CC BY
14
ИСТОРИЯ ФИЛОСОФИИ
2017.02.037. БЕЙСЕР Ф. ПОСЛЕ ГЕГЕЛЯ: НЕМЕЦКАЯ ФИЛОСОФИЯ 1840-1900.
BEISER F. After Hegel: German philosophy 1840-1900. - Oxford: Princeton univ. press, 2014. - 232 p.
Ключевые слова: Гегель; немецкая философия 1840-1900; кризис идентичности философии; материализм; ignorabimus; ис-торицизм; пессимизм.
Вторая половина XIX в. в Германии была одним из наиболее плодотворных и революционных периодов современной философии. Однако этот период мало изучен в Англии. Автор ставит задачу познакомить англоязычного читателя с философией этого периода. Не претендуя на полноту описания, он сосредоточивается на пяти главных, с его точки зрения, дискуссиях: о кризисе идентичности философии, о материализме, о проблеме непознаваемого, об историзме и пессимизме.
Выбор дат имеет следующие основания: 1900 г. - начало нового столетия, «одного из наиболее сложных, трагических и новых по отношению к предыдущим» (с. 1); 1840 г. важен, поскольку он маркирует одновременно конец классического периода гегельянства и начало новой эры немецкой философии (А. Тренделенбург, Г. Лотце, Л. Фейербах). Автор отмечает, что общее мнение, даже немецких современников, состояло в том, что немецкая философия второй половины XIX в. находилась в стагнации, в отличие от бурного развития эмпирических наук и технического прогресса. С его точки зрения, это общее мнение ложно. Вторую половину XIX в. он считает революционным этапом развития философии, когда не существовало общепризнанного консенсуса о природе и задачах философии, а, напротив, существовало много конфликтующих концепций. «Мы не можем больше допускать, что марксизм и экзи-
стенциализм являлись главными интеллектуальными движениями во второй половине того столетия, мы должны также включить много других движений, а именно поздний идеализм, историцизм, материализм, неокантианство и пессимизм» (с. 12).
Книга включает пять глав. Глава 1. «Кризис идентичности философии». Начиная с 1840-х годов, т.е. через десять лет после смерти Гегеля, философы начали испытывать определенный «кризис идентичности». Они больше не могли определять свою дисциплину в традиционных терминах, что привело их к постановке трудных вопросов: Что есть философия? Каков ее замысел? В чем ее отличие от эмпирических наук? Имеет ли она свой собственный метод и свой предмет, отличный от эмпирических наук? Философия определялась различными способами: как логика наук, критика, метафизика, эпистемология, общая система наук, наука нормативности и мировоззрение. Все эти определения имели достоинства и недостатки, но ни одно из них не было настолько успешно, чтобы доминировать в интеллектуальном мире (с. 18-19).
Одним из первых философов, кто отреагировал на кризис идентичности философии и создал новую оригинальную концепцию философии, был А. Трэнделенбург. Он считал, что философия не может обеспечить базис для эмпирических наук. Она становится дисциплиной, дело которой исследовать «логику науки».
Совершенно другая концепция философии выдвигалась «младогегельянцами». Их философия была прежде всего критикой, тщательной проверке подвергались метафизические, религиозные и политические убеждения для того, чтобы определить их истоки и дать им оценку. Неогегельянская концепция философии была детищем своего времени, выражением политических надежд и амбиций революции 1848 г. «Когда эта революция истощилась, радикальный критицизм исчез вместе с ней, чтобы появиться вновь во Франкфурте в 1920-е годы» (с. 28).
Во второй половине XIX столетия наиболее влиятельной была философская концепция А. Шопенгауэра (хотя первая публикация его главного труда «Мир как воля и представление» появилась в 1819 г.). Его концепция была определенно метафизической. Он считал, что философия должна вернуться к своему традиционному предназначению, т.е. изучать первые принципы бытия. В реалиях XIX в. для Шопенгауэра проблема зла является центральной
для философии. «Он даже говорит, что исток философии лежит в изучении существования зла» (с. 31).
