CC BY
41
CURRICULUM: СОЦИОЛОГИЧЕСКАЯ КЛАССИКА
2013.01.016. БУГЛЕ С. СОЛИДАРИЗМ. ГЛАВА 2: НАУЧНЫЕ ОСНОВАНИЯ. (Перевод с фр.)1.
BOUGLé C. Les bases scientifiques // Bouglé C. Le solidarisme. - P.: Giard, 1907. - Ch. 2. - P. 30-64.
1. «Банкротство науки» и солидаристская мораль
Преимущество, которое моральные доктрины наиболее охотно числят за собой в настоящее время, - это их научность. Войдите в построенное нами здание, и вы увидите, что мы использовали лишь испытанные материалы и инструменты; мы воздвигли его, ориентируясь на результаты и используя методы позитивных наук. Похоже, подобная гарантия отныне является необходимой, чтобы привлечь эмансипированные умы. Если мы хотим учредить действительно светскую мораль, достаточно ли привязать ее к принципам, установленным путем умозрительных построений? Попытаемся лучше дать ей в качестве опоры данные, полученные методом наблюдения. Давайте проследим за предложениями на эту тему, выдвигаемыми на конгрессах, где оформляются новые доктрины. Мы увидим, что все большее число людей требует не только того, чтобы в душу ребенка не допускалась никакая идея, не проверенная разумом; они заявляют, что единственной приемлемой моралью в сегодняшней государственной школе может быть «исключительно и строго научная» мораль, являющаяся независимой от
1 Перевод выполнен в рамках проекта «Социальная солидарность как условие общественных трансформаций: Теоретические основания, российская специфика, социобиологические и социально-психологические аспекты», поддержанного Российским фондом фундаментальных исследований (проект 11-06-00347 а).
какой бы то ни было религиозной или метафизической доктрины и нацеленная на регулирование человеческих отношений только «на основании данных науки».
Нет ничего более естественного, чем подобный феномен привлекательности: разве наличие корпуса наук, полностью эмансипированного и непрерывно расширяющегося на наших глазах, не является главным фактом современной цивилизации? «В XVIII в. говорили "разум", - отмечает Тэн, - в XIX говорят "наука": весь прогресс последних ста лет заключен в этой фразе»1. Естественно желание доверить руководство поведением той же дисциплине, каковая посредством истин, которыми она вымостила наш путь, сделала доступной духовную независимость одновременно с материальным могуществом. Не снабдит ли она нас и в области морали тем, чего не могла дать диалектика философов: чем-то позитивным, объективным и окончательным?
Впрочем, тому, кто захочет сделать мораль полностью светской, умозрительное построение покажется недостаточным не только из-за разнообразия и подвижности его систем; оно, возможно, покажется опасным из-за его связей с религиозными традициями. Опыт доказал, с какой легкостью прежние верования, меняя лишь форму и внешний вид, отвоевывают свое место внутри априорных доктрин: так, по мнению г-на Крессона, не объясняется ли «недуг философской мысли» пережитками католицизма или про-тестантизма2? Чтобы изгнать эти призраки, нет ничего лучше, чем свет позитивных фактов. Несомненно, именно поэтому многие наши политики, сохраняя верность в этом вопросе альянсу, провозглашенному в свое время Гамбеттой, видимо, считают, что одного только преобладания духа позитивизма достаточно, чтобы обеспечить полную независимость республиканскому духу; именно поэтому они будут остерегаться всего, что напоминает классический спиритуализм (вспомним г-на Комба и скандальную известность, которую имело у большинства публики неожиданное изложение им своих взглядов в качестве классического философа-спиритуалиста), и, напротив, будут всячески доверять всему, что имеет отношение к натурализму. Именно о выводах, сделанных на основа-
1 Taine H. Sa vie et sa correspondance. - P.: Hachette, 1905. - T. 3. - P. 297.
2
Cresson A. Le malaise de la pensée philosophique. - P.: Alcan, 1905.
нии естественных наук, думал г-н де Ланессан, именно на их мощь он уповал, когда на Конгрессе в Каене излагал преподавателям основные направления новой педагогики. Аналогичным образом, именно «на законы жизни» ссылался почтенный сенатор, когда утверждал, в ответ на скептицизм консерваторов, что возможно учредить чисто светскую мораль.
Очень легко объяснить тот факт, что те, кто пытается сформировать научную мораль, в наши дни чаще всего и, похоже, инстинктивно ищут вдохновения в сфере естественных наук. Не раз было замечено, что каждый тип науки поочередно служил универсальной моделью1. Всегда существует попытка навязать человеческому обществу понятия и методы, успех которых недавно поразил умы. Долгое время существовавшая одержимость моралистов поиском «закона Ньютона» применительно к общественной системе является наглядным тому примером. В XIX в. наилучшую перспективу предоставляли заманчивые достижения биологии: благодаря всем своим открытиям человечество утратит, наконец, право рассматривать себя «как империю в империи»; само изучение природы, без сомнения, подскажет нам объективные правила для управления обществом.
Не объясняет ли подобное умонастроение отчасти успех со-лидаризма? Не кажется ли он специально созданным, чтобы соответствовать этим запросам? Его первые приверженцы охотно заявляли о своем презрении к метафизике. «Абстрактная, пустая, стерилизующая, она не может служить основанием ни для чего», -утверждает г-н Папийо2. Г-н Буржуа выражал скромную надежду покончить с «пустыми понятиями» путем соединения двух сил, которые слишком долго оставались чуждыми друг другу: «научного метода и моральной идеи»3. Солидаризм также отказывается строить из воздуха. Он основывается на реальности. Он мыслит констатациями, разоблачая псевдодоговоры, на которых основана вся наша жизнь, дабы подвести нас к признанию значительности нашего долга и к тому, чтобы мы заново провозгласили «Деклара-
1 Michel H. L'idée de l'Etat. - P.: Hachette, 1896; Fouillée A. Les éléments
sociologiques de la moralité. - P.: Alcan, 1905.
