97. 01. 010. Нация и государство. (реферативный обзор) Текст научной статьи по специальности «Политологические науки»

РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК

ИНСТИТУТААУЧНОИ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ

СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ НАУКИ

ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА

РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 4

ГОСУДАРСТВО И ПРАВО 1

издается с 19734 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2.4 рефераты 97.01.001-97.01.055

МОСКВА 1997

пытаются описать. В октябре 1917 г. в России появилось на свет не новое общество, а идеократическая политическая система. Кстати, понять эту систему нельзя ни с помощью концепции тоталитаризма, ни с помощью концепции модернизации (по словам Р.Арона, "марксизм без классовой борьбы"). Правда, при этом не следует забывать, что "тоталитаризм" есть обвинительный приговор коммунизму, а "модернизация" - похвала, указание на то, что коммунизм - это образец для третьего мира, ведущая сила прогресса, мотор индустриализации и урбанизации, просвещения народных масс. И даже то, чего не хватает Западу, - "демократическое равенство".

Новая культура знания, новая наука (social history, Sozial-geschichte) совершенно в духе позитивизма сосредоточилась на изучении базиса, культуры повседневности (под большим влиянием школы "Анналов"). После процесса десталинизации и начала детанта "все" ждали углубления демократизации, реформ, дальнейшего очеловечения системы. И в первую очередь на это надеялись сторонники концепции модернизации. Но подобно "тоталитаристам" они изучали призрак; реальный предмет исследования ускользал и от них. "Модернизаторы" декларировали отказ от ценностного подхода; однако советскую систему вне этого понять нельзя. Окончательно в тупик западную науку завело "ревизионистское" направление в советологии. "Ревизионисты" заявили, что следует отказаться от "системных исследований” и перейти к "социальным". Они объясняли советское развитие через базис, как выражение "воли общества", но не как результат государственного давления и принуждения сверху.

М.Малиа согласен с тем, что советская система была "утопией у власти”, но не развитым современным государством, не альтернативой капитализму. Причем эта утопия ес гь общая духовная собственность человечества, а не только России. Эксперимент был поставлен для всех, не для одних лишь русских.

Ю. С.Пивоваров

97.01.010. НАЦИЯ И ГОСУДАРСТВО. (Реферативный обзор).

Обострение национальных конфликтов, их ожесточение до степени военных вновь сделало проблемы национализма объектом 7*

пристального внимания ученых. Процессы, развертывающиеся на обширном постсоциалистическом и постсоветском пространстве - в странах Центральной и Восточной Европы и государствах, возникших на месте бывшего Советского Союза, - к сожалению, дают основание предположить, что именно здесь национализм (по мнению А.Михника, "высшая фаза коммунизма") может привести к социальной и политической катастрофе.

В предлагаемом обзоре рассматриваются публикации зарубежных авторов, которые пытаются проследить историю национальной идеи - от возникновения этнического национализма в традиционных обществах до современного национализма, ставшего важнейшим фактором политической жизни на изломе века и тысячелетия. Материалы эти опубликованы в издающемся в Вашингтоне на русском языке журнале "Проблемы Восточной Европы": статьи Майкла Линда (М.Lind), Гидона Готлиба

(G.Gottlieb), профессора политологии и социологии Йельского университета Хуана Линца (J.Linz); в ежеквартальнике "Пределы власти", выходящем в качестве приложения к московскому журналу "Век XX и Мир", статьи: заведующего отделом политической философии в Институте философии Республики Грузия Гии Нодия (реферируемая работа подготовлена им в период стажировки в Институте Кеннана в США), постоянного консультанта "Рэнд корпорейшн" в Вашингтоне Фрэнсиса Фукуямы (F.Fukuyama), профессора политологии из Иерусалима Шломо Авинери (Sch.Avineri). Отметим, что статьи Ф.Фукуямы и Ш.Авинери - это замечания (комментарии) к "эссе" Г.Нодия.

Все перечисленные выше авторы используют в своих публикациях ключевые для темы обзора понятия нация, национализм, государство, демократия и либерализм как само собой разумеющиеся, т.е. не особенно заботятся о том, чтобы уточнить и конкретизировать их. Поскольку эти авторы представляют различные школы западной научной мысли, к тому же различные отрасли современной гуманитарной науки, постольку российский читатель заметит разнобой (иногда и прямое противоречие) в трактовке этих ключевых понятий. Например, МЛинд (4, с. 15) считает, что институт нации намного старше института государства, а Х.Линц (5, с.38) строит свои рассуждения на постулате, что в Европе образование государств предшествовало формированию

наций. Тем не менее стремление авторов рассматриваемых в обзоре статей осмыслить феномен национализма, особенно в свете событий сегодняшнего дня, а в ряде случаев наметить подходы к практическому решению этой животрепещущей проблемы, заслуживает внимания российских ученых и специалистов.

Что касается неоднозначности в употреблении терминов, то проясним, по крайней мере, одну из них. Термин "демократия" неправильно считается совпадающим по значению с термином "либеральная демократия", ибо, уточняет Г.Нодия (6, с.5), либерализм и демократия - это понятия, совместимость которых на сегодня не столь очевидна, как казалось еще недавно: между ними существует различие и даже напряженность, которая проявляется и в их отношении к национализму.

* * *

Учитывая преимущественно европейский "контекст" размышлений о национальных проблемах, представляется уместным остановиться на некоторых соображениях известного ученого, "классика" в области изучения этнополитических отношений. Речь идет о скончавшемся в конце 1995 г. руководителе Центра по изу чению национализма Центральноевропейского университета в Праге Эрнесте Геллнере. В книге "Условия свободы" (2) - в главах "Часовые пояса Европы" и "Многообразие националистического опыта" (с. 122-132) - Э.Геллнер описывает (схематично и потому достаточно приблизительно) ситуацию возникновения и разжигания острейших националистических страстей в Европе. Эти соображения можно рассматривать как введение в проблематику обзора.

Итак, Э.Геллнер полагает, что, с точки зрения интенсивности национальных чувств и степени проявления национализма, Европу можно поделить на четыре условных часовых пояса. "Первый часовой пояс" - это атлантическое побережье Европы. Характерной особенностью этого региона явилось существование, начиная со средневековья, сильных династических государств, границы которых совпадали с границами культурных зон, хотя и весьма приблизительно. Поэтому когда национализм потребовал привести политические границы в соответствие с культурными, здесь оставалось лишь узаконить существующее положение. На

политической карте этого региона в современную эпоху произошло лишь одно существенное изменение - появилась Республика Ирландия. А в целом карта этой части Европы почти не отличается от карты того периода, когда границы определяли династии, религии и местные сообщества. Имея в своем подчинении сравнительно однородные культурные зоны, династические государства в значительной степени отождествляли себя с их культурой еще до того, как национализм объявил культуру самым мощным политическим символом. Когда ситуация изменилась, здесь не возникло сколько-нибудь заметных движений вроде ирредентизма.

