CC BY
136
ФИЛОЛОГИЯ И КУЛЬТУРА. PHILOLOGY AND CULTURE. 2014. №3(37)
УДК 82.09
БРАЙАН БОЙД У8 ВЛАДИМИР НАБОКОВ: «РУССКИЕ ГОДЫ», «АМЕРИКАНСКИЕ ГОДЫ» КАК ПОПЫТКА ИДЕАЛЬНОЙ БИОГРАФИИ
© Е.В.Тарнаруцкая
В статье анализируются биографические стратегии в работах о В.В.Набокове Брайна Бойда «Русские годы» и «Американские годы». Стратегия Бойда заключается в безусловном доверии информации, предоставленной самим В.Набоковым. Бойд не пытается проблематизировать его творчество. Также он не упоминает неточностей. Этот подход нетрадиционен для русского литературоведения, однако результатом стало профессиональное и глубокое исследование жизни и творчества В.В.Набокова.
Ключевые слова: Набоков, Бойд, биография, стратегия, доверие.
Интерес В.В.Набокова к проблеме биографии, биографизм его творчества являлись предметом рассмотрения многочисленных работ, написанных на русском и английском языках \ Набоков создал три варианта собственной биографии («Conclusive Evidence», «Speak, Memory» и «Другие берега»), а несколько романов прямо посвящены биографиям художников или же содержат вставные биографии («Дар», «Истинная жизнь Себастьяна Найта», «Бледное пламя», жизнеописание «Николай Гоголь»). Несомненно, Набоков, объективно оценивая глубину своего таланта, понимал, что и ему предстоит стать предметом кем-то написанной биографии. И мемуарные романы преследовали не только художественную цель, но должны были служить образцом и ориентиром для будущих биографов. Так, работая с Эндрю Филдом - собственным биографом - Набоков предлагал ему «Память, говори» в качестве источника информации [1: 722]. Предметом статьи будут биографические работы другого набоковского биографа - новозеландского ученого Брайана Бойда, в частности две его работы о Набокове - «Русские годы» и «Американские годы». На сегодняшний день это одно из самых полных фундаментальных трудов «набоковианы». Но загадка успеха этой книги лежит не столько в фундаментальности, доку-менталистских и текстологических навыках, которые проявил Бойд, а в той стратегии подхода к биографии и творчеству Набокова, которая оказалась чрезвычайно удачной. Нужно оговориться, сказав, что книги Бойда не совсем умещаются
1 Подробную библиографию на эту тему приводит К.А.Волков в своей диссертации. См.: Биография писателя в творчестве Владимира Набокова 1930-х -нач. 1940-х гг: дис. ... канд. филол. наук. - М., 2012. -
363 с.
в жанр биографии. Это еще и библиография, и глубокий оригинальный литературоведческий анализ набоковских текстов. Вызывают интерес не только биографические, но и чисто филологические стратегии жизнеописания Набокова.