2
Bourgeois L. Essai d'une philosophie de la solidarité. - P.: Alcan, 1907. -
P. 100.
3 Bourgeois L. Solidarité. - P.: Colin, 1896. - P. 16.
цию прав». «Никто не вправе утверждать, что может обойтись без людей»; «индивид в большей степени продукт, нежели производитель»; «сама душа является дочерью города»1. Придать реальность этим общим идеям, сделать их конкретными, живыми и действующими путем преумножения объективных доказательств нашей взаимозависимости - такова задача, которую поставил перед собой солидаризм. Выполняя ее и не полагаясь на какие бы то ни было метафизические пережитки, он впитывает ясные результаты общественной науки.
Более того, не увеличивает ли он во много раз ценность этих результатов, относя их к высшим законам жизни, которые доминируют с точки зрения эволюции и с которыми, как это нынче принято считать, общество также должно сообразовываться? Мы видели, что если солидаризм берет какие-либо законы, сформулированные политической экономией, он их иллюстрирует, подтверждает, обосновывает, опираясь на природу, с помощью законов, открытых биологической наукой. Все эти неожиданные связи и взаимные зависимости, обнаруженные биологической наукой либо между разными организмами, либо внутри одного организма, используются солидаризмом для того, чтобы дать нам ощутить ценность сотрудничества.
Именно поэтому г-н Буржуа для доказательства благотворного влияния разделения труда использует теории Мильна-Эдвардса, а чтобы показать, откуда солидаризм может получить максимум разъяснений, цитирует заявления г-на Перрье: «Установив, что в мире живого - если борьба есть залог прогресса, как это быстро усвоили те, кто мечтает о социальных потрясениях, - прогресс всегда осуществляется за счет объединения индивидуальных сил и их гармоничной координации, естественные науки представляют собой не только наивысшую, но и единственную философию, способную предоставить правительствам основания, необходимые для исследования и исцеления глубоких ран нашего времени»2. Г-н Буржуа добавляет: «Эти слова выдающегося современного натуралиста являются точным ответом на призыв, который со времен
1 Именно этими формулировками заканчивается книга г-на Изуле, на которую ссылается г-н Буржуа: Izoulet J. La cité moderne: Métaphysique de la sociologie. -P.: Alcan, 1894.
2 Bourgeois L. Solidarité. - P.: Colin, 1896. - P. 60.
Огюста Конта политики и философы адресовали естественным наукам, обращаясь к ним с просьбой о помощи в разрешении человеческой драмы»1.
С этой точки зрения, можно утверждать, что новая доктрина «родилась из биологии» с тем, чтобы «получить более широкое толкование благодаря социологии»2. Таким образом, она вернулась к спирали, ведущей от сознания к природе. Она больше не будет пытаться связывать человеческую мораль с проплывающими облаками, как спекулятивная философия, или привязывать ее к некоей далекой звезде, как это делала религия; она укоренит ее в самой сердцевине Земли.
* * *
Однако не является ли эта претензия парадоксальной? И вероятно ли, чтобы существовала возможность прямого превращения позитивных реалий, в частности реалий естественных, в правила, годные для человеческого общества?
Лидеры интеллектуальной оппозиции, те, кто возглавляет маленькую академическую фронду, не преминули подчеркнуть скандальные последствия, к которым придет эта почти официальная псевдонаука, если она будет последовательной в своем желании дать слово фактам.
Одновременно с «Этапом» г-на Бурже г-н Баррес в «Сценах и доктринах национализма»3 отмечал, что «солидарность» не подра-
1 Bourgeois L. Solidarité. - P.: Colin, 1896. - P. 60.
Bourgeois L. Essai d'une philosophie de la solidarité. - P.: Alcan, 1907. - P. 13.
3 Вот как выражает свою мысль г-н Баррес: «Слово "солидарность" испортили, вложив в него то, что в христианском словаре означает милосердие. Любые отношения между рабочим и хозяином есть солидарность. Эта солидарность не подразумевает никакой обязательной "гуманности", никакой "справедливости", так что, к примеру, крупному предпринимателю, который привез на стройки Панамы тысячи рабочих, она не подсказывает, что он должен заботиться о заболевшем землекопе; напротив, если тот умрет, освободив тем самым место в местной больнице, это принесет прибыль предпринимателю. Однако надо было выстроить какую-то мораль, и именно поэтому слово "солидарность" исказили, подсластив его» (Barrès M. Scènes et doctrines du nationalisme. - P.: Juven, 1902. - P. 15. - Note).
А г-н Бурже полагал заменить словами «человеческая солидарность» живую традицию порядка и любви, воплощенную в Церкви. Он не заметил, что это выражение зависимости одних существ от других имеет два значения: одно - бла-
зумевает никакой обязательной «гуманности», никакой «справедливости». Г-н Брюнетьер сконцентрировал и выстроил все замечания подобного порядка в упоминавшейся уже нами лекции; в ней он напоминает нам знаменитый пример, в шутку приводимый натуралистами: красный клевер нуждается в том, чтобы его часто посещали шершни; однако шершни пострадали от полевых крыс, а крысы - от кошек. Таким образом, существует солидарность между числом кошек и благополучием красного клевера. Но с чего вы взяли, что эта реальная солидарность, которая, между прочим, приговаривает существа к взаимоуничтожению, есть приглашение к братству? Напрасно вы будете нагромождать биосоциологические доказательства всеобщей взаимозависимости и относительности. И множества фактов будет недостаточно, чтобы извлечь из них хоть каплю любви, - «это нечто иного порядка». И ваше поражение здесь будет лишь еще одним подтверждением «банкротства науки». Этим примером г-н Брюнетьер напоминает нам, что главное, что он хотел бы сказать (и это часто забывают), - это не то, что наука не способна привести к тем или иным полезным применениям или даже плодотворным теориям, но что она не способна вывести применимые нормы, способные «регулировать» и одновременно «воссоединять» умы (здесь и далее курсив автора. - Пер). Если просвещение делает вас хозяевами положения в материальном мире, оно нисколько не сообщает вам внутреннего тепла, необходимого для общественной деятельности.
