CC BY
68
РОССИЙСКАЯ АКАДЕМИЯ НАУК
ИНСТИТУТ НАУЧНОЙ ИНФОРМАЦИИ ПО ОБЩЕСТВЕННЫМ НАУКАМ
СОЦИАЛЬНЫЕ И ГУМАНИТАРНЫЕ
НАУКИ
ОТЕЧЕСТВЕННАЯ ЛИТЕРАТУРА
РЕФЕРАТИВНЫЙ ЖУРНАЛ СЕРИЯ 7
ЛИТЕРАТУРОВЕДЕНИЕ
3
издается с 1973 г. выходит 4 раза в год индекс РЖ 1 индекс серии 1,7 рефераты 96.03.001-96.03.015
МОСКВА 1996
ИСТОРИЯ ВСЕМИРНОЙ ЛИТЕРАТУРЫ
ЛИТЕРАТУРА XX в.
Русская литература
96.03.004. НОВЫЕ ИССЛЕДОВАНИЯ О ТВОРЧЕСТВЕ Н.С.ГУМИЛЕВА. (Обзор)
В настоящее время литературоведение находится только на подступах к изучению творчества Н.Гумилева, но сделано уже немало. За последние годы появились серьезные литературоведческие издания о поэте, не говоря уже о журнальных публикациях. Изданная в 1990 г. книга ВЛукницкой (8) построена на материалах из архивов ее мужа, первого биографа поэта, писателя ПЛукницкого. Использованы фрагменты его неопубликованной книги "Труды и дни Н.Гумилева", написанной еще в 20-х годах, дневниковые записи П.Лукницкого, записанные им беседы с современниками поэта и некоторые выдержки из зарубежных публикаций.
В 1990 и 1991 гг. вышли сборники мемуаров: "Николай Гумилев в воспоминаниях современников" (2) и "Жизнь Николая Гумилева" (7). Первый представляет собой репринтное воспроизведение книги, составленной и подготовленной В.Крейдом и появившейся в свет первоначально под маркой издательств Третья волна" (Париж -Нью-Йорк) и "Голубой всадник" (Дюссельдорф). Второй сборник осуществлен в ленинградском издательстве Международного фонда истории науки. Материалы научной конференции, состоявшейся в Петербурге 17-19 сентября 1991 г. отражены в книге "Н.Гумилев и русский Парнас"1) (3). В 1994 г. Институт русской литературы (Пуш-
Реф. кн. см.: РЖ "Социальные и гуманитарные науки. Отечественная литература". Серия "Литературоведение". - М., 1994. - N9 3. - (Реферат 94.03.014).
кинский Дом) издал фундаментальный коллективный труд, включающий статьи, архивные материалы, воспоминания о Гумилеве (4). В сборнике выявляются новые аспекты изучения гумилевского творчества и культурной деятельности.
Русский Христианский гуманитарный институт выпустил в 1995 г. в серии "Русский путь" антологию "Н.С.Гумилев: Pro et contra". Эта попытка воссоздать целостный духовный облик Гумилева -художника и мыслителя (5). Вступительная статья Ю.В.Зобнина содержит анализ религиозно-философских корней творчества поэта. Затем даны тексты произведений Н.СГумилева в некоторых случаях они печатаются по вариантам ранних редакций, что оговаривается в комментариях. Целые разделы отведены мемуаристике о Гумилеве и образцам современной ему критики, где анализируются книги его стихов по мере их выхода, пьесы, эстетические программы эссе, поэтика произведений. Составители добивались объективности в подборе как положительных, так и отрицательных по отношению к Гумилеву отзывов, руководствуясь критерием концептуальной содержательности работ. В книге помещены также научные труды Ю.Айхенвальда, КХВерховского, В.Ермилова, Г.Струве, Р.Плетнева, Е.Вагина.
К 1995 г. относится биографический очерк "Николай Гумилев", написанный И.А.Панкеевым (9) - краткий, но последовательный труд, в котором обстоятельства жизни поэта представлены в прямом взаимодействии с творческими замыслами и решениями, хотя автор допускает достаточно субъективные выводы. Заслуживает внимания книга В.В.Бронгулеева "Посредине странствия земного", вышедшая в том же году (1). Автор назвал свой труд "документальной повестью". Она охватывает периоды детства, юности Гумилева, годы его "дальних странствий", вплоть до начала первой мировой войны. Автор собирается издать и вторую часть своего повествования обе книги построены на богатом фактологическом материале. В рассматриваемой работе широко использованы произведения Н.Гумилева, многие из которых автобиографичны. Они помогли автору монографии проникнуться не только сиюминутными
переживаниями поэта, но и постичь его взгляд на самого себя и окружающий мир. При этом биограф уделяет много места анализу раннего творчества поэта, подходя к нему с самыми серьезными критериями оценок. В книге полностью приведены многие дневниковые записи и письма Гумилева. Для исследования Бронгулеева характерны также подробные описания путешествий поэта, занимавших в его жизни более чем существенное место. Поскольку сведения о поездках Гумилева за границу обрывочны и неполны, биограф использует косвенные мемуарные источники, отбирая из них материалы наиболее интересные и убедительные. Автор предпочитает доверять свидетельствам тех современников поэта, которые могли быть близки ему по человеческим качествам и по мировосприятию. Эта книга - не первый опыт такого рода. Изданная ранее, в 1992 г., монография А.Давидсона (6) практически целиком отведена теме африканских путешествий Гумилева и их непосредственному отражению в его произведениях разных жанров. Личность будущего поэт отчетливо сформировалась в юные годы: об этом пишут многие, подчеркивая не только его страсть ко всему необыденному, мечты о подвигах и приключениях, но и стремление подростка, затем юноши к сознательной и последовательной лепке своего характера, стиля поведения, отношения к людям, что сказалось на его человеческом облике и реализовалось в зрелом творчестве.