Бойд - не первый автор книги о Набокове. До него три книги выпустил уже упоминавшийся австралийский ученый Эндрю Филд («His Life in Art, a critical narrative», 1967; «Nabokov: His Life in Part», 1977; «The Life and Art of Vladimir Nabokov», 1986). Две из них были созданы при жизни писателя. Работа Филда, на которую Набоков возлагал большие надежды (он лично работал с собственным биографом, предоставлял архивные данные), чрезвычайно разочаровала и расстроила Набокова. И книги Бойда - в какой-то степени ответ и полемика с Филдом, поскольку Бойд прямо переворачивает стратегию Филда. Итак, чем же не устроил Набокова Филд? Интересно, что эпизоду с работой Филда (можно сказать, своего старшего соперника) Бойд уделяет достаточно много внимания в своей книге. В частности, он пишет: «Еще с начала 1971 года Филд требовал, чтобы Сергей, в ущерб другим своим занятиям, снабжал его информацией о набоков-ской генеалогии. Сергей не отказывался, но последние письма Филда встревожили его: тот постоянно возвращался к вопросу, не был ли отец Набокова незаконным сыном царя Александра II или его брата великого князя Константина; без всяких к тому оснований утверждал, что прекрасно знает русскую историю; весьма вольно трактовал все представленные ему факты. К тому же Филд написал Сергею, что ему обидно, когда его называют агентом или лакеем Владимира Набокова, и он хочет доказать свою независимость, нарочно создав впечатление, что не слишком-то дружен с Набоковыми» [1: 719-720]. Далее Бойд пишет очень оценочно: «Им нравились
энергия и энтузиазм Филда, его ощущение собственной оригинальности и желание превозносить оригинальность Набокова, поэтому они прощали ему ошибки, которых не простили бы ни одному другому автору. Однако теперь, когда Филд перестал быть горячим поклонником, они наконец-то разглядели его недостатки, на которые сторонние наблюдатели, в частности Глеб Струве, давно уже пытались обратить их внимание... После четырехдневного обсуждения они решили, что, несмотря на обострение отношений между Набоковым и его биографом, Сергей будет по-прежнему снабжать Филда информацией, чтобы хоть как-то сократить количество ошибок - следствий его невежества... Набоков вернулся в Монтрё и отправил Филду письмо с просьбой показать то, что у него уже готово, поясняя, что Филду не стоит тратить время на создание книги, которую Набоков не сочтет возможным одобрить. В частности, Набоков подчеркнул, что не допустит никаких разночтений с «Память, говори» [1: 722].
Последнее требование - не допускать разночтений с «Память, говори» - звучит странно, если принять во внимание жанровые и художественные особенности этого текста. «Память, говори» (или в русском варианте «Другие берега») нельзя считать мемуаристикой в чистом виде. Это произведение более фикциональное, чем до-кументалистское. Хотя там обильно присутствуют факты и детали, но совершенно очевидно, что не на них сконцентрировано повествование. В «Памяти, говори» работают те же художественные механизмы, которые Набоков открыл и использовал в романах. В рамках одного предложения эпизод воспоминания накладывается на неожиданную ассоциацию, которая напоминает о другом эпизоде (как в знаменитой сцене подкидывания отца в воздух, где счастливый отец неожиданно сравнивается с небожителем на росписи потолка церкви, что, в свою очередь, напоминает отца через много лет лежащим в гробу). И хотя и здесь присутствует четкая композиционная структура, повествование перенасыщено субъективными переживаниями. Да и кто, как не Набоков, который так часто в романах использует фигуру ненадежного повествователя, знал цену человеческим воспоминаниям? В его романах присутствует по 2-3 версии событий, преподнесенных разными рассказчиками (как, например, в романе «Пнин»), и ни одна из этих версий не преподносится в качестве финальной и истинной. Тем не менее Набоков настаивает на том, чтобы Филд придерживался изложения событий, согласно «Память, говори». В книге Филда действительно множество ошибок, касающихся не
только биографии Набокова, но даже событий русской истории. И дело здесь не только в непрофессионализме или неграмотности автора, сколько в том, что стремлением Филда было максимально отмежеваться от влияния Набокова, и именно это стало причиной краха его работы. С другой стороны, секретом успеха другого биографа Бойда было, напротив, страстное доверие Набокову.
Жесткость и неприятие, проявляющиеся по отношению к Филду, нехарактерные для такого рода филологических сочинений, как работа Бойда, обращают на себя внимание. Такие оценочные фразы по отношению к Филду, как «... его собственное эго играло в книге куда более важную роль, чем жизнеописание Набокова» [1: 721] выбиваются из общего нейтрального, ровного тона книги. Это объясняется тем, что Бойд мог воспринимать его как предшественника и соперника, и отсюда такая резкость тона. Но еще более вероятно, что Бойд пересказывает слова своего главного архиводателя - Веры Евсеевны Набоковой. После неудачи с книгой Филда и смерти мужа она стала еще более трепетно относиться к наследию писателя, однако Бойд стал тем человеком, которому со временем она открыла доступ ко всему набоковскому архиву. Чем он заслужил такое доверие? И чем, наконец, эта книга заслужила такой огромный успех, что выделяется на фоне всей многочисленной «набоковианы»? Тем, что он не совершил главной ошибки Филда - не допускал разночтений с мнением и наследием главного героя своей книги.