В следующем "часовом поясе", если двигаться к востоку, картина была совергшенно иной: не было готовых династических государств и царила политическая раздробленность. Масштабное метагосударственное образование - Священная Римская империя -уже давно перестало выполнять свою роль по обеспечению целостности региона, а к моменту наступления эпохи национализма и само это имя было забыто. В регионе не оказалось политических единиц, готовых соответствовать требованиям национализма, однако здесь существовали две чрезвычайно развитые культуры итальянская и немецкая. Первая сформировалась в основном в эпоху Возрождения, вторая - в период Реформации. Таким образом, в этом "часовом поясе” на повестке дня оказалось требование государственного строительства, а не создания новых национальных культур. Культурный этногенез произошел здесь прежде, чем на сцену вышел политический национализм. Если в "первом часовом поясе" требовалось лишь превратить крестьян из носителей разнообразных диалектичных культур в представителей единой национальной культуры1* (в частности, не стояла задача построить "высокую" культуру на материале крестьянской культуры), то во "втором часовом поясе" главной целью стали политические преобразования. Существующую "высокую” культуру надо было снабдить подходящей политической крышей. К концу XIX столетия эта цель была достигнута.

Автор напоминает мнение Э Ренана, утверждающего, что фактором, скрепляющим самосознание наций, здесь стало принудительное коллективное забывание, а не конструирование коллективных воспоминаний - Прим реф

Наиболее серьезные проблемы, обусловленные главным принципом национализма: "одна культура - одно государство" -возникли в следующем (к востоку), "третьем часовом поясе". Здесь наблюдалась чрезвычайно сложная, "лоскутная" ситуация географического и социального переплетения разнообразных культур. При этом политические, культурные и религиозные границы совершенно не совпадали. Культура здесь оставалась культурой локальных сообществ и национальных меньшинств Таким образом, стояла невероятно трудная задача создания как культур, так и оформляющих их государств. Работа национализма началась в регионе с этнографии - наполовину описательной, наполовину нормативной, - соединившей сбор утильсырья с культурной инженерией. Чтобы создать в конечном итоге компактные и достаточно однородные культурно-государственные образования, надо было решить целый ряд проблем- или ассимилировать, или изгнать, или уничтожить огромное количество людей. По мере реализации националистического принципа в сфере политики все эти методы были использованы, все они используются и остаются в ходу и до сегодняшнего дня.

Наконец, последний, "четвертый часовой пояс" более или менее соответствует территории бывшей Российской империи. Здесь события развивались примерно по тому же сценарию, что и в "третьем часовом поясе”, - но лишь до конца первой мировой войны. Затем пути двух этих регионов расходятся. В отличие от других исчезнувших навсегда империй царская империя была вскоре восстановлена, но совершенно другими правителями и под флагом новой светской идеологии, обладавшей, впрочем, не меньшим мессианским пылом, чем любая религия Новая идеократия и насаждаемые ею институты эффективно контролировали огромную территорию СССР, заставляя его жителей признавать, что их национальные интересы полностью удовлетворены. В 1945 г. в результате победы во второй мировой войне границы "четвертого часового пояса" были передвинуты в западном направлении. Советская империя включила в сферу своего влияния обширные территории, которые в период между первой и второй мировыми войнами находились в "третьем часовом поясе”. Население региона, простиравшегося до Адриатики и Эльбы, стало жить - в идеологическом и политическом смысле - по московскому времени.

По ряду серьезных и до конца еще не осознанных причин первая в мире светская идеократия потерпела р конце концов крах. Крушение советской империи открыло дорогу для национализма.

По мнению Э.Геллнера, "третий часовой пояс" Европы лучше всего иллюстрирует условия человеческого существования в период, когда совершается переход от состояния, в котором культура определяет статус, но не политические границы, к состоянию, когда культура игнорирует или отменяет статусные различия, но подчеркивает политические границы. Территории, попадающие в "третий часовой пояс", проделали путь от откровенно религиознодинастического строя, отрицавшего этническое начало, до оголтелого национализма. Стадии, которые они прошли в ходе этой эволюции, можно считать нормой развития: так или примерно так должны развиваться события, если исключить действие посторонних факторов.

На первой стадии еще сохраняется старая религиозно-династическая система. Так было в период Венского конгресса (1815). Бюрократическая централизация и стандартизация, внедренные не имевшими националистических намерений просвещенными монархами XVIII в., стали той первой ниточкой, которая связала государство с культурой и подтолкнула людей (только подтолкнула) в сторону национализма. Змей заполз в Эдемский сад.

На второй стадии дает о себе знать уже вполне определенный, хотя и не слишком успешный ирредентизм, отстаивающий принцип культуросообразного государства. Так было с 1815 до 1918 г. В этот период национализм преуспел только на Балканах, где удалось создать пять или шесть буферных национальных государств. Однако национализм в целом утвердился как влиятельное и законное течение мысли.

Особый интерес представляет третья стадия, которую можно назвать эпохой триумфа и одновременно самоопровержения национализма. Она продолжалась с 1918 г. и до момента, когда в ходе второй мировой войны Гитлер и Сталин делили между собой Европу. В этот период политическая карта Европы складывалась из сравнительно небольших стран, которые появились в результате распада старых многонациональных империй. От империй эти новые государства унаследовали все слабости. В частности, их в такой же

степени терзали проблемы национальных меньшинств, к ним добавлялись собственные проблемы. Это были небольшие и молодые страны. Их традиции не были освящены временем. У власти часто стояли люди неопытные, склонные к поспешным решениям, пренебрегавшие гарантиями стабильности. Все это имело печальные последствия: когда два величайших диктатора XX в. решили поделить между собой этот мир, ни одна из стран (кроме Финляндии) не смогла оказать им практически никакого сопротивления. Система национальных государств, возникших по принципу самоопределения наций в 1918-1919 гг., рухнула как карточный домик.

Беспрецедентная по своим масштабам вторая мировая война знаменовала наступление четвертой стадии. В ходе войны в некоторых (но не во всех) регионах сложная прежде этническая карта была приведена в соответствие с новыми политическими границами. В дни беззакония, при отсутствии моральных ограничений удалось пойти навстречу требованиям национализма и осуществить кое-где императив культурной однородности политических образований. Четвертую стадию можно назвать, если воспользоваться термином, вошедшим в обиход в 1990 г. в Югославии, периодом этнической чистки.

Преступления Гитлера и Сталина позволили привести некоторые области Восточной Европы в соответствие с националистическим идеалом. Однако в обширном регионе самой советской империи не было нужды осуществлять принципы национализма, ибо у новой империи были и воля, и средства, чтобы утверждать свою власть как в областях, где в результате массовых убийств и переселений народов удалось достичь культурной однородности, так и в областях, где по-прежнему наблюдалось традиционное культурное многообразие.

