CC BY
34
2012.03.031. МОРАР А. НЕ ЭМИГРАНТ, А ВЫРВАННЫЙ С КОРНЯМИ: «МОЛОДОЕ ПОКОЛЕНИЕ» РУССКИХ ПИСАТЕЛЕЙ МЕЖДУ САМООПРЕДЕЛЕНИЕМ И ЭСТЕТИКОЙ (ПАРИЖ, 1920-1940).
МОЯЛЯБ A. De l'émigré au déraciné: La «jeune génération» des écrivains Russes entre identité et esthétique (Paris, 1920-1940). -Lausanne, 2010. - 400 p.
Русских писателей «молодого поколения», родившихся в основном между 1900-1910 гг., начавших публиковаться в эмиграции и объединенных мировоззренческой общностью, следует рассматривать не как собственно эмигрантов, а как особое явление - «вырванных с корнем» (déraciné). Таково мнение швейцарской исследовательницы Анник Морар, преподавательницы русской литературы на филологическом факультете Женевского университета. Еще Б. Поплавский предлагал разграничить «литературу, которая эмигрировала» и «литературу в эмиграции» (с. 148), имея в виду в первом случае литературу «старшего поколения», а во втором - группу молодых писателей (прежде всего Ю. Фельзена), которые жили «во внутренней эмиграции», независимо от пространства и времени (с. 149). Это терминологическое различие, намеченное Поплавским, напоминает А. Морар предложенное Ан-дре Каратсоном и Жаном Бессьером противопоставление понятия «эмиграция» понятию «вырванности с корнями» (déracinement)1, предполагающему выход за национальные рамки.
Младоэмигранты, осознававшие себя в противостоянии «старшему поколению», не претендовали на роль носителей русского «национального слова», они чувствовали себя поколением «без прошлого», которое реально живет не в России, а в Париже -на перекрестке многих культурных традиций (там же). И если «старшее» поколение ощущало себя «не в изгнании, а в послании», оно «привезло» с собой Россию, сохранило свою политическую (и не только) ответственность, и взгляд его был обращен на Россию, то младшее поколение отказывалось от этой ответственности, оно чувствовало себя живущим в условиях французской, европейской культуры, и делало ставку не на политику, а на эстетику.
1 Karatson Л., Bessière J. Déracinement et littérature. - Lille, 1981. - P. 7-8.
В эссе «О новых русских людях»1 Георгий Иванов писал о «третьей силе», вступающей в «игру» - о «молодых русских», избегающих традиционное противопоставление эмигрантской России и России большевистской, о «новом человеке», отказывающемся принадлежать к какому-либо лагерю.
Как замечает в предисловии к книге известный канадский исследователь культуры русской эмиграции Леонид Ливак, А. Морар предлагает новую типологию русского эмигранта, в которой культурное самоопределение и эстетика играют важную роль.
Новизна книги А. Морар и в том, что она расширяет рамки понятия о «молодом поколении», рассматривая его как целостное явление; она различает четыре этапа в его истории и в эволюции его эстетики: «предыстория» - с 1918 г. приблизительно до 1925 г.; переходный период - с 1925 до 1930 г.; самый важный в истории молодого поколения период журнала «Числа» - с 1930 до 1934 гг. -период осознанного самоутверждения; последний этап - с 1934 до 1939 г. - период перехода от общего протеста к концентрации на личности, «я» (Moi) писателей и героев (с. 23).
В отличие от В. Варшавского, в книге «Незамеченное поколение» (1956) обошедшего своим вниманием молодых русских авангардистов в Париже, А. Морар включает их в поле своего исследования в рамках этапа «предыстории». Она рассматривает журнал Сергея Ромова (1887-1939) «Удар» (1922-1923, № 1-4), дадаистские тексты (1921-1923) Сергея Шаршуна, стихотворения Валентина Парнаха (1891-1951), опубликованные между 19191922 гг., два поэтических сборника (1920 и 1922) Марка Талова (1892-1969) и четыре доклада Ильи Зданевича (1894-1974), прочитанные между 1921 и 1923 гг. Критика до сих пор уделяла мало внимания этим авторам, таким образом А. Морар существенно дополняет картину литературной жизни того времени.
Путь авангардистов А. Морар рассматривает как путь нонконформизма, предпочтения художественного и литературного мира Парижа со всем, что было в нем интернационального, космополитического и авангардистского. Этим выбором они противостояли
1 Иванов Г. О новых русских людях // Числа. - Париж, 1933. - № 7-8. -
С. 185.
