CC BY
35
ФИЛОСОФИЯ ИСТОРИИ
2012.02.018. БАЛИБАР Э. ЧТО В ВОЙНЕ? ПОЛИТИКА КАК ВОЙНА, ВОЙНА КАК ПОЛИТИКА.
BALIBAR E. What's in a war? Politics as war, war as politics // Ratio juris. - L., 2008. - Vol. 21, N 3. - P. 365-386.
Статья Э. Балибара написана в 2008 г., в тот момент, когда, согласно автору, люди жили и работали в тени войны. О войне к тому времени не успели забыть: еще свежи были в памяти события 11 сентября и последующие вторжения НАТО в Афганистан и Ирак. Фактически можно было говорить о том, что к началу ХХ1 в. сложилась одна постоянная ситуация войны. Война давно началась и не собиралась останавливаться.
Балибар напоминает, что для войн принято придумывать названия. Обычно названия дают историки спустя много лет, десятилетий и даже веков после завершения войн. И часто названия отличаются двусмысленностью, отражающей разницу во взглядах на войны со стороны их участников. К примеру, война, известная в России под наименованием Отечественной, во Франции просто зовется Русской кампанией Наполеона. Американцы называют вьетнамской войну, которую сами вьетнамцы нарекли освободительной. А зачастую многое зависит от того, кто в войне побеждает. К примеру, если бы в середине XIX в. южные американские штаты взяли верх над северными, то вполне может быть, что та война сейчас бы была известна не как Гражданская, а как вторая война за независимость.
Названия войн всегда достаточно условны. И войне с Ираком, не вполне закончившейся к моменту написания статьи, едва ли можно дать бесспорное наименование. Эту войну можно назвать второй американо-иракской, имея в виду под первой операцию «Буря в пустыне». Но, возможно, нынешнюю войну с Ираком следует считать лишь эпизодом большой войны с террором, которую
президент США объявил после 11 сентября. Наконец, еще один вариант: эта война - лишь завершение одной большой войны на Ближнем Востоке, начатой все той же операцией «Буря в пустыне». Другими эпизодами этой войны можно считать военные действия в Афганистане, Ливане, Сирии, Иране, Пакистане, принявшие форму гражданской войны.
Однако, как указывает Балибар, за вопросом о присвоении войне названия стоит еще более важный вопрос: об именовании войны войной, т.е. о придании ей качества войны. Не всякая война признается войной. Так, боевые действия французской армии в Алжире во Франции войной не объявлялись, поскольку, по официальной версии, население Алжира было частью французской нации, а сопротивление правительственным войскам оказывали лишь банды мятежников. И бывают обратные ситуации, когда события, получившие названия войн, на самом деле войнами не были. Ко всему прочему, международное право в ХХ в. крайне осложнило называние войны войной или признание существования войн, которые шли и продолжают идти во многих уголках земного шара.
И вот теперь появилось словосочетание «война с террором». Как указывает автор, с одной стороны, то самое словосочетание приводит к искажению некоторых проблем, связанных с юридическим понятием войны, а с другой - поднимает их на новую ступень. Балибар не сомневается, что, в соответствии с международным правом, война против Ирака, начавшаяся в 2003 г. вопреки воле большинства членов Совета Безопасности, была незаконной. Но терминология «войны с террором» многое меняет, так как добавляет неразберихи в употребление понятия войны. По данному поводу ведутся серьезные споры. Ю. Хабермас считает идеологической ошибкой называть войной действия против преступных личностей и их групп, создающих угрозу существованию мирного населения. Если подобную борьбу считать войной, то обычные бандиты получают автоматический статус законных противников. Однако оппоненты Хабермаса полагают, что приравнивание борьбы с терроризмом к войне дает возможность придать террористам статус абсолютного врага, против которого позволительно использовать любые средства, прибегать к самым масштабным мерам, не исключая государственного терроризма. Данные споры, независимо от того, кто в них прав, показывают, что привычные определе-
ния войны больше не действуют или оказываются бесполезными, поскольку угрозы уничтожения населения исходят не от других государств, а от сочетания враждебных государственных и негосударственных сил, с которыми тем не менее нужно бороться с применением армии (с. 368-372).
В связи с отмеченными спорами Балибар обращается к общепринятым типологиям войн. Типологии, как отмечает автор, имеют самое прямое отношение к проблеме именования войн. Обычно типологии предстают в форме дихотомий, которых изобретено великое множество. В одной из самых знаменитых дихотомий противопоставляются войны между государствами и гражданские войны. Также войны делят на регулярные (или конвенциональные) и партизанские, примитивные («варварские», племенные или этнические) и цивилизованные (они же политические и законные), объявленные и необъявленные, религиозные («джихад», крестовые походы) и светские, национальные и колониальные, завоевательные (агрессивные) и оборонительные (освободительные), ограниченные (касающиеся лишь солдат и военных сооружений) и тотальные (объектом которых выступает гражданское население), открытые и тайные. Последнее время появились тенденции подразделять войны еще на глобальные и локальные, конфликты «высокой» и «низкой интенсивности», «войны стержневых стран» и «войны на линиях разлома» (С. Хантингтон), «старые» и «новые» войны (М. Калдор и Г. Мюллер). Обычным войнам принято противопоставлять революции (или революционные войны), а также преступления или вендетты, выступающие проявлением частных войн.
