CC BY
177
К.Ю.Зубков
«Антинигилистический роман»
как полемический конструкт радикальной критики1
В статье рассматривается история понятия «антинигилистический роман». Хотя оно это выражение часто употребляется как научный термин, оно восходит к лексикону радикальной литературной критики XIX века. Ее представители пытались с помощью таких понятий контролировать литературный процесс, охарактеризовав всех своих оппонентов как бездарных ретроградов. В качестве примера рассматривается отношение радикальной критики к роману И.А.Гончарова «Обрыв». Уже после этого сотрудники «Русского вестника», особенно Б.М.Маркевич, заняли обозначенную радикальной критикой нишу, создавая романы, ориентированные на то, как М.Е.Салтыков-Щедрин и М.А.Антонович описывали «антинигилистов».
Ключевые слова: история литературной критики, история идей, рецепция, И.А.Гончаров, «Русский вестник»
The article is concerned with the history of the concept "anti-nihilistic novel". Though modern researchers often use it as a term, it dates back to the vocabulary of the 19th century radical criticism. The critics attempted to control the literary process using such concepts to define their opponents as talentless retrogrades. The reception of "The Precipice" by I.A. Goncharov by the radical criticism is analyzed as an example. Later the writers of "The Russian Messenger", especially B.M. Markevich, filled the niche thus designated by the radical criticism by creating novels which corresponded to the descriptions given to the "anti-nihilists" by M.E. Saltykov-Shedrin and M.A. Antonovich.
Key words: the history of literary criticism, the history of ideas, reception, I.A. Goncharov, "The Russian Messenger"
В большинстве работ советского периода, посвященных русскому роману 1860-1870-х гг., понятие «антинигилистический роман» используется как научный термин, обладающий определенным значением. Показательно, что посвященные антинигилистическому роману главы
1 Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект 14-04-00284).
есть в академических историко-литературных изданиях1. Обычно исследователи ссылаются на А. Г. Цейтлина2, в статье которого никакого определения понятия «антинигилистический роман» нет. Причина этого - в том, что само понятие ко времени создания работы Цейтлина было уже хорошо известно. Более современные исследователи склонны скептически относиться к этому понятию. Наиболее последовательный критик концепции «антинигилистического романа» В. Торстенсон полагает, что выражение «антинигилистический роман» служит не научным термином, а, скорее, пейоративным определением, которое игнорирует специфику объединяемых им произведений3. Исследовательница совершенно справедливо утверждает, что это определение восходит к суждениям радикальных критиков XIX века, и ссылается на не опубликованную при жизни автора статью П. Л. Лаврова, который определял как «антинигилистическую беллетристику» «Отцов и детей» Тургенева, «Обрыв» Гончарова, сочинения А. Ф. Писемского, В. П. Клюшникова, Н. С. Лескова и В. П. Авенариуса4.
«Письма провинциала» Лаврова - далеко не единственный пример употребления понятия «антинигилизм» в критике XIX века. Вероятно, впервые оно появилось в работах М. А. Антоновича. Уже в 1863 г. в статье «Литературный кризис» он ввел понятие «антинигилизм», сопроводив его примечательными оговорками:
«Если нигилизм в известном случае говорит да, то направление, противоположное ему, в том же случае должно сказать нет; если нигилизм в известных обстоятельствах поступает так, как говорят его противники, то они сами при тех же обстоятельствах поступают, конечно, совершенно иначе и наперекор ему. Это единственный способ для определения элемента, противоположного нигилизму; если он и не даст
1 Сорокин Ю. С. Антинигилистический роман // История русского романа: В 2 т. М.; Л., 1964. Т. 2. С. 97-120; Батюто А. И. Антинигилистический роман 60-70-х годов // История русской литературы: В 4 т. Т. 3. Л., 1982. С. 279-314.
2 См.: Цейтлин А. Г. Сюжетика антинигилистического романа // Литература и марксизм. 1929. Вып. 2. С. 33-74.
3 См.: Thorstensson, Victoria. The Dialog with Nihilism in Russian Polemical Novels of the 1860s-1870s. A dissertation ... for the degree of Doctor of Philosophy (Slavic Languages and Literatures). University of Wisconsin-Madison, 2013. P. 24-25.
4 См.: Ibid. P. 26; см.: Лавров П. Л. Письмо провинциала о некоторых литературных явлениях / Предисл. и публ. А. Л. Смоляк // Литературное наследство. Т. 76. И. С. Тургенев. Новые материалы и исследования. М., 1967. С. 181.
совершенно точного результата, то, во всяком случае, посредством его можно разъяснить этот элемент хоть настолько, насколько разъяснен нигилизм. Придумыванием названия для этого элемента нечего затрудняться; можно назвать его антинигилизмом, оптимизмом, хоть даже ерундизмом; все эти названия произвольны и не вполне выражают сущность дела; но ведь и название нигилизма тоже произвольно и случайно; значит, и противника его можно назвать каким угодно словом, только бы оно оканчивалось на изм»5.
Полемический смысл понятия «антинигилизм» поясняет вступление к полемической статье В. А. Зайцева «Славянофилы победили» (1864), где оппоненты «нигилистов» упрекаются именно в том, что, вопреки их заявлениям, не у «новых людей», а в их собственной деятельности отсутствует положительное содержание: «Несмотря на все вопли их против отрицательного характера нигилистов, сами они ничего не делали положительного и ничего не сделали.. ,»6.
В «Заметках о журналах» (1877) Антонович уже точно указал на то, что имел в виду под «антинигилистическим романом»: «.г. Тургеневу <...> нужно прямо сознаться, что он со своими «Отцами и детьми» был родоначальником антинигилистического романа, что он заронил в души всех ретроградных писак желание писать такие же романы и так же позорить нигилистов»7.