культурной элите русской эмиграции, «старшему поколению», которое видело свою цель в сохранении русских культурных традиций, оказавшихся в период революции в опасности. Естественно, со своей «революционной эстетикой», авангардисты не были признаны литературной эмиграцией. Да и сами они считали невозможными контакты и полемику с «эмигрантщиной» (выражение Б. Поплавского), с «беженским лагерем» (определение С. Ромова) (с. 258). Как показывает А. Морар, для русских авангардистов почвы во Франции не было и постепенно они исчезают с общественной сцены. После публикации в 1930 г. романа Зданевича «Восхищение» имя его редко появляется в эмигрантской прессе. В. Парнах (благодаря участию Эренбурга) и М. Талов (благодаря А. Ремизову и М. Горькому) вернулись в Россию в августе 1922 г.
А. Морар уделяет внимание на этапе предыстории также творчеству Бориса Божнева, Георгия Евангулова, Александра Гин-гера и Довида Кнута, публиковавших поэтические сборники в 1920-е годы.
Она признает, что все вышеупомянутые поэты не образуют однородную, цельную группу, объединенную общим видением жизни и литературы. Так, авангардистские тексты Шаршуна и Парнаха существенно отличаются от гораздо менее экспериментальной поэзии Талова. Тем не менее, некоторые тематические линии и размышления связывают поэтов 1920-х годов друг с другом и находят развитие в произведениях младоэмигрантов 1930-х годов (с. 255). В сущности, два ранних периода истории молодого поколения русской эмиграции не противостоят друг другу, а связаны преемственностью и «общим врагом» в лице старшего поколения.
На протяжении многих лет литературная критика и сами эмигранты распространяли миф об отсутствии контактов между русской эмиграцией и французским интеллектуальным окружением. Анализ предыстории молодого поколения в Париже убеждает А. Морар в том, что такие контакты существовали. В этой связи она ссылается и на книгу «Как это было в Париже» Л. Ливака, опровергающего идею о замкнутости русской эмиграции и считающего, что пик русско-французских контактов пришелся на период между 1929 и 1934 гг. - время деятельности Франко-русской сту-
дии (14 встреч между 1929 и 1931 гг.) и журнала «Числа»1. Во второй половине 1920-х годов живой интерес к тому, что происходит в Париже, проявлял журнал «Звено». А. Морар упоминает статью своей коллеги Жервез Тассис, которая обнаружила в «Звене» (1925-1928) рецензии почти на все важные французские романы того времени. Таким образом, если бы не деятельность редакции «Звено», «младшее поколение», возможно, не открыло бы для себя таких авторов, как Пруст и Жид2. Это означает, что во второй половине 1920-х годов, в переходный период в интеллектуальной и эстетической эволюции молодого поколения, журнал «Звено» сыграл важную роль как источник информации о современной французской литературе3.
Предпосылки для поколенческого дискурса 1930-х возникают, на взгляд А. Морар, в переходный период (1925-1930).
Важнейший поворот в истории культуры русской эмиграции ознаменован появлением журнала «Числа» (1930-1934) - трибуны молодого поколения, явно склонного к наведению мостов между двумя культурами, русской и французской. И речь идет прежде всего о том, что может дать русской литературе литература французская, что наиболее очевидно в знаменитой анкете о Прусте (№ 1). Георгий Иванов сравнивает появление Пруста в литературе с «открытием радия в химии»; все, кому адресована анкета (кроме И. Шмелёва), не испытывая чувства вины, признаются, в симпатии, привязанности к Франции. Редакция «Чисел» с первого номера настаивает на необходимости того, чтобы эмигрантская община обратила внимание на другую культуру, в данном случае - французскую. Если «старики» прежде всего выявляли то, что отличает русскую литературу от французской, младшие отстаивали их близость. Восхваляя Пруста, Жида, Мориака и некоторых других
1 Livak L. How it was done in Paris. - Madison, 2003. - P. 21.
2 Тассис Ж. Французская литература на страницах журнала «Звено» // Русские писатели в Париже: Взгляд на французскую литературу, 1920-1940: Между -нар. науч. конф. Женева, 2005 / Сост., науч. ред. Жаккара Ж.-Ф., Морар А., Тассис Ж. - М.: Русский путь, 2007. - С. 362.
