CC BY
16
2014.04.012. ЯДОВА М.А. ПРОБЛЕМЫ МОРАЛИ В СОВРЕМЕННОЙ ИССЛЕДОВАТЕЛЬСКОЙ ПРАКТИКЕ: РОССИЙСКИЙ И ЗАРУБЕЖНЫЙ ОПЫТ. (Аналитический обзор)1.
Ключевые слова: социология и психология морали; социобио-логические исследования морали; альтруизм; просоциальное поведение; аномия.
Под моралью в социальных науках обычно понимают систему норм, оценок и правил, регулирующих человеческое поведение с целью согласования интересов личности и общества. Моральная проблематика, относясь к области междисциплинарных исследований, изучается не только в рамках социогуманитарных дисциплин, но и привлекает внимание представителей естественных наук. Мультидисциплинарный анализ в данном случае имеет ряд преимуществ: благодаря ему высвечиваются разные стороны изучаемого явления, происходит «инвентаризация» методов и подходов, обычные исследовательские процедуры сменяются или дополняются новыми, а уже имеющиеся данные обогащаются оригинальной информацией. В данном обзоре мы на примере анализа публикаций отечественных и зарубежных авторов - социологов, психологов, социальных биологов - попытались показать, чем «живет и дышит» мир современных исследований морали. Поскольку тематический репертуар англоязычных статей выглядит разнообразнее, начнем с рассмотрения работ, вышедших в зарубежных журналах.
На наш взгляд, особого внимания заслуживает совместная работа российских психологов К.Р. Арутюновой, Ю.И. Александрова, В.В. Знакова (все - из Института психологии РАН, г. Москва, Россия) и американского социобиолога (Гарвардский университет) Марка Хаузера, результаты которой недавно были опубликованы в Journal of cognition and culture [8]. Исходной гипотезой исследования послужило предположение о том, что человеческая мораль основана на врожденных нравственных правилах, видоизменяемых и дополняемых культурными нормами. Достоинством этой гипотезы
1 Аналитический обзор подготовлен в рамках исследовательского проекта «Интеграция социобиологических и социологических методов в исследовании эволюционных оснований морали и альтруизма (в приложении к российским сообществам)», осуществляемого при поддержке Российского фонда фундаментальных исследований (проект № 14-06-00381 а).
является ее высокая верифицируемость. Подобную проверку легко осуществить, например, с помощью кросскультурных исследований, выявляющих для каждой нации общие и специфические черты. Авторы работы, применив известный кросскультурный тест на нравственную оценку (the moral sense test), сконцентрировались на теме отношения жителей России и стран Запада к такой этической категории, как «зло». В социально-психологических исследованиях, проведенных ранее, было обнаружено, что люди обычно оценивают: 1) совершенное зло хуже, чем пассивное попустительство; 2) намеренное зло хуже, чем побочный эффект от него; 3) непосредственно совершенное зло хуже, чем опосредованное.
Участниками опроса с российской стороны стали 303 человека, из которых 74% - женщины; средний возраст опрошенных составил 27 лет. Англоязычные респонденты (N=332) оказались выходцами их трех стран - США, Канады и Великобритании. Средний возраст в этой подвыборке немного выше - 37 лет; 58% респондентов - мужчины.
Участникам предлагался набор из 32 сценариев, описывающих экстремальную нравственную ситуацию: ценой жизни одного человека можно было бы спасти пятерых; причем гибель человека могла произойти либо в результате действия главного героя, либо вследствие его бездействия. Респондентам нужно было решить возникшую дилемму, оценив поступок главного героя по 7-балльной шкале - от «недопустимо» («forbidden», 1 балл), «допустимо» («permissible», 4 балла) до «необходимо» («obligatory», 7 баллов). Приведем в качестве примера одну из предлагавшихся нравственных дилемм.
Управляя своей моторной лодкой, Слава замечает пятерых пловцов, тонущих вдалеке. Если Слава не поплывет к ним с максимальной скоростью, он не успеет вовремя, и все пятеро погибнут. Чтобы плыть с максимальной скоростью, Слава должен облегчить лодку. Единственный способ уменьшить груз - столкнуть своими руками с лодки пассажира так, чтобы он упал за корму. Пассажир не умеет плавать, он утонет. Если Слава столкнет пассажира, то этот один пассажир погибнет, но пятерых тонущих пловцов удастся спасти. Если Слава не столкнет пассажира, тот останется в живых, но утонут пять пловцов. Слава решает столкнуть пассажира. Столкнуть пассажира - это: [8, с. 282-283].
