CC BY
35
БУНИНСКИЕ СЮЖЕТЫ В ПОВЕСТИ «ДРУГАЯ ЖИЗНЬ» ЮРИЯ ТРИФОНОВА
О.Н. Владимиров
Ключевые слова: Бунин, Трифонов, Фет, реминисценция, диалог, влияние.
Keywords: Bunin, Trifonov, Fet, reminiscence, dialogue, influence.
DOI 10.14258/filichel(2021)2-04
В эссе 1969 г. «О Бунине» Юрий Трифонов, вспоминая о своем «открытии» этого писателя («Никто прежде именно в этом смысле — воздействие фразы, слова — так сильно на меня не действовал»), отмечает оказанное им «огромное влияние на большинство современных молодых прозаиков — в основном в области стиля, пластики слова» [Трифонов, 1987, с. 525]. Высокая оценка бунинского влияния заставляет предположить, что оно распространилось и на другие уровни прозы самого Трифонова. Не претендуя на развернутое исследование этой темы и не исключая диалога писателя с другими авторами (см., например, об этом: [Селеменева, 2005, с. 97-101; Селеменева, 2008, с. 283-287; Ярко, 2016, с. 96-102]); остановимся на месте и роли некоторых произведений Бунина в повести «Другая жизнь».
В этом едва ли не самом реминисцентно насыщенном произведении Трифонова (упоминаются писатели, книги, персонажи: Пушкин, Л. Толстой, Горький, Цвейг, Хемингуэй; «Капитанская дочка»; модистка и дантистка из «Ошибки» Саши Черного, Пьер Безухов, «гоголевская покойница», «чеховский ученый сосед», булгаковский Воланд; «шекспировский вопрос», стихотворение Тютчева о мысли изреченной и др.) единственная прямая цитата из Бунина кажется проходной. Вероятно, поэтому она и не обращает на себя особого внимания. Это неточное воспроизведение строки Грибы сошпи, но крепко пахнет... из бунинского стихотворения «Не видно птиц. Покорно чахнет...» (И. Бунин, 1965, с. 68). У Трифонова Ольга Васильевна вспоминает ...Сережино непременное бормотание: "Грибы прошли, но крепко пахнет..." — и еще другое, его любимое: "Какая холодная осень. Надень свою шаль и капот..." (Ю. Трифонов, 1988, с. 305).
Вторая цитата здесь — из стихотворения Фета «Какая холодная осень!..». Фетовские стихи, следующие за строкой Бунина, отсылают к его рассказу «Холодная осень». В нем герой читает те же строки Фета, а после вопроса рассказчицы о продолжении стихов вспо-
минает: Смотри — меж чернеющих сосен / Как будто пожар восстает... (вместо правильного «Смотри — из-за дремлющих сосен.») (И. Бунин, 1966в, с. 207).
Она спрашивает: «Какой пожар?», не понимая сравнения восхода луны с пожаром, как не понимает метафор другая бунинская героиня — Лика — при чтении Арсеньевым стихов Фета и Полонского, но в романе резче, очевиднее разведены его развитый поэтический слух и ее нечуткость к художественной речи, обозначенная как беспощадное безучастие (И. Бунин, 1966б, с. 213-215). Татьяна Бек, обращая внимание на эту сцену в «Жизни Арсеньева», сравнивает Лику и Арсеньева, соответственно, с Дмитриевым и Таней в «Обмене» и отмечает, что «влюбленные персонажи Трифонова часто цитируют стихи, свои и чужие» (см.: [Бек, 1999, с. 185]). Разные варианты этой ситуации, когда цитируемые стихи так или иначе соотносят его и ее (являются свидетельством непонимания, неприятия, знаком сближения или отчуждения героев друг от друга и т.п.); у Бунина представлены и в «Темных аллеях», «Русе», «Куме», первой редакции «Натали» и др.
Переделка строки Фета («чернеющих сосен» вместо «дремлющих») напоминает о поэтической графике в создании художественного пространства в собственных стихах Бунина, ср.: ...ельник черный/ Стоит на фоне золотом/ Стеною траурно-узорной... (И. Бунин, «Вирь», 1965, с. 126); В черном узоре ветвей — месяца рог золотой («Черные ели и сосны сквозят в палисаднике темном.» (И. Бунин, 1965, с. 215); ...светло и нежно небо светит / Сквозь нагие черные дубы (И. Бунин, «Сквозь ветви», 1965, с. 227); ...Застят ели черной хвоей запад, /Золотой иконостас заката (И. Бунин, «Канун Купалы»,1965, с. 187) и др.; из многих подобных выбраны стихи с черным цветом деревьев.
