CC BY
44
18. Huizinga J. Homo Ludens. M., Izdatel'skaya gruppa "Progreess", 1992, 464 p.
19. Chesterton G.K. Essay. Samosoznanie evropeiskoy kul'turyXXveka. M., Politizdat, 1991, pp. 208-229.
© З. Д. Асратян, 2016
Автор статьи - Зоя Дмитриевна Асратян, кандидат филологических наук, доцент, Набережночелнинский институт социально-педагогических технологий и ресурсов, e-mail: asratyan@mail.ru
Рецензенты:
Е. М. Шастина, доктор филологических наук, профессор, Елабужский институт (филиал) Казанского федерального университета.
Р. Д. Шакирова, доктор филологических наук, доцент, Набережночелнинский институт социально -педагогических технологий и ресурсов.
УДК 32.019.51 Б01 10.172 3 8/188п1998-5320.2016.24.17
Т. Ф. Аржаных,
Ивановский филиал Российского экономического университета им. Г. В. Плеханова
БЮРОКРАТИЧЕСКАЯ И ЛИТЕРАТУРНАЯ ЭЛИТА В РОССИИ 1830-1850-х гг.: ЦЕННОСТНО-ИДЕОЛОГИЧЕСКИЕ ПОЗИЦИИ И ОБЩЕСТВЕННО-ПОЛИТИЧЕСКИЕ ОРИЕНТИРЫ
В статье исследуются особенности ментальной культуры бюрократии и дворянской литературной элиты России 1830-1850-х гг. Анализируется специфика взаимоотношений власти и образованного общества в России 1830-1850-х гг. Рассматриваются основные мировоззренческие константы государственных служащих и особенности социально-культурного позиционирования интеллектуалов интеллигентской рефлексии.
Ключевые слова: бюрократия, власть, литературная элита, модернизация, Россия, Николай I.
Разработанные М. Вебером концептуальные основы бюрократической власти позднее были восприняты американскими и западно-европейскими социологами и социальными философами1. Верификация гипотетического массива на эмпирическом материале представляется перспективным и актуальным направлением исследовательского поиска. Анализ феномена бюрократии будет неполным, если не принимать во внимание специфику культурно-цивилизационных или политических систем тех или иных стран.
Период правления Николая Первого (1825-1855) в современных исследованиях обозначен как «бюрократическая правомерная монархия» [5, с. 146]. Разрастание бюрократического аппарата в XIX веке стало следствием реформирования институциональной структуры государственного управления. Кодификация общеимперского законодательства совпала с функциональным обособлением социального слоя чиновников. Указом 1827 года «О канцелярских служителях гражданского ведомства» было введено разделение населения на две части - обладавших и не обладавших правом на государственную службу. Дворянство осталось основным источником «рекрутирования» чиновников, но не единственным. В соответствии с Положением 1834 года о порядке производства в чины по гражданской службе, атрибутами служащих государственного аппарата стали образовательный ценз, выслуга и профессионализм.
По официальным данным, в начале 1830-х гг. на государственной службе в России насчитывалось около 105 тысяч чиновников. В 1840-1850 гг. количество чиновников выросло ещё на треть [5, с. 119-120]. С учётом лиц, служивших по выборам в органах местного самоуправления, количество гражданских чиновников более чем вдвое превышало число военных и морских офицеров [5, с. 119120]. Бюрократия как хранитель государственных интересов становится внушительным компонентом институциональной структуры политического пространства России.
«Прошедшее России удивительно, её настоящее более чем великолепно, что же касается будущего, то оно выше всего, что может нарисовать себе самое смелое воображение» [3, с. 146]. Глянцевая догма, заключённая главой III Отделения графом А. Х. Бенкендорфом в столь пафосную
литературную форму, отражает суть аксиомы порядка для государственных служащих всех рангов. Один из самых живучих стереотипов чиновников XIX века - представление о «здоровом» обществе как монолите, пребывающем в состоянии покоя.
