Божественное и человеческое Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

БОГОЧЕЛОВЕЧЕСКАЯ АНТРОПОЛОГИЯ

С. В. Чернов

БОЖЕСТВЕННОЕ И ЧЕЛОВЕЧЕСКОЕ

Аннотация. Настоящая статья систематизирует, продолжает и обобщает исследования автора разных лет, выполненные в рамках того направления русской религиозной философии, которое в 30-х годах прошлого века было обозначено Н.А.Бердяевым как «богочеловеческая антропология», где предметом является не «природный, психологический человек», а человек «онтологический, духовный». Основой для исследования послужили, во-первых, тексты Нового Завета; во-вторых, идеи выдающихся представителей русской религиозной философии: П.Бакунина, Н.А.Бердяева, В. С. Соловьёва, С.Н. Трубецкого, П.А. Флоренского Л.И. Шестова; и, в-третьих, анализ тех глобальных прогрессистских процессов, которые не только меняют мировоззрение и самосознание современного человека, но, более того, грозят необратимыми изменениями в самой природе человека, разрушая его человечность и изменяя его, человека, сущность как «образа и подобия». Статья включает в себя следующие тематические разделы: «Божественное начало и духовная жизнь человека», «Бог, человек и структура», «Вера и знание», «Что есть Истина?», «Путь к богочеловечеству». В статье проводится идея о том, что секуляризованное общество движется в «постчеловеческое будущее»: к разложению, упадку и полной деградации культуры, к уничтожению человечности; и наоборот, источником спасения общества, сохранения культуры и возрождения человечности должен стать возврат человека к Богу, к сакральным человеческим ценностям, выражаемым абсолютными идеями любви, истины и красоты и к деяниям человека, направленным на преображение злого в доброе посредством созидательного творческого труда. Ключевые слова: Бог, богочеловеческая антропология, человек природный, человек духовный, богоче-ловечество, совершенная нравственность, творчество, любовь, истина, созидательный творческий труд, нравственный гений, творческий гений.

Summary. The article systematizes, continues and generalizes the author's researches within several years executed within that direction of the Russian religious philosophy which in the thirties years of the last century was designated by N.A. Berdyaev as "godman anthropology" where a subject is not "the natural, psychological person", but "ontologic, spiritual person". The research was formed on the basis of, first, texts of the New Testament; secondly, ideas of outstanding representatives of the Russian religious philosophy such as P. Bakunin, N.A. Berdyaev, VS. Solovyyov, S.N. Trubetskoy, P.A. Florensky, L. Shestov; and, thirdly, the analysis of those global progressing processes which not only change outlook and consciousness of the modern person, but, moreover, threaten with irreversible changes in the human nature, destroying his humanity and changing his essence as "image and similarity". The article includes the following thematic sections: "Divine beginning and spiritual human life", "God, the person and structure", "Faith and knowledge", "What is a Truth?", "Way to a "godman". The article contains the idea that secularized society moves to "the post-human future" i. e. to decomposition, decline and full degradation of culture, to humanity destruction. Return of the person to God, to the sacral human values expressed by the absolute ideas of love, truth and beauty and to the acts of the person directed to transformation evil in good by means of constructive creative activity has to become the source of salvation of society, preservation of culture and revival of humanity.

Keywords: God, godman anthropology, person natural, person spiritual, perfect morality, creativity, love, truth, constructive creative activity, moral genius, creative genius.

Сей труд посвящается всем близким..., которые покинули этот дольний мир.

.что есть философия? .Знание вещей божественных и человеческих, насколько может человек приблизиться к Богу, что учит человека делами (своими) быть по образу и подобию сотворившего его.

Константин Философ

Настоящий труд имеет целью систематизировать, продолжить и обобщить результаты исследований (Чернов С.В., 2010-2017), относящихся по своей проблематике к русской религиозной философии в той её части, которую гениальный Н.А. Бердяев определил как «богочеловеческая антропология» (1930), где главным предметом рассмотрения является человеческий дух в его связи с божественным началом. Здесь важно подчеркнуть отличие русской религиозной философии от западноевропейских философских традиций. Для этого достаточно сравнить два следующих высказывания: «.философия есть самосознание духа» (Н.А. Бердяев) [10, с.,22] и «.философия — это искусство формировать, изобретать, изготавливать концепты» (Жиль Делёз, Феликс Гваттари) [14, с. 10]. Русская философия есть философия жизни. Русская мысль всегда ищет и стремится понять Бога, западная же — либо пытается Его объяснить, либо идёт по пути отрицания бытия Божия. Русская религиозная философия принципиально отличается от статичной западной философии — философии застывших субстанций и формально-логических концептов. Исконно, русская философия — это философия развития и творчества, а активный, ищущий, творческий «русский дух», о котором писал ещё А.С. Пушкин, является тем мощным духовным стволом на котором и выросла русская религиозная философия.

Божественное начало и духовная жизнь человека

Духовная жизнь человека всегда была ключевым предметом русской религиозной философии, одним из основателей которой по праву считается выдающийся русский философ, мыслитель и поэт В. С. Соловьёв. В своём фундаментальном труде «Философское начало цельного знания» (1880), раскрывая диалектику сущего, бытия и сущности, Соловьёв уделяет особое внимание категории абсолютного. «Абсолютное первоначало, — пишет

Соловьёв, — свободно, лишь вечно торжествуя над этой необходимостью, то есть оставаясь единым и неизменным во всех многообразных произведениях его сущности или любви. Свобода и необходимость, таким образом, соотносительны — первая, будучи действительна лишь через осуществление второй. А так как божественная необходимость, равно как и осуществление её, вечны, то так же вечна и божественная свобода, то есть абсолютное первоначало как такое никогда не подчинено необходимости, вечно над нею торжествует, и это вечное единство свободы и необходимости, себя и другого, и составляет собственный характер абсолютного.

Едино, цельно, неделимо, Полно созданья своего, Над ним и в нём невозмутимо Царит от века божество. Осуществилося в нём ясно Чего постичь не мог никто: Несогласимое согласно, С грядущим прошлое слито, Совместно творчество с покоем, С невозмутимостью любовь, И возникают вечным строем Её созданья вновь и вновь. Всегда различна от вселенной И вечно с ней соединенна, Она для сердца несомненна, Она для разума ясна» [28, с. 320-321].

В представленном здесь фрагменте для нас важно подчеркнуть, во-первых, «вечное единство свободы и необходимости» — «божественной свободы» и «божественной необходимости», каждая из которых действительна лишь через осуществление второй, и, во-вторых, неразрывную связь творчества и любви, которую В.С. Соловьев, благодаря своему поэтическому гению, блестяще представил в приведенных здесь стихах.

Понятия «единство» и «единое» становятся для Соловьёва центральными: «Единство единству рознь, есть единство отрицательное, отъединённое и бесплодное ограничивающееся исключением всякой множественности, но есть единство истинное, не противополагающее себя множественности, не исключающее её. Истинное есть бытие единое, всё в себя заключающее. Это положительное и плодотворное единство, возвышаясь над всяко ограниченной и множественной действительностью, непрестанно пребывает тем, что оно есть, и содержит в себе, определяет и обнаруживает живые силы,

единообразные причины и многообразные качества всего существующего» [27, с. 303-304]. И таким истинным единым бытием, по Соловьёву, является абсолютно сущее, то есть — Бог.

Во всех своих основных произведениях: «Критика отвлечённых начал цельного знания» (1877-1880), «Философские начала цельного знания» (1880), «Чтения о богочеловечестве» (18771881), «Россия и вселенская церковь» (1888), «Оправдание добра» (1897), Соловьёв последовательно обосновывает идею всеединства, согласно которой Бог есть абсолютное начало, абсолютно сущее (Ens per se) и имманентно, и трансцендент-но присущее миру, то есть Бог, как «сверхсущее», одновременно обладает атрибутами субстанциональности и личностности.

Особое место в философии всеединства Соловьёва занимает идея богочеловечества (не путать с западноевропейским концептом «человеко-бога»): «Старая традиционная форма религии, — пишет Соловьёв, — исходит из веры в Бога, но не проводит этой веры до конца. Современная вне-религиозная цивилизация исходит из веры в человека, но и она остаётся непоследовательной — не проводит своей веры до конца; последовательно же проведённые и до конца осуществлённые обе эти веры — вера в Бога и вера в человека — сходятся в единой полной и всецелой истине Богочеловечества» [29, с. 30]. Свою «нравственную философию» «всеединства» Соловьёв выстраивает как «оправдание добра» во всех его трёх частях: «чистоте», «полноте», «силе, действенности». По Соловьёву все эти три указанных существенных признака добра слагаются из следующих «трёх нравственных категорий: 1) несовершенства в нас; 2) совершенства в Боге; 3) совершенствования как нашей жизненной задачи» [29]. Таким образом, нравственная философия всеединства Соловьёва — это не просто тщательно выверенная и обоснованная философская концепция, но и пророческий завет, указание человеку его настоящего пути к богочеловечеству.

При этом В.С. Соловьёв, исходя из тезиса о том, что «человек есть некоторое соединение Божества с материальной природой», вводит следующую иерархию уровней развития человека — человек первобытный, человек природный, человек духовный и, соответственно, выделяет в человеке три составных элемента: «божественный, материальный и связующий оба, собственно человеческий». В первобытном человеке, утверждает Соловьёв, человеческое начало содержится только как зародыш «божественного бытия»; в свою очередь,

человек природный «находит себя как факт или явление природы, а божественное начало в себе — как возможность иного бытия» [29, с. 190]. Если же «.Божество и природа одинаково имеют действительность в человеке, и его собственная человеческая жизнь состоит в деятельном согласовании природного начала с божественным, или в свободном подчинении первого последнему» [там же], то мы имеем человека духовного. «Между природным и духовным человеком разница не в том, что первый вовсе лишён высшего духовного элемента, а в том, что этот элемент в нём не имеет сам по себе силы совершенного осуществления и, чтобы получить её, должен быть оплодотворён новым творческим актом или действием того, что в богословии называется благодатью и что даёт сынам человеческим "власть становится детьми Божиими". Благодать и по поучению правоверующих богословов не упраздняет природы вообще и нравственной природы человека в особенности, а совершает её. Нравственная природа человека есть необходимое условие и предположение богочеловечества» [29, с. 565].

В свою очередь Соловьёв выводит «безусловное начало нравственности» — то отношение человека к другому человеку, которое, по сути, и составляет суть жизни человека духовного: «В совершенном внутреннем согласии с высшей волей, признавая за всеми другими безусловное значение или ценность, поскольку в них есть образ и подобие Божие, принимай возможно полное участие в деле своего и общего совершенствования ради окончательного откровения Царства Божия в мире» [29, с. 546]. Таким образом, для абсолютно нравственного человека все люди — и человек первобытный, и человек природный, и человек духовный, равно как и всё живое, — все порождения жизни, — представляют собой безусловное значение и ценность. Нетрудно видеть, что этот принцип (указание, завет) Соловьёва вполне соответствует Новому Завету, где сказано, что Бог не делает различий между людьми: «.Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных» (Мф. 5, 45-46).

Цель человека, по Соловьёву, в преодолении «одной человеческой природы» и чем белее человек «поднимается над человеческой ограниченностью, тем более он приближается к истинной человечности» [26, с. 555]. При этом образ Богочеловека Христа, являющегося «концом и целью человеческой природы» [там же], должен стать для человека эталоном, абсолютной идеей, идеальным

образцом для подражания: «Перед тем, как решиться на какой-нибудь поступок, — указывает человеку Соловьёв, — имеющий значение для личной или общественной жизни, необходимо вызвать в душе своей нравственный образ Христа, сосредоточиться в нём и спросить себя: мог ли Он совершить этот поступок, одобрит ли Он его, благословит меня или нет на его совершение?» [29, с. 335].

Вообще следует сказать, что для русской религиозной философии конца XIX — начала XX века образ Иисуса Христа становится тем абсолютным началом, из которого русские философы черпали и философские интуиции, и интеллектуальные озарения. Так, например, лучший друг В.С. Соловьёва С.Н. Трубецкой подчёркивает, что во всей истории человечества не найдётся более выдающегося нравственного факта, чем факт абсолютно-совершенной нравственности, представленный в человеческой личности Иисуса Христа: «... Который показал в Себе людям Бога. Всякий беспристрастный историк, хотя бы и чуждый всяких религиозных убеждений, должен признать в Христе нравственный факт, единственный во всей истории: ни до, ни после Него не было человека, который сознавал бы себя истинным, единородным Сыном Божиим и в котором бы такое сознание имело значение универсального начала жизни, и притом начала деятельного, засвидетельствовавшего себя в слове и подвиге самого Христа и в духовно-нравственной истории человечества» [30, с. 405].

Итак, путь человечества к богочеловечеству лежит в преобразовании природного человека в человека духовного. При этом нравственность и творческость в их непрекращающемся развитии и совершенствовании, где абсолютным эталоном является богочеловеческий образ Иисуса Христа, есть важнейшие аспекты всемирного «богочелове-ческого» процесса, т.е. процесса преобразования человечества в богочеловечество.

Русская религиозная философия имеет свои глубокие корни в глубине веков, но при этом труды Соловьёва послужили тем самым факелом, подобным факелу Прометея, который воспламенил творчество многочисленной плеяды представителей русской религиозной философии конца XIX — начала XX веков. Той великолепной плеяды русских мыслителей, которые выводили свою философию из понимания природы человека как божественного творения, и понимания сущности человека как предвечного существа стремящегося вновь воссоединиться с Богом.

Выдающийся представитель русской религиозной философии Н.А. Бердяев полагал, что

проблема человека как существа «принадлежащего к двум мирам...» [3, с. 581] и как суще ства, обнаруживающего в себе «духовное начало», являющего человека как «синтез бесконечного и конечного» [там же, с. 582], должна решаться в рамках особого направления философского познания — богоче-ловеческой антропологии. Той антропологии, где вопрос о человеке не будет ставиться отвлечённо от вопроса о Боге, «так как человек есть отображение образа Бога, хотя часто и искажающее этот свой образ» [там же]. По мысли Бердяева предметом богочеловеческой антропологии должен стать не «природный, психологический человек», а «онтологический, духовный человек», «корни которого уходят в глубину божественного бытия», и творческое познание которого обращено «к миру идей, к миру смыслов» [6, с. 173].

По мысли Бердяева, духовная жизнь человека не может быть вполне раскрыта в результате психологического исследования «душевных процессов»: «Психология есть наука о природе, естественная наука, а не наука о духе. Духовная жизнь, как особенное качество жизни душевной, обычно ускользает от психологической науки. Большая часть психологических процессов должна быть отнесена к явлениям природного мира, — эти процессы связаны с телом и материальным миром, происходят во времени, так или иначе относятся к пространству, они протекают в замкнутости, раздельности и внешней связанности. Психология исследует абстрактно духовную жизнь и имеет дело с абстрактной, а не конкретной действительностью» [10, с. 41]. Исследование «душевной» и «духовной» жизни человека предполагает использование различных методологических подходов. Так, например, духовная жизнь человека не может быть исследована и понята на основании количественных методов, используемых в классической экспериментальной психологии. Бессильным при этом оказывается и психоанализ не только не раскрывающий целостности и универсальности духовного бытия человека, но напротив, скрывающий духовный, божественный («по образу и подобию») лик человека за высоким забором неосознанных мотивов и нагромождением бесчисленных архетипов.

Не в лучшем положении по отношению к исследованию духовной жизни человека находятся как когнитивное, так и гуманистическое направления современной психологии. Но дело даже не в различии методологических подходов разных психологических школ и направлений. Вся проблема в целях, которые ставит перед собой психологическая наука. Причем, если это было верным в отношении

психологии первой половины XX века, то остаётся не менее, а может быть даже ещё более верным и для психологии начала XXI века. Дело в том, что сегодня психологию больше интересуют вопросы манипулирования человеческим сознанием и управления поведением человека, чем познание тайн его духовной жизни.

Также не могут помочь в исследовании духовной жизни человека ни спекулятивная философия, ни дедукция отвлеченной мысли, ни спиритуалистическая метафизика. Напротив этому, философия истории, в которой выражаются духовная соборность и духовная память человечества, поставленная в центре философии духа может раскрывать духовную жизнь человека. Духовная жизнь, — говорит Н.А. Бердяев, — только и «раскрывается в познании конкретной духовной культуры, а не абстрактных элементов души» [там же].

Вместе с тем, жизнь — это понятие очень широкое, и на сегодняшний день в сущности своей, увы, неопределённое. Благодаря же всё большей дифференциации и предельной специализации наук, которые скорее скрывают сущность жизни, чем раскрывают её, понятие жизни становится всё менее определённым и всё более размытым. То же самое можно сказать относительно понятия духовная жизнь. Поэтому возникает вполне правомерный вопрос, — каким образом определяется та ступень, или тот уровень человеческой жизни, на котором её следует считать духовной?

Здесь жизнь понимается как Божественное творение, где духовной жизни отведено соответствующее место (табл. 1). Бог, как абсолютно сущее (Ens per se), сотворил жизнь в трёх её началах (principium): дух, душа, плоть. Содержание (ideatum) жизни разворачивается в трёх модусах бытия: духовное, психическое, телесное. Причем,

сущность телесного бытия определяется в идеях (idea) движения, формы, энергии, сущность психического бытия, — в идеях разума, сознания, воли, а сущность духовного бытия, — в идеях любви, истины и красоты. В свою очередь, смысл человеческого бытия представлен здесь тремя ступенями, низшей из которых является существование и сохранение рода, телесные по своей организации, средней — свобода и необходимость, психические в своей основе, а высшей — совершенная нравственность и созидательное творчество, духовные в своей сущности. «Человек, — пишет Бердяев, — не может на самом себе создать жизнь. Создание жизни всегда предполагает для человека существование другого. И вот если нет для человека Другого, высшего, божественного, то он определяет содержание самой жизни другим, низшим, природным. Отходя от Бога, от высшего мира, человек подчиняет себя низшему миру, становится рабом низших стихий» [10, с. 200]. И тогда не живёт уже более человек, а лишь существует.