На пятой стадии исполнение желаний в значительной мере соотносится с принципом реальности. По этому пути идут сегодня многие (хотя и не все) регионы Западной Европы, но приметы его видны уже и в восточной части континента. В развитом индустриальном обществе снижается накал этнических переживаний. Во всяком случае, если культурная дистанция между народами относительно невелика, межэтническое напряжение оказывается тем слабее, чем меньше разрыв в экономическом

8-1739

благополучии. Этот принцип, по-видимому, не срабатывает, если культуры изначально далеко отстоят друг от друга (так Североатлантическое и Ближневосточное преуспеяние имеет порой совершенно различный культурный аккомпанемент), но для сравнительно близких культур (в частности, для культур европейских народов) этот тезис себя оправдывает. Несомненное сближение культур (которые сегодня различаются скорее по своей фонетике, нежели по семантике, т.е. используют разные слова для обозначения близких понятий) плюс снижение накала страстей, вызывавшихся различиями в экономическом благополучии, приводят к заметному уменьшению этнического фастора в сфере политики.

Завершая эту часть своих размышлений, Э.Геллнер "примеряет" описанные им стадии эволюции национализма к "четвертому часовому поясу" Европы. Образование национального государства здесь было временно приостановлено из-за семидесяти -или сорокалетнего господства большевистской идеократии, т.е. этот регион прошел первые две стадии националистического развития вместе с "третьим часовым поясом", а затем процесс был искусственно, политически заморожен.

Принц Михаил Сергеевич Горбачев решил разбудить Спящую Красавицу, и был неприятно поражен тем, насколько грубой, неизящной, совсем не похожей на принцессу оказалась она в момент пробуждения. Он не решился всецело довериться такой сомнительной партнерше, и это дало его сопернику принцу Борису шанс, которым тот не замедлил воспользоваться, заодно избавившись от менее решительного соперника. Не раздумывая, Ельцин заключил договор с националистами не-российских республик, - чтобы лишить Горбачева опоры в союзном правительстве, - и получил власть в России. Однако до сих пор совершенно не ясно, сможет ли он задобрить эту своенравную даму и в то же вроемя уцелеть сам.

* * *

Создание государств и образование наций - это два взаимосвязанных, более того, два встречных, но притом различных

процесса, считает Х.Линц в статье "Формирование государств и наций” (5).

И государственное, и национальное строительство - это исторические процессы, зародившиеся в относительно недавнем прошлом в Западной Европе, а впоследствии распространившиеся по всему миру. В самой Европечэбразование государств исторически предшествовало формированию наций. В идеале формирование государств и наций должно закончиться образованием того, что называют национальным государством. На практике, однако, это происходит достаточно редко - такие государства можно пересчитать по пальцам, если не одной руки, то не более, чем двух. "Мы живем в мире, где подлинно национальные государства составляют скорее исключение, в мире, заполненном как многонациональными государствами, так и государствами, где роль доминирующей нации в той или иной степени оспаривается и другими национальными группами. В мире существуют, наконец, и нации без собственной государственности. Если бы все потенциальные нации начинали и более или менее успешно доводили до конца процесс национального строительства, устойчивость многих и многих ныне существующих государств оказалась бы под вопросом... Мы должны быть готовы отказаться от привычной веры в то, что каждому государству надлежит всеми силами стремиться к превращению в национальное государство в традиционном смысле этого термина" (5, с. 38-39).

Процессы государственного строительства успешно развиваются уже несколько столетий, и начались они до того, как национальная идея воспламенила воображение интеллектуалов и народа. Вплоть до Французской революции процессы государственного строительства фактически никоим образом не базировались на национальных чувствах, национальном идентитете или национальном сознании.

"Нации" же, считает Х.Линц, стали появляться только в прошлом столетии, преимущественно во второй его половине. Лишь в нескольких странах формирование наций послужило основой государственного строительства: это Италия, Германия, Греция и Венгрия (в XIX столетии, кстати, венгерский национализм был одним из сильнейших в Европе).

С самого момента своего возникновения государство несло на себе налет искусственности, сознательного конструирования, 8*

процессы государственного строительства никак не напоминают об органическом росте и развитии и не вызывают аналогий с биологическими процессами, аналогий столь обычных, когда речь идет о национальных проблемах (государство не случайно чаще всего уподобляют машине).

Природная (органичная, естественная) сущность нации, противопоставляемая искусственности государства, постоянно подчеркивается в работах националистических мыслителей. Однако по здравом и зрелом размышлении нельзя не прийти к выводу, что нация не природное, а культурное образование, продукт определенного развития культуры, и национальный идентитет не менее искусственное понятие, чем государство.

Таким образом, как национальное, так и государственное строительство оказываются произведениями человеческого творчества. Задача поэтому состоит в том, как наилучшим образом выявить трудности и плюсы обоих процессов, проанализировать степень как их взаимодополняемости, так и несовместимости. Как это ни парадоксально, например, но нации формируются гораздо легче, если государство испытывает кризис или находится в состоянии распада, национальное строительство может гораздо легче проходить в отсутствие сложного и структированного гражданского общества. Это хорошо иллюстрируют процессы, имевшие место в СССР еще до его распада: после того, как партия, подменявшая собой государство, утратила легитимность, а гражданского общества в стране практически не было, национальные проблемы вышли на первый план как средство разрешения кризиса (именно этим и объясняется привлекательность национализма и рост его влияния в государствах, возникших на месте бывшего Советского Союза).

По-видимому, если бы создатели государств лучше понимали значение национального строительства, они бы занялись им задолго до наступления XX в. Большинство западноевропейских государств на практике стали более или менее успешнеыми национальными государствами еще до того, как утвердилась и стала господствующей сама идея национального строительства. В итоге такие государства сохранили стабильность вплоть до наших дней, несмотря на возникновените периферийных националистических движений в Испании, Франции и Великобритании.

Девятнадцатое столетие представляется эпохой национального строительства и стремлений к нему в притесняемых национальных группах. Однако в действительности исторические события чаще развивались иначе: вначале заканчивалось строительство

государства, затем на повестке дня появлялась задача строительства нации. Весьма примечательные слова произнес один из либеральных итальянских политиков в 1860 г., т.е. уже после объединения Италии: "Италию мы создали, теперь нужно создать итальянцев". В Германии национализм был заметной силой уже с начала прошлого столетия, однако созданная Бисмарком Германская конфедерация была итогом не национального, а государственного строительства, осуществляющегося под руководством Пруссии.

Центром объединения Италии стал Пьемонт, а Германии -Пруссия. Именно существование этих двух ключевых государств с их развитой бюрократией, офицерством и дипломатией сделало возможным последующее национальное строительство, которое осуществлялось интеллектуалами, университетскими профессорами, школьными учителями, бизнесменами, выступающими за протекционизм. Со временем в обеих странах этот процесс привел к возникновению крайних форм национализма. В это же время в совсем ином положении оказались "малые" народы Центральной и Юго-Восточной Европы, проживающие в Австро-Венгерской и Российской империях. У многих из этих народов, например у чехов, литовцев, словаков, национальное строительство осуществлялось помимо государства и против воли метрополии. Первоначальные "носители" национальной идеи у этих народов еще не думали о возможности создания собственного государства.