Подобные дихотомии, по Балибару, связаны с телеологией прогресса и потому глубоко европоцентричны. Если смотреть с позиций евроамериканского центра, то войны становятся все более прогрессивными или более интегрированными в правовую и политическую материю общества. Но периферия в такую схему не вписывается; в периферийных странах с самого начала европейских экспансий войны были необъявленными, и в этих войнах процветали геноцид и террор, особенно учитывая сочетание прямой войны и методов косвенного истребления, типа распространения новых болезней, разрушения биологической и социальной окружающей среды и т.п. История периферии дает совсем мало оснований говорить о господстве правовых начал в войнах.
Балибар вспоминает о классическом подходе к войне, сформулированном Клаузевицем. По Клаузевицу, войны имеют три аспекта. Первый касается дуальности войн: войны направлены либо на завоевание вражеской территории, либо на порабощение врага, лишение его политической самостоятельности. Иначе говоря, можно разделить завоевание, с одной стороны, и империю - с другой.
Второй аспект связан со знаменитым высказыванием Клаузевица о войне как продолжении политики другими средствами. Если верить Балибару, данное высказывание понимают не совсем верно. Формула Клаузевица действительно провозглашает главенство в войнах политической цели, но не сводит все своеобразие войны к политической практике. Напротив, формула Клаузевица помогает понять, почему особый характер войны порождает противоречивые отношения, которые в реальности колеблются между взаимным слиянием и столкновением политических и военных целей.
Наконец, третий аспект связан с метафорой «трение», с помощью которой Клаузевиц обозначал различие между войной как проектом, простой стратегической игрой и реальными боевыми действиями. Трение возникает вследствие того, что война редко состоит из одного удара, она обычно оказывается гораздо протяженнее из-за всевозможных непредвиденных нюансов, переноса театра военных действий на ранее неохваченные территории, ослабления национальных государств-участников под влиянием военных тягот и т.п. Трение можно считать наглядным подтверждением одного из самых известных тезисов Клаузевица о превосходстве обороны над наступлением. В силу такого превосходства наступление зачастую постепенно выдыхается, лишается преимущества первого удара, и война приобретает затяжной характер.
Но новизна нынешних войн связана с появлением у них целого ряда неклаузевицевских аспектов. Данные аспекты можно считать продуктом современной глобализации, в ходе которой традиционное национальное государство, главный субъект войны в понимании Клаузевица, утрачивает признаки своего суверенитета. Способность вести внешние войны была одним из таких признаков, но теперь она постепенно утрачивается, поскольку военные конфликты все чаще происходят, с одной стороны, на более высоком наднациональном, а с другой - на предшествующем субнацио-
нальном уровнях. Об этом сейчас пишут многие, и в том числе М. ван Кревельд и уже упоминавшаяся Калдор.
Исходная идея ван Кревельда в изложении Балибара заключается в том, что «холодная война» не позволила считать военное могущество решающим козырем политической борьбы. Великие державы в погоне за сверхвооружениями, соответствующими ставшей общепринятой стратегии гарантированного взаимного уничтожения, остались уязвимыми перед партизанской войной. США продемонстрировали подобную уязвимость во Вьетнаме, а СССР - в Афганистане. Обычные войны под влиянием технологических преобразований не исчезли, но были загнаны в укромные уголки и щели международной системы, между своего рода большими тектоническими плитами, находящимися в сфере влияния основных стран. В этих войнах активно размываются различия между регулярными армиями и партизанскими или террористическими силами, военными и гражданским населением, внешней и гражданской войной. И такие войны не являются клаузевицевскими в том смысле, что они выходят теперь из-под контроля государств, отменяют институциональные отношения между правительствами, армиями и народами и мобилизуют этнические и религиозные меньшинства в самих государствах, которым те бросают вызов.
Ван Кревельд приходит к выводу о том, что к концу второго тысячелетия попытки государства монополизировать насилие в своих руках становятся все более тщетными. Если эту тенденцию не остановить, то она в долгосрочной перспективе может положить конец государству. С ван Кревельдом в целом соглашается Калдор. Она пишет о новых войнах, цели которых связаны с политикой идентичности, особенно с насильственным разделением поселений и культур, сопротивляющихся этническому и религиозному фундаментализму. Новые войны, с точки зрения Калдор, представляют собой продукт глобализации и означают окончание монополии государства на насилие. Если раньше войны представляли собой деятельность главным образом регулярных армий против друг друга, то новые войны складываются преимущественно из партизанских действий, направленных в большей степени против гражданского населения и имеющих целью создание грабительской социальной среды с присущими ей торговлей оружием и наркотиками и изъятием продуктов питания у неимущего населения (с. 377-383).
Как указывает Балибар, подобные обстоятельства выдвигают на повестку дня проблему политического ответа. Но пока он не виден. Государства укрепились в состоянии собственного бессилия перед новыми формами войны. Если такое бессилие сохранится еще сколько-нибудь продолжительное время, последствия могут быть самыми печальными. И их вряд ли удастся избежать, судя по тому, как развиваются события.
С.А. Ермолаев