Антонович имел в виду роман Тургенева «Новь», где упоминается некий сотрудник «Русского вестника», несомненным прототипом которого был Б. М. Маркевич, и утверждал, что именно «Отцы и дети» Тургенева послужили образцом для этого романиста.
Итак, само понятие «антинигилистический роман» действительно было введено радикальной критикой. Уже название «антинигилистический» было призвано опровергнуть претензии оппонентов «новых людей» на «положительное» содержание8. Радикальная критика сознательно стремилась объединить под одним ярлыком достаточно разнородные произведения. Разумеется, этой цели служило далеко не только само наименование. Писарев, Зайцев, Антонович и другие, несмотря на принципиальные разногласия относительно того, к какому лагерю
5 Антонович М. А. Литературно-критические статьи. М.; Л., 1961. С. 115.
6 Зайцев В. А. Собр. соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1934. С. 242.
7 Антонович М. А. Литературно-критические статьи. С. 344.
8 См. об этом: Трофимова Т. А. Указ. соч. С. 47-89.
следует отнести того или иного писателя, единодушно обвиняли своих литературных оппонентов как в идеологической ретроградности, так и в стремлении услаждать читателя, не думая об общественной пользе (собственно, «эстетика» и «барство» для них были тесно связаны). Рассмотрим, как радикальная критика охарактеризовала романы своих оппонентов, на примере гончаровского «Обрыва» (1869).
«Обрыв» был встречен резким осуждением. Критики демократического направления, считавшие роман клеветой на молодое поколение, пытались поставить «Обрыв» в контекст других романов, в которых, по их мнению, порочились «нигилисты». В статье М. Е. Салтыкова-Щедрина «Уличная философия» роман Гончарова сопоставляется с сочинениями Писемского, Лескова и Авенариуса:
«Волохов входит в дома, в большинстве случаев, не иначе как в окошко и через забор; он спит в телеге, покрытой циновкою; он занимает деньги, предупреждая, что не отдаст их; он не признает бессрочной любви и довольствуется любовью срочною. Все это черты, которые, по мнению г. Гончарова, характеризуют нового человека, черты, впрочем, не новые, образцы которых мы видели у гг. Стебницкого и Авенариуса, не говоря уже о г. Писемском, который в "Взбаламученном море" представил такое образцовое руководство к познанию нигилистов, что даже при самом тщательном труде едва ли кому-нибудь придется сравниться с ним в деле собирания всякого рода нигилистических черт»9.
Несколько ниже Салтыков-Щедрин упомянул в связи с Гончаровым и сочинения Клюшникова:
«Что русская жизнь обладает мотивами очень разнообразными и весьма высокого разряда, в этом мы можем убедиться даже по роману г. Клюшникова "Марево". Если автор опошлил эти мотивы, украсив их разными Горобцами, - это не доказывает их несуществования, а доказывает только наклонность романиста увлекаться легким способом отделываться от своих героев»10.
Практически тот же самый ряд авторов представлен и в статье А. М. Скабичевского «Старая правда»:
«Все прочие беллетристы одной школы с Гончаровым, и Тургенев, и Писемский, и Достоевский, и даже Ключников (имеется в виду Клюшников. - К.З.), в каком только ложном свете они ни пытались
9 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т 9. М., 1970. С. 69.
10 Там же. С. 73-74.
представить молодое поколение, во всяком случае имеют то преимущество перед Гончаровым, что они в молодом поколении видели хоть и заблуждающихся людей, но во всяком случае людей. <...> Достоевский в лице Раскольникова изобразил злодея, совершившего убийство на основании ложного принципа, но и к этому злодею он отнесся не без гуманности: он не бросил в него камнем желчного, злобного порицания; он не решился с тоном высокомерного бесчеловечия ткнуть пальцем убийцу и объявить, что мы не ждали в этом злодее и тени чего-либо человеческого: напротив того, и в убийце он сумел уловить биение человеческого сердца.
Гончаров же в своем изображении Марка Волохова унизился до Стебницкого и Авенариуса»11.
Ряд романистов, изображавших «нового человека» с консервативных позиций, Скабичевский дополнил именами Тургенева и Достоевского, однако значительная часть романов, с которыми сопоставлялся «Обрыв», в его статье повторяет перечисленные Салтыковым-Щедриным произведения. Тургенева вспомнил в связи с «Обрывом» и Н. В. Шелгунов в своей статье «Талантливая бесталанность»: «Прототипом Марка служит Базаров. Но Базаров лучезарнее, чище, светлее. Для изображения же Марка г. Гон -чаров опустил кисть в сажу и сплеча, вершковыми полосами, нарисовал всклокоченную фигуру, вроде бежавшего из рудников каторжного»12.
Таким образом, радикальные критики поместили «Обрыв» в контекст романов, где сатирически изображались «нигилисты» и «новые люди». Дело, однако, в том, что само существование такого контекста было заявлено в статьях тех же самых критиков, которые с впечатляющим постоянством повторяли, что принципиальных различий между произведениями их оппонентов не имеется. Многообразные романы настойчиво объявлялись лишь повторением уже давно известных образцов, имеющих едва ли не единственной целью очернить «новых людей». Сопоставление нового произведения, посвященного «нигилистам», с уже дискредитированными романами было типичным полемическим приемом радикальной критики. Уже роман Тургенева «Отцы и дети» (1862), одно из первых в русской литературе произведений о «новом человеке», сопоставлялся М. А. Антоновичем с романом «Асмодей нашего времени» (1858), произведением одиозного В. И. Аскоченского:
11 И. А. Гончаров в русской критике: Сб. ст. М., 1958. С. 318-319.
12 Там же. С.246.
