CC BY
273
РдССИИСКДЯЧШАММИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ И ЗАРУБЕЖНАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 5
ИСТОРИЯ
1
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 2 индекс серии 2.5 рефераты 97.01.001 -97.01.031
МОСКВА 1997
4. Сабенникова И.В. Русская эмиграция в Чехословакии: образованнее, наука, просвещение// Там же. - С. 51-55.
97.01.002. ЛОКШИН А.Е. ИСТОРИЯ ЕВРЕЕВ В РОССИИ КОНЦА XVIII - НАЧАЛА XX вв. в СОВРЕМЕННОЙ ЗАРУБЕЖНОЙ ИСТОРИОГРАФИИ*)
Исследования, посвященные истории евреев в России и Советском Союзе, занимают заметное место в зарубежной историографии российской истории. Бурный рост исследований по этой тематике в Соединенных Штатах и Западной Европе начался примерно с 1960-х годов, совпавший, что не было, конечно, случайностью, с усилением внимания общественных и правительственных организаций стран Запада к положению еврейского меньшинства в СССР.
В 1964 г. в США вышла обширная монография американского еврейского историка Сало Барона "Евреи России в царский и советский периоды"- первый в новейшей историографии опыт анализа истории российского еврейства (6). То, что к этой теме обратился Барон - автор многотомного монументального труда "Социальная и религиозная история евреев", патриарх современной иудаики, - весьма симптоматично. Эта книга, выдержавшая два издания (1964 и 1976 гг.), не содержавшая, по сути, ни новых фактов, имен и событий, написанная на опубликованных источниках, тем не менее опиралась на новую интерпретацию еврейской истории, сделанную Бароном. Историк отказывался видеть в истории своего народа сплошной мартиролог, лишь историю гонений и бедствий. Он утверждал, что еврейские историки переоценивают роль и значение антисемитизма и юдофобства, придав ему несоразмеримо большое влияние на еврейскую историю. Барон отрицал "плачущую, наполненную слезами"концепцию истории еврейского народа.
*)Данный обзор подготовлен при поддержке Центра научных работников и преподавателей иудаики в вузах "СЭФЕР" (Москва).
Новый подход американского исследователя был направлен против взглядов еврейского историка Генриха Греца (1817-1891) -основателя "Wissenschaft des Judentums" - науки о евреях. Основная идея одиннадцатитомного труда Греца "История евреев с древнейших времен до настоящего времени" может быть выражена следующей фразой ее создателя: "Учить и странствовать, мыслить и страдать, познавать и терпеть - содержание всей эпохи диаспоры" (2). Однако в своей интерпретации Барон шел дальше, когда выступил против установившейся концепции об уникальности истории еврейского народа.
В истории евреев нет ничего уникального, считал американский историк, ибо она подчиняется тем же закономерностям, которые характерны для истории других народов и цивилизаций. Несомненно, такое видение явно диссонировало с концепцией другого выдающегося историка - С.МДубнова (1860-1941). "История знает, - писал он, - много примеров исчезновения наций при утрате территории и рассеянии среди других народов, но она знает и один пример сохранения нации безземельной и рассеяной. Этот уникум в истории - еврейский народ" (2, с.16-17).
Концепция, сформированная в трудах Барона, оказала важное, если не решающее, влияние на развитие современной, прежде всего американской, иудаики в целом и изучение истории и культуры евреев Восточной Европы в частности. Во многих работах по истории евреев в России заметно стремление их авторов по-новому взглянуть на ряд, казалось бы, устоявшихся десятилетиями, положений еврейских историков России и Польши, оказавших прямое или косвенное влияние на формирование американской традиции в изучении еврейства Восточной Европы в первую половину нынешнего столетия.
Достаточно показательна в этом отношении обширная статья Ричарда Пайпса (14) - известного американского историка, никогда прежде прямо не обращавшегося к изучению еврейских сюжетов в российской истории. Исследование Пайпса затрагивает весьма
важное событие в еврейской истории - возникновение Черты еврейской оседлости - основного дискриминационного института царской России, определявшего статус евреев, просуществовавшего вплоть до крушения режима в феврале 1917 г. В своей статье Пайпс утверждал, что национальная еврейская историография страдает преувеличенным этноцентризмом. Еврейские авторы, обращаясь к двухтысячелетием истории диаспоры, редко пытаются анализировать проблемы нееврейского окружения, в котором еврейская история, собственно, и происходила. В результате, писал Пайпс, эти историки терпят неудачу, ибо отношение к евреям является "побочным продуктом обстоятельств, которые лишь совсем немного касаются или вообще не касаются того, что связано с евреями" (14,с.З). Историки российского еврейства (С.Дубнов, Ю.Гессен, Л.Гринберг, Барон), считает Пайпс, рассматривают положение евреев вне контекста русских законов и институтов. Цель Пайпса, в данной статье, - раскрыть основные факторы возникновения "еврейской политики" Екатерины II, в чье правление и возникла еврейская проблема в виде полумиллиона евреев, ставших российскими подданными после трех разделов Польши. По стандартам своего времени, политика Екатерины II была весьма просвещенной, а в ряде аспектов Россия стала пионером в деле эмансипации евреев. Еще до первого раздела Польши (1772), когда оставался в силе указ Елизаветы Петровны от 1742 г. об изгнании из России евреев, Екатерина конфиденциально позволяла им селиться в пустынной Новороссии, видя в колонизации Причерноморья важнейший этап в установлении господства России на Черном море. Императрица не стремилась заботиться о евреях как таковых. Однако она считала,что благодаря своим способностям евреи, если им предоставить равные права с христианами, станут полезными членами общества.