Результаты исследования продемонстрировали, что оценки российских респондентов в целом соответствовали изложенным выше трем постулатам о допустимости зла. Однако у россиян выявились и свои отличительные характеристики. Во-первых, они избегали крайних вариантов оценочных суждений и, как правило, выбирали средний - «допускающий» действие - вариант. Во-вторых, они, если и выносили категоричные суждения, то скорее «запрещающего» характера, чем «требующего». Помимо этого, в отличие от англоязычной группы, русскоязычные респонденты иногда предпочитали опасному попустительскому бездействию действие, явно наносящее вред. По мнению авторов статьи, обнаруженные черты дают хорошее представление об особенностях российской национальной культуры: осторожность в суждениях, внутреннее принятие ограничений и запретов, тяготение к коллективистской морали, признание примата общественного над личным.
В основе исследования других, уже германских, ученых Ольги Ставровой и Паскаля Зигерса (Университет г. Кёльна, Германия) лежит вопрос о том, как вера в Бога влияет на нравственное поведение человека [9]. Авторы статьи справедливо замечают, что все мировые религии содержат этические принципы, которые предписывают просоциальное и альтруистическое поведение. Примерами могут служить христианская притча о милосердном самаритянине, конфуцианское учение о «благородном муже» и данное в Коране определение добродетельного человека, делящегося своим богатством с нуждающимися.
Надо сказать, что проблема соотношения декларируемых ценностей и реальных поступков верующих волнует специалистов давно. Существует множество исследований, направленных на поиск связи между личной религиозностью и следованием нормам просоциального поведения (помощь незнакомцам, участие в благотворительности и волонтерских инициативах). Одни авторы, не отрицая влияния религиозности на просоциальное поведение, считают его незначительным1. Другие, отказывая верующим в подлинной нравственности, полагают, что помощь с их стороны вы-
1 См., например: Preston J.L., Ritter R.S., Hernandez J.I. Principles of religious prosociality: A review and reformulation // Social a. personality psychology compass. -Oxford, 2010. - Vol. 4, N 8. - P. 574-590; Saroglou V. Is religion not prosocial at all? Comment on Galen // Psychological bull. - Wash., 2012. - Vol. 138, N 5. - P. 907-912.
звана не столько заботой о других, сколько почти механическим стремлением к соблюдению заповедей и следованию социально одобряемым нормам поведения1.
Одна из первых и самых известных концептуализаций понятия «религиозность» была предпринята американскими психологами Г. Олпортом и Д. Россом2. Они предположили, что существуют две довольно различающиеся между собой религиозные ориентации - внешняя и внутренняя. Первая подразумевает исключительно потребительское отношение к религии как к средству удовлетворения личных потребностей (поиск комфорта и одобрения окружающих), внутренней же религиозности свойственна искренняя вера, становящаяся смыслом жизни. Поэтому прежде чем искать связь между религиозностью человека и его поступками, необходимо оценить специфику и глубину его веры. Кстати, по результатам исследования, выполненного Дж. Хиннингсгаардом и Р. Арнау, именно внутренняя религиозная ориентация в отличие от внешней положительно коррелирует с такими позитивными просоциальны-ми установками, как уступчивость и добросовестность3.
Проведенный Ставровой и Зигерсом анализ социологических данных о населении более чем 70 стран мира показал, что в государствах, где вера является свободным выбором индивида, верующие более склонны к внутренней религиозной ориентации, а также по сравнению с неверующими демонстрируют большую готовность к участию в благотворительности; кроме того, они в большей степени не одобряют ложь в собственных интересах и не склонны к мошенничеству. В то же время в странах с повышенным уровнем -зачастую навязанной - религиозности внутренняя религиозная ориентация не является ведущим мотивом для верящих в Бога, а
1 Galen L.W. Does religious belief promote prosociality? A critical examination // Psychological bull. - Wash., 2012. - Vol. 138, N 5. - P. 876-906; Religious prosocial motivation: Is it altruistic or egoistic? / Batson C.D., Oleson K.C., Weeks J.L., Healy S.P., Reeves P.J., Jennings P., Brown T. // J. of personality a. social psychology. -Wash., 1989. - Vol. 57, N 5. - P. 873-884.
Allport G.W., Ross J.M. Personal religious orientation and prejudice // J. of personality a. social psychology. - Wash., 1967. - Vol. 5, N 4. - P. 432-443.