«Последний роман г. Тургенева живо напомнил нам этого "Асмо-дея" своею общею мыслью, своими тенденциями, своими личностями, а в особенности своим главным героем. Говорим совершенно искренно и серьезно и просим читателей не принимать наши слова в смысле того часто употребляемого приема, посредством которого многие, желая унизить какое-нибудь направление или мысль, уподобляют их направлению и мыслям г. Аскоченского. Мы читали "Асмодея" в то время, когда автор его еще ничем не заявил себя в литературе, никому и нам не был известен и когда его знаменитый журнал не существовал еще. Мы читали его произведение с беспристрастием, совершенным индифферентизмом, без всяких задних мыслей, как вещь самую обыкновенную, но тогда же на нас неприятно подействовало личное раздражение автора и злость его по отношению к своему герою. Впечатление, произведенное на нас "Отцами и детьми", поразило нас тем, что оно было для нас не ново; оно вызвало в нас воспоминание о другом подобном впечатлении, испытанном нами прежде... Долго мы ломали голову и не могли вспомнить этого романа; наконец "Асмодей" воскрес в нашей памяти, мы снова прочитали его и убедились, что наше воспоминание не обмануло нас»13.
В особенности последователен был Салтыков-Щедрин. Подробно разбирая роман Клюшникова «Марево» в заметке, вошедшей в цикл «Наша общественная жизнь» (март 1864 г.), он сравнивал героев этого произведения с персонажами «Отцов и детей» Тургенева и «Взбаламученного моря» Писемского, причем даже не идеология, а сам тип отношений авторов этих романов и публики казался ему крепостническим:
«Когда преднамеренно и сознательно смешиваются понятия самые противоположные, когда этим смешением угощается публика малосведущая и плохо различающая и когда вся эта нетрудная работа производится безвозражательно, то понятно, что публика становится, так сказать, в положение крепостного человека, который, постоянным давлением на него крепостного права, доводился, наконец, до совершенной бесчувственности и полного непонимания его ненормальности. Она постоянно испытывает одни и те же веселые впечатления и потому весьма естественно покоряется их влиянию. Едва успела она сегодня прочитать веселый рассказ о Басардине, как уж назавтра готов к ее услугам не менее веселый рассказ о гимназисте Горобце. И таким образом,
13 Антонович М. А. Литературно-критические статьи. М.; Л., 1961. С. 88.
воспитанная на Басардиных, Кукшиных и Горобцах... публика не вступает даже в разбирательство причин, почему нет и не может быть этого отпора, а прямо приходит к убеждению, что так тому делу и быть»14.
Дилогии Авенариуса «Бродящие силы» (1867) Щедрин посвятил рецензию, открывавшуюся сопоставлением ее автора с Лесковым:
«Клубницизм новейшего времени взрастил два цветка на своей почве: гг. Стебницкого и Авенариуса; но если первый из них веселит глаза радужными колоритами и утешает обоняние пряными запахами, то последний, напротив того, поражает вялостью и линючестью колоритов; благоуханий же решительно никаких: ни приятных, ни неприятных, не испускает. Даже в тех литературных закоулках, где он привитает, г. Авенариус, по-видимому, не пользуется особенным авторитетом, и сам г. Стебницкий, который, по всей справедливости, считается его духовным родителем, отзывается об нем с снисходительностью более нежели ироническою»15.
Как нетрудно заметить, Щедрин вновь обвинял своих оппонентов в развращении публики, однако на сей раз это развращение описывалось несколько по-другому: на место упрека в крепостничестве пришел упрек в порнографии. В статье «Новаторы особого рода», посвященной роману П. Д. Боборыкина «Жертва вечерняя» (1868), Салтыков-Щедрин снова вспоминает Лескова и Авенариуса, причем в контексте, напоминающем его обращение к «Обрыву»: «.. .традиция плотского цинизма хотя и не прерывалась, но проявлениям ее все-таки не удалось сделаться общим достоянием по причине их крайней наготы. В последнее время она начинает мало-помалу вторгаться в литературу под видом учения о милой безделице, и мы можем указать на гг. Стебницкого и Авенариуса, как на ревностнейших пропагандистов этого учения. За ними последовал г. Бо-борыкин и сразу подарил публику таким трактатом, с которым ничего доселе написанное по этой части сравниться не может»16.
Таким образом, сначала Авенариус в полемических целях сопоставляется с Лесковым, а в более поздней статье уже с самим Авенариусом сравнивается Боборыкин.
Те же самые романы в том же самом ряду перечислял и другие критики. В статье «Перлы и адаманты русской журналистики» (1864)
14 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 6. М., 1968. С. 321.
15 Там же. С. 236.
16 Там же. С. 46.
В. А. Зайцев презрительно отозвался о романе Лескова «Некуда», поместив его в описанный выше ряд: «Изумление читателя вот уже второй год постоянно возрастает. При "Взбаламученном море" казалось, что гаже уже нельзя было выдумать. Вышло "Марево". Но в "Мареве" даже гадость имеет хотя какое-нибудь прикрытие... А тут вдруг является чудище, которое уж совершенно со всякого толку сбивает; читаешь и не
17
веришь глазам, просто зги даже не видно» .
Итак, радикальная критика выстроила своеобразный ряд романов, которые ее представителями воспринимались как враждебные, а потому агрессивно обскурантистские в идеологическом аспекте, порнографические (или, по крайней мере, сугубо развлекательные) в художественном аспекте и крепостнические в аспекте общественной позиции авторов. Возможность соотнести новый роман с ранее написанными давала критике возможность не только упрекнуть писателя в отсутствии оригинальности, но и показать, как его враждебность к развитию и прогрессу выражается во вторичности. Уже само отнесение к списку «антинигилистов» было способом определить произведение как обладающее всеми этими чертами и осудить его. Со временем ряд «антинигилистических» романов все увеличивался и увеличивался. Сопоставления писателей с дискредитировавшими себя «консерваторами» воспринимались как характерная черта «отрицательного направления» в русской литературе. Полемизируя с критиком журнала «Москва», Н. Н. Страхов писал в статье «Бедность нашей литературы»:
«Сопоставление г. Островского с г. Успенским и Белинского с Чернышевским, сопоставление лукавое, сделанное по той же манере и с теми же целями, какие в сильном ходу в наших юмористических журналах, представляющее явное подражание тому остроумию, которое так часто сводит на одну доску г. Аксакова и г. Аскоченского, г. Каткова и г. Скарятина, подобное сопоставление в таком серьезном органе, как "Москва", - факт достопримечательный»18.
