CC BY
181
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 11
СОЦИОЛОГИЯ
3
издается с 1991 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2.11 рефераты 98.03.001 -98.03.022
МОСКВА 1998
Опыт "Академии" — опыт выживания а новых макроэкономических условиях, благодаря грамотной политике менеджмента.
98.03.017. "КЛАССИЧЕСКАЯ ИСТОРИЯ ТОТАЛИТАРИЗМА" ДЖОРДЖА ОРУЭЛЛА.
В заглавие работы вынесено типичное определение "Скотного двора", зафиксированное в "The British and American Utopian Literature 1516-1975" — указателе, изданном Л.Сарджентом в США в 1979 (22, с. 113); более конкретное его истолкование содержится в "Brodie's Notes" (Англия, 1990): "сатира на сталинский период русской истории" (23, с. 18).
У Оруэлла, как в свое время у Свифта, были серьезные причины раньше других понять, что множество грубых извращений в политике быстро превращают человека в жертву: усвоенный им в Испании 1937 г. опят явился ценным и живым уроком. Последующие события в мире только подтвердили его мысль о том, что казарменно-бюрократические режимы XX столетия — не каприз истории. Показать, каким общество не должно быть, — дело сатирика. К этому Оруэлл был подготовлен своими взглядами и жизненным опытом. Деградация, к которой могли привести людей некоторые тенденции в реальной современной ему цивилизации и в самой природе человека, послужила материалом для сатиры. Какую функцию она должна была выполнять: сугубо идеологическую, развлекательную или другую, — вопрос старый для мировой литературы. Образованная публика на Западе уже привыкла к мемуарным и публицистическим произведениям о пронизанном страхов тоталитарном обществе с привязкой и — значительно реже — без строгой привязки к какой-либо конкретной стране, будь то коммунистическая Россия, или нацистская Германия, или фашистская Италия. "Возвращение из СССР" (1936) и "Дневник" А.Жида, "Сталин. Критический обзор большевизма" (1935), "Кошмар в СССР" (1937) Б.Суварина, "Испанское завещание" (1937) А.Кестлера, "Испанский пирог" (1937), "Мировой коммунизм" (1938), "Тоталитарный враг" (1940), а
И. Ф.Рековская
СОЦИОЛОГИЯ КУЛЬТУРЫ
также "Новая германская империя" (1939) Фр.Боркенау, "Прерванная революция" (1931), "Преданная революция" (1937), "Преступления Сталина" (1940) Л. Троцкого, "Женщина, которая не смогла умереть" (1938) Дж. де Бособр, "Большие кладбища под луной" (1938) Ж.Бернаноса, "Школа для диктаторов" (1938) И.Силоне, "Революция нигилизма" (1939) Раушнинга, "Революция менеджеров" (1941) и "Макиавеллианцы" (1943) Дж.Бернхема, "Дорога к рабству" (1944) и другие работы Фр. фон Хайека, прочитанные Оруэллом, издавались на разных языках и разных континентах. Оруэлл решил пойти совершенно иным путем. Он задумал написать об извращениях в системе "советских внутренних дел", своеобразным дополнением к которым явилась увиденная им "охота за людьми в Испании". "...Для меня было крайне важно, чтобы люди в Западной Европе могли представить себе советский режим таким, каковым он в действительности является. Начиная с 1930 г. у меня было уже слишком мало аргументов в пользу того, что Советский Союз развивается в направлении строя, к которому можно было бы применить понятие подлинного социализма. Напротив, я был ошеломлен отчетливыми свидетельствами того, что страна превращается в иерархическое общество, хозяева которого не в большей мере склонны расстаться со своей властью, нежели другие представители правящей верхушки..." И рассказывая дальше о генезисе своей политической философии, Оруэлл в предисловии к "Звероферме", переведенной на украинский язык И.Чернятинським под названием "Колгосп тварин" и предназначенной для эмигрантов и так называемых "перемещенных лиц", оказавшихся на Западе, писал: "Ничто, по моему мнению, так не способствовало извращению идеи социализма, как убеждение в том, что Россия — социалистическая страна, а каждое деяние ее лидеров может быть оправдано и, даже более того, достойно подражания..." (10, с. 43).
Много лет после Каталонии размышлял он над тем, как можно было бы опровергнуть советский миф об идеальном обществе, оказавший негативное воздействие на западное социалистическое движение, в доступном любому, а н§, только английскому читателю произведении. Он искал художественную форму, могущую стать для него действенным средством выражения социальных и этико-философских воззрений. Оруэлл отыскивал именно в человеческих делах, всем видимым и знакомым, такой повседневный случай,
который сам по себе сделал бы понятным и наглядным высший, всеобщий смысл происходящих в жизни XX столетия важных событий. И вот однажды, увидев в маленькой деревушке, где он тогда жил, мальчугана лет десяти, ехавшего на подводе по узкой дорожке и хлеставшего лошадь, когда она пробовала свернуть в сторону, Оруэлл попытался проанализировать теорию Маркса с точки зрения... животных: "Для них было очевидно, что концепция классовой борьбы в человеческом обществе — чистая иллюзия, поскольку, когда надо было эксплуатировать животных, все люди объединялись против них. Настоящая борьба велась между людьми и животными. Отталкиваясь от этого исходного тезиса, было уже нетрудно разработать сюжет моей повести" (10, с.43). Общий интерес могла придать этому отдельному, малозначительному случаю притча, которая интересна и субъективностью намеренного сравнения, и подчеркиванием общего поучения. Через частное Оруэлл задумал выразить общее, через малое — значительное. Создавая свою повесть, он проявил тяготение одновременно и к притче, и к определенному типу утопии — утопии сатирической. Именно здравомыслящий англичанин и смог с ноября 1943 по февраль 1944 г. написать о ферме животных "a fairy story", имеющую притчевый характер, развив и углубив свойственный английской культуре интерес к волшебной сказке. В письме Г.Струве от 17.02.1944 г. Оруэлл назвал ее "сатирической штучкой", намекая на сюжет словами: "Она настолько неблагонадежна политически, что я не уверен наперед, что кто-либо напечатает ее" (11, с. 117), имея в виду тогдашние просоветские настроения в Англии. И хотя его сказочная повесть, увидевшая свет 17 августа 1945 г., "не присутствует" ни в одном из вышедших у нас в последнее десятилетие сборников ("Сказки английских писателей", "Сказки народов Европы", "Сказки для врослых" в 2-х томах, "Сказки Англии", "Литературные сказки зарубежных писателей"), Оруэлл, как и его великие предшественники и современники-сказочники О.Уайльд, Р.Киплинг, Дж.Барри, Л.Кэрролл, А.Милн, Д.Р.Р.Толкин и др., подтверждает точку зрения Г. К. Честертона, выраженную в "Драконовой бабушке": "Только здравомыслию ведома дикая поэзия безумия" (21, с. 112). И автор, чья прозрачная проза — один из образцов, формировавших оруэл!ловскую эстетику "оконного стекла", как бы поддерживал его из иных миров своим утверждением: "В сказках душа здорова, мир — полон чудес. В реалистическом романе
мир уныл и привычен, а душа корчится от боли. Сказка говорит о том, что делает здоровый человек в краю чудес; современный роман о том, что делает безумец в мире скуки" (21, с. 111). Сказка — правда свободного человека, а свободный человек представляет собой величайшую опасность для любой тоталитарной власти, ибо открыт навстречу такому же человеку.