Ф. Ницше восклицает: «В человеке тварь и творец соединены воедино: в человеке есть материал, обломок, глина, грязь, бессмыслица, хаос; но в человеке есть также и творец, ваятель, твёрдость молота, божественный зритель и седьмой день — понимаете ли это противоречие?» [20, с. 346]. И это противоречие определяет всю драму человеческой жизни, которая разворачивается на душевном уровне бытия. Если душа в своем свободном бытии отвергает абсолютно сущее, божественное, её породившее, то происходит рассогласование между духом и плотью: преобладание мотивов телесного существования угнетает дух, а преобладание психологических мотивов (например, познавательных) нередко ущемляет плоть. «Человек, стоящий в центре бытия и призванный к царственной роли

Таблица 1

Б О Г (Ens per se) Т В О Р Е Н И Е ЖИЗНЬ

Начало (Principium) Содержание (Ideatum) Идея (Idea) Смысл бытия

Дух Духовное Любовь Истина Красота Совершенная нравственность и созидательное творчество

Душа Психическое Воля Сознание Разум Свобода и необходимость

Плоть Телесное Энергия Форма Движение Существование и сохранение рода

в мировой жизни, не может иметь положительного содержания жизни, если нет Бога и нет мира, нет того, что выше его, и того, что ниже его. Человек не может оставаться одним, одиноким, самим с собой, не может лишь из себя черпать источник жизни. Когда человек один стоит перед бездной небытия, он поглощается этой бездной, он начинает её ощущать в себе» [10, с. 200]. Многие мыслители, как философы (Шопенгауэр, Кьеркегор, Ницше), так и литераторы (Эдгар Алан По, Лев Толстой) очень живо чувствовали эту «бездну небытия» и неоднократно писали об этом.

Если же душа в своём свободном бытии обращается и устремляется к Богу, то есть стремится к причине и началу её породившей, то божественная энергия абсолютно сущего даёт душе силы, необходимые для скрепления всех трёх смыслов человеческого бытия: духа в его творчестве, души в её свободе, плоти в её существовании в их неразрывном и непротиворечивом единстве. И тогда драма человеческой жизни преодолевается, — жизнь в своём бытии начинает разворачиваться как благо, то есть приобретает истинный смысл своего бытия — единение души человеческой с Богом.

Итак, духовная жизнь человека есть преобразование человека природного в человека духовного, что предполагает пробуждение в человеке божественного начала: совершенную нравственность, созидание человеком благого, возвышенного, прекрасного, сотворчество человека и Бога; а человеческий образ Иисуса Христа есть тот идеальный эталон, по которому человек должен сверять свои нравственные и творческие устремления. При этом совершенная нравственность и созидательное творчество есть важнейшие аспекты всемирного «богочеловеческого» процесса, т.е. процесса преобразования человечества в богочеловечество.

Бог, человек и структура

Бог не создавал никаких структур. Любая структура — политическая, экономическая, социальная — это изобретение человека. Создание Бога — это Творение, начало которого — есть Любовь. «И увидел Бог всё, что Он создал, и вот, хорошо весьма» (Быт. 1, 31). Началом же всех создаваемых человеком структур являются гордыня, зависть, жадность и страх, а энергетической основой существования и роста этих самых структур являются неуёмная жажда человека к власти, а также товарно-денежные отношения, которые, кстати, тоже придуманы людьми. Итак, под структурой здесь понимается любое объединение, создаваемое

людьми в целях достижения власти, получения прибыли, манипулирования другими, удовлетворения гордыни. Создаваемые вначале якобы с благими намерениями, многочисленные структуры впоследствии приобретают самодовлеющее бытие и в глубинах своих многомерных структурных связей, по сути, хоронят наличное человеческое бытие, практически полностью порабощая человека. Как известно, благими намерениями устелена дорога в ад. И человек, попадая под власть структуры, далее уже сам с пеной у рта доказывает, что обойтись без структуры невозможно.

Вспомним, что Иисус Христос, который никогда и никого не гнал от Себя, но притягивал к Себе лишь одной только любовью, при этом, однако, изгнал из храма Божия «всех продающих и покупающих, и опрокинул столы меновщиков» (Мф. 21, 12), дабы дом Божий не сделался «вертепом разбойников» (Мф. 21, 12) и «домом торговли» (Ин. 2, 16). Этот акт жёсткого обращения Иисуса Христа с продающими, покупающими и меновщиками представляет собой уникальное явление в публичном поведении Христа. Ведь, это тот же самый Иисус Христос, который убеждает свою паству: «.не противься злому. Но кто ударит тебя в правую щёку твою, обрати к нему и другую; и кто захочет судиться с тобою и взять у тебя рубашку, отдай ему и верхнюю одежду.» (Мф. 5, 39-40). Однако, никакого противоречия здесь нет, напротив всё здесь предельно логично, ведь именно меновое (товарно-денежное) начало, положенное в основу нашей цивилизации (и всех структур, поддерживающих здание самой этой цивилизации), именно это начало является настоящий причиной всех малых и больших войн, проливших реки человеческой крови, именно оно — это меновое начало, свидетельствует о том, что «сатана» именно там начинает «править бал», где «люди гибнут за металл». И этим своим актом противления (единственным, кстати, актом противления, описанным в Новом завете), когда Христос не только опрокидывает столы меновщиков, но и рассыпает их деньги (Мф. 21, 12; Ин. 2, 15), Он показывает человеку недопустимость впускания в свою жизнь этого поистине сатанинского принципа прибыли и наживы. Этим своим парадоксальным актом Иисус Христос, — тот самый, который призывает всех людей возлюбить Бога больше себя и ближнего как себя, — восстаёт против сатанинского принципа прибыли, наживы и потребительства, того принципа без которого современный человек, похоже, уже не может строить своё существование.

Здесь важно отметить, что во все века находились мудрые люди, которые ясно понимали гнилое начало указанного принципа, к их числу можно отнести и греческих стоиков, и святых подвижников-аскетов и даже людей, которых вряд ли можно причислить к числу последователей Христа. Так, например, К. Маркс, известный теоретик научного коммунизма, опираясь на слова английского публициста XIX века T. Дж. Даннинга (T. J. Dunning, «Trade's Unions and Strikes». London, 1860), писал в первом томе «Капитала», что если обеспечить капиталу 300 % прибыли, то не найдётся «такого преступления, на которое он не рискнул бы пойти, хотя бы под страхом виселицы». Однако, сегодня всё наоборот. Капиталу сейчас не грозит виселица даже при получении прибыли в 1000 %, наоборот, дамоклов меч зависает как раз над теми людьми, которые ясно понимают всю опасность погружения человека в бесчеловечные сатанинские пляски во славу прибыли и наживы. Таким образом, Богочеловек Иисус Христос, пришедший не судить, а спасти мир, этим своим символическим жестом изгнания из Храма «всех продающих и покупающих и. меновщиков» показывает человеку недопустимость превращения мира в «вертеп разбойников» и «дом торговли» — в такой мир, который сулит человеку безжизненную пустыню.

Структура — это один из главный и самых мощных инструментов идеологии глобализма [39], идеологии, проповедуемой и внедряемой самыми жадными, корыстными, бесчеловечными представителями человеческого рода, идеологии нацеленной на оболванивание человека и плодящей массовую серость. Как и любое общественное явление, глобализация имеет свои собственные цели: «.глобализация не является выражением эволюции и продуктом современной технологии — она придумана и создана людьми для конкретной цели — отдать примат экономическим ценностям (корпоративным) перед всеми другими ценностями» [13, с. 336]. При этом необходимо понимать, что первым шагом для строительства глобального мира, где абсолютный приоритет отдаётся экономической целесообразности, «.является всемерная дискредитация внеэкономических ценностей — тотальное очищение культуры от ценностных анклавов, противостоящих экспансии менового начала» [22, с. 23]. Глобализацию уместно будет сравнить с аквариумом, куда мы помещаем всё большее и большее количество рыб. Исход понятен, рыбы начнут погибать. Причём, от «воли» самих рыб не зависит, попадут они в этот аквариум или нет, на то они и рыбы, все рычаги

управления и все дивиденды в руках владельца аквариума.

Глобализация — это новый и доведённый до совершенства способ поработить человека, причём сам человек, благодаря виртуозно выполняемому «промыванию мозгов», говоря по другому, формированию удобного глобальным структурам общественного сознания, целенаправленно делает всё возможное, чтобы верно служить структуре, и тем самым загоняет себя в рабство.

Серость всегда побеждает своей массовостью и, как правило, именно серость в своей неудовлетворенной гордыне является благодатным материалом для создания всех структур. Русский мыслитель К. Леонтьев, который объясняет прогресс как всеобщее «выравнивание» и «болезнь», приводящую к снижению онтологического уровня, пишет: «С одной стороны я уважаю барство, с другой, люблю наивность и даже грубость мужика. Граф Вронский или Онегин, с одной стороны, а солдат Коротаев и кто?.. ну, хоть бирюк Тургенева для меня лучше того «среднего» мещанского типа, к которому прогресс теперь сводит мало-помалу всех и сверху и снизу, и маркиза и пастуха. Всё изящное, глубокое, выдающееся чем-нибудь, и наивное, и утончённое, и первобытное, и капризно-развитое, и дикое одинаково отходит, отступает перед твёрдым напором этих серых людей» [16].

Серость неспособна порождать что-либо высокое, она способна лишь тиражировать такую же серость, как и она сама, итогом чему является всеобщая примитивизация всех сторон человеческой жизни. А.П. Чехов недаром настаивал: «В человеке всё должно быть прекрасно: и лицо, и одежда, и душа, и мысли.». Однако, реалии сегодняшнего дня являют нам обратное: неряшливость и неопрятность, отсутствие гармонии и вульгарность в одежде приобретает смысл общего правила; отношения между людьми становятся простыми до примитивности, а глубокие и тонкие чувства уходят в небытие; глубокая по содержанию и смыслу литература уступает место пустым и безобразным до цинизма виршам; проблемы, которые волновали человека веками — об истине, о смысле жизни, о назначении человека — подменяются либо грубым, плоским, примитивным потребительским контентом, либо бессмысленным набором быстро перевариваемых фактов, удовлетворяющих лишь бессмысленное любопытство; живое человеческое общение — глаза в глаза — заменяется поверхностными коммуникациями, осуществляемыми посредством многочисленных гаджетов. В итоге, информационно-цифровая посткультура, стирая

всё человеческое в человеке, уничтожает культуру духовную. Остановись, человек! И разгляди за блестящими бликами мишуры, что тобою содеяно, и ты ужаснёшься! В древнем пророчестве сказано: «Так говорил Господь: остановитесь на путях ваших и рассмотрите и расспросите на путях древних, где путь добрый, и идите по нему» (Иерем. 6, 16).

Апокалипсис наших дней, который наиболее ярко являет себя в деградации и упадке всех форм духовной культуры: религии и философии, науки и образования, искусства и литературы, в попрании онтологических, духовно-нравственных человеческих ценностей и высших идей, всё более убеждает в том, что любые прогрессистские деяния человека должны сверяться в своём соответствии исконным человеческим ценностям, ценностям, представленным в безусловно совершенной Евангельской заповеди: «Итак будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Мф. 5, 48). Но поскольку эта заповедь совершенна, — пишет В.С. Соловьёв, — «по этому самому она трудна. Но нам открыты и особые средства — помощь благодати, не упраздняющей закона, но дающей нам силы для его исполнения» [25, с. 120]. Совершенный, духовный человек всегда несёт ответственность перед Богом, сверяя с этим все свои деяния. Совершенно-нравственный человек всегда сохраняет своё лицо, (лицо как Лик — «образ и подобие», а не как «маску», «персону», «роль»); именно всегда, а не только тогда, когда он находится в плену императивных требований структуры, которой он служит, или только тогда, когда он находится под наблюдением родителя, учителя, начальника, полицейского. Свобода человека — это не западноевропейская толерантность рано или поздно вырождающаяся во вседозволенность, напротив, свобода — это высочайшая ответственность человека перед Богом, перед самим собой и перед ближним. В свою очередь, религиозный индифферентизм, насаждаемый западным миром вот уже несколько столетий, «показывает отсутствие сердечной теплоты и одушевления, это есть нравственная точка замерзания, холод духовной смерти. А когда при равнодушии общества к высшим идеям является крайнее неравнодушие к низшим интересам и материальным благам, тогда ясно, что наступило социальное разложение» [там же, с. 122-123].

Человеку, встроенному в предельно жёсткий, формализованный механизм структуры, может казаться, что он сам ею управляет. Иллюзия. И подобное заблуждение тем в большей степени присуще

человеку, чем выше его социальный, политический, экономический статус в соответствующей структуре. Человек, будучи структурным элементом, обеспечивающим устойчивость соответствующей структуры, становится лишь винтиком, необходимым для сохранения, существования и обеспечения роста самой структуры, которая, в свою очередь, становится самоуправляемым механизмом, самодовлеющим бытием, подчиняющем себе собственно бытие человеческое. Человек, как раб структуры, уже мало соответствует «образу и подобию», он теряет уже путеводную нить истины и тем самым меняет жизнь на существование ради существования структуры. И в этом случае даже сохранение рода уходит на второй план ради сохранения структуры. Дошло до того, что многие женщины даже откладывают, а то и вообще отказываются от деторождения: ради карьеры, ради сохранения доходов или из-за боязни потерять профессиональный статус, рискуя при этом потерять самый высокий, назначенный ей статус быть матерью.

Являясь создателем всех структур, именно человек, рано или поздно становится их разрушителем. Но вот парадокс! Разрушая одну структуру, человек создаёт на её месте новую. Мотивы те же: власть, деньги, манипулирование другими, гордыня, но теперь уже сам создатель становится безраздельным заложником и рабом созданной им структуры. Основа структуры — это жёстко структурированный хаос. И это нетрудно показать. Нарушение существующих связей в любой структуре автоматически приводят к её разрушению и к хаосу, создаваемому элементами, внезапно выведенными из привычных структурных связей. И эти последние будут создавать хаос до тех пор, пока не будут встроены в другую структуру. Все бунты, революции и другие социальные катаклизмы основаны на разрушении одних структур с последующим созданием на их месте новых структур, которые по сути своей ничем не отличаются от предыдущих.

Самыми яркими и «могущественными» представителями структурно организованного человечества, работающего не покладая рук во славу существования структуры, являются «управители» структур — правители и диктаторы, тираны и распорядители, чиновники и топ-менеджеры, главная задача которых обеспечение функционирования всех элементов, обеспечивающих существование и рост структуры, то есть сохранения её целостности и тождественности самой себе. В свою очередь структура обеспечивает сносное существование для всех связанных с ней

элементов — человеческих индивидов, но лишь до тех пор, пока они нужны и полезны самой структуре — пока они служат цели сохранения её целостности, поддержания её существования и обеспечения её роста. В противном случае, они, эти элементы, безжалостно отторгаются структурой. Об этом предупреждал Иисус Христос, когда говорил: «Кто не пребудет во Мне, извергнется вон, как ветвь, и засохнет; а такие ветви собирают и бросают в огонь, и они сгорают» (Ин. 15, 6).

Структура — это первый и главный враг духа. Структура становится выше человека, она фетишизируется и уже не человек управляет структурой, а структура управляет всеми людьми к ней причастным и обеспечивающим её существование. И человек становится рабом, — бездушным звеном, бессловесным элементом, способным только «вертеться и крутиться», выполняя всё то, что продиктовано ему структурой. Структура существует за счёт жёсткой связи всех элементов обеспечивающих эти связи. Человек структуры перестает быть личностной индивидуальностью, а становится винтиком в огромном механизме, долженствующим выполнять свои функции, ею, структурой, определённые. Это и есть его основная и единственная обозначенная структурой задача. За это он получает деньги, почести, власть, а ошибки безжалостно наказываются. В предельном случае, когда непригодность или изношенность элемента становится для структуры очевидной, он безжалостно выбрасывается из структуры и заменяется другим элементом. Благо, что недостатка в таких элементах — людях заражённых структурным мировоззрением, пока не наблюдается. Личностная уникальность не нужна структуре, ей нужны элементы, которые идеально встраиваются на уготованное структурой вакантное место. Современная действительность наглядно показывают, что на определённом этапе эволюции структуры даже высококвалифицированные профессионалы с высоким творческим потенциалом уже становится не нужны структуре и безжалостно выдавливаются за её пределы, а места выдавленных профессионалов успешно занимают «кнопконажиматели».

Наступает такой момент, когда человек уже не просто поддерживает связи необходимые для существования структуры, но становится уже неотъемлемой частью самой структуры, приобретая её, структуры, форму, которая только и есть у структуры, поскольку своего содержания она, структура, не имеет. При таком соитии со структурой человек теряет свой божественный дар — человечность, основой которой является любовь, теряет

свою сущность — «образ и подобие» и начинает наполнять себя тем содержанием, которое полезно структуре и обеспечивает её, структуры, полноценное существование и рост. В итоге, секуляризованное общество движется к упадку и полной деградации культуры. Человек, как часть структуры, приобретает её, структуры, сущность и насилием навязывает эту сущность всем другим. Таким образом, структура начинает разрастаться, обращая в рабство всё большее число элементов, необходимых для её существования и роста. Это и есть один из механизмов существования и роста структуры.

Второй механизм — это взаимное пожирание структур. По большому счету в современных условиях любое государственное учреждение, экономическая корпорация, правительственный орган, партия, политический, социально-общественный или религиозный институт ничем не отличаются друг от друга — все они структуры, которые требуют, в силу природы самой структуры, от элементов, обеспечивающих их существование, лишь одного — сохранения существования и обеспечения роста самой структуры. Видоизменения структур возможны лишь на уровне модификации, расширения или слияния структур, когда одна структура поглощает другую. Структура не приемлет отклонений, изгоняет или уничтожает их носителей, но принимает и поддерживает все структурные модификации, способствующие росту структуры, говоря иначе, дающие ей, структуре, силу необходимую для пожирания других структур. Пожирание других структур, есть, как мы уже говорили, ещё один механизм, обеспечивающий рост и силу структуры.