Страхов, принципиальный и последовательный оппонент радикальной критики, считал подобный подход несправедливым.
Оценки и описания «антинигилистических» романов радикальной критикой также не раз подвергались сомнению. Даже в целом сочувствующий Щедрину и Писареву исследователь отмечал в их отзывах
17 Зайцев В. А. Избр. соч.: В 2 т. Т. 1. М., 1934. С. 224.
18 Страхов Н. Н. Литературная критика. СПб., 2000. С. 47.
об « антинигилистических романах» предвзятость и неточность19. Конечно, без полемики с Писаревым и близкими ему критиками не обходится почти ни одно современное исследование о посвященных « нигилистам» романах. Однако представляются более значимыми другие вопросы: несомненно, что отзывы радикальных критиков о многих романах были вопиюще несправедливы, однако какова была функция этих отзывов в литературном процессе? Критики, осуждавшие многочисленные произведения, среди которых были сочинения пользовавшихся большим авторитетом писателей, должны были обращаться к какому-то авторитету, подтверждающему их право на столь решительную позицию. Юрген Хабермас писал: «С тех пор, как в период романтизма возникла художественная критика, имели место противоположные тенденции. первая тенденция сводится к тому, что художественная критика притязает на роль продуктивного дополнения к произведению искусства; вторая - к ее притязаниям на роль защитницы интерпретативной потребности широкой публики»20.
Именно в защиту интересов широкой публики и выступили критики-радикалы21. Как видно из приведенных выше цитат, критики утверждали, что защищают массу читателей от развращающего или угнетающего воздействия «ретроградных» писателей. Именно на публику были направлены «вредные» («порнографические», «крепостнические» и проч.) тенденции осуждаемых писателей, против которых выступала критика.
Апелляция к позиции публики позволяла критикам игнорировать собственно авторскую позицию романистов и, соответственно, художественную специфику произведений. Радикалов, строго говоря, невозможно обвинять в невнимании к искусству: игнорирование специфики литературных произведений лежало в основе их критической позиции. Искусство осмыслялось авторами, подобными Писареву и Щедрину, как удел рафинированных, чуждых широкой читающей публике, далеких от значимых общественных проблем «проницательных читателей» (выражение из романа Чернышевского «Что делать?», 1863). Радикалы
19 См.: Базанов В. Г. Из литературной полемики 60-х годов. Петрозаводск, 1941. С. 160-171.
20 Хабермас Ю. Модерн - незавершенный проект // Хабермас Ю. Политические работы. М., 2005. С. 25-26.
21 Ср.: Moser, Charles A. Esthetics as Nightmare. Russian Literary Theory, 1855-1870. Princeton, 1989. P. 120.
из принципиальных соображений ставили интересы «публики» выше интересов писателей и эстетически развитых читателей. В этом отношении они, вероятно, следовали за очень популярными среди «новых людей» представителями «Молодой Германии», в литературную программу которых входил, среди прочего, отказ от разделения литературы на массовую и элитарную и от противопоставления избранной публики широкому читателю22. Критик должен был заставить литераторов повернуться лицом к широкой публике.
Литературная критика «нигилистического» типа не могла (да и не пыталась) учитывать реальные интересы публики. Единственным представителем читателей в литературе оказывались, судя по их сочинениям, сами критики, которые, тем самым, неизбежно утверждали, что именно они возглавляют литературу23. В этой связи значимо, например, что в «Очерках гоголевского периода русской литературы» (1855-1856) Чернышевский поместил во главу литературы той эпохи не Гоголя, именем которого сам и обозначал период, а Белинского24. Именно на несовпадение мнения критики и публики обычно указывали авторы, которые пытались отвечать на обвинения. Например, в статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879) Гончаров писал: «Со времени появления романа "Обрыв" в 1869 году мне пришлось прочитать немало суровых, даже раздражительных приговоров в печати; напротив того, в обществе лично я встречал много сочувствия, выражавшегося в го-
25
рячих, иногда восторженных, конечно преувеличенных, похвалах» .
Оказавшись в роли единственных полномочных представителей читающей публики и поставив интересы этой публики выше интересов писателей, русские критики, в конечном счете, сделали себя руководителями литературного процесса.
Созданный в полемических целях стереотип «антинигилистического» романа, таким образом, оказался, в некотором смысле, навязан литературе. Писарев, Щедрин и другие критики очень агрессивно определили
22 См.: Hohendahl, Peter Uwe. 1) The Institution of Criticism. Ithaca, 1982. P. 61-63; 2) Literary Criticism in the Epoch of Liberalism // A History of German Literary Criticism / Ed. Peter Uwe Hohendahl. Lincoln, 1988. P. 189-207.
23 См.: Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М., 1996. С. 14.
24 См.: Вдовин А. Концепт «глава литературы» в русской критике 1830-1860-х годов. Тарту, 2011. С. 170-174.
25 Гончаров И. А. Собр. соч.: В 8 т. Т. 8. М., 1955. С. 67-68.