Итак, мифологизированная, притчеобразная, фантастическая форма была выбрана Оруэллом не напрасно: он знал, что миф побивается мифом. "Неправдоподобная история" стала оригинальным знаком антисталинизма и в более широком смысле антитоталитаризма в британской литературе. Ее читатели узнали: обычная ферма где-то вблизи одного из трех английских Веллингтонов (может быть в Хартфордшире, ведь там ждала Оруэлла его первая жена Эйлин, столько сил приложившая к тому, чтобы сказка обрела жизнь) не менее удивительна, чем город, в котором до поры до времени обитал "счастливый принц", или Кенсингтонский Сад, подаривший столько приключений Питеру Пену, создатель которого казался Оруэллу "мужественным и цельным по сравнению с его позднейшими имитаторами" (8, с.229). Метаморфозы, происходящие на ферме, не уступают чудесам в сказках тех, кто украл старинный остров в последние сто с лишним лет полетом своей фантазии. Ни война, ни работа на Би-Би-Си и в редакции газеты "Tribune", никакая другая работа, не оставлявшая свободного времени Оруэллу, не отвлекали его от замысла более глубокого и значимого, чем может показаться на первый взгляд.
За время существования "Скотного двора" о нем написано много хорошего и плохого. Кто-то воспринял произведение Оруэлла как сказку "ужасов", кто-то — как аллегорию. Г.Грин "Скотный двор" приветствовал (24, с.195-196), Г.Фаст предлагал выбросить на свалку истории вместе с "Метаморфозами" Кафки (17, с.238). Американского писателя возмутило якобы сделанное Оруэллом сравнение человечества с населением свинарника (17, с.235). Прав один из самых известных и любимых шотландских проповедников церкви У.Баркли, написавший "Толкование Евангелия от Луки": слишком много проблем создали людй вокруг эпизода со свиньями (1, с. 120). Но Оруэлл не предлагал людям 40-х и последующих годов отождествлять себя со свиньями, собаками, овцами, лошадьми, птицами. Если эти и другие твари представлены у него предателями,
хищниками, приспособленцами, холопами, паразитами, то разве это означает, что под ними подразумевается все человечество? Эгоизм в любых формах: индивидуалистической или государственной, качество низменное, звериное, отвратительное, не доказывает, что все человеческое отвратительно. Конечно, тварям из сказки Оруэлла не противостоит ни один человек, который бы искал правильный путь, как Бродяга в комедии братьев Карела и Йозефа Чапеков "Из жизни насекомых", поставленной в Англии в 1922 и 1927 г. Может быть, поэтому читатели, слушатели, а потом и зрители, не имеющие возможности узнать себя в "образе ищущего Бродяги", отыскивали черты, присущие им или обществу, в котором они жили, в животных.
Современная сказка стала символическим выражением очень важных для Оруэлла понятий и принципов. Она ничего не пытается собой подменить или заменить. Она стремится к тому, чтобы в притчевой форме донести до слушателя и читателя подлинные нравственные ценности. Автор "Скотного двора" пошел по пути Честертона, который в разговоре с молодым противником сказок — "чудовищем в зеленом галстуке" — убеждал его в том, "что сказки по сути своей основательны и правдивы, а нескончаемые выдумки о современной жизни немыслимы и пусты" (2, с.111). Как и Честертон, Оруэлл хорошо понимал, насколько опасно для человеческого общества время без сказок, словно предвидя наше смутное время, когда писатели, кроме Ф.Искандера, пожалуй, перестали сочинять их.
Может показаться, что как в средние века в литературе выступали олицетворенные Порок и Добродетель, так и у Оруэлла определенные моральные категории воплощены в образах животных и птиц просто для большей наглядности, как в мистерии братьев Чапеков. Но в отличие от чешских писателей, которые не выпускали на сцену Добродетель, в его анималистской сказке она, безусловно, есть. Две ломовые лошади Боксер и Кловер и три молодые прекрасные выносливые создания, добросовестные работники и хорошие товарищи, с почтением относящиеся к старшему поколению, как раз и делают, на наш взгляд, "Скотный двор" менее пессимистичным. Оруэлл не побоялся, как и Чапеки, что кривые зеркала, подставленные им жизни, исказят облик человеческих добродетелей. И, как в комедий чешских мастеров, так и в случае со "Скотным двором" трюк себя оправдал полностью: множество людей разных национальностей, стран, регионов узнали в этом гротеске
16-5445
человека, а, узнав, должны были понять, что грубое, жестокое, ничтожное, связанное со смертельной опасностью присутствует и там, где его не только не искали, но и отказывались искать, с полной невинностью принимая ложь тоталитарной пропаганды. "Вплоть до 1939 года и даже позднее большинство англичан оказались неспособными проникнуть в истинную природу нацистского режима в Германии. Да и теперь в том, что касается советской системы, — констатировал он в 1947 г. — они все еще в значительной мере находятся во власти прежних иллюзий. А это принесло огромный ущерб социалистическому движению в Англии и имело серьезные последствия для британской внешней политики" (10, с.43).