Как заметил Э.Голлербах, Гумилева часто упрекали в позерстве, надменности, эксцентричности. А ему, писал мемуарист, "просто всю жизнь было шестнадцать лет" (цит. по: 9, с. 1). Он любил в жизни все "красивое, жуткое, опасное, любил контрасты нежного и грубого, изысканного и простого..." (там же, с. 16). Героизм был для Гумилева вершиной духовности. Другие мемуаристы не соглашались с этим "мальчишеским" образом героя авантюрных романов, искателя приключений. На самом деле, писал, например, С.Маковский уже после смерти поэта, Гумилев был лирик, мечтатель," по сущности своей романтически-скорбный", всю жизнь не принимавший реальность какая она есть, убегавший от нее в
прошлое, "в великолепие дальних веков, в пустынную Африку, в волшебство рыцарских времен" (там же, с. 6). Скорее всего, он был и тем, и другим - человек, тем более поэт, совмещает в себе разные лики да и меняется на протяжении времени.
В произведениях искусства юный Гумилев предпочитал оригинальность, яркость образов и буйство красок, но умел ценить и благородную простоту чувства. Творческие интересы и пристрастия молодого автора стихов, подчеркивает И.Панкеев, возникли не на пустом месте; Н.Гумилев в прямом и косвенном смысле был учеником В.Брюсова, И.Анненского, позже - Вяч. Иванова. С ученичеством у Брюсова в творчестве Гумилева, констатирует биограф, связано многое: от восторженного преклонения до полного отрицания - т.е. почти весь путь самоутверждения поэта. Бронгулеев почти полностью приводит тексты писем Н.Гумилева к В.Брюсову и комментирует их по ходу своего исследования, считая, однако, что Гумилев выбрал себе наставником абсолютно чуждого ему по духу человека и далеко не сразу в этом разобрался. Юный поэт искренне восхищался стихами "мэтра", а на деле, по убеждению исследователя, они были холодными и искусственными. Тем не менее, авторитет В.Брюсова для Гумилева был очевиден: об этом свидетельствуют и мемуаристы, и биографы, и литературоведы. А.Павловский (4) отмечает, что уважительное отношение ученика к учителю не изменилось даже и тогда, когда Брюсов скептически оценил перспективы акмеистического направления в поэзии.
Брюсов был первым, кто откликнулся на книгу юношеских стихов Н.Гумилева, изданную в 1905 г., кота автору было 19 лет. И.Панкеев и А.Павловский считают, что этот сборник, названный "Путь конквистадоров", был, безусловно, слабым, и оценка Брюсова доброжелательно завышена. Действительно, констатирует Панкеев, поэт сам никогда не переиздавал свою первую книгу, давая понять, что видит в ней пробу пера, подготовку к творчеству. Достойными своего истинного уровня он счел только три стихотворения, которые в основательно переделанном, отшлифованном виде поэт предложил читателю, изменив их названия на более нейтральные: программное
стихотворение "Я конквистадор в панцире железном..." стало "Сонетом", "Сказка о королях" - "Балладой", "Грёза ночная и тёмная..." -"Оссианом".
Историю первого стихотворного сборника Гумилева прослеживает В.Бронгулеев. Рецензию В.Брюсова он, в отличие от других исследователей, находит резкой, нелестной для молодого автора, рассматривая брюсовский отклик как штрих в картине всеобщего непонимания изначальной природы творчества Гумилева. Да, подтверждает Бронгулеев, почти все стихи из "Пути..." могут показаться несамостоятельными и излишне вычурными. Но они были написаны если не подростком, то юношей, и критик обязан был это отметить, чтобы соблюсти баланс "между объектом критики и ее тяжестью". Главное, по впечатлению исследователя, Брюсов не почувствовал, что за технически слабыми стихами стоял своеобразный мир, в котором жил поэт, - мир, не имевший ничего общего с реальностью, но и не в малейшей степени не являвшийся декоративным, наделенный диковинными персонажами, олицетворявшими наиболее сокровенные мечты поэта (1, с. 34). Интересны соображения о сборнике, высказанные много позже А.Ахматовой. По ее словам, в стихах раннего Гумилева многое было в духе Ницше, который интересовал молодежь в те годы. Поэмы же этого сборника она считала сделанными по типу античных трагедий, но с нарочито "вынутым" из них действием (1, с. 3).
В 1906 г. Н.Гумилев, окончив гимназию, уехал в Париж, где поступил в Сорбонну. Продолжалась переписка с Брюсовым, которому поэт посвящал свои новые стихи, свидетельствовавшие о его совершенствовании в областии формы. Своего рода гротеском, сплетенным из причудливых карнавальных образов, является стихотворение "Царица Содома", опубликованное позднее под названием "Маскарад". Величественность, драматизм и сила выступают в персонажах стихотворений о римском императоре Каракалле. Внутренняя жизнь поэта, сложность его отношений с А.Горенко (будущей Анной Ахматовой и будущей его женой) сказались в пьесе "Шут короля Батиньоля", а особенно в маленькой
10-32У5
поэме "Неромантическая сказка". Картина, открывающая поэму, напоминает картину детства ее автора. Гумилевский "принц" сходен с поэтом чертами бесстрашия, безрассудства, высотой понятия о чести. В "сказке" ощущается первозданная, юная свежесть мировидения, какая-то почти средневековая наивность и отрешенность от реальности в сочетании с едва заметной иронией.
Первые месяцы жизни в Париже, пишут биографы Гумилева, порой "дарили" ему неприятные сюрпризы, вроде неудачного визита к Мережковским: они встретили его совершенно неоправданным издевательством и унижением. Уроном самолюбию молодого человека стало невнимание К.Бальмонта, не ответившего на его письмо, полное уважения и вкуса к стихам. Но, помимо этого, как говорил сам Гумилев, Париж дал ему "осознание глубины и серьезности самых мелких вещей, самых коротких настроений" (цит. по: 9, с. 24).
Когда на Дягилевской выставке поэт познакомился с художниками М.Фармаковским и А.Божеряновым, у него возник план издания собственногб русского журнала в Париже. Первый номер журнала "Сириус" вышел в начале 1907 г. На его титульном листе значилось "Двухнедельный журнал Искусства и Литературы". В нем содержалось три раздела: литературным заведовал Гумилев, критическим - Фармаковский, художественным - Божерянов. В числе поэтов, кроме Гумилева, участвовали А.Горенко (это были ее первые публикации) и А.Биск. Журнал открывал манифест, где Гумилев писал, что искусство должно служить целям имманентным, лишь высшим проявлениям человеческого духа, а никак не сиюминутным и конъюнктурным задачам. Вышло только три номера журнала, потерпевшего финансовый крах.