При всех нововведениях бюрократии как закрытой статусной социальной группе близка идеология патернализма. Мировоззренческий тренд служащих административного аппарата государства -убеждение в том, что государство призвано доминировать во всех сферах жизни общества. И в XIX веке в бюрократической среде сохранялась синонимичность службы государству, отечеству и монарху. Чиновники, будучи неотъемлемой частью государственного механизма, неизбежно выступали в роли трансляторов модернизационных проектов правящей элиты.
В реалиях «николаевской» России особым источником инноваций была дворянская интеллектуальная элита - рефлексирующий социальный слой, альтернативный партикуляристской бюрократии и одновременно коррелирующий с ней2. Литературой увлекались известные российские государственные деятели. Например, министр внутренних дел Д. Н. Блудов находился в близких отношениях со многими литераторами того времени. Поэтическим даром обладали министр юстиции, член Государственного совета И. И. Дмитриев, министр просвещения С. С. Уваров, вице-губернатор Бессарабии, директор Департамента иностранных вероисповеданий Ф. Ф. Вигель. При функциональном подходе один и тот же человек в одном социальном контексте мог быть чиновником-бюрократом, в другом - интеллектуалом-новатором.
Анализ модернизационных процессов в России 1830-1850-х гг. в их зависимости только от различных социально-экономических и формально-институционально-политических факторов будет неполным, если не учитывать культурный компонент «хронотопа модернизации»3. Российское государство в ходе догоняющей модернизации должно было осуществлять модернизационные проекты. Разветвлённый управленческий аппарат и институт бюрократии гарантировали трансляцию «циклов» реформ в заданных властью политико-идеологических рамках.
Формирование единой системы норм, ценностей и идеалов происходило в границах консервативного дискурса, главной идеологемой которого стала знаменитая теория официальной народности С. С. Уварова. Триада концептов национальной идеи включала православную веру, монархическую власть и национальную самобытность [9, с. 71].
Идеологической доктрине «Православие, Самодержавие, Народность» принадлежит особая роль в структурировании ценностно-идеологического пространства, в сторону которого происходил дрейф чиновников-конформистов, и проблематизирующего действительность отечественного «мыслящего сословия».
В «николаевскую» эпоху существовали различные трактовки государственной идеи. Имеется в виду осознанная попытка некоторых писателей и журналистов выступить в качестве проводников-интерпретаторов официальной идеологии. Ещё в мае 1826 года Ф. В. Булгариным на имя императора была подана записка «О цензуре в России и книгопечатании вообще». В ней автор разделил всех образованных людей на четыре категории и выделил учёных и литераторов в качестве особой группы проводников правительственного мнения, способных влиять на слушателей и читателей в координатах, угодных власти [4, с. 46-47]. Известно, что и А. С. Пушкин в 1831 году составил «Проект издания журнала и газеты», в котором обозначил желание быть сопричастным к правительству писателем, оказывать воздействие на умы сограждан: «С радостью взялся бы я за редакцию политического и литературного журнала, около которого соединил бы писателей с дарованиями, и таким образом приблизил бы к правительству людей полезных. <...> Правительству нет надобности иметь свой официальный журнал; но тем не менее, в некоторых случаях общее мнение имеет нужду быть управляемо» [10, с. 866]. Предложение о сотрудничестве с властью, исходившее от А. С. Пушкина, имело существенное отличие от позиции Ф. В. Булгарина. Предполагалось активное участие сотрудников журнала в формировании, корректировке и реализации идеологических проектов. Позиция послушного исполнителя, декларируемая Ф. В. Булгариным, совершенно не импонировала установке А. С. Пушкина на творческую самостоятельность в реализации права обсуждать политические вопросы и использовать в этих целях журнал.
Понимание этико-социальных идей «писателей-аристократов» связано с особенностями культурного фона российской действительности. Философские размышления 1830-х гг. и литературная полемика стали особыми модусами осмысления аксиологических ориентиров. Вопросы истинного просвещения, его качественного наполнения и самобытного содержания занимали важное место в мировоззрении «литературных аристократов». О нравственных координатах просвещения размышляли русские поэты А. С. Пушкин и В. А. Жуковский в составленной по просьбе Николая I записке «О народном воспитании» (1826).