Оруэлл писал не просто сказку о людях и зверях и тем более не намеревался создать финал, от которого бы у читателей оставалось впечатление полного умиротворения между людьми и животными. Напротив, он "собирался завершить повесть на громкой ноте диссонанса". После Тегеранской конференции, вселившей многим, но не ему, надежды на длительные добрые отношения между Советским Союзом и Западом, он писал о пороках, стремясь с полнейшей ясностью показать, как они подлы и отвратительны. Можно ли видеть проявление "человеконенавистничества" в таком стремлении? Сказка о ферме животных, не оставлявшая возможности надеяться на исправление критикуемых жизненных явлений, фактически наметила путь использования иносказания, близкого к аллегории, в сатирических и пропагандистских целях, один из важных путей развития сказки в отечественной и мировой литературе.
Если в "Скотном дворе" — первой книге, в которой автор попытался сплавить воедино политическую и художественную цели, оставив только фабулу, ход событий и отбросить то, чем события привлекательны, то получится притча: в мысли о лучшем заключена вечность, во лжи вечности нет. Сущностное содержание сказки может быть свернуто и не в одну пословицу, но объемное содержание ее неизмеримо богаче. Интересно не только философское зерно "Скотного двора", но и столкновение характеров, что предполагает разные типы, отношения к жизни, внутренней организации характера, его проявлений в поступках, действиях, словах. Оруэлл любил жизнь Жизнь во всей ее наготе, увиденная в Испании, ужаснула и восхитила его ("Памяти Каталонии"). В самом ее движении таились разные возможности В будущем могла победить
гармония, но победа могла достаться и хаосу. А пока ничего не решено, художник Оруэлл мог участвовать с помощью своего искусства в борьбе с хаосом.
Он представил правду о мире в одежде вымысла, притчи — и так, как он ее увидел, и так, как никто другой из художников эпохи насилия, беззакония, подлости, наглости, иллюзорного господства справедливости, увидеть не мог, когда не "в отдельно взятой стране", а повсюду побеждали расчет, хитрость, своекорыстие. Это состояние общества первой половины столетия, с точки зрения Оруэлла, особенно характерно для СССР, где, как в средние века (и не только в средние века) в Германии, допускался грабеж, обман, уничтожение масс властью. Вот это "человеческое содержание", хорошо знакомое ему по Индии, Бирме, Испании, Марокко, он перенес в мир животных, как это происходило в эзоповской басне о тщеславном борове из большого стада свиней, рассердившемся, что не он в стаде вожак, но никого не испугавшем своим громким визгом и сверканием клыками, но зато визгом и брызгами пены заставившем ягнят в ужасе разбежаться и после этого приобретшем важный вид и сказавшем: "Вот здесь лучше и остаться: здесь найду я приличный мне почет и внушу подобающий страх; здесь гнев мой всех обращает в бегство, угрозы всех заставляют трепетать; здесь все меня любят и боятся" (2, с. 218). Оруэллу нужно было, чтобы боров Наполеон демонстрировал страсти, состояния людей, которые жаждут властвовать над теми, кто равен им и выше их. Он создал образы животных на ферме подобными современному человеку, запутавшемуся в вопросах нравственности, и склонному причинять вред себе и другим, превращающемуся, как только ослабли путы цивилизации, в асоциальное существо, близкое животному. Как писатель, он знал давно, что такое давление внешнего мира, и жаждал уравновесить его силой воображения, которое противостоит и разрушает, пересоздает и переиначивает, смягчает жестокость и идиотизм обыденности, сведенной до уровня газетного факта.
Оруэлл говорил за тех, кто страдал, терпел, трудился; он говорил также за поля, луга с их цветами и травой, за птиц, зверей, камни разрушенных городов и сел Европы. Все, что было в мире катастроф, собрано, названо,- воплощено в мире его "Скотного двора". Это когда-то Оруэлл пытался видеть мир прекрасным, но
после Испании смотрел прямо и замечал все. Он отобрал факты, спрессовал их и получил концепцию, опасную для сталинизма.
Форма негативной утопии вместила широкую, многоплановую критику общественной и международной жизни, политики, морали, нравов. Потребность в этом Оруэлл остро ощутил еще в 1937 г., когда обеспечивание отношений, сначала в облике фашизма, а затем и коммунизма в Испании, приобрело максимальные масштабы, программную направленность и небывало интенсивные формы.
Он был взволнован опасным поворотом мировых событий, искал их причину, восставал против них, пытался решить важные для него философские вопросы. Удивительно, что именно такой упорный и враждебный материал оказался по плечу человеку, никогда не бывавшему в России, "чьи знания об этой стране базировались исключительно на чтении книг и газет" (10, с.43), человеку, понимавшему после сталинградской битвы и Тегерана, что его книга - это реакция на грядущую Великую Победу СССР над фашизмом, точнее, победу тоталитарного режима, который он ненавидел всей душой, о чем не уставал говорить и писать. Вероятно, ему необходимо было, чтобы даже школьник, прочтя его "Скотный двор", мог воскликнуть, как маленький герой андерсеновской сказки "Новое платье короля": "А король-то голый!" при всем отличии Зла у Андерсена и у него. В.А.Чаликова в 3-ем выпуске "Социокультурных утопий XX века"(1985) подчеркнула особую, пожизненную любовь Оруэлла к этой сказке Андерсена: "Это был его талисман, спасение от одиночества, от подозрений в собственной неполноценности и даже ненормальности"(19, с.45-46). "Скотный двор", вопреки своему жанровому наполнению, меньше всего похож на сказку. И дело не в сюжете, который в чем-то столь же далек от фольклорных источников, как "Дракон" Е.Шварца (1944). Дело в том, что любая сказка проникнута верой в победу добра над злом, даже если оно, добро, беззащитно. А "Скотный двор", — возможно, самая грустная книга из всей литературы 30-40-х годов. Утопическая сказка для Оруэлла — форма, в которой он органично сумел выразить свое отношение к жизни. Это способ его мировидения в военные 40-е... И важно понять правильно, как и почему он относился к Восстанию и его последствиям, учитывая при этом, что Россия — страна парадоксов, и сегодня она более чем когда-либо именно такая.
