CC BY
168
УДК 94
А. С. Ефимов*
АГИОГРАФИЯ И ПЕДАГОГИКА РАННЕГО СРЕДНЕВЕКОВЬЯ1
В статье рассматривается место агиографии в педагогической традиции раннего западноевропейского Средневековья, прежде всего в пределах Франкского королевства. Основу исследования составляют данные кодикологии: количественный анализ агиографических текстов позволяет сделать вывод о том, что они представляли собой самую распространенную форму нарратива, пригодного для изучения. Сравнительный анализ письменных источников указывает на то, что внутри письменной традиции существовало немало обращений к агиографическим документам. Наконец, агиография была включена в культурный контекст эпохи и отождествлялась с грамотностью. Таким образом, в статье делается вывод о том, что в обозначенную эпоху агиографические тексты широко использовались в качестве учебных.
Ключевые слова: агиография, история образования, философия образования, Франкское королевство, Средневековье.
A. S. Efimov Hagiogrphy and early medieval pedagogy
The article discusses the place of hagiography in the pedagogical tradition of early Western European Middle Ages, primarily within the Frankish kingdom. The basis of the study is taken from the Codicology sources: quantitative analysis of hagiographic texts leads to the conclusion that they represent the most widespread form of narrative, suitable for study. Comparative analysis of written sources indicate, that there are many references to the hagiographic documents within the written tradition. Finally, hagiography was included in the cultural context of the Early Medieval and was also identified with literacy. Thus, the article concludes that hagiographical texts were widely used as learning ones.
Keywords: hagiography, history of education, philosophy of education, Frankish kingdom, Middle Ages.
* Ефимов Александр Сергеевич — заместитель директора по учебно-методической работе ЧОУ СОШ «Эпиграф», аспирант Русской христианской гуманитарной академии, epigraphschool@yandex.ru.
1 Статья выполнена при финансовой поддержке РГНФ в рамках проекта № 13-06-00103а «Образовательные парадигмы и исторические формы трансляции знания: актуальность классического опыта».
238 Вестник Русской христианской гуманитарной академии. 2015. Том 16. Выпуск 1
Роль, которую агиография играет в педагогической традиции раннего Средневековья, безусловно, недооценена. Причину этого нетрудно понять, если обратиться к самому характеру средневековых педагогических текстов, носящих, по сути, методический характер и недостаточно освещающих непосредственное содержание образования. Вместе с тем влияние агиографических документов на интеллектуальную культуру очень велико: агиографией создавалась сетка временных и пространственных координат, поведенческие шаблоны; агиография воплощала в себе антропологический идеал эпохи, рисуя достоверный, обоженный образ идеального человека.
Педагогические идеи мыслителей раннего западноевропейского Средневековья определяли, прежде всего, организацию учебного процесса, перечень учебных предметов, сроки и период обучения, но в отношении списка учебной литературы содержали только поверхностные рекомендации. Описанные впервые Марцианом Капеллой «семь свободных искусств» содержали, по сути, список целей и задач, проистекающих из аллегорически трактуемого ядра. Содержание же в свою очередь извлекалось либо из компендиумов, ярчайшим из которых были «Этимологии» Исидора Севильского, либо из иных книг. Но о каких книгах идет речь? Именно тем, что среди этих книг агиографических документов не содержится, объясняется столь малое внимание историков образования даже к наиболее массовому пласту таких документов — житиям святых.
С точки зрения количественных показателей агиография имеет значительный вес: агиографические произведения присутствуют во всех без исключения книжных коллекциях — от масштабных монастырских библиотек Корби, Фульды и Сен-Галлена, насчитывающих сотни книг, до небольших собраний из десятка единиц, принадлежавших частным лицам. Контекст, в котором агиографический документ оказывается внутри каталога или даже отдельного кодекса, может быть самым разным: он может предварять обычное право, вводить в курс событий прошлого, иллюстрировать тезис богословского трактата. Труднее привести пример такой области книжной культуры раннего Средневековья, который бы не имел связей с агиографической традицией, настолько уместна и востребована была последняя.