После начавшихся разделов Польши, когда еврейское присутствие в империи стало постоянным фактором, у правительства, пишет Пайпс, имелось два пути. ПЬрвый - оставить польский вариант, т.е. сохранить органы еврейского самоуправления:
кагалы платят налоги и ответственны перед новыми, теперь уже русскими властями. Другой - относиться к евреям как и остальным подданным, платящим налоги в соответствии со своим социальным статусом. В первом случае сохранение status quo не вызывало бы раздражения христианского окружения. Во втором - евреи получили бы возможность эмансипироваться от своих, по мнению властей, "фанатичных" лидеров. С некоторыми колебаниями Екатерина фактически обратилась ко второму варианту: решилась распространить свои реформы и на евреев. Как и христианам, им было предложено записываться в сословия в зависимости от рода занятий и собственности. Все еврейское население оказалось записанным в купеческое или мещанское сословие и, тем самым, было выведено из под юридической и фискальной власти кагала. Евреи платили налоги и были подсудны магистратам и ратушам, как и их христианские соседи. Все это привело к тому, что катальная администрация потеряла значительную часть своей традиционной власти. Не в меньшем замешательстве оказалось и христианское общество, которому указали обращаться с евреями как с равными. На запрос по этому вопросу из Петербурга, было дано четкое разъяснение: евреи, живущие в белорусских губерниях, облагаются налогами в соответствии с сословием "без различия рода и закона", т.е. происхождения и религии. Этот ответ (1783) стал, замечает Пайпс, основой обращения с евреями в империи в течение всего десятилетия 1780-х годов - "наиболее просвещенного за всю историю царской России" в еврейском вопросе (14,с.10).
Тем не менее участие евреев в избрании органов городского управления вызвало враждебность христианского и, прежде всего, католического окружения, для которого "участие еврея в выборах было не менее отвратительным,чем негр, ставший избирателем после гражданской войны между Севером и Югом в Соединенных Штатах" (14,с.11). Ссылаясь на Барона, Пайпс замечает, что в ту эпоху еще одной страной, где евреи получили право участия в муниципальных выборах, была Тоскана. Вмешательство в
избирательную процедуру местных властей вынудили лидеров еврейских общин обратиться с жалобой к императрице. В ответ Сенат своим указом от 7 мая 1786 г. подчеркнул полное равенство евреев; запрещалось ссылаться на польские законы, дискриминирующие евреев. Этот указ составил важную веху в истории. "Он впервые формально провозгласил, что евреи наделены всеми правами их сословия и что дискриминация их на основе религии или происхождения является незаконной" (14, с.13).
В России XVIII столетия "равенство" не означало прав современного гражданства. Оно означало, что евреи обладают сословным равенством, т.е. единственно известным тогда пониманием равенства. Указ 1786 г. был отрицательно воспринят христианским обществом и так и никогда не был реализован. Последующее российское законодательство о евреях по сути игнорировало его. Указ Екатерины II от 23 декабря 1791 г., который отвергал протест еврейских купцов в связи с отказом записать их в купечество Смоленска и Москвы, большинство историков рассматривали как поворотный момент в истории российского еврейства. Дубнов и Гессен считали, что этим нововведением евреи были лишены свободы передвижения в России, что фактически уже тогда и привело к возникновению Черты оседлости. "Между западной и восточной Россией, - отмечал Дубнов, - была возведена "московская стена", и даже в отведенной для евреев Черте оседлости ощущалось стремление загнать их в еще более ограниченную область... Историк не может молча пройти мимо этой "реформы", обрекавшей евреев на изоляцию" (8).
Однако Пайпс отмечает, что тогда все платившие налоги сословия в Российской империи были лишены свободы передвижения (лишь дворянство в 1785 г. получило это право). Он вообще не считает указ 1791 г. качественно новым. Подобные отказы еврейские купцы получали и раньше.Тем не менее автор ставит вопрос, почему все же Екатерина II в 90-х годах пошла на недопущение евреев во внутренние губернии империи. Причина
кроется в крайне неблагоприятном положении среднего класса в России. В случае нормальной социальной структуры в России приток еврейского населения не создал бы особых проблем. Но в связи с тем, что и юридически, и фактически евреи являлись торговцами или ремесленниками, проникновение их в русские города немедленно "вырыло бы яму" местному среднему классу, который тогда был нищим, невежественным и отличался докапиталистической ментальностью. "Позволить евреям в 1780-х годах свободно войти в Россию означало бы ввести иностранное соперничество, с которым они (русские купцы. - Авт.) были неспособны совладать" (14,с.15). Даже крайне небольшое число еврейских купцов, оказавшихся тогда в Москве, вызвало решительное противодействие местных торговцев.
Начало Французской революции превратило еврейский вопрос из экономического и религиозного в политический. Евреи стали рассматриваться как некая чужеродная сила, способная доставлять вместе с контрабандным товаром и "вредные" идеи. После 1789 г. политические соображения в политике Екатерины явно перевешивали экономические. С того времени правительство приостановило работу по интеграции евреев. Наиболее важный указ, касающийся евреев, был обнародован в 1794 г. Именно с этого акта, считает Пайпс, и следует вести начало возникновения Черты оседлости. Его основное значение в том, что он впервые определил или подтвердил территории, открытые для проживания в них евреев. Лейтмотив исследования Пайпса в том, что основные законы о евреях, обнародованные в царствование Екатерины II, ни в коей мере не были нацелены на ограничение их прав. И только в XIX в. эти законы обрели иную направленность, но ответственность за это несут власти той эпохи.