группу писателей как своих принципиальных оппонентов. Поскольку сами критики приписали себе роль прогрессивных и нравственных литераторов, за их литературными врагами закрепилась репутация ретроградов, причем создававших непристойные, развращающие публику сочинения. Разумеется, мнение Писарева или Щедрина было решающим далеко не для всех современников. Дело, однако, не в том, насколько критики смогли убедить того или иного человека, пусть даже крупного писателя. Дело в том, что критика, заняв лидирующее положение в литературе, начала определять сам набор ролей в литературном процессе. Разумеется, ни Тургенев, ни Достоевский, ни Лесков, ни Гончаров, ни Писемский, ни даже Клюшников не годились на роль бездарного литературного ретрограда. Более того, ни один из романов первой половины 1860-х гг. не подходил на роль такого произведения. Тем не менее, сама структура литературного процесса, основанная на противопоставлении «прогрессивных» и «ретроградных» писателей, была создана.
Действительно «антинигилистические» романы, которые в высокой степени подходят под описания из статей Щедрина и Писарева, появились после самих этих статей. Так, очень близки к созданному радикальной критикой образу «ретроградной» литературы произведения так называемой «молодой плеяды» сотрудников «Русского вестника» 1870-х гг.26 Прозу «Русского вестника» легче понять, если обратиться к позиции наиболее плодовитого и последовательного критика журнала - В. Г. Авсеенко. Литературная критика Авсеенко вообще была во многом зависима от его оппонентов, которым пыталась ответить. Вопреки мнению исследовательницы, сводившей позицию Авсеенко к защите интересов «фешенебельного читателя» и воспроизведению идей М. Н. Каткова27, Авсеенко пытался легитимировать свою позицию через отсылки к позиции широкой публики. Именно ориентация на публику позволяла Авсеенко
26 См. о «молодой плеяде»: Гайнцева Э. Г. Антинигилистическая беллетристика «Русского вестника» 1870-начала 1880-х годов // Проблемы поэтики русской литературы XIX века: Межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред. Н. В. Осьмаков. М., 1983. С. 61-70; Гайнцева Э.Г. «Молодая плеяда» «Русского вестника» 1870-х годов, ее природа и социальная функция // Историко-функциональное изучение русской литературы: Межвуз. сб. науч. тр. / Отв. ред. Н. В. Осьмаков. М., 1984. С. 75-86; Трофимова Т. А. «Положительное начало» в русской литературе XIX века («Русский вестник» М. Н. Каткова). Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2007. С. 38-46.
27 См.: Гайнцева Э.Г.Вопрос о романе в литературной критике «Русского вестника» 1870-х годов // Жанровые формы в литературе и литературной критике: Сб. науч. тр. Киев, 1979. С. 81-85; Гайнцева Э.Г. «Молодая плеяда» «Русского вестника» 1870-х годов, ее природа и социальная функция. С. 78-80.
игнорировать возражения оппонентов: «Мы имеем дело с публикой, а не с г. Пыпиным»28. По мнению критика, обеспечивающий спрос читатель отрицательно относится к литературному «нигилизму»: «.общество наше совершенно разошлось с критикой, и произведения лелеемых печатью беллетристов спокойно лежат на книгопродавческих полках»29.
Очевидно, имелся в виду не простонародный читатель, судя по способности приобретать периодику и книги, но, тем не менее, и не избранные ценители искусства, которые вряд ли могли оказывать влияние на продажи современных изданий. Постоянная апелляция к позиции читающей публики едва ли согласуется с позицией раннего Белинского, А. В. Дружинина и Ап. Григорьева, на которых, вероятно, опирался Авсеенко в своих характеристиках тех или иных произведений, но очень близка к точке зрения Щедрина.
Очевидные проблемы позиции Авсеенко становятся понятны, если учесть, что в 1870-1880-х гг. средний представитель читающей публики, способный покупать книги, уже далеко не обязательно был очень хорошо образован30. Между тем, Авсеенко явно предполагал, что «публика» неплохо знакома с историей русской литературы. В итоге «публика» у него совершенно не соотносится с образом реального читателя, который, например, не может оценить образ Анны Карениной, поскольку «желает, чтобы героини современного романа были демократизированы в той
31
же мере, в какой демократизировался он сам» .
Фактически Авсеенко пытался исправить вкусы публики от ее же имени. Контакт с реальным читателем у критиков «Русского вестника» был не более прямым, чем у их противников: обе стороны не пытались разобраться в составе и интересах публики и апеллировали к ней только для того, чтобы обосновать свое право указывать направление развития литературы.
Отдельные эстетические принципы Авсеенко также зависимы от позиции его оппонентов. Характеризуя отношение современной русской критики к роману, Авсеенко перечислял «общие требования
28 А<всеенко В.Г.> Новое слово старой критики // Русский вестник. 1874. №3. С. 463.
29 А<всеенко В.Г.> Нужна ли нам литература? // Русский вестник. 1873. №5. С. 391.
30 См. о распространении «промежуточного» слоя публики, достаточно многочисленной, но не вполне способной понимать литературу «толстых журналов»: Рейтблат А .И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы. М., 2009. С. 30-33.
31 А<всеенко В.Г.> По поводу нового романа графа Толстого // Русский вестник. 1875. №5. С. 413-414.
художественной литературы» к этому жанру: «. роман должен представлять полное внутреннего и внешнего интереса развитие драмы, служить живым и верным отражением действительности, изображать типы и характеры в их обусловленных жизнью столкновениях и, в конце концов, действовать воспитательно на читающую массу, указывая ей нравственные идеалы в жизни или возбуждая в ней честное негодование к общественному злу»32.
Очевидно, сотрудник «Русского вестника» полагал, что выдвигаемые им требования должны ассоциироваться с требованиями романтической эстетики, доминировавшими в русской критике, по меньшей мере, со времен Белинского. Между тем, описывая «вечные», как он выражался, законы искусства, Авсеенко во многом следовал за столь раздражавшей его демократической критикой, хотя и менял данную ею оценку на диаметрально противоположную.