Там же, в Париже, в 1908 г. читателю был представлен второй стихотворный сборник поэта - "Романтические цветы". По стихам этого периода, пишет И.Панкеев, можно было проследить строй переживаний Гумилева, связанных в значительной мере с образом А.Горенко, с его трагическим восприятием их взаимоотношений. Многие строки навеяны мечтами о путешествиях, другие •
конкретными встречами: например, стихотворение "Сада-Якко", написанное после визита к японской актрисе Сада-Якко, которая в это время гастролировала в Париже.
Первым отозвалася на сборник опять же Брюсов, чей доброжелательный отзыв был для Гумилева поддержкой, особенно если учесть последующие выпады прессы против поэта. Как и в отзыве на "Путь конквистадоров", Брюсов "ставил прежде всего на личность" автора, на черты его характера, из которых уже выводил его творческие возможности, перспективы художественного роста. По мнению Брюсова, Н.Гумилеву лучше всего удавались стихи "объективные", где сам поэт исчезает за нарисованными им образами. В то же время Бронгулеев, отдавая должное принципиальности Брюсова, настаивает на том, что "мэтр" не понимал главного в поэзии Гумилева. И пышная пестрота юга, и причудливость тропических стран, и атмосфера прошлых веков отнюдь не были в стихах фоном для воссоздания какого-либо "высшего" замысла. Все эти красоты, экзотика сами по себе становились целью изображения, открывая внутренний мир поэта, "сады души".
Живым и изящным, по словам Панкеева, был отклик на "Романтические цветы", принадлежащий И.Анненскому, которого Гумилев высоко чтил с детства. Анненский находил в произведениях начинающего поэта не только "искание красот", но и "красоту исканий" (9, с. 31). Однако и в этом случае Гумилеву делался упрек в декоративности поэтических образов. Всем критикам, замечает Бронгулеев, нужна была какая-то подоплека изображаемого, без чего все слова художника казались им пустыми, безэмоциональными, не способными воздействовать на душу читателя.
Подробно описывает и комментирует. Бронгулеев поездку Гумилева в Грецию и в Египет осенью 1908 г., анализируя навеянные этим первым его путешествием стихотворения, в частности, такие как "Она колдует тихой ночью..." и "Роща пальм". Второе явилось отражением мыслей, наполнявших поэта в каирских садах. В строках стихотворения заключен своеобразный дуализм. С одной стороны, поэт воссоздал полуфантастический мир первобытной природы,
"носящий на себе как бы следы дыхания Бога" (1, с. 113) - мир, по убеждению Гумилева, сам по себе являющийся смыслом человеческого существования. С другой стороны, этому миру противостоит нечто фальшивое, губительное, что составляет содержание "огненного бреда" повседневной человеческой жизни -это "нечто" идет не от Божества, а от сил, явно враждебных ему. Гумилев всегда отдавал предпочтение "священным рощам молодого мира", истинной красоте, которой не находил близ себя.
Вернувшись в Петербург уже достаточно известным автором, Н.Гумилев стал частым гостем на "средах" у Вяч.Иванова, участником вечеров искусств, выставок, литературных кружков. Значительным эпизодом в его жизни стала еще одна попытка издания собственного ежемесячного журнала стихов "Остров". Второй номер "Острова" оказался последним, но на его страницах представлены имена, привлекающие внимание читателя: А.Н.Толстой (он был одним из инициаторов журнала), А.Блок, А.Белый, И.Анненский, С.Соловьев, ЕЛмитриева, Л.Столица и др. Содержание и композиция этого выпуска воспроизводятся в публикации А.Г.Терехова (4). Последний комментирует семантику названия журнала. Это и материализация мечты о "далеких островах", и ассоциация с "Островом искусств" • наименование вечера петербургских поэтов (Н.Гумилева, А.Н.Толстого, П.Потемкина, М.Кузмина) в Киеве в ноябре 1909 г. может трактоваться и как мифопоэтическая парадигма, не знающая ни исторических, ни географических границ. Здесь читателю видится огромный архипелаг "Блаженных островов" • от шумеро-вавилонских, греческих, японских и т.д., вплоть до острова "новой истины" Ницше (4, с. 319).
Новогоднее знакомство на вернисаже "Салон 1909-го года" с С.Маковским послужило импульсом к созданию одного из лучших журналов начала века - "Аполлона". Гумилев принимал в нем самое деятельное участие. По замыслу поэта, журнал должен был сделаться трибуной нового поэтического направления, идеи которого уже вызревали в его сознании.
Именно в этом журнале впервые появилась его знаменитая поэма "Капитаны". "Киплинговская" романтика, отмечают исследователи, так и искрилась в ней. Но здесь было и иное: свежесть, непохожесть на поэзию старших современников, свой почерк, "мускулистость, четкость и твердость" изображения (цит. по: 9, с. 44). Анализируя поэму, Бронгулеев спорит с критиками, которые и при жизни поэта, и много позже рассматривали подчеркнутое благородство, искренность натуры поэта, "упоение в бою" как показатели неизжитой инфантильности. По отношению к Гумилеву, пишет биограф, такая оценка принципиально неприменима, да и вообще ложна в своей основе. Он знал жизнь, но полностью отвергал компромисс, считая все названные выше качества сутью человеческой души, своеобразным залогом ее права на существование (1, с. 134).