В начале 1860-х годов заявило о себе неокантианство, выдвинув новую концепцию философии, которая оказывала влияние на немецкую философию до конца столетия. К. Фишер и Э. Целлер независимо друг от друга сформулировали фундаментальную задачу философии как рефлексию над базовыми понятиями, методами и предпосылками эмпирической науки, т.е. они рассматривали философию как эпистемологию. Однако неокантианская концепция содержала ряд серьезных проблем. Одной из них была неопределенность предмета трансцендентальной философии, которая трактовалась либо в психологических, либо в логических терминах. Доминирование последней позиции сближало неокантианство с позитивизмом. В 1880-е годы неокантианство обращается к практической философии. На этом этапе оно испытывает влияние Шопенгауэра. Теперь философия есть наука о нормах. Так, В. Вин-дельбанд подчеркивает, что базисные нормы есть не только в науке, но и в морали и в искусстве (соответственно три части философии). «Понятие нормативности остается важным связующим звеном между неокантианством и современной философией, которая наследует, не зная сама, некоторые центральные понятия Вин-дельбанда» (с. 44).
Э. фон Гартман выдвинул концепцию философии как метафизики естественных наук. Философ должен знать все результаты современных ему научных исследований и не делать более широких выводов, чем предписывают данные. Задача Гартмана состояла в том, чтобы реабилитировать естественную и телеологическую концепцию природы как она была обоснована Шеллингом и Гегелем. Но для ее обоснования он использует индуктивный метод эмпирических наук, в отличие от своих предшественников, которые использовали дедуктивный метод. Метафизика Гартмана была «парадоксальным синтезом шопенгауэровского волюнтаризма и гегелевского абсолютного идеализма» (с. 47).
Философию как мировоззрение одним из первых трактовал В. Дильтей. Следуя за Шопенгауэром, он видел необходимость философии в решении проблем ценности. Но Дильтей не разделял веры Шопенгауэра в возможность метафизики, а также в неизменность человеческой природы и разума. Для Дильтея философия
зависела от специфики исторического контекста. В то же время он признавал, что не может решить «антиномию» между философским требованием универсальности и историческими корнями философии (с. 51).
Таким образом, «многочисленные неудачные попытки определить философию во второй половине девятнадцатого века, по-видимому, показывают, что в целом это предприятие было обречено на неудачу» (с. 51).
Глава 2 «Дискуссии о материализме». В развитии этой дискуссии автор выделяет две фазы: классическая фаза (1854-1863) характеризовалась борьбой материализма с идеализмом и фаза дарвинизма (с 1863 и до конца столетия) характеризовалась дискуссией вокруг теории естественного отбора. Автор останавливается на рассмотрении классической фазы, противопоставляя позиции Г. Лотце как главного защитника идеализма, и Л. Бюхнера - главного защитника материализма. В своей борьбе против материализма Г. Лотце провел важное различие между сферой существования и сферой ценностей. Значение Бюхнера состояло в том, что он донес материалистическое мировоззрение до широкой публики (хотя его критика религии была достаточно грубой, а его объяснения ментальной жизни - в высшей степени спекулятивны).
Последователь Шопенгауэра Ж. Фройенштэд рассматривал его философию как единственно надежную систему для решения конфликта между разумом и верой: она сохраняла сущность религии - доктрину греха, искупления грехов, спасения - без принятия веры в существование Бога и персональное бессмертие.
Другой эпизод дискуссии о материализме связан с именем Г. Кзольбе (Heinrich Czolbe). Свою попытку обеспечить систематический фундамент для материализма он назвал «сенсуализмом». Главная задача состояла в том, чтобы исключить «сверхчувственное». Все мышление трассируется назад к чувственным перцепциям, которые объясняются в терминах материальных процессов (вибрации в нервах и мозге). В целом позиция Кзольбе есть «скорее грубая и наивная эмпиристская эпистемология, наполненная причудливыми спекуляциями об истоках познания» (с. 85).