Элементы, которые непосредственно работают на эти цели, поддерживаются структурой в первую очередь — структура передвигает их по иерархической лестнице. И тогда винтик становится винтом, винт — болтом, болт преобразуется в шестеренку, и, если повезёт, — может стать маховиком: президентом, министром, диктатором, олигархом, банкиром, партийным боссом, лидером общественного объединения и т.д., и т.п. Но эти люди и есть самые главные заложники структуры и наиболее зависимые из всех составляющих структуру элементов, поскольку обладание властью и есть абсолютное рабство. «Господин и обладатель великого множества рабов и вещей, — писал П. Бакунин, — не только не обладает ими и не господствует, но, по необходимости, сам обращается в вещь и в раба своих рабов и вещей, и кто мнил себя подчинить себе другое, тот вместо того сам становится подвластным другому. <...> Мнимый победитель

другого вынужден признать себя безусловно побеждённым и, следуя, как пленник, в победоносном триумфе всесильного другого, сам провозглашает его полное торжество и победу над собою» [2, с. 287-288]. И тогда сами «властители» структур становятся их первыми заложниками.

Под водительство структуры подпадают и основные виды человеческой деятельности: игра, учение, труд. Настоящее учение как постижение истинного знания имеет место лишь тогда, когда уникальный носитель знания передаёт его всем тем немногим другим, которые хотят и могут это знание понять, принять и нести его дальше в его непрерывном становлении. Таковы были знания, полученные апостолами со Словом Иисуса Христа и переданные впоследствии в Священном Предании и в Священном Писании.

Знание до тех пор остается собственно знанием, пока оно находится в своём становлении, а унифицированное знание — это уже и не знание вовсе, а информация. Информация — это умершее знание, но она становится источником питания всех созданных человеком структур, и, прежде всего, образовательной системы, в которую человек затягивается, будучи еще ребёнком. Образование, становящееся массовым (единым, технологичным, унифицированным) приобретает все черты серости и приводит к деиндивидуализации человека, к его обезличиванию и, в конечном итоге, — к деградации человечности в человеке. Оно не создаёт личностных ценностей и смыслов, но направлено лишь на получение пользы и выгоды. В итоге: качество сменяется количеством, а форма подменяет содержание. Время школ, основателями и движителями которых являются уникальные носители уникального же знания, сменяется временем унифицированной образовательной структуры. Время учителей, являющихся источником знаний, имеющих предельную ценность для личности, сменяется временем тьюторов, передающих строго дозированную информацию и использующих так называемые педагогические (имеющие чаще всего манипулятивный характер) технологии, необходимые для того, чтобы подготовить обучающихся выступать в качестве элементов, создающих и обеспечивающих сохранение устойчивых связей соответствующих структур. Структура же, в свою очередь, только и существуют за счёт элементов, обеспечивающих сохранение необходимых для её существования связей.

Человек — это существо, несомненно, деятельное. Но в этой своей деятельности человек либо созидает, либо преобразует, либо разрушает. Преобразовательная и созидательная деятельность

человека — это труд. Но возникает вопрос: всю ли ту человеческую деятельность, которую мы относим к общественной трудовой деятельности можно собственно называть трудом?

Результатом труда является его продукт — то новое, что произведено в процессе самого труда. Следовательно, труд не может быть непродуктивным. «Насаждающий же и поливающий суть одно; но каждый получит свою награду по своему труду» (1 Кор. 3, 8). В свою очередь, разрушение — это не есть продукт труда, разрушение может быть только результатом работы. Работа может вообще не иметь продукта. Работа — это лишь инструмент труда. Переложил предмет с одного места на другое — это уже работа. Чиновники могут целыми днями заниматься подобной работой, перекладывая бумаги с одного места на другое или составляя доклады и документы, переписывая их с других документов или создавая бесчисленные и бессмысленные формуляры, лишённые настоящего содержания и смысла.

Когда человек выполняет какую-либо работу, он рассчитывает получить вознаграждение за это. Напротив, труды человека не требуют вознаграждения, они имеют внутреннюю значимость и самостоятельную ценность. «Итак, братия мои возлюбленные, будьте тверды, непоколебимы, всегда преуспевайте в деле Господнем, зная, что труд ваш не тщетен пред Господом» (1 Кор. 15, 58). Счастье свободного творческого труда равноценно счастью, которое человек получает в любви. Следовательно, труд и любовь очень близки друг другу. Можно сказать, что состояние счастья, которого человек достигает в созидательном творческом труде равноценно счастью любви.

Человеческая деятельность всегда мотивированна либо внутренними, либо внешними стимулами. Принуждение или любое другое внешнее стимулирование (денежное, например) превращает трудовую деятельность в рабочий процесс. Развитие цивилизации, в основании которой лежит структурирование человеческой деятельности и человеческих отношений, приводит, к конечном итоге, к тому, что человек всё меньше занимается трудом, зато работы день ото дня прибавляется.

Сравним несколько народных пословиц. С одной стороны: «От работы кони дохнут»; «Работа не волк, — в лес не убежит», и с другой стороны: «Без труда не выловишь рыбку из пруда»; «Терпенье и труд все перетрут». Таким образом, народная мудрость с одной стороны чётко различает понятие работы часто не имеющей смысла, и которую можно вообще не выполнять, и высокий,

продуктивный, созидательный смысл труда — с другой.

Своего высшего смысла труд достигает тогда, когда он становится делом жизни человека и не опирается в истоках своих ни на расчётливость, ни на вознаграждение. По своей природе труд, в отличие от работы, бескорыстен. Свободный человек отличается от раба тем, что первый трудится исходя из своей благодати, а второй изо дня в день выполняет работу по принуждению. Вспомним притчу. Идёт человек и видит людей, переносящих камни с места на место. Спрашивает: «Что вы делаете?» и получает ответ: «Камни таскаем». Идёт человек дальше и снова видит людей переносящих камни и задаёт тот же вопрос. В ответ получает: «Зарабатываем себе на хлеб». Дальше человек продолжает свой путь и встречает другого человека, так же как и все прежние, перетаскивающего камни. И вновь он задаёт человеку вопрос: «Что ты делаешь?» и в ответ слышит: «Я строю Храм!». Вывод понятен. В первых двух случаях мы имеем дело с работой, а в третьем — с бескорыстным, содержательным и созидательным трудом.

Работа всегда имеет какие-либо количественные характеристики. Например, измеряется по количеству отработанных (не проведённых в трудах, а именно отработанных) часов. В физике используется величина затраченной работы (заметьте, не труда, а именно работы), которая имеет чёткое математическое выражение и может быть описана в количественных характеристиках. Труд человеческий не может быть измерен в количественных характеристиках. Выражение количество затраченного труда, которое используется в экономике, принципиально неверно. Труд всегда определяется только качеством.

Мысль — это также продукт труда. В процессе работы мысли не нужны, на помощь приходят специализация и технологизация рабочих процессов. Таким образом, работа может быть совершенно бессмысленной, бесцельной, непродуктивной. Напротив, труд всегда осмыслен, целенаправлен, продуктивен. Как измерить мысль? Никак. Мы можем говорить лишь о качестве мысли, и одна лишь мысль по своей значимости (качественная характеристика) может быть ценнее многотомных рассуждений или огромного массива справочно-информационных материалов. «Идея может действовать века и тысячелетия, — пишет П. Д. Успенский, — и только расти и углубляться, вызывая всё новые и новые ряды явлений, освобождая всё новую и новую энергию. Мы знаем, что мысли продолжают действовать и жить, когда

самое имя человека, создавшего их, превратилось в миф, как имена основателей древних религий, творцов бессмертных поэтических произведений древности, героев, вождей, пророков. Их слова повторяются бесчисленным количеством уст. Идеи разбираются, комментируются. Сохранившиеся произведения переводятся, печатаются, читаются, заучиваются наизусть, декламируются, ставятся на сценах, иллюстрируются. <.> Посмотрите, сколько потенциальной энергии в каком-нибудь маленьком стихотворении Пушкина или Лермонтова. Эта энергия действует не только на чувства людей, но самим своим существованием действует на их волю. Посмотрите, как живут и не хотят умирать слова, мысли и чувства полуфантастического Гомера — и сколько "движения" вызвало за время своего существования каждое его слово. Несомненно, что в каждой мысли поэта заключается огромный потенциал силы, подобный потенциалу, заключающему в куске угля или в живой клеточке, но бесконечно более тонкий, невесомый и могущественный» [31].

В современных условиях работа ведётся преимущественно с информацией, которую структура использует в качестве мощнейшего орудия для сокрытия истины, ведь в стогу сена невероятно трудно отыскать иглу. И поэтому структура беспрерывно плодит информацию, создавая всё больше информационных источников и каналов её продвижения. Однако мы знаем, что Свет Божественного Слова не скроет никакая самая плотная тьма. Напротив, труд касается содержания. Продукт труда — это всегда некое новое содержание, это новый предельно значимый для человека смысл бытия, информация же добывается посредством работы. Например, накопление, переработка, систематизация и классификация информации, — это не труд, это результат работы, и, наоборот, труды мыслителя, философа, художника, выдающегося писателя, большого ученого, мастера «золотые руки», врача, спасающего больного, священника, врачующего душу — это всегда новый, уникальный, штучный продукт, несущий не столько информацию, но, прежде всего, содержание, истину и смысл.

Истина и смысл — вот те категории, которые позволяют нам не оценивать, а именно определять качество любого труда. К труду неприменимы оценочные, количественные по своей сути, категории. Признаки труда — это новизна, единичность, качество, истинность, смысл. Корень жизни человека в его труде. Без этого корня человек, подобно переставшему плодоносить дереву, засыхает, или, подобно сорняку, забивает окружающие его растенья,

мешает их становлению, развитию и росту. Нужно помнить, что пример сорняка очень заразителен, и потому в современных условиях в воспитательно-образовательном процессе на первое место должно быть поставлено воспитание трудом, однако с глобализацией образовательной структуры мы, как раз, наблюдаем обратное.

Труд (но не работа, которую предлагают человеку бесчисленные структуры, находящиеся в неразрывной связи друг с другом, будучи даже в условиях антагонизма) всегда имеет творческий характер, именно в созидательном труде дух человеческий находит своё выражение. Атрибуты труда — это содержание, качество, красота, любовь и свобода. В труде, и только в труде реализуется человеческое достоинство. Тогда как работа, направленная на поддержание существования и рост структуры, есть подавление человеческого достоинства. Труд — это изначально заданная стержневая сущность человека. Созидательный творческий труд есть путь к духовному совершенствованию человека. Согласно Иоанну Лествичнику, человек от трудов праведных приходит к «совершенной любви» (Сл.26, 249) [17, с. 330], и, таким образом, созидательный творческий труд есть путь к духовному совершенствованию человека.

Однако, с развитием цивилизации труд человека всё более и более теряет свой созидательно-творческий смысл и, благодаря усиливающимся с каждым днём процессам глобализации, структурализации человеческих отношений, тех-нологизации любых производственных процессов, преобразуется в работу, эксплуатируемую многочисленными структурами.

Особо здесь следует сказать об информационно-коммуникационных технологиях — о создании системы Интернет, которую определяют как четвёртую информационную революцию. Какое ещё название имеет Интернет? Правильно, — глобальная сеть и всемирная паутина. Очень верные определения. Ведь попавшей в паутину мухе уже никогда не выбраться из её объятий. А сеть — это приспособление, предназначенное для вылавливания рыбы, которое человек использует уже не одно тысячелетие. Интернет выполняет те же функции. Рыба, попавшая в сеть, может избежать своей участи попасть на сковородку, лишь случайно, так же и человек, попавший под контроль сети Интернет, уже не может избавиться от его влияния.

Благодаря Интернету человек попадает под воздействие мощнейших информационных технологий, которые формируют его сознание, организуют его поведение, делают его мало на что способным

без доступа к этой сети. Например, обучающийся (школьник, студент, слушатель), получив учебный вопрос, задачу, задание, тут же, не задумываясь, «влезает» в Интернет и находит там требуемый ответ. При этом человек особо не вникает в проблему, не производит никаких усилий ума, без которых просто не может быть эффективного обучения. Да это вовсе и не обучение, а лишь потребление информации, которое даёт человеку возможность быстро, без усилий, минуя, по сути, процесс усвоения знаний, без которого невозможно формирование каких-либо умений, выполнить формальные требования для, якобы, решения задачи, для, якобы, ответа на вопрос, для, якобы, выполнения задания. Результат получен, оценка выставлена, основания, необходимые для перехода из класса в класс, с курса на курс, приобретены, и человек рано или поздно занимает своё место в иерархии глобальных структур.

Но возникает большой вопрос: останется ли этот потребитель информации человеком? мыслящим, сознающим, рефлексирующим существом? самотворящей личностью? Или он превратится в гомогенизированное существо, способное лишь потреблять блага и перерабатывать информационные потоки лишь для того, чтобы эти потоки уже навсегда стёрли «образ и подобие» и уничтожили человеческое в человеке. Учитывая скорости внедрения в нашу жизнь информационных технологий, те скорости, которые они приобрели, внедряясь во все сферы человеческой жизни, их мощнейшее воздействие на психику, сознание и поведение человека, ждать осталось недолго. Всё указывает на то, что эпоха «информационного империализма», о возможности создания которой ещё в конце 70-х годов прошлого века предупреждал Эрих Фромм, уже наступила.

Ещё в 1932 году английский писатель и мыслитель Олдос Хаксли написал книгу «О дивный новый мир», в которой показал общество благоденственной тирании, так называемое Мировое государство (суперглобальную структуру), девизом которого является «Общность, Одинаковость, Стабильность». В этом государстве стандартизированные люди, изначально (ещё до рождения) распределённые по кастам (альфы, беты, гаммы, дельты, эпсилоны), выводятся искусственным путём — в специальных бутылях, в инкубатории, одновременно являющимся и родильным домом и воспитательным центром. Для представителей каждой из каст от рождения уготован не только соответствующий уровень интеллектуального развития, но также характер общественной работы, а также изначально очерченный

для каждой касты физический облик, образ личной жизни и развлечений. Благодаря доведённой до полного автоматизма технологии предопределения, приспособления и формирования, младенцы из пробирки «.раскупориваются уже подготовленными к жизни в обществе — как альфа и эпсилоны, как будущие работники канализационной сети или же, как будущие. "главноуправители"... — как будущие директора инкубаториев» [21, с. 316].

Мировое глобальное государство — «Это мир, где запрещён Шекспир, но в изобилии любой ширпотреб, а вместо истины и красоты — счастье и удобство» [там же, с. 25]; это мир, где понятия «отец» и «мать» преобразовались в ругательства; это мир, где «недопотребление стало прямым преступлением против общества»; это мир, где главным принципом и методом обучения и воспитания становится гипнопедия — метод внушения младенцам норм морали, начал секса, обязательности потребления промышленных товаров, кастового самосознания, — метод, обеспечивающий абсолютное зомбирование человека во имя «высоких экономических соображений» [там же, с. 322-346].

Многое из того, что породила фантазия Хаксли об этом «дивном новом мире» сегодня уже стало реальностью. Сам автор в предисловии к изданию 1945 года пишет: «Утопия гораздо ближе к нам, чем кто либо мог вообразить всего пятнадцать лет назад. Тогда она виделась мне в далёком будущем, через шесть столетий. Сейчас мне кажется вполне возможным, что не пройдёт и сотни лет, как мы очутимся во власти этого кошмара» [там же, с. 304]. И Хаксли оказался прав, современная эпоха «во всей своей красе» являет нам тот духовно-нравственный и тоталитарно-технократический тупик, в который нас как в болото затягивают всеобъемлющие глобализация, структуролизация, техноло-гизация. А глобальная паутина Интернет успешно выполняет функции зомбирования и оболванивания человека.

Следует признать, что современный цивилизованный человек, ставящий во главу угла утилитарные потребности и меркантильные интересы, — интересы брюха выше смыслов и ценностей духа, — всё более и более погружается в созданную им самим утопию, которая особенно в последние сто лет с особой прожорливостью уничтожает островки совершенной нравственности и оазисы созидательного творчества, плодя вокруг себя безжизненную пустыню. Особенно ярко этот процесс торжества утопии можно наблюдать в деградации основных форм духовной культуры человека:

в науке и образовании, в искусстве и литературе, в религии и нравственности.

Можно утверждать, что эти три в одном флаконе: глобализация, структуролизация, техноло-гизация знаменуют начало нового «постчеловеческого будущего»1, где нет уже места ни духовной культуре, ни духовно-нравственным ценностям, ни человечности. И человек, теряющий свою идентичность, по настоящему оказывается лицом к лицу перед вопросом: Быть ему, или не быть? А трансгуманисты, «ориентированные на будущее единство человека и машины» [32, с. 285] уже подготовили ответ на этот вопрос: «с помощью новых технологий люди сами должны превратиться в искусственные интеллектуальные системы» [там же, с. 295].

В эту нашу сложную и неоднозначную эпоху, когда вопрос «Быть или не быть?» становиться для человека не просто актуальным, но и первостепенным, а судьба человека полностью зависит от того, сможет ли он сохранить своё человеческое — нравственное и творческое содержание, особую роль приобретает воспитание. Но не тот формальный, «для галочки», воспитательный процесс, который мы наблюдаем повсеместно, — от детских учреждений до исправительных колоний, а истинное религиозное воспитание: «единственная цель, — говорил А.Ф. Лосев, — из-за которой стоит жить в обществе, это — воспитание и собственная религиозная заинтересованность в нём» [18, с. 63]. В русских сказках перед витязем-путником за вестовым камнем всегда открываются три дороги: «Кто прямо пойдёт.; Кто направо пойдёт.; Кто налево пойдёт.». Прямой путь — это путь любви, путь человека к Богу. Другие дороги — это символы человеческого греха — гордыни, безнравственности, богоборчества, человеконенавистничества. И только один путь, — прямой путь к Богу абсолютно достоин человека. Все другие дороги, в какие бы красочные одежды (экономического благоденствия, политической стабильности, абсолютной пользы) они не рядились, — это прямой путь в небытие.

В этой системе, имя которой структура, человек как личность погибает и на его смену приходит человек, как элемент, обеспечивающий существование структуры, — обезличенное уже, лишённое индивидуальности существо, оцениваемое и поддерживаемое структурой в соответствии с той пользой, которое это существо приносит самой структуре. И уже не любовь, истина

1 «Постчеловеческое будущее» — термин, предложенный Френсисом Фукуямой.