1910 г. отмечен для Гумилева долгожданной свадьбой с А.Горенко и выходом в свет непосредственно перед этим событием сборника стихов "Жемчуга*. В 1910-1911 гг. поэт совершил еще два путешествия в Африку, давших пищу для новых творческих открытий, дальнейшему формированию его эстетики. По замечанию Панкеева, раскрывающего структуру третьего гумилевского сборника, в "Жемчугах" чище и мощнее, чем в предыдущем творчестве, проявляется философская струя. Более того, в стихотворениях "Завещание", "Одиночество", "Адам" и др. уже зрело зерно будущего акмеизма, который, по тогдашнему убеждению Гумилева, должен спасти отечественную литературу. Он "и научился, и осмелился небесное опускать до земного, осязаемого, а не только земное возносить до романтических заоблачных высей" (9, с. 49). В то же время поэт-путешественник выявлял себя в цикле стихов "Абиссинские песни", в поэмах "Блудный сын" и "Открытие Америки". Личный опыт и выработанный им взгляд на мир давали право поэту создавать свой "необманный" мир, сплетенный "из песен и огня" (1, с. 200). Этот мир предстает перед читателем и в его итальянских стихах, которые Бронгулеев последовательно анализирует еще и потому, что именно по ним можно восстановить всю картину
поездки Гумилева и Ахматовой в Италию в 1912 г. Стихотворения "Генуя", "Пиза" как бы являются лирической попыткой воскресить историческое прошлое страны, резко приблизив его к настоящему. Крайняя простота и афористичность второго стихотворения сочетаются с "меланхолической мудростью" и глубиной философского напоминания о непроходящем времени, живущем в веках. Неожиданна и необычна концовка стихотворения, где создан как бы парящий в зное бестелесный образ Сатаны, олицетворяющий средневековый символ мировой скорби. Два лирических этюда посвящены средневековой Флоренции. Стихотворение "Средневековье" несет в себе не только колорит традиционного рыцарского романтизма, но и элемент тайны, мистицизма, который, как считают критики, Гумилеву несвойственен. Образ Флоренции оказался у поэта косвенно связанным с живописью инока доминиканского ордена братьев-проповедников Джованни Анджелико, которому он, помимо названных, посвятил отдельное стихотворение. "Рим" в миниатюре воплощает громадную историческую панораму некогда могущественной столицы мира. Беглые путевые зарисовки напоминают стихотворения "Неаполь" и "Болонья". В Падуе внимание Гумилева привлек храм Сан Антонио; о нем поэт и написал стихотворение "Падуанский собор", нарушающее христианские представления о твердыне католицизма. Образ собора величествен и монументален, но вместе с тем он давит на человека, отравляет душу чем-то жестоким и, как это ни парадоксально, -греховным. Даже звуки органа кажутся поэту "пьяно-бунтующими потоками крови в каменных венах этого полуфантастического здания" (1, с. 258). Художнику, жаждущему солнца и света, хочется вырваться из храма. "Венеция" Гумилева также фантастична, абстрагирована во времени. Призрачный, ускользающий город на воде изображен почти в гофмановском духе, вызывая у читателя ощущение тревоги перед Непостижимым. Но это не символ "миров иных", а реальное впечатление.
Итальянские стихи позже вошли в сборник "Колчан". А в 1912 г., предвосхищая акмеистический манифест Гумилева "Заветы
символизма и акмеизма", была издана новая книга стихов "Чужое небо". Критики отмечали, что она характеризуется большей, чем прежде, свободой формы, глубиной чувств, ясностью выражения мысли, отходом от романтического эстетизма. Интересен сборник и тем, что Гумилев в нем представлен и как поэт, и как драматург (одноактная пьеса в стихах "Дон Жуан в Египте"), и как переводчик (стихи Т.Готье).
В начале 900-х годов и до конца жизни Гумилев активно выступал в печати как теоретик литературы. В изданном у нас в 1990 г. томе его критических работ "Письма о русской поэзии"1), куда вошли статьи об отечественной и иностранной литературе, об изобразительном искусстве, составитель Г.Н.Фридлендер дает "Письмам..." высокую оценку. Особенно отмечает он полное отсутствие у Гумилева черт "сальерианства" по отношению к старшим и к начинающим коллегам. Он умел отыскать и положительно оценить следы поэтической одаренности, тщательной работы над словом в творчестве поэтов совсем неизвестных и даже чуждых ему по своему пафосу (Н.Клюев, В.Хлебников).
Г.Фридлендер в отдельной статье рассматривает особенности критической прозы Гумилева (4), отмечая в его рецензиях резкое отталктивание от того, что он позднее называл "литературной неврастенией". Еще в начале своей деятельности поэт решительно заявлял себя сторонником строгой, четкой словесной формы, провозглашая тезис о связи поэта благодаря мастерству формы с многовековой художественной традицией. Присутствие в литературном творчестве "работы мозга" Гумилев считал первостепенным; без ее участия "работа нервов", не озаренная "светом сознания", представлялась ему бесплодной.
По-своему разрешал Н.Гумилев спор между сторонниками "чистого искусства" и поборниками "искусства для жизни", доказывая,
^ Гумилев U.C. Письма о русской поэзии. - М.: Современник, 1990. - 383 с. - См. реф. Т.Г.Петровой: РЖ "Общественные науки в СССР", серия "Литературоведение". -1.7.91.06.008.
что в корне неверна сама постановка вопроса. Всякое явление жизни, в том числе поэзии, входит, по его логике, в более широкую, общую связь вещей, а потому должно рассматриваться во всей совокупности бытия. Истинное произведение поэзии было для него насыщено силой "живой жизни". Оно рождается, живет и умирает, как согретое человеческой кровью живое существо.
Примечателен, пишет исследователь, взгляд Гумилева на соотношение поэзии и "мысли". В поэзии, говорил Гумилев, "чувство рождает мысль". Противоположное явление - стихи И.Анненского, у которого "мысль крепнет настолько, что становится чувством" (4, с. 43). Только на основе их объединения рождаются стихи. Поэзия для Гумилева - "момент в истории человеческого духа" (там же); одно из ее назначений - "быть бойцом за культурные ценности". Кризис символизма, утрата его целостности и в философском, и в эстетическом плане, расхождение Гумилева с Брюсовым и Вяч.Ивановым - все это подводило его к мысли о создании литературного направления, способного взять на себя ведущую роль в развитии "нового искусства". Так, в 1911 г. был создан "Цех поэтов", где ученики Гумилева должны бькли овладеть техникой стиха, беспрекословно подчиняясь "мастеру", а в' 1912 г. впервые в выступлении Гумилева прозвучал термин "акмеизм". Официально он закреплен в уже упоминавшемся манифесте. Художник, по Гумилеву, должен принимать мир безоговорочно, непосредственно. Акмеисты мечтали слить воедино внутренний мир человека (Шекспир), "мудрую физиологичность" (Рабле), жизнь, "нимало не сомневающуюся в самой себе", хотя знающую, что "все - от Бога" (Вийон) и "достойные одежды безупречных форм" (Гбтье).