3
На сайте Женевского университета приводится база данных обо всех французских «упоминаниях» на страницах журналов «Звено», «Числа», «Новый Град», «Современные записки». альманах «Круг».
французских писателей, младоэмигранты выступали как их последователи и верные спутники (с. 265), предлагая их в качестве образцов русской эмигрантской среде. В связи с этим А. Морар считает возможным добавить уточнение к традиционному вопросу «Одна или две русские литературы?» и поставить вопрос: не существовали ли три русских литературы? Правда, она тут же признает, что вопрос этот риторический (с. 266). И возник он под влиянием эстетических разногласий, которые разделяли русскую эмиграцию в Париже, тем не менее он открывал возможность изучения эстетических связей между особой ветвью русской литературы, представленной «вырванными с корнями», и той ветвью, которая маргинально существовала в то же время в метрополии (Ахматова, Пастернак, Мандельштам и др.) (с. 266).
На страницах «Чисел» А. Морар обнаруживает 112 упоминаний о французских источниках. На них ссылается Юрий Фельзен (10 раз), Н. Оцуп (9), Б, Поплавский (8), Л. Кельберин (6), Ю. Тера-пиано (6), П. Бицилли (6). С. Шаршун (5), В. Варшавский (5).
Интерес молодого поколения к французской литературе до конца 1930-х годов очевиден особенно у Фельзена, который в публикации «Круг: Беседа одиннадцатая (Мы в Европе)»1 пишет о занятом литературой поколении русских людей во Франции, еще не старом, но уже не молодом. «Оно, естественно, сперва ознакомилось с целым рядом французских писателей десятых и двадцатых годов, с Жидом, Прустом, Мориаком, Валери. Впечатление было ошеломляющее <...> они находят у французских писателей то, что уже встречалось им в русской литературе Серебряного века: неподдельную искренность тона, отсутствие эффектов и красот, серьезность жизненного подхода - и это усиливает интерес младоэмигрантов к французским авторам» (с. 153); по сути, они находят «образец писателя», т.е. с помощью французов младоэмигранты формируют свой образ писателя (с. 154). Фельзен сравнивает их с русскими писателями начала века, противопоставляет их советским писателям, но ни слова не пишет о признанных русских писателях-эмигрантах - Мережковском, Бальмонте, Бунине как о возможных
1 Фельзен Ю. Мы в Европе: Доклад в «Круге» // Новый град. - Париж, 1936. - № 11. - С. 155.
образцах для подражания. Такое игнорирование «двух Россий» объяснимо стремлением младоэмигрантов к созданию литературы, в которой на первом плане был бы не национальный характер или «общее дело», а личность. Таким образом, французская литература предлагает младоэмигрантам эстетические ценности, которые соответствуют ценностям моральным, и позволяет объединить французские образцы с русскими идеями, не следуя при этом путем старшего поколения русских писателей-эмигрантов (с. 154).
Более того, А. Морар представляется крайне важным то, что Ю. Фельзен создает своего рода новую генеалогию русской литературы: вместо Маяковского и других «левых теноров» он предлагает образцы Серебряного века, а вместо авангардистов Тцара, Пи-кабиа и Бретона - Жида, Пруста, Мориака, Валери (с. 155). Именно Пруст и Жид чаще всего упоминаются в «Числах».
Для прояснения позиции молодого поколения А. Морар сопоставляет «Числа» с основанным И. Фондаминским, Ф. Степуном и Г. Федотовым религиозно-философским журналом «старшего поколения» «Новый Град» (1931-1939), ибо в нем также возникает проблема Запада, Европы, Франции, но решается она в духе, характерном для старшего поколения, для которого интерес к Западу связан с опасностью ассимиляции и потери национальной идентичности (с. 130). Редакторы и участники «Нового града», сознавая то, что живут на Западе, обращены тем не менее к России, России будущей, реконструированной, преображенной в Новый Град. Франция для них - лишь средство, интерес к ней утилитарен (с. 125). Наиболее цитируемый французский автор - Шарль Пеги, в котором редакторы журнала узнают «образ отошедших в прошлое праведников русской интеллигенции»1. Цели «Нового града» -объединить силы эмиграции, чтобы создать новую Россию; французская литература тут не подходит, так как принадлежит к традиции, чуждой русской. Эстетические начала не приоритетны. Они отступают на второй план. Вместе с тем важно то, что «Новый град» становится местом полемики и дает возможность «младоэми-грантам» высказываться, что существенно, поскольку у них более
1 Новый град. - Париж, 1931. - № 1. - С. 99.