и красота становятся движущими факторами становления личности, а структура — жёсткий механизм, обезличенный порядок, — не человеческая уже, а жёстко структурированная, технологизиро-ванная, глобализированная сущность. И человек становится рабом — работником, существование и деятельность которого направлена лишь на обеспечение сохранности и роста структуры.

Противостоять структуре, или, лучше сказать, не подпадать под её влияние, способны лишь очень немногие люди. К числу которых следует отнести нравственных гениев и творческих гениев, созидающих житием своим и своими трудами благое, возвышенное и прекрасное1 (см. ниже), и тех людей, которые сохраняют в своей простоте детскую непосредственность и наивность: «.истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети, не войдете в Царство Небесное» (Мф. 18, 3). Однако, все эти люди, не подпавшие под влияние и власть структуры, жёстко ею отторгаются, часто преследуются, а нередко ею уничтожаются.

Путь человечества — это путь измены и преступления, путь мучителей и захватчиков, с одной стороны. Но с другой стороны, путь человечества — это и путь апостолов Христа, путь покаяния и смирения, мудрости и любви. В слове, лике и жизни Иисуса Христа человечество видело уже уготованный ему судьбоносный путь, избрать и пройти по которому волен каждый из блудных сынов человеческих. Человек как личность, как существо, наделенное волей, разумом и сознанием, как существо свободного выбора может выбирать между царством Бога или царством кесаря, между бытием или небытием, между вечностью или безвременьем, между светом истины воскресения или тьмой смерти и тления.

Перед человеком открыто множество тропинок, троп и дорог, но человечество подобно стаду баранов предпочитает нестись по бездорожью, наивно полагая, что это и есть тот единственно верный путь, который указывают ему вожаки. Беда в том, что вожаки сами не знают, куда они идут, перед ними такое же бездорожье по которому предстоит пробираться, набивая шишки и ломая ноги всему стаду. «Они не ведают что творят» — говорил на это Иисус Христос. Истинный путь известен только Богу, но Бог ничего не скрывает от человека, у Бога нет, и не может быть никаких тайн от человека: «Истинно, истинно, истинно говорю вам:

1 Всё, что не относится к этим ценностям, составляет страсти, которые формируются на основе утилитарных потребностей и меркантильных интересов.

верующий в Меня, дела, которые творю Я, и он сотворит, и больше сих сотворит, потому что Я к Отцу Моему иду. <...> Я есмь путь, истина и жизнь» (Ин. 14, 12, 6) — говорит Иисус Христос человеку, но всё дело в том захочет ли сам человек внимать Слову Божию?!

Итак, пора сделать некоторые выводы.

Структура есть самодовлеющее бытие, обеспечивающая существование структурных элементов, но лишь до тех пор, пока эти элементы поддерживают существование и обеспечивают рост самой структуры. Порождённая человеческой серостью и гордыней, структура начинает управлять самой жизнью человека, превращая жизнь в существование, а личностную индивидуальность в индивидуализм.

Природа структуры основывается на двух принципах: пожирание слабых и отторжение ненужных. Цель структуры определяется её природой — это обеспечение существования и роста структуры за счет заглатывания в себя новых элементов и пожирания других структур. Механизм роста структуры есть подавление. Атрибуты структуры: форма, количество, сила, конкуренция и подавление. Структурные элементы, обеспечивающие существование структуры — это рабы, выполняющие работы необходимые для существования структуры.

Глобализация, структуролизация, технологиза-ция знаменуют начало нового «постчеловеческого будущего», где нет уже места ни духовной культуре, ни духовно-нравственным ценностям, ни человечности. Однако, человек как личность, как существо свободного выбора волен сам выбирать либо путь бытия, либо путь небытия.

Вместе с тем, сама природа, способ существования и цели структуры определяют её временность, недолговечность, ущербность, а сама эпоха глобализации, структурного формализма и технологизации есть временное состояние человечества — одна из тех кривых дорог, которые не выводят человека на Путь Истины, но служат делу приобретения опыта, необходимого для духовного совершенствования и преображения. И этому собственно учат нас тексты Нового Завета. Омыл Иисус Христос ноги своим ученикам, и перестали они быть рабами. И говорил Иисус Христос: «должно вам родиться свыше» (Ин. 3, 7), потому что «если кто не родится свыше, не может увидеть Царствия Божия» (Ин. 3, 3). И пояснял: «Ибо не послал Бог Сына Своего в мир, чтобы судить мир, но чтобы мир спасён был через Него». (Ин. 3, 17).

Вера и знание

Отвечая на вопрос: что такое вера? П. Бакунин утверждает: «Верить — значит иметь в себе твёрдый принцип, или собственное начало своего бытия, которым весь порядок существования определяется независимо от внешней среды и вещей её. Не верить — значит не иметь в себе принципа своего, или собственного начала бытия, и потому, определяясь не из себя самого, но из внешней среды, быть вещью между другими вещами и подчиняться господству и определению внешних вещей» [2, с. 1]. Таким образом, Бакунин представляет веру как ключевой антропологический феномен, как онтологию человеческого существа.

Говорят, что между верой и знанием лежит огромная пропасть, а человек больше верит тогда, чем меньше он знает, и, наоборот, широкие знания порождают неверие. За примерами недалеко ходить. Никто так более не пошатнул здания веры как широко образованные и глубоко эрудированные французские просветители (Вольтер, Дидро, Руссо и др.). По мысли Льва Шестова: «вера отличается от знания прежде всего методом своим»: «Когда Бог сказал Аврааму: покинь свою отчизну и друзей и дом отца своего и пойди в страну, которую Я укажу тебе, — Авраам послушался и "пошел, не зная куда идет". <...> А по здравому смыслу выходит иначе: человек, который идёт сам не зная куда, есть человек пустой и легкомысленный, и вера. никак не может быть вменена в праведность. В науке, которая из здравого смысла выросла, господствует такое же убеждение. Наука ведь оттого и есть наука, что она веры не допускает и всегда требует от человека, чтоб он давал себе отчёт в том, что делает, и знал, куда он идёт. Научная философия, т.е. философия, ищущая своих истин теми же методами, которыми наука ищет своих, тоже хочет и должна знать, куда она идет и куда она ведёт свою паству. <.> Верующий идёт вперед не оглядываясь, ни о чем не загадывая, не спрашивая, куда он идет. Учёный, прежде чем сдвинуться с места, озирается вокруг себя, спрашивает, опасается: он вперед хочет знать, куда он придёт. Какой из методов приведет его к "истине"? Об этом можно спорить — но несомненно, что в обетованную землю может прийти только тот, кто, как Авраам, решился идти, сам не зная, куда он идёт. И если философия хочет обрести обетованную землю., то ей придётся усвоить метод Авраама, а не Сократа, и "учить" людей идти на авось, ничего не предопределяя и не предугадывая, не зная даже, куда они идут. Возможно ли, что такая философия есть философия будущего?

Или это есть философия отдалённого, навсегда канувшего в вечность прошлого, — философия (. вспомним Платона) тех древних и блаженных людей, которые были лучше нас и ближе к Богу?» [42, с. 334-335].

Различение — это самый простой, но наиболее широко используемый инструмент нашего мышления, который позволяет на основе сравнения установить различие в вещах (объектах, явлениях, мыслях). Если у нас нет специальных приспособлений (метра, весов, электронного ускорителя, понятийного аппарата), то мы не можем достоверно отличить, чем одна вещь (объект, явление, мысль) отличается от другой вещи (объекта, явления, мысли) и тогда мы признаём эти вещи либо тождественными друг другу, либо отличными друг от друга, либо вообще отрицаем существование этих вещей.

Совсем другой способ познания демонстрирует религиозный ум, опирающийся на веру. Павел Флоренский в своей лекции об отношении «между философией и наукой» от 11 ноября 1921 года раскрывает специфику религиозного ума и отмечает глубокие различия «христианского мышления» от мышления, именующего себя научным. «Ни в церковном, ни в народном мышлении, — говорит Флоренский своим слушателям, — нет расщепления ни на субъект, ни на объект познания. Оно реально, символично. О всякой вещи можно говорить и да и нет. Для западноевропейского мышления закон тождества обязателен. Оно есть только оно, А есть А, и А не есть не-А. Для мышления же конкретно-религиозного эти законы логики несущественны: в порядке бытия мы имеем дело с утверждением, что А = и А, и не-А. Как это возможно, что вещь может быть больше себя самоё? Мой образ, термин, больше себя самого: он заключает в себе и себя самого, и нечто большее, высшее. Здесь может быть глубочайшее противоположение мышления религиозного, общечеловеческого, церковного глубоко выродившемуся мышлению, именующему себя "научным", которое свойственно только тонкому слою западноевропейского общества, мышлению кружковому, на котором ориентируется западная философия» [41, с. 474-475].

Какая-либо мысль, порождённая моим сознанием, может быть для меня предельно понятной, тогда как для кого-либо другого — это будет полная бессмыслица. А кто прав? он — этот другой, или я, — мы этого не знаем. Если я чего-то не видел, не слышал, не потрогал руками, не зафиксировал с помощью наиточнейших приспособлений и приборов — это ещё не аргумент в пользу того, что это нечто не может существовать. Оттого, что

я никогда не был в Африке, она не перестаёт быть и называться Африкой. Если я не имел опыта духовного откровения, это не значит, что оно недоступно для других людей. С другой стороны, я не могу «потрогать» идею, которая родилась в моём сознании, в этом не помогают ни энцефалография, ни вивисекция мозга, ни тонкий биохимический анализ и никакие другие подобные методы исследования, но я могу не только «ощупать» её иным, духовным видением, но могу даже реализовать эту идею.

Знание — поразительная вещь. Чем больше человек знает, тем больше ему хотелось бы знать ещё большего. Но чем больше человек узнаёт, тем больше тайн открывается перед ним. Тем больше вопросов перед ним возникает. И он начинает понимать, что все его знания относительны и непрочны, поверхностны и случайны, временны и преходящи. И у него может наступить либо пресыщение, либо разочарование в возможностях познания. Поразительно, но такое случается только с выдающимися умом людьми: «.у меня возник кризис, — пишет П. А. Флоренский, — отчаяние в возможности познания» [там же, с. 474]. И тогда человек начинает писать. Писать для того, чтобы выговориться, попытаться понять, поделиться сомнениями, в этом и только в этом сублимируя огромную, вулканической силы духовную энергию, которую рождает парадокс знания. Начинает писать потому, что знает силу слова и верит в его могущество. «Ибо слово, этот наиболее податливый материал, непосредственно принадлежащий духу и наиболее способный выражать его интересы и побуждения в их внутренней жизненности» [12, с. 306-307]. А когда человек, благодаря тому же самому парадоксу, уже не может более писать, он либо кончает жизнь самоубийством, как это произошло с Есениным и Хемингуэем, либо впадает в безумие подобно Ницше и Мопассану, либо неосознанно, но целенаправленно ищет своей смерти, как это делали, например, Лермонтов или Высоцкий. Значит, яблоко, сорванное с известного дерева, действительно было отравленным?

Медикам хорошо известно, что в малых дозах любой яд только полезен. А ещё наши далекие предки хорошо знали, что любой яд имеет противоядие. Не об этом ли хотел сказать поэт, присвоив парадоксальное имя своему гениальному труду — «Горе от ума»? Нечто подобное произошло с Блезом Паскалем, и человечество в итоге получило его «Мысли»1.

1 «Мысли» — последний труд Б. Паскаля, который признаётся шедевром религиозно-философского творчества.

Если человек не может удовлетвориться ответами на многие вопросы, которые перед ним возникают, а с творческими людьми, а тем более, с людьми гениальными, именно это и происходит, то на помощь им нередко приходит вера — я могу поверить в то, чего я не знаю, не умею промыслить, не умею понять. Вера спасает человека как от разочарования или нигилизма, так и от цинизма или безумия. Но не прекращается ли познание там, где человек принимает веру и перестаёт задавать вопросы?

По мнению досужих критиков нечто подобное произошло с Исааком Ньютоном, который оставил свои научные изыскания и в последующие сорок лет своей жизни трудился над «Хронологией древних царств», писал толкования на «Апокалипсис» и другие богословские труды. Наиболее ярые критики, которые, как правило, считают себя наиболее проницательными, полагают, что Ньютон исчерпал свой талант. Но сам Ньютон, которому всегда была свойственна высочайшая ответственность, придавал этим занятиям совершенно иное значение, определяя для себя исключительную важность того, чем он занимался. И у нас нет оснований не доверять в этом Ньютону.

Так же у нас нет оснований не доверять Льву Толстому, который значимость своих нравственно-религиозных исканий ставил много выше того, что он сделал на лоне русской литературы в качестве романиста. Многочисленные критики из числа русской интеллектуальной элиты часто пеняли Толстому в том, что он де предал свой великий литературный талант и превратился в моралиста и догматика. Причём, многие из них нередко выступали с очень жёсткой и даже нелицеприятной критикой. Вспомним здесь, что критика является неотъемлемой частью научного мышления, но к счастью, далеко не все были согласны с подобной критикой Толстого.

В частности П.А. Флоренский, которого трудно заподозрить в преклонении перед Толстым, вместе с тем обращает внимание на то, какое глубокое впечатление оказали на него сочинения Л.Н. Толстого: «Особенно привлекала меня его "Исповедь". это — лучшее сочинение апологетического характера, которое надо бы всячески распространять. Оно действует, как взрыв огромного, тяжёлого снаряда, и сразу уничтожает благодушное отношение к жизни, появляется дилемма: или найти Истину, или же умереть от жажды к Ней, умереть не только телесно, но и в более глубоком смысле, метафизически, хуже самоубийства. Поэтому «Исповедь» надо всячески рекомендовать, так как от неё не может быть

ничего, кроме пользы» [41, с. 475]. Обращение Флоренского именно к этому произведению Толстого очень показательно и символично, ведь именно «Исповедь» стала тем первым сочинением уже зрелого и признаваемого гениальным писателя, которое даёт начало напряжённым и во многом драматичным духовно-нравственным и религиозно-философским исканиям Л.Н. Толстого.

С легкой руки Рене Декарта в современном обществе ценность рационального знания не подвергается более сомнению, а тенденция к его фетишизации, находя благодатную почву в головокружительном витке информационно-технического прогресса, всё более и более усиливается, угрожая уже разрушить сам этот прогресс. Напротив, смысл и ценность веры вот уже много веков не перестаёт быть предметом ожесточённых дискуссий. «Я могу верить лишь только в то, что получено посредством знания, добытого в ходе строгих и обоснованных доказательств, кто говорит иначе — тот просто лжёт», — вещает нам с высокой трибуны современный учёный и подавляющее большинство жителей земли готовы подписаться под этими словами. «Им кажется, — пишет Л. Шестов, — что вера есть то же знание, только что доказательства берутся в кредит, под словесное обещание, что они в своё время будут представлены. И никого не убедишь, что сущность веры и её величайшая, чудеснейшая прерогатива в том, что она в доказательствах не нуждается, что она живет "по ту сторону" доказательств. Такая привилегия кажется либо Privilegium odiosum1, либо, что ещё хуже, плохо скрытым неверием. Ибо истина, к которой не могут быть, посредством доказательств, принудительно приведены все, — что это за истина?» [42, с. 338].

«Без веры, — утверждает П. Бакунин, — без незыблемой уверенности в себе самой, жизнь не может быть действительной жизнью, но обращается в мнимую вещь, в пустой призрак, или личину жизни, в которых нет жизненного содержания» [2, с. 2-3]. В свою очередь, нельзя не согласиться с В.С. Соловьевым, который пишет, что вера есть «третий род познания, без которого объективная истина была бы нам безусловно недоступна» [28, с. 845]. Значит, между верой и знанием нет непреодолимой пропасти?

Уникальность каждого человека, наиболее ярко проявляются в его вере, которую Н.А. Бердяев считал высшим и самым истинным знанием [10]. Без веры человек — не человек в полном смысле этого

1 Privilegium odiosum — тягостное (невыгодное) преимущество, лат. Особое правовое положение, связанное с ущербом для его обладателя.

слова, он лишён индивидуальности как таковой, он лишь тварь Божья, индивид, персона. Дикарь, безусловно верующий в высшие силы, более личность, чем современный цивилизованный и образованный атеист, одурманенный к тому же инстинктом потребительства. Чем ближе к Богу, тем больше личностного и индивидуального становится в человеке, но тем меньше в нём проявляется индивидуализм и эгоизм.

Вера дана человеку от Бога, вера — это дар Божий человеку и это величайшее достояние человека свидетельствует о том доверии, которое Бог проявляет к избраннику Своему.

Источник веры — Бог, а река, берущая начало от этого истока, есть любовь к Богу, есть любовь к ближнему своему, есть милосердие ко всем без исключения. «Кто не любит, тот не познал Бога, потому что Бог есть любовь» (1 Ин. 4, 8), — сказал Иисус Христос и вручил человеку дар любви — силу Самого Бога. Вера сделала из существа — человека, но лишь только «вера, действующая любовью» способна духовно преобразить человека, привести его к откровению, приблизить его к «образу и подобию» и сделать из человека богочеловека. Бог в Лице воплотившегося Бога-Слова раскрыл силу Своей любви к человеку, пора и человеку раскрыть свою любовь Богу. Ведь любовь — это высочайшее достоинство человека. Только осознанная, ответственная и безусловная любовь может собственно называться любовью. Истинная вера есть дар Божий — есть любовь Божия к человеку. В свою очередь, вера — есть ответ человека Богу, — любовь человеком Бога, — благодарность человека за Божий дар любви. Следовательно, вера — это диалог Бога и человека, диалог взаимной осознанной и ответственной любви.