"Еврейская политика" правительства и местных властей, как и восприятие ее обществом - одно из ведущих и традиционных направлений в историографии российского еврейства. Историки, изучающие эти сюжеты, по сути являются и исследователями 4-876
истории России, ее внутриполитических, общественных и идеологических процессов. Другие авторы, занимающиеся иудаикой, фокусируют внимание на внутренних явлениях и процессах в самой еврейской общине. В дореволюционной российской иудаике имена и труды Дубнова и Гессена как бы олицетворяли установившееся тогда деление историков на "внутренних" и "внешних". Первые в основном обращались к источникам на иврите и идише, вторые к документам прежде всего на русском языке. Однако в современной историографии это установившееся разделение становится все более условным и, возможно, устаревшим.
Традиционной темой для историков, занимающихся еврейским вопросом, является изучение антиеврейских беспорядков - погромов. Ход погромов, их причины, состав погромщиков, противодействие и поддержка погромов, периодизация и география, влияние этих насилий на еврейское общество и его идеологов - темы, которые давно обсуждаются историками. Одним из основных здесь вопросов был и остается - кто был ответствен за погромы, стояла ли за ними "направляющая рука".
Зарождение и развитие историографии российского еврейства тесно связано с борьбой за его эмансипацию. Это обстоятельство не могло не повлиять на ее особенности и характер. Авторы многих трудов делали прежде всего акцент на антиеврейском законодательстве, постоянной дискриминации евреев в различных сферах государственной и общественной жизни. Иными словами, это была историография, нередко представлявшая историю русских евреев как непрерывную цепь преследований. Такой подход повлиял и на появление первых работ на эту тему и за рубежом. Характерно заглавие опубликованной в конце прошлого века в Англии книги, дававшей обзор положения евреев - "Российские евреи: эмансипация или уничтожение?" (9). В результате такого историографического подхода подчас не учитывались особенности политики властей в различные эпохи. Касалось это позиции режима и в отношении погромов.
Российские евреи пережили три основные волны погромов: в 1881-1884 гг., 1903-1906 гг. и 1917-1921 гг. Эти погромы, и прежде всего две первые волны, воспринимались современниками, а вслед за ними и историками, многие из которых оказались их свидетелями, сквозь призму "заговора", заранее спланированного, подготовленного и инспирированного правительством или силами близкими к нему. Такой подход подтверждали как будто многие признаки: подобие одного погрома другому, их почти одновременность, бездействие армии и полиции, слухи (в случае погромов начала 80-х годов) о тайном царском указе "бить жидов" и т.д. Концепция заговора, "направляющей руки", утвердившаяся в русско-еврейской историографии, стала подвергаться критическому подходу в западной историографии с начала 1970-х годов. Причин для столь долгого хождения этой теории было немало: приверженность идеям рационалистического гуманизма, гибель целого поколения еврейских историков в Советском Союзе. И, может быть, главной среди них стала катастрофа европейского еврейства, когда подготовка нацистами геноцида сделалась очевидной. Впервые с критикой этой теории выступил американский историк Ханс Роггер (16). Другой американский автор С.Берк, обращаясь к изучению положения русских евреев в "годы кризиса - 1881-1882 гг.", пришел к выводу, что "взрыв был спонтанным. Бездействие гражданских властей, полиции и армии превратило ограниченные, локальные проявления насилия в широкомасштабные погромы. Не было регулирования сверху, не было "тайной руки", направлявшей тех, кто творил бесчинства. При автократическом режиме, когда спонтанность любого рода считалась вредной, такое явление, как погром, не только было неожиданным, но и вызывало опасения" (7).
Монографически вопрос о возникновении погромов начала 1880-х годов изучил израильский историк Михаэль Аронсон (10). Весь комплекс известных исследователям в настоящее время документов не дает оснований, считает он, говорить- об организации погромов. Насилия над евреями обычно происходили в городах и 4*
крупных местечках, и по железной дороге и водным путям распространялись на другие населенные пункты. Среди социальных групп, принимавших участие в погромах, автор называет рабочих, крестьян, лиц, прибывших из великорусских губерний в поисках работы. Их было тогда особенно много в связи с промышленной депрессией, в результате которой многие рабочие в Москве и Петербурге потеряли работу. Эти люди, оказавшись вдали от дома, испытывали постоянный голод, чувствовали свою обезличенность. Погромы того времени, пишет Аронсон, были прежде всего городским явлением, "результатом ускорения в России модернизации и индустриализации" (5, с.117). Губернии, в которых произошли погромы (Черниговская, Екатеринославская, Херсонская, Киевская, Подольская, Таврическая) - одни из самых урбанизированных и индустриальных регионов Европейской России последней четверти XIX в., где крестьянская система ценностей была во многом утрачена. Более того, на Украине существовала давнишняя традиция враждебного отношения к евреям со времен их массовых убийств во времена хмельнитчины (1648-1649) и гайдаматчины (1734-1768).
Сельское население в отношении евреев занимало двойственную позицию. Евреи занимали важную роль в купле-продаже сельскохозяйственной продукции, что давало работу многим крестьянам. В то же время крестьяне смотрели на евреев как на чужеземцев. Их религия, язык, манеры, пища - все оставалось чуждым, странным и таинственным в восприятии крестьян. И все же, подчеркивает историк, погромы - скорее результат ускоренной модернизации, чем следствие застарелых религиозных и национальных антагонизмов. Источники свидетельствуют об инструкциях властей, направленных на прекращение антиеврейских беспорядков. Но прекратить их оказалось очень нелегким делом. Численность полиции была крайне невелика. Обращение к войскам являлось непростым решением. Регулярной армии приходилось действовать в густонаселенных кварталах, не имея никакого опыта подавления беспорядков в городах. Нельзя сбрасывать со счетов и
антисемитскую позицию местных властей, вынужденных прибегать к военной силе для подавления своих же единоверцев-христиан для защиты евреев. Например, попытка начать погром в Киеве первоначально была прервана властями. Но после того как погром все же начался, войска стреляли в толпу, убив несколько человек. Хотя генерал-губернатор не скрывал своей антипатии к евреям, отношение к насилию против личности и собственности было однозначным.