В фетовском же оригинале эпитет «дремлющий» акцентирует метафоричность следующей строки (Смотри: из-за дремлющих сосен / Как будто пожар восстает) и всего стихотворения о неразделенной любви. В «Холодной осени» и «Другой жизни» любовь взаимна. В рассказе расхождение между героями только намечено: юной невесте требуется объяснение непонятного образа. В повести же непонимание мужа умной и образованной женой связано не с ее поэтической глухотой, а с принципиально разным отношением к жизни и смерти. Биохимик Ольга Васильевна, для которой всё начинается и кончается химией (Ю. Трифонов, 1988, с. 290), не понимала и не принимала при жизни Сергея метафорически выражаемые им мысли о связи времен и преодолении смерти памятью.
Развивая сюжеты стихотворения и рассказа, Трифонов усваивает и бунинскую пластику (ср.: «Проза Бунина не столько проза поэта, сколько проза художника — в ней чересчур много живописи» (Ю. Трифонов, 1987, с. 525)). В абзаце, где цитируются стихи двух поэтов, заметна по-бунински изображенная деталь пейзажа (см. приведенные выше примеры художественной графики у поэта): ...и было уже под вечер, красноватая желтизна за темными стволами... (Ю. Трифонов, 1988, с. 305). В другом месте графическое сочетание линии и заднего плана (яркого пятна) не только служит, как у Бунина, созданию художественного пространства, но и — иносказательной передаче глубины исследовательских интуиций Сергея и, в целом, психологической многомерности потока сознания Ольги Васильевны, воспроизводящей его рассуждения:
И вдруг сверкнет как догадка, как слабая заря за стволами — другая жизнь <...> В разговорах они прошли далеко в глубь леса, забыв о грибах. <...> они торопились продраться сквозь хвойную чащу, потому что где-то впереди брезжила светлота, там мерещились прогалы, поляны. Там начиналась другая жизнь (Ю. Трифонов, 1988, с. 345).
Оба произведения — «Холодная осень» и «Другая жизнь» — представляют собой внутренние монологи героинь, вспоминающих о близком человеке и прошедшей с ним и без него жизни. (Героиня переживает героя и в бунинском рассказе «В Париже», который выделяет Трифонов: «Больше всего у Бунина мне нравится рассказ "В Париже"» (Ю. Трифонов, 1987, с. 525). Многослойность сознания и воспоминаний Ольги Васильевны соотносима со сложной структурой памяти в бунинской прозе (этапными здесь являются «Антоновские яблоки», «Суходол», «Жизнь Арсеньева»). Психологическое состояние Ольги Васильевны (сон в сочетании с памятью, переходящий в явь, и наоборот, как и сопряжение планов настоящего и прошлого) на последних страницах повести не только распространяет убежденность бунинской героини, что, кроме того холодного осеннего вечера, остальное ненужный сон (И. Бунин, 1966в, с. 210). Оно сопоставимо с последним страшным сном Мити в «Митиной любви», онейрическими состояниями в поздних рассказах «Музыка», «Зимний сон», «Пингвины», «В ночном море» и других, с новаторскими повествовательными формами в поздней бунинской прозе (см. об этом: [Мальцев, 1994, с. 280-283]).
Кроме этих параллелей (там и здесь — он и она, сентябрь, рядом с героинями их любимые читают начальные строки стихотворения Фета «Какая холодная осень!..»); не ограничиваются внешним сходством и другие совпадения в обоих текстах.
Героиня «Холодной осени» после известия о гибели жениха встретила человека редкой, прекрасной души, пожилого военного в отставке, за которого вскоре вышла замуж и с которым уехала в апреле в Ека-теринодар... (И. Бунин, 1966в, с. 209). Другого человека после смерти мужа встретила и Ольга Васильевна. Обе говорят о новом мужчине в контексте своих воспоминаний о первом. И обе, скорее, догадываются, чем знают, в отличие от авторов, о трагическом предопределении судеб своих любимых (о предначертанности разлук и встреч бу-нинских героев см.: [Владимиров, 2014, с. 92-99]).