По своей сущности вера трансцендентна, но рождается она из глубины человеческого сердца. «В науке о религии можно твердо установить одно капитальное положение: по своей психологической сущности религия представляет собой форму самосознания и самоопределения человека. Она не может быть сообщена человеку отвне, а может возникнуть только в самом человеке, как живое сознание некоторой связи между ограниченным бытием человека и безусловным бытием Божества, и потому она может выражаться только жизнью человека в установлении и развитии им живых отношений к сознанному бытию Божества» [19, II, 1]. Вера — божественный лик человека. И человек, постигший, наконец, смысл и значение веры, укрепится в надежде своей и познает, наконец, чудо безусловной любви. В этом собственно и заключается

Премудрость Божия, которую человек пока никак не может понять.

Человек — это капризный ребёнок не желающий подчиняться воле отца, плачущий от жестоких обид и смеющийся от избытка счастья. Человек — это подросток, выбравший путь противления, несогласия, отрицания, нигилизма. Человек — это пытливый и ищущий смысла жизни юноша, сомневающийся, разочаровывающийся, восторженный, одухотворенный. Путь человека — это путь двух разбойников, равно оказавшихся каждый на своём кресте рядом с Иисусом Христом, но даже здесь, в мучениях и тоске, каждый из них выбрал свой собственный путь: один — путь вечности, другой — путь небытия: «Один из повешенных злословил Его и говорил: если Ты Христос, спаси Себя и нас. Другой же, напротив, унимал его и говорил: или ты не боишься Бога, когда и сам осуждён на то же? И мы осуждены справедливо, потому что достойное по делам нашим приняли, а Он ничего худого не сделал. И сказал Иисусу: помяни меня Господи, когда приидиш в Царствие Твое! И сказал ему Иисус: истинно говорю тебе, ныне же будешь со Мною в раю» (Лк. 23, 39-43).

Мудрый родитель оберегает своего ребёнка, безусловно любит и воспитывает его не жалея ни сил, ни трудов, направляет его по жизненному пути, благословляет сделанный выбор. Точно также и Бог относится к человеку, оберегая и воспитывая, любя и направляя его. Подобно мудрому отцу, принявшему блудного сына, Бог принимает грешного человека в лоно Своё. Но человек зачастую неверно строит свои отношения с Богом, он, как правило, меркантилен в этих отношениях. Большинство современных людей, забывая о Боге в светлые и радостные дни свои, вспоминают о Нём лишь в горькие дни своих забот. Вместо того, чтобы принять волю Божью, человек ждёт и просит у Бога лишь помощи и снисхождения проявляя тем самым желание, чтобы Бог служил человеку. Поэтому в своих молитвах люди чаще просят Бога о защите, о помощи, об исцелении, забывая о том, что главная задача человека не добиться милости Бога, а в любви к Нему.

В.С. Соловьёв верно указывает: «Вера, что Бог есть, производит страх, вера в то, что Он есть, производит упование. Бог есть совершенная любовь, изгоняющая страх и вселяющая в нас упование. Вера в одно существование Божие без упования на Его благую сущность, есть та вера, какую по апостолу имеют бесы, пребывающие с нею вне царствия Божия. Бесы веруют и остаются бесами, потому что не уповают на Бога и не надеются на

своё спасение и воссоединение с царством Божиим. Подобную же веру имеют и многие люди, полагающие между царством Божиим и нашим человеческим миром бесконечное расстояние и непреодолимую бездну, утверждающие, что жизнь божественная и наша человеческая идут параллельно друг другу и никогда не могут встретиться» [25, с. 544]. Именно на такой бесовской вере «утверждается вся ложь и все противоречия мира сего» [там же]. И вот мы видим немалое число людей, позиционирующих себя людьми верующими, поскольку они де исполняют необходимые церковные обряды, но продолжающих, однако, оставаться, по сути, верующими в неверии, поскольку выйдя из храма с чувством исполненного долга, они вновь взваливают на себя и всю ложь и все противоречия мира сего. Напротив, «Истинная же вера не только утверждает бытие своего предмета, но и надеется на соединение с ним. В ней Бог отвечает ищущей Его душе, что Он хочет соединить её с Собою и что она может соединиться с Ним вполне во всей своей действительности» [там же, с. 544-545]. В этом последнем случае мы видим непреложный факт рождения потенцированного в каждом человеке нравственного гения, прозревающего Божию любовь к человеку.

В ответ на свою любовь к человеку, Бог немногого требует от человека, но только того, что соответствует высшим интересам самого человека: только того, что не разрушает человечность; только того, что и составляет образ Божий в человеке. А именно: возлюби Бога и возлюби ближнего своего как самого себя; не греши сам, но других не суди, а прощай их прегрешения и ошибки; делами доказывай слова свои, делом же укрепляй и веру свою; познав в откровении истину, не прячь её за семью замками, а неси эту истину всем другим, но тем только, кто может и способен её принять; умерь гордыню свою и перестань быть эгоистом, самоутверждаясь за счет других; не приноси никому зла и не противься злом насилию; забудь обиды и несчастья свои и живи с Богом в сердце своем; радуй других, радуйся сам и радуй Бога Отца своего Всеблагого. Но ведь эти «требования» от Бога к человеку и есть собственно то, что только и нужно самому человеку, без чего человек просто не может жить. Бог «требует» от человека лишь того, что составляет сам смысл человеческого бытия. Ни больше, ни меньше. Но человек изо всех сил сопротивляется Божьей воле и притворяется непонимающим. Но кого он обманывает? — лишь самого себя. Но от чего же это происходит? Причиной тому — гордыня.

Гордыня человека есть первый и главный порок, истоком своим имеющим отравленные плоды с древа знания добра и зла. А одна из наиболее распространенных форм проявления гордыни — это безусловное «согласие с самим собой» и связанное с этим согласием «блаженство», о котором с упоением толкуется во многих мифологических построениях, в политеистических (языческих) религиозных уложениях и философских умозаключениях.

Если хорошенько подумать, то такие наиболее популярные среди людей формулы, как, например: «будете как боги» — автор змий искуситель; «очистите свой разум и добьетесь просветления» — автор Будда; «познай самого себя» — как было начертано на храме в Дельфах; «единственная цель философии есть истина, цель же веры исключительно послушание и набожность» — автор Спиноза; «разум всё черпает из самого себя» — автор Гегель, имеют под собой один источник — отравленные плоды с древа знания добра и зла, — все эти формулы суть плоды человеческой гордыни, от которой, как мы видим, не избавлены даже выдающиеся представители духовной культуры человечества. Во всех названных и им подобных уложениях истина ставится в зависимость от разума (ratio) и на место Бога приходит слепая необходимость, которой ни до кого, ни до чего нет никакого дела. Божественный свет истины меркнет в глазах человека и сменяется тьмой, — бытие погружается в ничто: «будете как боги» — искушает змий, «достигните нирваны» — вторит ему Будда. Бедный греховный человек, вспомни несчастный, что истина добывается только верой.

«Я есмь путь и истина, и жизнь» — показывает Иисус Христос человеку путь, который единственно ведёт к древу жизни, путь, который праотец наш забыл в тот самый миг, когда вкусил плодов от древа знания добра и зла. Перед человеком открылось множество дорог, охватываемых взором разума. Древние латиняне говорили: «Все дороги ведут в Рим». Они хорошо понимали, — то, что имеет начало, не может не иметь конца. Дорога, куда бы она ни вела, в Рим ли, в Вавилон ли, или в нирвану, всегда имеет свой конец. Конечная дорога, и древние это хорошо понимали, даже самая мощёная, самая прямая и самая гладкая не может привести к предвечному Богу, и потому придумали коловращение душ, символически наиболее ярко выраженное в буддийском колесе. Колесо, которое является также настоящим двигателем прогресса любой цивилизации.

Древние, вполне понимая дурную бесконечность множества конечных дорог за которыми нет ничего кроме небытия, придумали множество

мифологических и философских систем, благо, что у человека был уже теперь мощный инструмент, — разум, все силы которого человек направил на оправдание своего греха. И вот, благодаря этому разуму, рожденному в человеке от отравленных гордыней плодов древа знания добра и зла, в индийской мифологии производятся на свет сотни богов, которые, не мудрствуя лукаво, и без всякой жалости уничтожают один другого в вечной кровавой бойне, не забывая при этом привлекать к этой бойне простых смертных, которые являются необходимым расходным материалом в этой непрерывной космической войне, главная цель которой — обожествлённая разумом необходимость. А тем временем, нищий мудрец сидит в позе лотоса, — толи на берегу озера, толи рядом с болотом, и вещает как заведённый: «очистите свой разум и достигните нирваны»; «познай самого себя» — пророчит Пифия; «Бог есть природа и потому не может действовать против необходимости» — вторит им Спиноза; «будете как боги» — резюмирует змий происки мудрого разума.

Злую шутку разум сыграл и с мудрыми греками. Боги эллинов в полной мере были наделены как всеми человеческими добродетелями, так и всеми человеческими пороками, равно согласными с разумом. Высочайшая мудрость. Наделяя высшие существа своими же пороками, разум мастерски оправдывает человеческий грех. А в это же время, благодаря тому же разуму, сотни детей зараз приносятся в жертву тёмному, злобному и кровожадному божеству древнего Карфагена, города, который был много сильнее, богаче и цивилизованней Рима. А войны оправданы лишь потому, что их поддерживают и направляют сами боги. Его величество долг, освящённый разумом, всегда оправдывает необходимость как земных, так и космических войн. «Будете как боги», — неутомимо завывает змий искуситель.

Пророки и поэты, которых недаром называют посланниками Бога, нередко оказываются более проницательными, чем мудрецы и философы. Вспомним Гёте. Хотел он того или нет, но он вновь раскрыл нам тайну грехопадения, греха, от которого несвободен ни один из нас. Фауст попал под власть Мефистофеля и не имел уже ограничений для более полного закрепощения себя своим же разумом. И лишь тогда, когда он, невзирая на смертный страх, отринул между тем от себя власть Мефистофеля, или, говоря иначе, преодолел всевластие обожествленного им же самим разума, — произошло чудо, и Фауст вознесся в Царствие Небесное. Фауст пошёл на «распятие» и тем

преодолел свой грех, так же, как и тот разбойник, который был распят рядом с Христом.

«Яесмь путь и истина, и жизнь» — возвестил Иисус Христос, и был услышан непорочными детьми, оставившими нам вечную и глубочайшую поэзию истины в строках Нового Завета. Пророки и поэты всегда были ближе к Богу, чем мудрецы и философы. «Гений и злодейство — две вещи несовместимые» — настойчиво говорит нам Пушкин, отчетливо понимая, что свобода — это не есть способность выбирать между добром и злом, как думали Спиноза, Шеллинг, Гегель и многие другие, а наоборот, свобода — есть возможность выбирать не между добром и злом, а между тем, быть злу или не быть. Почувствовал Пушкин, узрел поэт тайну свободы, которая при сотворении дарована была нашему праотцу, пред которым было два древа, от которых он мог вкушать — древо знания и древо жизни.

Преподобный Иоанн Лествичник1 так поясняет природу зла, замешанного на грехе гордыни: «Бог не есть ни виновник, ни творец зла. Посему заблуждаются те, которые говорят, что некоторые из страстей естественны душе; они не разумеют того, что мы сами природные свойства к добру превратили в страсти. По естеству, например, мы имеем себя для чадородия; а мы употребляем оное на беззаконное сладострастие. По естеству есть в нас и гнев, но на древнего оного змия; а мы употребляем оный против ближнего. Нам дана ревность2 для того, чтобы мы ревновали добродетелям; а мы ревнуем порокам. От естества есть в душе желание славы, но только горней. Естественно и гордиться, но над одними бесами. Подобным образом естественно душе и радоваться, но о господе и о благих деяниях ближнего. Получили мы и па-мятозлобие, но только на врагов души нашей. По естеству желаем мы пищи, но для того, чтобы поддерживать жизнь, а не для сладострастия» (Сл. 26, 155) [там же, с. 316].

Вера, которая есть приобщение человека к самой Премудрости Божьей, к которой человек был причастен до своего грехопадения, иногда всплывает в его родовой памяти в откровениях пророков и преподобных богословов, во вдохновленных строках поэтов и в гениальных прозрениях мыслителей.

Но настало время, и сам Бог снизошел к человеку Сыном Божьим, к человеку, отлепленному от

1 Иоанн Лествичник — инок, последние четыре года своей жизни был игуменом Синайской обители, VII век. Автор знаменитой «Лествицы», где в 30-ти беседах представлены тридцать ступеней духовного восхождения к совершенству.

2 Ревность, здесь — усердие, рвение.

Бога, неспособному самому совладать с грехом своей гордыни. «Я есмь путь и истина, и жизнь» — возвестил Иисус Христос и взошел на крест, взвалив на плечи свои всю тяжесть первородного греха гордыни, открыв тем самым человеку путь возвращения к Богу. Исцелил Иисус Христос незрячего человека, глаза которого поражены были катарактой разума, замешанного на грехе гордыни. Спала пелена с глаз человека, исцеленного Христом. И, о чудо! Вновь видит человек перед собой два древа: древо жизни и древо знания... Но неужели же вновь человек допустит ту же ошибку?

Действительно, много дорог открывает перед человеком всесильный разум (ratio), но все они ведут не дальше как «в Рим» и упираются в итоге в слепую необходимость. «Веру доставляет истина» [24, с. 578-579], — говорит Ириней Лионский, но ведь и истина добывается только верой. Дорог действительно много, но путь был, есть и будет только один: «Истинно, истинно говорю вам, Я есмь путь и истина, и жизнь» — вновь мягко, но настойчиво указывает нам Иисус Христос. И снова выбор за нами, так же как у нашего праотца, через которого Бог одарил нас, детей своих, истинной свободой вкушать от древа жизни, а вкусив эти плоды вновь прилепиться к Богу. А в этом последнем как раз и заключается самое существо веры в её неразрывной связи с самим существом познания. Такого познания, которое не добывается путем доказательств, сверенных с принципами слепой и безразличной ко всему необходимости, а такого познания, о котором говорил пророк Исаия: «если не веруете, то не разумеете».

Конечно, «познание не есть откровение. Но откровение может иметь огромное значение для познания», и, прежде всего, как «опыт и факт» [9, с. 27]. На наш взгляд, именно благодаря естественной интеграции веры и знания «трансцендентность откровения», преобразуется в «имманентную данность» личности, как это, например, случилось с Апостолом Павлом, который утверждал, что теперь уже не он живёт, а в нём живёт Христос. Таким образом, познание и вера не противоречат друг другу, и аксиология веры и аксиология познания, должны рассматриваться в единой системе как равноценные, равноправные и нераздельные составляющие человеческого духа. В противном случае может наступить такое время, что плоды прогресса, основанного на знаниях, добытых человеческим разумом (ratio)3, пожинать бу-

3 Разум (ratio) понимается здесь как мышление в рациональных понятиях, ограниченное слепой необходимостью и законом тождества.

дет уже некому. И только в безусловной любви к Богу, в безусловной вере в Промысел Божий, который выше и глубже любых наших знаний, упирающихся в слепую и безразличную необходимость, человек только и может иметь доступ к благодати Божьей, — только в своем служении Богу человек только и может называться человеком.

Человек сотворен Творцом «по образу. и по подобию» Своему, и ни его человека свобода, ни его воля, ни его ум (гои^)1 не противоречат Божьему Промыслу. Мы живём в уникальное время: свободный человек способен прийти к безусловной любви, а через неё вновь прилепиться к Богу. Мы живём в конце времён, но каждый конец и есть собственно начало. «Так говорит Господь: остановитесь на путях ваших и рассмотрите и расспросите о путях древних, где путь добрый, и идите по нему» (Иерем. 6, 16).

Что есть Истина?

Многие дороги должен пройти человек и много потрудиться, чтобы понять Слово Иисуса Христа: «Я есмь путь и истина, и жизнь» (Ин. 14, 6). Только то знание истинно, которое человек получает не от «фарисеев и книжников», в пережёванном и искажённом виде — в форме информации, а то, которое приобретает он в божественном откровении, и которое как молния озарения, как осознание сущности, проходит через человека и становится его достоянием. Евангелия от Иоанна приоткрывает для нас суть Божьего Промысла: «Если пребудете во Мне и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам. Тем прославится Отец Мой, если вы принесете много плода и будете Моими учениками. Как возлюбил Меня Отец, и Я возлюбил вас; пребудьте в любви моей. Если заповеди мои соблюдёте, пребудете в любви Моей, как и Я соблюдал заповеди Отца Моего и пребываю в Его любви. Сие сказал Я вам, да радость Моя в вас пребудет и радость ваша будет совершенна. Сия есть заповедь Моя, да любите друг друга как Я возлюбил вас» (подчеркнуто — С.Ч.) (Ин. 15, 7-12).

Истина, на то она и истина, что не может быть относительной. Истиной можно назвать, следовательно, то, что безотносительно верно само по себе без всяких условий, ограничений и доказательств. «Что ярче озарит нам путь, чем истины

1 Ум (vou^) понимается здесь как мышление, преодолевающее ограниченность, которую накладывает на разум (ratio) закон необходимости и тождества. Это такое мышление, которое способно отражать трансцендентные сущности.

звезда!» — восклицает Эдгар Аллан По. Но человек как существо свободного выбора волен либо принимать истину во всей её безотносительности, либо отвергать в той же её безотносительности. «Мы обнаруживаем, — говорит Василий Великий2, — два смысла, обозначаемых словом истина. Один — постижение того, что ведёт к блаженной жизни, другой — верное знание относительно чего бы то ни было из вещей этого мира. Истина, содействующая спасению, живёт в чистом сердце совершенного мужа, который бесхитростно передаёт её ближнему; а если мы не будем знать истину о земле и мире, о звёздах и об их движении и скорости, то это ничуть не помешает нам получить обетованное блаженство» [23]. Понятно, что здесь нас интересует первый из указанных смыслов.

В своем искании истины человек может пройти мимо неё, увлекшись призрачным светом тех отражений и бликов, которые всегда сопровождают истину, но которые сами по себе не являются истинными, оставаясь не более чем призраками её. Человек проживает свою жизнь в иллюзиях: власть, карьера, деньги и сопутствующие им конкуренция, стяжание, подавление, борьба, которые воспринимаются человеком как самая настоящая реальность. Хотя собственно настоящая реальность как раз и заключается в отказе от вышеперечисленных иллюзий. Парадокс заключается в том, что человек воспринимает временные, по большому счету ирреальные вещи как реальные за счёт их уплотненности и объективации. И, напротив, самая духовная реальность воспринимается человеком как нечто призрачное и ненастоящее. И, таким образом, на самом деле человек принимает УТОПИЮ за ИСТИНУ. «Сказал Иисус: Когда вы рождаете это в себе, то, что вы имеете, спасёт вас. Если вы не имеете этого в себе, то, чего вы не имеете в себе, умертвит вас» (Евангелие от Фомы, 70).

