CC BY
59
УДК 94(474.3).082(049.3) ББК 63.3(2Лат)621 я1 С 55
Владимир Симиндей
[ДРУЁРБиМБ. 1934. бДРД 15. МДЫД Ы0Т!КиМ! ДУОТОБ иЫ РЁТТШМОБ / БАБТ. V. БСБРВШБЮБ, Ё. ЛКДВБОЫБ. -
ЖА: ЬДТУиДБ МАС!0МА_А^ АРИУУБ; ЬДТУиДБ АРНМБШ В!ЕОРТВА, 2012. 575 _РР.: 11_. (УЁБТиРЕБ АУОТ!, 7. SËJ.)]
...............<2ЙЪ..............
АННОТАЦИЯ
Одним из самых значительных политических событий в истории Латвии является государственный переворот 15 мая 1934 г. и установление авторитарной националистической диктатуры Карлиса Улманиса (1934-1940). В 2012 г. латвийские историки под эгидой Латвийского национального архива и Общества архивистов Латвии предприняли попытку издания фундаментального сборника статей и документов «Переворот. События 15 мая 1934 г. в источниках и исследованиях», в котором содержатся четыре обзорные статьи известных латвийских историков и 286 документов. Однако не все вопросы были освещены в достаточной мере: большим недостатком издания является отсутствие советских и французских документов об установлении диктатуры Улманиса.
КЛЮЧЕВЫЕ СЛОВА
Латвия, Улманис, переворот 15 мая, диктатура
ОДНИМ ИЗ САМЫХ ЗНАЧИТЕЛЬНЫХ политических событий в истории межвоенной Латвии является государственный переворот 15 мая 1934 г. и установление авторитарной националистической диктатуры Карлиса Улманиса (1934-1940), увенчавшей период независимого государственного строительства по итогом Первой мировой войны. Вокруг фигуры латышского «вадониса» (вождя) создано немало национальных мифов - в латышском сегменте латвийского общества распространено, например, представление о «благословенных
улманисовских временах»1. Однако фигура премьер-министра, военного министра, министра иностранных дел, министра сельского хозяйства и, наконец, самоназначенного президента Латвии К. Улманиса (с 1936 г.) до сих пор вызывает острые споры в местной исторической публицистике. Высокий градус дискуссии определяется тем, что он не только стоял у истоков «буржуазной» государственности в 1918 г., но и принял непосредственное участие в свертывании этого проекта летом 1940 г., сдав Латвию чуть ли не «под расписку» сталинскому спецуполномоченному, заместителю председателя СНК СССР Андрею Вышинскому. Один из основных вопросов рефлексии заключается в том, насколько установление и поддержание недемократического режима в форме личной диктатуры, при всей националистической риторике, на самом деле способствовало сохранению национального государства в реалиях конца 1930-х гг.
В 2012 г. латвийские историки под эгидой Латвийского национального архива и Общества архивистов Латвии предприняли попытку издания фундаментального труда, призванного на основе отбора и анализа документов, в значительной степени ранее не опубликованных, решить следующие задачи: «проанализировать полное, по возможности, всестороннее собрание источников по этой теме, характеризуя настроения накануне переворота, пытаясь реконструировать развитие событий, а также отмечая важнейшие события и настроения общества после переворота» (С. 7). В издании «Переворот. События 15 мая 1934 г. в источниках и исследованиях» содержатся четыре обзорные статьи известных латвийских историков и 286 документов, отобранных в репрезентативных и иллюстративных целях (архивные документы латвийского происхождения, воспоминания участников событий, публикации того времени, переписка иностранных дипломатов с внешнеполитическими ведомствами своих стран о латвийском государственном перевороте).