3
Henningsgaard J.M., Arnau R.C. Relationships between religiosity, spirituality and personality: A multivariate analysis // Personality a. individual differences. - N.Y., 2008. - Vol. 45, N 8. - P. 703-708.
позиционирующие себя верующими жители «религиозных» стран по поведенческим установкам не слишком отличаются от своих нерелигиозных соотечественников.
Представляется актуальным обратиться к той части исследования, которая касается классификации стран мира по уровню религиозности. Так, многомерный анализ данных Международной программы социальных исследований - 2008 (International social survey program, ISSP)1, осуществляющейся в 38 странах (46 481 респондент), показал, что Россия относится к обществам со средним уровнем религиозности; на постсоветском пространстве ее по этому показателю опережают Грузия, Украина, Азербайджан и Армения. Среди остальных мировых держав наиболее религиозными являются Иран, Ирак, Индонезия, Малайзия, а наименее - Франция, Англия, Нидерланды и страны Северной Европы [9, см. табл. на с. 319-320]. Данные, полученные немецкими коллегами, дают повод для размышлений и российским специалистам, занимающимся религиозной проблематикой. Например, не кажется фантастическим предположение о том, что наблюдающееся в последние годы усиление роли РПЦ в российском социуме может привести к неожиданным негативным эффектам: деятельная «живая вера» отдельных людей будет отодвинута внешним всероссийским «воцер-ковлением».
Среди исследований проблем морали все большее значение начинают занимать работы, использующие данные общественных и биологических наук одновременно. Несомненным преимуществом социобиологии является то, что она дает возможность по-новому, через призму достижений биологов, эволюционистов, генетиков, взглянуть на вопросы, которые до сих пор были в ведении исключительно гуманитариев и обществоведов.
В связи с этим представляется крайне интересным исследование американских психологов Марка Брандта и Джеффри Уэте-релла (Университет Де Поля, г. Чикаго, США), раскрывающее особенности влияния так называемого коэффициента наследуемости (англ. heritability coefficient) на моральные оценки личности [6]. Напомним, что под коэффициентом наследуемости в биологии понимают количественную оценку величины вариации некоторого
1 International social survey program. - Mode of access: http://www.issp.org/
признака, обусловленную наследственными факторами1. Авторы в числе прочих тестовых методик использовали опросник Айзенка с рассчитанными для него коэффициентами наследуемости2.
В опросе приняли участие 77 мужчин и 120 женщин. Большую часть опрошенных составили представители европейской расы (59,6%) и латиноамериканцы (20,7%). Респондентам предлагался список из двадцати моральных суждений, рядом с каждым из которых было необходимо отметить степень своего согласия по 7-балльной шкале (от «категорически не согласен» до «совершенно согласен»). Помимо этого, участников спрашивали о том, насколько данные принципы отвечают их нравственной системе ценностей, важны ли они для них, пересекаются ли с их религиозными убеждениями и т.п. Многомерный анализ полученных данных четко показал положительную связь между наследуемыми признаками и выбором определенных моральных суждений. Примечательно, что более раннее исследование схожей тематики, выполненное Л. Ивсом совместно с коллегами3, обнаружило, что одни моральные убеждения преимущественно обусловлены социальными факторами, а другие - генетическими. Например, отношение к смертной казни в большей степени зависит от наследственности, тогда как осуждение или одобрение добрачного сожительства детерминируется воспитанием. Хотя, естественно, задействованная в процессе социализации личности система из множества движущих сил, условий, факторов слишком сложна, чтобы можно было говорить о генах, допустим, поддержки или неприятия смертной казни. Таким образом, исследование Брандта и Уэтерелла убедительно показывает, что в какой-то мере наследственные факторы являются уникальным предиктором поведенческих реакций людей.
Социобиологическую тему продолжает коллективная работа Герберта Гинтиса (Институт Санта-Фе, США; Центральный европейский университет, г. Будапешт, Венгрия), Джозефа Хенрика (Университет Британской Колумбии, г. Ванкувер, Канада), Сэмю-
1 Подробнее см., например, определение в электронном Психологическом словаре: Mode of access: http://www.anypsy.ru/glossary/koeffitsient-nasleduemosti. -
Прим. авт.
2
Eysenck H.J. The psychology of politics. - N.Y.: Chapman & Hall, 1954.
3
Eaves L.J., Eysenck H.J., Martin N.G. Genes, culture and personality: An empirical approach. - L.; San Diego (CA): Academic press, 1989.