Рассказ и повесть связывает общий для них мотив воспитания девочек (дочь племянника мужа, воспитанная героиней «Холодной осени», и Иринка, дочь героев «Другой жизни»). Понимание рассказчицей того, что в ее жизни был только тот холодный осенний вечер, усилено совершенным равнодушием к ней выросшей воспитанницы (И. Бунин, 1966в, с. 209). И рефлексию Ольги Васильевны углубляют ее сложные отношения с дочерью.
Сближает оба произведения соотнесенность судеб их персонажей с эпохальными событиями в стране. Герой бунинского рассказа был объявлен женихом героини летом (в Петров день) 1914 г., в начале Первой мировой войны, о чем сообщается в краткой экспозиции. Прощание же с ним состоялось перед его отъездом на фронт в сентябре того же года (И. Бунин, 1966в, с. 206). Судьбы героев в «Холодной осени» показаны в вихре истории XX века. Человек и история — центральная тема творчества Трифонова. Историками, как Сергей Троицкий, являются и другие его герои (Гриша Ребров в «Долгом прощании», повествователь в «Доме на набережной», Летунов в «Старике»). Ольга Васильевна и Сергей Троицкий знакомятся, вероятно, весной 1953 года, после смерти Сталина: И было еще: начало весны, той тревожной, неясной, которую еще предстояло разгадать, как слово "дялгзв", когда все кругом затаив дыхание чего-то ждали, предполагали, шептались и спорили (Ю. Трифонов, 1988, с. 219).
Загадочное слово, дикое «дялгзв», образованное Сергеем от «взгляда» в начале знакомства с Ольгой Васильевной, пронзило ее, как игла. Тут был, может быть, пароль, определивший жизнь. <...> оно было зеркальным отражением другого слова, истинного, в которое она бесконечно верила, — "взгляд"(Ю. Трифонов, 1988, с. 219). Этот «пароль» не только явился предчувствием перемены судьбы, не только определил её совместную с Сергеем Троицким жизнь, но и предуказал будущую ретроспекцию этой — «другой» — жизни уже после смерти мужа. Поэтому игра со словом «взгляд», пронзившим Ольгу Васильевну, имеет в пове-
сти композиционное и концептуальное значение. Ей, биологу, материалисту (Ю. Трифонов, 1988, с. 290), подобно бунинским героиням верившей в истинность слова в прямом значении, было трудно, если вообще возможно, понять глубину метафизических прозрений мужа. Эти трифоновские герои с их мировоззренческими позициями напоминают «господина с прямыми плечами» и «пассажира под пледом» из бунинского рассказа «В ночном море». Первый — врач-рационалист, второй — писатель, чьи «поэтические» прозрения убедительнее трезвых доводов оппонента и чей голос сливается с авторским. В них можно увидеть не просто бывших соперников, а две персонификации сознания автора, ведущего с собой нескончаемый диалог.
Понимание и приятие «другой жизни» Ольгой Васильевной реализует, как отмечает Н.Л. Лейдерман, «духовный проект Сергея: преодолеть замкнутость своего «я», выйти к другому, к пониманию другого» [Лейдерман, Липовецкий, 2003, с. 240]. В своих воспоминаниях она преодолевает отчужденность от Сергея в их совместной жизни. Духовное воссоединение ее с мужем подобно ожидаемой героиней «Холодной осени» встрече с любимым в мире ином в соответствии с его обещанием-напутствием: Ну что ж, если убьют, я буду ждать тебя там. Ты поживи, порадуйся на свете, потом приходи ко мне (И. Бунин, 1966в, с. 208). Второе из этих предложений она повторяет в конце рассказа, утверждаясь в мысли, что в ее жизни, кроме того холодного осеннего вечера, остальное ненужный сон (И. Бунин, 1966в, с. 210). (Ср. в «Позднем часе»: Если есть будущая жизнь и мы встретимся в ней, я стану там на колени и поцелую твои ноги за все, что ты дала мне на земле (И. Бунин, 1966в, с. 41); в «Неизвестном друге»: Через пятнадцать, двадцать лет не будет, вероятно, ни меня, ни Вас в этом мире. До встречи в ином! — и далее, до конца рассказа (с. 98); о мотиве священнейшей в мире встречи (И. Бунин, 1966а, с. 104) [Владимиров, 2016, с. 195-205]. Эта ключевая в рассказе фраза смысловой насыщенностью и формульной четкостью напоминает замки бунинских сонетов. Подобен сонетным замкам и смыслоемкий финал повести Трифонова. Он фокусирует значения названия: «другая жизнь» — это и внутренний мир Сергея Троицкого, и его жизнь с Ольгой Васильевной, воспроизводимая в ее воспоминаниях, и ее эгоистическая позиция утверждения права на собственное понимание жизни, и преодолеваемое ею непонимание историософии мужа, и встреча с другим человеком, и ее жизнь после мужа, но с памятью о нем, и др.