Встанем, пишет автор, на точку зрения тех, кто считает, что погромы явились сознательно подготовленной акцией определенных политических сил и, прежде всего, правительства. Какие цели преследовал подобный заговор, если бы он существовал? Наиболее распространенный ответ состоит в том, что организаторы погромов стремились ослабить еврейское экономическое влияние. Ряд авторов считают, что погромы должны были дискредитировать министра внутренних дел МЛорис-Меликова, имевшего репутацию либерала. Некоторые историки исходят из того, что целью погромов являлось поощрение еврейской эмиграции. Другие думают, что погромы - дело рук сменившего Лорис-Меликова Игнатьева, стремившегося обрести дополнительную поддержку своей идее созыва консервативного Земского собора. Некоторые историки исходят из того,что целью погромов являлось поощрение еврейской эмиграции.
Все эти предположения, считает Аронсон, не выдерживают критики. Нет никаких оснований, позволяющих говорить о причастности к погромам Игнатьева. Власти негативно относились к погромам, опасаясь, что они могут стать орудием в руках революционеров. Тогда еще не было известно, что погромы сопровождаются демонстрацией лояльности к самодержавию.
Касаясь вопроса о провоцировании эмиграции и известного высказывания Игнатьева о. том, что "западная граница России открыта для евреев", историк пишет, что министр в данном случае выражал свои личные взгляды, а не точку зрения правительства. По своей природе самодержавие, замечает израильский исследователь,
не могло проводить политику провоцирования ненависти масс к евреям как средство для решения своих задач (5, с. 176). Многие сторонники "теории заговора" связывали организацию погромов со "Священной дружиной" - неофициальной и секретной организацией, состоявшей из высокопоставленных чиновников и лиц, связанных с прав ительством.
То, что распространение погромов ограничилось Украиной и Новороссией и не перекинулось на Литву и Белоруссию, автор объясняет ускоренным экономическим развитием именно Юго-Западных и Южных регионов. Сезонные рабочие отправлялись в эти районы, создавая тем самым потенциальную армию погромщиков. Свою лепту в антисемитскую кампанию внесли провинциальная и столичная печать, особенно во второй половине 1870-х годов, волна ксенофобии и шовинизма, сопровождавшая русско-турецкую войну 1877-1878 гг., а также обвинения евреев в участии в революционном движении. На отношение окружающего населения к евреям повлияла и дискриминация евреев как находящихся вне защиты закона. Слух о царском указе придавал погромам легитимность. В заключение Аронсон, отражая современные подходы в иудаике, отмечает, что такой вопрос, как антиеврейские погромы, могут быть поняты только в российском историческом контексте. Не существовало единственной силы или одного фактора, вызывавших погромы. Погромы 1880-х происходили в атмосфере общей культурной примитивности, социальной напряженности, экономической нестабильности и политического замешательства.
Еврейская историография, уделяя большое внимание погромам начала 80-х годов прошлого столетия, датирует этим временем начало новой эпохи в истории евреев не только в Восточной Европе, но рассматривает их как поворотный момент в еврейской истории в целом. Ряд историков отмечают, что трагические события того времени оказали прямое влияние на эмиграционные процессы восточноевропейского еврейства, рост еврейской общины в США, зарождение и развитие сионистских идей
и движения, а также на включение все большего числа еврейской молодежи в революционную активность. Погромы создали новую ситуацию и в еврейско-русских отношениях. Многие евреи, со своей стороны, и российское правительство выдвинули новые варианты решения еврейской проблемы в империи.
Вместе с тем нужно отметить, что некоторые исследователи, и прежде всего Барон, о концепции которого уже шла речь, не склонны связывать еврейскую эмиграцию, как и возникновение сионизма, напрямую с погромами. Еврейский исход из России конца прошлого века, считал он, был частью общероссийской эмиграции того времени и определялся в немалой степени экономическими причинами. Возникшее тоща палесгинофильсгво развивалось на фоне роста национализма, характерного для многих тогда европейских стран. Европейский национализм дал еврейскому народу ощущение легитимности и собственного национализма. Почему, спрашивал Барон, сионизм не возник в эпоху массовых насилий над евреями в XVII в. Для ответа на этот вопрос нужно принять во внимание еще один фактор, важный для еврейства Х1Хв., - бурный процесс эмансипации, затронувший со второй половины прошлого столетия и евреев в России.