эля Боулза (Институт Санта-Фе, США), Роберта Бойда (Университет Калифорнии, г. Лос-Анджелес, США) и Эрнста Фера (Университет Цюриха, Швейцария), опубликованная в журнале Social justice research [10]. Анализируя социологические опросы в США об отношении к существующей системе социальной защиты, авторы обнаружили значительное рассогласование между общественной и индивидуальной моралью. Большинство американцев, в том числе живущих «на пособие», недовольно программой соцобеспе-чения в стране. На их взгляд, помощь малоимущим только развращает последних и толкает их на обман государства, поддержка матерей-одиночек наносит вред семейным ценностям, вынуждая пары не регистрировать отношения; в таких условиях у бедных отсутствует стимул устроиться на работу и перестать зависеть от государства.
Пытаясь найти объяснение нежеланию современных американцев «спонсировать» нуждающихся, авторы статьи обращаются к одной из теорий происхождения альтруизма. По их словам, человеческая мораль является продуктом генно-культурной коэволюции и, следовательно, имеет длительную эволюционную историю. Гин-тис с коллегами опираются на идею Дж. Прайса о том, что моральное поведение является наследием эволюционного прошлого, когда просоциальные действия имели преимущество перед эгоистичны-ми1. Например, храбрость и щедрость способствовали созданию положительной репутации индивида и реализации его интересов, а эгоизм, принося лишь сиюминутную выгоду, в дальнейшем наказывался. Поэтому альтруизм по сути представляет собой замаскированный эгоизм. Прайс считал, что альтруист, сам не осознавая этого, стремится помогать и передавать свои гены лишь генетически близким людям. Стремление помочь оценивается с позиции принципа взаимности: «Чем больше отдаешь, тем больше получаешь»; причем этот принцип работает и в обратную сторону: особь, вредящая или игнорирующая других, скорее всего рано или поздно понесет «вразумляющее» наказание.
Статья Ричарда Багоцци (Мичиганский университет, г. Энн-Эрбор, США), Лесли Секерки (Менло-колледж, г. Атертон, США), Ванессы Хилл (Университет Луизианы, г. Лафайет, США) и Фран-
1 Price M.E. The resurrection of group selection as a theory of human cooperation // Social justice research. - N.Y.; Dordrecht, 2008. - Vol. 21, N 2. - P. 228-240.
сиски Сегеры (Португальский католический университет, г. Лиссабон), опубликованная в Journal of applied behavioral science, посвящена актуальной для современного общества проблеме столкновения корпоративной этики с общечеловеческими нормами гуманности [11]. В качестве примера авторы указывают на историю с отставным генералом американской армии Антонио Тагубой, не побоявшимся разоблачить высшее военное командовании США в издевательствах над заключенными иракской тюрьмы Абу-Грейб.
Исследователи попытались выяснить, как повели бы себя обычные американские военнослужащие в ситуации подобного нравственного выбора. Участвующих в опросе 289 военных спрашивали об их готовности выдать начальству своего друга, который убил мирного местного жителя, оказавшегося в зоне боевых действий. Большинство респондентов (82%) - мужчины; 22% опрошенных имеют офицерское звание. Участникам исследования гарантировалась полная анонимность.
В общей сложности 253 респондента выразили готовность сообщить об инциденте, в то время как 36 выказали намерение скрыть факт убийства. Ученых заинтересовало, от чего зависело решение рассказать правду. Результаты исследования показали, что респондентами, сделавшими подобный выбор, двигали прежде всего желание справедливости, сострадание к жертве и невысокая потребность в одобрении со стороны окружающих, а также наличие четких личных принципов, нарушение которых могло бы, на их взгляд, привести к потере самоуважения.
Последняя рассматриваемая нами англоязычная статья затрагивает малоизученную на сегодня тему переживания моральных эмоций в виртуальной реальности. Предметом интереса Кэтлин Гэбриелс (Брюссельский свободный университет, г. Брюссель, Бельгия), Каролин Пулс (Антверпенский университет, г. Антверпен, Бельгия) и Йохана Бракмана (Гентский университет, г. Гент, Бельгия) стал трехмерный виртуальный мир известной на Западе онлайн-игры Second Life (SL) [7]. SL, обладающая элементами социальной сети, дает ее участникам возможность прожить увлекательную вторую жизнь в виртуальном пространстве, выбрав для себя подходящие внешность, род занятий, место жительства и пр.