Истина всегда прекрасна. Сила истины в том и состоит, что она сама по себе не требует доказательств, поскольку, будучи заложенной в сердце человека от времени его сотворения, принимается всем существом человека на веру. Но это происходит лишь в том случае, если человек проникнут светом божественного откровения.

По сути своей истина находится за пределами всякого рационализма и в этой связи совершенно свободна от притязаний развращенного недоверием и критицизмом разума. В свою очередь сила разума в том и состоит, чтобы признать приоритет

2 Св. Василий Великий — брат св. Григория Нисского, выдающийся представитель Каппадокийской школы православного богословия, IV век.

истины как абсолютного, универсального и неизменного начала. Разум может блуждать сколь угодно долго по лабиринтам своих заблуждений, пока не преклонит, наконец, колена перед святой в своём божественном свете и прозрачной в своей чистоте истиной. В этом и будет заключаться смысл и истинная победа человеческого разума.

Говорят, что «в споре рождается истина». Совсем наоборот, спор — это лучший из способов погубить истину. Человек, затевающий спор, равно как и человек, открывающий критическую сессию, главной целью имеет не открыть истину, а насадить свое мнение, и тем самым утвердить своё превосходство. В споре мы добиваемся победы и нас при этом волнует результат, и только результат, выражающийся в ниспровержении доводов противника. В борьбе одержанная победа свидетельствует лишь о силе одной из сторон, и может не иметь ничего общего с истиной. Борьба подавляет свободу, насаждает правила и законы сильной стороны, но не открывает путь к истине. Истина добывается лишь в свободе и откровении tbeios antroposl. Путь к истине будет короче, если мы научимся не препятствовать тем идеям, которые противоречат нашим убеждениям. Путь к истине лежит через гордое смирение, через принятие без отрицания, через духовное очищение. Путь к истине — это путь человека к Богу!

Полюбить Бога в его изолированности, оторванности от мира, от естественной жизни человека несложно, но вот любить Его гораздо сложнее, — для этого необходимо возлюбить человека. Допустив в свою жизнь божественное содержание, приняв в свою жизнь любовь, человек тем самым может обрести «сверхчеловеческие» силы и приобщиться к божественным энергиям. «Если пребудете во Мне и слова Мои в вас пребудут, то, чего ни пожелаете, просите, и будет вам» (Ин. 15, 7). Но пробуждение духовной жизни может приводить к дисгармонии с окружающей средой и духовно-совершенный человек может стать изгоем в современном ему обществе, являющимся ни чем иным как системным образованием бесчисленных структур. И наоборот: «Человек может быть в сравнительной гармонии с окружающем миром не потому, что он менее греховен и лучше, а потому, что в нём менее пробудилась духовная жизнь» [5, с. 118].

Дух не может ущемлять свободу, не может ограничивать ценностную направленность личности, не может (и не хочет) властвовать над душой или телом. Но может, вместе с тем, стать руководящим

1 Tbeios ап!гороз — богоподобных людей, лат.

органом души: воли, разума и сознания человека. Человек, познавая себя и своё бытие, тем самым познаёт себя в Боге и Бога в самом себе: «Ныне разумею отчасти, а тогда буду познавать, как познаю себя самого» (1 Кор. 13, 12). Спасение человека, его выход из пустыни небытия, из утопии, которую человек принимает за истину — в безусловном обращении человека к Богу. И в таком только обращении человек обретает истинную свободу и настоящую, а не иллюзорную силу духа.

Каждый из людей может быть причастен к истине, но, к сожалению, для большинства людей, отмеченных печатью глубокого и достоверного знания признание их истины всегда важнее, чем сама истина. «Не говоря уже просто о неспособности, к внутренней истине мешают приблизиться и другие недостатки, одним из которых является знание, приобретаемое с помощью внешних средств» [1, с. 43]. Парадокс заключается в том, что «я» верит только в то, что знает, а знает только то — во что верит. И, в результате, вполне практичный и рациональный современный человек отторгает те знания, которые не согласуются с его верой и не верит уже ни во что то, что противоречит его знаниям. Современный человек меньше всего похож на гениального в своей наивности ребенка2 и на тех «древних и блаженных» людей о которых говорил Платон, на тех людей, «которые были лучше нас и ближе к Богу».

Глубокий смысл Божьего Промысла в том и состоит, что к тому, о чём сказано в Новом Завете, человек должен прийти сам, самостоятельно, минуя много кривых дорог и окольных троп: «В тот день узнаете вы, что Я в Отце Моём, и вы во Мне, и Я в вас» (Ин. 14, 20). И тогда только и сможет человек через осознание божественной любви ступить на Путь истины и жизни. Но пока человек не постигнет вечный и непреходящий смысл Слова Божьего: «Сие заповедую вам, да любите друг друга» (Ин. 15, 17), и пока не будет человек осознанно следовать этому Слову, — не выдержит Путь истины и жизни грязных ног существа рабски поклоняющегося структуре.

Омыл ноги Иисус Христос своим ученикам перед своим восшествием на крест, потому как не рабы уже они более, но друзья: «Я уже не называю вас рабами, ибо раб не знает, что делает господин его; но я назвал вас друзьями, потому что сказал вам всё, что слышал от Отца Моего» (Ин. 15, 15). Истинный учитель — это отец и друг своим ученикам, его главная задача — «омыть ноги» ученикам,

2 Однако, похоже, что и дети сейчас уже рождаются насквозь пропитанные духом прагматизма.

чтобы снизошедшая на них благодать любви позволила им ступить на Путь истины и жизни и следовать по этому пути. «Да не смущается сердце ваше; веруйте в Бога и в Меня веруйте. В доме Отца Моего обителей много. <.> И когда пойду и приготовлю вам место, приду опять и возьму вас к Себе, чтобы вы были, где Я» (Ин. 14, 1-3).

Иисус Христос не боролся со злом. Борьба всегда предполагает насилие. Напротив. Он не только проповедовал истину (изначально исключающую зло) в словах Своих, но и утверждал её делами и жизнью Своей, каждым действием и шагом Своим, мученическим подвигом и воскресением Своим. Тело Христа — это тело всех людей земных, кровь Христа — это наша с вами кровь. Истязая тело ближнего и дальнего своего, надру-гаясь над своим телом мы продолжаем надругаться над телом Самого Христа; проливая кровь невинных жертв, мы проливаем кровь Самого Бога. Не в борьбе с «неверными» заключается смысл христианства, как считалось во времена крестовых походов. Подвиг христианства — в милосердии и всепрощении: «Любите врагов ваших, благословляйте проклинающих вас и молитесь за обижающих вас и гонящих вас, да будете сынами Отца вашего Небесного, ибо Он повелевает солнцу Своему восходить над злыми и добрыми и посылает дождь на праведных и неправедных. <.> Итак будьте совершенны, как совершенен Отец ваш Небесный» (Мф. 5: 44-45,48). Высший подвиг христианский — в божественной любви ко всему живому — в любви к ближнему своему, в умении быть милосердным ко всем без суда и разбора, быть способным к всепрощению, невзирая ни на какие обстоятельства и причины, что по сути своей и заключает в себе любовь к Самому Богу.

Не бороться со злом учил Иисус Христос, ведь любая борьба обязательно порождает новое зло, а учил он спасать людей от зла, не делая ничего иного кроме добра, но «добра» не «по закону», а добра по духу. Но беда человека в том и состоит, что приносить зло бывает много проще, чем творить добро: «.люди более возлюбили тьму, нежели свет, потому что дела их были злы; ибо всякий, делающий злое, ненавидит свет и не идёт к свету, чтобы не обличились дела его, потому что они злы, а поступающий по правде идёт к свету, дабы явны были дела его, потому что они в Боге содеяны» (Ин. 3, 19-21).

Многие ранние критики христианства упрекают Иисуса Христа в том, что он выбрал своих учеников из числа недалеких, полуграмотных, малообразованных людей. Почему, спрашивают они,

он не вручил основы своего учения, если оно действительно истинно, просвещенным и образованным умам того времени, тем же фарисеям, книжникам, обладавшим широкими познаниями? Ответ простой. Чистая абсолютная истина в семенах своих может взойти только на такой же чистой почве. Только простой человек, не отравленный ещё заразой критицизма (уже тогда властвующей над умами широко образованных людей), догматизма и неверия, только простой человек не утерял ещё способность удивляться, ту способность, которая является основой творческого постижения истины. Иисус знал кому следует передать святую истину — только тем, которые способны её воспринять, способны интуитивно осознать её значимость, и, безусловно принять «веру, действующую любовью» (Гал. 5, 6). В качестве учеников Иисусу нужны были люди, которые, подобно детям не потеряли ещё способность к святому и радостному удивлению. И Иисус нашел таких людей, учеников и продолжателей своих — в числе простых тружеников, в числе людей, не отягощенных гордыней «академического» знания, среди людей, не отравленных ещё горькими плодами власти, и острота зрения которых не притупилась ещё от блеска золота и серебра. Знал Иисус. Только такие люди, по детски «наивные» и духовно чистые, могли почувствовать и принять всю красоту истины, которую он нёс Словом Своим: «Иисус, призвав дитя, поставил его среди них и сказал: истинно говорю вам, если не обратитесь и не будете как дети не войдете в Царствие Небесное» (Мф. 18: 2-3).

Сын человеческий, Он хорошо знал природу людей и ясно видел впереди себя. Двенадцать учеников оставил после себя Иисус Христос, а сегодня примерно каждый седьмой человек на земле называет себя христианином — последователем Христа. Конечно, среди тех, кто считает себя христианами, есть разные люди, многие из которых мало следуют великому Учению. Помня завет Спасителя: «Не судите, и несудимые будете», не станем ни обсуждать, ни осуждать таких людей, напомнив лишь одно: «каждая тварь Богу угодна». Но так же, как и две тысячи лет назад, истинными продолжателями божественного творчества остаются люди простые, скромные, милосердные, люди с душой открытой для любви и творчества, способные со святым удивлением принимать благодатный Свет Истины.

Истину человек получает в Божественном Слове, из уст Самого Бога, на то и есть «замысел Божий о человеке». Христианский подвиг в том и состоит, чтобы, познав истину, не только

переживать её в самом себе и тем самым жить и наслаждаться ею, но и нести её дальше, тем самым, утверждая её в душе других людей. И поручил Иисус Христос апостолам своим: «Итак идите, научите все народы, уча их соблюдать всё, что Я поведал вам.» (Мф. 28, 19-20). «Заповедь новую даю вам, да любите друг друга; как Я возлюбил вас, так и вы да любите друг друга. По тому узнают все, что Вы мои ученики, если будете иметь любовь между собою» (Ин. 13, 34-35). Такое же поручение получил в откровении и Апостол Павел.

Чему же учил Павел, что же он проповедовал? Апостол Павел, равно как и все другие ученики Христа, проповедовал любовь, любовь, выше которой нет ничего на свете, «любовь, которая есть совокупность совершенства» (Кол. 3, 14), любовь без которой даже вера слаба, а познание бессильно, любовь, без которой все дела человеческие не имеют никакого смысла, а дарования никакого значения: «Если я говорю языками человеческими и ангельскими, а любви не имею, то я медь звенящая или кимвал звучащий. Если имею дар пророчества, и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имея любви, — то я ничто. И если я раздам всё имение моё и отдам тело моё на сожжение, а любви не имею, нет мне в том никакой пользы» (1 Кор. 13, 1-8).

Итак, путь, указуемый человеку Богом, — это путь любви, дорога же, навязываемая человеку структурой — это дорога рабства. Но путь любви усыпан каменьями, и идти по нему совсем непросто и пока не каждый человек готов к такому подвигу. Структура же позаботиться о том, чтобы дорога рабства была укатана асфальтом. И тогда сомнения возникают далеко не только у одного Фомы: «Господи! Не знаем куда идешь; и как можем знать путь? Иисус сказал ему: Я есмь путь и истина и жизнь; никто не приходит к Отцу, как только через Меня» (Ин. 14, 5-6). Каждый человек должен пройти путь Иисуса Христа, — свой собственный путь, усыпанный каменьями, пронести свой крест и взойти на свою Голгофу. И тогда откроется человеку божественный свет во всей своей необозримой и беспредельной красоте — об этом хорошо знали святые подвижники: и Сергий Радонежский, и Серафим Саровский и многие другие. И тогда постигнет человек Истину, которая есть любовь Самого Бога к человеку, отдавшему Богу свою человеческую любовь. И тогда обретёт человек жизнь истинную — жизнь с Богом и в Боге. Это и есть путь человека в его Богочеловеческом становлении — путь в вечную жизнь: «Ибо так возлюбил Бог мир, что отдал Сына Своего Единородного,

дабы всякий верующий в Него, не погиб, но имел жизнь вечную» (Ин. 3, 16).

Ну а что же гладкая, укатанная асфальтом дорога, указуемая структурой? А дорога эта обрывается пропастью безвременья, — безвременья в рабстве и «преходящее существование человека. утрачивает действительность и, обращаясь в ложь, проявляется лишь сплошным бессмыслием и диким безобразием всякого рода призраков, наваждений и кошмаров» [2, с. 408]. И для человека продолжаются «танталовы муки». Человечество в состоянии превратить мир в пустыню, так же, как и сделать из пустыни райский сад. «Пустыня растёт, — возопил Ницше, — горе тем, кто несёт в себе пустыню!». Однако! Именно в пустыне человек только и способен понять всю прелесть оазиса. А может быть, человек специально создает вокруг себя пустыню, чтобы получить возможность лишь иногда насладиться оазисом? Вмешается ли Бог в этот процесс? Или он предоставит Своему «образу и подобию» самостоятельно избрать свой путь — путь сквозь пустыню или путь через райские кущи?

Может ли человек самостоятельно избрать один из возможных путей, или этот выбор уже предрешён? «Всякая религия, — утверждает П. Бакунин, — есть только вечная легенда о неразрывной связи конечного с бесконечным, и о действительном присутствии вечного смысла истины в мелькающем мгновении всего преходящего. А потому, и временное, преходящее существование человека, имея бесконечное значение, должно быть действительным осуществлением Божьей правды на земле» [там же]. И это последнее собственно и составляет смысл человеческого бытия.

Тексты Нового Завета убеждают в том, что наступит, наконец, время, когда освещённый светом истины человек обретёт, наконец, любовь, которая «долготерпит, милосердствует,. не завидует,. не превозносится, не гордится, не бесчинствует, не ищет своего, не раздражается, не мыслит зла, не радуется неправде.» (1 Кор. 13, 4-6). И тогда человек «сора-дуется истине» (1 Кор. 13,6), увидит всю неприглядность того, что им содеяно, увидев, — ужаснется, а ужаснувшись, — прозреет; и выберет единственно верный путь — путь, который приведёт человека к обретению его богочеловеческой природы.

Путь к богочеловечеству

Замысел Божий о человеке, есть не что иное, как призвание человека к совершенной нравственности и созидательному творчеству. «Человек, — утверждает Н.А. Бердяев, — был создан для того,

чтобы стать в свою очередь творцом. Он признан к творческой работе в мире, он продолжает творение мира. Творчество представляет собой полную противоположность эволюции. Эволюция есть детерминизм, следствие. Творчество же есть свобода, примордиальный акт. Мир не перестал твориться, он не завершен: творение продолжается» [4, с. 87]. И через творчество человека в мире, становится возможным приобщение человека к Богу, раскрытие в человеке того «образа и подобия», которое было вложено в него Самим Творцом. Грехопадение размыло этот образ, исказило его, и человеку вновь и вновь приходится обретать в своем сознании этот забытый им образ, обретать свой человеческий лик, а творческий путь человека, согласный с его дарованиями — это и есть раскрытие Божьего образа в человеке, раскрытие образа Самого Творца. Иоанн Лествичник указывает: «Некоторые, по непостижимому Божию промыслу, получили духовные дарования прежде трудов; другие в самих трудах, иные после трудов, а некоторые уже при смерти» (Сл. 26, 88) [17, с. 301].

В блистательном труде Н.А. Бердяева «О назначении человека. Опыт парадоксальной этики» (1931) мы обнаруживаем гениальное изобретение автора — парадоксальную этику творчества — новую этику будущего. Бердяев выделяет три этики: этику закона, этику искупления и этику творчества. Этика закона — это формальная и нормативная этика греховного человечества, она не знает ценности личности, «она основана на подчинении человека нормам, для неё не существует человеческой индивидуальности», она отражает «идею абстрактного добра». Этика закона — это власть нормы, и как любая власть, она подавляет личность, нивелируя индивидуальность. Но парадокс в том, что личность, как таковая, как «парадоксальное сочетание конечного и бесконечного» не может иметь своей онтологии, своего бытия, не может личность всецело раскрыться под каким-либо бременем. Не об этом ли говорит св. Апостол Павел: «Закон же пришёл после и таким образом умножилось преступление...» (Рим. 5, 20). Если хорошенько поразмыслить, то можно понять, что русская поговорка «закон, что дышло, куда повернул, туда и вышло», отражает самую суть этики закона. В свою очередь, божественная воля не может подавлять человека, воля Творца может только возвышать, и «этика искупления исходит из живого человеческого существа, а не из абстрактной идеи добра» [4, с. 87].