Возвращаясь непосредственно к проблеме погромов, обратимся к коллективному исследованию американских, израильских и канадских историков второй и третьей волны погромов (15). Уже в представленной книге Аронсона отмечается, что оценки причин погромов начала 1880-х годов не корректны для более поздних потрем«» начала века, ибо происходили в иных исторических условиях. Р.Вайнер (США) в статье "Погром 1905 г. в Одессе: предмет изучения" (15, с.248-289) на примере тех трагических событий раскрыл механизм прямой вовлеченности местных властей в массовые убийства. По мнению многих, погромы 1903-1906 гг. продемонстрировали куда большую вовлеченность в них властей. И тем не менее современное видение проблемы отличается от оценок "историков-традиционалистов"(Дубнова, Л.Моцкина, Гринберга),
писавших о "погромной политике царизма". ШЛамброза в статье "Погромы 1903-1906 гг." отмечает, что в высших сферах действительно были деятели, провоцировавшие погромы. Это великий князь Николай Николаевич, Д.Трепов и другие члены царской камарильи. А наряду с ними целый сонм начальников на местах: губернаторы, командующие гарнизонами, полицмейстеры. Но в правительстве были и те, кто решительно воспротивился таким действиям: премьер Витте, министр внутренних дел П.Дурново. Их позицию разделяли многие представители местных властей. Погромы явились прежде всего результатом насаждения антисемитизма в стране. "Правительство сознательно, умышленно, намеренно, откровенно поддерживало антисемитскую активность-позиция правительства создала условия, которые позволили погромам произойти... Политика властей покоилась на ложной вере в то, что, преследуя евреев, они в некотором роде нейтрализуют революционное движение. Правительство ... видело то, что хотело видеть, и слышало то, что хотело услышать... Именно нежелание считаться с реальным миром вещей унесло много безвинных жизней и, в конечном счете, сокрушило саму династию Романовых" (15, с.242). Важно заметить, что одной из особенностей современного подхода является обращение авторов не только к мотивам и ментальности власть имущих, но и анализ настроения толпы, социальный состав участников насилий. В заключительной статье книги Роггер вводит погромы в контекст антиеврейских и иных расовых взрывов в Европе и Америке XIX - XX вв. Говоря о погромах, последовавших сразу за Манифестом 17 октября, американский историк пишет, что эти насилия отражали возникшие тогда фобии, что уравнение в правах евреев ухудшит положение христианского населения.
Симптоматично, что такая традиционная для российской иудаики тема, как "еврейский вопрос", в современной историографии получила новые решения и. интерпретации. Как правило, традиционный подход к рассмотрению этой проблемы касался
позиции правящих сфер, разного рода мнений и законоположений, исходивших от власть имущих. Общественное мнение, настроения в самом обществе априори считались оппозиционными к власти и благожелательными к еврейской эмансипации. Однако эта незамутненная вера была повергнута сомнению англо-американским историком Джоном Клиром (12). Вопрос об общественных настроениях в тот период, когда они пребывали в эмбриональном состоянии, Клир затронул в первой же своей книге, посвященной возникновению еврейского вопроса в России (13). В главе "Русские и евреи: неофициальный взгляд" он затронул отношение к этой проблеме русских деятелей различных общественных ориентаций: митрополита Платона, Н.И.Новикова, В.А.Жуковского, Н.М. Карамзина, Ф.И.Глинки, Н.М.Муравьева, К.Ф.Рылеева, П.И.Пестеля и др.
В новой монографии, посвященной состоянию еврейской проблемы в эпоху "Великих реформ", Клир смог показать, что зарождавшееся тогда в стране общественное мнение и позиция правящих кругов не разделялись непроходимой пропастью. Более того, он доказал, что между правительственными и общественными лагерями подчас существовала прямая или опосредованная связь. Причем нельзя однозначно сказать, что в отношении эмансипации евреев взгляды "образованного общества" перманентно оказывались более прогрессивными,чем политика властей. Клир показал, к|ис за годы царствования Александра II (1855-1881) еврейский вопрос из периферийного превратился в одну из центральных проблем российского общества. Отношение к евреям и иудаизму проделало заметную эволюцию за 25 лет: от неясного доброжелательства до очевидного утверждения многих мифов, определивших неприятие интеграции евреев в русское общество. На отношение к эмансипации этого народа повлиял ряд .крупных событий и процессов эпохи: польское восстание 1863 г., русско-турецкая война, бурные социально-экономические процессы и участие в них евреев, наконец, революционное движение и еврейское присутствие в нем. 5 876
Важную роль в формировании российской юдофобии автор отводит европейскому и, прежде всего, немецкому идейному влиянию. Уже к началу 1860-х годов ряд русских публицистов перестают рассматривать еврейскую проблему лишь в теоретической плоскости. Одно из первых мест здесь принадлежало И.С.Аксакову. Его толерантная оценка иудаизма и евреев в конце 1850-х годов не была продолжительной. Аксаков являлся главным проводником иностранного и, особенно, немецкого антисемитизма в России. Уже в 1864 г. он выступил с критикой "просвещенных евреев", отрицая за представителями новой нарождающейся русско-еврейской интеллигенции права на вхождение в христианское общество. "Русским вкладом" в антисемитизм, замечает Клир, стала "Книга Кагала" Я.Брафмана. Эта фальсификация имела шумный успех, ибо Брафман предлагал очень простое решение пресловутого еврейского вопроса: все дело обьяснялось могуществом придуманного им международного кагала - главного оплота мирового еврейского заговора.
В рассматриваемый период евреи начинают занимать важное место как в идеологии консерваторов, так и революционеров, пишет историк. В воззрениях консерваторов евреи связывались с "нигилизмом", угрожавшим основам русской государственности. Именно консервативные авторы не считали приобщение евреев к русскому образованию (на что уповали либералы) способом решения еврейского вопроса. Аргументы консерваторов о разлагающем влиянии евреев на русскую школу мостили дорогу для процентной нормы при Александре III. Историк, вместе с тем, говорит и о парадоксальности взглядов как консерваторов, так и либералов. Например, немало провинциальных юдофобов выступали за отмену Черты оседлости, считая, что в этом случае Западный край перестанет нести бремя "еврейского ига". В то же время либеральные публицисты придерживались мнения о необходимости сохранить Черту, по крайней мере до тех пор, пока евреи не откажутся от своего "фанатизма". В революционной мысли евреи отождествлялись с
буржуазией. Показательно, что первоначально юдофобия в России, опиравшаяся на критическое восприятие роли евреев в экономической жизни, в дальнейшем, отмечает Клир, стала включать в себя и оккультные формы. Так возникает новый вид юдофобии, питавшийся страхом перед международным еврейским заговором и признанием реальности убийств, совершаемых евреями с ритуальной целью. Оккультная юдофобия продемонстрировала, что обладает серьезными возможностями влияния, замечает историк.