Несмотря на высокую ценность книги, переписчики текстов о святых и святости не скупились на пергамен, учитывая, что производство, владение и использование такого драгоценного продукта, как книга, в культуре средних веков имело, безусловно, не только экономический, но и духовно-нравственный аспект. Франки в период «каролингского возрождения» конца УШ-1Х вв. сделали достаточно много для того, чтобы инкорпорировать в свою культурную, административную и интеллектуальную жизнь римское наследие, осколки которого получили вместе с былыми территориями Западной Империи. Эти осколки древностей, как христианских, так и античных, и стали основанием для развития образования как в его содержательном, так и в практическом смыслах. Несмотря на то что сами франки до середины VIII в. практически не занимались производством книг, импульс Вюрцбурга и Фульды оказался достаточно сильным благодаря культурному подъему, получившему название «каролингское возрождение». Вопрос, насколько этот период можно именовать
«возрождением», сопоставляя его с опытом Италии XV-XVI вв., еще вызывает обсуждения, но масштабы производства текстов в раннекаролингскую эпоху действительно не могут не поражать: если в VII—VIII вв. монастырские книжные коллекции исчислялись десятками единиц, в державе Карла Великого они вырастают до сотен. Росли коллекции новых образовательных институтов — монастырских школ. Первый текст, в котором говорится об открытии школ, — декрет Admonitio Generalis 789 г., созданный через 20 лет после помазания Карла. Хотя, по мнению известного историка образования Пьера Рише, епископские и монашеские школы существовали с VI в., они тяжело пострадали в процессе кризиса VIII в. и в прежнем виде не восстановились [19, с. 191]. Приказом верховной власти при каждом монастыре и в каждой епархии учреждались школы, в которых дети учились чтению, псалмам, нотациям, песнопениям, счету и грамматике. Эти учреждения нуждались в качественно скопированных католических книгах. Предложенная Карлом программа имела безусловное сходство с той, что была в более раннее время: чтение, песнопения, счет и латынь. Перед нами, скорее, резкий количественный скачок, обогативший образовательный ландшафт королевства, до недавнего времени представлявший собой пустыню, среди которой располагались разрозненные оазисы — образовательные центры.
Увы, нам достаточно трудно говорить с уверенностью о библиотеках ме-ровингского периода, так как имеющихся источников недостаточно, чтобы представить содержание библиотечного фонда большого скриптория (хотя однородность некоторых шрифтов и позволяет нам говорить об определенной гомогенности текстов, выходивших из определенных монастырей), или кафедральной библиотеки. Палеографы достаточно подробно описывают отдельные типы письма, сложившиеся в том или ином монастыре: значительным количеством рукописей представлено «луксейское письмо» с его богатым набором лигатур и специфическим написанием буквы «а», состоящей из двух полуколец. Это письмо исходило из стен Луксейского монастыря, основанного ирландцами в Бургундии. Наибольшую популярность приобрели рукописи, написанные в аббатстве Корби: здесь выделяют даже не один, а несколько типов: более древний «AB-тип», для которого характерны открытая буква «а» и маленькая петелька у буквы «b»; более поздний, относящийся к VIII в. «e-N-а-тип», с открытой «а», унциальной «N» (даже внутри слова) и специфическим написанием буквы «е», напоминающим дугу с перпендикулярной линией; тип, получивший по имени аббата корбийского монастыря наименование «Леут-харий» — четкий, мелкий (а значит, позволяющий экономить драгоценный пергамен); и распространенный в 772-780 гг. полуунциальный тип «Маур-драмн», также названный именем аббата, с его четким написанием отдельных букв, минимизацией лигатур. С точки зрения некоторых исследователей, тип «Маурдрамн» фактически представляет собой первый пример знаменитого каролингского минускула. Кроме перечисленных, среди меровингского книжного письма называются бургундский «тип h» с наклоненной влево выносной; «тип b» с петелькой наверху; «сестринский минускул», названный так в память о том, как рукопись, написанная этим шрифтом, была преподнесена кельнскому епископу Гильдебальду десятью сестрами-монахинями. Существуют примеры
меровингского письма из Кельна, Майнца, Рейхенау, Фульды, Лорша, Эхернаха. Причем крупные центры письма оказывали влияние на местные особенности, например, скриптории Флери на Луари и Сен-Галлен испытали на себе влияние Турской каллиграфической школы [7, с. 116].
Будучи центрами производства не только книг, но и книжного текста, франкские монастыри безусловно играли решающую роль в сохранении и развитии письменной речи. Это стало результатом сразу нескольких социальных процессов, начавшихся еще в период христианизации Галлии, но получивших развитие при Меровингах. Во-первых, усиливалась финансовая роль монастырских общин: лишенные не только столицы, но, по сути, конкретных лояльных территорий, вынужденные непрерывно перемещаться с места на место, длинноволосые короли франков стремились сохранить сокровища, добытые как в процессе сбора налогов, так и непосредственным грабежом, за мощными стенами монастырей, а младшие отпрыски аристократических семей оставались при казне как счетоводы, очевидно нуждавшиеся во владении письменностью. Во-вторых, монастыри регулярно пополнялись потомками римской аристократии — зачастую образованными (за счет, прежде всего, домашнего обучения), чья вера коренилась в семейных традициях, и потому старость в монастыре представлялась им органичным завершением жизненного пути [17, с. 213-227]. Таким образом, происходило рождение образованного класса новой Европы. И этот класс взращивался на агиографической литературе, что задокументировано в одном из известнейших монашеских уставов — правиле св. Бенедикта Нурсийского. В главе 42 правила читаем:
Во всякое время в тишине должны трудиться монахи, особенно же в ночные часы. И потому все время, и в пост, и во время праздников: если будет праздничное время, немедля как поднимутся от приема пищи, пусть сядут все вместе, и пусть читает один [из них] Беседы или Жития Отцов, или что еще, что может устроить слушающих, но впрочем не Семикнижие или Книгу Царств, ибо не полезно некрепким умам слушать в эти часы те Писания, в другие же часы пусть читают. Если же будут дни поста, после Вечерни, в небольшой период пусть немедля приступят к чтению Бесед, как мы сказали. И прочитав четыре или пять листов или сколько время позволяет, пусть когда все соберутся вместе представшие вследствие той задержки чтения, включая тех, ко будет занят работой, им порученной, все же когда соберутся вместе, пусть начнут вечернее богослужение, и когда вернутся с вечернего богослужения, да не будет дозволено никому говорить ни слова. И если кто будет найден нарушающим это правило тишины, пусть будет подвергнут суровому наказанию, исключая необходимость принятия гостей или если аббат даст кому-либо указание. Но даже и это со всей солидностью и достопочтеннейшей умеренностью пусть делается.