Широкое развитие идеи историзма стало одной из особенностей культурного фона российской действительности. Поворот к национальным истокам, проблемам культурно-исторической самоидентификации был процессом общеевропейским. XIX столетие началось для России с войны. Историчность мышления как весомая черта общественного сознания формировалась в условиях сличения европейской жизни с русским укладом.
Своеобразие российской культурно-идеологической ситуации 1830-1850-х гг. состояло ещё и в том, что консервативный официальный дискурс носил явно антилиберальный характер и противостоял идеологии Просвещения и догмату свободы личностного самовыражения. В мировоззрении «литературных аристократов» сочеталась традиционалистская позиция с либеральными взглядами. Российские просветители верили в прогрессивную силу разума и науки, но их идеалистические искания нередко помещались в область абстрактных принципов и отвлечённой исторической мысли, где можно было высказываться более-менее свободно и выстраивать риторическую модель, иллюстрируя её художественными образами.
Сложно определить степень литературной самоидентификации представителей бюрократии Российской империи. Достижение социальных (карьерных) позиций вполне сочеталось с самовыражением в публицистике и художественном творчестве. Так, известный писатель, издатель альманахов и журналов В. Ф. Одоевский в Петербурге занимал пост директора Румянцевского музея, одновременно осуществлял функции чиновника Сената - высшего органа государственной власти в стране. Поэт П. А. Вяземский служил в Министерстве финансов, а при императоре Александре II возглавил Главное управление цензуры. Безусловно, государственная служба была основным каналом интерио-ризации профессиональных ценностей и инкорпорирования чиновников в особую социальную группу. Стремление служить и приносить пользу государству было доминирующей стратегией жизнеуст-роения. Сознание чиновника вмещало ранговый элитаризм и бюрократический функционализм. Интеллектуалы-литераторы сознательно шли на «приращение» к структуре государственной социальности, а службу в должности и на месте рассматривали в контексте верности идеалу. Оправданием для личности было служение социальному целому - России.
Вместе с тем интеллигенцию нельзя рассматривать узко в рамках бюрократической элиты. Бюрократы действуют лишь в сфере официального администрирования. Но в иных сферах деятельности они проявляют себя уже не как профессиональные чиновники. Выход чиновником за границы своих административных обязанностей позволяет отнести его к тому виду бюрократии, который М. Вебер назвал «дисфункциональным».
Интеллигенцию от управленческой бюрократии отличало стремление первой стороны сохранить при добросовестном исполнении своих служебных обязанностей известную степень «самостийности» по отношению к государственной структуре, о чём мы писали ранее [1, с. 19-20]. «Комплекс» интеллигента мог проявляться двояко: либо в нежелании «врасти» в систему и быть структурной единицей в «административно-бюрократической машине», либо в крайностях интроспекции (рефлексии), когда государственной службе противопоставлялась приватная жизнь внутренне независимых людей. Подобные глубинные психологические состояния были формой протеста и неприятия нивелирующей личность официально-казённой действительности [2, с. 111].
Своеобразие социокультурных реалий состояло ещё и в том, что искусство, и в первую очередь литература, выступили универсальной формой общественного сознания. На то, что тогда «слово в России получило значение, которого более уже никогда не приобретало», обратил внимание Н. Н. Скатов [8, с. 113]. Литература структурировала многослойное духовное пространство, в котором мысль обретала различное воплощение. Отражение мысли в различных ипостасях (художественной, философской, исторической, дискурсивно-исповедальной) свидетельствовало о том, что литература уже к началу XIX века превратилась в открытое институциональное пространство, имеющее собственную логику развития. По мнению американского историка-русиста Р. Пайпса, «уже в середине XVIII века литература сделалась первым видом деятельности, которую стало терпеть правительство» [6, с. 332]. Литературу маркировали в качестве феномена интеллектуального самоопределения. Однако слишком большая дифференциация этой сферы в любой момент могла подорвать силу государства и основанную на ней общественную стабильность.