В эссе доктора истории Вальтера Щербинскиса «Переворот 15 мая 1934 г.: причины, ход и последствия» дан историографический обзор проблематики на основе анализа эмигрантских, советских и постсоветских публикаций. В обзоре подчеркивается общность судьбы Латвии с другими европейскими государствами, где также произошли государственные перевороты и были установлены диктатуры, причем раньше Латвии (например, в Польше, Литве, Эстонии). Также разбирается фактор личности Улманиса, влияние внутренних и внешних обстоятельств переворота (тяга к авторитарной власти,изъяны парламентской демократии, нерешенность серьезных социально-экономических проблем, европейская мода на тоталитаризм и авторитаризм, внутрилат-вийская «конкуренция заговоров» ультраправого и левацкого толков, страх Ул-маниса перед провалом на следующих парламентских выборах или угрозой вмешательства извне,политические амбиции военных и айзсаргов2). Автор утверждает, что реальной угрозы «альтернативных» переворотов, как со стороны ультраправых группировок, так и социал-демократов или коммунистов-подпольщиков, на май 1934 г. не существовало, либо она контролировалась Улма-нисом и его окружением, использовалась для оправдания подготовки своего переворота. Автор отмечает, что «техническая сторона [переворота] была тщательно продумана и подготовлена», его невозможно было сымпровизировать за короткое время (С. 49). Вопреки существующему мифу о том, что главную
роль в силовом обеспечении установления авторитарного режима играла военизированная организация айзсаргов, анализ документов и свидетельств приводит Щербинскиса к пониманию того, что «техническую сторону осуществления переворота гарантировало активное участие армии и лояльность полиции» (С. 50). Несмотря на бескровность переворота и благосклонное принятие нового режима многими жителями, особенно на селе, автор приводит утверждение видного эмигрантского исследователя Э. Дунсдорфа о том, что 15 мая раскололо народ больше, чем любое другое событие в истории Латвии3. Вместе с тем как раз последствия в подразделе данного эссе «После переворота - формирование нового порядка» (С. 43-49) разобраны фрагментарно: пунктиром прослежены лишь репрессии в отношении политических оппонентов и подозрительных лиц,тогда как правовые,институциональные,администра-тивные, социально-экономические последствия описаны весьма слабо. Также не отражена, на наш взгляд, глубина влияния националистической диктатуры Улманиса на положение этнических меньшинств и социальную структуру общества, обойдено молчанием применение модных в 1930-е гг. фашистских идеологем и практик (этатизм, вождизм, алармистский национализм, корпоративизм, антикоммунизм и антидемократизм).
Доктор истории Эрикс Екабсонс подготовил вводную статью «Реакция за рубежом на переворот 15 мая 1934 г. в Латвии», в которой предпринял попытку проанализировать и систематизировать зарубежные отклики на установление в Латвии диктатуры. Разбор оценок предваряется небольшой и небесспорной «политинформацией» об изъянах установившейся после Первой мировой войны системы международных отношений, которую автор, вслед за польским историком Славомиром Дембским4, предпочитает именовать не Версальско-Вашингтонской, а «Версальско-Рижской» системой (С. 58). Екаб-сонс выделяет интерес организаторов улманисовского переворота к реакции на установление нового порядка в Латвии как со стороны великих держав (автор их перечисляет в следующем порядке: Германия, СССР, Великобритания, Франция, США), так и соседей по Балтийскому морю (Эстонии, Польши, Литвы, Финляндии, Швеции). Тестирование отношения к перевороту у «малых» соседей не в последнюю очередь было связано с тем, что «[их] реакция была важна с точки зрения взаимного сотрудничества в будущем в поисках общей безопасности в регионе», тогда как «отношение других европейских стран, хотя и считалось важным, не вызывало столь большого интереса. Исключениями были влиятельная на международной арене в отношении великих европейских держав фашистская Италия и международные организации» (С. 59).
