CC BY
9
КУЛЬТУРА
2017.01.024. ПОПП С. РИТОРИКА «ИСТОРИИ ШАХА ДЖАХА-НА» КАЗВИНИ.
Popp S. The rhetoric of Qazvini's History of Shah Jahan // Zeitschrift der deutschen morgenlandischen Gesellschaft. - Wiesbaden, 2015. -Bd. 165, H. 2. - S. 369-394.
Ключевые слова: Моголы; Шах Джахан; Казвини; «Падшах-намэ»; риторика.
Автор (Венский университет, Австрия) рассматривает «Пад-шахнамэ» Мухаммада Амина Казвини с точки зрения присущих ей риторических приемов и ухищрений. Автор отмечает почти полную неизученность вопроса, так как риторические и нарративные методы персидских историков не попадали в поле внимания исследователей, относивших особенности создаваемых данными авторами произведений на счет неточностей и погрешностей.
«Падшахнамэ» Казвини, законченная в 1636 г., посвящена первым десяти годам царствования могольского императора Шаха Джахана (1627-1658), известного миру благодаря построенному им мавзолею Тадж-Махал. Творение Казвини представляет собой своего рода словесный аналог данного строения: «В качестве придворного историка на жаловании Казвини рисует картину общества в правление Шаха Джахана как наилучшего из возможных и становящегося все лучше и лучше» (с. 383).
Автор отмечает своеобразный рационализм хроники. Не отрицая наличие сверхъестественного как такового, Казвини все же не склонен превращать его «...в центральный элемент повествования. Чудеса здесь, как правило, не происходят, сверхчеловеческие способности не ниспосылаются и святые во сне не являются, чтобы направить события в нужное русло» (с. 383). Интересно отметить, что империя Великих моголов, с точки зрения хроники, вплетена в общий ход мирового развития, для которого характерно постоянное накопление блага и устранение всех отрицательных элементов. «Казвини описывает исторические события как неуклонный процесс становления мирового порядка - все частное здесь оказывается интегрированным в более значимые структуры» (с. 383).
Отталкиваясь от такого взгляда на мир, впрочем, заданного целями официальной историографии, Казвини изображает все, стоящее на пути у Шаха Джахана и противящееся его благотворной миссии, как нечто несущественное, едва заслуживающее упоминания, не более чем помеху, которую можно и должно устранить. С такой точки зрения, его противники - это всего лишь глупцы («аз бе-хиради» - «лишенные рассудка»). «Все отклонения от нормы -не что иное, как мятеж; в силу этого они обречены на погибель» (с. 383).
Император, таким образом, оказывается своеобразным агентом мирового упорядочения, приводящим все сущее к единению. Единство тварного мира и должно быть прежде всего отражено в литературном произведении, и Казвини в данном случае всецело следует прежде разработанным образцам. Персидская теория поэзии считала, что поэт не может, подобно Аллаху, творить поэзию из ничего. Всякая идея, которую он может выразить, уже так или иначе существует в сфере разума, ведь все, что может быть высказано, должно быть истинным хотя бы в каком-либо отношении. «Каждый поэт и прозаик всецело опирался на уже разработанные дефиниции и категории риторических тропов, а не изобретал их заново, так как он осознавал, что именно с точки зрения его умения их использовать, читатели и станут оценивать его мастерство» (с. 376).
Одним из главных риторических приемов хроники становится мотив величия императора: «Все описываемые события оказываются связанными в единое целое мотивом величия, которое было самой судьбой уготовано Джахану от рождения. Всему, что его окружает, предназначено развиваться таким образом, чтобы способствовать его становлению как величайшего в истории правителя; он всегда оказывается в центре событий именно потому, что он был рожден таковым» (с. 382).
Внутренняя рифма и пары синонимических выражений (прием, характерный для мусульманской культуры, начиная с 1Х в.), демонстрируют, насколько продуманным был процесс создания хроники. Последняя - «отнюдь не спонтанное излияние, но тщательная и глубоко рациональная попытка навязать читателю собственную точку зрения при помощи весьма почтенных риторических приемов» (с. 376).
«В процессе придания повествованию связности некоторые его части могут оказаться намеренно выпущенными, чтобы побудить читателя самостоятельно довершить конструкцию: в высокохудожественном тексте подобный прием встречается часто - это делается намеренно, так как читатель испытывает особое удовлетворение, если ему удается связать все элементы повествования в единое целое. Так в тексте появляются своего рода пропуски, которые требуется заполнить; для автора же это является главным приемом, способствующим вовлечению читателя в повествование» (с. 372).
Задачи, которые автор ставит перед собой (прежде всего -придание повествованию связности, чтобы заставить читателя верить в его истинность), обусловливают выбор риторических средств. Так, если, к примеру, персидская поэзия отдает предпочтение метонимии, то проза весьма щедро пользуется метафорой и гиперболой, что делает повествование более гладким, вовлекая читателя в игру образов (цветущий сад означает процветание государства, грозовые молнии - разрушение, стремя - активность и т. д.)