Для того чтобы определить долю истины в этой критике, надо было бы договориться о так называемой научной позиции. Хотим ли мы действительно заставить умолкнуть любые чувства, обращаясь исключительно к фактам? Низвести сознание до состояния чистой страницы, отдав его на произвол экспериментальному скальпелю? В таком случае идеал заключался бы в том, чтобы обнаружить под излишними наслоениями человеческой истории глубокие намерения природы; задачей было бы, по меньшей мере,
готворение, и это единственное, что он пожелал заметить. Но жестокость борьбы за существование разве не оправдывается той же формулой? Лев солидарен со своей жертвой, поскольку он не может жить без нее; только эта солидарность состоит в том, чтобы убить ее и сожрать (Bourget P. L'Étape. - P.: Plon, 1902. -P. 304).
имитировать, насколько это в наших силах, ее спонтанные проявления.
Самый веский аргумент против понятой подобным образом объективности - это то, что она не предоставляет никаких принципов для осуществления выбора. Слишком много путей открывается перед нами. Факты говорят на многих языках. Природа предлагает удручающее разнообразие примеров, некоторые из которых выглядят скандальными с точки зрения человеческого сознания. Не напоминал ли нам Стюарт Милль, что природа провинилась во всем, что ставят в упрек худшим уголовникам?1 Дарвинизм, по меньшей мере, доказывает, что какими бы многообразными и сложными ни были отношения между организмами, они не всегда являются братскими.
Разве в картине безжалостных примеров «солидарности», предоставленных нам Дарвином, эгоист не найдет тысячу оправданий своему поведению: quia nominor leo2! Попробуем поискать модель не в сфере отношений между различными организмами, а в отношениях отдельных элементов внутри одного организма. Даже здесь выводы будут двойственными, и можно извлечь такие следствия, которые удивили бы наших демократичных солидаристов. Порой знаменитую речь Менения Агриппы перед плебеями представляют как апологию солидаризма. Однако каков наиболее очевидный из ее уроков, если не тот, что члены одного общественного класса не правы в своем желании узурпировать функции другого? «Дерево, желающее целиком превратиться в цветок», тело, желающее целиком стать мозгом, - именно подобные «антифизические» попытки профессора политики, к которым обратился г-н Ш. Морра, ставят в упрек нашим демократическим обществам3. Как и оправдания эгоизма, примеры солидарности в природе подготавливают аргументы для апологетов аристократии.
И не думайте, что достаточно подняться от природы к обществу, от мира животных к миру людей для того, чтобы стать свидетелями того, как солидарность сама собой дает всегда полезные и всегда справедливые результаты. Мы отмечали, что солидаристы,
1 Mille J.S. Nature // Mille J.S. Three essays on religion. - L.: Holt, 1874. -
P. 3-68.
2 Потому что я зовусь львом (лат.) - Прим. пер.
3
Morras Ch. Enquête sur la monarchie. - P.: Nouvelle librairie nationale, 1900.
горя желанием дать почувствовать индивиду его долг перед обществом, охотнее подчеркивают положительные результаты сотрудничества, связанного с процессом цивилизации. Но несмотря на свой оптимизм, они вынуждены констатировать печальные последствия, касающиеся весьма многочисленных случаев. Разве примеры, приведенные г-ном Фонтеном на Конгрессе по социальному воспитанию1, с тем, чтобы продемонстрировать экономическую солидарность, не доказывают главным образом, насколько прогресс в области промышленных изобретений вызывает насильственные и мучительные изменения в привычках рабочего класса? Часто взаимозависимость проявляется одновременно в благе, с одной стороны, и в зле - с другой. Уверен ли кто-нибудь, что подобное распределение добра и зла как минимум соответствует справедливости? Разве богатство спекулянта, пользующегося той или иной прибавочной стоимостью общественного характера, пропорционально его заслугам? Разве рабочий, технические навыки которого стали ненужными из-за установки станка, лишается работы по своей вине? Нет недостатка в примерах, чтобы доказать, что одни и те же силы способствуют случайному возвышению одних и случайному же падению других2.
Надо ли, таким образом, желая быть объективными, испытывать уважение к этим последствиям общественного устройства или имитировать эти процессы естественного отбора?
Мы знаем, что солидаризм является чем-то, совершенно противоположным такому квиетизму. О законах солидарности упоминают лишь затем, чтобы заставить нас устыдиться собственной бездеятельности. Общественные долги подсчитывают с единственной целью произвести «великое исправление счетов». Речь идет об исправлении, или, лучше сказать, о предотвращении несправедливости. Поэтому звучит призыв к обществу осознать свой долг и, тем самым, свое право на вмешательство.
Должны ли мы отныне заключить, что в позиции солидариз-ма нет ничего научного? Здесь надо проводить различия, поскольку
1 Международный конгресс по социальному воспитанию (Congrès international de l'éducation sociale) состоялся 26-30 сентября 1900 г. в Париже. - Прим. пер.
Fontaine P. La solidarité dans les faits économiques // Congrès international de l'éducation sociale. - P.: Alcan, 1901. - Pt. 1: Rapports présentés. - P. 49-57.
наука способна занимать разные позиции. И если конформистское умонастроение, которое подсказывает нам позволять всему идти своим чередом или отображать окружающий мир, соответствует античному пониманию науки, то современное ее понимание достаточно логично приводит к реформистскому умонастроению, побуждающему нас к исправлению.