Главные критики материализма - Лотце, Фройенштэд и Лан-ге - преуспели в обнаружении его уязвимых мест. Но пока материализм оставался столь уязвимым, он не мог прийти к победе в
дискуссии. «Поэтому не удивительно, что неокантианство, а не материализм, стало доминирующей философией в Германии во второй половине девятнадцатого века» (с. 96).
Глава 3. «Дискуссия о непознаваемом». В 1872 г. Э. дю Буа-Реймонд (Emil Du Bois-Reymond) - ректор Берлинского университета и один из наиболее известных физиологов своего времени -прочел лекцию, которая послужила началом интенсивных споров о границах научного знания. Свою лекцию он закончил выражением «Ignorabimus» («никогда не узнаем»). С его точки зрения, наука ограничена, с одной стороны, проблемой природы материи, и, с другой стороны, - проблемой связи между мышлением и мозгом.
При обосновании своего тезиса дю Буа-Реймонд выдвинул следующие положения. Наука состоит из законов классической механики и за все изменения в физическом мире ответственно движение атомов. Объяснить естественные явления означает подвести их под законы, которые формулируются математически и обладают, следовательно, достоверностью математики. «Следуя этой парадигме, идеалом знания является система дифференциальных уравнений, по которой мы можем определить с полной точностью и аккуратностью, что случится в универсуме в любом данном месте и в любое время» (с. 99). И хотя дю Буа-Реймон допускал, что ученые еще далеки от достижения этого лапласовского идеала, проблемы, в принципе, являются чисто практическими и касаются набора данных для этих уравнений. Однако, следуя этой парадигме, остаются непреодолимые трудности. Во-первых, поскольку мы реально ничего не знаем об атомах, мы реально ничего не объясняем. Во-вторых, дю Буа-Реймонд не допускал дуалистических предпосылок, которые в прошлом не позволяли объяснить связь мышления и тела. Но даже если отбросить эти старые пред-понятия, нельзя объяснить происхождение сознания, поскольку нельзя приписать сознанию такие характеристики как скорость, направление, место. «Следовательно, парадигма ограничена объяснением только материи» (с. 101). Кроме того, даже если можно показать корреляцию химических процессов с конкретными ощущениями и мышлением, «мы еще не можем понять связь химии с этими ощущениями и мышлением» (с. 101).
В отношении лекции дю Буа-Реймонда существовали два вида оппозиции: 1) тех, кто принял его математически-механисти-
ческую парадигму, но не согласился с ее ограничениями (Л. Бюхнер, Э. Геккель, К. Нэгели) и 2) тех, кто сомневался в самой парадигме как неуместном ограничении других видов познания (Э. Гартман, В. Дильтей, В. Ратенау).
Э. Гартман считал, что существуют три стадии в познании природы: естественная история (собирание и систематизация фактов), естественная наука (устанавление каузальных связей между фактами и общими законами, управляющими этими фактами) и естественная философия (исследование принципов науки). С его точки зрения, дю Буа-Реймонд рассматривает только вторую стадию и отрицает возможность третьей. Ценность метафизики, с точки зрения Э. Гартмана, состоит в критическом исследовании принципов, а также в ее попытке создать единую картину мира: «Большая потеря для философии и самого духа человека декларировать ее невозможность» (с. 108).
Реакция материалистов на лекцию дю Буа-Реймонда яснее всего проявилась в работах Л. Бюхнера. С его точки зрения, когда ученые, подобно дю Буа-Реймонду, утверждают, что сознание не может быть прояснено на базе материалистической позиции, они имеют в виду старую идею материи, давно вышедшую из употребления в науке. Это не означает, что сознание и мышление являются материальными, «они являются продуктами или манифестациями активности материи» (с. 111). Мы познаем предмет, когда подводим его под каузальный закон; все в природе подчиняется этому принципу. Отсюда нет границ, по крайней мере в принципе, для познания (с. 111).