Цензурные ограничения сдерживали процесс актуализации официального дискурса альтернативными интеллектуальными течениями. Цензурный устав 1826 года гласил: «Не позволяется допускать к печатанию места в сочинениях и переводах, имеющих двоякий смысл, ежели один из них противен цензурным правилам» [7, с. 166]. В более поздней редакции устава содержались рекомендации
«входить в разбор справедливости или неосновательности частных мнений и суждений писателя (если только оные не противны общим правилам цензуры)» [7, с. 317-318]. Основной текст постепенно дополнялся многочисленными предписаниями и циркулярными предложениями, существенно сужавшими возможности критики официальной идеологии.
В завершение статьи подведём основные итоги. Спецификой взаимоотношений власти и образованного общества в России 1830-1850-х гг. стал их параллельный и взаимовлияющий характер. Нельзя не отметить определённого ментального единства просвещённой бюрократии и литературной элиты: они оказывались носителями инновативной функции и инициаторами модернизационных проектов либо по долгу службы, либо в границах литературного модуса.
Вместе с тем, существует принципиальное различие в структуре социальных ролей властной элиты и интеллигенции. И чиновник, и интеллигент - почти всегда член какой-либо социальной или профессиональной группы. Необходимость следовать требованиям этой группы ограничивает автономность. Для представителей бюрократии большое значение имеет следование корпоративным правилам и ценностям. Важную роль играет должностная позиция, в то время как для многих интеллигентов место в официальной иерархии не столь существенно. Дворянские интеллигенты заняли обособленное место в отдалении от государственной структуры - в литературе. Творчество (как отличительный дивергентный признак социального общения за рамками сословной иерархии) маркировало принадлежность к особой корпорации, где мера таланта и уровень мастерства являлись главными идентификаторами в репрезентации «свои-чужие». В литературной среде осуществлялось социально-культурное позиционирование межсословной генерации автономных интеллектуалов, имевших особый комплекс служения идеалу.
Примечания
1См.: Weber M. Theory of social and economic organization. New York, 1964; Burns T., Stalker G.M. The management of innovation.London, 1961; Woodward J. Industrial organization. Oxford, 1965; Perrow C. Organizational analysis: A sociological view. London, 1971; Niskanen W.A. Bureaucracy and representative government.Chicago, 1971; Rizzi B. The bureaucratization of the world. London, 1985; Burnham J. The managerial revolution. Harmondsworth, 1945.
2Под партикуляризмом в данном случае подразумевается принцип социальной и политической активности, ориентированный на защиту частных и узкогрупповых интересов.
3Автор концепта - Витторио Страда. Понятие «хронотопа модернизации» позволяет учитывать условия модернизационных преобразований, разнящихся не только количественно, но и качественно, в зависимости от времени и места протекания. Подробнее об этом: Гудков, Л. Д. Интеллигенция: заметки о литературно-критических иллюзиях / Л. Д. Гудков, Б. В. Дубин. - CTO. : Издательство Ивана Лимбаха, 2009. С. 322.
Библиографический список
1. Аржаных, Т. Ф. Отечественная интеллигенция 1830-1850-х годов: особенности социального статуса и поведенческой парадигмы // Интеллигенция и мир, 2011. - № 3. - С. 15-25.
2. Аржаных, Т. Ф. Власть и образованное общество в России 1830-1850-х годов: литературный фарватер взаимоотношений // Социум и власть, 2013. - № 5. - С. 107-113.
3. Гр. А. Х. Бенкендорф о России в 1831-32 гг. // Красный архив. 1931. Т. 46. - 191 c.
4. Булгарин, Ф. В. Видок Фиглярин: письма и агентурные записки Ф. В. Булгарина в III Отделение / Ф. В. Бул-гарин. Публ., сост., предисл. и коммент. А. И. Рейтблата. - М. : Новое литературное обозрение, 1998. - 783 с.
5. Миронов, Б. Н. Социальная история России периода империи (XVIII - начало XX в.) / Б. Н. Миронов. - СПб. : Дмитрий Буланин, 1999. Т. 2. - 566 с.