Ныне существующие государства, достигшие стадии национальных государств в прошлом столетии, преодолели этот путь вполне успешно. В XX столетии национальное строительство, осуществлявшееся государством или же против воли государства, нередко приводило к ужасающим конфликтам. Сегодня, считает Х.Линц, невозможно повторить достижения сформировавшихся в прошлом национальных государств - любые усилия в этом направлении обречены на провал в большинстве обществ и, во всяком случае, не могут быть успешными в либерально-демократических обществах.

Считается, что наилучшее решение проблем национального строительства - это демократия, столэ преуспевшая в сглаживании классовых конфликтов, которые всего несколько десятилетий назад казались главной угрозой стабильности индустриальных обществ. "От демократии и вправду может быть польза, но не раньше, чем мы прекратим отождествлять сущность демократических процессов с принципом правления большинства" (5, с.65).

Особый случай возникает, когда страна переходит к демократии от авторитарного режима, подавлявшего все национальные чаяния. Здесь возможны два пути.

Если в условиях авторитарного режима уже существуют автономные (хотя бы формально) региональные институты, их руководители (даже если они представления не имели о демократии) вполне могут начать апеллировать к национальным чувствам своего населения в борьбе против слабого или разваливающегося центра. Если центр не ответит на это, т.е. если в центре не сформируется легитимной демократической власти со своими представительными органами, способными быстро, решительно и эффективно возглавить переговоры о создании новой общегосударственной структуры (для этого, в частности, требуется провести по всей стране выборы в новые центральные органы еще до того, как будут проведены региональные выборы), регионы могут начать требовать полной независимости. В такой ситуации их руководители обычно провозглашают создание новых государств и приступают к государственному и национальному строительству. На этом пути они рано или поздно сталкиваются со множеством трудностей, которые новые государства подчас просто не в состоянии преодолеть. Судя по всему, именно это происходит на територии бывшего СССР, тем более, что бывшие коммунистические аппаратчики, внезапно ставшие националистами, имеют очень слабое представление о либерализме и демократических институтах.

Переход к демократии может осуществляться и по-другому -при сохранении ранее существовавшего государства, которое не отождествляется с прошлым режимом, как это произошло в Испании. Переход может инициироваться самим поставторитарным государством, действующим по формуле "договорная реформа или договорный разрыв". Национальное движение и те политические партии, которые представляют его в демократической политической

системе, оказываются перед альтернативой - либо продолжать процесс национального строительства в условиях ненационального государства, либо отказаться от любых компромиссов и дальше бороться за независимость.

Строительство нового типа либерального и демократического государства, государства с нацией, отвергнувшей идею прежнего централизованного национального государства, может создать новое "государство - нацию", отвечающее чаяниям всех проживающих в его границах национальностей. Демократическое многонациональное, многоязычное и поликультурное государство в принципе возможно.

Демократическое и либеральное конституционное государство, обладающее таким инструментом разрешения конфликтов, как конституционный суд, государство, делящее власть с национальными силами не только на периферии, но и в центре, и позволяющее им успешно добиваться хотя бы частичного осуществления их целей, может стать образцом нового государственного устройства. Именно испанский опыт "состояния автономии" является свидетельством в значительной степени неожиданного успеха такого процесса. Впрочем, события в Югославии столь же убедительно показывают, что на этом пути встречаются и крупные неудачи.

Идея национального государства, констатирует М.Линд в статье "В защиту либерального национализма" (4), успешно отразила натиск всякого рода универсалистских конкурентов - от теории европейского концерта, в которой еще Меттерних видел инструмент борьбы с антидинастическим национализмом и республиканскими взглядами, до расистского националистического империализма Гитлера и безнадежных усилий советских лидеров, направленных на то, чтобы заменить преданность своей нации верностью социалистическому универсализму (интернационализму). И сегодня многие политики и ученые продолжают считать национализм устаревшим или даже опасным пережитком давно ушедших времен. Такое недоверие к национализму, даже в его либеральной, демократической и конституционной форме - грубое заблуждение... Как по соображениям практической политической стратегии, так и по принципиальным мотивам Соединенные Штаты должны стать на сторону национализма - самой модной идейной силы современного мира"(4,с.6).

Распад великих империй прошлого и нынешнего веков породил к сегодняшнему дню около двухсот государств. Это куда меньше, чем триста независимых политических единиц, существовавших только в Германии до ее объединения, не говоря уже о пятистах государствах в Европе около 1500 г. Если мир пережил без особых потрясений быстрый рост числа государств -членов ООН от пятидесяти двух в 1946 г. до сегодняшних ста восьмидесяти с лишним, то он тем более не рухнет от куда более скромного прибавления в их семействе еще на одну или две дюжины.

Тот факт, считает М.Линд, что в определенных обстоятельствах национальное самоопределение заслуживает всяческой поддержки, отнюдь не означает, что следует поддерживать деспотические или имперские формы национализма. Очень важно проводить разграничение между либеральным и антилиберальным национализмом. Либеральный национализм тяготеет к признанию культурно-лингвистического определения национальности и либерально-конституционной, хотя не обязательно демократической, организации государства. Адепты антилиберального национализма, соответствующие, например, русскому понятию "почвенники", предпочитают определять национальность по общности религии или происхождения (как, например, в Иране или Сербии).

Многие сегодня считают преданность своей нации иррациональным феноменом. Однако в приверженности к своей нации как к культурному сообществу, а не абстрактному территориальному государству, нет ничего иррационального. Помимо психологических мотивов такая приверженность объясняется и чисто практическими соображениями, ибо нации, как правило, намного старше, чем государства. "Хотя национальные сообщества отнюдь не бессмертны, они обычно куда устойчивее и долговечнее государств. Коль скоро это так, необходимо признать, что было бы верхом неразумия требовать от человека отождествлять себя прежде всего не с исторической культурно-лингвистической общностью, каковой является нация, а с преходящей политической системой или бумажной конституцией" (4, с. 15).

Существует множество свидетельств тому, что демократия почти никогда не работает в обществах, резко разграниченных в языковом или культурном отношении. Кипр, Ливан, Шри Ланка,

Судан, Чехословакия, Югославия, Советский Союз, а в ближайшей перспективе, вероятно, и Индия - все это наглядные неудачи демократических учреждений. Правда, защитники идеи о том, что многонациональная демократия не только возможна,и но что ей принадлежит будущее, обычно ссылаются на три многонациональные демократические федерации, сумевшие ввести у себя тщательно разработанные механизмы разделения власти между разными этническими групрпами, - Швейцарию, Бельгию и Канаду. Однако уже то обстоятельство, что из десятков многонациональных государств лишь три смогли создать работоспособные демократические учреждения, фактически куда сильнее говорит против аргументов сторонников многонациональных демократий, чем в их пользу. К тому же Швейцария, например, это не столько многоэтническое общество, сколько конфедерация относительно однородных национальных государств - кантонов. Бельгийское же общество явно страдает от языковых и политических конфликтов, а Канада постоянно балансирует на грани распада из-за квебекского вопроса.