Представление Сергеем Троицким истории как пути преодоления забвения и смерти, сохранения памяти об ушедшем созвучно бунин-
ской историософии. Ты ведь знаешь мою идею, — обращается герой к жене, — нить, проходящая сквозь поколения... Если можно раскапывать все более вглубь и назад, то можно отыскать уходящую вперед... (Ю. Трифонов, 1988, с. 304). До этого она вспоминала об исследовательской методологии мужа:
Им <Бросову и Климуку> не нравился метод, с которым он носился и который назвал полушутливо-полувсерьез "разрывание могил". На многих его тетрадях написано на обложке "РМ", что означает "разрывание могил" и говорит о том, что он относился к этой романтической метафоре более серьезно, чем шутливо. Он искал нити, соединявшие прошлое с еще более далеким прошлым и с будущим (Ю. Трифонов, 1988, с. 290).
Отметим, что аббревиатура «РМ» может относиться не только к «разрыванию могил», но и к «романтической метафоре». К тому же оба словосочетания употреблены в несобственно-прямой речи, передающей голоса героини и повествователя. В этом двойном звучании и двойном же значении сокращение «РМ» усиливает «серьезность» «реалистически-метафизического» «метода» героя.
«Романтическая метафора», она же метод «разрывания могил», «дял-гзв», напоминает о бунинском сонете «Могила в скале». В нём «путник», оказавшись свидетелем «проби<вания> входа» в древнейшем нубийском захоронении (то есть «разрывания могилы»); внутренним усилием воскрешает событие пятитысячелетней давности и приближает его к сиюминутности происходящего. В заключительном восклицании: Тот миг воскрес. И на пять тысяч лет / Умножил жизнь, мне данную судьбою (И. Бунин, 1965, с. 320) — бунинский «путник» осознает себя духовным наследником далекого инонационального сородича. Этим стихам близко признание рассказчика в «путевой поэме» «Свет зодиака» из книги «Тень птицы»: ...исчезают века, тысячелетия, — и вот, братски соединяется моя рука с сизой рукой аравийского пленника, клавшего эти камни... (И. Бунин, 1965а, с. 355) — и в рассказе 1924 г. «Скарабеи»: Все-таки радоваться. Все-таки быть в том вовеки неистребимом и самом дивном, что до сих пор кровно связывает мое сердце с сердцем, остывшим несколько тысячелетий тому назад (И. Бунин, 1966а, с. 144). Бессмертье «того, кто любит жизнь», провозглашается и в стихотворении 1901 года «Любил он ночи темные в шатре.», и в стихотворении 1916 года «Луна и Нил. По берегу к пещерам.».
В сонете «Могила в скале» и в других произведениях бунинский герой не столько преодолевает телесную бренность, свою онтологическую ограниченность, сколько подтверждает неизменное метафизи-
ческое чувство прапамяти. Трифоновский Сергей обозначает его как ощущение бесконечности нити, часть которой он сам <...> закодированное, передающееся с генами ощущение причастности к бесконечному ряду (Ю. Трифонов, 1988, с. 290). Преодолевая время, он, подобно бунинскому герою, приобщается к вечности.