Omni tempore silentium debent studere monachi, maxime tamen nocturnis horis. Et ideo omni tempore, sive ieiunii sive prandii: si tempus fuerit prandii, mox surrexerint a cena, sedeant omnes in unum, et legat unus Collationes vel Vitas Patrum aut certe aliud quod œdificet audientes, non autem Eptaticum aut Regum, quia infirmis intellectibus non erit utile illa hora hanc Scripturam audire, aliis vero horis legantur. Si autem ieiunii dies fuerit, dicta Vespera, parvo intervallo mox accedant ad lectionem Collationum, ut diximus. Et lectis quattuor aut quinque foliis vel quantum hora permittit, omnibus in unum occurentibus per hanc moram lectionis, si qui forte in adsignato sibi commisso
fuit occupatus, omnes ergo in unum positi conpleant, et exeuntes a Conpletoriis nulla sit licentia denuo cuiquam loqui aliquid. Quod si inventus fuerit quisquam prœvaricare hanc taciturnitatis regulam, gravi vindictœ subiaceat, excepto si necessitas hospitum supervenerit aut forte abbas alicui aliquid iusserit. Quod tamen et ipsud cum summa gravitate et moderatione honestissima fiat [18].
Таким образом, житийная литература — один из исключительно немногих видов речи, что продолжала звучать по окончании монастырского дня.
Карл Великий не только унифицировал, насколько это было возможно, шрифт, но и ввел ценз для переписчиков псалтирей и миссалов, таким образом удовлетворяя потребность в текстах не только церковных общин, но и небольших школ, не располагавших библиотеками. Admonitio Generalis определил стратегию развития образования, претворявшуюся в жизнь многочисленными актами и письмами, среди которых решения франкфуртского собора 794 г. и решения об обучении клира собора 813 г.
Среди факторов, вызвавших подобный рост, — прекращение войн на собственно франкских территориях королевства, личная инициатива Карла Великого, желавшего видеть на территориях своего государства образованных администраторов и потому активно участвовавшего в образовательной политике, влияние развитой островной книжной культуры, усилившееся ввиду расширения связей с Англией. Хотелось бы, однако, обратить внимание на менее известный аспект «каролингского возрождения»: одной из очевидных предпосылок получения образования христианскими неофитами неизменно было понимание Библии и христианского вероучения. Со времен Бенедикта Нурсийского монашеское сообщество воспринимало образование как одну из форм служения и, следовательно, как деятельность, направленную на связь с трансцендентным. Технически процесс образования был одной из форм религии.
Согласно выдвинутой в педагогической науке еще в 1970-е гг. общей гипотезе Эльконина — Давыдова, в структуре учебной деятельности выделяются: учебная цель, учебные действия, действия контроля процесса усвоения и действия оценки степени усвоения. Раннесредневековая модель образования выводила первый и последний из названных элементов в область трансценден-талий. Вопрос о предназначении академической науки умы веков, иронично называемых «темными», решали достаточно просто: образовательный процесс имел абсолютное значение, а знание, которое получали ученики, было знанием о спасении.
Если мы не знаем свойств самих предметов, — например, известных животных, камней, трав и других вещей, употребляемых в Св. Писании по какому-либо сходству их с предметами высшими и духовными, — то от сего по необходимости бывают для нас темными и все те фигуральные речения Писания, в которых о них упоминается [1, с. 144].
Ошибочным представляется стремление выделить в структуре раннес-редневекового знания некое «светское» пространство; любое знание могло трактоваться и вне церковного обихода, и внутри него. Косвенно этот тезис сохранялся в европейской философии на протяжении всего Средневековья —
св. Фома Аквинский не проводил демаркационной линии между богословием и светским знанием, полагая богословие просто более высоким, но качественно однородным с философией. Учебные действия и контроль процесса усвоения калькировались с позднеантичной школы. Контроль оценки степени усвоения предположительно наследовался от испытаний германских жрецов. Это широко известное словопрение Алкуина и Пиппина, очевидно коренящееся в традиции загадок.
Целый ряд признаков указывает на то, что учебные тексты раннего средневековья имели агиографический характер: место, которое занимала агиография в монастырских каталогах, ссылки на агиографические документы в безусловно популярных работах, включенность агиографии в культурный контекст эпохи.
