствие, когда я ничего не слышу, соседки говорят обо мне то хорошо, то плохо, но всегда так, словно я их не слышу!»12. Героя романа Набокова, действительно, называют как угодно, только не его именем. Он «маэстро Лужин», «гроссмейстер Лужин», «большой артист». Герою фамилия-то оставлена только потому, что без нее он не был бы известен для других как шахматный игрок. У него не было друзей, он ни с кем близко не общался - некому было звать Лужина по имени. Даже жена называет героя только по фамилии, потому что ее отношения к этому человеку строились всего лишь на восхищении его шахматным гением, и если испытывала эта женщина к Лужину нежные чувства, то только из-за его особенного дара.
Мать девушки, узнав, что дочь познакомилась с Лужиным, сразу решила, что его фамилия
- псевдоним, и на самом деле он «какой-нибудь Рубинштейн или Абрамсон». После знакомства с Лужиным она сделала вывод, что он «хам»: «Что это такое? Ведь он же не человек. Он меня называл мадам, просто мадам, как приказчик. Не человек, а Бог знает что»13.
Бог, действительно, знает, что Лужин за человек, и что зовут его Александр Иванович, но сам Лужин для него потерян. Розеншток-
Хюсси обращает в своих работах наше внимание на то, что Бог обращается к людям через их имя, а для героя Набокова его имя утратило смысл, потеряло значение в его жизни, и как бы Бог ни «призывал» Лужина, ни пытался бы ему помочь, герой не сможет его услышать, понять, что обращаются именно к нему.
Если происходит потеря имени, то, как полагает О. Розеншток-Хюсси, человек начинает заболевать психически, так как он уже не может вступать в контакт с творческой силой Бога, ведь Господь и данный человек уже не могут общаться друг с другом. Не зная своего имени, человек не может воспринимать обращение к нему Бога: «Поскольку первоначальный смысл призыва Логоса, исходящего из творческой силы Бога, состоит в том, чтобы переместить тебя к тому месту и к тому мгновению, которые в хоре Его чад предназначены только для тебя, то шизофреничным оказывается тот, кто не знает точно, как его зовут»14. Лужин же не думает ни о чем кроме шахматной игры, все остальное, включая собственное имя, для него где-то в густом тумане. Лишь когда жена стала предпринимать меры по его душевному исцелению, на вопрос Петрищева: «Позволь, Лужин... Твое имя-отчество... Ах, кажется, помню, - Антон... Антон...»15. Лужин отвечает: «Ошибка, ошибка». Но так и не открывает ему имени, считая, что для Петрищева «это не играет значения».
О. Розеншток-Хюсси в работе «Молитва и заповедь» утверждает, что «имена по-прежнему возвышаются над нами. <...> Ибо имена открывают нашу собственную душу. Но когда <... > было принято нечто, противоположное имени, то разверзлась преисподняя, ад <... > мы имеем дело не с пустыми звуками, а с именами, становящимися плотью. И кто же еще может позволить себе удивляться тому, что, отрицая это, мы попадаем в лапы Дьявола?»16. По концепции Розенштока-Хюс-си, человек с нарушенной гармонией имени (то есть имя, которым он называет самого себя, не совпадает с тем, каким его называют другие) находится во власти Дьявола, который, как говорит философ, стремится к такому нарушению во всем мире. Возможно, Владимир Набоков тем, что не дал имени своему герою, подчеркивает, что Лужиным вла-
50
И.В. Миронова. Человек без имени в романе В.В. Набокова «Защита Лужина»
деют некие демонические силы, которые никак не выпускают беднягу из мира шахмат, затягивают туда, делая все более невозможным вхождение его в нормальную человеческую жизнь с другими людьми, семьей, друзьями. После свадьбы Лужина они как будто пускают в ход «антиплан» в противовес тому, который придумала супруга шахматиста по его адаптации к жизни. В итоге Лужин вновь погружается в этот мир, чья цепкая власть над ним только укрепляется оттого, что Лужин нашел, наконец, после длительных поисков карманные шахматы. Лики этой демонической силы то и дело возникают при описании квартиры, где Лужину предстоит поселиться с женой (вспомним «пушистого чертика, повисшего с лампы», муху). «И тут впервые, -как ярко и точно пишет З.А. Шаховская, - мы встречаем соблазнителя: импресарио Валентинова, еле заметного, запрятанного за кулисы действия, он появляется в какой-то момент, чтобы играть роль, как будто и небольшую, но в сущности главенствующую, будет знаком соединения человека и его болезни, его зла. Какое лукавство, какая бесовская уверенность в словах, сказанных по телефону жене выздоравливающего Лужина: “Шепните ему одно: Валентинов тебя ждет”, - говорит смеющийся голос... и голос “провалился в защелкнувшийся люк”...»17. Валентинов, которому Набоков придает черты вампира: при последней встрече с Лужиным он «выпятил красные, мокрые губы и сладко сузил глаза»18, довершает дело дьявольских сил. Лужин, как это принято в фильмах о вампирах и жертвах, съеживается под гипнотическим взглядом мучителя и покоряется его воле.
По Розенштоку-Хюсси, Дьявол жаждет лишить людей их имен, ведь без имен они не могут общаться с Богом, и перед демоническими чарами человек становится безоружным. Таким образом, Лужин беззащитен перед злом. Герой подмечает, что в его судьбу вмешалась какая-то зловещая сила и что он должен подготовить защиту. Жизнь Лужина превращает-
ся в шахматное поле, где с героем играет зло. Он не в силах тягаться с таким соперником, но сдаваться Лужин не желает. B этом контексте самоубийство героя может быть истолковано не как самоуничтожение, а отчаянная попытка вырваться из оков заколдованной 64-клеточной жизни, прорвать границы физического мира и переместиться в другое измерение.
Bслед за О. Розенштоком-Хюсси мы полагаем, что имена имеют трансцендентную сущность. И то, что к Лужину в конце романа впервые за все произведение обращаются по имени-отчеству, может как раз указывать на то, что герой нашел-таки искомое убежище в другом измерении, где он и соединился с потерянным в земном мире собственным именем.
ПРИМЕЧАНИЯ
1 Злочевская АЗ. Bладимир Набоков и Николай Гоголь: На материале романа «Защита Лужина» // Русская словесность. 1998. N° 4. С. 26.
2 Розеншток-Хюсси О. Избранное: Язык рода человеческого. М.; СПб., 2000. С. 17.
3 Пигалев А.И. Язык, культура и история в «диалогическом мышлении» Ойгена Розенштока-Хюсси: Послесл. // Розеншток-Хюсси О. Избранное: Язык рода человеческого. М.; СПб., 2000. С. 585.
4 Розеншток-Хюсси О. Указ. соч. С. 20.
5 Там же. С. 21-22.
6 Набоков B.B. Русский период // Набоков B.B. Собр. соч.: B 5 т. СПб., 1999-2000. Т. 2. С. 326.
7 Там же. С. 315.
8 Там же. С. 320.
9 Там же. С. 148.
10 Флоренский П.А. Имена // Опыты: Лит.-фи-лос. сб. М., 1990. С. 367.
11 Розеншток-Хюсси О. Указ. соч. С. 34.
12 Там же. С. 22.
13 Набоков B.B. Указ. соч. С. 369.
14 Розеншток-Хюсси О. Указ. соч. С. 34.
15 Набоков B.B. Указ. соч. С. 472.
16 Розеншток-Хюсси О. Указ. соч. С. 53.
17 Шаховская З. B поисках Набокова. Отражения. М., 1991. С. 95.
18 Набоков B.B. Указ. соч. С. 144.