Исследователи предположили, что моральные эмоции, испытываемые в игре, схожи с теми, которые люди переживают в ре-
альности. Для участия в эксперименте были отобраны две группы респондентов. Одна группа состояла из постоянных «жителей» игры (N=158), во вторую вошли принимающие участие в игре время от времени (N=172). Респондентам предлагалось представить свои ощущения от сообщения об измене любимого человека в случае, если: а) это происходит в реальной жизни; б) это происходит в пространстве Second Life. Участники должны были отметить переживаемые ими чувства (печаль, разочарование, унижение, ревность, гнев, отвращение, ненависть, месть и т.п.) и оценить их силу. Выяснилось, что для активных игроманов негативные эмоции, переживаемые ими в виртуальности, оказались столь же сильными, что и в реальной жизни. Непостоянные же участники игры, разделяя игровую и реальную действительности, проблемы «в виртуале» переживали гораздо легче. Результаты настоящего исследования наглядно демонстрируют, что негатив, с которым современный человек сталкивается в Интернете, так же разрушителен по своим силе и последствиям, как и «живые» отрицательные эмоции. Перефразируя известные строки, наверное, справедливым будет сказать, что и виртуальным словом можно убить.
Что касается отечественных исследований морали, то их авторов, как правило, объединяет алармизм в оценках духовно-нравственной атмосферы российского общества. Большинство социологов и психологов морали убеждены в том, что Россия начиная с 90-х годов прошлого века находится в состоянии социальной аномии, характеризующейся распадом системы нравственных норм и отсутствием четкой моральной регуляции поведения.
Психологи А.Л. Журавлев и А.В. Юревич (Институт психологии РАН, г. Москва, Россия), доказывая наличие в России нравственной анархии, приводят неутешительные статистические данные: «Наша страна занимает 1-е место в Европе и СНГ по количеству убийств на 100 000 жителей, 2-е место по количеству беспризорников, 1-е место среди стран с развитой и переходной экономикой по индексу Джини, выражающему неравномерность распределения доходов в обществе, 146-ю позицию из 180 возможных по индексу коррупции и т.п. <...> В современной России ежегодно 2 тыс. детей становятся жертвами убийств и получают тяжкие телесные повреждения; от жестокости родителей страдают 2 млн детей, а 50 тыс. - убегают из дома; пропадают 25 тыс. несо-
вершеннолетних; 5 тыс. женщин гибнут от побоев мужей; насилие над женами, престарелыми родителями и детьми фиксируется в каждой четвертой семье; 12% подростков употребляют наркотики; более 20% детской порнографии, распространяемой по всему миру, снимается в нашей стране; около 40 тыс. детей школьного возраста вообще не посещают школу; детское и подростковое "социальное дно" охватывает не менее 4 млн человек; темпы роста детской преступности в 15 раз опережают темпы увеличения общей преступности...» [2, с. 5-6]. Уже можно говорить, убеждены авторы, о формирующихся в стране целых «консорциумах зла» [2, с. 7], объединяющих не только отдельных нарушителей моральных норм, но и тех, кого можно назвать идеологами зла; последние, как правило, широко пропагандируют свои взгляды в Интернете. Сформировалось целое поколение - прежде всего речь идет о «детях 90-х -2000-х», - предпочитающее оценивать поступки окружающих не с позиции нравственности, а согласно критериям «выгодно-не выгодно», «круто - не круто» и т.п. Так, по результатам исследования Е.Ю. Стрижова, до 90% молодых россиян не видят ничего предосудительного в «зарабатывании денег» мошенническими способами1. Довольно симптоматична, по словам Журавлева и Юревича, характерная для России специфика избирательных кампаний по выдвижению кандидатов на высокие государственные посты. Обычно в рамках предвыборной агитации моральному облику баллотирующихся уделяется минимальное внимание, поскольку считается, что профессиональные навыки политика никак не связаны с его нравственными качествами. Только стоит ли впоследствии удивляться тому, что безнравственный политик не желает служить общественным интересам? Этот вопрос, наверное, из числа риторических.
В другой статье, написанной А. В. Юревичем (Институт психологии РАН, г. Москва, Россия) совместно с М.А. Юревичем (МГУ им. М.В. Ломоносова, г. Москва, Россия), анализируются не менее удручающие результаты экспертного опроса, проведенного Институтом психологии РАН с целью выявить динамику психологического состояния российского общества [5]. Экспертам было
1 Стрижов Е.Ю. Нравственно-правовая надежность личности: Социально-психологические аспекты. - Тамбов: Изд. дом ТГУ им. Г.Р. Державина, 2009.