Наверное, самым распространенным агиографическим документом раннего западноевропейского средневековья был широко известный труд Иеронима Стридонского «О знаменитых мужах» («De viris illustribus»), который традиционно считается также первым библиографическим трудом в европейской истории. Сам автор заявляет, что целью составления труда было показать еретикам и язычникам то немалое число христианских писателей, какое насчитывалось к 392 г. [5, с. 11]. Это вводило в заблуждение многих исследователей — так, Уильям Фремантл считал, что эта «книжечка» гораздо важнее сочиненных Иеронимом житий [13, с. 49]. Но одной из особенностей агиографических документов являлось то, что авторы не наделяли их исключительными характеристиками. Инципиты (вводные части) житий нередко обращаются то к священной или церковной истории, то описывают изыскания, которые были вынуждены провести агиографы перед тем, как приступить к написанию труда. Например, анонимный автор жития св. Марцеллина рассказывает:
Откуда и я меж тем избранный прибыл в город Амбр, чтобы исследовать отдельные показания (palmas) свидетелей и там нашел, что муж [святой] уже долгое время покоится у Господа, что ныне чудесные знаки добродетели свершаются [22, с. 1].
Сам Иероним в инципите к «Житию Малха» пишет:
Я поставил себе целью — если Господь дарует мне жизнь, а завистники мои перестанут преследовать меня, ныне бегущего и оторванного от мира, — написать историю от пришествия Спасителя вплоть до наших времен, начиная с Апостолов и кончая горестными событиями века нынешнего, описать то, как и через кого была построена Церковь Христова; как она, уже окрепнув, подверглась жестокости гонений и была увенчана мученичеством; и как после воцарения императоров-христиан она стала более могучей и богатой, претерпев, однако, упадок в добродетели [4, с. 44].
Логично предположить, что принадлежность к агиографическим документам определяется чем-то иным: внутренней структурой текста, построенного вокруг биографии определенного человека, который в ходе повествования проходит обожение [3, с. 8], или его назначением, т. е. мотивом создания — В. М. Лурье, следуя за болландистской школой критической агиографии, указывает, что этот мотив — распространение культа [8, с. 35]. Первое опре-
деление слишком узко — оно выводит за рамки агиографии translationes
(истории о переносе мощей), паломничества, надгробные надписи и другие документы, органически связанные с понятиями святости. Второе — слишком широко, потому как включает в агиографию не только апокалиптику и календари, но и новозаветные послания апостолов. Впрочем, Лурье идет дальше, чем болландисты, предлагая достаточно удобный критерий специфических временных и пространственных структур агиографического текста, для которого характерны дискретность и относительность времени и пространства. Возможность этой дискретности определяется тем, что агиографические координаты субъектно ориентированы, а фигура, относительно которой эта ориентация производится, — это фигура святого. Таким образом, важнейшей чертой агиографии, в значительной мере определившей ее место в культуре Запада, является ее антропологический аспект. Фигура святого — не только поведенческий паттерн, не только идеал, но и структура, объединившая категории вечного — пространство, время, бытие, знание — и человеческое существование, историю, личностные черты, образ жизни конкретного деятеля эпохи или просто персоны, связанной с той общиной, в которой установилось почитание. Интересной особенностью является и то, что даже статичные фигуры святых, нередко лишенные какого-либо «личностного развития», при этом существуют в пространстве специфического нарратива, с одной стороны, внеисторического, когда масса событий происходит вне корреляции с ходом истории, а с другой стороны, очень насыщенного — не только жития, но и производные от них формы агиографии, например, гимны, наполнены действием. С этой точки зрения текст Иеронима в культурном контексте Франкского королевства является агиографическим документом, но рассчитанным на специфическую аудиторию: образованных монахов и учеников монастырских школ. Вполне вероятно, что небольшой образованный слой Франкского королевства воспринимал «О знаменитых мужах» примерно так же, как локальная община почитала местного святого: как синаксарь организован в соответствии с литургическим временем, так дополненный текст Иеронима выстроен сообразно различным областям их интеллектуальной жизни. Актуальность упомянутых дополнений очень значительна: к 135 авторам, названным Иеронимом, Геннадий Марсельский затем присовокупил еще около сотни писателей V в. К труду Иеронима — Геннадия подключился и Исидор Севильский, добавивший еще 33 имени, и другие писатели, менее известные. В «Этимологиях» Исидор настоятельно рекомендует этот текст, т. е. ни один ученик, взявшийся за обучение в монастырской школе, не прошел бы мимо него. При всем своем масштабе получившаяся в итоге работа написана простым и понятным языком, а краткие биографические справки удобны для чтения даже не особо преуспевшими в латыни школярами. К тому же текст давал замечательный пример ортодоксии, будучи чем-то вроде катехизиса для образованных. Единство этих трех работ (непосредственно Иеронима, Геннадия и Исидора) подтверждается записью, сделанной в манускрипте Montpellier 406, относящемся к началу IX в.: «Это книга Иеронима "О знаменитых мужах". Следующей должно написать книгу Геннадия. На третьем месте Исидора, и должно быть все три в одном томе» [17, с. 185].