Фр. Ланге считает, что ни материалисты, ни спиритуалисты не поняли позицию дю Буа-Реймонда. Для того, чтобы понять ее, он вводит модель двух гетерогенных миров. «Мы рассматриваем два мира как свойства одной субстанции, как если бы они были одной и той же вещью, понимаемой различными способами и в различных направлениях» (с. 114). дю Буа-Реймонд отметил, что Ланге «был одним из немногих, кто понял, что его целью никогда не было переутверждение дуализма» (с. 116).
В противоположность Э. Гартману К. Нэгели настаивает на строгом разделении естественной науки и метафизики. Ученый «теперь понимает, что должен воздерживаться от смешения своего исследования с метафизикой (с. 119). Метод ученого должен быть
материалистическим. Но это не означает, что ученый должен принять философский материализм; «скорее его материализм должен бы быть строго эмпирическим и методологическим» (с. 120).
В. Дильтей, обращаясь к социально-историческому миру, подчеркивает, что методы его исследования фундаментально отличаются от методов естественных наук. Для первых характерно понимание, для вторых объяснение. Тогда, «если существуют социальные и исторические науки, имеющие совершенно другие подходы к миру, чем подходы естественных наук, то описание дю Буа-Реймондом границ естественнонаучного знания не может быть описанием знания вообще» (с. 123).
Более чем четверть века спустя после лекции дискуссия продолжалась. Так, в 1895 г. появилась анонимная статья (позже выяснилось имя автора - В. Ратенау - одного из наиболее известных публицистов в начале XX в.), в которой рассматривались ее центральные темы в новом культурном климате. В. Ратенау высказал еще более критическое отношение к естественным наукам, чем все предыдущие участники дискуссии. Свою задачу он видел в защите метафизики, права рассуждать о ценностях и о персональной жизни каждого. «Нет необходимости верить в единственную метафизическую систему, которая обеспечит все ответы для каждого, но каждому необходимо думать метафизически, поскольку так много в их персональной жизни зависит от нее» (цит. по: с. 127). В противоположность дю Буа-Реймону, В. Ратенау провозгласил: «Сге-аЫшш!».
Э. Гэккель называет свою позицию «монизмом», имея в виду, что Универсум является единым и неделимым целым, управляемым механическими законами. Опыт показывает, что не существует нематериальной субстанции и что вся наша сознательная активность имеет свой источник в мозге. Глубокие различия между Гэккелем и дю Буа-Реймондом лежат в их трактовке природы материи. Какая из них более корректна, решится в процессе развития самой науки (с. 132).
Глава 4. «Испытания и бедствия Клио». XIX в. часто называют «веком истории», как XVIII в. - «веком разума». Это клише, но они имеют долю правды. Для этого есть несколько оснований. Во-первых, главным уроком Французской революции стало осознание того факта, что создание общества и государства не может
быть основано только на требованиях чистого разума. Во-вторых, оказалась проблематичной вера XVIII в. в постоянство природы человека: возникшее антропологическое и историческое знание показывает, что природа человека зависит от того, где и когда человек родился. В-третьих, и это главное основание данной характеристики XIX в. состоит в том, что «история, как интеллектуальная дисциплина, становится наукой в ее собственном смысле» (с. 133). В борьбе за независимость и легитимность истории как науки автор выделяет три момента: борьбу против спекулятивной философии, дискуссии об объективности исторического знания и борьбу против позитивизма.
Спекулятивная философия в лице Фихте, Шеллинга и Гегеля создала философию мировой истории с ее априорными методами. С их критикой выступили историки, которые пытались защитить автономность истории, указывая на различие задач и методов этих дисциплин. Так Л. Ранке считал, что историки используют аналитический метод, поскольку история родственна эмпирической науке и ее задача состоит в исследовании индивидуального («принцип индивидуальности»), в то время как философы используют синтетический метод, отражая универсальное. «Ни Маркс, ни Кьеркегор, но именно Ранке был наиболее влиятельным критиком гегелевской философии истории» (с. 139).