Сложную социальную и политическую проблематику межвоенного двацатилетия и военной поры трудно выразить только сказочными средствами. Для показа многоэтапного процесса предательства идеалов Революции и создания определенной модели диктатуры нужны были и иные средства. Оруэлл придал утопической сказке характер жгучей сатиры. С помощью сатиры, действие которой происходит в Англии, а острие направлено на сталинские порядки в СССР, Оруэлл показал природную, животную причину всякого стремления к власти и бессилие масс как Зло в конечном итоге. И самые жестокие ее удары в "Скотном дворе" направлены против просвещенных людей в демократических странах, готовых принимать на веру большинство из тех фантастических сообщений о заговорах, предательстве и саботаже, которые содержались в газетных репортажах о московских процессах. Речь идет прежде всего о хорошо информированных газетных обозревателях. Направлены они и против "человека с улицы" далеко не 100-процентной демократической страны (Англии), который не в состоянии уразуметь, что такое концлагеря, массовые депортации, аресты без суда, цензура прессы и т.д. и т.п.
Известные во всем мире люди, допустившие злоупотребления и извращения революции и социализма, предстали у Оруэлла в образах животных. Иносказательность и образы животных импонировали душевному складу англичан. На то, что, по-видимому, рассказы из области животного эпоса пользовались громадной популярностью в Англии, указывал еще в 1882 г. приват-доцент Казанского Императорского университета Л.Колмачевский. Они были хорошо знакомы народной фантазии издавна, что подчеркивалось и в трудах А.Афанасьева и приват-доцента В.Клингера. Иносказательность позволила пользоваться ею в 1943-1945 гг., когда Англия была членом антигитлеровской коалиции и когда прямой протест против СССР, чьи солдаты и офицеры напрягали последние силы в боях с фашизмом, был невозможен. Это понимали очень многие: и левое большинство, и правый Элиот, понимал и Оруэлл. Недаром в 1947 г. он напишет в обращении к совсем ему не знакомым читателям "Зверофермы", переведенной на украинский язык: "Будь в моих руках власть, я не хотел бы обличать Сталина и его соратников за их варварские и антидемократические методы. Вполне возможно, что, преисполненные лучшими намерениями, они не могли действовать
по-иному, исходя из сложившихся обстоятельств"(10, с.43). И,однако, его приводило в отчаяние упорство писателей и журналистов разных политических ориентации оправдать Сталина и его "соратников". Из отчаяния родилось убеждение, высказанное в предсмертном интервью: "Тоталитарная идея живет в сознании интеллектуалов везде"(27, с.502).
Оснований для оптимизма мир не давал Оруэллу приблизительно с 1930 г. В статье "Артур Кестлер"(1944) он утверждал: "Вокруг одна только ложь, ненависть, жестокость, невежество, сплетающиеся в тугой узел, а за нашими сегодняшними бедами уже вырисовываются куда большие несчастья, о чем европейское сознание только начало догадываться. Очень вероятно, что самые существенные проблемы, стоящие перед человеком, никогда не будут решены. Но ведь с этим невозможно смириться!"(7, с. 184). Оруэлл очень взвешенно говорит о событиях в России за последние четверть века, о том, что многие ожидали увенчания русской революции осуществлением Утопии, чего не произошло, и, анализируя "Слепящую тьму" Кестлера, не соглашается с выводом ее автора, "что революция по самой своей природе заключает в себе нечто негативное", "ведет к моральному падению" (7, с.181). На взгляд Оруэлла, "история должна двигаться в определенном направлении, пусть даже ее приходится при этом подталкивать стараниями психопатов"(7, с. 184). Центральную для Кестлера проблему - что есть революция? он пытается разрешить в "Скотном дворе", прослеживая процесс замещения старого неравенства новым, при этом не дискредитируя утопический идеал. Признавая, что "все революции обречены на неудачу, однако это не одна и та же неудача"(7, с. 185), он стремится избежать тупика, в который попал Кестлер.
Русская революция 1917 г. — предмет осмысления Оруэлла, особенность сюжетного конфликта, основа мотивировки событий, источник приема иронически-предостерегающей гиперболизации определенных явлений и тенденций. Специфика и масштаб самого предмета внимания диктовали особые требования к форме, которая выступает не в "чистом" виде. Как отмечалось выше, "Скотный двор" тяготеет к определенному типу утопии и одновременно к притче.
"Скотный двор" — по сути сатирическая история советского общества конца 10-х — начала 40-х годов, изложенная в форме
сказочного комического описания фермы близ Веллингтона и ее хозяев — последовательно правивших ею людей и свиней.
Обращение к современности — главный признак сатиры. В пределах перечисленных десятилетий Оруэлл выбрал очень заметных "героев", которыми богат не только названный период, но и весь XX век, — и это несмотря на безграничную притягательную силу именно России.
Отметим то, что бросается в глаза: автор никак себя не рекомендует, а является самим собой со своим стилем, своим юмором, а возможно, и как герой шотландской сказки, умеющий различать язык животных, — сказка так и называется "Язык животных". Этим удачным приемом наградил и своего Омелька, героя посмертного очерка "Скотской бунт", написанного в форме письма малороссийского помещика к своему петербургскому приятелю, Н.И.Костомаров. Вопрос об оригинальности сюжета сказки Оруэлла возник, сам собой. Сегодняшние любопытные изыскатели призадумались, а не был ли знаком английский писатель с произведением Костомарова, и очень склонялись к положительному решению данного вопроса,
Близость сказки Оруэлла очерку Костомарова подчеркнул В.Третьяков в статье, опубликованной в июне 1988 г. в "Московских новостях". Справедливо отмечая метафоричность "бунта животных" у Оруэлла и Костомарова, Третьяков, однако, показывает разные подходы писателей к народной революции: "Костомаров проанализировал — в блестящей литературной форме.. — ее крах при отсутствии организационного и интеллектуального начала. Оруэлл рассмотрел другой вариант — перерождение революционного режима. Но и эта линия была намечена в очерке Костомарова. Она прямо связывалась с поведением тех, кого и русский историк, и английский писатель вывели под именем "свиней" (16, с.16).