нет иной трибуны, хотя, как считает А. Морар, они в ней уже и не очень нуждаются, так как многие обрели известность (с. 144).
Таким образом, молодое поколение 1930-х не подчиняется диктату старших, утверждает новые принципы, основанные на привязанности к Франции, отказе от политики и интересе к личности человека, его «я». Творчество Шаршуна, старейшины молодого поколения, убедительно свидетельствует о переходе от одной эпохи к другой, о превращении авангардистской эстетики в «эпопею одного человека, его я» (с. 259). Эксперименты авангардистов, как считает А. Морар, не исчезли без следа; наоборот, они передали текстам 1930-х годов дух протеста, выражаемый как крик отдельного человека, одиночки (с. 260).
В целом же А. Морар в своих суждениях о молодом поколении высказывается иногда категорично. Так, она замечает, что молодое поколение было свободно от воспоминаний о России, не ощущало долга и ответственности по отношению к народу, который стал для них чужим. Младоэмигранты сделали изгнание, эмиграцию, отсутствие корней - характерной чертой, особенностью их статуса, их идентичности. Это поколение отворачивается от истории и политики, чтобы сконцентрироваться на искусстве и литературе, которую оно не рассматривает с национальной точки зрения (с. 265).
Иногда она высказывается менее полемично, более сбалансировано, к чему ведет ее логика анализа текстов. Так, она признает, что у Варшавского понятие искренности отличается от того же понятия у Жида, исповедь, признание имеет у Фельзена иную цель, чем у Мориака, а «человеческий документ» у Пруста - иной смысл, чем у Поплавского или Фельзена. Толкование Мориака Юрием Мандельштамом довольно парадоксально проясняет не столько творчество Мориака, сколько Фельзена (с. 268). В своем анализе творчества Мориака Мандельштам невольно приписывает французскому автору намерения прозаиков молодого поколения (там же). Андре Жид для Варшавского становится звеном, связывающим молодое поколение с русской классической литературой. Вместе с тем, излагая свое представление о литературе, Варшавский игнорирует некоторые существенные особенности творчества и мысли Андре Жида. Стремясь к созданию «человеческого документа», к искренности и подлинности, «вырванные с корнем», ка-
залось бы, забывают о том, что Пруст и Жид тонко сочетают эти качества с вымыслом, сатирой (с. 269). Суждения мдадоэмигран-тов, на взгляд А. Морар, отличаются некоторым радикализмом, прямолинейностью (с. 269). Молодое поколение можно назвать «вырванным с корнем» в том смысле, что пуповина соединяющая ее с Россией перерезана и у него практически «нет прошлого», но оно не «ассимилировалось» во Франции, оно не пишет по-французски, как следующее поколение в лице Анри Труайя, Натали Саррот или Ирины Немировской (с. 269-270); его эстетическая направленность не является ни русской, ни французской (с. 270).
Но что подлинно отличает прозу «вырванных с корнем» от прозы старшего поколения так это, как считает А. Морар, разрушение традиционных форм повествования (с. 273). В период, когда европейская литература переживала «кризис романа», молодые авторы в эмиграции, убежденные в том, что писать как прежде невозможно, предлагают новые формы. А. Морар прослеживает эволюцию «младших» от повествовательного дискурса, основанного на понятии «мы» к выражению «я», личности. В этой связи она анализирует творчество четырех писателей: Б. Поплавского, занимающего промежуточное место в эстетической эволюции молодого поколения, в романах этого писателя воплощен переход от «мы» к «я»; Екатерины Бакуниной, в романах которой речь идет о женском «я», колеблющемся между действием и покорностью; Сергея Шаршуна, чья огромная «солипсистская эпопея» дает гигантский литературный автопортрет, свидетельствующий о постоянном изменении личности (с. 272); и, наконец, Гайто Газданова, чье «я» переживает разные метаморфозы.
В книге А. Морар разрушаются некоторые мифы, существовавшие до настоящего времени, созданные как самими эмигрантами, так и властями, которые, приняв их в своей стране, преувеличили статистику русского присутствия во Франции для оправдания своей иммиграционной политики1. Согласно работам современных французских историков, число русских эмигрантов во Франции
1 Gousseff C. L'exil Russe: La fabrique du refugie apatride. - Paris: CNRS,
2008.