В целом древние были склонны видеть в естественных законах очевидную гармонию. Это была форма, которая воплощалась в материи, цель, которая упорядочивала материалы, спонтанное искусство, которое требовало восхищения и подражания. Когда религиозное восприятие закона заменило это эстетическое восприятие, причины, чтобы восхищаться или имитировать, не потеряли своей значимости - напротив. Имманентное искусство было заменено трансцендентным Провидением. Именно его волеизъявления следовало пытаться прочесть в книге природы. Кто знает, не скрывается ли даже сегодня во многих умах, исповедующих натурализм, эта глубинная основа теизма? В основе этого верования о том, что «естественные» законы политической экономии «столь же хороши, как и неизбежны», лежит другое верование - что они являются произведением Существа в той же мере могущественного, как и благотворного1.
Однако мы знаем, что сегодня обычно придерживаются более скромного взгляда на естественные законы, более, если можно так выразиться, приземленного. Их больше не рассматривают ни как откровения провиденциальной воли, ни даже как шедевры спонтанного искусства. Постоянные связи, обусловленные необходимостью, пары фактов: «наличие такого-то предшествующего явления вызывает такое-то следствие» - вот что дает нам наука. Обеспечивают ли подобные связи благо для живых существ? Под-
1 См. цитировавшееся выше эссе Стюарта Милля: Mille J.S. Nature // Mille J.S. Three essays on religion. - L.: Holt, 1874. - P. 3-68. Известны формулы Кенэ: «Физический закон есть упорядоченное течение всякого физического события естественного порядка, очевидно, самое благоприятное для человеческого рода. Эти законы образуют в целом то, что мы называем естественными законами. Будучи учреждены высшим Существом, они являются неизменными и наилучшими» (См.: Quesnay F. Observations sur le Droit naturel des hommes réunis en société // J. de l'agriculture, du commerce et des finances. - P., 1765. - T. 2, Pt. 1. - P. 30-31. -Прим. ред.).
чиняясь автоматическому отбору, который перебирает бесконечные варианты, их эволюция показывает нам изумительные случаи адаптации. Но сколько при этом остается случаев «дисгармонии»!1 Отсюда - возможность помочь жизни с помощью методических вмешательств, которые, вовремя приведя в действие тот или иной закон, совершенствуют результаты, полученные в результате несмелых приемов природы.
Если говорить, в частности, о человеке, то мы не будем изматывать себя в поисках намерений эволюции применительно к нему. Был ли человек предназначен именным указом царствовать над этим миром? Какая нам разница, если мы только констатируем, что, овладев методом, человек становится завоевателем, если с помощью удачных приспособлений он может все лучше и лучше заставлять соединяться силы, среди которых он находится. Именно подобный Прометеев дух воодушевляет наших современных ученых, и именно к нему могут причислить себя солидаристы.
* * *
Однако что подразумевает само это вмешательство? Предполагает ли оно только научное знание действительности? К этому знанию надо добавить желание, для удовлетворения которого эта действительность, если потребуется, должна быть преобразована. В большинстве случаев, когда наука воздействует на природу, желание не выражено, настолько оно ясное и кажется «естественным». Мы хотим здоровья, поэтому вмешивается медицина. Однако когда речь заходит о медицине, применяемой к обществу, разве идеал так же прост? Достаточно ли проконсультироваться у природы, чтобы определить условия общественного здоровья? Или надо будет принять во внимание новые элементы оценки?
Именно эти новые элементы будут все более явно выходить на поверхность солидаризма. Его приверженцы будут все более четко различать между «объективной» и «субъективной» солидарностью, между солидарностью «фатальной» и «основанной на согласии»: для них суть в том, чтобы помочь человечеству подняться от первых ко вторым. Разве это не означает их убежденности, что
1 Это выражение, употребленное Мечниковым в его «Этюдах о природе человека» (Metchnikoff E. Études sur la nature humaine. - P.: Masson, 1903. - Прим. ред).
последствия солидарности фактически должны быть откорректированы в соответствии с требованиями совести? Присутствие, возрастание этой самобытной силы - именно это отличает эволюцию общества от естественной эволюции и призывает нас к тому, чтобы обозначить новые направления. После того, как этот маяк зажжен, возникают возможность и необходимость двигаться более короткими и более мягкими путями. Наступает момент, когда порядок уже не может поддерживаться, если на него не дала согласия совокупная совесть1.
Таким образом, появляются невиданные доселе цели, позволяющие и обязывающие исправлять стихийные тенденции. Если перед лицом несправедливости экономического устройства нас призовут позволить природе действовать, мы ответим, говорит г-н Буржуа, что если природа, будучи бессознательной и не обладая справедливостью, накопила случайные долги и задолженности, «мы, преследующие иную цель, должны вмешаться, чтобы исправить эти результаты, мы должны заменить естественный факт несправедливости общественным фактом справедливости»2.
Надо, чтобы справедливость существовала: именно к подобному императиву призывает г-н Буржуа; эта заповедь диктует условия, необходимые для общественных равновесия и здоровья. Что же это означает, если не то, что он пытается усмотреть эти условия скорее в духе, чем в природе, и для того, чтобы побудить нас к действию, он рассчитывает скорее на побуждения определенных чувств, чем на давление объективных реалий?
Впрочем, за этим чувством справедливости легко различить и другие - те, что наиболее четко сформулировали моральные философы-антинатуралисты. Если необходимо, чтобы справедливость существовала, значит, за самого разного рода неравенствами - раз-
1 Г-н Буржуа следующим образом выражает эту мысль: «Когда речь идет о биологических организмах, природа действует сама: группы, скопления рождаются, развиваются и умирают в соответствии с непреложными законами; индивиды и виды намечаются, определяются, исчезают, и никто ничего не может здесь поделать, однако человеческие общества не являются простыми организмами. Если они подчиняются общим законам жизни, на их пути возникает новый элемент, особая сила, которую невозможно не принимать в расчет, - мысль, совесть, воля» (Bourgeois L. Essai d'une philosophie de la solidarité. - P.: Alcan, 1907. - P. 7).
Bourgeois L. Essai d'une philosophie de la solidarité. - P. 13.