Если в случае с Филдом мы наблюдаем полную дистанцированность от объекта собственного исследования, то в случае с Бойдом все наоборот. Но и тот, и другой подход нетипичен для биографов и филологов. Сам же Бойд проговаривается, например, что «на самом деле в «Память, говори» можно отыскать по меньшей мере двадцать одну фактическую ошибку» [1: 732-733]. Но, несмотря на это знание о неточностях, допущенных своим героем, он нигде эти неточности не упоминает. В этом абсолютном бескомпромиссном доверии и заключается стратегия Бойда.
На контрасте с привычными для филологов проблематизацией, недоверием автору, стремлением увидеть тайные влияния, не замеченные автором, Бойд выбирает совершенно иной путь. Он пользуется только тремя видами материала: произведениями Набокова, документами, предоставленными Верой Набоковой (письма, дневники, ее устные рассказы) и публикациями о Набокове. Он не стесняется почти дословно пересказывать в качестве жизнеописания целые куски из «Памяти, говори», нигде не оговаривая, что это вы-
держка именно из художественного текста, и, что совсем непривычно для филолога, он совсем не ищет источников того или иного сюжета. Бойда не интересуют агенты влияния. Он очень мало внимания уделяет кругу чтения Набокова (только то немногое, что упоминает сам герой в воспоминаниях), невольно оппонируя с традиционным пониманием текста как выросшего из множества других текстов. Единственный, кого Бойд достаточно часто упоминает - это Марсель Пруст, но у Бойда речь идет не о влиянии Пруста на Набокова, а скорее об общности и параллельности творческих стратегий, в частности в концепции времени. Также Бойд очень условно описывает литературное окружение Набокова. Конечно, он упоминает близких друзей Набокова - Ходасевича и Алданова, но никак не подчеркивает их художественное влияние или антивлияние на героя. Таким образом, писатель Набоков, по Бойду, почти полностью вырастает из собственного райского детства, дружбы с родителями, гармоничных отношений с женой и синестезии, унаследованной от матери. Конечно, личный опыт переживался Набоковым чрезвычайно глубоко и, несомненно, использовался в творчестве, но можно ли с уверенностью сказать, что личный опыт -это все, из чего он состоит как писатель? Но так как сам Набоков об этих влияниях не рассказывает, не рассказывает об этом и Бойд.
И, наконец, Бойд берет на себя роль набоков-ского адвоката. В частности, он говорит, что одна из задач его книги - «объяснить, почему Набоков мог создать столь странные характеры, как Гум-берт, Кинбот или Герман, позволяя нам посмотреть на мир их глазами.» [2: 13] Особенно он подчеркивает «нормальность» Набокова: «Его занимали извращенность, безумие, жестокость, сексуальные отклонения от нормы. Но при всей своей ярко выраженной оригинальности он сам оставался абсолютно «нормальным» человеком: у него был светлый, здравый ум, он не терпел насилия, он умел хранить верность в любви, когда закончилась его бурная юность» [Там же - Е.Т].
Такая бросающаяся в глаза апология своего героя связана, с одной стороны, с тем, что Бойд писал свои работы, когда еще не утих ажиотаж вокруг «Лолиты» и различных подозрений, спекуляций, связанных с этим романом. Однако не только в «нормальности» Бойд восстанавливает Набокова, но, например, оспаривает обвинения в высокомерии, приводит выдержки из вежливых писем Набокова. Наконец, он уделяет большое внимание идеальному и гармоничному браку Набокова и с предельной холодностью пишет об эпизоде увлечения Набоковым Ириной Гаудани-ни, разрыве с ней и восстановлению отношений с
Верой. Собственно, совершенно очевидно, что Бойд полностью полагается на слова Веры, описывая адюльтер, не заботясь о том, что он транслирует только одну точку зрения и при этом очень заинтересованную в правильно расставленных акцентах.