«Таким образом, "цветистый стиль" могольских исторических хроник, который нередко вызывает нарекания, на деле представляет собой не что иное как набор тщательно подобранных средств, которые позволяют автору создать необходимый образ правителя, правильно расставив акценты, а это и делает работу Казвини весьма насыщенной с точки зрения исторической информации... Подобно архитектуре того времени, все подчинено задаче возвеличивания Шаха Джахана. Весь мир предстает единым как с точки зрения религии и морали, так и в его подчинении воле Шаха Джахана, а события, которые противоречат данному образу, либо объявляются несущественными, либо попросту замалчиваются» (с. 392).
Казвини изображает мир, который может быть истолкован рационально. Именно это обстоятельство побуждает автора использовать в качестве сюжетных линий не столько религиозные, сколько идеологические мотивы. «Что же касается сверхъестественных явлений, то они, конечно, имеют место, однако в повествовании не играют центральной роли. Интеграция конфликтующих сторон достигается благодаря усилиям самого героя повествования,
что типично для дворцовой историографии репрезентативного характера» (с. 383).
Не присутствуя в тексте явным образом, сверхъестественное на деле помогает как автору, так и читателям «познать историю при помощи ниспосланной свыше милости ("фаиз"), дарующей вдохновение, и при помощи элегантных выражений побудить читателей вызвать описываемое в воображении» (с. 376).
Чтобы сделать более понятными особенности подобной риторики для европейского читателя, автор предлагает рассматривать ее с позиций Пражской лингвистической школы, в частности теории функциональных стилей - систематизированных средств выражения, подчиненных единой функциональной задаче.
Менее удачной представляется попытка автора истолковать риторику Казвини в терминах теории Хейдена Уайта. Рассматривать ее как «консервативно органичную комедию» («модель, в которой позитивные изменения достигаются посюсторонними средствами, в особенности же благодаря интегрированию конфликтующих сторон в некое лучшее мироустройство» (с. 383)) можно лишь с определенной натяжкой - ведь та версия истории, которую создает Каз-вини, уже в силу артикулирования - иначе говоря, получив словесное бытие - обретает реальное (по версии Казвини) существование и, таким образом, выходит за пределы просто риторики. Не следует ее рассматривать и как модель (среди прочих моделей), предлагаемую читателю для размышления - ведь если «Падшахна-мэ» получила не просто словесное существование, но и одобрение императора, она имеет статус единственно возможной, можно сказать, абсолютной истины.
Кроме того, классифицировать «Падшахнамэ» в аристотелевских терминах (комедия / трагедия / эпос), строго говоря, едва ли возможно: если абстрактное морализаторство появляется в европейской традиции лишь вместе с мелодрамой (ХУШ в.), то на мусульманском Востоке именно создание морального образа - как лица, так и события - абстрагированного от всего случайного (иначе говоря, реального, имевшего место в действительности, но не вписывающегося в необходимую картину) с течением времени все больше выдвигалось на первый план.
Как отмечает сам автор, «широко известно, что персидские историографы рассматривали свои произведения не как сообщения
о действительно имевших место фактах, но как рассказ о тех уроках, которые можно извлечь из прошлого» (с. 369). Кроме того, общеизвестно, насколько превратно толковались в мусульманской культуре термины «комедия» и «трагедия», первая понималась как «поношение», вторая - как «восхваление». В том-то и дело, что противники Джахана в силу их глупости, приводящей их к неповиновению, не столько смешны - комичны - сколько нереальны, ведь они отказываются принимать участие в процессе неуклонного накопления в этом мире благих элементов - иначе говоря, сотворении реальности.
Столь же нереальными, несущественными Казвини считает и темные страницы правления Шаха Джахана, неоднократно поднимавшего мятеж против своего отца императора Джахангира, и приведшего империю к голоду, от которого погибла значительная часть ее населения. Реальным, с точки зрения Казвини, является Шах Джахан как «обновитель ислама, второй Тимур, пришедший в мир, чтобы привести последний к совершенству» (с. 386).
К.Б. Демидов
2017.01.025. ХУАН СЮЭЛЭЙ. ХУН ШЭНЬ НА СТРАНИЦАХ ПОПУЛЯРНОЙ ПРЕССЫ (1924-1949).
HUANG XUELEI. Hong Shen in the popular press (1929-1949) // Modern Chinese literature and culture. - Columbus, 2015. - Vol. 20, N 2. - P. 9-50.
Ключевые слова: Китай; Хун Шэнь; «сяобао»; популярная пресса.
Автор (Калифорнийский университет, Беркли, США) на примере восприятия в «сяобао» (массовые иллюстрированные журналы) жизни и творчества реформатора китайской культуры Хун Шэня (1894-1955) показывает, насколько радикальные метаморфозы может претерпевать общественное восприятие той или иной фигуры в зависимости от политической конъюнктуры.
Наиболее показательны в данном отношении судьбы новых китайских интеллигентов, «которые были представителями, по сути дела, одной генерации, возникшей в последние годы династии Цин (1644-1911), претерпевшей радикальные трансформации политического, социального и культурного характера, которые сотря-