Дискуссия об объективности исторического знания началась в 1850-е годы. С критикой позиции Ранке выступил его коллега Дж. Дройсон (Johann, Gustav Эгоу8оп), который утверждал, что в истории факты не могут существовать независимо от историка. Прошлое существует только в мыслях историка, поэтому понимание истории ограничено его культурой и языком. В то же время он предупреждал об опасности скатывания к релятивизму и этноцентризму.
Дискуссия об объективности исторического знания разгорелась вновь в начале 1880-х годов в связи с публикацией работы В. Дильтея. Он называл свой проект «критикой исторического разума», поскольку видел свою задачу в исследовании его условий и границ. «Опять подобно Ранке, Дильтей был тверд в защите автономии истории, показывая, что она имеет собственные задачи и методы, независимые как от философии, так и от естественных наук» (с. 143). Однако в этом проекте была определенная двусмыс-
ленность. С одной стороны, критика исторического разума ставила задачу показать внеисторичность самого разума, претендуя говорить для всего человечества как целого и для всех времен. С другой стороны, критерии критики реально являются продуктом определенного времени и места.
Эту двусмысленность заметил В. Виндельбанд. С его точки зрения, критерии критики должны быть универсальными и необходимыми нормами. Их обоснование должно осуществляться вне истории. Он ввел разделение на критические методы (главная задача которых оценить обоснованность требований к знанию) и генетические (дело которых определить причины или истоки знания). Дильтей не принял эту критику, полагая, что деление на вопросы обоснованности и истории являются искусственным. «Цель исторического критицизма состоит именно в том, чтобы разрушать барьеры между нормами и фактами, ценностями и историей, поскольку это ведет к иллюзии, что философ стоит выше истории, что он обладает врожденной истиной или априорными понятиями, происходящими от внеисторического трансцендентального субъекта» (с. 144-145).
Таким образом, вопрос об объективности исторического знания остался открытым. Дебаты в конце концов привели к тому, что позже было названо «кризисом историцизма». «Триумф истории -показ, что все является продуктом истории - стало гибелью истории» (с. 145).
Позитивизм был импортирован в Германию из Англии и Франции. О. Конт и Дж. Миль настаивали, что история строит себя в соответствии с естественными науками, где все объяснения строятся в виде силлогизма, большая посылка которого представляет собой общий закон. Первый, кто встал на борьбу с позитивизмом, был Дж. Дройсон. Он допускал возможность номологических объяснений в истории, но в ее задачу не входит знание общих законов. Тем самым он неявно утверждал принцип индивидуальности Ранке.
В. Дильтей, защищая автономность истории, говорил о ее праве на собственный предмет, собственные задачи и стандарты исследования, на ее независимость от естественных наук. Он подчеркивал важность установления границ между дисциплинами. В связи с этим провел различие между двумя видами опыта: социально-исторические науки имеют дело с внутренним опытом, есте-
ственные науки - с внешним опытом. Дильтей настаивал, что «его различие между науками является строго феноменологическим, соответствующим двум формам опыта, а не метафизическим» (с. 149). Кроме того, это различие не является и методологическим, поскольку социально-исторические науки используют методы абстракции и обобщения не меньше, чем естественные науки.
В. Виндельбанд, напротив, видел различие между номотети-ческими и идеографическими науками как чисто формальное или методологическое.
В полемике против историцизма позитивисты часто создавали карикатурный образ оппонентов. Они изображали историцизм как «эстетизм», «интуитивизм» и даже как «иррационализм». Но эти позиции реально никто не занимал.