Итак, за четверть века, прошедших со времени начала реформ, еврейское население, оказалось, пишет Клир, в сложном и противоречивом положении. Правовое положение его улучшилось. Но ценой тому стало неприятие еврейства частью общества. Возникшие в канун реформ общественные настроения о необходимости реформ в правовом положении евреев сменились в 1870-х годах иными веяниями.
"В лучшем случае, еврейский вопрос рассматривался (теперь -Авт.) как проблема, решение которой оказалось более сложной, чем считалось прежде... В худшем - евреи оказались... демонизированными и представлялись врагами русской христианской культуры... Они виделись зловредной эксплуататорской силой, угрожавшей как бедным, так и богатым. Общественное мнение, одно время проявляя слабую симпатию к евреям, стало враждебным и скептически настроенным к любому решению еврейского вопроса. Это был заколдованный круг" (12, с.455). Собственно таким видится автору отношение к еврейской проблеме общественного мнения накануне массовых погромов начала 1880-х. Вслед за ними предрассудки общества были, заключает Клир, возведены в ранг официальной политики.
Англо-американский историк не ограничивает свое исследование изучением только еврейского вопроса, так как это обычно принято у историков, обращавшихся к данному сюжету. Несколько глав обширной монографии он посвятил анализу одного из процессов, происходивших в ту пору в самом еврейском обществе, 5*
а именно появлению новой социальной группы т.н. русско-еврейской интеллигенции. Возникшее как мировоззрение одиночек -"маскилов"
- сторонников "Гаскалы" - идеологии еврейского Просвещения, пришедшего в Россию из Германии, - это движение в условиях либеральных реформ Александра II стало, пожалуй, самым заметным явлением в еврейской общине в пореформенной России. Новая еврейская интеллигенция в России - выпускники созданных властями казенных еврейских училищ, российских университетов и гимназий, литераторы - авторы русско-еврейских изданий - все они поддерживали политику правительства, направленную на "сближение и слияние" евреев с окружающим населением. Однако в большинстве своем эта интеллигенция понимала "слияние" не как ассимиляцию, а как интеграцию евреев в российское общество и считала своим национальным долгом содействовать гражданскому равноправию своего народа. Однако, замечает Клир, положение этой новой группы оказалось достаточно сложным. Первые поколения русско-еврейской интеллигенции рассматривали себя в качестве представителей всего еврейского народа в России. Но они были непоняты и подверглись остракизму со стороны всего традиционного еврейского общества. В поисках самоидентификации еврейская интеллигенция новой формации оказалась в изоляции. К ней с недоверием и подозрительностью отнеслась и большая часть русского образованного общества.
В сравнении с такой темой, как "еврейский вопрос", сюжет "евреи и русская революция", несмотря на известный интерес к этому вопросу, для еврейской историографии не являлся объектом пристального внимания и носил скорее маргинальный характер. Эту традицию попытался преодолеть канадский историк Эрих Хаберер. Его монография посвящена участию евреев в русском революционном народничестве (11). Одним из немногих предшественников Хаберера в изучении этого сюжета был Лев Дейч
- ветеран революционного движения, автор книги мемуарного характера "Роль евреев в русском революционном движении"
(Берлин, 1923). Точка зрения Дейча утвердилась в историографии: роль евреев в революционном движении 1860-1870-х годов была второстепенной и ограничивалась, главным образом, исполнением технических функций. Дейч и стоявший на близких позициях еврейский историк Э.Чериковер (3) изображали еврейских участников русского народничества как ассимилированных "нееврейских евреев", выводя их по сути за пределы русско-еврейской истории. В своей книге Хаберер ставит несколько вопросов: насколько пропорциональным к общей численнности еврейского населения России было присутствие евреев в революционном народничестве, каковы причины, обусловившие приход евреев в революцию в ту эпоху и, наконец, в чем собственно состоял их вклад в революционное движение той поры. Внимание автора привлекают такие фигуры, как М.Натансон, Л.Дейч, П.Аксельрод, А.Зунделевич, О.Аптекман, Л.Гинзбург, Гр.Гольденберг и др. Достаточно распространенным объяснением активного участия евреев в революционной борьбе были ссылки на их бесправие. Однако подобное обьяснение, замечает автор, рождает недоуменные вопросы. Ведь вступление еврейской молодежи на революционную стезю пришлось как раз на тот период, когда явственно обозначались признаки начавшейся эмансипации. "Великие реформы" открывали для наиболее деятельных категорий еврейского общества (купцы, частично ремесленники, лица с высшим образованием) возможности относительно полноправного развития в российском пореформенном обществе.
Хаберер обращается к анализу последствий Гаскалы. Прямым следствием распространения идей еврейского Просвещения стало разрушение традиционного еврейского мира, развитие секулярных начал и возникновение беспрецедентной мобильности еврейского общества. Часть еврейской ;молодежи, получившая образование в русской школе, дистанцировалась от своего еврейского окружения и вступила в неведомый для нее мир русского нигилизма, в котором царило братство и не существовало ни расовой, ни религиозной
дискриминации. Таким путем, замечает Хаберер, молодые радикально мыслящие евреи обретали для себя новую идентификацию: не религиозно-христианскую и не национально-русскую. Они интегрировались в социалистический мир идей, поведения и морали, входили в новую космополитическую субкультуру. Такой путь, как показал канадский историк, был в большей или меньшей степени типичен для евреев-народников 1860-1870-х годов. Таким образом, "русский дух" еврейского Просвещения породил еврейские кадры для революционного движения той поры.