Убеждение, что романист обязан воспитывать «читающую массу», воспроизводит, хотя и с переменой знака, повторявшееся Щедриным и другими обвинение в развращении публики. Примером «драматического интереса» Авсеенко называет Дюма-отца, «искусство которого задумать и развить интригу романа может считаться образцовым»33.
В таком понимании драматизм недалек от развлекательности «веселого» романа, в котором, по мнению Щедрина, развлекательное начало скрывает от публики «ретроградную» идею. Довольно терпимо критики «Русского вестника» относились и к открытому эротизму в романе. Скептически отозвавшись об общественной тенденции романа П. Д. Бо-борыкина «Полжизни» (1873), Авсеенко, например, высоко оценил одну из сюжетных линий - «похождения мраморной красавицы», причем обосновал свою оценку так: «Нравственность в беллетристике - вещь желательная в теории, но редкая на практике <.> изящная литература часто и смело переступала ее законы, причем виновниками сплошь и рядом оказываются даже таланты более серьезные и более могучие, чем г. Боборыкин. <. > Мы не боимся прибавить, что изображение порока эффектнее, сценичнее изображения добродетели и что именно г. Боборыкин умеет изображать порок весьма и весьма пикантно»34.
32 А<всеенкоВ.Г.> Нужна ли нам литература? С. 392.
33 Там же.
34 Л. Н. Французский роман в русской литературе // Русский вестник. 1874. № 1. С. 424.
Авсеенко, видимо, отвечает Щедрину, в статье «Новаторы особого рода» писавшему об авторе романа Боборыкина «Жертва вечерняя» (1869): «.из всего ныне действующего хлама он признал наиболее любопытным тот, который, по-видимому, всего меньше дает материала для каких бы то ни было выводов, а именно: нимфоманию и приапизм»35.
Рассуждая о верности истинного писателя «действительности», Авсеенко противопоставлял такому автору любимого критикой литератора, который складывает произведение «из скучных, карикатурных и далеких от натуры сцен»36. Правдивое изображение действительности, по мнению критика, во-первых, по определению ослабляет возможности сатирического («карикатурного») изображения действительности, а во-вторых, не может быть «скучным». Все это вновь возвращает к радикальной критике, которая искала в литературе основания для негативной оценки действительности и отрицала необходимость «развлекать» читателя. Наконец, требуя «типичности», Авсеенко имел в виду связь некого образа с его историческим окружением. По крайней мере картина И. Е. Репина «Бурлаки», по его мнению, хотя и содержала «типы» бурлаков, целостным художественным произведением не была, тогда как «Евгений Онегин» и «Горе от ума» были, поскольку отразили сознание русского общества 1820-1830-х гг.37 Таким образом, требование «типичности» для Авсеенко прямо противостояло столь значимой для радикальной критики идее отказа от исторического объяснения человеческого характера38. Более того, оказывалось, что уже Пушкин и Грибоедов были оппонентами радикальной критики. Авсеенко и другие критики «Русского вестника» стремились, в противовес современному «журнализму», апеллировать к «вечным» законам литературы и объявить себя последователями более или менее безоговорочных авторитетов, среди которых Пушкин, Тургенев и Л. Толстой. Вопреки их декларациям, однако, в самой формулировке этих законов публицисты «Русского вестника» во многом были вторичны по отношению к стереотипам, созданным их оппонентами, как раз выступавшими против «эстетики».
35 Салтыков-Щедрин М. Е. Собр. соч.: В 20 т. Т. 9. С. 38.
36 А<всеенко В. Г. > Нужна ли нам литература? С. 392.
37 См.: Там же. С. 395-396, 414-417.
38 Макеев М. С. Спор о человеке в русской литературе 60-70-х гг. XIX века: Литературный персонаж как познавательная модель человека. М., 1999. С. 43-52.
Еще более заметно полемические стереотипы реализованы в прозе «Русского вестника», например, Маркевича. Этот плодовитый литератор совершенно сознательно строил свои романы как противовес беллетристике « Отечественных записок» и «Вестника Европы»39. Наиболее влиятельными из представителей «нигилистического» направления он считал именно критиков - Добролюбова и Писарева40. Романист с гордостью сообщал, что его сочинения противостояли «нигилистическому» влиянию на молодежь, распространявшемуся, вероятно, посредством печати, и передавал отзыв московского студента о романе «Марина из Алого Рога»: «.нам вдруг представились живые и глубоко сочувственные типы в среде, к которой нас приучили относиться с пренебрежением
41
или враждой...».
Романы Маркевича (за возможным исключением первого - «Типы прошлого», 186742) практически полностью подходят под схему «антинигилистического романа». Упреки в неоригинальности выглядят странно, когда высказываются в адрес Тургенева или Гончарова, однако вполне могли бы быть высказаны Маркевичу, чей «творческий почерк <...> определялся граничившей с подражанием ориентацией на Тургенева и Л. Н. Толстого»43.
Явно соответствует цитированным выше характеристикам «антинигилистического романа» концепция человека из романа «Марина из Алого Рога» (1873): здесь и четко обозначенное предпочтение, которое автор отдает высшим сословиям перед низшими, и попытки мотивиро-
39 См. его письмо к П. К. Щебальскому от 4 апреля 1882 г. (ПисьмаБ. М. Маркевича к графу А. К. Толстому, П. К. Щебальскому и др. СПб., 1888. С. 165).
40 См. письмо к тому же адресату от 3 марта 1883 г. (Там же. С. 177).
41 См. письмо к А. К. Толстому от 25 сентября 1873 г. (Там же. С. 128-129; выделено Б. М. Маркевичем).