Реакцию нацистской Германии автор оценивает как изначально позитивную, но со временем - более сдержанную. Берлин был доволен «репрессивными шагами против социал-демократов и, что еще важнее, против левых еврейских организаций, а также созданного евреями Комитета по бойкоту германских товаров и услуг»5 (С. 60). Нацистов также привлекала сама форма переворота, но его латышское националистическое содержание вызывало настороженность из-за опасений за дальнейшее положение латвийских немцев. Тем не менее, как отмечал руководитель отдела прессы МИД Латвии Янис Сескс, руководивший делегацией латвийской прессы во время поездки
в Германию сразу после путча (16-25 мая 1934 г.), немецкие предприниматели считали, что «латыши также совершили национал-социалистический переворот и тем самым находятся в политико-духовном родстве с немецкими национал-социалистами» (С. 61). При этом написанное Екабсонсом не добавляет ясности в вопросе о том, в какой мере германские нацисты были образцом для подражания в установлении националистической диктатуры в Латвии или же подталкивали к этому, а также насколько они были осведомлены о готовящемся в Риге перевороте. Автор ограничивается кратким упоминанием о продолжительном визите Улманиса в Рейх в 1933 г., да и то в контексте критики советской историографии, которой было «выгодно отражать связь организованного К.Улманисом переворота с Германией» (С. 60). Известный факт беседы резидента германской разведслужбы в Риге Эрнста Мунцингера с Улманисом (депеша в Берлин от 4 апреля 1934 г.), в ходе которой будущий диктатор рассказал о потенциальных выгодах для германского капитала после эвентуального авторитарного переворота в Латвии, расценивается Екабсоном лишь как попытка заручиться «благожелательным нейтралитетом» Германии.
Повествование о реакции Москвы на госпереворот в Риге начинается с кон-спирологической версии о том, что, согласно утверждениям третьих лиц, весной 1934 г. Улманис поручил послу в Москве Алфреду Билманису выяснить лично у Иосифа Сталина его отношение к установлению в Латвии диктатуры, враждебной Германии (Сталин якобы ответил, что СССР займет позицию благожелательного нейтралитета)6.Автор не считает достоверными подобные утверждения и обращает внимание на то, что во внутренней переписке советские дипломаты указывали на возможность проулманисовского переворота еще с начала 1934 г. Свершившийся факт расценивался в Москве как фашистский переворот, однозначно не отвечавший интересам СССР и рабочего класса, порождавший риски поворота латвийской внешней политики в сторону нацистской Германии, а также укрепления связей с диктатурой в антисоветской Польше.
Касаясь реакции британского истеблишмента, автор приходит к выводу, что смена режима в Риге «не изменила отношения двух государств»: «Хотя установление диктатуры в Латвии не было полностью приемлемым для английского правительства и парламента с морально-этической точки зрения, но она стабилизировала внутреннее положение и сделала развитие государства предсказуемым, более того, формирование диктатур в Европе в это время и в Лондоне воспринимали как вполне нормальное или, по меньшей мере, закономерное явление» (С. 63). Рассказывая о французской реакции на переворот, Екабсонс характеризует ее как «одну из самых прохладных, хотя на официальном уровне это почти не проявлялось, за исключением усилий посла Франции Ж. Трипье активно защищать арестованных лидеров социал-демократов». При этом автор не только сильно сглаживает гораздо более негативные оценки режима Улманиса, бытовавшие во французских политико-дипломатических кругах в то время, но и зачем-то пускается в рассуждения о том, что «Франции, так же как и Великобритании, вовсе не был чужд политический радикализм в своей внутренней политике» (С. 65). В США, по его мнению, придерживались сугубо прагматической позиции, согласно которой постоянная и прогнозируемая власть в Латвии казалась более отвечающей американ-
ским экономическим и политическим интересам. Поэтому, например, среди тех, кто поздравил латвийского посла в СССР Билманиса с государственным переворотом, был и первый посол США в Москве Уильям Буллит.
Мартовский переворот (1934 г.) в Эстонии, несомненно, повлиял и на активность проулманисовских заговорщиков. Отношение Таллина к «последователям» было весьма позитивным, хотя в эстонской прессе и проскальзывали горделивые нотки по поводу большей «законности» собственного нового режима в сравнении с латвийским.К этому следует добавить и некоторые взаимные опасения изменения внешнеполитических симпатий (подозрения в излишнем прогерманском, пропольском или даже просоветском крене), несмотря на подвижки в формировании «Балтийской Антанты» за счет подключения Литвы. В свою очередь, интерес Каунаса присоединиться к эстоно-латвийскому альянсу диктовал и более эмоциональную поддержку переворота 15 мая, патетически приравненного диктатором Антанасом Сметоной к собственным «литовским переменам» 7 (С. 67).