Глава 5. «Дискуссии о пессимизме». Как отмечает автор, «Из шока от пессимизма Шопенгауэра выросла одна из наиболее интенсивных дискуссий конца девятнадцатого века: the Pessimismusstreit» (с. 159). Дискуссия имеет две фазы. Первая - началась в 1860-е годы и связана с ростом популярности Шопенгауэра. Вторая фаза началась в 1870-е годы с реакции на публикацию книг Э. фон Гартмана. Только в 1890-е дискуссия начала ослабевать.
Пессимизм Шопенгауэра, подчеркивает автор, есть только честный и адекватный ответ на проблему зла. Коль скоро мы осознаем, что не можем оправдать страдания и несправедливость в мире, то, по мнению Шопенгауэра, мы должны стать пессимистами («Цель нашего существования в действительности состоит в том, чтобы продекларировать ничего больше, чем знание, что лучше было бы никогда не существовать» (цит. по: с. 161)). Выводу Шопенгауэра трудно противостоять. Хотя существуют моменты удовольствия, но они мимолетны и редки. Большую часть жизни мы боремся за удовлетворение необходимого.
Наиболее резкими и последовательными критиками А. Шо-пенгаура были неокантианцы. Стратегией неокантианцев в борьбе с шопенгауэровским скептицизмом была стратегия подрыва его философского и научного статуса. Вопрос о том, достойна ли жизнь того, чтобы ее прожить, является вопросом ценности, и, таким образом, вопросом выбора каждого конкретного человека на основе его собственного опыта. В защите пессимизма А. Шопенгауэр допустил фундаментальную путаницу между фактом и цен-
ностью (с. 169). Другая ошибка Шопенгауэра, как утверждают неокантианцы, связана с его утверждением, что удовольствие имеет исключительно негативное значение. Наиболее весомым является возражение неокантианцев против главного понятия - понятия воли. Они сомневались в том, что ему вообще можно дать какое-либо определение, а также в том, что мы можем освободить себя от воли.
Особое место в полемике о пессимизме занимает оптимистическая позиция Е. Дюринг (Eugen Dühring). Сегодня Дюринг больше известен по полемике с Фр. Энгельсом. Но Энгельс выбрал для атаки «того, кто был одним из наиболее противоречивых фигур в немецкой интеллектуальной жизни конца XIX в.» (с. 173). Несмотря на свою ограниченность, он в одном добился успеха: «он стал основателем немецкого позитивизма» (с. 174). Многие значимые темы позитивизма появились именно в его работах: вера в единство науки, отрицание метафизики, ориентация философии на науку (физику и математику), защита эмпиризма и отрицание синтетического априори, понятие псевдопроблем и т.д. Дюринг рассматривал свою философию как руководство в жизни, как стратегию сделать жизнь достойной, чтобы прожить ее. Он считал, что позитивизм является эффективной концепцией для этого (с. 176).
Новая фаза полемики о пессимизме начинается с публикации Э. Гартмана «Philosophie des Unbewussstens» (1869). Многие его аргументы могут быть рассмотрены как защита Шопенгауэра от Дюринга и нео-кантианцев. Свою собственную позицию Гартман описывает как «синтез пессимизма и оптимизма, как попытку скорректировать и дополнить односторонний пессимизм Шопенгауэра оптимизмом Лейбница и Гегеля» (с. 186).
Несмотря на десятилетия обсуждений вопрос о ценности жизни остается важным для современной философии, «не в последнюю очередь потому, что шопенгауэровский пессимизм еще остается как вызов современному секулярному миру» (с. 215).
Л.А. Боброва
2017.02.038. ЗУЛК А. ШТАЙН И ХАЙДЕГГЕР: ДВЕ ФЕНОМЕНОЛОГИИ.
SZULC A. Stein and Heidegger: Two phenomenologies // Dialogue and universalism: Journal of the international society for universal dialogue. -Warszawa, 2015. - Vol. 25, N. 3. - P. 105-114.