42 См. о нем: Альтшуллер М. Нигилист Кирилин в романе Болеслава Маркевича «Типы прошлого» и Марк Волохов И. А. Гончарова // Ivan A. Goncarov: Leben, Werk und Wirkung. Beiträge der I. Internationalen Goncarov-Konferenz. Bamberg, 8. -10. Oktober 1991 / Hg. von Peter Thiergen. Köln, 1994. P. 343-352.
43 Майорова О. Е. Маркевич Болеслав Михайлович // Русские писатели. 18001917: Биографический словарь / Гл. ред. П. А. Николаев. Т. 3. К-М. М., 1994. С. 520. О принципиальной вторичности прозы Маркевича см.: Гайнцева Э.Г. «Молодая плеяда» «Русского вестника» 1870-х годов. С. 80-84; Гайнцева Э.Г. И. С. Тургенев и «Молодая плеяда» писателей «Русского вестника» 1870-начала 1880-х годов // И. С. Тургенев: Вопросы биографии и творчества / Отв. ред. Н. Н. Мостовская, Н. С. Никитина. Л., 1990. С. 145-150.
вать это предпочтение «эстетическими» соображениями, и нарочитое внимание, уделяемое «духовному» началу в жизни человека, которое неожиданным образом оказывается обратной стороной общественной позиции автора44. Само отождествление антидемократической тенденции и эстетизма, которое критики отмечали в «антинигилистических» романах еще в 1860-е гг., очень ярко выразилось уже в поздних сочинениях Маркевича. Эта проза написана усложненным языком, делающим ее малопонятной для недостаточно образованного читателя. Более того, стилистическая непрозрачность у Маркевича обычно сопровождается упоминанием огромного множества реалий и ситуаций, лежащих совершенно за пределами опыта «демократического» читателя, вкраплениями слов и выражений на неизвестных этому читателю языках, отсылками к недостаточно известным ему произведениям искусства.
Примеров можно было бы привести десятки. Ограничимся двумя фрагментами из первой главы романа «Бездна» (1883-1884). Первый из них привлек бы внимание, например, Щедрина не только переусложненностью, но и эротическим содержанием:
«"Барышня" была действительно очень красива в своем простеньком, но изящно скроенном платье из небеленого холста, убранном русскими кружевами с ободочками узора из красных ниток, под которым вырисовывались пышно развитые формы высокого девственного стана, и в соломенной шляпе à la bergère, утыканной кругом полевыми цветами, только что нарванными ею в поле. Из-под шляпы выбивались густые пряди темных, живописно растрепавшихся волос кругом правильного, строго овального и бледного лица. Над большими, цвета aquae marinae глазами редко выделялись от этой бледности кожи тонкие, как говорится, в ниточку дуги почти совершенно черных бровей. "Берегись женщины бледной, черноволосой и голубоглазой", - говорят в Испании.»45.
Второй фрагмент примечателен сближением, почти отождествлением крестьянина и животного (здесь Маркевич соответствует принципам Авсеенко, отождествлявшего художественное изображение народа и «взгляд сверху вниз» на его представителей ):
44 См.: МакеевМ. С. Указ. соч. С. 134-139.
45 Маркевич Б. М. Полн. собр. соч. Т. 8. М., 1912. С. 2-3. Курсив Б. М. Маркевича.
46 А<всеенко В.Г.> Исторический роман. «Пугачевцы» Евг. Салиаса // Русский вестник. 1874. №4. С. 872.
«Они стояли теперь пред рвом, окаймлявшим старый, пространный и запущенный сад усадьбы ее отца. Ров успело уже почти доверху завалить от времени и неприсмотра. Люди и животные ближайших деревень равно беспрепятственно проникали чрез него для всякой своей потребы в этот "барский" сад, - разбитый при Елисавете искусным в своем деле французом, выписанным из Версаля тогдашним владельцем Юрьева, генерал-поручиком Артемием Ларионовичем Буйносовым, сподвижником Апраксина и Ласси в Семилетней войне, - распоряжались в нем на полной своей волюшке: поедали и вытаптывали молодую поросль, сдирали кору с лип и берез, рубили на веники сиреневые кусты... Следы старых аллей давно исчезли; их заменили змеившиеся во все стороны тропинки, проложенные овцами и крестьянскими детьми, бегавшими сюда, в силу старой рутины, "по ягодки и орешки", давно уже повыведенные здесь в общем разоре.»47.
Действительно выдающиеся произведения, которые Антонович, Зайцев и Лавров заклеймили как «антинигилистические», едва ли соответствовали их описаниям, однако сама влиятельность радикальной критики породила представление о ряде «антинигилистических» романов, сочиненных такими писателями, как Тургенев, Гончаров и Достоевский. Продолжить этот - фактически несуществующий - ряд и решили сотрудники «Русского вестника». Однако их понимание эстетической и идеологической природы «антинигилистического романа» определялось не произведениями Тургенева, Гончарова и Достоевского, а статьями тех самых нигилистов, влияние которых Авсеенко, Маркевич и прочие пытались победить. Настоящий «антинигилистический» роман был создан, как ни странно, скорее его оппонентами-критиками, а уже потом реализован в литературе.
В условиях, когда критик не имел действительного контакта с необычайно, по меркам предшествовавших десятилетий развития литературы, разнородной публикой, он не мог и быть вполне ответственным за свою литературную позицию и был обречен на выражение личных идейных убеждений48. Именно плодом таких убеждений и было понятие «антинигилистический роман». Пытаясь пересмотреть пристрастные оценки таких романов, исследователи неоднократно предлагали концепции «антинигилистического романа», противоречащие пониманию
47 Маркевич Б. М. Собр. соч. Т. 8. С. 7-8.
48 См.: Hohendahl, Peter Uwe. The Institution of Criticism. P. 64-66, 75-77.