Хаберер не считает, что погромы 1880-х годов кардинально изменили настроения еврейской общественности, которая, по мнению израильских и некоторых американских историков, с того времени видела решение еврейского вопроса главным образом в палестинофильстве. Однако Хаберер приходит, на первый взгляд, к парадоксальному выводу: погромы 80-х годов в целом не только не отдалили евреев-революционеров от их русских товарищей, а, напротив, усилили "их приток в ряды "Народной воли" (11, с.267). Хаберер меняет также устоявшиеся представления о количественном составе евреев в революционном движении 1870-1880-х годов. По оценке Барона и Гринберга, процент евреев среди революционеров-народников равнялся примерно 4,4 %, т.е. соответствовал их пропорции среди населения Российской империи (6, с.139; 8, с.149). И только в последующие десятилетия это соотношение стало меняться в сторону увеличения еврейского присутствия. Динамика же роста включения евреев в революционное движение, по Хабереру, выглядит следующим образом. С начала 1870-х по конец 1880-х их участие каждые четыре-пять лет возрастало приблизительно на 5 %. Лишь в 1871-1873 гг. евреи составляли от 4 до 5 % общего числа привлеченных режимом к дознанию за политическую деятельность, что соответствовало их пропорции в населении страны. Но уже в 1874-1876 гг. пропорция оказывается нарушенной, составляя 6-7%. К 1878-1879 гг. эта цифра достигла 9%. Крутой подьем, отмечает историк, происходит в начале
1880-х - 14-15%. Вступление нового поколения в революционную активность в 1880-х годах привело к тому, что еврейскую вовлеченность можно определить в 20%. Наконец, в 1886-1889 гг. евреи составляли от 35 до 40 % всех участников революционного движения в России. По сути, как пишет Хаберер, за 20 прошедших лет евреи превратились в "критическую массу" русского революционного движения (11,с.257). В условиях разгрома и кризиса революционного движения 80-х годов приток еврейской молодежи позволил сохранить преемственность революционной традиции и проложить новые пути в 90-х.
Как на бессознательном, так и сознательном уровне еврейское происхождение, воспитание, культурное влияние, самоощущения, психологические устремления и личные желания героев монографии Хаберера играли важную роль в радикализации и восприятии ими социалистических доктрин. Евреи - участники такого уникального движения, каким было русское народничество, в интерпретации канадского автора, стали субъектами и еврейской истории, а их искания, заблуждения, страдания и гибель - составной частью национального опыта.
Последнее из рассматриваемых здесь исследований принадлежит американскому историку Стивену Ципперштейну и посвящено истории культурного развития евреев Одессы со времени основания города в 1794 г. до 1881 г. (17). На примере Одессы автор рассматривает судьбы Гаскалы в Восточной Европе, т.е.анализирует некоторые из проблем, которые затронули Клир и Хаберер. Еврейская община представлена Ципперштейном в контексте русско-еврейской и собственно русской истории, а также на фоне развития еврейства Центральной и Западной Европы. Парадоксально, что при всей своей известности, еврейская Одесса, ее социальная, экономическая история, как и история культуры, никогда прежде не являлась объектом монографического исследования. Причина в том, что интерес еврейской историографии в России и Польше был направален на центры раввинистической
учености, к которым, как известно, Одесса не принадлежала. Культурная трансформация еврейства Одессы, отмечает Ципперштейн, являлась результатом распада раввинистического иудаизма и замены его более рациональными и светскими интерпретациями. Одну из задач своего исследования историк видит в изучении процесса культурных изменений еврейской общины города. В этой связи его интересуют ряд взаимосвязанных вопросов: какие социальные и экономические факторы оказали влияние на культурное развитие евреев Одессы. Ципперштейн отмечает, что в сравнении с евреями Западной Европы, быстро превращавшимися в средний класс, большинство русских евреев продолжали заниматься традиционной деятельностью - мелкой торговлей и ремесленничеством. И тем не менее, "культурная замкнутость" евреев России также была нарушена и "характер традиционного еврейского общества трансформировался" (17, с.11). Автор пересматривает точку зрения, идущую от дореволюционных русско-еврейских историков, представлявших российское еврейство как достаточно однородное образование. Однако Черта оседлости, отмечает историк, не являлась однородной ни в географическом, ни этническом, ни культурном измерениях. Эта территория состояла, по крайней мере, из трех различных регионов: литовско-белорусского, украинского и новороссийского, а также Бессарабии. Хотя земли Центральной Польши официально находились вне Черты, фактически они входили в нее. Каждый регион сохранял свои исторические черты и отличия в этническом составе, процентном соотношении городских и сельских жителей, численности еврейского населения.
Все эти и другие факторы влияли на аккультурацию еврейского населения. В отличие от Западного еврейства, аккультурация не являлась результатом ощущения культурной второсортности. В Одессе, отмечает историк, ассимиляционные процессы носили радикальный характер. Наиболее ярким процессом зависимости между профессиональными занятиями и процессом аккультурации являлись откупщики - держатели казенных
концессий. Это были самые богатые люди в еврейской общине, в то же время имевшие разнообразные контакты с русскими сановниками и купцами. Велика была роль в процессах аккультурации и ассимиляции русской средней и высшей школ. Тесные торговые отношения Одессы с Западной и Центральной Европой, Азией и США способствовали контактам местных евреев с иностранцами значительно в большей степени, чем где-либо еще в России. Многие одесские евреи были знакомы с иностранными языками. Одесса, превратившись из морского порта в город международного значения, предлагала еврейскому населению широкие профессиональные возможности, в сравнении с крайне ограниченным выбором в Черте. Приток еврейских мигрантов из Волыни, Подолии, Белоруссии привел к "эрозии" еврейских традиционных ценностей в связи с тем, что более консервативные элементы неохотно покидали традиционные еврейские центры (17, с.36).