«О знаменитых мужах» представлен во всех известных нам каталогах Франкского королевства: Вюрцбурге, где работа Иеронима указана в древнейшем каталоге, относящемся к VIII в.; Рейхенау, Лорше. Широко известен палимпсест из Корби BN lat. 12161, написанный курсивом и содержащий труд Иеронима вместе с рядом «классических» житийных текстов, среди которых жития самого Иеронима, Сидония, Онората из Марселя и Цезария Арелатского.
Исследование столь важного типа источников, как каталоги монастырских библиотек, проливает свет на технологии компиляции и способы создания самих книг. Кажется, что у франков было четкое понимание своих нужд как интеллектуальных, так и духовных, потому что сама структура книг и библиотек представляется весьма однородной [15, с. 41].
Откуда взялась эта традиция компиляции? Почему книги и каталоги составлялись именно так? Наконец, как именно франки отбирали те тексты, в которых нуждались, и почему избавлялись от бесполезных? Франкская культура, на первый взгляд отличающаяся простотой и даже грубостью, не может не восхитить эффективностью решений. Часть книг переписывалась, в том числе и на палимпсесты, оставшиеся же сохранялись либо переписывались соответственно порядку распределения книг в книжном шкафу или комнате. Существовавший в раннекаролингской библиотеке нумерованный список литературы, в свою очередь, несмотря на не слишком значительный объем, означал не только стремление монахов-экономов к переписи имущества общины, но и то, что книги считались особой категорией вещей, не числившейся, к примеру, частью хранилища, скриптория или иных видов записей (документов или писем).
Численность имеющихся в наличии книг достаточно велика: всего насчитывается около семи с половиной тысяч книг. Но по большей части перед нами разобщенная масса кодексов. Единственная известная нам описанная библиотека меровингских времен — это первая библиотека корбийского монастыря, но и от нее остались лишь отдельные манускрпиты. Увы, мы не знаем, ни сколь велики были библиотеки таких мощных образовательных центров, как Тур, Сен Дени, Реймс или Лион в докаролингскую эпоху, ни даже не имеем косвенных описаний их содержимого. Вместе с тем, если предполагать не качественный, но количественный скачок в развитии библиотечных фондов державы Карла Великого, то житийные произведения были в них представлены очень широко. Основанное в 744 г. Фульдское аббатство насчитывало изначально двадцать томов, что следует из базельского манускрипта «De natura rerum» Исидора Севильского (Basle F. III.15), сохранившего оригинальный переплет. На листах кодекса указан список книг Фульдской монастырской библиотеки. Он включает Ветхий и Новый завет (содержащий апокрифический Апокалипсис Павла), Гомилии Григория Великого на Иезикииля и на псалмы, Синонимы Исидора Севильского, работы Амвросия и Василия Великого, чудеса и жития святых, историю семи отроков Эфесских, с которой расположена хроника, житие св. Фурсы и рассказ об Александре. Идет ли речь о полной библиотеке или о хорошо укомплектованной коллекции миссионера, жития святых, безусловно, представляли собой часть штатного комплекта церковной литературы, наравне с библейскими книгами и гомилиями Григория. К тому же времени,
что и каталог Фульды, относится каталог Вюрцбурга, запечатленный на белом листе так называемого Бодлианского манускрипта (название происходит от Бодлианской библиотеки в Оксфорде), содержащего трактат Августина «О Троице». Примерно к 800 г. относится список из тридцати четырех книг, принадлежащих кафедральной библиотеке Вюрцбурга: «Деяния Апостолов», «Cura Pastoralis» и «Диалоги» Григория Великого, комментарий Иеронима на Церковную историю Беды, теологические работы Иеронима, Августина, Амвросия. Часть названий указана лишь в краткой форме, без автора: dialogi («Диалоги» Григория), pastoralem, enciridion («Энхиридион» бл. Августина), historia anglorum. Книги из списка, видимо, тоже островного происхождения, на что указывают работы Григория Великого и Беды Достопочтенного — в то время самых популярных в Англии писателей. Номенклатура не должна казаться удивительной, книги в эту эпоху перемещались по всему Западному миру возможно лучше, чем люди: английские библиотеки, подпитывавшие франкскую интеллектуальную культуру, в значительной части писались в Италии [3, с. 171].