Такое безусловное доверие своему герою, его словам, его книгам, его жене совершенно нетрадиционно для филолога. Распространенный биографический подход состоит как раз в том, что предполагается, что писатели уровня Набокова не нуждаются в оправданиях, ибо их творчество оправдывает их поступки. Наоборот, они нуждаются в проблематизации, в разыскании неизвестных, скрытых фактов, источников, которые помогли бы лучше понять их творческие решения. Дистанцированность от объекта изображения, недоверие к его словам, стремление посмотреть на эпизод с разных сторон - все это является абсолютно нормальной и типичной практикой, которая совсем необязательно должна перерасти в череду преувеличений и ошибок, как то случилось с Филдом.
Примеров таких «проблематизирующих» биографий множество. В частности, не так давно вышедшая книга из серии «Жизнь замечательных людей» о Бродском под авторством Льва Лосева. Казалось бы, книга из популярной серии не должна претендовать на развенчание мифов о Бродском, тем более что написана она личным другом поэта, который с большим трепетом относится к его наследию. Но, в отличие от объемного двухтомника Бойда, небольшая книга Лосева включает обширный рассказ об окружении Бродского (в Петербурге, Америке и даже Москве), круг его чтения в разные периоды жизни, объекты окружающего мира детства и даже нравы американских кампусов. Все это естественно перемежается глубоким не только концептуально-смысловым, но и стиховедческим анализом поэзии (как Бойд не пропустил ни одного прозаического текста Набокова, так Лосев анализирует каждый поэтический сборник Бродского). Так же тактично, как Бойд пишет об отношениях Набокова с женой, эпизоде увлечения Набокова Ириной Гауданини, Лосев лишь слегка касается драматических отношений Бродского и Басмановой. Однако, несмотря на эту тактичность, боязнь коснуться не тех сторон, которые должны интересовать читателя, Лосев Бродского пробле-матизирует, находит продуктивное несоответствие с тем, что тот говорил и писал. Речь идет не о каких-то фактических фальсификациях, но о художественных неожиданностях. В частности, Лосев цитирует фразу Аверинцева о том, что Бродский по воспитанию, характеру и вкусам
считал себя типичным петербуржцем, тем не менее весь напор его стиха, взрывчатость ритм имеют больше с москвичкой Цветаевой, чем с Мандельштамом [3: 8]. Уже сам Лосев добавляет, что ни с кем Бродский не был так близок как с Ахматовой - старшим другом и ментором [Там же - Е.Т.]. Но между его поэтикой и ахматовской нет ничего общего. Далее Лосев пишет: «Рассуждая о поэзии, он настаивал на недоговоренности, нейтральности тона, особенно ценил сдержанность в выражении чувств. Все это опровергалось его собственными стихами» [Там же -Е.Т.].
Далее Лосеву нет нужды защищать или чрезмерно превозносить своего героя. Более того, он намеренно в некоторых моментах снижает пафос. Например, рассказывая о причинах репрессий против Бродского, он приводит популярное «интеллигентское» объяснение этому, как то, что государство учуяло опасность в том уровне духовной свободы, на который выводил Бродский читателя даже своими аполитичными стихами [3: 80]. Финальное ироничное высказывание Лосева меняет предыдущую патетичную тональность: «Прозаическое стечение случайностей, на наш взгляд, служит не менее возможной причиной» [Там же - Е.Т.]. Примерно в таких же тонах - как часть брежневской политики улучшения отношений с Западом - Лосев описывает эмиграцию Бродского [3: 147]. Это ни в коем случае не похоже на откровенные спекуляции Филда с Набоковым, агрессивное желание биографа спорить и вывести на чистую воду своего героя. У Лосева это лишь частные замечания, которые лишь добавляют объективности, а где-то открывают другую сторону творчества, обогащая читателей концептуально.