Но единственным, по наблюдению критиков, кому как предтече акмеизма сохранил приверженность Гумилев, был Т.Готье, в чьей эстетической программе русскому, поэту импонировали декларации типа: "жизнь - вот наиглавнейшее качество в искусстве"; поменьше медитаций... нужна только вещь, вещь и еще раз вещь" (9, с. 57).
По мнению Л.Аллена, исследующего связи Гумилева с западноевропейской поэзией (4), модернисты, обновив пушкинскую традицию, открыли для русской публики новую Европу, а также Африку и Азию. У истоков творчества Н.Гумилева стоял, помимо уже названных поэтов, вождь французского Парнаса Ш.Леконт де Л иль, который отвергал личностную, исповедальную, "надрывную" поэзию, как впоследствии Гумилев. Оба художника, одолев "музыкальную мечтательность", задались целью заменить туманные грезы живописной собранностью (4, с. 239). Африканские стихи Гумилева, в том числе ранние, вб многом, как считает исследователь, напоминают пластические создания Леконта де Лиля ("Сон ягуара"). Манифест акмеизма, по наблюдению Л.Аллена, схож с манифестом английской "озерной школы". Вордсворт, Саути, Кольридж стремились воскресить непосредственное вдохновение поэта, "первобытный детский восторг перед чудом Вселенной" (4, с. 247), присущий и Гумилеву, по крайней мере до 1914 г.
В то же время стихи Гумилева о России и его интимная лирика "полностью отвергают легенду о "нерусскости" поэта" (4, с. 251). Оглядываясь на свое прошлое, например в стихотворениях "Детство" и "Память", Гумилев недвусмысленно проявлял свою принадлежность к родной национальной стихии. В его лирических воспоминаниях ощущается "гоголевская" смесь реального и фантастики, язычества и христианства, смирения и бунтарства, обыденного и высоты помыслов.
Проблема взаимодействия акмеизма и символизма находится в центре многих работ о Гумилеве. Большинство современных авторов подчеркивает, что, утверждая программу нового направления, противоположного символизму, Гумилев чрезвычайно высоко оценивал достижения символистов и призывал своих последователей опираться на их достижения. Впрочем, по мнению Г.Фридлендера (4), был уязвим призыв Гумилева "освободить поэта" от несвойственной ему задачи "познания Бога", а предпочесть "детски-мудрое, до боли сладкое" ощущение прелести и полноты земного мира, включающего в себя как эстетически равные ценности "и Бога,
11-3295
и порок, и смерть, и бессмертие". При этом Гумилев вольно или невольно порывал, как кажется исследователю, с коренной, принципиальной основой русской классической традиции, согласно которой поэт виделся "пророком", "жрецом", носителем высших устремлений человека и высших начал бытия. Здесь, в частности, один из моментов его расхождения с Блоком.
Об особенностях эстетического самоопределения Гумилева и акмеистов пишет Н.Ю.Грякалова (4). На выработку их теоретической программы оказали воздействие идеи русской феноменологической школы (С.Гессен, Э.Меттнер, Ф.Степун и др.). Последние развивали концепцию немецкого философа Э.Гуссерля о творчестве как "вопрошании вещей", выявлении их сути. Феноменологически ориентированное художественное мышление стремилось вырваться из "дурной бесконечности" символических значений и ощутить свое творчество "явлением среди явлений". "Подлинная интимность" и полнота жизни должны быть найдены в предметной реальности искусства, где "вещь" и слово слиты воедино.
Тезис "приятия мира" мог находить воплощение в ярких, экзотических образах, "звонких" рифмах, в объективной, "портретной манере описаний, как это происходило в поэзии Гумилева. Но акмеизм предполагал и отношение к вещи в связи с ее переживанием, с памятью о событиях душевной жизни поэта. "Вещи" могут "вселить любовь, страх, ужас - они способы открытия мира" (4, с. 116). Таково мироощущение Ахматовой, Мандельштама. Но и Гумилев, особенно в зрелые годы, не чужд подобной позиции.
Восприятие мира в первозданности, не отягощенной какими бы то ни было предшествующими смыслами, не устраняло тяготения акмеистов к культурно-историческому пониманию проблем творчества. Не случайно Мандельштам обмолвился однажды, что акмеизм - это жажда культуры. На кажущемся противоречии между декларативно заявленной программой возвращения к "первоначальным словам" и бытием художественного образа в культурологическом контексте строится сонет Гумилева "Роза". Поэтический образ, взятый в его культурной парадигме, выступает
хранилищем человеческой памяти, превращается в палимпсест, где одно слово проступает сквозь другое, "играя" смыслами и ассоциациями из многовековой истории культуры.
Подспудная связь Гумилева, вопреки его декларациям, с символизмом как духовным явлением прослеживается в работе Ю.Зобнина, хотя он нащупывает моменты расхождения поэта с символистами (5). Автор обращается к религиозным основам мировоззрения и образного мира поэта. Мотив "странничества" в поэзии начала века распространен и многоаспектен; для исследователя он прежде всего реализуется в "странничестве духа" (5, с. 6). Присутствие в художественном мире Гумилева движения, динамики - от самых буквальных их проявлений до подвижности духа - является, по логике исследователя, доказательством подлинности данного объекта ("Родос", "Паломник", "Возвращение", "остров Любви"), тогда как статистика для поэта - синоним пустоты, отсутствия бытия. Потому-то всюду у Гумилева, когда речь заходит о прекращении движения, возникает четко обозначенное художником ощущение ужаса небытия.
О том, что в творчестве поэта движение не исчерпывалось своими внешними воплощениями, а раскрывалось как метафизическая данность, можно судить, считает автор, по известной тираде о "божественном движении",' начинающей поэму "открытие Америки". Неожиданно мистическую окраску дает Ю.Зобнин исконно романтической теме путешествий и открытий. Пристрастие Гумилева к истории покорения Америки трактовалось мемуаристами и учеными как свидетельство "воинственных", а то и "агрессивно-захватнических" настроений поэта. При этом, утверждает автор статьи, игнорировался тот факт, что"конквистадоры" воспринимались их современниками не столько в обличим собственно "завоевателей", сколько как миссионеры. Таков и Колумб у Гумилева: он одержим Музой Дальних Странствий и видит духовным оком чудо, объясняя свой высокий подвиг божественным промыслом.