Особое значение для интеграции имело благожелательное отношение к еврейскому населению первых администраторов Одессы - Ришелье и Дерибаса, что связано с отсутствием коренного среднего класса, которому могла бы угрожать еврейская коммерческая активность. Дружеские отношения между еврейской общиной и городской администрацией продолжались вплоть до конца 1860-х годов, что резко контрастировало с действиями местных властей в Черте. Автор видит Одессу как место, где реализовывались многие идеи еврейского Просвещения, которые обрели свой неповторимый русско-еврейский, а точнее одесский облик. Сама по себе Одесса являлась для идей Гаскалы "плодородной почвой" (17,с.40). Готовность местной общины к нововведениям автор объясняет такими факторами, как отдаленность от традиционных центров, приоритет материальных ценностей и быстрый рост города как центра русской культуры.
Одесса, пишет Циппёрштейн, была единственным местом в империи, где евреи стремились стать европейцами в полном смысле этого слова. Первые требования эмансипации евреев в России
6-876
раздались также в Одессе, которая вскоре после восшествия на престол Александра II становится центром культурной жизни всей еврейской общины в России. В отдельной главе книги историк рассматривает карьеру одного из выдающихся "шестидесятников" еврейской Одессы - Осипа Рабиновича (1817-1869) - писателя, публициста и издателя. Касаясь дружеских отношений между ним и русским поэтом Щербиной, автор замечает, что они являются "русской версией прославленной дружбы между Лессингом и Мендельсоном в Германии XVIII в." (17, с.102). Однако их дружба была редким исключением. Надежды как ассимиляторов, так и их критиков на то, что Россия идет навстречу либерализму и терпимости, были подорваны одесским погромом 1871г. Еще до погромной волны 80-х одесские интеллектуалы начинают переосмысливать свои взгляды. Однако парадокс состоял в том, замечает Ципперштейн, что в то время как интеллектуалы все с большим подозрением относились к русификации, процесс аккультурации продолжался и все большая часть общины относилась к нему положительно. В заключение американский историк отмечает, что в рассматриваемый период Одесса предлагала своим евреям весьма редкую возможность жить в относительно благополучном и свободном обществе. Из всех городов Черты Одесса больше всего походила на индивидуалистическую современную метрополию, которая для большинства евреев Западной и Восточной Европы вскоре заменила традиционную общину (17, с. 154).
Ограниченный обьем не позволяет представить ряд других работ современных зарубежных авторов, посвященных, например, демографическим, социально-экономическим сюжетам или, скажем, истории еврейских политических партий в России. Тем не менее, вошедшие в обзор исследования выявляют новые тенденции в историографии, свободной от однозначных и тривиальных интерпретаций еврейского прошлого в Восточной Европе.
Список литературы
1. Гессен Ю. История евреев в России. - Спб.,1914. - 346 с.
2. Локшин А. Иудаика в России: русско-еврейская история и ее исследователи // Евреи в Российской империи XVIII - XIX вв. - Москва-Иерусалим, 1995. - С. 5-27.
3. Черикоеер Э. Идн-революционерн ин Руссланд ин ди 60-ер ун 70-ер йорн // Хисторише шрифта. - Вильно, 1939. - С. 60-172. (На языке идиш.).
4. A Histoiy of the Jewish People/Ed. by H.Ben-Sasson. - Harvard Univ. Press, 1976. -1170 p.
5. Aronson M. Troubled waters: The Origins of the 1881 anti-jewish pogroms in Russia. - Pittsburg, 1990. - 287 p.
6. Baron S.W. The Russian jew under Tsars and Soviets. - N.-Y., Macmillan, 1964. -
468 p.
7. Berk S. Years of crisis, years of hope: Russian jewry and pogroms of 1881-1882. -Westport et al., 1986. - 250 p.
8. Dubnow S. Historjr of the jews in Russia and Poland. - Philadelphia, 1916. - Vol. 1.
- 350 p.
9. Errera L. The Russian jews: Emancipation or extermination? - L.,1894. - 60 p.
10. GreenbergL. The Jews in Russia. - N.Y., Schoken, 1976. - 250 p.
11. HabererE. Jews and revolution in nineteenth-century Russia. - Cambridge, Camb. Univ. Press, 1995. - 346 p.
12. Ktier J. Imperial Russia's jewish question, 1855-1881. - Cambridge, Camb. Univ., Press, 1995. - 534 p.
13. ¡Oier J. Russia gathers her jews. The Origins of the 'jewish questin" on in Russia, 1772-1825. - De Kalb, Illinois, Northern Illinois Univ. Press, 1986. - 236 p.
14. Pipes R. Catherine II and the jews: The Origins of the pale of settlement // Soviet Jewish Affairs. - L.,1975. - Vol. 5, N 2. - P.3-20.
15. Pogroms: Anti-jewish violence in modern Russian history/ Ed.by Klier J., Lambroza Sh. - Cambridge, Camb.Univ.Press, 1995. 393 p.
16. Rogger H. The Jewish policy of late tsarism: A Reappraisal. 11 Wiener Library Bulletin. -1971. - N 25. - P.42-51.
17. Zipperstain S. The Jews of Odessa: A Cultural History, 1794-1881. - Stanford, Stanford Univ.Press, 1985. - 212 p. (Книга в моем переводе и редакции вышла по-русски: Ципперштейн С. Евреи Одессы: история культуры 1794-1881. М.; Иерусалим, "Гешарим", 1995. - 206 е.).