Для того чтобы изобразить "неправдоподобную историю" одной фермы, как сказано в подзаголовке произведения, чтобы ярко и точно представить отношение животных к власти и власти к животным, чтобы понять характер народа, которому не всегда и самому хочется разобраться в себе: кто он, какой он, откуда и куда идет, надо было, по нашему глубокому убеждению, быть необыкновенно талантливым, знающим и проницательным человеком. Оруэлловские животные, за исключением собак, свиней, овец, разные, но не ничтожные.
Боясь найти в Оруэлле то, чего в нем не было, осмеливаемся тем не менее применить к нему утверждение профессора философии Жиля Долеза, прозвучавшее в "Представлении Захер-Мазоха" в книге "Венера в мехах", - о том, что лишь жертвы могут описать истязания, насильник же о них помалкивает (3, с. 193). Оруэлл, как известно, в Испании был не только солдатом, очевидцем, но и жертвой. Как жертва майских событий 1937 г. в Барселоне, он знал, насколько легко иные политические честолюбцы перешагивают через закон и выходят к Идее Зла. В повести Оруэлла прежде всего интересно следить за действиями свиней — руководитей "Фермы животных" и их подчиненных.
Главное поручение свиньям до Восстания — обучение других зверей Анимализму и организация дебатов по разным поводам: с белой кобылой Молли (Неженкой) относительно сохранения сахара после Восстания и возможности носить ленты в гриве, с ручным вороном мистера Джонса, носящим имя великого пророка и законодателя израильтян Моисея, — о загробной жизни, где существует таинственная обетованная земля — Леденцовые холмы, и т.д. Это идеалистическая фаза жизни обитателей фермы "Манор".
Уже во время сенокоса свиньи непосредственно работой не занимались, сообщает рассказчик, они руководили и направляли других. "Вполне естественно, что их превосходные знания позволили занять руководящее положение", — с иронией замечает он (14, с. 118). Они всегда выступали с резолюциями, заимели штаб-квартиру, свели семь Заповедей к единственной,прославившей их на весь мир максиме — "четыре ноги — хорошо, две — плохо", не забывали при случае повторять: "Единственно хороший человек — это мертвый человек". В трудную для фермы пору после первого вторжения людей свиньи по решению звериного общества взялись за вопросы ее политики, не приходя к единому мнению из-за распрей Снежка и Наполеона. Однако это не мешало им узурпировать власть — это вторая фаза жизни "Фермы животных".
После изгнания Снежка, создания свинкома во главе с Наполеоном, отмены всяких дебатов, т.е. установления абсолютной диктатуры Наполеона, главное занятие свиней, ставших "мозговым центром фермы", — надзирание за всеми и всем, переиначивание Заповедей, проживание в Доме-музее, кровопускание в целях бдительности, прославление Наполеона с помощью ритуалов,
церемоний, возведение в культ максимы "Наполеон всегда прав!", писание "сводок", "отчетов", "протоколов", "памяток", ликвидация противоречий в интересах и взглядах на жизнь между ними и людьми. Субъективные особенности Снежка, Наполеона и Визгуна, самых активных из свинкома, конечно, разнообразят эту компанию.
Глупая, грациозная, игривая, не любящая труд Молли, овцы с их оглушительным блеянием по поводу и без всякого повода, ищущая теплого местечка кошка, всегда исчезающая с работы и возвращающаяся обязательно к моменту кормления, старый, уважаемый, но с отвратительным нравом осел Бенжамин, с трудом соображающие лошади Боксер и Клевер, обладающие уравновешенцым характером, необыкновенной работоспособностью, особенно Боксер, самые верные и преданные сторонники свиней, вместе со своими руководителями движутся в будущее, которого не знают. Они не просто уходят туда от Человека, "паразита и захватчика", но творят его.
Вероятно, Оруэлл, начав "Скотный двор", знал, чем должен кончить свою сказку. Описывая строительство Ветряка до трагической по последствиям Битвы, обескровившей и обессилевшей животных, он как бы "проговаривается" о будущем, которое тогда было скрыто от них. То, что они создавали или пытались создать, по значимости равнялось целой эпохе и было продиктовано, несомненно, их активными характерами. Сказочные животные, находящиеся все время на ферме (она образует своего рода микромир), преодолевают преграды благодаря собственным усилиям, не надеясь на чудесную помощь и покровителей, без которых никак не могут обойтись герои фольклорных сказок.
"Царь природы" Человек, все привычки которого — зло, по мнению Майора, и Общество равных животных, освободившихся от голода и побоев, где каждый работает по способностям, сильный защищает слабого, — это не только две крайние точки пути животных, но и два разных аспекта, два полюса их жизни, как в аристофановской комедии "Птицы", где по одну сторону остались "подлые, ненавистные враги" — "людишки", по другую — Тучекукуевск, воздвигнутый между Небом и Землей и окруженный "многомощной стеной", наподобие стен вавилонских (которые означают саморазрушение).
17-5445
Действие замкнуто пространством зверофермы, однако через историю нескольких поколений зверей просвечивает не только русская история, но и в какой-то мере история народов Европы (Англии, Германии), с характерными для них событиями: интересом к тому, что происходит в "удивительной стране", мятежами (Германия, Венгрия), яростной дрожью правящих классов при звуках "Интернационала", государственными переворотами, тайными договорами, террором, нашествием фашизма.
Создавая свою — художественную — версию тоталитаризма, Оруэлл ввел в сказку жизнь. Это вызвало преобразование персонажей. Для народной сказки важно, что они делают, для Оруэлла важно.кто делает и как. Именно это определяет их "лицо".
Каждая подробность, каждый эпизод "Скотного двора" пронизываются движением, превращаясь в минисюжет в сюжете. Иногда движением является жест, внешнее выражение движений души. Кошка, "промурлыкавшая" речь оратора, в момент "страшного" оживления, вызванного появлением четырех больших крыс, внимательно слушавших Майора, что едва не стоило им жизни, голосовала и "за" и "против", когда собранию зверей было предложено решить вопрос: "Являются ли крысы товарищами?" (14, с. 105). Жест ее отзовется в другом эпизоде — приручения воробьев, до которых она не могла дотянуться. Сидя на крыше и ведя с ними разговор, "она рассказывала им, что все животные отныне товарищи и что любой воробей по желанию может подлететь и сесть ей на лапу, воробьи, однако, держались от нее подальше" (14, с. 122) — так своеобразно пользовались они либерализмом кошки, вошедшей в "Комитет по ликвидации безграмотности среди диких животных". Непоследовательность, непостоянство, действие украдкой людей, которых олицетворяет кошка, комичны, так как они стремятся замаскироваться, выдать себя, где только возможно, за противоположное.