Каталог из Бодлианского манускрипта содержит книги из корпуса Вюрц-бургских текстов, называющегося «Книги св. Килиана» в честь выдающегося франконского миссионера. Данный святой, прославленный св. Бурхардом, ставленником св. Бонифация, апостола Германии, был одним из святых покровителей Вюрцбурга. Коллекция, спрятанная в стенах кафедральной библиотеки, являет собой, безусловно, уникальный источник, с которым следует ознакомиться подробнее. Очевидно, что каталог не тождествен данному корпусу, так как к раннекаролингской эпохе относятся 60 текстов из этой коллекции. Среди «книг св. Килинана» к житийному жанру относятся манускрипты M.p.th.q.28b — небольшого размера манускрипт, содержащий ряд агиографических текстов, гомилетику и фрагмент Этимологий Исидора Севильского; M.p.th.q.28a, который включает этимологии Исидора Севильского, Страсти св. Евгении и св. Потита и текст заупокойной мессы; M.p.th.f.49 — содержит изложение «О Молитве Господней» св. Августина, первый из латинских мартирологов — Мартиролог Беды Достопочтенного, анонимный текст о местах, связанных со святыми мучениками в Риме и ряд иных агиографических текстов; M.p.th.f.21, в котором гимн в чествование страстей блаженной мученицы Ев-лалии Аврелия Пруденция Клемента предавряет трактат «О девстве» Адельма; M.p.th.f.78 — апокрифические «Страсти апостолов»; M.p.th.f.74, состоящий из фрагмента трактата Августина Аврелия о Евангелии от Иоанна и фрагмента текста Беды Достопочтенного «О святых местах». Шире, чем агиография, представлены библейские тексты (хотя полной библией Вюрцбург еще не обладал): M.p.th.f.189 — лист из послания к Тимофею ап. Павла; M.p.th.f.15, содержащий изложение Евангелий от Марка и Иоанна, приписываемые Ремигию Осерскому; M.p.th.f.37 — комментарий Иеронима на послание к Ефесянам; M.p.th.f.69 — послания апостола Павла; M.p.th.f.18 — Первая и Вторая Книги Царств; M.p.th.f.147 — книги Ветхого Завета: Иов, Юдифь, Эсфирь, Товия, I и II Ездры; M.p.th.f.77 — книга пророка Иезикиля; M.p.th.f.181 — фрагмент из изложения Деяний Апостольских Беды Достопочтенного; M.p.th.f.12 — послания апостола Павла с глоссами;.M.p.th.f.20 — книги Ветхого завета: Исайя
и Даниил; M.p.th.f.14 — книга Паралипоменон и толкования на I-II книги пророка Самуила.
Сопоставим этот список с известной цитатой из бл. Иеронима о порядке ознакомления с книгами Библии:
Прежде всего пусть изучает псалтирь и увеселяется сими песнопениями; притчами же Соломона пусть наставляется к жизни; из Экклезиаста же пусть научается презрению всего мирского; книга же Иова даст ей пример добродетели и долготерпения. Затем пусть перейдет к Евангелиям, чтобы никогда уже не расставаться с ними. Деяниями же апостолов и посланиями пусть упивается от всего сердца. Когда же наполнит сокровищницу сердца своего сими богатствами, пусть поручит памяти своей: Пророков, Пятикнижие, Книги Царств и Паралипоменон, а также книги Ездры и Есфирь. А Песнь Песней безопасно ей будет изучить под самый конец. <...> Да остережется она всяких апокрифов... [6, с. 120-122]
Увы, учесть рекомендации бл. Иеронима не смог бы даже каролингский школяр, что и говорить о его коллеге из меровингского периода. Монастырская библиотека обычно содержала ряд библейских текстов, чаще разрозненных. Причем некоторые, как видно из примера, содержатся только в виде написанных уважаемыми учеными мужьями изложений, толкований, комментариев. Кстати, значительная часть книг в библиотеке Вюрцбурга при обучении, скорее всего, не использовались. Речь идет, например, о сборниках канонического права: M.p.th.f.3 — Каноны апостольские и соборные («Дионисиана»), M.p.th.f.22 — книга канонов («Дахериана»), M.p.th.f.186 — фрагмент собрания канонов («Дионисио-Адриана»), или о M.p.th.f.70, содержащем каноны соборов и декреты понтификов. Маловероятно, что при обучении использовались богослужебные книги — в этом случае сама необходимость исправления богослужения, которое происходило при Карле Великом, не появилась бы. Помимо сакраментариев и лекционариев к богослужебной литературе следовало бы отнести и M.p.th.q.18, содержащий труд «О церковных службах» Исидора Севильского. Тем более, большинство грамотного населения были не канониками, а монахами или лицами светскими. Вывод от обратного: агиографические тексты использовались в обучении ввиду того, что принадлежали к жанру массовому и доступному. Своеобразными «конкурентами» агиографии можно считать «Этимологии» Исидора Севильского и «Книгу Искр» («Liber scintillarum») монаха, подписывавшегося Защитником из монастыря св. Мартина, — известное собрание библейских цитат. Но в этих произведениях отсутствуют важные составляющие агиографического жанра, о которых говорилось выше, — нарратив и биографичность.