Сохранение целостности многонационального государства и его демократизация часто оказываются несовместимыми. Попытка удержать воедино и демократизировать даже относительно либеральное многонациональное государство, чье население не объединено чувством национальной солидарности, может оказаться пустой тратой времени - не исключено, что это подтвердиться в ближайшее время примером ЮАР. Куда разумнее, полагает М.Линд, начать с поддержки либерального и конституционного национализма - с основанной на выборном начале демократией или даже без нее. По такому сценарию сначала возникает национальное государство, затем формируется либеральная политическая культура, на ее основе принимается либеральная конституция, и только после этого (да и то не обязательно) начинает развиваться демократия.

Не следует поэтому так уж пугаться территориального раздела, если в стране уже бушует гражданская война, разразившаяся из-за этнических или культурных конфликтов. "В подобном случае подчас куда мудрее на первое место поставить именно национальное самоопределение, пожертвовав ради него даже свободными всеобщими выборами (4, с. 18). Если многонациональная федерация дошла до полного развала, может быть лучше и не пытаться

9-1739

восстановить ее с помощью всякого рода хитроумных, но не работающих механизмов разделения власти, а согласиться на создание двух или более относительно однородных национальных государств.

Вспышка разрушительного национализма, разорвавшая на части СССР и Югославию, вряд ли окажется последней. В ближайшее десятилетие усилятся сепаратистские движения в многонациональных государствах, возникших на месте былых колониальных империй - в Индии, Пакистане, Южной Африке, Ираке и, возможно, даже в Российской Федерации. "Конечно, Соединенным Штатам не следует заниматься экспортом сепаратизма, - заключает МЛинд. - В то же время Вашингтон должен осознать, что в некоторых случаях американским ценностям и интересам лучше всего могут соответствовать действия сторонников разрушения многонациональных государств, а не их сохранения" (4, с.20).

Падение коммунизма в Восточной Европе и на территории бывшего Советского Союза сопровождалось, пишет Гия Нодия статье "Национализм и демократия" (6), не только огромными достижениями в области либерализации и демократии, но и возрождением национализма. Этот противоречивый процесс уже привел к переосмыслению некоторых постулатов, на которых основана современная цивилизация. Так, одно из исходных положений в размышлениях Ф.Фукуямы о "конце истории" сводилось к тому, что распад коммунизма оставили идеи либеральной демократии без реального противовеса: либеральной демократии более ничто не угрожает. Что касается оживления националистических движений, то "иррациональность национализма" не может позволить и ему стать серьезной альтернативой демократии, - одним словом, история, по Ф.Фукуяме, завершилась. С подобной точкой зрения не согласны пессимистически настроенные ученые, которые, как Ш.Авинери, например, считают, что подлинным наследником коммунизма стал именно национализм, а отнюдь не либеральная демократия, и потому история продолжается.

Сам Г.Нодия исходит из того, что национализм и демократия

- это не две разные философии. Более того, национализм является

компонентом более сложного явления, которое со всеми его составляющими как раз и именуется "либеральной демократией”.

Поскольку идеи демократии универсальны, логично было бы распространить принцип власти народа повсеместно. Но это предполагает, что повсеместно должны пройти демократические преобразования и что именно этих преобразований повсеместно желают народы. Оба этих предположения, однако, не выдерживают проверки историей и реальностью. "Демократия всегда возникала в отдельных сообществах. Еще нигде не зафиксирован случай, когда свободные, не связанные друг с другом индивидуумы спонтанно сошлись бы вместе, чтобы заключить демократический социальный контракт на пустом месте. Нравится нам это или нет, национализм есть та историческая сила, которая позволила объединить политические организмы в демократические модели правления. "Нация" - вот другое название понятия "мы", "народ", (6, с.8).

Развитие наций из предшествовавших им этнических сообществ всегда сопровождалось историческими катаклизмами и сознательными усилиями политиков. В мире нет национальных границ, данных от Бога, или предопределенных естественным развитием. Последнее суждение ничего не меняет в функции национализма как плавильного котла демократических (в смысле самоопределяющихся) политических сообществ. Критерии, по которым нации отличаются одна от другой, могут не быть универсальными, но политическое единство, необходимое для демократии, не может быть достигнуто без того, чтобы люди не определили себя сами как "нацию".

Попытки отрицать важность национализма проистекают, в частности, из нежелания признать тот факт, что демократическая модель, которую представляют вершиной рационального развития, в действительности опирается на иррациональный фундамент. На ранних стадиях становления демократической модели особенно очевидно, что иррациональность политических дефиниций (определяющих, кто именно входит в понятие "мы", "народ") является необходимым предварительным этапом рационального политического поведения. "Непризнание этого факта для многих западных мыслителей не позволило последним понять, что же в действительности происходило в Советском Союзе (а вернее, с Советским Союзом) во время перестройки. Их предупреждения о 9*

том, что национализм окажется основным препятствием на пути демократических реформ, игнорировали тот непреложный факт, что все реальные демократические движения (кроме демократических движений в самой России) были одновременно и движениями националистическими” (6, с. 10).

Современные демократические режимы, как и современные нации, являют собой искусственные конструкции. Сам процесс построения демократии связан с формированием наций из прежде существовавшего этнического материала. Получившее широкое распространение положение исследователя национализма Э.Геллнера о том, что "национализм порождает нации”, подразумевает: именно демократические преобразования, а не только индустриализация или капитализм порождают нации.

Вообще-то невозможно отрицать, что на практике национализм противоречит принципам либерализма, а иногда и демократии. Другое дело, что национализм имеет две стороны: политическую и этническую. До сих пор предпринимаются попытки представить это как два разных национализма - национализм "хороший" и национализм "плохой". На самом деле национализм всегда и политический, и этнический, хотя в разных условиях та или другая его сторона может оказаться решающей. "Идея принадлежности к единой нации - это всегда политическая идея, таким образом, невозможен национализм без политического элемента. Но суть этого понятия очевидно этническая. Я описал бы это через следующую метафору: политический компонент - это душа, оживляющая этническое тело" (6, с. 18). Проявление "плохой" стороны национализма проистекает обычно не из завышенной этнической самооценки, но скорее из отсутствия выхода национальных чувств на политическом уровне. Когда у народа нет реального механизма для выражения гордости своей политической системой или государственным устройством (в США, например, национальная гордость была сублимирована, сфокусировавшись на "американском образе жизни" и роли страны как "лидера свободного мира"), он начинает гордиться своей наследственной принадлежностью к определенной расе, гордиться своим языком или культурной идентичностью.