личиями пола, возраста, расы, физической силы, интеллекта, воли -у всех членов человеческого общества есть нечто общее, идентичное - это свойство быть человеком, т.е. быть одновременно живым, мыслящим и обладающим совестью; именно это триединство, свойственное всем людям и не присущее, по крайней мере на Земле, никому, кроме человека, является общим качеством всех членов общества. Подобное общее качество обладает с точки зрения морали равной для всех ценностью: существование права, которое оно дает, может быть более или менее расширено в зависимости от степени индивидуальной эволюции каждого из членов общества; но само право, рожденное из общего для всех свойства - совести, -является единственной его основой и подлежит равному признанию и уважению. Кто не узнает в этих словах язык «персоналист-ской» традиции?
Впрочем, подчеркивая истинную цену человеческой личности, не оказываются ли солидаристы вынуждены позаимствовать оценочные суждения спиритуализма? В солидаристской литературе можно без труда найти восприятие духовной жизни как выдающегося благородства. Ребенку можно привить любовь к общественной жизни главным образом благодаря тому, что она делает возможной эту духовную жизнь, утверждает г-н Пайо1. В той же главе, где он претендует на то, чтобы выстроить мораль на фактических истинах как ее незыблемой основе, он опирается на постулат, что для индивида прекрасно способствовать подъему сознательности в мире. Воспитывая своего ученика на фактах, он показывает ему, к чему приведет его выбор: выберешь ли ты братский союз с самыми благородными и чистыми? Согласишься ли ты на общество варваров и дикарей?2 Однако не подразумевает ли подобный ход рассуждений предварительную склонность в душе, которую факты должны лишь помочь более четко осознать?
Отсюда мы видим, до какой степени солидаристы далеки от того, чтобы поставить перед объективной реальностью чистую доску или нейтральное зеркало. Напротив, мы находим в их душах
1 Congrès international de l'enseignement primaire du 2 au 5 août 1900 à la Sorbonne: Document administratif de l'Éducation nationale / Payot J., Petit É., Cazes É., Strauss P., Cavé J.-C., Lacabe A. - P.: Ministère de l'éducation nationale, 1900. -P. 107.
2 Payot J. Cours de morale. - P.: Colin, 1909. - P. 30.
всяческого рода чувства, которые знакомы нам благодаря философам естественного права. Именно эти чувства вибрируют в них при соприкосновении с фактами. Именно их реакции управляют реформами, проводником которых предполагает быть солидаризм.
2. Моральное использование науки
Означает ли это, что новая доктрина не извлекла никакой реальной выгоды из своего путешествия сквозь позитивные факты? Является ли научный багаж, привезенный ею из этого путешествия, лишь громоздким и негодным к использованию приспособлением, всего лишь видимостью, которая, быть может, годится, чтобы пробудить любопытство, но бесполезна для того, чтобы разъяснять людям их действия?
Подобное заключение было бы неверным. Несложно доказать, что «наука» солидарности является полезной, по многим вопросам проясняя для людей их поведение, поскольку она способна подсказывать не только новые методы, но и новые мотивации деятельности.
Прежде всего, в любом случае было небесполезно привлечь внимание к «относительности» общественных феноменов, к тому факту, что в историческом мире также есть постоянные связи, пары, благодаря которым все держится и с которыми надо считаться. Мы уже говорили, что эта солидарность есть лишь иное имя для всеобщей необходимости. Если общественные феномены связаны, как вы это утверждаете, такими нерушимыми солидарностями, как и те, что связывают естественные феномены, если управляющие ими законы так же вечны, как и закон гравитации, что вам в таком случае остается делать, как не оставить все как есть? Ваш детерминизм побуждает или приговаривает вас к инертности.
Солидаризм, отвечая на это, ссылается на позицию человека в отношении естественных феноменов: не знание ли их детерминированности определяет его мощь и позволяет ему обернуть их в свою пользу? Именно потому, что врач знает взаимосвязи функций и органов, он может исправить или предотвратить некоторые нарушения. Тот, кто умеет правильно использовать законы тяготения, способен не только приподнимать здания, но и заставить подниматься шары в небо.
Солидарность - это закон наподобие закона тяготения? Пусть так, заявляет г-н Буржуа, отвечая г-ну Малаперу1. И я добавил бы: сила тяготения создает руины, катаклизмы. Однако вмешивается механика, и наука пользуется тем же самым законом тяготения, чтобы соорудить или восстановить стабильное равновесие. Аналогичным образом можно овладеть этими законами естественной солидарности, последствия которой могут быть несправедливыми, с тем, чтобы осуществить саму справедливость.
Не присуще ли человеку свойство - хотя это и не бесспорно -не только восставать против законов природы, но и приспосабливать их к своим нуждам, выбирать среди средств, используемых природой, те, которые помогут ему достичь его собственных целей?
Таким образом, в материальном мире человек постоянно «вмешивается». Однако при каких условиях эти вмешательства будут удачными? При условии, что, будучи информирован обо всех обстоятельствах, сопутствующих явлениям, он будет знать, какое предыдущее явление следует привести в действие, чтобы исправить эти обстоятельства. Наподобие инженера или врача, тот, кто хочет осуществить вмешательство в социальную область, не должен, таким образом, забывать, что это вмешательство не может происходить вне законов природы. «Наши общественные построения будут лишь фантомами нашего воображения, если они не будут согласовываться с реальностью, опираться на нее, подчиняться ее условиям». Напоминая вам о необходимости соблюдения фактов, солидаризм выступает против тенденции, которую так часто ставили в упрек теоретикам естественного права; не кажется ли, что они, совершая априори выбор средств, равно как и целей деятельности, относились к обществу как к ковкому и аморфному веществу, пригодному к переработке по любому желанию и в любом направлении? Против подобного настроения, «наиболее значимым памятником» которого стала Декларация прав человека, сошлемся, говорит г-н П. Бурже, комментируя Де Бональда, на «дисциплину факта»; повторим, что общество само по себе является «колоссальным фактом» и что «прежде чем попытаться изменить его, необхо-
1 Bourgeois L. Essai d'une philosophie de la solidarité. - P.: Alcan, 1907. -
P. 10.
димо его понять»1. Солидаризм далек от того, чтобы недооценивать подобные потребности, - напротив, он их всячески выявляет.