Наконец, агиографическая литература фактически могла быть тем единственным жанром литературы, использовавшейся в обучении, который сохранял локальную специфику. Непосредственно грамматики Франкское королевство получало из культурного пространства Ирландии. Прежде всего, это были списки античных авторов: Доната, Диомеда, Фоки, Сервия и Присциана. Уже потом, оказавшись географически в центре разных культурных зон, каролингские школяры могли пользоваться комментариями к этим грамматикам за авторством Кассиодора, Исидора Севильскиго или Юлиана Толедского,
которые по разному интерпретировали грамматические работы, имевшиеся у них в наличии, прежде всего Доаната. Франкские грамматики каролингской эпохи представляли собой уже достаточно современные работы, созданные с опорой на прежних комментаторов. А запрос на локальную специфику существовал хотя бы потому, что в королевстве франков грамотность, образование и мудрость, не подкрепленные родством или оружием, не являлись сколь бы то ни было значимым социальным лифтом.
Грамотность заказывалась и оплачивалась родом. С семилетнего возраста ребенок начинал образование. Этот возраст может быть определен лишь примерно, потому как в некоторых случаях детей могли забирать и раньше. Следует учитывать, что в означенный период биологический возраст превалировал над астрономическим. Нередко образование было участью болезненных и слабых детей или младших детей. Интересно, что если ребенок со временем выздоравливал и набирался сил, а семья предпочитала видеть его не монахом, а всадником, то его отзывали из монастыря. Наглядным примером агиография утверждает ценность получаемого знания. Так в житии св. Лиутхерия читаем:
Он же, как только получил возможность ходить и общаться, начал собирать куски кожи животных и дерева, которые мы собираем для освещения, все что угодно мог использовать так, и когда дети играли, сам стал скреплять их словно книги. И когда ощутил в себе стремление, когда стал походить на писателей, и приносил своей кормилице почти настоящие книги свои для сохранения. А когда кто-то спрашивал его: «что сегодня ты делал?», он отвечал, что в течение целого дня он собирал книги или писал или же читал. Когда же кто-то испрашивал: «кто тебя обучил?», он отвечал: «Меня обучил Господь». Размышлял меж тем он в юном возрасте, он об избрании пути благословенного. Затем же, ведомый Господней милостью, испросил своих родителей, чтобы какого-нибудь мужа Господнего прислали ему для того, чтобы обучаться. И они, поскольку были ласковы, возблагодарили Господа, видя намерение юноши, и отправили его к уважаемому мужу Григорию, ученику и последователю святого мученика Бонифация, дабы Господом воспитывался.
Qui statim ut ambulare et loqui poterat, coepit colligere pelliculas et cortices arborum, quibus ad luminaria uti solemus, et quicquid tale invenire poterat; ludentibusque pueris, ipse consuit' sibi de ipsis collectionibus quasi libellos. Cumque invenisset sibi liquorem, cum fusticis imitabatur scriptores, et afferebat nutrici suae quasi utiles libros custodiendos. Et cum ei quis diceret, quid fecisti hodie? Dixit se per totum diem aut componere libros, aut scribere, aut etiam legere. Cumque iterum interrogaretur: quis te docuit? Respondit: Deus me docuit. Meditabatur autem in tenera aetate, quod postea devotus inplevit. Posthaec etiam auctus majori gratia, rogavit parentes suos, ut se alicui viro Dei commitaverunt erudiendum. At illi, cum essent benigni glorificaverunt Deum, videntes intentionem juvenis, commendaveruntque eum viro venerabili Gregorio, discipulo et successori sancti Bonifatii martiris, Domino nutriendum [21, с. 405].
В конце VIII в., с ростом влияния образованности на социальный статус, такие прецеденты сходят на нет.
Оплата за обучение обычно представляла собой пожертвование монастырю, в котором предстояло обучаться ребенку. Эта практика не только содержала определенную экономическую целесообразность, но и давала образовательному центру определенные гарантии — возможность удержать образованные кадры,
используя авторитет семьи. Присутствие рода, даже косвенное, позволяло избежать таких случаев, какой произошел в Фульде в 829 г., когда принятый Храбаном Мавром мальчик-сирота Годескальк обвинил собственную общину в том, что был пострижен насильно. И хотя Храбан Мавр, будучи одним из авторитетнейших мыслителей своей эпохи, даже написал целый трактат «О пострижении отроков» и добился того, что просьбу Годескалька отклонили, юный талант удалился сначала в Корби, затем в Орбэ.
В воспитании отроков агиография играла роль транслятора ценностных установок, в категорической форме утверждая ценности учености, памяти, верности и др.