Как образ йеху в "Путешествиях Гулливера" является олицетворением наиболее ненавистных политических врагов, но отнюдь не всего человечества у Свлфта, так и образы свиней у Оруэлла. Своеобразие Наполеона, Визгуна, Минимуса и др. заключается в глубоком, метком и естественном соответствии между их "личными" качествами и их политической ролью. Изобличая практику, идеологию и политику советских правительственных
верхов, Оруэлл показал, что включала в себя эта политика: и методы открытого наглого насилия, репрессии и расправы, и методы лицемерного заигрывания с подчиненными, обмана их, и всевозможные пропагандистские приемы их одурманивания. Можно ли было не узнать в портрете Визгуна обманщика и проходимца, намекавшего на "Правду" ее главного редактора Мехлиса?! Вероятно, не было ошибкой со стороны многочисленных читателей и критиков "Зверофермы" предположение,что в образе Наполеона у Оруэлла выведен реальный человек, в ком остальные видят своего признанного руководителя. Если предположение верно, единственным человеком, кому подходила эта роль, был Сталин. Именно его достаточно аргументированно изобразил автор в Наполеоне, как в Снежке Троцкого, Бухарина и других представителей ленинской гвардии,— такова точка зрения Дж.Мейерза, написавшего много статей и обзоров об Оруэлле (26, с. 136). Это наводит на мысль, что, создавая "Скотный двор", английский прозаик испытывал презрение не ко всем большевикам, а к "избранным" и выразил его в сатирической форме. Впрочем, сатирическому обличению Оруэлл подверг почти все социальные слои общества: Президента, советников, охранников и т.д. И все же особой художественной выразительностью отличается образ Наполеона. Тема критики тирана пришла, вероятно, от Троцкого, Жида, Кестлера. Саркастический, социально и психологически мотивированный образ Наполеона создается развернутой цепью сравнений и уподоблений и другими излюбленными приемами Оруэлла.
Имя оруэлловского персонажа очень характерно, конкретно не только в силу свойств, даваемых словом "боров", но и в силу большой выразительности имени "Наполеон": авантюрист. Не призвана ли сказка придать персонажу, так поименованному, с помощью известных читательских ассоциаций максимально возможную жизненность?
Мысль об авантюристах, хищниках, царящих в европейских обществах, Оруэлл развивал еще в конце 30-х - начале 40-х годов: в "Памяти Каталонии", эссе "Вспоминая испанскую войну", рецензиях на книги разных писателей. Франко у него "анахронизм", Гитлер -"сумасшедший" и преступник. Они и другие диктаторы играли исключительную роль в европейской цивилизации.. Поэтому
изучение типа тирана, исследование его особенностей и нрава и обнаружение зловредного влияния, оказываемого им на развитие общества, могли представлять значительный интерес и пользу. Ближайшее знакомство с Наполеоном дает возможность понять, что не ум, а хитрость, изворотливость и безмерное нахальство — свойства, которые обеспечивают тирану успех. Проблема хитрости — одна из сложнейших проблем сказочной поэтики, хитрость у Оруэлла не есть орудие слабого против сильного, как в фольклорной волшебной сказке, поэтому она в "Скотном дворе" и не героизируется. После Испании Оруэлл прекрасно осознал опасность таких свиней для человеческого общества. Обилие Сталиных, гитлеров, Муссолини, франко способно было превратить мир в пустыню. Тираны-свиньи прожорливы, ненасытны, жаждут все большего. Любые звери и люди должны их кормить — такова их психология. Нравственное разложение в их среде до конца представить трудно. Причиной страданий Оруэлл считал обилие тиранов, а он видел разные континенты: Азию, Европу, Африку. По его мнению, свиней с погонами, орденами, в одежде с украшениями следует обнажать перед массами.
Английский писатель хотел воплотить предательство революционных идеалов сталинизмом в своей сказке, но он не сводил все к только и прежде всего нами узнаваемым и теперь легко расшифровываемым параллелям. Под тоталитарной диктатурой(в критике он это подчеркнет не раз) Оруэлл разумел явление, способное развиться и в Германии, и в Италии, и в Англии: сама действительность давала материал. Глубоко прав A.M. Зверев, для кого существенно не упускать из виду, что "модель диктатуры, возникшая на развалинах преданной и проданной революции, — вот истинная тема Оруэлла" (4, с.22). Она из разряда вечных. Это и доказывает "Скотный двор", написание которого стало для автора поступком не меньшего значения, чем поездка в Испанию.
Свиньи-тираны более или менее похожи друг на друга: Наполеон и Снежок ознаменовали свою деятельность постоянными спорами друг с другом. Визгун — с животными, которым приходится все время что-то разъяснять. Администраторы-свиньи так или иначе опираются на заповеди, имеют с ними дело. Оруэлл уже в 1943/1944 гг. понимал, что диктаторы нуждаются в законах, имеющих статус заповедей, но нуждаются в них — переделанных. И он
ненавидел тиранов, создаваемый ими строй, уверенный, что перевернутые ими законы способствуют их расцвету. В свое время это понят маркиз де Сад. Ж.Делез писал, что "суть садовского мышления в его ненависти к тирану и его уверенности в том, что лишь закон и делает тирана возможным" (3, с. 266). Наполеон говорил на языке закона, никаким другим он не владел. Оруэлл полагал, что все это имеет реальное отношение к совершаемому в СССР, и оно отразилось в "Ферме животных". Его Наполеон нахален, самолюбив, любит кровь, чует врагов. Своими повадками он одинаково напоминает как самую опасную тварь из звероподобных обитателей острова доктора Моро Уэллса — существо из гиены и свиньи, так и султана из "Восточной сказки" Я.Гашека, вечно опасающегося за свою жизнь и "просто так, по привычке" устраивающего обыски с помощью стражей общественного благополучия. Под видом образцовой службы Наполеон ведет борьбу с теми, кто доверился ему. Он обманывает доверие животных, которые искренне признают его вождем, отцом, покровителем, другом и т.п., держит их в ярме покорности. Пожалуй, Оруэлл был непримиримее всех современников в своей критике тоталитарных режимов и тиранов. То, что другие возносили в Сталине, ему казалось глупостью. В эссе 1943г. "Вспоминая войну в Испании" он писал: "Уверен, что со временем выяснится, что внешняя политика Сталина, претендующая выглядеть дьявольски умной, на самом деле представляет собой примитивный оппортунизм"(9, с.260).