Если он не делает отсюда консервативных выводов, к которым склоняются г-да Бурже и Морра, так это потому, что он признает за сознанием, возникающим в процессе эволюции, способность ставить новые цели и действительно «декларировать» права. Однако он одновременно заявляет, что для того, чтобы эти цели воплотились в истории, для того, чтобы эти декларируемые права породили жизнеспособные меры по реформированию, важно уметь использовать сложные отношения, обнаруживаемые наукой, а также задать, наконец, вопрос не априорному разуму, а опыту, к которому методически обращаются, какие средства надлежит сочетать. Чтобы знать, к какой точке прилагать усилие, будет нелишним провести всяческого рода анкетирования и сравнения. Таким образом, усилия социологии, с тем чтобы выявить глубокие зависимости и отдаленные последствия различных общественных феноменов, предстают как подходы, предназначение которых - подготовить разумные реакции общества. Не подобен ли тот, кто полагает улучшить общественный механизм с помощью произвольных декретов, человеку, бросающему случайным образом внутрь механизма камешки в надежде улучшить его производительность? Если мы хотим с пользой изменить игру сил, начнем с того, чтобы узнать их отношения и расстановку.
Настаивая на практической необходимости этого социологического метода, солидаризм, даже если он отдает дань априорности, успешно его ограничивает; он также призывает нас «окунуться в реализм», в котором, как говорят, французский ум всегда нуждается.
Однако только ли к располагаемым методам привлекает наше внимание солидаризм? Не идет ли речь о самих поставленных целях? Все более обширное знание о наших «взаимозависимостях» дает нам, наряду с новыми инструментами для общественного действия, и новые мотивы для общественного действия. С данной точки зрения, если это знание никак не способствует возникновению в
1 Bourget P., Salomon M. Bonald: La pensée chrétienne. - P.: Bloud, 1905. -P. 32, 35.
нас чувства справедливости, оно по крайней мере способно ее «трансформировать», обновив ее содержание.
Простое знание фактов, таким образом, способно трансформировать чувства? Трудно отрицать это. Мы не знаем, как создаются чувства. В тот момент, когда мы собираемся оказать на них сознательное воздействие, мы всегда констатируем в душе присутствие неких предварительно сформированных чувств. Относительные различия этих чувств в зависимости от места, времени, общественных обстоятельств позволяют нам предположить, что они в меньшей степени являются производными некоего вечного сознания, нежели продуктами истории. Но какими путями история привносит их в индивидуальные сознания? В какой мере она использует для этого органическую наследственность и бессознательную имитацию? Здесь происходят процессы общественного синтеза, настолько же сложные для понимания и еще более сложные для воспроизведения, что и процессы биологического синтеза. Как бы то ни было, для того чтобы подпитывать и развивать эти загадочные ростки, мы используем позитивные реалии. В наших школах для того, чтобы формировать юные умы, мы, по сути, используем метод, рекомендованный солидаризмом: мы наполняем их наукой. Через историю открытий и институтов мы даем им представление о том, что такое человеческий прогресс и чем они обязаны всеобщему взаимодействию. Таким образом, мы внушаем им желание рассчитаться, внести свою долю, оставить свой вклад. И по мере того, как перед их глазами разворачивается картина цивилизации, они приобретают новые основания для того, чтобы выйти за рамки себя, отдаться какому-либо делу, которое превосходит их самих. Они становятся более расположенными к альтруи-стскому усилию благодаря тому, что начинают воспринимать самих себя, как говорил Кондорсе, «в качестве соучастников вечного дела». Расширение ума, состоявшееся благодаря знанию фактов, приводит, таким образом, к большей широте сердца.
То, что верно для юных умов, верно и для взрослых; то, что верно для индивидуального сознания, верно и для коллективного. Во многих случаях общественное мнение было бы, несомненно, лучше подготовлено к тому, чтобы принять или потребовать ту или иную реформу, «если бы оно знало». Черствость сердца рождается чаще всего от бедности воображения, которая, в свою очередь,
поддерживается нехваткой информации. Мы не представляем ту груду бедности и зависимости, которая служит основанием нашему благосостоянию и досугу. Наука солидарности приподнимает ту завесу, которая скрывает от нас это основание, потому что она ясно показывает нам лабиринт зависимостей, каковым является общественная жизнь; она ведет нас к пониманию полноты нашей ответственности и принятию ограничений нашей свободы.
С какой-то стороны все мы бедные, говорил Ш. Жид, размышляя об обмене товарами, ставшем возможным и необходимым благодаря разделению труда. С какой-то стороны все мы преступники - так можно было бы сказать, размышляя о социальных причинах любого зла. Если правда, что в беззащитности, лишениях, «отчаянии», составляющих жизнь некоторых классов, надо видеть основные источники алкоголизма и проституции, если дезинтеграция групп, задача которых - поддерживать индивида и в то же время включать его в себя, является одной из причин возрастания самоубийств или преступлений, не должно ли общество обвинить в какой-то степени самого себя в ошибках, совершенных его членами? Именно поэтому по мере того, как оно лучше освещается социальной наукой, общественное сознание ощущает все более насущную потребность в смягчении и гуманизации уголовного права.
Однако более всего в переделке нуждается экономическое право - в том случае, если мы хотим заменить репрессивные или репарационные меры мерами превентивными. Но какова та идея, которая своим сопротивлением тормозит данный процесс? Это идея о том, что индивидуальная свобода является более священной, чем все остальные ценности, и что государство полностью исполняет свой долг, если оно препятствует тому, чтобы эти свободы наступали друг на друга. Однако, как отмечает г-н Буржуа, комментируя одно из выражений г-на Фуйе, наука солидарности уже одним тем, что она напоминает нам, что мы не «робинзоны», сообщает нам также, что для того, чтобы быть по-настоящему справедливыми, недостаточно «не наступать»1.