жанра в радикальной критике49. Однако сам выстроенный Щедриным, Писаревым и другими авторами ряд «антинигилистических» романов далеко не нейтрален. Как бы ни оценивалось качество полемических романов середины XIX века, как бы ни переосмысливалось само противопоставление «за» и «против» нигилизма, анализ русской прозы в рамках такой оппозиции поддерживает предложенное радикальной критикой устройство литературного процесса.
Список литературы
А<всеенко В.Г.> Нужна ли нам литература? // Русский вестник. 1873. №5. С. 390-422.
А<всеенко В.Г.> Новое слово старой критики // Русский вестник. 1874. №2.
С. 802-830; № 3. С. 431-463. А<всеенко В.Г.> Исторический роман. «Пугачевцы» Евг. Салиаса // Русский
вестник. 1874. №4. С. 865-894. А<всеенкоВ.Г.> По поводу нового романа графа Толстого // Русский вестник.
1875. №5. С. 400-420. Антонович М. А. Литературно-критические статьи. М.; Л., 1961. ГончаровИ. А. Собр. соч.: В 8 т. М., 1952-1955. Т. 8. И. А. Гончаров в русской критике: Сб. ст. М., 1958. Зайцев В. А. Избр. соч.: В 2 т. М., 1934. Т. 1.
Лавров П. Л. Письмо провинциала о некоторых литературных явлениях // Литературное наследство. Т. 76. И. С. Тургенев: Новые материалы и исследования. М., 1967. С. 163-193. Л. Н. Французский роман в русской литературе // Русский вестник. 1874. № 1. С. 411-429.
Маркевич Б.М. Полн. собр. соч.: В 11 т. Т. 8. М., 1912.
Письма Б. М. Маркевича к графу А. К. Толстому, П. К. Щебальскому и др. СПб., 1888.
Салтыков-ЩедринМ.Е. Собр. соч.: В 20 т. М., 1965-1977. Т. 6. 1968; Т. 9. 1970. Страхов Н. Н. Литературная критика. Сб. ст. СПб., 2000. Альтшуллер М. Нигилист Кирилин в романе Болеслава Маркевича «Типы прошлого» и Марк Волохов И. А. Гончарова // Ivan A. Goncarov: Leben, Werk und Wirkung. Beitrage der I. Internationalen Goncarov-Konferenz. Bamberg, 8.-10. Oktober 1991 / Hg. von Peter Thiergen. Koln, 1994. С. 343-352. Базанов В. Г. Из литературной полемики 60-х годов. Петрозаводск, 1941. Батюто А. И. Антинигилистический роман 60-70-х годов // История русской
литературы: В 4 т. Л., 1980-1983. Т. 3. 1982. С. 279-314. Вдовин А. Концепт «глава литературы» в русской критике 1830-1860-х годов. Тарту: Tartu Ulikooli Kirjastus, 2011.
49 См., напр.: Смирнов И. П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994. С. 106-130.
Гайнцева Э. Г. Вопрос о романе в литературной критике «Русского вестника» 1870-х годов // Жанровые формы в литературе и литературной критике: Сб. науч. тр. Киев, 1979. С. 61-85.
Гайнцева Э. Г. Антинигилистическая беллетристика «Русского вестника» 1870-начала 1880-х годов // Проблемы поэтики русской литературы XIX века: Межвуз. сб. науч. тр. М., 1983. С. 61-70.
Гайнцева Э.Г. «Молодая плеяда» «Русского вестника» 1870-х годов, ее природа и социальная функция // Историко-функциональное изучение русской литературы: Межвуз. сб. науч. тр. М., 1984. С. 75-86.
Гайнцева Э.Г. И. С. Тургенев и «Молодая плеяда» писателей «Русского вестника» 1870-начала 1880-х годов // И. С. Тургенев. Вопросы биографии и творчества Л.: Наука, 1990. С.122-149.
Майорова О. Е. Маркевич Болеслав Михайлович // Русские писатели. 1800-1917: Биобиблиографический словарь. Т.3. К-М. М., 1994. С. 519-521.
Макеев М. С. Спор о человеке в русской литературе 60-70-х гг. XIX века. Литературный персонаж как познавательная модель человека. М., 1999.
Паперно И. Семиотика поведения: Николай Чернышевский - человек эпохи реализма. М., 1996.
Рейтблат А. И. От Бовы к Бальмонту и другие работы по исторической социологии русской литературы. М., 2009.
Смирнов И. П. Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней. М., 1994.
Сорокин Ю. С. Антинигилистический роман // История русского романа: В 2 т. М.; Л., 1962-1964. Т. 2. 1964. С. 97-120.
Трофимова Т.А. «Положительное начало» в русской литературе XIX века («Русский вестник» М. Н. Каткова): Дисс. ... канд. филол. наук. М., 2007.
Хабермас Ю. Модерн - незавершенный проект // Хабермас Ю. Политические работы. М., 2005. С. 7-31.
Цейтлин А. Г. Сюжетика антинигилистического романа // Литература и марксизм. 1929. Вып. 2. С. 33-74.
HohendahlP. U. The Institution of Criticism. Ithaca; London, 1982.
HohendahlP. U. Literary Criticism in the Epoch ofLiberalism // A History of German Literary Criticism. Lincoln; London, 1988. P. 179-276.
Moser Ch.A. Esthetics as Nightmare: Russian Literary Theory, 1855-1870. Princeton, 1989.
Thorstensson V. The Dialog with Nihilism in Russian Polemical Novels of the 1860s-1870s: A dissertation ... for the degree of Doctor of Philosophy (Slavic Languages and Literatures). University of Wisconsin-Madison, 2013.
Сведения об авторе: Зубков Кирилл Юрьевич, кандидат филол. наук, доцент филологического факультета СПбГУ, младший научный сотрудник
ИРЛИ РАН (Пушкинского дома). E-mail: k_zubkov@inbox.ru