Символическое прочтение знаменитого образа "конквистадора в панцире железном" Ю.Зобнин связывает с чисто духовной целью его путешествия: "звезда долин, лилея голубая" восходит отчасти в библейской "Песне Песен", отчасти к "Голубому цветку" Новалиса. "Железный панцирь" в этом контексте схож с рыцарскими доспехами, а туман, сопровождающий его путь, позволяет вспомнить этимологию слова "мистика", обращенную к элевзинской символике мистерий и означающую способность посвященных "видеть сквозь туман" (5, с. 13). Мистическую основу этого знаменитого юношеского сонета поясняет, по наблюдению исследователя, написанное одновременно с ним малоизвестное стихотворение "Я откинул докучную маску...". Речь в нем идет о поиске чаши Грааль; герой совершает духовный, мистический подвиг. Что же касается "Капитанов", то сам поэт называет их "паладинами зеленого храма", которым поют дифирамбы силы природы. Учитывая, что лесной храм - принадлежность некоторых языческих культов, а дифирамб изначально являлся культовым песнопением в честь бога Диониса, деятельность открывателей новых земель простиралась в ноуменальную глубину мироздания. Мир един в своей подвижности, так что "движение", гераклитовская динамика всего сущего выступает символом Абсолютного начала жизни.
Вразрез с декларируемой и признанной современниками поэта его "акмеистической" ясностью и открытостью, Ю.Зобнин говорит об эзотеризме, присущем творчеству Гумилева. Примером тому служат стихотворения "Свидание", "Больной", "Деревья", написанные в разные периоды жизни, но объединенные общим композиционным замыслом - контрастом, скрывающим сокровенное, идеальное за видимым, материальным. Ощущение тайного единства мира непосредственно-поэтически в стихотворении "Норвежские горы", выстроенном на последовательно развитой метафоре одушевления. Иногда поэт использовал символические системы, уходящие в глубину веков, • в архаику дохристианских мистерий. Такова символика триптиха "Душа и тело", а также космогоническая основа
неоконченной "Поэмы начала", где присутствуют элементы индийских и тибетских духовных учений.
По мнению ученого, "акмеизм" Гумилева отличается от символизма не "позитивистской" концепцией мира, как пытаются представить некоторые критики, а оригинальной трактовкой роли мистицизма в художественном сознании. Умонастроение Гумилева формировалось в русле декадентства, в котором Зобнин видит явление широкое, характеризующееся всеобщей переоценкой ценностей, включающее в себя символизм как философскую и эстетическую систему. Одна из сильных сторон декадентства -катастрофическое мироощущение, обострение предельных возможностей воли и разума, что придавало жизни глубокий, благородный трагизм (5, с. 21). Недаром, отмечает исследователь, модернистская культура начала века поражает изобилием форм, красок, переизбытком парадоксальных, неожиданных творческих решений, феерическим многообразием художественных школ, ярких, неординарных характеров и судеб. С другой стороны, в религиозном смысле декадентское мировоззрение предполагает тотальный' релятивизм, неразличение добра и зла, многочисленные "ереси", богоборчество, "сатанизм" (стихотворения Гумилева "Баллада", "Пещера сна", "Андрогин").
Несколько иной аспект "сатанизма" - более поэтический, чем религиозный или богоборческий, преемственно связанный с романтической и символистской традицией, - раскрывает в статье о гумилевской модели мира С.Слободнюк (4). Уже в "Романтических цветах" количество масок, носимых дьяволом, начинает увеличиваться. То он "старый друг' поэта, то "бледный и красивый" рыцарь на белом коне. В последнем случае, доказывает Слободнюк, происходит как бы слияние бога и дьявола в одной "маске". Оригинальное истолкование получает у Гумилева известный парадокс с апокалиптическим именованием Иисуса "Утренней звездой", т.е. фактически - Люцифером. Обещание "светлого рая", что "розовее самой розовой звезды" в устах Иисуса из стихов Гумилева выглядит попыткой отвратить смертных от радостей, предлагаемых
им "Сатаной-звездой" (4, с. 156). Образ "утренней звезды", реализованный поэтом в сборнике "Жемчуга", вновь возникает в стихах 1918 г., собранных позже в посмертной книге "К синей звезде" (издана в Берлине в 1923 г.).
Скрытый пламень, мерцающий во мху, переходит в одном из стихотворений в адский огонь, зажженный "молнией слепительно господней," - древние боги уступают место темным силам. Многоликий образ дьявола у поэта Слободнюк связывает и с элементами восточной духовности. В частности, согласно идеям арабоязычного философа Ибн-Рушды (Аверроэса) в мире существуют две истины первая из них - божественная, вторая -природная. "Знание вообще" принадлежит Богу, человек же замкнут в познании природы, и божественное начало постигает через нее. У Гумилева в роли истины выступает "дьяцол-звезда", эманацией которого и оказывается природа. Может быть, полагает исследователь, здесь нашли отражение и взгляды манихеев, считавших дьявола владыкой материи. Причем,.когда владыка зла растворен в природе, не Отрицается и творящая роль божества. В строках стихотворения "Природа" бЫтие, охваченное пламенем, - это последняя "страшная свобода", "свобода смерти", которую поэт и его герои избирают в данном случае добровольно.
Не отрицая влияния на творчество Гумилева разных религий и философий, Ю.Зобнин все-таки склонен в конечном счете причислять поэта к приверженцам православного христианства. Поэт предпочитал добро "красоте зла" и в нем находил истину. Тем самым, по убеждению исследователя, Гумилев согласовывал формальную, эстетическую правду декаденства (включая символизм) с правдой этической, завещанной XX веку великой русской классикой - Пушкиным, Гоголем, Достоевским. В этом контексте Зобнин рассматривает образ Христа у Гумилева. Для поэта Христос, увиденный как "странник", не менее привлекателен эстетически, чем другие его герои. Причем этот образ в произведениях поэта взят именно из Евангелия - это не модернизированный в декадентском духе богоподобный "Иисус неизвестный" Мережковского.