1 Bourgeois L. Essai d'une philosophie de la solidarité. - P.: Alcan, 1907. -P. 12, 39.
Г-н Бургэн следующим образом выражает аналогичную мысль: «Тому, кто угнетен мыслью о нищете, ограничения, меры контроля, налоговые принуждения кажутся легкими, если цель их - обеспечить всем минимум для существования и
У того, кто хоть раз осознал, насколько его собственная жизнь обязана общественному труду и инструментарию, используемому обществом, не возникнет ощущения, что он выполнил свой долг перед обществом, практикуя узкую и сухую справедливость, требующую от него лишь выполнения тех частных обязательств, под которыми он должным образом подписался; он поймет необходимость признания, в том числе, и подразумеваемых квазиконтрактов, без которых общество не выживет, и соблюдения обязательств, которые возложены на него самим фактом его существования. И если в час этого великого сведения счетов возникнет необходимость не отдавать на откуп благотворительности, а навязать, если нужно, силой закона, осуществление «восстанавливающей справедливости», то справедливый человек, предупрежденный наукой солидарности, не будет противопоставлять необходимым реформам высшие права индивидуальной свободы: он будет знать, что прежде чем пользоваться свободой, важно завоевать ее, разделавшись со своими долгами, - надо «освободиться».
Отсюда видно, что, если в подобных случаях воздействие науки на сознание остается непрямым, оно не становится от этого менее мощным. Нам возразят, что знание не порождает никакого движения души, если ему не предшествует никакое чувство. Однако за счет тех реалий, которые оно выявляет, знание вынуждает души, если, конечно, они не хотят вступить в логическое противо-
безопасности. Этот человек охотно согласится нести свою долю обязанностей и нагрузок, связанных с общественным обеспечением, рассматривая их как спасительные меры для массы людей; налог, возложенный на самых обеспеченных, выглядит в его глазах не несправедливым взиманием, а средством защитить людей от несправедливой нищеты, которая отнимает силы и развращает часть общественного организма» (Bourguin M. Les systems socialistes et l'évolution économique. -P.: Colin, 1904. - P. 355).
Он добавляет: «Таким образом, существует идеал развития личности для всех, созревший в народном сознании в то же время, что и наука и демократия, идеал, находящийся в полной гармонии с той и с другой, поскольку солидарность является одновременно и научным, и демократическим понятием; идеал, тесным образом связанный с совокупностью общественных процессов, а следовательно, подчиненный законам исторического развития» (ibid).
Ср. с тем, что г-н Лапи говорит о «недетерминированных причинах» несправедливости и об «экономической магистратуре»: Lapie P. La justice par l'État: Étude de morale sociale. - P.: Alcan, 1899; см. также: Senchet E. Liberté du travail et solidarité vitale. - P.: Giard & Brière, 1903. - Livre 3.
речие со своими предварительно сложившимися чувствами, признать за собой и впоследствии брать на себя новые обязанности. В этом смысле, если упоминаемые солидаризмом факты и не управляют благодаря собственному авторитету, они, по крайней мере, являются полезными уведомителями. Они вынуждают нас обернуться, чтобы оценить высоту привилегий и глубину нищеты. Таким образом, они приводят нас к пониманию моральной необходимости провести реорганизацию общества. Они помогают нам победить жесткость экономического либерализма.
Однако не только с помощью моральной необходимости, но и посредством выявляемых им естественных потребностей солида-ризм помогает усилиям демократии, направленным на расширение понятия справедливости. И с этой точки зрения он черпает примеры не только из общественных фактов, но даже извлекает моральную пользу из биологических примеров.
Действительно, можно подумать, как указывает в своей последней книге г-н Фуйе1, что в наши дни общественное усилие замедлилось бы, было бы дезориентировано и заранее лишено мотивации, если бы можно было доказать, что оно полностью противоположно законам природы. Мы утверждаем, что наука призывает человека освободиться от силы вещей, повернув ее в свою пользу. Это не означает, что наука дает человеку произвольную силу и возможность, как писал Лейбниц, прыгнуть до Луны. Напротив, поскольку его способность к реформированию тесно связана с детерминизмом, существуют определяемые наукой границы, или пути, закрытые для человеческих намерений, хотя бы в силу постоянных связей, существование которых она обнаружила. Она предупреждает его, что те или иные мероприятия приведут его в пропасть. В этом отношении наука представляет собой определенный парадокс, воскрешая - в зависимости от места и обстоятельств - то дух смиренного Иова, то дух восставшего Прометея. Она вынуждает нас отступать перед естественными непреодолимыми препятствиями, как перед железными стенами, о которые как стекло разбиваются наши мечты.
Впрочем, разве не демократическая воля в своем усилии сделать благотворительность частью правосудия как раз и наталкива-
1 Fouillée A. Les éléments sociologiques de la moralité. - P. : Alcan, 1905. - Pt. 1.
ется на подобные непреодолимые препятствия? Не ведет ли она общества, где она преобладает, к упадку и разрухе? Не приведут ли все ваши заботы о солидарности к воспрепятствованию конкуренции, т.е. не остановят ли они прогресс? Мы знаем, что это один из пунктов, на которых сосредоточили свою критику те, кто пытается повернуть «науку против демократии». Доктрина struggle for life, похоже, создана, чтобы давать классическим экономистам новые аргументы в пользу довода «laissez-faire, laissez-passer», как она, похоже, оправдывала проклятия какого-нибудь Ницше против всех форм христианской или социалистической жалости.