Этим и объясняется, в частности, двойственная роль национализма в распространении демократии. В отличие от

органичных, "автохтонных" демократий Западной Европы и Северной Америки, где институты свободного народного правления вырастали постепенно в течение веков, подчиняя своему влиянию культуру, экономику, политическую мысль и общество в целом, в странах, вступающих на путь демократии и фактически "импортирующих" демократию ввиду отсутствия соответствующих благоприятных социальных, экономических, духовных и культурных условий ее развития, сохраняется глубокая пропасть между либеральными элитами и широкими массами населения. Либеральные элиты обычно слишком малы и слабы, чтобы провести преобразования в стране, при этом, как правило, отсутствует и средний класс, который мог бы быть их союзником. Тем не менее преобразования проводятся от имени народа, ибо предполагается, что таким образом последний может быть вовлечен в политическую жизнь. Однако заимствованные из-за рубежа доктрины классического либерализма оказываются малоподходящими для мобилизации масс на политические действия. Ускоренная политизация населения требует более приемлемой идеологии, напрямую отвечающей представлениям граждан. Для решения этой задачи хорошо подходят два ответвления западного либерализма: социализм и национализм.

В отсталых странах популистские и антииндивидуали-стические теории социализма или этнического национализма стремятся занять пространство, свободное от влияния политической культуры Запада (характерные черты которой: ведущая роль гражданского общества, массовая грамотность, традиции терпимости и стабильная правовая система). В отсутствие этих условий национализм вырождается в доктрину "крови и почвы".

Именно подобные сложности и противоречия националистической политики сулят ее сторонникам серию последовательных политических провалов, что в свою очередь вызовет невиданные волны фрустрации, которые и унесут националистическую идею в бездны шовинизма и расизма. И "это не будет результатом недомыслия, интеллектуальной ошибки или сознательной провокации, но - неизбежным элементом общей схемы переходного периода. И крайний национализм, и принудительный социализм всегда были, в конечном итоге, средствами достижения

модернизации в кратчайшие сроки (пускай даже и превратно понимаемой модернизации)" (6, с.22).

Сегодня переход к демократии стран Центральной и Восточной Европы и государств, возникших на территории бывшего СССР, является беспрецедентным. Раньше переход к демократии происходил в традиционных обществах и предполагал отход (но не тотальный отрыв) от такого общества. Тем самым обеспечивалась историческая преемственность общества. Сегодня упомянутые выше страны пытаются перейти к демократии от коммунизма, а коммунизм не имеет ничего общего с традиционным обществом - его следует рассматривать скорее как исторический тупик. Распад коммунизма предполагает не движение вперед, а, пожалуй, отход назад, на нормальную историческую дорогу после долгой летаргии.

Одним словом, посткоммунистические нации пытаются начать новую жизнь с того исторического момента, на котором она была прервана установлением коммунистических режимов после 1917 или 1945 гг. По всей Восточной Европе наблюдаются попытки реставрации прежних государств на основе исторической памяти. А ведь фактически коммунистические страны "выпали из истории" на 75 или 45 лет. Это не означает, что там "ничего не происходило" или что с падением коммунизма эти страны возвращаются на те же самые позиции, на которых они находились в 1917 или 1945 гг. - нельзя дважды войти в одну и ту же реку. Просто эти общества оказались в некоем диссонансе со временем. Например, многие из них, с экономической точки зрения, - это высокоиндустриальные государства, но без рыночных отношений. С политической точки зрения, эти общества высокополитизированные, но при отсутствии опыта демократической мобилизации граждан. Ситуация усугубляется тем, что опыт государственности у многих из этих государств весьма краток и не очень впечатляющ. ХЛинц, например, напоминает (5, с.42-43, 56), что после первой мировой войны на основе Парижского мирного договора на политической карте Европы появилось восемь новых стран: Югославия, Чехословакия, три прибалтийских республики - Литва, Латвия, Эстония, Финляндия, Ирландия, Польша, большинство из которых впервые возникли как самостоятельные государства. Лишь три из них стали более или менее стабильными демократиями: Финляндия,

Чехословакия и Ирландия. В результате распада Российской

империи и революционного кризиса, получили независимость Финляндия и три прибалтийских республики. Однако тогда же возникли еще несколько государств, ни одно из которых не просуществовало долее трех-четырех лет: Бухара, Хива, Грузия, Армения, Азербайджан и Украина. Еще несколько народов и регионов получили независимую государственность менее, чем на один год: Белоруссия, Башкирия, Крым, поволжские татары и степные народы Казахстана.

Неудивительно, что стремление восстановить исходные контуры своей государственной идентичности, продолжает Г.Нодия, и при этом воссоединиться с внешним миром после того, как рухнул "железный занавес”, ведет неизбежно к конфликту, так как образ "того государства", который пытаются восстановить, относится к прошлому, а "мир", с которым пытаются воссоединиться, живет в настоящем. Это приводит к тяжелому кризису коллективной самоидентификации и аберрации посткоммунистических наций, а также создает многочисленные проблемы для мирового сообщества. Посткоммунистические страны делают отчаянные попытки догнать историю, но все чаще начинают убеждаться в том, что, возможно, как раз для них ход истории остановился.

Тоталитаризм, в течение нескольких десятилетий подавлявший всякие наметки на возникновение и нормальное функционирование гражданского общества, оставил после себя людей-роботов, отчаянно пытающихся найти для себя какой-то общий принцип, на котором можно строить новую совместную жизнь. В этих условиях национализм становится основным, если не единственным, принципом, способным свести людей в единое сообщество. Но поскольку национальная политическая традиция была прервана, самым сильным элементом становится этнический. Конечно, в этих обществах существуют и другие идеологические силы: возрождается религия, есть прозападные либеральные элиты. Однако любая политическая сила, если не несет на себе метку национализма, то обязательно определяется по отношению к нему. Например, все обращения к либерально-демократическим ценностям обязательно оговариваются тем, что эти ценности совпадают с контурами "наших политических традиций, нашей национальной идентификации".

Таким образом, национализм здесь несет в себе одновременно и угрозу для либеральной демократии, и основной источник надежды для нее. Быть националистом в посткоммунистических странах означает все, что угодно: националист может быть кем угодно: от фашиста до либерала.

Еще более сложным оказывается национальный компонент в посткоммунистической России. Российская имперская националистическая традиция совпала с коммунистическими принципами советского периода, поэтому в России посткоммунистический кризис идентичности оказался особенно болезненным. На сегодня все еще не выработан неимперский подход к взгляду на российскую государственность.

Серьезность проблемы состоит не столько в национализме (этого демона, конечно, нужно обуздать), сколько в общей слабости демократии в посткоммунистических странах. Почти во всех этих странах, где есть этнические меньшинства, возникают болезненные конфликты между нестабильным и не уверенным в себе большинством и еще менее стабильным и менее уверенным меньшинством. Практически правительства всех этих стран виновны

- с точки зрения западных стандартов - в ведении политики по отношению к меньшинствам, мало напоминающей либеральную. В ближайшей перспективе не просматривается реального решения возникших этнических проблем. "Вполне реальная угроза возникновения на территории посткоммунистических стран целого ряда очагов войн, что в конечном итоге воспроизведет картину Европы между 1914 и 1945 гг. (т.е. того периода, к которому эмоционально хотят вернуться все посткоммунистические страны). Единственным противовесом этой угрозе на сегодня служит наличие западного мира, живущего в более стабильную историческую эпоху. Я настаиваю на термине "наличие", так как не слишком верю в реальное прямое вмешательство Запада... в разрешение конфликтов на территории посткоммунистического мира" (6, с.26).