Воспоминания Ольги Васильевны о счастливом сентябрьском утре «золотого дня», когда они с Сергеем ищут Кошелькова, вызывают в ее памяти другой момент редкого семейного согласия. На вопрос Иринки о счастье Ольга Васильевна отвечает: Вот этот вечер в лесу, мы трое на лыжах — это счастье. Понимаешь?Это и есть... (Ю. Трифонов, 1988, с. 305). Лексика, интонация этой фразы вместе со стихами, цитируемыми несколькими строками выше, напоминают не только о том же времени дня в «Холодной осени», последнем из проведенных героями вместе (Буду жив, вечно буду помнить этот вечер... (И. Бунин, 1966в, с. 208); но и о сонете «Вечер»: О счастье мы всегда лишь вспоминаем. / А счастье всюду. Может быть, оно /Вот этот сад осенний за сараем... (И. Бунин, 1965, с. 322); эти строки Бунин написал в августе 1909 года, через несколько дней после «Могилы в скале». Главное же в этом воспоминании — непроизвольный (. она задумалась всерьез, чтобы ответить понятно и кратко, но ничего не придумывалось, и тогда она вдруг сказала. ) и не понятый ею смысл своего ответа (. сказав, она не понимала по-настоящему (Ю. Трифонов, 1988, с. 305). В эту минуту Ольга Васильевна неосознанно выражает полноту чувств словами из когда-то прочитанного или услышанного от мужа бунинского стихотворения. Неожиданный для Ольги Васильевны ее ответ дочери свидетельствует об изначальном внутреннем родстве мужа и жены, в отличие от Тани и Дмитриева в «Обмене», оставшихся далекими друг другу. Он означает преодоленную здесь эмоциональную глухоту, достигнутое кратковременное духовное единение с Сергеем, то есть фактически осуществленную ею его попытку проникнуть в другого, отдать себя другому, исцелиться пониманием (Ю. Трифонов, 1988, с. 344-345) и предвосхищает будущую, после его смерти, встречу с ним. В этих воспоминаниях Ольги Васильевны метафизика любви по-бунински вписана в метафизику природы.
В сонетном замке «Вечера» герой, обретая гармонию с миром, выходит к светлому философскому обобщению: Я вижу, слышу, счастлив. Все во мне (ср. с определением счастья в «Снах Чанга»: ... весь мир был в его душе в эту минуту... (И. Бунин, 1966, с. 380), с семантически близкой к «счастью» «радостью» — пожеланием героя в «Холодной осени»: ... порадуйся на свете.). Трифонов мог запомнить и сказанные Бунину
слова Толстого: Счастья в жизни нет, есть только зарницы его — цените их, живите ими... («Освобождение Толстого») (И. Бунин, 1967, с. 58).
Не случайно и усвоенное героиней слово-понятие «нить», которым Сергей обозначает связь прошлого с настоящим. «Выдирая» «бессчетные нити», связанные с не отпускающей её «болью», Ольга Васильевна исследует свою жизнь с мужем (Ю. Трифонов, 1988, с. 263 и др.). Эти нити несовместимы с единственно прочной нитью, за которую стоит держаться — исторической целесообразностью (Ю. Трифонов, 1988, с. 277); то есть с официально-догматическим представлением о закономерностях истории, которое позволяет Климукам и Кисловским добиваться карьерного роста и материальных благ.
В целом реминисцентный слой произведения является внешним выражением опоры его героев на культуру как способ существования и ориентации в обременительных бытовых и социальных обстоятельствах. В этом отношении историк Сергей и пробивающаяся к его правде Ольга Васильевна интеллигентностью, приобщением к поэзии противостоящие конформизму Климука, Шарипова и других железных малышей, близки персонажам произведений писателей-современников. Это, в частности, герои романов Ю. Домбровского, повестей В. Быкова 1970-х годов, аллюзивных драм Э. Радзинского и Г. Горина, лирические герои неоакмеистической поэзии, не бегущие от реальности, а стоически ее принимающие.
В повести Трифонова есть и другие, менее заметные знаки Бунина, говорящие о внимательном чтении младшим писателем произведений старшего. Деревушка Васильково, где герои «Другой жизни» прожили несколько жарких и хмурых, гнилых и солнечных лет (Ю. Трифонов, 1988, с. 299) и куда в конце сентября Сергей «уехал один», напоминает об усадьбе Васильевское (Васильевке) в творческой биографии Бунина. Васильевское описано им, в частности, в «Жизни Арсеньева», В.Н. Муромцевой-Буниной — в «Жизни Бунина» и «Беседах с памятью». Именно здесь, в Васильевском, в августе 1909 года были созданы сонеты «Могила в скале» и упомянутый в «Беседах с памятью» «Вечер» (см.: [Муромцева-Бунина, 1989, с. 458-459]). Ольга Васильевна — биохимик, химиком по образованию была и В.Н. Муромцева-Бунина, пережившая мужа и написавшая о нем две книги. Кошельков Евгений Алексеевич, секретный сотрудник московской дореволюционной охранки, тот, кого нашел Сергей, — тезка среднего брата Бунина, Евгения Алексеевича Бунина. Понятно, что здесь нет речи о прототипах и прямых аналогиях.