Польша, имевшая в межвоенный период небольшой участок границы с Латвией, пыталась и до улманисовского переворота найти среди латышского офицерства почитателей авторитарно-националистического режима Юзефа Пилсудского и последователей идей «санации». С этой целью польский посол в Риге Мирослав Арцишевский даже установил тесные контакты с руководителем фашистской организации «Угунскрустс» (в латышской традиции - название свастики) Густавом Целминьшем8. По мнению Екабсонса, польское правительство и дипломатия встретили переворот 15 мая «со смешанными чувствами»: с одной стороны, устанавливался родственный политический режим, с другой стороны, неприятие вызывало принудительное сворачивание общественной деятельности польского меньшинства, особенно в Латгалии. По мнению автора, «надежды главным образом были связаны с очередными иллюзиями Польши относительно возможности внешнеполитически приблизить или даже привлечь Латвию к Польше, реализуя зачастую амбициозные цели этого государства во всем регионе» (С. 68). Представители правящих кругов Финляндии также в целом приветствовали переворот в Латвии, хотя и предпочитали это делать в неофициальной обстановке (после неудачной попытки фашистского мятежа и «похода на Хельсинки» в марте 1932 г.).
На реакцию Швеции повлияли внутриполитический вес критически настроенных к диктатурам социал-демократов,а также сорванный из-за переворота 15 мая визит в Ригу главы МИД Рикарда Сандлера, состоявшийся в итоге только в 1937 г. Вместе с тем автор подчеркивает скрытые симпатии к перевороту шведских правых и некоторых дипломатов. Притом что в большинстве своем шведам, по словам латышского эмигрантского историка Эрика Андерсона, установление в Балтии «полуфашистских режимов» очень не нравилось, еще больше снижая и без того небольшой интерес к этим странам9.
Отношение дипломатии фашистской Италии к перевороту характеризует тот факт, что 16 мая 1934 г. именно итальянский посол Ф. Мамели был первым из иностранных представителей, поздравившим Улманиса с «достигнутым». В Риме остались довольны распространением фашистского влияния в регионе, хотя реальные интересы Италии на Балтике были мизерными. Отмечается, что один из идеологов фашизма Алессандро Паволини, посетивший
с пропагандистским визитом Ригу уже летом 1934 г., характеризовал политику правительства Улманиса как «следование деятельности Муссолини и фашизму» (С. 71). Впрочем, последовательным эпигоном итальянского фашизма латвийский диктатор не был - он периодически увлекался разными, порой абсолютно противоположными «немарксистскими» течениями.
Автор приходит к итоговому выводу, что «К. Улманис и В. Мунтерс10 не ошибались, оценивая общую реакцию. Однозначную официальную реакцию осуждения не выразило ни одно государство, не считая СССР, который это делал не на дипломатическом уровне, а, главным образом, на уровне прессы, что предусматривалось заранее». В заключительной части статьи наиболее чувствительной для режима Улманиса он обозначает критическую реакцию шведов, вовсе не упоминая о Франции. Также следует обратить внимание на одну вопиющую странность в статье Екабсонса: нацистскую Германию образца 1934 г. он называет... не тоталитарной, как именует СССР того времени, а «всего лишь» авторитарной - наряду с Польшей и Литвой (С. 74)!
Статья главы Комиссии историков при президенте Латвии академика Ине-сиса Фелдманиса «Волны авторитаризма в Европе после Первой мировой войны» (С. 77-89) представляет собой обзор «трех волн» авторитаризма, заметно выпадающий за тематические рамки данного сборника и призванный, судя по всему, вписать «поздний» латвийский случай в общую картину «нормальности» недемократических режимов в межвоенной Европе. В статье, среди прочего, пробрасывается тезис о том, что палитра авторитарных режимов в Европе того периода была пестрой, их никак нельзя называть фашистскими. Также Фелдманис без всякой критики дает ссылку на мнение о том, что «авторитарные режимы пытались обеспечить национальную интеграцию и были ориентированы как против либеральной демократии, так и против тоталитарной диктатуры» (С. 86).