Национальные вопросы стали играть ведущую роль во всем политическом развитии посткоммунистического Востока, отмечает Шломо Авинери в статье "Амбивалентность национализма" (1).

Это очевидно не только в случаях кровавых столкновений в Боснии, Хорватии и в многочисленных "горячих точках" на территории бывшего Советского Союза, но и на примерах

недостойной позиции молодых прибалтийских государств по отношению к русским и польским национальным меньшинствам, на примере распада Чехословацкой федерации на Чехию и Словакию. Список можно продолжить перечислением тех угроз, которые нависли над двадцатью пятью миллионами этнических русских, оказавшихся за пределами России, напоминанием о проблемах венгерских меньшинств в Словакии, Румынии и бывшей Югославии.

Практически во всех посткоммунистических обществах есть свои этнические меньшинства, и во многих случаях, как, например, на территории Советского Союза и отчасти Югославии, границы, будучи в свое время формальностью, возникали по прихоти и в результате капризов прежних руководителей и потому имеют мало общего с историей или лингвистическими границами данного региона. Было бы наивным предполагать, что во всех случаях возникающие проблемы могут разрешиться мирным путем. "Именно здесь особое значение приобретают исторические традиции данных обществ до установления в них коммунистических режимов. В мире нет универсальных рецептов, и те, кто хотел бы узнать, будет ли данное общество пытаться решить свои проблемы мирным или агрессивным способом, должны посмотреть на исторические и национальные традиции этого народа, а не изучать статистику их экономического развития. В этом смысле история повторяется" (1, с.38).

Основные универсальные ценности современного либерального общества были сформулированы и развивались под давлением политической и интеллектуальной гегемонии двух культур: французской и англо-саксонской. Какое было дело великой французской культуре, например, до бретонцев, если эта культура несла великую цивилизующую миссию? Чем, как не анахронизмом где-то на полях англоязычной культуры могли рассматриваться кельтоязычные сообщества Британских островов? Другими словами, некий исторический набор культур был возведен в абсолют и провозглашен нормой исторического прогресса, а культуры малых наций стати рассматриваться как провинциальные и не поящие внимания В >том и состоит культурный империализм Великих Наций - эыо шнгвистических групп, возведших универсатизм в абсолют и рассматривающих свой ассимиляционный

10-1739

торжествующий прогресс как естественный результат хода и смысла истории. Как не заслуживающий внимания был проигнорирован "крик сердца" малых наций, на которые была обрушена массивная экономическая, политическая, идеологическая и военная мощь. ”В бывшем Советском Союзе аналогичное чувство великой нации было унаследовано от царской традиции: предполагалось, что

русификация означает распространение цивилизации и культуры" (1, с. 37).

Как ни парадоксально это звучит, заключает Ш.Авинери, нельзя не отметить и позитивный момент советской гегемонии, за который, правда, была заплачена страшная и неадекватная цена, -это Pax Sovetica, навязанный Советским Союзом Восточной Европе и территориям бывшей царской империи. С момента окончания гражданской войны в России и завершения второй мировой войны в 1945 г. в Восточной Европе не было допущено ни одного сколько-нибудь полномасштабного этнического конфликта, хотя эта часть планеты - настоящий бурлящий котел национализма. Коммунизм навязывал свою версию современного развития и национализму, пятаясь выплавить из него нечто, соответствующее своим вкусам и представлениям. Провал коммунистического переустройства мира, неспособность марксизма адекватно объяснить современное развитие - все это говорит о том, что настало время взять слово либеральной демократии. Последняя на этот раз не может и не должна проигнорировать национализм, ибо сегодня национализм характерен для культур, для которых стабильная национальная самоидентификация является непременным условием развития.

Фрэнсис Фукуяма в статье "Опасный попутчик" (7) отмечает, что национализм и демократия (как понятия, противоположные либерализму) действительно не исключают друг друга, но являют собой две стороны одной медали. Например, не подлежит сомнению, что национализм был необходимой предпосылкой возникновения демократии в республиках, образовавшихся после распада СССР. Старый Советский Союз должен был распасться - и разлом проходил по национальным линиям, - прежде чем можно было бы начать говорить о настоящих демократических революциях.

На практическом уровне либеральная демократия и национализм находили и находят довольно мирные пути сосуществования. Национализм может' вполне уживаться с

либерализмом, если только проявляет толерантность. Иными словами, национальная самоидентификация должна быть вытеснена из области политики и принятия решений в сферу культуры и личной жизни. В качестве альтернативы чувство национальной гордости может сублимироваться в экономическом соревновании, как это происходит с японцами, лучше всех делающими суперкомпьютеры.

Сосуществование национальных и либеральных принципов всегда было непростым и всегда таковым останется. Наиболее удачно такое сосуществование протекает в культурно гомогенных странах, где доминирующая культура чувствует себя сравнительно безопасно. Поэтому на посткоммунистическом Востоке сосуществование национальных и либеральных принципов гораздо более проблематично: большинство стран этого региона представляют собой этнический клубок, в котором невозможно выделить явно доминирующую культуру.

Конкретный пример: если украинцы, полагает Ф.Фукуяма, по-прежнему будут определять права гражданства и свою политику в области образования в тех толерантных терминах, которые они изначально избрали, пользуясь для определения национальности территориальным принципом, что предоставляет все гражданские права любому человеку, живущему в границах Украины, тогда их страна сможет пережить все проблемы. Если же на Украине решат делать упор на язык или другие аспекты этнокультурных характеристик при определении гражданства или других прав граждан, тогда страна взорвется изнутри.

Касаясь положения Г.Нодии о том, что национализм в постсоциалистическом пространстве следует рассматривать в рамках стратегии переходного периода как инструмент продвижения в дальнейшем к либеральной" демократии, Ф.Фукуяма считает, что реальность современного мира гораздо сложнее, во всяком случае, не так однозначна. Предположим, говорит он, что для той же Украины или России национализм оказывается полезным, хотя и весьма опасным средством выхода из ситуации, диктуемой сложным переходным периодом, пришедшим на смену коммунизму. Но никто не поручится, что в будущем, когда в этих странах восторжествует демократическая стабильность и население достигнет благосостояния, люди обязательно предпочтут жить в либеральных, а

не национально ориентированных сообществах. В этом плане весьма показателен пример Квебека, тем более что в мировом масштабе это демонстрация гораздо более чистого эксперимента. Квебек - часть экономически процветающего и стабильного либеральнодемократического государства. И тем не менее для многих жителей Квебека универсальная либеральная оценка их другими канадцами как "одной из провинций страны, ничем не отличающейся от других", представляется неприемлемой. Отнюдь не исключаемый и вполне вероятный распад Канады по национальному принципу может стать показателем того, насколько современная либеральная демократия адекватна вызову времени.