Кажущиеся произвольными, «странными сближеньями», эти совпадения окружают явную реминисценцию из Бунина. Но если и посчитать их надуманными, вряд ли случайна повторяющаяся фраза Евге-
ния Алексеевича Кошелькова Бабья лета нынче удалась... (Ю. Трифонов, 1988, с. 306, 312). Она отсылает к нередко встречающемуся в прозе Бунина диалектному (южно- и среднерусскому) употреблению существительных среднего рода в женском (при частом фонетическом совпадении с ними, передаваемом Трифоновым графически — «лета» вместо «лето») и согласованию с такой формой существительного других частей речи (ср., например: на вопрос Тихона Ильича в «Деревне», зачем Дениска едет в Тулу, тот отвечает: Може, место какая выйдет. (И. Бунин, 1965а, с. 56). Или: Яков отвечает Тихону Ильичу: Болтали, к примеру, что вышла, мол, распоряжение... вышла будто распоряжение — никак не работать у господ по прежней цене (И. Бунин, 1965а, с. 28). В «Веселом дворе»: прохожая старушка, рассказывая Анисье о сыне, замечает: ...раньше лицо красная, как сукно, была... (И. Бунин, 1965а, с. 283). Хоросую, хоросую жалованью получает, — бормотал <...> косноязычно Володя в рассказе «При дороге» (И. Бунин, 1966, с. 185). См. также оценку Трифоновым бунинских речевых характеристик: «Поражало еще, как удивительно точно и живо говорят люди, крестьяне» (Ю. Трифонов, 1987, с. 525).
В повести «Другая жизнь» встречается и заглавие, повлиявшего на нее рассказа: Потом было много, бессчетно, других ночей в городе и на даче, летом, в дождь, холодной осенью. (Ю. Трифонов, 1988, с. 230). Ассоциацию с «Антоновскими яблоками» вызывает воспоминание о том, как герои ... заходили в дома, разговаривали в палисадниках, где пахло яблоками (с. 306); а с «Золотым дном», «Листопадом», рядом стихов — элегический мотив «золотого дня»: сине-золотой день (с. 306), В том золотом дне (с. 312), золотой день (с. 316). С «Густым зеленым ельником у дороги.» сближен ... ельник, густой и тяжелый от влаги. (с. 345). Своими усердными архивными изысканиями, работой в библиотеках, постоянными поисками «нитей», сомнениями в необходимости этих занятий (с. 250, 288, 293, 345); то есть «разрыванием могил», Сергей Троицкий напоминает о подвижничестве Фисуна и апологии архивного дела в одноименном бунинском рассказе. В его финале близкий автору повествователь признается:
Я <...> всецело присоединился теперь к тому великому почтению, какое питал покойный Фисун к архивам. <...> очень прав он был, что немыслима без архивов жизнь <...>. Фисун говорил: "А ежели справка понадобится?" Так вот, ежели понадобится справка о нашем времени, пригодится, может быть, и моя справка о нем» (И. Бунин, 1966, с. 297).
Ольга Васильевна вспоминает:
Сережа сидел в архивах с утра до вечера. Заполнил выписками тридцать шесть толстых тетрадей. Тридцать шесть! Она недавно пере-
считала. И все-таки чего-то ему не хватало — какого-то последнего знания, последнего опыта... (Ю. Трифонов, 1988, с. 288).
Обращение Сергея к парапсихологии, вероятно, и вызвано поисками этого последнего знания, последнего опыта, то есть сверхчувственных средств связи между прошлым и настоящим, — поисками, поддержанными внимательным чтением им (и Трифоновым) бунинских произведений.
Подобно своей героине, приходящей к пониманию «другой жизни», Трифонов осваивает опыт предшественника в осмыслении судьбы человека в контексте истории. Приобщение к Бунину поддерживает писателя в формирующейся в его творчестве концепции мира и человека — «самоценности частной жизни в контексте социальной истории» [Лейдерман, Липовецкий, 2003, с. 258]. Хотя Трифонов и признается, что Бунин «замечательный писатель, один из любимых. Но не самый любимый!» (Ю. Трифонов, 1987, с. 525), именно его книгами интересуется и его влияние испытывает Антипов, центральный персонаж последнего законченного романа писателя «Время и место» (Ю. Трифонов, 1989, с. 196, 251, 317).