По мысли Бердяева, в этике искупления при всей её значимости и глубине не учитывается один важнейший фактор: «Христос пришёл не судить,

а спасать. Мир же прежде любит суд и нуждается в суде и плохо понимает спасение, хотя нуждается в нём более всего. Абсолютное откровение Евангелия о Царстве Божьем невместимо ни в какие социальные и исторические формы, всегда относительные и временные. Правда духовной жизни невместима в жизнь природную» [5, с. 420]. В отличии от Ветхого завета, Евангелие нацелено прежде всего не на разрешение жизненных, природных задач, сколько заботится «об излечении и перерождении ткани души» [там же, с. 421]. Личность человека-созидателя уникальна, он «забывает о спасении, он думает о ценностях сверхчеловеческих» [там же, с. 427], а творчество, в свою очередь, «означает переход души в иной план бытия. И душа может жить одновременно в разных планах бытия, может быть на высоте и в низинах, может дерзновенно творить и смиренно каяться. Но творчество во всех сферах, и в сфере чисто моральной, ибо есть моральное творчество, говорит о том начале человека, на котором может быть построена иная этика, чем этика закона и этика искупления» [там же, с. 428].

Сопоставление, вернее противопоставление, и даже столкновение этики закона и этики творчества позволяет Бердяеву сделать следующий важнейший вывод: «Только этика творчества может победить искалечение и иссушение человеческой души отвлеченной добродетелью, отвлеченной идеей, превращенной в норму и правила. Идеи правды, истины, красоты должны перестать быть нормами и правилами жизни и стать энергиями жизни, внутренним, творческим огнём в человеке» [там же, с. 435].

Необходимость новой этики, — парадоксальной этики творчества, Н.А. Бердяев видит в том, что в нравственной жизни человечества появились новые факторы, «которые приобретают небывалую до сих пор силу» [там же, с. 455]. Во-первых: «Человек полюбил свободу больше, чем любил её прежде, и требует свободы с необычайной настойчивостью» [там же, с. 456]. Свобода о которой говорит здесь Бердяев, не есть вседозволенность, а наоборот, свобода есть высочайшая ответственность. Ведь «образ Божий» в человеке, составляющий его природу, — это осознание того, что не все дозволено (об этом говорил Ап. Павел), ведь в отя-гощённом грехом человеке вседозволенность — это и есть бесчеловечность, а насаждение вседозволенности — это лучший способ формирования нравственно и творчески ущербных монстров. Во-вторых: современный «человек жаждет творить более, чем прежде, он хочет религиозно оправдать

и осмыслить своё творчество. Он не выносит уже внутреннего и внешнего насилия над своим творческим инстинктом» [там же]. И с этим также трудно не согласиться. Несмотря на продолжающие действовать в современном человеке «инстинкты рабства, жестокости» и «творческого бессилия», он, вместе с тем всё более и более осознает и распознает в себе божественные основы человечности и творческости. И поэтому, утверждает Бердяев, «новая этика может быть лишь этикой свободы, сострадания и творчества» [там же]. Пафос этих идей Бердяева особенно усиливается тогда, когда он говорит, что этика искупления — это есть этика Христа распятого, а этика творчества — это этика Христа воскресшего. А не об этом ли говорил Ап. Павел: «Итак, если вы воскресли со Христом, то ищите горнего, где Христос сидит одесную Бога; о горнем помышляйте, а не о земном. Ибо вы умерли, и жизнь ваша сокрыта со Христом в Боге. Когда же явится Христос, жизнь ваша, тогда и вы явитесь с Ним во славе» (1 Кор.3: 1-4).

По Бердяеву, религиозное творчество приведёт человека к концу искупления, «к конечному Исходу мировой жизни и явлению Христа грядущего, Христа мощного и прославленного» [7, с. 335]. «Правда и красота не могут восторжествовать в плоскости мира, в широком поле родовой жизни, они возносятся на крест и лишь через мистерию распятия воскресает роза мировой жизни» [там же, с. 336]. В этих словах Бердяева, которыми он завершает книгу «Смысл творчества», скрыта ещё тайна парадоксальной этики творчества, которую он позже приоткроет уже в книге «О назначении человека».

Со времен Платона принято рассматривать творчество как создание нового, раньше не бывшего. Ни философия творчества, равно как и современная психология не продвинулись дальше этой концептуальной основы. Но Бердяев и в этом вопросе как всегда оригинален: «Неверно думать, что культ творчества есть культ новизны и будущего. Подлинное творчество обращено не к старому и не к новому, а к вечному» [5, с. 454]. Таким образом, Бердяев идёт дальше Платона, утверждая, что подлинное творчество это не просто создание нового, а лишь только то, что направлено в вечность. Причём, «творческая духовная жизнь не есть движение на плоскости, это — движение вертикальное, ввысь и вглубь» [7, с. 335], а новым и вечным в этом движении, которое пока не видит поверхностное сознание, привыкшее отслеживать лишь плоскостное движение, «является стремление к свободе, состраданию и творчеству» [5,

с. 456]. Именно в этике творчества видит Бердяев преодоление главной трагедии творчества, которое заключается в том, что само творчество «хочет вечности», но вынуждено создавать временное, тленное, создавать «культуру во времени». Путь преодоления этого противоречия, по Бердяеву, лежит через этику творчества, через реальное творчество любви, которое не может быть иначе, как через наполнение творческой души положительным, божественным содержанием. Только с Богом и в Боге творчество может преодолеть недостатки объективации и стать поистине настоящим, созидательными творчеством, к которому собственно и предназначал Творец человека.

Творчество, по Бердяеву, есть изживание человеком первородного греха, и наоборот: «В царстве антихриста гений будет уже невозможен. И ослабление гениальности в человеческой культуре есть признак того, что это бездарное меоническое царство близится» [6, с. 194]. И никакая этика закона, никакая мораль, никакие социальные преобразования и никакие революции здесь не смогут ничем помочь. Только созидательный творческий труд в сочетании с нравственностью и любовью, сможет излечить человека от греха и вновь привести его к обретению богочеловеческой природы, только это и сможет преобразить человека в богочеловека.

«Человек, — пишет Бердяев, — заключает в себе творческую энергию добра». Нетрудно понять, что мысль эта принципиально отличается от императива Канта, где самодовлеющим и абсолютным регулятором человеческих отношений выступает мёртвый и безжизненный «долг» или «нравственный закон», заложенный в человеке по мысли Канта от природы, и который так поражал воображение Канта наряду со звёздным небом. Человек творит добро не потому, что он поставил перед собой целью осуществить добро. Такое добро уже и не добро вовсе. И «не имеет нравственной цены то, что совершается из страха.» [5, с. 431], равно как и то, что делается лишь в ожидании вознаграждения. Человек осуществляет добро «потому что он добр или добродетелен, т.е. заключает в себе творческую энергию добра» [там же, с. 444]. Но если нравственная жизнь человека будет слагаться в соответствии с установленной нормой, то такое нормативное, нормированное, нежизненное добро может стать источником глубоких духовных и социальных потрясений.

Любая социальная революция всегда совершается под флагом нормативного добра, но мы на собственном опыте очень хорошо знаем, чем в итоге заканчиваются все революции. По Бердяеву:

«Нравственная жизнь должна складываться не по цели и норме, а по образу и творческому излучению. Красота же есть образ творческой энергии, излучающейся на весь мир и преображающей мир» [там же, с. 445]. Вспомним святых, которые имели духовный опыт божественного откровения, где находили они «красоту несказанную», об этом говорил и св. Бл. Августин и наши св. преп. Сергий Радонежский, и св. Серафим Саровский, и мы не можем и не вправе оспаривать этот духовный опыт лишь на том основании, что сами такового не имели.

Нелишним здесь будет вспомнить и «муки творчества» гениальных людей, которые они никогда бы не променяли на серое и бесцветное существование, пусть даже блистающее всеми переливами «посюсторонней» красивости, так умиляющей толпу. Николай Александрович Бердяев тысячу раз прав, когда утверждает, «что в основе жизни лежит энергия, а не закон» [там же, с. 430]. В этике творчества «свобода означает не принятие закона добра, а индивидуальное творчество добра и ценности» [там же, с. 429], а это и есть ни что иное, как сама духовная, творческая жизнь, без которой вообще трудно представить себе сам смысл человеческой жизни. Приведем здесь один из фрагментов, в котором заложена сама соль учения Н.А. Бердяева о парадоксальной этике творчества: «Для этики творчества борьба со злом происходит не столько пресечением и уничтожением зла (основной принцип этики закона — С.Ч.), сколько творческим осуществлением добра и творческим преображением злого в доброе (основной принцип этики творчества — С.Ч.). Этика закона есть этика конечного, для неё мир есть замкнутый порядок, из которого никуда нельзя прорваться. Этика творчества есть этика бесконечного, для нее мир раскрыт и пластичен, раскрыты бесконечные горизонты и возможен прорыв к другим мирам. Этика творчества преодолевает кошмар конечного, кошмар порядка жизни, из которого никуда нельзя вырваться» [там же, с. 430]

Исходя из представления об индивидуальности каждой человеческой личности, и иерархии природных и духовных дарований, можно утверждать, что человек природный, равно как и человек духовный имеют своих выдающихся представителей, составляющих высшую ступень соответствующей иерархии и оставивших свой след в истории развитии человеческой цивилизации и культуры. В высшей иерархии человека природного — можно выделить образы вождя и героя и изобретателя. Точно также в высшей иерархии человека духовного, выделяются два типа: нравственный гений — святость

и творческий гений — гениальность. Именно эти два человеческих типа более всего подходят под определение человека, начертанного в первой главе Книги бытия — «по образу» и «по подобию». Вообще, если бы мы не имели среди людей примеров святости и гениальности, то человека с трудом можно было бы заподозрить в наличии у него тех начал, которые мы определяем как «образ и подобие».

В человеке, — утверждает Бердяев, — «есть дырочка, просверленная в бесконечность» [там же, с. 453], и потому среди людей всегда находятся нравственные гении и творческие гении, для которых делом жизни становится найти и приоткрыть эту творческую в себе дырочку в бесконечность, и, несмотря на все запреты «средне-нормального и средне-общего сознания», взять на себя полную ответственность за творческое осуществление в мире добра, за нелегкое дело преображения злого в доброе, и таким образом приобщиться к делу Божественного миротворения, помогая другим людям обрести от Бога дарованные каждому из них дары истины, любви и красоты. Миссия «специальных людей»1 — нравственных гениев и гениев творческих — это общее дело духовного возрождения человека и открытия всем другим людям тайны обнаружения в каждом из них духовных дарований, т.е. настоящего обретения человеком «образа и подобия» Творца.

Павел Флоренский утверждал, что «знание рода есть необходимое условие для сознания себя связанным с миром и культурой, со всем прошлым человечества.» [41, с. 502]. По Флоренскому, «цель физического рода — гений, после которого род пресекается» [там же, с. 504]. В свою очередь, «духовный род», в котором объединяются духовная энергия и начала духовной жизни также имеет свою «цель в гении, наиболее совершенно выразившим родовую идею» [там же]. Таким образом, творческий гений — гениальность, так же как и нравственный гений — святость есть духовные вершины человеческого рода, высшие проявления духа человека, как особого рода сущего. В истории народов мы найдём не так много людей, обладавших в равной мере гением нравственным (святость) и гением творческим (гениальность). Лучше сказать — таких людей единицы. Но абсолютным образцом и высшим идеалом такого сочетания следует признать человеческую личность Иисуса Христа.

1 «Специальные люди» — так русский художник А.А. Иванов, автор картины «Явление Христа народу», называл людей, избранных к созидательному творчеству.

Так же как среди серой каменной россыпи выделяются и обращают на себя внимание белый и черный камушки, так же как среди однородной зеленеющей массы мы сразу замечаем радужно яркие цвета распустившихся бутонов, так же как среди мириадов звезд на небе мы выделяем наиболее ярко сияющие из них, так и среди множества обыкновенных людей мы замечаем святого и гения. Мы не можем не обратить на них внимания, мы выделяем их и начинаем пристально вглядываться в них так же, как и рассматриваем ярчайшую в небе звезду. Природа святых и гениев световая. Все они носители Божественного света — это своеобразные световые корпускулы, создающие мощную световую волну. Они освещают человеческую жизнь, через их подвиги и труды человечество прозревает, вбирает в себя свет бытия, постигает трансцендентные тайны божественного света. И если к этому приходят лишь единицы — это не повод отвергать такую возможность для всех других. Если принять тезис о том, что «сохранение мира является непрекращающимся творением (creatio continua) со стороны Бога» [40, с. 94], то именно святых и гениев следует считать теми людьми, благодаря которым, прежде всего и осуществляется творческий процесс преображения человеческого духа на пути к богочеловечеству.

Под творческим гением понимается «система таких личностных атрибутов (воля к гениальности) и духовных признаков (творческий дар и назначение), благодаря становлению которых в индивидуальной творческой деятельности, личность обнаруживает, осознаёт и принимает на себя назначение (предназначение) своё и вносит во всеобщую духовную культуру свою личностную волю и духовную глубину. Гениальность становится проявленной и человек реализуется как гений. Личность становится способной создавать принципиально новые, оригинальные творения, рождать универсальные творческие идеи, имеющие признаки абсолютной новизны и самой-себя-реализации, создавать такие продукты индивидуальной творческой деятельности, которые со временем приобретают значение идеалов, составляют непреходящую в веках ценность для человеческого рода и способствуют преображению человеческого духа в идеях любви, истины и красоты» [35, с. 85]. В свою очередь, нравственный гений, святой — это творец. Он творит добро и тем самым всем своим житием продвигает в мире изначальную, божественную по своей природе идею безусловной любви. Своей жизнью он являет нравственные законы абсолютного добра и даёт образцы истинной человечности,

достойные подражания. Святой безусловно и беспредельно любит Бога, святой любит себя только в Боге и этот великий дар безусловной любви он переносит не только на ближних своих, но и вообще на всё живое.

Читаем жития святых, проживавших в лесах или иных уединенных местах, населенных дикими и опасными для человека животными, и видим, что дикие звери не только не приносили вреда святым людям, но совершенно спокойно соседствовали рядом с ними и даже питались из их рук. Святые не были дрессировщиками, они не знали «звериного языка» и не обладали специальными способностями, позволявшими им защищаться от диких животных. Всё гораздо проще, им не к чему было защищаться, и нечего было им бояться, ведь Дух Святой снизошел на них, а всё живое не только подвластно, но и любезно Духу.

Высочайшая ответственность ложится на человека причастного уже к божественному откровению, в какой бы форме это откровение ни проявлялось: в форме нравственного гения — святости или в форме творческого гения — гениальности. Такой человек уже не хочет, права не имеет, да и не может уже мыслить, делать и жить иначе того, что предустановленно для него в связи с этой причастностью. Путь людей причастных к божественному откровению наполнен не только счастьем, радостью и восторгом, но он одновременно и трагичен. Вспомним, что из двенадцати апостолов Иисуса Христа только св. апостол Иоанн умер своей смертью, остальные одиннадцать, а с ними и св. апостол Павел погибли в страшных мучениях, разделив участь своего Учителя. В последующие после апостолов времена множество христиан смело шли на смерть, защищая святую веру. Они знали, на что идут, но не боялись смерти и шли к своему Христу. Святые мученики всей жизнью своей утверждали силу христианской веры, но это было бы невозможно, если бы они не знали истины, данной им посредством откровения. Мы также помним имена многих гениальных людей, которые совершенно меняли свою жизнь, проникнувшись знанием божественной истины. По этому поводу следует вспомнить имена и трагические судьбы Блеза Паскаля, Николая Васильевича Гоголя, Льва Николаевича Толстого и многих других. Но скольких имен мы ещё не знаем, и сколько судеб остаются нам неизвестными?

Природный человек, подчинённый в своём бытии (сводящемуся к существованию и продолжению рода — см. табл.1) низшим стихиям, не несёт ещё в душе своей избрание Божие. Он в него не

верит, а потому не понимает и, соответственно, не принимает, и душа его остаётся закрытой для принятия божественного откровения. Напротив, духовный человек, проникнувшийся Словом божественного откровения, уже не может отринуть от себя ответственность совершенной нравственности и созидательного творчества — ответственности перед Богом, перед самим собой и перед ближними. Высока ответственность таких людей перед Богом, перед миром, перед ближними и перед самими собой, необычны и судьбы этих людей, но велика и Божия любовь, простирающаяся над каждым человеком и над всем миром. «Не вы меня избрали, — говорит Иисус Христос своим ученикам, — а я вас избрал и поставил вас, чтобы вы шли и приносили плод, и чтобы плод ваш пребывал, дабы чего не попросите от Отца во имя Моё, Он дал вам» (Ин. 15, 16).

В своей книге «Смысл творчества» (1916) на основе сопоставления явлений святости и гениальности, Н. А. Бердяев ставит и развивает идею о «религиозной природе гениальности» и делает вывод, что «потенция. гениальности, как и потенция святости, есть у всякого образа и подобия Божия», а гениальность сама по себе не менее достойный, чем святость, путь человека к Богу. Вот что пишет Н. А. Бердяев, аргументируя идею о религиозном смысле гениальности: «И культ святости должен быть дополнен культом гениальности, ибо на пути гениальности совершается жертвенный подвиг и творческие экстазы на этом пути не менее религиозны, чем экстазы святости. Переход к творческой религиозной эпохе прежде всего должен привести к осознанию религиозной природы гениальности. Не только святость, но и гениальность есть путь. И если не всем дана гениальность, то и не всем дана святость. Потенция же гениальности, как и потенция святости, есть у всякого образа и подобия Божьего. Творец предназначал человека к гениальности. <.> Святость не единственный дар Божий и не единственный путь к Богу. Дары Божьи бесконечно многообразны, многообразны пути Божьи, и в доме Отца обителей много» [7, с. 183-184].

Большинство оппонентов, незамедлительно высказавшиеся на «Смысл творчества» Бердяева, не приняли его идею соотношения святости и гениальности, особенно в той её части, где автор проводит свою линию на примере святости преп. Серафима Саровского и гениальности Александра Сергеевича Пушкина [там же]. Главная мысль Бердяева не в том, чтобы противопоставить святость и гениальность, как это понял, например

В. В. Зеньковский [8], а наоборот, сблизить эти феномены: «Новое сознание творческой эпохи должно признать в сфере психологической равноценность совершенства познавательного и эстетического совершенству нравственному и в сфере мистической, равноценность гениальности и святости» [там же, с. 185]. «Для божественных целей мира, — утверждает Бердяев, — гениальность Пушкина также нужна, как и святость Серафима» [там же, с. 179]. И далее: «К пути гениальности человек бывает так же избран и предназначен, как к пути святости. Есть обречённость гениальности, как и обречённость святости» [там же].