предложено оценить его психологическое состояние в 1981, 1991 (до распада СССР), 2001 и 2011 гг. Оценка производилась по 70 параметрам, 35 из которых выражали позитивные и 35 - негативные характеристики общества, отобранные в результате предварительных консультаций с экспертами. В исследовании приняли участие 124 психолога, живущих в различных регионах РФ. Каждый параметр оценивался по 10-балльной шкале, от степени наименьшей выраженности «1» до уровня максимальной выраженности «10».
В итоге, согласно оценкам экспертов, по сравнению с 1981 г. в российском обществе более чем в два раза выросли показатели агрессивности, алчности, жестокости, враждебности, насилия, эгоизма, наглости, меркантильности и, наоборот, катастрофически снизились уровни доброты, альтруизма, порядочности, интеллигентности, честности, взаимопомощи, доверия [5, см. табл. на с. 26-28]. Принято считать, что нравственный распад является порождением «лихих 90-х», а в последнее десятилетие психологический климат нашего общества значительно улучшился. Однако самоощущения россиян в этой сфере, судя по приведенным данным, далеки от оптимизма. По сравнению с 2001 г., спустя десять лет, уровень мафиозности не только не снизился, но даже немного вырос (7,84 У8 8,00), также увеличились показатели ксенофобии (6,35 У8 7,32), лжи (6,32 У8 7,19), эгоизма (7,23 У8 8,03), а уровни психологической безопасности (3,61 У8 2,61), отзывчивости (3,90 У8 3,03), свободы (4,97 У8 4,00), альтруизма (3,32 У8 2,61), напротив, уменьшились [там же]. Примечательно, что, по мнению экспертов, для российского общественного сознания стали характерны апатия (ср.: 1981 г. - 6,13; 1991 г. - 3,23; 2001 г. - 5,35; 2011 г. - 7,10) и потеря оптимизма (1981 г. - 5,27; 1991 г. - 6,9; 2001 г. - 4,52; 2011 г. -3,16) [там же]. Впрочем, к попытке объяснения этого феномена мы еще вернемся.
Подводя итоги, авторы статьи подчеркивают, что сложившаяся в России психологически нездоровая атмосфера препятствует ее инновационному развитию, так как прогресс требует преобладания в стране «созидательных, а не агрессивно-стяжательных установок» [5, с. 40].
Схожие тенденции отмечают и авторы работы о базовых ценностях россиян в европейском контексте - социологи В.С. Ма-
гун и М.Г. Руднев (Институт социологии РАН, г. Москва, Россия) [3]. Вступление России в 2006-2007 гг. в число участников ESS («Европейского социального исследования»)1 позволило ученым проводить обоснованные сравнения между распространенными в нашем и европейском обществах базовыми ценностями и поведенческими аттитюдами. По словам Магуна и Руднева, по сравнению со среднестатистическим европейцем у современного россиянина крайне слабо выражены надличные ценности, связанные с заботой о благополучии других людей, с толерантным к ним отношением, а также с защитой окружающей среды, и, наоборот, крайне высока значимость противостоящих им эгоистических ценностей. Причем, пишут исследователи, максимальное выражение имеют не все индивидуалистические ценности, а только ценности самоутверждения, наиболее тесно связанные с конкурентной борьбой между людьми и потому наиболее явно противостоящие ценностям заботы о людях и природе. В то же время другие индивидуалистические ценности - например, ориентация на гедонизм и самостоятельность - выражены у россиян слабее, чем у большинства европейцев. По мнению Магуна и Руднева, рост индивидуализма в нашей стране был вызван распадом СССР и отказом постсоветского государства от своих социальных обязательств перед народом. Это породило сдвиг в моральных приоритетах: забота о благе окружающих была отнесена к несовременным коллективистским ценностям, в то время как актуальными стали считаться следование личному интересу и участие в конкурентной борьбе, зачастую с использованием любых средств.
Наверное, именно этим объясняется непопулярность в современной России практик оказания помощи незнакомым людям. Так, канадские журналисты путем включенного наблюдения в разных странах мира пытались выяснить, придерживают ли перед незнакомцем дверь в магазин идущие впереди, принято ли у продавцов благодарить за покупку, возвращают ли «случайно» забытый на остановке общественного транспорта зонтик. Обнаружилось, что четверо из пяти жителей Нью-Йорка обычно следуют правилам предупредительного поведения, не слишком отстают от них жите-
1 European social survey. - Mode of access: http://www.europeansocialsurvey. org/; Европейское социальное исследование (в России). - Режим доступа: http:// www.ess-ru.ru/
ли Цюриха и Торонто; живущие в Берлине, Загребе и Сан-Паулу уступали им, а москвичи заняли одно из последних мест [цит. по: 4, с. 138].