«Холодная осень» и «Другая жизнь», соотносимые в тематическом, сюжетном, композиционном, персонажном планах, концептуально близки в осмыслении проблемы «частная жизнь человека и история». Исследуя в разных вариантах соотношение конкретно-исторического, личного и метафизического времени, в своих последних произведениях — «Старик», «Время и место», «Исчезновение» — Ю. Трифонов приходит к пониманию самодостаточности истории души в контексте истории государства и человечества, то есть к тому, что утверждал Бунин в начале рассказа «Сны Чанга»: Не все ли равно, про кого говорить? Заслуживает того каждый из живших на земле (И. Бунин, 1966, с. 370).
На протяжении всего бунинского творчества, особенно в последний его период, история отступает перед сосредоточенностью писателя на главном для него — на раздумьях о тайнах памяти, природы, любви. Именно этот художественный опыт осмысления метафизики памяти, соотнесенной с метафизикой любви и природы, и привлекает Трифонова, преодолевающего, подобно своему герою, официально-идеологическое прочтение истории.
Библиографический список
Бек Т.А. Проза Юрия Трифонова как инобытие поэзии // Знамя. 1999. № 8.
Владимиров О.Н. Стихотворения Бунина о встрече и разлуке как «стиховторения» // Сюжетология и сюжетография. №2. Новосибирск, 2014.
Владимиров О.Н. Бунин-поэт. Логика творчества. Барнаул, 2016.
Лейдерман Н.Л., Липовецкий М.Н. Современная русская литература: 1950-1990-е годы : в 2 т. Т. 2: 1968-1990. М., 2003.
Мальцев Ю. Иван Бунин. 1870-1953. Франкфурт-на-Майне ; М., 1994.
Муромцева-Бунина В.Н. Жизнь Бунина. Беседы с памятью. М., 1989.
Селеменева М.В. Чеховские мотивы в повести Ю.В. Трифонова «Долгое прощание» // Русское литературоведение в новом тысячелетии. Т. 3. М., 2005.
Селеменева М.В. Женские образы прозы Ю.В. Трифонова в свете чеховской традиции // Лики традиционной культуры: прошлое, настоящее, будущее : материалы Междунар. науч. конф. «Четвертые Лазаревские чтения». Челябинск, 2008. Ч. 1.
Ярко А.Н. Чеховские традиции в повести Юрия Трифонова «Другая жизнь» // Вестник РГГУ Серия: История. Филология. Культурология. Востоковедение. 2016. № 5 (14).
Источники
Бунин И.А. Собр. соч. : в 9 т. Т. 1. Стихотворения. 1886-1917. М., 1965.
Бунин И.А. Собр. соч. : в 9 т. Т. 3. Повести и рассказы 1907-1911. М., 1965а.
Бунин И.А. Собр. соч. : в 9 т. Т. 4. Повести и рассказы 1912-1916. М., 1966.
Бунин И.А. Собр. соч. : в 9 т. Т. 5. Повести и рассказы 1917-1930. М., 1966а.
Бунин И.А. Собр. соч. : в 9 т. Т. 6. Жизнь Арсеньева. Юность. М., 1966б.
Бунин И.А. Собр. соч. : в 9 т. Т. 7. Темные аллеи. Рассказы 1931-1952. М., 1966в.
Бунин И.А. Собр. соч. : в 9 т. Т. 9. Освобождение Толстого. О Чехове. Избранные биографические материалы, воспоминания, статьи. М., 1967.
Трифонов Ю.В. И.А. Бунин // Трифонов Ю.В. Собрание сочинений : в 4 т. Т. 4. Отблеск костра: Документальная повесть; Рассказы; Время и место : роман; Статьи. М., 1987.
Трифонов Ю.В. Исчезновение. Время и место. Старик : романы. М., 1989.
Трифонов Ю.В. Московские повести. М., 1988.
References
Bek T.A. Proza Yuriya Trifonova kak inobytiepoezii [Prose of Yuri Trifonov as a different being of poetry].In: Znamya [Banner]. 1999. No 8.