В статье доктора Илгварса Бутулиса «Некоторые аспекты переворота 15 мая в авторитарной идеологии К. Улманиса» утверждается: «как современники, так и большинство позднейших исследователей сходятся во мнении, что идеологией режима К.Улманиса был латышский национализм,который требовал восстановить национальную справедливость, национальную честь и национальный дух» (С. 90). В качестве чужаков для Латвии и врагов латышского национализма рассматривались «чужие по крови» (русские, евреи, немцы и др. жители Латвии «нетитульного» этнического происхождения) и «идейно чуждые» (социал-демократы и коммунисты), использовавшие для продвижения своих интересов парламентаризм и демократию (С. 91). К первой части списка «врагов», на наш взгляд, следовало бы добавить и «латгальских католиков», нередко обвинявшихся в недостаточной латышскости и, почему-то, в «сговоре с марксистами»11.
В пропагандистских целях теоретиками авторитарного режима использовались и другие негативные стереотипы: обвинения «инородцев» в том, что они «забыли гостеприимство латышей», «смеются над интересами латышей», «угрожают», доминируют в отдельных отраслях народного хозяйства и т. п. Любые решения после переворота 15 мая по ущемлению политических, экономических, социальных или культурно-образовательных прав национальных меньшинств, составлявших в то время четверть населения Латвии, идеологами латышского национализма горячо приветствовались. При этом
на публике продвигался демагогический тезис официозной «диалектики» о том, что «латвийское солнце светит всем», но лишь всем тем, кто признает «латышскую Латвию» (С. 93).
Сам по себе национализм латышскими идеологами авторитаризма подавался как общеевропейский тренд,идущий рука об руку с вождизмом, причем образцом для подражания считалась фашистская Италия (С. 95). А вот отсутствие в улманисовской Латвии правящей партии рассматривалось в качестве позитивной отличительной особенности местной диктатуры, в которой-де правит «сам народ». Автор также отмечает милитаристскую риторику национал-пропагандистов, но считает ее лишь отражением мрачной европейской действительности середины-конца 1930-х гг. (С. 96). В целом постулаты авторитарной идеологии видятся Бутулису противоречивыми и непоследовательными, тогда как ее изъяны легко маскировались утверждениями об уникальности Улманиса, отказавшегося от слепого копирования европейских образцов и опирающегося на «глубоко национальные традиции» (С. 97).
Документальная часть сборника разбита на шесть разделов: «Участники и современники о перевороте» (7 свидетельств), «Предыстория переворота: генезис идей и подготовка» (26 документов), «Процесс переворота: взятие власти 16 и 17 мая» (49 материалов), «После переворота: репрессии, противодействие и настроения» (105 документов), «Сообщения иностранных представителей о событиях 15 мая» (30), «Деятельность внешнеполитического ведомства Латвии: как повлиять на отзвуки переворота за рубежом» (69). В конце сборника также опубликованы четыре приложения (правила о военном положении с поправками и дополнениями, а также список лиц, интернированных в Лие-пайском концентрационном лагере в 1934-1935 гг.).
В публикуемых документах содержится богатый материал для детального анализа предпосылок авторитарного переворота и обстоятельств установления диктатуры; интересная выборка документов характеризует ситуацию после путча, хотя, на наш взгляд, далеко не полная и несколько однобокая. Активность латвийской дипломатии по отслеживанию зарубежной реакции на события 15 мая и попытки повлиять на их отражение также представлены более-менее разнообразно. Однако гораздо хуже обстоят дела с пятым разделом: из трех десятков сообщений иностранных дипломатов, вплоть до японских, читатель не найдет ни одного документа советской или французской дипломатии! То есть материалы с критическими или скептическими иностранными оценками переворота, по сути, оказались за бортом этой претендующей на фундаментальность публикации.
Вместе с тем расхожие штампы о недоступности российских (и на этот раз - французских) архивов не выдерживают никакой критики. Например, в 2014 г. Ассоциация по изучению истории России и Восточной Европы издала на французском и русском языках сборник документов «Перед лицом диктатуры. Государственный переворот 15 мая 1934 г. и установление режима Улманиса в Латвии. Из дипломатических архивов Франции» (составитель Олеся Орленко), в котором опубликовано 92 документа, характеризующих установление диктатуры и различные внешне- и внутриполитические проявления нового режима. Среди них - депеши в Париж посла Жана Трипье, поверенного
в делах Жака Жиродэ и военного атташе Жана Ганеваля12.Остается надеяться, что если латвийские авторы-составители решатся на второе издание рецензируемой книги, то они устранят эти бросающиеся в глаза изъяны.