Однако обратимся к похожему исследованию, предпринятому уже группой отечественных социологов (В.А. Ядов, И.В. Щербакова и др.) [4]. В фокусе внимания сотрудников Института социологии РАН при содействии исследователей Санкт-Петербургского филиала ГУ-ВШЭ, Института социологии Венгерской академии наук и Нижегородского государственного университета оказались особенности поведения пассажиров в метро: известно, что придержать дверь перед идущим следом является правилом хорошего тона. Видеонаблюдение действий пассажиров велось на входе и выходе из метро в тех местах, где установлены двери. Были выбраны города, имеющие метрополитен: Москва, Санкт-Петербург, Нижний Новгород и Будапешт. Дополнительно были проведены 16 интервью с молодыми петербуржцами и 26 интервью с москвичами разного возраста. Беседы проводились на выходе из метро в спокойное дневное время.
Выяснилось, что наибольшее количество придерживающих дверь - в Будапеште (80-83% в зависимости от пассажиропотока), из российских городов наиболее близки к этим показателям Петербург (60-70%) и Нижний Новгород (порядка 70%), тогда как в Москве к числу «вежливых» можно отнести лишь около половины пассажиров (от 43 до 56%) [4, с. 141, 146]. Результаты московского обследования авторы объясняют крайне напряженной обстановкой в столичном метро, особенно в «часы пик». Многие интервьюируемые сравнивали «поездку в час пик с борьбой за выживание, где пассажиры - это прежде всего конкуренты за место в вагоне, а потом уже женщины и мужчины, молодые и пожилые, студенты и служащие» [4, с. 146]. Любопытны мотивы опрошенных относительно их поведения в метро. Одни считают, что человек должен придержать дверь идущему следом в любой ситуации вне зависимости от каких-либо нюансов вроде возраста, пола другого пассажира и т. п. Другие, напротив, убеждены, что придерживать дверь необходимо с учетом ситуации: например, необходимо помочь пожилому человеку или беременной женщине; хотя бывают обстоятельства, когда «хлопанье дверью» оправданно - в случае спешки или дурного настроения. Первый тип мотивации характерен для
людей старшего и пожилого возраста, а «ситуативные» действия, как правило, кажутся рациональными молодежи.
Попытка всестороннего анализа и объяснения нравственного «нездоровья» российского общества содержится в недавней статье директора Левада-центра Л. Д. Гудкова о развитии морали в посттоталитарном социуме [1]. По мнению Гудкова, мораль в российском обществе давно находится на позиции падчерицы: во времена Российской империи говорить о моральном общественном сознании было сложно, так как система нравственных представлений бессмысленна без свободы выбора личности, в период же советской и постсоветской власти многие этические понятия подверглись значительной девальвации. В этих условиях роль морального авторитета могла бы взять на себя Русская православная церковь, но она, как считает автор, «не имеет опыта интеллектуального диалога с обществом» и поэтому «вынуждена обращаться за помощью к государству» [1, с. 125].
Как бы то ни было, согласно социологическому опросу Левада-центра, проведенному в октябре 2013 г., кризис морали, культуры и упадок общественных нравов считает самыми острыми проблемами нашего общества почти треть опрошенных россиян [1, с. 125]. По мнению 63% респондентов, уровень морали и культуры в России с начала века снизился, и только 12% говорят об улучшении в этой сфере (сентябрь 2011 г.) [там же]. Причину нравственной аномии российского социума Гудков видит в моральном разложении представителей властных структур РФ. Деморализация власти, убежден он, неизменно ведет к деморализации и глубокому нравственному пессимизму народа1. В доказательство верности своей гипотезы автор статьи приводит данные социологических опросов, свидетельствующие о глубоком неуважении россиянами тех, кто призван ими управлять. Так, 60% опрошенных полагают, что «люди, которых мы выбираем в органы власти, быстро забывают о наших заботах, не учитывают в своей работе интересы народа», 26% считают, что «руководство - это особая группа людей, элита, которая живет только своими интересами; до нас им нет дела», и только 8% солидаризировались с мнением о том, что у рос-
1 Не этим ли фактом объясняются зафиксированные в описанном выше исследовании Института психологии РАН рост апатии и снижение уровня оптимизма среди российского населения? - Прим. авт.