По сути дела, в этих словах Бердяева звучит простая и ясная мысль, что святость Серафима, так же как гениальность Пушкина есть дар Божий, от которого ни тот и ни другой просто не могли отказаться, и каждый из них шёл по этому своему пути в соответствии с определенным каждому из них божественным назначением. Именно об этом проповедует в Евангелии Апостол Павел: «Не хочу оставлять вас, братия, в неведении и о дарах духовных. Дары различны, но дух один и тот же; и служения различны, а Бог один и тот же; и действия различны, а Бог один и тот же, производящий всё во всех. Но каждому даётся проявление духа на пользу. Одному дается Духом слово мудрости, другому слово знания, тем же Духом; иному вера тем же Духом; иному дары исцеления, тем же Духом; иному чудотворения, иному пророчество, иному различение духов, иному разные языки, иному истолкование языков» (1 Кор. 12, 1, 4-10). Но для того, чтобы человек не зарывал эти дары в землю, а в трудах своих создавал духовные ценности для себя и для других людей, дух человеческий должен пробудиться в любви и получить тем самым импульс духовного становления.

В книге «Философия свободного духа» (19271928) Бердяев вновь ставит вопрос о религиозном смысле гениальности в связи с религиозным оправданием творчества, которое, в свою очередь, есть ответ человека на призыв Бога: «Религиозный смысл гениальности, как высшего проявления человеческого творчества, остаётся нераскрытым. Что означает для христианского сознания существование наряду со святыми, с подвижниками, со спасающими свою душу — гениев, поэтов, художников, философов, учёных, реформаторов, изобретателей, людей, занятых прежде всего творчеством? От этого вопроса нельзя так легко отмахнуться, сказав, что христианство совсем не отрицает науки, философии, искусства, общественной жизни и пр. Вопрос этот несоизмеримо более глубок, этот

вопрос затрагивает самую глубину метафизики христианства, его догматического сознания. Есть ли творческое вдохновение положительный духовный опыт, обнаружение положительного призвания человека? Ждет ли Бог от человека творчества, творческого подвига? Творчество не может только попускаться или извиняться, оно должно положительно религиозно оправдываться. <.> Сотворить что-нибудь в жизни может лишь тот человек, который предмет своего творчества поставил выше самого себя, истину предпочел себе. Это — духовная аксиома. Поэт может быть очень грешным человеком и может низко падать, но в момент поэтического вдохновения, в момент подлинного творческого горения он возвышается над своей низостью, он преодолевает себя. <.>. Творчество религиозно оправданно и осмысленно, если в творческом вдохновении, в творческом подъеме человек отвечает на Божий призыв, на Божье требование, чтобы человек творил, соучаствуя в Божьем творчестве. <.> Богу мало того, чтобы человек спасал свою душу от греха. Ему нужно, чтобы человек в положительном раскрытии своей природы обнаружил творческую любовь к Богу. Но Бог не может желать унижения человека. Подлинное творчество никогда не может быть творчеством во имя своё, во имя человеческое. Подлинное творчество всегда есть творчество во имя того, что выше человека, во имя Божье, хотя бы имя Божье для человеческого сознания было прикрыто истиной, красотой, справедливостью и пр. Творчество жертвенно по своей природе, и судьба творческого гения в мире — трагическая судьба» [10, с. 225-228].

Таким образом, мы видим, что чем дальше, тем больше Бердяев сближает понятия святости и гениальности, выделяя в них всё больше и больше общих духовных признаков. «Существует естественная иерархия духовных организаций, естественная иерархия духовных дарований» [там же, с. 21], а высшими носителями этих дарований являются святые и гении, в которых в наивысшей степени обнаруживается богоподобие человека. И, таким образом, «универсальные по своей природе» святость и гениальность есть два обнаружения и проявления «высшей духовной природы человека» [6, с. 193]. В статье «Основы религиозной философии» (1930), содержащей в себе прекрасный синтез идей Н.А. Бердяева, он пишет: «Святые и гении — высшая человеческая природа. Святость и гениальность и сходны, и противоположны. Сходны эти вершины в том, что и там и здесь обнаруживается целостная природа человека, действует целостный дух. И святость, и гениальность

есть качествование всего человека, есть направленность всего его духа, а не специфированный дар, не специфированная функция человека. И в святости, и в гениальности есть неприспособленность к миру сему и его требованиям» [6, с. 193]. С чувством горечи автор говорит о том, что во все времена «духовно значительные люди были духовно одиноки. Страшно одинок, трагически одинок был гений, творческий зачинатель». И одиночество духовно одаренных людей было обусловлено тем, что до сих пор не было и нет «религиозного сознания о том, что гений посланник небес» и преодолеть это противоречие возможно будет лишь через «христианское возрождение, которое будет творческим». В статье «Спасение и творчество» (1926) Бердяев высказывает следующую важнейшую мысль: «Творческое церковное возрождение пойдет и от движения в миру, в культуре, от накопившихся в миру творческих религиозных энергий. Мы должны более верить, что Христос действует в своем духовном человеческом роде, не оставляет его, хотя бы действие это было для нас незримо» [8, с. 44]. Вспомним, что именно об этом говорил Апостол Павел: «и уже не я живу, но живёт во мне Христос» (Гал. 2, 20).

Итак, нравственные гении и творческие гении представляют собой высшую ступень развития духовного человека, и каждый из них несёт назначение своё так же, как Иисус нёс свой крест. Так же как и подвиг святого, творчество гения не только направлено в вечность, но и корнями своими исходит из вечности. Так же, как и святость, гениальность есть подвиг, жертвенность, трагизм, а судьбы гениальных людей [37] — лучшее подтверждение этому тезису. Гении обладают пророческим даром, — они прозревают в будущее. «И так, по данной нам благодати, имеем различные дарования, то имеешь ли пророчество, пророчествуй по мере веры» (Рим. 12, 6). Святые могут и не быть пророками, их откровения могут не простираться за сферу наличного бытия, но через эту актуальность, освещённую божественной любовью, они прозревают вечность.

Творческая деятельность гения направлена на решение вечных вопросов бытия и сама его творческая жизнь выходит тем самым за пределы времени и приобретает характер вневременности. Таким образом, о гении sub specie aetemitatis1 следует говорить в следующих трёх смыслах: 1) «универсальная апперцепция», которой гений обладает от природы, придаёт всем его переживаниям

1 Sub specie aeternitatis — с точки зрения вечности, лат.

высочайшую ценность, которая сама-в-себе не есть уже что-то преходящее, временное, что и налагает печать вечного и нетленного на творения гениального человека; 2) «произведения творчества гения живут вечно», и они «не связаны ни в каком отношении со временем, ни с тем временем, которое совпадает с его существованием, ни с тем, которое предшествовало или следует за этим временем»; 3) появление гения не является, как это принято думать, продуктом определенной эпохи, скорее наоборот, именно гений определяет не только направленность и характер, но значение в истории человечества той эпохи, которая отмечена печатью его творчества [11].

«Гениальная личность, — пишет С.Н. Трубецкой, — обладает в высшей степени способностью воздействовать на внешние влияния и условия; она вносит в свою среду нечто такое, что она от неё не заимствует, и притом — нечто значительное, нечто такое, что само определяет собою историю в каком-либо отношении. Гений не объясняется без исторических условий, среди которых он действует и развивается, но вся особенность его состоит в том, что он не объясняется из них одних. Отсюда — обычное одиночество и непонятность гения, трагедия его жизни; отсюда и то невольное изумление, которое он возбуждает, как пришелец из другого мира: то новое, что он приносит с собою, является странным, неслыханным и чудесным, поскольку он как бы творит это новое, и никто не знает, откуда он его берёт» [30, с. 404].

Поистине, гениальность и есть та свобода, Богом дарованная человеку при сотворении, — это Божий дар, который не имеет ничего общего с порожденным гордыней разумом (ratio). Вера гениального человека в свое дело, в свой путь, в свое назначение, наконец, это есть собственно вера религиозная, потому как иной веры не бывает и быть не может. Всё остальное, основывающееся на знаниях является лишь убеждением, внушенным нам разумом, в свою очередь находящимся в рабском подчинении у слепой необходимости. А без неё, без веры, гений просто не может осуществиться, без веры невозможно становление гения. И эта его вера имеет те самые истоки, те самые основания, о которых говорилось выше. И как бы сам гениальный человек к этому не относился, его вера, на которой и зиждется его гений, не может в сущности своей иметь никаких других истоков, кроме как обозначенных Божьей волей, которая в творческой жизни гения являет себя как творческий дар и предназначение.

Провести четкую грань между гениальностью и святостью бывает очень сложно. А может быть

и не стоит пытаться искусственно разводить эти понятия, а, напротив, посредством изучения опыта духовной жизни, как святых, так и гениев постараться приоткрыть завесу с той тайны, которую мы называем Божьим даром?

Святость и гениальность — это есть явления одного порядка, одной природы, а святой и гений — это специальные люди1, носители света и слова, — Богом назначенные на дело духовного преображения человеческого рода, а путь святости и путь гениальности есть путь человечества к бо-гочеловечеству. Но если мы пока еще редко можем видеть сочетание гениальности и святости в личности одного человека, то это значит лишь только одно, — что путь к этому очень долгий и предельно непростой, но путь этот ясно обозначен всей историей духовного становления человеческого рода. И если каждый человек, как личность способен будет пробудить дремлющий в нём нравственный и творческий дух, дарованный каждому человеку от самого сотворения, то тогда и настанет день, о котором говорил св. Апостол Павел: «Сам же Бог мира да освятит вас во всей полноте, и ваш дух и душа и тело во всей целости да сохранится без порока в пришествие Господа нашего Иисуса Христа» (1 Фес. 5, 23).

Опыт творческой жизни гения, равно как и опыт духовной жизни святого есть достояние духовной культуры человека. И опыт этот имеет не только познавательное значение, но и, прежде всего, нравственное, воспитательное значение. Святые и гении есть маяки духа, указывающие человечеству пути следования за достойными подражания примерами. Судьба человека во многом определяется теми маяками, которые вспыхивают на его пути, а уже сам человек определяет те из них, которые на его взгляд указывают ему верный путь. Гений как художник пробуждает дремлющее в каждом человеке чувство прекрасного, гений как мыслитель расширяет потенции созидательно-творческого ума, которыми одарен каждый человек, гений как творец учит всех людей созиданию благого, возвышенного, прекрасного [подр. см.: 33]. Пример святого показывает нам абсолютную ценность безусловной любви, и учит каждого из нас следовать единственно необходимой для духовного преображения заповеди «люби Бога больше себя и ближнего, как себя» и тем самым пробуждает в каждом из нас изначальную от сотворения человечность, которая и есть сама любовь.

1 Специальные люди—так русский художник А.А. Иванов, автор картины «Явление Христа народу», называл людей, избранных к духовному творчеству.

Дорога святого — это всегда путь любви, дорога гения — это всегда путь поиска благого, возвышенного и прекрасного [подр. см.: 34, 35, 37]. Слияние этих двух дорог в единый, указанный Богом Путь, и есть собственно — путь жизни, а святые и гении — суть маяки, выстраиваемые на этом пути в духовной истории человеческого рода. Если нравственность и творчество есть обнаружение человеческого начала, человеческой природы, то гениальность есть основание (ргтиршт) человека, — принцип духовный, познавательный, творческий, определяющий природу человека, как

созидающего творца. Равно и святость есть основание (ргтиршт) человека — принцип духовный, нравственный, созидательный, определяющий природу человека как «образ и подобие»Божие. А если это так, то святость плюс гениальность и есть собственно сама квинтэссенция, сама сущность человека, а путь от природного человека к человеку духовному, заключающийся в высвобождении потенции нравственного и творческого гения, исконных в человеке от сотворения, и есть тот путь, который приведёт человека к обретению его бо-гочеловеческой природы.

Список литературы

1. АбуХамид Ал-Газали. Притчи // Суфии: восхождение к истине. — М.: Эксмо, 2008. — С. 9-46.

2. Бакунин П. Основы веры и знания. СПб., 1886.

3. Бердяев Н.А. Дух и реальность // Бердяев Н.А. Дух и реальность. — М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2006. — С. 227-378.

4. Бердяев Н.А. Моё философское миросозерцание // Философские науки. 1990. Кн. 6. — С. 85-89.

5. Бердяев Н.А. О назначении человека. Опыт парадоксальной этики // Бердяев Н.А. О назначении человека. О рабстве и свободе человека. — М.: АСТ. АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. — С. 266-637.

6. Бердяев Н.А. Основы религиозной философии // Вестник русского христианского движения. 2017, № 192. — С. 169-194.

7. Бердяев Н.А. Смысл творчества. Опыт оправдания человека / Николай Бердяев. — М.: АСТ: АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2007. — 668 с.

8. Бердяев Н.А. Спасение и творчество. Два понимания христианства. // «Путь», Париж, 1926, № 2 Январь. — С. 26-46.

9. Бердяев Н.А. Я и мир объектов // Бердяев Н.А. Дух и реальность. — М.: АСТ; Харьков: Фолио, 2006. — С. 23-156.

10. Бердяев Н.А. Философия свободного духа // Бердяев Н.А. Диалектика божественного и человеческого. — М.: АСТ. АСТ МОСКВА: ХРАНИТЕЛЬ, 2006. — С. 13-338.

11. Вейнингер О. Пол и характер. Мужчина и женщина в мире страстей и эротики. Пер. с нем. В. Лихтенштадта под ред. А.Л. Волынского. — СПб., 1908.

12. Гегель Г.В.Ф. Эстетика: В 2 т. — СПб.: Наука, 2007. Т. 2.

13. Гуревич П.С., Филатов О. К. Философия образования. Книга вторая: Философия воспитания. — М.: «Старик Ватулинг», 2011. — 448 с.

14. ДелёзЖ., Гваттари Ф. Что такое философия? М.: «Институт экспериментальной социологии», СПб.: Издательство АЛЕТЕЙА, 1998. — 146 с.

15. Зеньковский В.В. Проблема творчества. По поводу книги Н.А. Бердяева «Смысл творчества. Опыт оправдания человека» // Бердяев Н.А.: pro et contra. Кн.1. — СПб.: РХГИ, 1994. — С. 284-305.

16. Леонтьев К.Н. Храм и Церковь. М.: ООО «Издательство АСТ», 2003. — 636 с.

17. ЛествичникИоанн. Лествица / И. Лествичник. — СПб.: Наука, 208. — 545 с.

18. Лосев А.Ф. Доклад «О методах религиозного воспитания», прочитаный А.Ф. Лосевым в педагогическом кружке Нижегородского университета 29 марта 1921 года // Тахо-Годи А. А. Лосев. — М.: Молодая гвардия, 2007.

19. Несмелов В. Наука о человеке. Т. 2.

20. Ницше Ф. По ту сторону добра и зла // Соч. в 2 т. М., 1990. Т. 2.

21. О дивный новый мир: Английская антиутопия. М.: Прогресс, 1990.

22. Панарин А. С. Народ без элиты. М.: Изд-во Алгоритм, Изд-во Эксмо, 2006.

23. Св. Василий Великий. Беседа на 14-й псалом.

24. Св. Ириней Лионский. Против ересей. Доказательство апостольской проповеди. — СПб.: «Издательство Олега Абышко», 2008. — 672 с.

25. Соловьёв В. С. Еврейство и христианский вопрос // Собрание сочинений Владимира Соловьёва. Том IV. — СПб.: Издание товарищества «Общественная польза», 1884. — С. 120-167.

26. Соловьёв В. С. История и будущность теократии (история всемирно-исторического пути к истинной жизни).Том IV. — СПб.: Издание товарищества «Общественная польза», 1884. — С. 214-582.

27. Соловьёв В. С. Россия и вселенская церковь. М., 1911.

28. Соловьев В. С. Философское начало цельного знания. — Мн.: Харвест, 1999. — 912 с.

29. Соловьёв В. С. Чтения о богочеловечестве. Духовные основы жизни. Оправдание добра. — Мн.: Харвест, 1999. — 912 с.

30. Трубецкой С.Н. Учение о Логосе и его истории // Трубецкой С.Н. Сочинения. — М.: Мысль, 1994. — 816 с.

31. Успенский П.Д. TERTIUM ORGANUM: Ключ к загадкам мира. — СПб., 1911.

32. Хёрц Х., Хёрц Г. Трансгуманизм: станет ли человек будущего аватаром // Новое в науках о человеке: К 85-летию со дня рождения академика И.Т. Фролова. — М.: ЛЕНАНД, 2015. — С. 285-302.

33. Чернов С.В. Гений как художник, как мыслитель, как творец // Психология и психотехника. 2011. № 1(28). С. 34-44.

34. Чернов С.В. Идеально-смысловой критерий гениальности // Философская школа. № 1, 2017. — С. 3243.

35.Чернов С.В. Идеи к разработке проблемы гениальности. Монография // Научные труды Института Непрерывного Профессионального Образования. № 7. Монографические исследования. — М., 2016. С.7-96.

36. Чернов С.В. Концептуальные основы человеческого гения // Психология и психотехника. № 3(18), 2010. — С. 45-55.

37. Чернов С.В. Образ личности гения. Искатели совершенства // Философская школа. № 2, 2017. — С. 72-105.

38. Чернов С.В. Проблема гениальности в контексте философской антропологии // Философия и культура. № 12(72), 2013. С. 1757-1769. DOI: 10.7256/1999-2793.2013.12.9382

39. Чернов С.В. Человек и образование в эпоху глобальных перемен // Научные труды Института Непрерывного Профессионального Образования. — М., 2016. № 6. С. 9-20.

40. Фишер К. История новой философии: Введение в историю новой философии. Фрэнсис Бэкон Верлуамский. М., 2003.

41. Флоренский П.А. Отношение между философией и наукой // Сочинения в четырёх томах. Том 3(2). — М.: «Мысль», 2000. — С. 474-475.

42. Шестов Л.И. Афины и Иерусалим. — М.: ООО «Издательство АСТ»; Харьков: Фолио, 2001. — 400 с.