1 Эти представления культивируются и в популярных публикациях, вплоть до изданий с клишированными названиями. Например: «Улманисовские времена. Легенды и факты» (Ulmanlaiki. Legendas un fakti. Riga, 2010. L. 226.).
2 Aйзсарги (лат. Aizsargi - «защитники») - военизированная организация в Латвии в 19191940 гг., выполнявшая функции вспомогательной полиции; в качестве оплота режима К. Ул-маниса использовалась для подавления оппозиции и насаждения националистически-милитаристских настроений в обществе. Идеология, практика и эстетика айзсаргов позволяют относить их к числу организаций фашистского типа. В период нацистской оккупации Латвии многие бывшие айзсарги добровольно вступили в коллаборационистские формирования и участвовали в нацистской истребительной политике, включая холокост.
3 См.: Dunsdorfs E. Kärla Ulmana dzive: Politikis. Diktators. Moceklis. Riga, 1992. L. 266.
4 См. на русском языке: Дембский С. Несколько замечаний о Версальско-Рижской системе международных отношений и значении Рижского договора в истории Европы II Забытый мир: Рижский договор 1921 г.: интерпретации и споры: Научное издание I Е. Боженицкий, Я.Я. Бру-ский, В.Ф. Верстюк и др.; Под ред. С.Дембского, A^. Мальгина. М., 2014. С. 14-29.
5 Нацистская Германия приняла решение о бойкоте еврейских магазинов и предприятий с 1 апреля 1933 г. В ответ латвийские евреи организовали встречную акцию в отношении немецких товаров. Берлин, в свою очередь, нанес удар по латвийской экономике, приостановив импорт масла, составлявший в тот период около 51% от общего объема латвийского экспорта этого продукта. «Масляная война» была свернута в июне 1933 г., когда стало ясно, что официальная Рига не предпримет практических шагов против нацистов.
6 См.: Cielëns F. Laikmetu mainä: Atminas un atzinas. 5. gram. Stokholma, 1999. L. 19-20.
7 Государственный переворот в Литве, совершенный 17 декабря 1926 г.
8 Густавс Aдольфс Целминьш (1899-1968) - латвийский офицер, айзсарг и дипломат, лидер латышских фашистских организаций «Угунскрустс» (1932-1933) и «Перконкрустс» (1933-1934), в 1934 г. арестован по обвинению в членстве в незаконной организации, ставившей целью захват власти, в 1937 г. выслан из Латвии, позднее выслан из Швейцарии за пропаганду идей нацизма; с началом советско-финской войны пошел добровольцем в финскую армию, затем перебрался в Германию, где после окончания Кенигсбергской спецшколы абвера получил звание зондерфюрера. С началом немецкой оккупации Латвии активно сотрудничал с нацистами, участвовал в холокосте и репрессиях против сторонников советской власти, в 1944 г. арестован немцами за подпольную националистическую деятельность. В послевоенный период работал военным инструктором и «советологом» в СШA.
9 См.: Andersons E. Latvijas vesture, 1920-1940: Ärpolitika. 1.d. Stokholma, 1982. L. 611-612.
10 Вилхелмс Мунтерс (1898-1967) - латвийский дипломат, в 1936-1940 гг. министр иностранных дел Латвии.
11 Face à la dictature. Le coup d'État du 15 mai 1934 et l'instauration du régime d'Ulmanis en Lettonie. Documents des archives diplomatiques françaises = Перед лицом диктатуры. Государственный переворот 15 мая 1934 г. и установление режима Улманиса в Латвии. Сост. О. Орленко. М. - Париж: Aссоциация по изучению истории России и Восточной Европы, 2014. С. 52.
12 Там же, см., например, док. 4, 11, 15, 21, 47, 72.