сийских органов власти «те же интересы, что и у простых людей» (данные опроса в декабре 2007 г.) [там же, см. табл. 6 на с. 142]. Как правило, именно политики, депутаты (ср.: их не уважают 35% респондентов, а уважают - 3%), чиновники (28% У8 3%), полицейские (29% У8 8%) оказываются в числе представителей самых неуважаемых профессий [там же, с. 159]. При сопоставлении позитивных и негативных оценок, даваемых участниками опросов российской власти, привлекает внимание их количественное несоответствие: отрицательных отзывов вдвое больше [там же, см. табл. 30 на с. 156]. Более трети респондентов (37%) убеждены, что чиновники лгут почти всегда, в их честность верят лишь 16%; в то же время, оценивая тех, кто окружает нас в повседневной жизни, считают их преимущественно честными 28% участников опроса, а лживыми - 20% (август 2013 г.) [там же, см. табл. 23 на с. 152]. Таким образом, в общественном сознании ложь власть имущих уже не вызывает возмущения или шока, а воспринимается как нечто производное от их профессии.
Подводя итоги, стоит отметить тематическое разнообразие, присущее зарубежным работам, и те быстроту и открытость, с которыми их авторы реагируют на происходящие в мире изменения. Российским исследованиям, на наш взгляд, недостает подобной оперативности. В то же время вызывает уважение активная гражданская позиция отечественных обществоведов и их стремление найти ответы на острые социальные вопросы. Настоящий обзор далек от претензий на полноту, но, полагаем, может дать общее представление об основных направлениях российских и западных исследований, посвященных вопросам морали.
Список литературы
1. Гудков Л. Человек в неморальном пространстве: К социологии морали в посттоталитарном обществе // Вестник общественного мнения. - М., 2013. -№ 3-4. - С. 118-179.
2. Журавлев А.Л., Юревич А.В. Нравственные проблемы современной России (Вместо введения) // Нравственность современного российского общества: Психологический анализ / Отв. ред. А.Л. Журавлев, А.В. Юревич. - М.: ИП РАН, 2012. - С. 5-17.
3. Магун В.С., Руднев М.Г. Базовые ценности россиян в европейском контексте // Общественные науки и современность. - М., 2010. - № 3. - С. 5-22.
4. Щербакова И.В., Ядов В.А. Культура предупредительного поведения в большом городе: Опыт видеонаблюдения пассажиров у дверей метро Будапешта, Москвы, Нижнего Новгорода и Санкт-Петербурга // Социологический журнал. -М., 2007. - № 4. - С. 138-148.
5. Юревич А.В., Юревич М.А. Динамика психологического состояния российского общества: Экспертная оценка // Нравственность современного российского общества: Психологический анализ / Отв. ред. А.Л. Журавлев, А.В. Юревич. - М.: ИП РАН, 2012. - С. 21-41.
6. Brandt M.J., Wetherell G.A. What attitudes are moral attitudes? The case of attitude heritability // Social psychological a. personality science. - Thousand Oaks (CA), 2012. - Vol. 3, N 2. - P. 172-179.
7. Gabriels K., Poels K., Braeckman J. Morality and involvement in social virtual worlds: The intensity of moral emotions in response to virtual versus real life cheating // New media a. society. - Thousand Oaks (CA), 2014. - Vol. 16, N 3. -P. 451-469.
8. Moral judgments in Russian culture: Universality and cultural specificity / Arutyunova K.R., Alexandrov Yu.I., Znakov V.V., Hauser M.D. // J. of cognition and culture. - Leiden, 2013. - Vol. 13, N 3-4. - P. 255-285.
9. Stavrova O., Siegers P. Religious prosociality and morality across cultures: How social enforcement of religion shapes the effects of personal religiosity on prosocial and moral attitudes and behaviors // Personality a. social psychology bull. -Thousand Oaks (CA), 2014. - Vol. 40, N 3. - P. 315-333.
10. Strong reciprocity and the roots of human morality / Gintis H., Henrich J., Bowles S., Boyd R., Fehr E. // Social justice research. - N.Y.; Dordrecht, 2008. -Vol. 21, N 2. - P. 241-253.
11. The role of moral values in instigating morally responsible decisions / Bagozzi R.P, Sekerka L.E., Hill V., Seguera F. // J. of applied behavioral science. - Thousand Oaks (CA), 2013. - Vol. 49, N 1. - P. 69-94.