Есть трагикомический пафос в том, как представил читателю Оруэлл отношение животных к свиньям и людям. Звери с определенных пор бессловесны и покорны судьбе. Когда делегация соседей-фермеров прибыла познакомиться с "Фермой животных", "они едва поднимали глаза от земли, не зная,кого им больше следует опасаться — свиней или визитеров" (14, с.194). А неделей раньше они, оцепенев от ужаса при виде свиньи, идущей на задних ногах с хлыстом в копыте, могли бы, наконец, выразить свой протест, если б не овцы с их "четыре ноги — хорошо, а две — лучше". Не осмелились они и оспорить единственную заповедь, оставшуюся на стене амбара: "Все животные равны, но некоторые животные равны более других".
Проблема, кто должен быть более равен, чем другие, — это отражение происходящего в первое десятилетие Советской власти в обществе и психологии. Это водоворот, в котором смешались старые
и новые ценности, некоординированные действия, стихийные эксперименты и мотивации. С появлением отдельных столовых для рабочих и разного рода служащих, погон, спецодежды и т.д. равенство и утопия стали осуждаться как глупость, потом еще хуже — как троцкизм. Старая мечта о стихийном братстве, которую так берег Оруэлл, уступила место кошмару личного подчинения Сталину. Тема социального неравенства и угнетения зверей свиньями и собаками в сказке Оруэлла — не простое "обличение" власти, которая угнетает подчиненных. Это сказка, как и "Сказка о рыбаке и рыбке" Пушкина, — об угнетении равных равными и о том, что здесь по-своему виноваты обе стороны. Истина, познанная Оруэллом, как и его предшественниками Пушкиным и Андерсеном через фольклор, что все имеющие власть тоже люди и могут стоять "позадь забора", как царь Салтан, идти отворять ворота, как старый король, или стлать постель, как старая королева в "Принцессе на горошине", — это и многое другое оборачивается у английского писателя-сказочника своей трагической и одновременно иронической стороной: как цари и короли у Пушкина и Андерсена, так и будущий Президент Наполеон — одним словом, владыки мира такие же, как все. Животные Оруэлла сами выдвинули угнетателей из своей среды, т.е. начали с величайшей глупости — с того, что отдали всю власть тем, кто жаждет привилегий более всего, и последствия этого поступка огромны и действительно трагичны. Оруэлл решился сказать об этом, потому что такова была жизнь, в ней всегда существуют смешные глупости, имеющие самые трагические последствия. И то, что животные уходят, не досмотрев до конца застолья свиней и людей с похожими голосами, рылами-лицами, увеличивает напряженность показа последствий Революции. Они свою битву с людьми проиграли — и это главное. Для Оруэлла персонаж, не могущий переделать жизнь, но все еще наивно верящий в рай,— это трагическая тема.
Никаких философских открытий оруэлловские лошади, овцы, коровы, птицы не сделают, как кролик Ф.Искандера Задумавшийся, осознавший, что гипноз удавов есть страх кроликов. Именно это и пошатнет власть Короля и двора. 'Животные Оруэлла раздавлены предательством свиней, но осознают ли они это? — Нет. А кролик Искандера так будет раздавлен предательством Короля, что сам умолит удава — "одноглазого инвалида" — проглотить его, сказав
напоследок Возжаждавшему: "Я всю силу своего ума тратил на изучение удавов, но о том, что сами братья-кролики еще не подготовлены жить правдой, я не знал.." (5, с. 110), Животные же Оруэлла всю силу своего ума тратили на заучивание Заповедей да на исполнение приказов свиней — был ли у них ум?!
Герои Оруэлла не очень хотели освобождения. Кто хотел, того загрызли собаки. Почему они все-таки терпели такую "модель" жизни? Разве из-за еды? Но еда, как у кроликов Искандера, не стала для них "блаженством". Это для свиней она — необходимость чрезвычайная. У зверей же нет пиетета перед едой, да и откуда? "Они были так же голодны, как и прежде,— говорит рассказчик, — им не с чем было сравнить теперешнюю жизнь: единственное, что у них было, — это сводки с цифрами, при помощи которых Визгун неизменно демонстрировал, что их жизнь становится все лучше и лучше" (14, с.190). Устремленность к молоку и яблокам превращает "ученых" свиней в предателей и убийц Революции. Привычка к еде заставляет Минимуса вслед за песней "Смерть неверным и позор?" сочинить поэму "Товарищ Наполеон"; за четверть пинты пива вернувшийся Моисей будет с удовольствием болтать о Леденцовых холмах — и животные укрепятся в вере в лучший мир. У них не появится попыток внутреннего раскрепощения. Извечное подчинение отучило их от решений, страх избавил от сомнений.