6. Пайпс, Р. Россия при старом режиме / Р. Пайпс ; пер. с англ. В. Козловского. - М. : Независимая газета, 1993. - 424 с.
7. Сборник постановлений и распоряжений по цензуре с 1720 по 1862 г. - М. : Книга по требованию, 2012. - 487 с.
8. Скатов, Н. Н. Начало всех начал: об особенностях русской литературы начала прошлого века / Н. Н. Скатов // Вопросы литературы, 1986. - № 6. - С. 113-130.
9. Уваров, С. С. О некоторых общих началах, могущих служить руководством при управлении Министерства народного просвещения // Доклады министра народного просвещения С. С. Уварова императору Николаю I / Публ. М. М. Шевченко // Река времён. Книга истории и культуры. - Кн. 1.- М., 1995.
10. Цит. по: Энгельгардт Н. А. Очерки николаевской цензуры. Очерк первый // Исторический вестник. Т. LXXXV. Сентябрь. 1901. С. 850-873.
T. F. Arzhanykh, Plekhanov Russian Academy of Economics (branch in Ivanovo)
BUREAUCRATIC AND LITERATURE IN RUSSIA OF 1830-1850 YEARS: VALUE AND IDEOLOGICAL POSITIONS AND PUBLIC POLOCY MARKS
Special aspects of bureaucratic mental culture and noble literature elite in Russia of 1830-1850 years are investigated at the present article. Power and educated society relation specificity in Russia of 1830— 1850 years are analyzed. The main worldview constants of state placeholders and intellectual of intelligent reflexion socio-cultural possening are considered.
Keywords.bureaucracy, power, literature elite, modernization, Russia, Nikolay I.
References
1. Arzhanyh, T.F. Russian intelligentsia of 1830-1850-s: peculiarities of social status and behavioral paradigm. Intelligencija i mir, 2011, no. 3, pp. 15-25.
2. Arzhanyh, T.F. Power and well-educated society in Russia in 1830-1850: a literary channel of relationships. Socium i vlast' , 2013, no. 5, pp. 107-113.
3. The Earl A. H. Benkendorf about Russia in 1831-32. Krasnyj arhiv, 1931, no. 46, 263 p.
4. Bulgarin, F. V. Vidok Figljarin: pis'ma i agenturnye zapiski F. V. Bulgarina v III Otdelenie [Letters and secret-service notes of F. V. Bulgarin in the III Office]. Moskow, 1998, 783 p.
5. Mironov, B. N. Social'naja istorija Rossii perioda imperii (XVIII - nachalo XX v.) [Social history of Russia of the period of the empire (XVIII - the beginning of the 20th century)].Vol. 2.St. Petersburg, 1999, 566 p.
6. Pajps, R. Rossijapri starom rezhime [Russia at an old regime]. Moskow, 1993, 424 p.
7. Sbornikpostanovlenij i rasporjazhenijpo cenzure s 1720po 1862 g. [The collection of resolutions and orders on censorship from 1720 to 1862.]. Moskow, 2012, 487 p.
8. Skatov, N. N. Beginning of all beginnings: about features of the Russian literature of the beginning of the last century. Voprosy literatury, 1986, no. 6, pp. 113-130.
9. Uvarov, S. S.Reports of the minister of national education to the emperor Nicholas I. Reka vremjon. Kniga istorii i kul'tury.Vol. 1.Moskow, 1995, 432 p.
10. Jengel'gardt N. A. Essay of the emperor Nicholas I censorship. Istoricheskij vestnik, 1901, no.85, pp. 850-873.
© Т. Ф. Аржаных, 2016
Автор статьи - Татьяна Федоровна Аржаных, кандидат исторических наук, Ивановский филиал Российского экономического университета им. Г. В. Плеханова, e-mail: maler37@mail.ru
Рецензенты:
А. В. Соколовский, доктор исторических наук, доцент, Ивановский филиал Российского экономического университета им. Г. В. Плеханова.
Т. В. Чугунова, кандидат исторических наук, доцент, Ивановский государственный университет.