Vladimirov O.N. Stihotvoreniya Bunina o vstreche i razluke kak «stihovtoreniya» [Ivan Bunin's «stikhovtoreniya» («echo-poems») on meeting and parting]. In: Syuzhetologiya isyuzhetografiya [Plotology and plotography]. Novosibirsk, 2014. No 2.
Vladimirov O.N. Bunin-poet. Logika tvorchestva [Poet Bunin. The logic of creativity]. Barnaul, 2016.
Lejderman N.L., Lipoveckij M.N. Sovremennaya russkaya literatura: 1950-1990-e gody [Contemporary Russian literature: 1950-1990s]. In 2 vol. Vol. 2: 1968-1990. Moscow, 2003.
Maltsev Yu. Ivan Bunin. 1870-1953 [Ivan Bunin. 1870-1953]. Frankfurt am Main; Moscow. 1994.
Muromceva-Bunina V.N. Zhizn' Bunina. Besedy s pamyat'yu [Bunin's life. Conversations with memory]. Moscow, 1989.
Selemeneva M.V. Chekhovskie motivy vpovesti Yu.V. Trifonova «Dolgoe proshchanie» [Chekhov's motives in the story by Yu.V. Trifonova «Long Farewell»]. In: Russkoe literaturovedenie v novom tysyacheletii [Russian literary criticism in the new millennium]. Vol. 3. Moscow, 2005.
Selemeneva M.V. Zhenskie obrazy prozy Yu.V. Trifonova v svete chekhovskoj tradicii [Female images of prose by Yu.V. Trifonov in the light of Chekhov's tradition]. In: Liki tradicionnoj kul'tury:proshloe, nastoyashchee, budushchee: Materialy mezhdunar. nauch. konf. Chetvertye Lazarevskie chteniya [The faces of traditional culture: past, present, future Materials of the international. scientific. conf. Fourth Lazarev Readings]. Chelyabinsk, 2008. Pt. 1.
Yarko A.N. Chekhovskie tradicii v povesti Yuriya Trifonova «Drugaya zhizn'» [Chekhov's traditions in the story of Yuri Trifonov «Another Life»]. Vestnik Rossiyskogo gosudarstvennogo gumanitarnogo universiteta. Seriya: Istoriya. Filologiya. Kul'turologiya. Vostokovedenie [Bulletin of the Russian State University for the Humanities. Series: History. Philology. Cultural science. Oriental studies]. 2016. No 5 (14).
List of sources
Bunin I.A. Sobr. soch. [Collected works]. In: Stihotvoreniya 1886-1917 [Poems1886-1917]. In 9 vol. Vol. 1.Moscow, 1965.
Bunin I.A. Sobr. soch. [Collected works]. In: Povesti i rasskazy 19071911 [Novels and short stories 1907-1911]. In 9 vol. Vol. 3.Moscow, 1965a.
Bunin I.A. Sobr. soch. [Collected works]. In: Povesti i rasskazy 19121916 [Novels and short stories 1912-1916]. Moscow, 1966.
Bunin I.A. Sobr. soch. [Collected works]. In: Povesti i ras-skazy1917-1930 [Novels and short stories 1917-1930]. In 9 vol. Vol. 5. Moscow, 1966a.
Bunin I.A. Sobr. soch. [Collected works]. In: Zhizn'Arsen'eva [Yunost Arseniev's life. Youth]. In 9 vol. Vol. 6. Moscow, 1966b.
Bunin I.A. Sobr. soch. [Collected works]. In: Temnye allei. Rasskazy 1931-1952 [Dark alleys. Stories 1931-1952]. In 9 vol. Vol. 7. Moscow. 1966c.
Bunin I.A. Sobr. soch. [Collected works]. In: Osvobozhdenie Tolstogo. O Chekhove. Izbrannye biograficheskie materialy, vospominaniya, stat'i [Liberation of Tolstoy. About Chekhov. Selected biographical materials, memoirs, articles]. In 9 vol. Vol. 9. Moscow, 1967.
Trifonov Yu.V. I.A. Bunin [I.A. Bunin]. In: Trifonov Yu.V. Sobranie sochinenij [Collected works]. In 4 vol. Vol. 4. Moscow, 1987.
Trifonov Yu.V. Ischeznovenie. Vremya i mesto. Starik: Romany [Disappearance. Time and place. Old Man: Novels]. Moscow, 1989. Trifonov Yu.V. Moskovskiepovesti [Moscow stories]. Moscow, 1988.