- Справедливость в оруэлловской сказке не торжествует. Не было в ней никого, кто бы крикнул: "Еще предателей на скотном дворе не хватало!" Не сумел подняться до этого даже Боксер, олицетворяющий российский пролетариат. Трагическая судьба Хсшстомера XX в. притягивает неповторимыми красками эпохи 30-х годов, когда противовесом стахановскому движению был ГУЛАГ. Оруэлл понимал: объяснять ничего не нужно. Разве надо объяснять абсурд? Он из груды нашего материала извлек "самое принципиальное, самое меткое, самое простое" для создания новой сказки — через десять лет после Первого Всесоюзного съезда советских писателей, где в Содокладе С.Я.Маршака 19.08. 1934г. прозвучало, что не видно в Западной Европе наследников Гофмана, Гауфа, Андерсена, Топелиуса ни по смелости, ни по таланту и что моральные выводы из нашей действительности (разр. наша. — В.Г.М.) никто не смеет делать на Западе (15, с.26). Так уж случилось, что в разгар войны не у нас, а в далекой Англии эти и другие выводы сделал автор, которому хватило
для них и философской глубины, и мастерства, и культуры Оруэлл не кланялся русским в момент, когда можно было и поклониться, не восхищался ими, когда весь мир отдавал должное их мужеству, и человеком, попыхивавшим трубкой В А Чаликова писала 'Ни разу не позволил он себе ни слова презрения или снисхождения к "терпеливому русскому мужику" Неологизмы типа "гомо советикус" вызывали у него отвращение "Что за чушь' Никаких советикусов нет — там живут настоящие полноценные люди Неизвестно, как повели бы мы себя на их месте' " (18, с 332-333) Какой-то свой реализм соединил его как человека мыслящего с гуманистической традицией, о которой он много размышлял в публицистике и критике(6, 13 ) В год окончания сказки Оруэлл прямо говорил, что художник не должен делать такие вещи, "которые шокируют и ранят людей" (12, с 196), что он "еще и гражданин и человеческое существо" (там же, с 193) Его "Скотный двор" — напоминание об этом,"литературный эквивалент атомной бомбы" (25,с 100)
СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ
1 Баркли У Толкование Евангелия от Луки - Вашингтон Всемирный Союз Баптистов, 1984 —344с
2 Басни Эзопа/ Пер с англ Гаспарова М Л -М НИЦЛадомир Наука, 1993 - 320с
— Серия "Литпамятники
3 ДелезЖ Представление Захер-Мазоха/Пер с франц Гараджи А В//Венера в мехах
-М РИК "Культура", 1992 -С 191-313
4 Зверев А М Между двух огней Джордж Оруэлл и критика//Современная худож лит
за рубежом - М Радуга, 1989 - № 4 - С 16-22
5 Искандер Ф Кролики и удавы Философская сказка — М Книжная палата, 1988 —
С 84-190
6 Оруэлл Дж Англичане/Пер с англ Зараховича Ю //Оруэлл Дж Эссе, статьи, рецензии - Пермь Капик, 1992 - Т 2 - С 197-235
7 Оруэлл Дж Артур Кестлер/Пер с англ Зверева А//Там же — С 174-185
8 Оруэлл Дж Воспоминания книготорговца/Пер с англ Чаликовой В // Оруэлл Дж
"1984" и эссе разных лет - М Прогресс, 1989 - С 228 232
9 Оруэлл Дж Вспоминая войну в Испании/Пер, с англ Зверева А // Там же — С 247-
263
10 Оруэлл Дж Обаяние зверя/В подготовке Гиленсона Б //Новое время — М ,
1991 -№31 _с 42-43
11 Оруэлл Дж Письмо Г Струве от 17 02 1944г //Орвелл Скотный хутор / сказка/ — 3 е изд — Франкфурт-на-Майне Посев, 1971 — С 117
12 Оруэлл Дж Привилегия духовных пастырей Заметки о Сальвадоре Дали/ Пер с англ Мисюченко В //Оруэлл Дж Эссе, статьи рецензии — Пермь Капик,
1992 — Т 2 - С 186-196
13 Оруэлл Дж Присяжный забавник/Пер, с англ Злобина Г//Оруэлл Дж "1984" и эссе разных лет -М Прогресс, 1989 — С 263-267
14 Оруэлл Дж Ферма животных Неправдоподобная история/Пер с англ Щербак Г Ю - М Галактика - ИГМ, 1995 - 198 с
15 Первый Всесоюзный съезд советских писателей 1934 г Стеногр отчет — М Сов писатель, 1990 — 714 с
16 Третьяков В Джордж Оруэлл или Николай Костомаров9 // Моек новости — 1988 -26 06 - С 16
17 Фаст Г Литература и действительность / Пер с англ Топера П //Новый мир — М , 1950 -№12 -С 213-239
18 Чаликова В А Встреча с Джорджем Оруэллом // Антиутопии XX века — М Книжная палата, 1989 — С 327-336
19 Чаликова В А Утопический роман жанровые и автобиографические источники современных антиутопий и дистопий // Чаликова В А Утопия и культура Эссе разных лет -М ИНИОН РАН, 1992 —Т 1 —С 22-104
20 Чеботарева В Послесловие редактора // Оруэлл Дж Ферма животных Неправдоподобная история / Пер с англ Щербак Г Ю — М Галактика — ИГМ, 1995 - С 199-203
21 Честертон Г К Драконова бабушка / Пер с англ Трауберг Н // Честертон Г К Писатель в газете Худ публицистика — М Прогресс, 1984 — С 110-112
22 The British and Amencab Utopian Literature 1516-1975 / An Annotated Bibliography, by Sargent L T - Boston (Mass ) Hall a Co, 1979 - 342 p
23 Brodie's Notes on George Orwell's Animal Farm I Z Barker В A — L Pan Books, 1990 — 63 p
24 Greene G Animal Farm/Orwell G The Critical Heritage / Ed by Meyers J — Boston, Routledge a Kegan Paul, 1975 -P 195-196
25 Lewis P George Orwell The Road to 1984 — L Heinemann Quixote Press, 1981 — 122 P
26 Meyers J Yhe political allegory of animal farm / Meyers J A Reader's Guide to George Orwell -L Thames a Hudson, 1975 -P 130-143
27 Orwell G Letter to F A Henson (extract) 16 06 1949 // The collected essays, journalism and letters of George Orwell / Ed by Orwell S a Angus I — N Y Harcourt, Brace a World, 1968 - Vo 4 - P 502
98 03 018. РАДКЕВИЧ К. ПРАВО КАК СОЦИАЛЬНОЕ ЯВЛЕНИЕ В КОНЦЕПЦИИ Б А КИСТЯКОВСКОГО
Богдан Александрович Кистяковский (1868 - 1920) по праву занимает одно из ведущих мест в ряду отечественных мыслителей), оказавших заметное влияние на духовную жизнь России в первые десятилетия XX в Однако его имя в настоящее время, в силу различных причин, оказалось как бы в тени и вспоминается, как 18 5445
В.Г Мосина
¡
ИСТОРИЯ РОССИЙСКОЙ СОЦИОЛОГИИ