Бойд, однако, удивителен тем, что он не делает ни первого, ни второго. Он не проблематизи-рует и не пытается усомниться не только в общем, но и в частностях. Он несколько раз бывал в России, перечитал все набоковские публикации, его переписку, узнал, таким образом, о жизни Набокова больше, чем последний помнил. Ко-
нечно, Бойд мог подчеркнуть ряд неточностей и фактических несоответствий, уж не говоря о том, чтобы сравнить высказывания Набокова о художественном творчестве, его предпочтения в литературе с его собственным творчеством. Но он этого не делает, пользуясь только тем, что предоставил ему сам Набоков. Интерес же состоит в том, что результат получился очень удачным. Пользуясь только тем, что говорил и писал сам Набоков, Бойд смог очень тонко и оригинально проанализировать самые сложные набоковские тексты. Так, например, отталкиваясь от декларированной Набоковым уверенности в гармонии вещей, в проникнутости всего мира счастьем, Бойд с этой точки зрения убедительно интерпретирует интерес Набокова ко всему запретному, больному, аномальному, несчастному.
Такое доверие контрастно смотрится на фоне подхода к творчеству самого Набокова, который сам был человеком очень скрытым и недоверчивым и в книгах которого загадки, обманки, ненадежные повествователи встречаются на каждом шагу. Он рассчитывал на такого читателя, который заметит расставленные автором ловушки и сквозь них проберется к истинной светлой стороне вещей. По-видимому, именно это смог понять Брайан Бойд, так смело доверившийся своему герою. Этот подход к жанру литературной биографии очень необычен для отечественного литературоведения, но, возможно, именно он является продуктивным по отношению ко многим авторам.
1. Бойд Б. Владимир Набоков: Американские годы: Биография / Пер. с англ. - СПб.: Симпозиум, 2010. - 950 с.
2. Бойд Б. Владимир Набоков: Русские годы: Биография / Пер. с англ. - М.: Издательство «Независимая газета»; СПб.: Симпозиум, 2001. -695 с.
3. Лосев Л.В. Иосиф Бродский: Опыт литературной биографии. - М.: Молодая гвардия, 2011. - 447 [1] с. - (Жизнь замечательных людей: сер. Биогр.; вып. 1319).
BRIAN BOYD VS VLADIMIR NABOKOV: «RUSSIAN YEARS» AND «AMERICAN YEARS» AS AN ATTEMPT TO CREATE AN IDEAL BIOGRAPHY
E.V.Tarnarutskaya
The article analyses the strategy Brian Boyd employs in Nabokov's biography research Russian Years and American Years. His strategy is based on his trust in the information given by Nabokov himself. Boyd does not look for any literary problems in his works. Nor does Boyd mention any inaccuracies. This
approach is not characteristic of Russian Literary Studies, however, it resulted in profound professional research into V.Nabokov's life and creative activity.
Key words: Nabokov, Boyd, biography, strategy, trust.
1. Boyd B. Vladimir Nabokov: Amerikanskie gody: maya gazeta»; Spb.: Simpozium, 2001. - 695 s. (In Biografiya / Per. s angl. - Spb.: Simpozium, 2010. - Russian)
950 s. (In Russian) 3. Losev L.V. Iosif Brodskiy: Opyt literaturnoy bi-
2. Boyd B. Vladimir Nabokov: Russkie gody: Bi- ografii. - M.: Molodaya gvardiya, 2011. - 447 [1] s. ografiya / Per. s angl. - M.: Izdatel'stvo «Nezavisi- - (Zhizn' zamechatel'nykh lyudey: ser. Biogr.; vyp.
1319) (In Russian)
Тарнаруцкая Елизавета Вадимовна - главный хранитель фондов Самарского литературного музея имени М.Горького.
443010, Россия, Самара, ул. Фрунзе, 155. E-mail: [email protected]
Tarnarutskaya Elizaveta Vadimovna - ^ief Crater of the literary fund, Gorky Samara Museum.
155 Frunze Str., Samara, 443010, Russia E-mail: [email protected]
Поступила в редакцию 15.06.2014