Разве было бесполезно, дабы ограничить обобщения «социального дарвинизма», искать в истории организмов примеры поступательного движения за счет взаимной адаптации, объединения, симбиоза? Не только доскональная координация элементов, которые раньше лишь располагались рядом, превращая колонию животных существ в собственно организм, приводила в результате к некоему целому, более совершенному и одновременно более сложному и более эффективному, как показывает Мильн-Эдвардс, но мы видим, как даже между различными организмами устанавливаются процессы обмена, идущие на пользу и одному, и другому; по мере же того, как мы будем двигаться вверх по разрядам классификации, мы увидим, в соответствии с формулой г-на Эспина1, что симбиоз все больше заменяет собой хищничество. Пойдет ли речь об отношениях между членами одного вида, мы заметим, говорит нам Кропоткин, что они гораздо реже вынуждены бороться, чем это предполагает теория Дарвина, - напротив, случаи «взаимной помощи» являются правилом2. Разве наиболее процветающими и, если можно так выразиться, наиболее цивилизованными видами не являются, как отмечает г-н Усай3, как раз те, у которых возобладал общественный инстинкт? Таким образом, мы приходим к заключению вместе с г-ном Перрье, что даже в природе успех приходит не к тем существам, которые яростно конкурируют друг с другом, а к тем, которым, напротив, удалось установить отношения, более или менее устранив конкуренцию со стороны других существ? Другой
1 Espinas A.V. Des sociétés animales. - P.: Bailliére, 1878.
2
2 Kropotkine P. L'Entr'aide. - P.: Hachette, 1906.
3
Houssay F. La sociabilité et la morale chez les animaux // Rev. philosophique de la France et de l'étranger. - P., 1893. - T. 25. - P. 473.
естествоиспытатель, г-н Геддес, отмечает, что «каждый из значительных этапов прогресса соответствует более тесному подчинению индивидуальной конкуренции репродуктивным или общественным целям, и межвидовой конкуренции - объединению на основе взаимодействия»1.
Солидаризм использует все эти факты; перерабатывая их, он извлекает из них противоядие в отношении дарвиновского пессимизма. Таким образом, он возвращает человечеству, находящемуся в поиске более широкой и гуманной справедливости, некоторую уверенность, веру в силу вещей. Стоя перед этим бурным океаном, человечество отныне знает, что, хотя и существуют направленные против него течения и ветры, есть и такие, которым оно может довериться.
Рассуждая подобным образом, мы не придем к абсолютному натурализму. Мы не согласимся, что достаточно следовать природе, оставить в ней все как есть или копировать ее для того, чтобы найти правильный путь. Мы не забудем, что проявления ее эволюции многочисленны и разнообразны: природа испробовала множество путей; она действовала путем адаптаций, предполагавших не только разрушение или эксплуатацию, но и допускавших взаимодействие. И если мы заявляем, что эти последние являются высшими, то не в силу, как мы полагаем, объективного критерия, внешнего фактора прогресса, а в основном в силу предпочтений человеческого сознания. Но чтобы сами эти предпочтения не были лишь «антифизическими» пожеланиями и чтобы, пытаясь им следовать, мы не пришли к заведомо неудачным попыткам, было бы небезынтересно их сегодня сформулировать. Если верно, что сфинкс, каковым является природа, также двулик, если у него есть лик, повернутый к миру, и другой, повернутый к войне, было бы уместно осветить лик мира, поскольку до сих пор освещен был исключительно лик войны.
Солидаризм позволяет нам также занять среднюю позицию между теми, кто представляет «этический процесс» как продолжение, и теми, кто представляет его как антитезу «космическому процессу». Оба утверждения являются верными. Среди произвольных
1 Geddes P., Thomson J.A. L'Évolution du sexe. - P.: Babé, 1892. - P. 432, 440. Мы собрали различные свидетельства подобного рода в нашей книге: Bouglé C. La démocratie devant la science. - P. : Alcan, 1904. - Livre 3 : La concurrence.
2013.01.017-018
тенденций, имеющих место вокруг человечества и внутри него, ему надлежит выбрать и развивать одни в ущерб другим. Человечество должно будет бороться с пережитками некоторых форм жизни; однако в этой борьбе другие формы, опередившие его появление, будут оказывать содействие его усилиям. В эпоху, когда сам прогресс науки делает все более неприемлемой концепцию, ставящую человечество в положение «империи в империи», ощущение этого содействия, оказываемого некоторыми естественными формами, возможно, небесполезно для импульса общественной деятельности. Факты, накопленные солидаризмом даже по этому вопросу, не были напрасной тратой сил. Благодаря им он смог благополучно ограничить не только рациональный априоризм или экономический либерализм, но и дарвиновский пессимизм.
Перевод с фр. Е.Л. Ушковой под ред. Я.В. Евсеевой
2013.01.017-018. МИД Дж.Г. ДВА ФРАГМЕНТА ИЗ КНИГИ «ОЧЕРКИ ПСИХОЛОГИИ»: ИЗ АРХИВНЫХ МАТЕРИАЛОВ. (Перевод с англ.)
2013.01.017. MEAD G.H. Emotion and instinct. - Mode of access: http://www.brocku.ca/MeadProject/Mead/Unpublished/Meadu02.html
2013.01.018. MEAD G.H. The social character of instinct. - Mode of access: http:// www.brocku.ca/MeadProj ect/Mead/Unpublished/Meadu04. html
Не всем известно, что на протяжении многих лет (18921910) Джордж Герберт Мид готовил к изданию книгу «Очерки психологии», но так ее и не опубликовал, хотя рукопись была практически готова. До конца ХХ в. рукопись хранилась в архиве Мида в Библиотеке Регенстейна Чикагского университета и только в 2001 г. благодаря усилиям Мэри Джо Диган была подготовлена к изданию и, наконец, опубликована под названием «Очерки социальной психологии». Критики отмечают, что эта первая книга Мида, написанная им собственноручно, представляет его идеи и контекст их формирования с совершенно иной стороны, нежели мы обычно их видим, полагаясь на посмертно опубликованные книги классика, которые составлены из разрозненных статей, незаконченных заметок, стенограмм и студенческих записей. Ниже представлены исходные архивные версии двух фраг-