Большинство нынешних национальных и этнических конфликтов, полагает Гидон Готтлиб в статье "Нации без государств" (3), не поддаются урегулированию на основе изменения государственных границ для предоставления каждому национальному сообществу возможности создать собственное государство. Принцип самоопределения поэтому необходимо дополнить новой схемой с меньшим упором на территориальное перераспределение и с большим - на региональное урегулирование. Подобный подход (Г.Готтлиб характеризует его формулой "государства плюс нации") требует целевого создания специальных территорий и зон, пересекающих государственные границы; учреждения особых механизмов управления и защитных режимов в местах культурных и исторических святынь тех или иных этнических групп; признания статуса и прав национальных сообществ, не имеющих собственной государственности; помощи народам в установлении экстерриториальных связей и союзов. Такой подход также акцентирует важность различения между национальностью и гражданством при решении задач обеспечения национальных прав и сохранения национальной самобытности.

В XX столетии политическая карта планеты радикально изменялась по завершении каждого из трех грандиозных конфликтов: двух "горячих" и одной "холодной" мировых войн. При этом лишь однажды - после первой мировой войны - великие державы совместно на основе разработанных В. Вильсоном Четырнадцати пунктов осуществили задуманные территориальные преобразования, по окончании же "холодной" войны великие державы практически устранились от попыток воздействия на

мощную волну националистических и этнических сил, перекроившую карту Евразии от Германии до Казахстана. Принципы В.Вильсона сегодня уже не работают, их необходимо заменить новой концептуальной моделью.

Современный международный порядок порождает четкий водораздел между статусом государственности и всеми прочими политическими связями и обязательствами. Это приводит к тому, что территориальной независимости начинают придавать непомерно большое значение. Для националистов государственность стала высшей ценностью, самоопределение - их знамя, а территория -главные требования. Конечно, не существует промежуточных этапов между равенством и подчинением, между независимостью и автономией - и тем не менее это не означает, что нельзя найти статус, промежуточный между политически подчиненной автономией и полной независимостью, который мог бы облегчить нациям без собственной государственности отношения с прочими членами мирового сообщества.

Переосмысление жестких понятий территориальных границ, суверенитета и независимости, начавшееся в Западной Европе, является практической необходимостью для востока Европы, где создание однородных в национальном отношении государств заведомо невозможно.

Новая модель "государства плюс нации”, суть которой в "мягком" урегулировании проблем национализма, могла бы решить, например, проблему статуса наций. Безгосударственным нациям следует предоставить формальный нетерриториальный статус и признанные постоянные международные права, которые, однако, должны отличаться от статуса и прав государств. Это более низкое правовое положение сообществ, не обладающих территориальным суверенитетом, можно до известной степени смягчить, предоставляя им привилегии, аналогичные тем, которые отдельные районы Европы получили в рамках Европейского союза в соответствии с Маастрихтским договором. В международной практике не существует никаких запретов, препятствующих предоставлению делегатам нетерриториальных сообществ постоянного представительства в региональных организациях типа Совета Европы или ОБСЕ.

В этом же направлении можно было бы попытаться решить и проблему "союза народов и союза государств". Национальные сообщества, разделенные международными границами, должны пользоваться некоторыми возможностями объединения, что могло бы уменьшить напряженность в затянувшихся этнических конфликтах. Такие союзы могли бы предоставить гражданам различных стран статус соотечественников, позволяющий пользоваться политическими правами за пределами своих государств. Подобные союзы, объединяющие не территории, а народы, и оставляющие в неприкосновенности международные границы, могли бы помочь разрешить конфликты на Балканах, особенно в Косово. Население этой окраинной сербской провинции, граничащей с Албанией, на 90% состоит из албанцев, составляющих к тому же вообще половину всей албанской нации. Борьба между сербами и албанцами в этой провинции угрожает разжечь на Балканах новую большую войну. Если же удастся найти мягкую форму ограниченного союза между этническими албанцами в Косово и населением Албании, то можно будет обеспечить неприкосновенность сербских границ. Такой союз мог бы определить права, привилегии и льготы, которые Албания предоставила бы своим косовским соотечественникам. Такие привилегии не являются беспрецедентными. Например, израильский "Закон о возвращении" гарантирует всем евреям диаспоры право на израильское гражданство и материальную помощь немедленно по прибытии в Израиль.

Вообще же, заключает Г.Готтлиб, в современном мире реализуются две противоречащих друг другу тенденции - интеграция государств и их одновременная фрагментация.

Для того чтобы разумно удовлетворить претензии рассеянных национальных сообществ и в то же время не поставить под угрозу целостность существующих государств, необходимо удовлетворять национальные требования в большем объеме, чем это диктуется принципами защиты этнических меньшинств и прав человека Необходимо также разработать и признать различные типы промежуточного статуса между автономией и территориальным суверенитетом и новые принципы регионального устройства безгосударственных национальных сообществ.

СПИСОК ЛИТЕРАТУРЫ

1 Авинери Ш Амбивалентность национализма // Пределы власти - М , 1994 - N° 4 -С Я5-39

2 Геллнер Э Условия свободы Гражданское общество и ею исторические соперники -М Ас) Маг^егп, 199^ - 222 с

3 Готтлиб Г Нации без государств // Проблемы Восточной Европы - Вашингтон, 1995 -№43/44 - С 21-36

4 Линд М В защиту либерального национализма//Там же - С ^-20

5 ЛинцХ Формирование государств и наций//Там же -С 37-74

6 Нодия Г Национализм и демократия//Пределы власти - М , 1994 - С 3-28

7 Фукуяма Ф Опасный попутчик Комментарии к работе Г Нодия Национализм и демократия" //Там же - С 29-34

I Л. Н. Верченое

97.01.011-014. ЛИДЕРСТВО И ТРАДИЦИИ ОТНОШЕНИЙ ВЛАСТИ. ЭТНИЧЕСКИЕ АСПЕКТЫ ВЛАСТИ: Сб. статей / Спб гос. ун-т; Музей антропологии и этнографии им Петра Великого; Отв. ред. Бочяаров В.В. - СПб.- 1X1 Языковой центр, 1995 - 240 с (Сводный реферат).

97.01.011. БОЧАРОВ В.В. ВВЕДЕНИЕ. - С. 3-12.

Политические культуры (ПК) государств, относимых ранее к странам третьего мира (этносы, населяющие государства Африки, Азии, Океании), имеют много схожих черт с ПК бывших советских республик. Это прежде всего касается роли традиций, которую они играют в этих ПК. Именно традиции обусловили определенное тождество политических режимов. Несмотря на различные официальные идеологии и концепции политического развития этих государств, для всех характерна высокая степень сакрализации власти, преобладание авторитарных тенденций в социальном управлении, важность социально-возрастного фактора в политическом процессе и т.д. Названные свойства могли либо отражаться в официальных политико-правовых установлениях, либо действовать неформально, определяя по существу реальную политическую жизнь в государстве

Политическое развитие этих обществ происходит в результате взаимодействия, с одной стороны, традиционных политических культур (ТПК), регулирующих основные общественные процессы, с