между двумя мировыми войнами было равно не 400 000, а 80 000 (с. 15).
Существенны некоторые уточнения, сделанные А. Морар. Так, она обнаруживает пробелы в «Литературной энциклопедии русской эмиграции, 1918-1940» в томе «Книги», где никак не представлен В. Парнах, хотя у него между 1919 и 1922 гг. вышло четыре сборника стихов: «Набережная» (1919) с иллюстрациями М. Ларионова; «Самум» (1919) с иллюстрациями Н. Гончаровой; «Словодвиг» (1920) с иллюстрациями Н. Гончаровой и М. Ларионова; «Карабкается акробат» (1922) с иллюстрациями Н. Гончаровой (с. 3); не рассмотрены там и два сборника стихов Марка Талова «Любовь и голод» (1920) и «Двойное бытие» (1922); а также два произведения С. Шаршуна «Подать» (1937), «Небо колокол» (1938). В статье о Шаршуне в первом томе «Писатели» А. Морар обнаружила неточности: название пьесы для театра, написанной Шаршуном в 1950 г., не «Наблюдатель», а «Победитель»; пять из его публикаций 1960-х годов - переиздания (с изменениями названий и текстуальных мелочей) текстов, опубликованных в 1930-х годах (с. 37).
Как справедливо пишет Леонид Ливак в предисловии к книге А. Морар, за два десятилетия между двумя мировыми войнами русская эмиграция оставила неизгладимый след в интеллектуальной и художественной жизни Франции. Французская интеллигенция в полной мере воспользовалась преимуществами русского культурного соседства, о чем свидетельствует французская пресса и издания1. По длительности, разнообразию и интенсивности, а также по участию в культурной жизни Франции, русская эмиграция представляет собой уникальный опыт, не имеющий прецедента в европейской истории Новейшего времени. Однако во франко-фонном академическом мире в центре внимания находилась, как правило, культура и литература метрополии; культура русской эмиграции воспринималась как маргинальное явление, о ней писали главным образом выходцы из среды самой эмиграции. Книга Анник Морар - яркое свидетельство возрастающего интереса во
1 Cm.: Livak L. Russian emigres in the intellectual and literary life of interwar France: A biobibliographical essay. - Montreal, 2010.
Франции и Швейцарии к феномену русской эмиграции (с. 12). Она осуществляет «подлинную тематическую и методологическую революцию во франкофонных исследованиях литературы русской эмиграции», до сих ограниченных избирательным изучением творчества отдельных авторов, зачастую вне художественного и интеллектуального контекста эпохи и страны пребывания. А. Морар предлагает целостный анализ русской литературной жизни в европейском и, конкретнее, французском контексте (с. 13).
Такое исследование открывает новые возможности для изучения взаимодействия литературных национальных традиций, которые обычно ограничивались проблемой литературных взаимовлияний. Исследовательница доказывает принадлежность русских литераторов-младоэмигрантов к «литературной семье, выходящей за лингвистические границы» - она вписывает их в поток модернистской литературы в период между двумя войнами, с которой они разделяют выдающиеся черты, как эстетические, так и философские - со своими коллегами французскими, немецкими и английскими, однако не отрекаясь от традиции русской литературы (с. 14).
Т.Н. Красавченко
Зарубежная литература
2012.03.032. ЛУРЗ Дж. ЗАСЫПАЯ С ПРУСТОМ: ЧТЕНИЕ, ОЩУЩЕНИЯ И КНИГИ «ОБ УТРАЧЕННОМ ВРЕМЕНИ». LURZ J. Sleeping with Proust: Reading, sensation, and the books of the Recherche // New literary history. - Baltimore: J. Hopkins univ. press, 2011. - Vol. 42, N 1. - Р. 129-146.
Джон Лурз, профессор Калифорнийского университета в Беркли, анализирует работы, посвященные исследованию восприятия читателем фрагментов прустовского текста, повествующих о сне. Он стремится применить в этом анализе методологию, разработанную сторонниками «феноменологии чтения» - Стивеном Бес-том и Шерон Маркус1. Значение книги как эмпирического объекта, возрастающее по мере ее (книги) прочтения, по мнению автора
1 Best S., Marcus S. Surface reading // Representation. - Oakland: Univ. of California press, 2009 - Vol. 108, N 1. - P. 1-21.