"Русский Христос", отмечает Зобнин, не был адекватно отражен отечественной литературой, за исключением Иисуса у Достоевского - молчаливого собеседника Великого Инквизитора, властного и прекрасного в кротости. Следующим воплощением Иисуса стал Христос "Двенадцати" Блока - бесплотный призрак, идущий впереди анархистов-революционеров. Но между этими полюсами, по логике исследователя, существует Иисус Гумилева -Золотой Рыцарь из одноименного рассказа, ликующий и торжествующий, делающий землей обетованной выжженную солнцем пустыню, изгоняющий страх из мира, возглавляющий кавалькаду рыцарей-тамплиеров, до конца остававшихся верными своему долгу. Рыцарство, если уйти от внешних, расхожих атрибутов, было, по убеждению Зобнина, самой своершенной формой деятельного личностного "жизнестроительства", воплощением в действии внутреннего духовного движения, что полностью соответствовало нравственной и творческой позиции Гумилева. В свете тех же гумилевских традиций рассматривает Зобнин (4) и стихи Гумилева 1914-1918 гг. Известно о его участии в первой мировой войне: он был на фронте с краткими перерывами с августа 1914 до начала 1917 г., после чего с экспедиционными войсками оказался во Франции, в Англии, Скандинавии; просил послать его на Персидский фронт, но получил отказ и возвратился в революционный Петроград в 1918 г. В развитии событий его жизни военного периода отчетливо видится внутренняя логика: от активного участия в боевых действиях - к постепенному, добровольному отходу от войны. Однако его творческая биография богаче, чем событийная канва, чем даже дневниковые записи и рассказы мемуаристов. Стихотворения упомянутого периода составляют именно цикл, замкнутое единство, обусловленное общей проблематикой - взаимодействием личности и истории. Это стихотворения: "Новорожденному", "Война", "Наступление", "Смерть", "Солнце духа", "Ода д'Аннунцио", "Сестра милосердия", "Ответ сестры милосердия", "Год второй", "Рабочий", "На Северном море", "Франции" и др. Многие из них вошли в сборник "Колчан" (1915), отличавшийся
от предыдущих книг здесь и трагизм, и желание понять таинство жизни и смерти, что выводит стихи на философский уровень. "Колчан" как художественное единство характеризует в своем биогарфическом очерке И.Панкеев, так же, как Зобнин, акцентируя свое внимание на духовном мире поэта. Только в данном случае речь идет не о философской, а о психологической подоплеке творчества Гумилева. Помимо "стихов-стрел", передающих состояние человека на войне, в сборник вошла и любовная, и медитативная лирика. В "Колчане" наюблюдается уже не "отчет", а движение души, осмысление разных этапов жизни: это и прощание с ученичеством ("Памяти Анненского"), и стихи, навеянные поездкой 1912 г. в Италию, и "домашние" строки ("Старые усадьбы"), и "африканские" стихи ("Африканская ночь"), и, конечно, уже названные стихи о войне. Одним из лучших произведений сборника литературоведы называют поэму "Пятистопные ямбы". Она подводит итог всему предыдущему творчеству: личные переживания, путешествия, война, раздумья над смыслом жизни, воспоминания, мечты о будущем нашли в ней отражение.
Однако, возвращаясь к собственно военным стихам, следует остановиться на концепции Зобнина • стройной и философически заостренной. В сложной образной системе военного цикла, где война уподоблена природным стихиям - сферам иррациональным, враждебным человеку, отчетливо выявляется трагическая коллизия происходящего. Восприятие войны у Гумилева значительно усложнилось с годами. В 1914 г. он видел в ней столкновение монолитных, равно охваченных стихийным порывом "народов-титанов". В 1918 г. этот порыв оказывается слагаемым вполне конкретных и понятных желаний и интересов определенных людей. По его первоначальным представлениям, человек вовлекается в водоворот событий, повинуясь в конечном счете фатальной необходимости, причем зависимость здесь двойная - и от мировой стихии, которая переплетает в себе отдельные "воли" и желания, и от "внемирового", высшего веления. Стихия влечет человека к опасности или гибели (война - "гроза"), и в то же время в
неизбежности "ужасного" страдания и смерти скрыт некий трагический абсолютный оптимизм (война - "заря"), очищение от темных страстей, катарсис (5, с. 135).
В дальнейшем развитии военной темы внимание поэта переносится на морально-этические проблемы, порожденные столкновением человека и истории. "Заря" в стихотворении "Год второй" приобретает зловещую окраску, внушая страх. Человек, попавший в горнило войны, теряет свою сущность, прогресс оборачивается регрессом.
Рабочий из одноименной баллады не вовлечен в военную бурю, но сам - часть этой бури; он также бесстрастен, лишен эмоций, так же прост в своей нечеловеческой правоте, так же связан с провиденциальными началами, как и сама война. И этот исход неприемлем для поэта, поскольку деятельность исполнителя чужой воли лежит за пределами морали, ответственности, опять же добра и зла. В позднейших стихотворениях военного цикла и в стихотворениях Гумилева 1918-1921 гг. происходил очевидный процесс переоценки ценностей, отход от акмеистических, в какой-то мере эстетских, отчасти ницшеанских воззрений и одновременно признание безусловной и высшей ценности человеческой личности. Не столько событийно, сколько творчески насыщены последние три года жизни Гумилева (вплоть до его гибели в августе 1921 г., все обстоятельства которой биографы пытаются досконально раскрыть, сделать общим достоянием, но многое пока остается на уровне разноречивых догадок, а иногда домыслов). Факты биографии - это, после его возвращения в Петроград из Европы, интенсивная культурная деятельность: участие в горьковском издательстве "Всемирная литература", руководство обновленным "Цехом поэтов", затем "Союзом поэтов", преподавание в нескольких институтах и литературных студиях, чтение лекций и стихов. Из событий личной жизни - развод с А.Ахматовой и женитьба на А.Энгельгардт.
В 1918 г. Гумилев переиздавал свои сборники "Романтические цветы" и "Жемчуга"; в течение двух недель одна за другой вышли африканская поэма "Мик", книга стихов о Китае "Фарфоровый 12-3295
павильон", сборник "Костер". Кроме того, он достиг высокого мастерства в переводах и драматургии.