Специфика структур памяти раннего средневековья была почерпнута
из трех основных источников — «Об ораторском искусстве» Цицерона, анонимной «Риторики для Геренния» и «Начал ораторского искусства» Квинтилиана, а значит, восходит к идеям Аристотеля, изложенным в трактате «О памяти и припоминании», — память понималась как отпечаток произошедшего, с этим произошедшим связанный. Конечно же, этот оттиск мог быть запечатлен с помощью разнообразных инструментов — методов сознательного запоминания, изложенных в упомянутых трактатах, на восковых таблицах, пергамене и папирусе, но наиболее ценным выставлялось целенаправленное упражнение памяти. Собственно, в глазах средневековых интеллектуалов оно отождествлялось с понятием мудрости и знания, являлось состоянием благоразумия. Обладать хорошей памятью — значило иметь не только интеллектуальное, но и моральное превосходство. Так же как обладание воображением считалось признаком моральной силы в период Романтизма, средневековая культура полагала развитую память подтверждением того лучшего, что есть в человеческой природе. Агиографическая литература демонстрирует многочисленные примеры того, как святые бегло и к месту цитируют Священное Писание, улучшают церковную службу, не обзаведясь при этом новой литературой, припоминают события, произошедшие с ними в далеком прошлом. Наконец, зримым результатом этого превосходства становятся те чудеса, которые творят святые. Здесь напрашивается параллель с христианским культом, построенном вокруг памяти о библейских событиях, но при помощи обрядовых действий эту память раз за разом делающим частью повседневности. Схожим образом современные структуры памяти органически сопряжены с нейрофизиологическими процессами, когда этическая составляющая совершенного поступка напрямую определяет неврологические и иные соматические реакции при обращении памяти к нему [11, с. 88].
Делая вывод о том, что во Франкском королевстве агиографические тексты широко использовались в качестве учебных, мы неминуемо приходим к тому, что агиография составляла не только некую часть содержания учебных курсов, но даже представляла собой элемент методологии, можно даже говорить о неком специфическом агиографическом методе, но описание этого метода пока что остается нерешенной задачей.
ЛИТЕРАТУРА
1. Бл. Августин. О христианской науке // Антология педагогической мысли христианского средневековья: в 2 т. / Сост. В. Г. Безрогов, О. И. Варьяш. — Т. 1. — М.: Аспект — Пресс, 1994. С. 141-151.
2. Браун П. Культ святых. Его становление и роль в латинском христианстве / Пер. с англ.; под ред. С. В. Месяц. — М.: РОССПЭН, 2004. — 207 с.
3. Живов В. М. Краткий словарь агиографических терминов. — М.: Гнозис, 1994.
4. Жизнь пленного монаха Малха // Творения блаженнаго Иеронима Стридон-ского. — Ч. IV. — Киев: Типография Е. Т. Керер, 1880.
5. Иероним Стридонский. Книга о знаменитых мужах // Церковные историки IV-V веков. — М.: РОССПЭН, 2007. — С. 11-60.
6. Иероним Стридонский. Письмо к Лете о воспитании отроковицы // Антология педагогической мысли христианского средневековья: в 2 т. / Сост. В. Г. Безрогов, О. И. Варьяш. — Т. 1. — М.: Аспект-Пресс, 1994. — С. 120-121.
7. Киселева Л. И. Письмо и книга в Западной Европе в Средние Века. — СПб: Дмитрий Буланин, 2003.
8. Лурье В. М. Введение в критическую агиографию. — СПб.: Аксиома, 2009.
9. Тимофеев М. А. Христианская историческая мысль в эпоху поздней Римской империи (в трудах Иеронима Стридонского, Геннадия Массилийского, Виктора Витен-ского и Филосторгия) // Церковные историки IV-V веков. — М.: РОССПЭН, 2007. — C. 265-299.
10. Bischoff B. Katalog der festländischen Handschriften des neunten Jahrhunderts (mit Ausnahme der wisigotischen). — T. I: Aachen-Lambach. — Wiesbaden, 1998-2004.
11. Carruthers M. The book of memory. A study of memory in medieval culture. — Cambridge: Cambridge University Press, 2008.
12. Contreni John J. Carolingian biblical studies // Carolingian essays. Washington, 1983. — P. 71-98.
13. Fremantle W. H. Hieronymus, St. // A Dictionary of Christian biography, literature, sects and doctrine / Ed. by Smith W. and Wace H. — Vol. III. — London, 1882.
14. Ganz D. The Merovingian library of Corbie // Columbanus and Merovingian monasticism / Clarke H. B., Brennan M. — Oxford, 1981.
15. Lapidge M. Surviving booklists from Anglo-Saxon England // Learning and Literature in Anglo-Saxon England. — Cambridge: Cambridge University Press, 1985. — P. 33-90.
16. Lotte Ker. Canonical Collections of the Early Middle Ages (ca. 400-1140): A Bibliographical Guide to the Manuscripts and Literature. — CUA Press, 1999.
17. McKitterick R. The Carolinigians and the Written Word. — Cambridge: Cambridge University press, 2003.
18. Regula Sancti Benedicti XLII. — URL: http://www.thelatinlibrary.com/benedict.html (дата обращения: 20.09.2014)/
19. Riche P. Daily life in the world of Charlemagne. — Philadelphia: University of Pennsylvania Press, 1978.
20. Virtuelle bibliothek Würzburg. Libri Sancti Kiliani digital. — URL: http://vb.uni-wuerzburg.de/ub/lskd/index.html (дата обращения: 20.08.2014).
21. Vita Sancti Liutgerii // Pertz G. H. Scriptores rerum Sangallensium. Annales, chronica et historiae aevi Saxonici. — Hannover, 1829.
22. Vita sancti Marcellini // Acta Sanctorum. — Aprilis II. — P. 750-755.