"Костер", не привлекший внимания критики в силу внешних обстоятельств, по мнению ИЛанкеева - "самая русская" из всех книг поэта (9, с. 118). На ее страницах - думы об Андрее Рублеве, о русской природе, о детстве, прошедшем в "медом пахнущих лугах". Стихотворения "Костра" биограф анализирует как размышление зрелого поэта об истоках творчества. "Норвежские горы", "Стокгольм", "Эзбекие" - не путевые заметки, не экзотика, а концентрация углубленного опыта души. Живое и непосредственное чувство со всей полнотой выражено в стихотворениях "О тебе" и "Сон".
Зимой 1919-1920 гг. Гумилев вновь много писал об Африке: это был своего рода прощальный вздох, воспоминание'о том, чему не суждено повториться и что со временем составило яркую книгу "Шатер" (1921). В произведениях, вошедших в нее, претворились и воспоминания о поездке в Абиссинию в 1913 г.
Увлекшись Байроном, поэт писал предисловия к поэмам "Дон Жуан", "Каин", "Корсар", "Jlapa". Своими статьями он предварил также книгу французских народных песен, проявляя значительные познания в фольклоре. Выразительны его переводы Броунинга, Эредиа, Мореаса, Гриффена, исследование о творчестве Бодлера. В последнем лирика французского романтика и предшественника символизма рассматривается в контексте не только литературы, но и науки, и социальной мысли XIX в., причем Бодлер характеризуется как "один из величайших поэтов" своей эпохи, ставший "органом речи всего существующего" и подаривший человечеству "новый трепет" (по выражению В.Гюго). К искусству творить стихи он прибавил "искусство творить свой поэтический облик, слагающийся из суммы надевавшихся поэтом масок" - "аристократа духа", "богохульника" и "всечеловека", знающего и "ослепительные вспышки красоты", и "весь позор повседневных городских пейзажей" (цит. по: 4, с. 55). Здесь много личного, автобиографического в широком смысле слова.
В 1920 г. написаны произведения, составившие затем одну из первых посмертных его книг - "Огненный столп": баллада "Заблудившийся трамвай", стихотворения "Шестое чувство", "Звездный ужас" и др. В это же время создавалась "Поэма начала" - "о свете и трагедии жизни, о ее бренности и вечности, о ее земной и космической ипостасях, о ее конечной неделимости" (9, с. 13). В книге, как пишет Панкеев, открывается мир "таинства души, чувств и пророчества" (9, с. 138). Земное и космическое, известное и непознанное - эти начала бытия предстают в стихотворении "Звездный ужас". Как в "Поэме начала" показана, что "только земной, горячей жизнью возродится жизнь иная" (9, с. 140), так и в "Звездном ужасе" открывается единственность человеческого "я", которое заменить ничто не в силах.
Последние годы жизни Гумилева прошли, как констатируют мемуаристы и литературоведы, под знаком "поэтократической" утопии. Известно, например, и об этом пишет Ю.Зобнин, что Гумилев сделал в петроградском Доме Искусств доклад "Государственная власть должна принадлежать поэтам", создав концепцию, согласно которой только творческий человек может победить "хаос" истории и привести человечество к совершенной Единой Форме (5, с. 550).
За пределами обзора остались проблемы, каждая из которых заслуживает внимательного изучения, например, драматургия Н.Гумилева, поэтика его произведений, взаимоотношения с современниками, влияние на молодых писателей. Эта тематика частично отражена в статьях уже упоминавшегося сборника, изданного Институтом русской литературы: "Николай Гумилев" -мастер стиха" (В.С.Баевский), "Александр Блок и Николай Гумилев после Октября" (В.В.Базанов), "Судьбы связующая нить: Л.Рейснер и Николай Гумилев" (С.Б.Шоломова), "Николай Гумилев и Николай Клюев" (А.И.Михайлов), "Н.Гумилев и Н.Тихонов" (В.А.Шонин) и др. В сборнике также представлены публикации и обширная библиография о Н.Гумилеве.
Список литературы
1. Бронгулеев В.В. Посредине странствия земного: Докум. повесть о жизни и творчестве Николая Гумилева. Годы: 1886-1913. - М., 1995. - 351 с.
2. Николай Гумилев в воспоминаниях современников. - М., 1990. - 316 с. - Репринтное издание.
3. Н.Гумилев и русский Парнас. Материалы науч конф. 17-19 сент. 1991 г. - СПб., 1992.-137 с.
4. Николай Гумилев. Исследования и материалы. Библиография / РАН. Ин-т рус. лит. (Пушкинский Дом); Редкая.: Герасимов Ю.К. и др.; Сост.: Эльэон М.Д., Грознова H.A. - СПб., 1994. - 679 с. - Библиогр.: с. 633-660.
5. Н.С.Гумилев: Pro et contra. Личность и творчество Николая Гумилева в оценке русских мыслителей и исследователей. Антология Сев.-Зап. отд-ние Рос. акад. образования; Отв. ред. Бурлака Д.К.; Подгот. Зобнин Ю.В. - СПб., 1995. - 672 с. -(Сер.: Русский путь).
6. Давидсон А. Муза странствий Николая Гумилева. - М., 1992. - 319 с.
7. Жизнь Николая Гумилева: Воспоминания современников. - Л., 1991. - 333 с.
8. Лукницкая В. Николай Гумилев: Жизнь поэта по материалам домашнего архива семьи Лукницких. - Л., 1990. - 302 с.
9. Ланкеев И. Николай Гумилев: Биогр. писателя. - М., 1995. - 159 с.
О.В.Михайлова
96.03.005. "ПРЕДМЕТ ИСКУССТВА - ГЛАВНЫЙ: СКУЛЬПТУРА ДУШИ": (А.Грин в творческом поиске).
А.С.Грин был и остается одним из самых читаемых писателей. Но отношение к нему критиков "не знает середины: его либо высоко ценят, либо вообще не числят среди настоящей литературы", -отмечает Е.Н.Иваницкая, автор одной из последних монографий о писателе "Мир и человек в творчестве А.СГрина" (Ростов н.Д., 1993. -С.З). Начиная с 60-х годов изучение наследия писателя развивалось стремительно, однако еще стремительнее росло число вновь и вновь издаваемых его книг. В 80-х этот поток перебросился и за рубеж -Грина перевели на болгарский, словацкий, сербо-хорватский, польский, чешский, французский, английский, немецкий, финский, нидерландский, испанский, португальский языки. В 90-х, помимо большого числа изданий его произведений, появились и два
