CC BY
64
ФИЛОСОФИЯ: ОБЩИЕ ПРОБЛЕМЫ
2012.02.001. АНДРЕЕВА И.С. МЫСЛЬ ХХ1 В.: «ИГРА» НА ПОНИЖЕНИЕ. ФЕДОР ИВАНОВИЧ ГИРЕНОК. (Аналитический обзор).
В самобытной национальной мысли России главное внимание уделялось особенностям и своеобразию русской культуры, со-фийности мысли, судьбам человека и родины, русскому вопросу. После 1917 г. и последующих событий она была истреблена либо изгнанием ее творцов за рубежи, либо заточением в ГУЛАГе; философские сочинения даже далекого прошлого и ряд художественных произведений были погребены в строго охраняемых библиотечных хранилищах (спецхранах). Почти 10 лет после Октября духовная жизнь находилась в объятьях марксистской теории классовой борьбы, социалистической революции и диктатуры пролетариата; постепенно и неуклонно истреблялась свободная мысль. После гражданской войны в процессе восстановления жизнеспособности страны не ослабевал порыв к возрождению мыслей о смысле жизни, о судьбе народа и человека. Да и сам режим стремился освободиться от самозванства обретением исторической и теоретической легитимности. Становление и развитие марксистско-ленинской философии не было легким, оно протекало в режиме непрерывных «боевых» действий.
Академическая философия была воссоздана на философской пустыне почти через 10 лет после окончания гражданской войны. В конце 20-х годов в борьбе за существование группы, а затем и института философии под руководством М.А. Деборина была смонтирована (по аналогии с гегелевским учением, «поставленным» в марксизме с «головы на ноги») марксистско-ленинская философия. Ее фундамент базировался на сочинениях классиков марксизма, В. И. Ленина и партийных решений, содержание которых, следуя злобе дня, в дальнейшем постоянно «исправляло» направленность
важных положений учения; в его содержание последовательно внедрялась история материалистических идей западноевропейской философии. Неприкасаемым все советские годы оставался принцип партийности, исключающий самое малейшее отклонение от канонов теории. Формирование учения было завершено к 1937-му г. в знаменитом втором параграфе четвертой главы «Истории Всесоюзной коммунистической партии» (ВКПб»), автором которого был провозглашен глава ВКПб товарищ И.В. Сталин. Во второй половине 30-х годов многие создатели учения были репрессированы. Господство догматической марксистско-ленинской философии с ее тремя законами материализма, четырьмя законами диалектики, историческим материализмом и принципом партийности, казалось, определило на долгие годы непререкаемость этого догматического учения (см. 15, с. 96-197)
Послевоенное поколение философов-шестидесятников (не функционеров - блюстителей чистоты марксизма, а молодежи, вернувшейся победителями с войны) поднялось на новую ступень в теории, обратившись к аутентичному изучению истории философии и марксизма: они стремились «очеловечить» марксизм-ленинизм. Они усваивали в учении Гегеля метод и методологию противоречивого развития человеческого познания в культурно-историческом контексте; они были увлечены ранними произведениями К. Маркса, обсуждавшего проблему социального отчуждения человека и путей его преодоления; многие обратились к проблеме ценностно-нравственного обновления общества, создания условий для всестороннего развития личности. Западные специалисты-советологи, критикуя идеологический срез советской философии, в то же время принимали профессионализм историков философии, логиков, специалистов по культуре и эстетике и допускали возможность их признания на собственной территории. Труды ряда ученых (например, работы П.П. Гайденко, Ю.Н. Давыдова, Э.В. Ильенкова, А.В. Гулыги, В.А. Смирнова, В.И. Бычкова и др.) становились известными и на Западе.
И все же долгие годы, да и теперь тоже, Запад мало интересуется в силу прирожденного европоцентризма оригинальными исследованиями наших ученых недавнего прошлого. И.Ю. Алексеева в предисловии к очередному изданию «Энциклопедии философов России Х1Х-ХХ веков» отметила положительные особенно-
сти и преимущества отечественных трудов по теории познания, в результатах которых преобладало значение коллективного творчества; в работах по антропологии было сильное стремление осмыслить пути и средства преодоления социального отчуждения. В сфере морали ценилось значение социальной справедливости и пр. (см. 1, с. 13-14).
Н.С. Хрущёв совершил стратегическую ошибку, доказывая тезис об успешном соревновании с капиталистическим миром и обещая к 80-м годам построить коммунистическое общество. В первые годы его правления на прилавках магазинов появился импортный ширпотреб, возникли джинсовая и прочие потребительские мании (в фильме «Великолепная семерка» Юл. Бриннер «заразил» молодежь облегающими джинсами). После Карибского кризиса возникли признаки смягчения международной напряженности, что проявилось в облегчении культурных связей. Философам разрешили критиковать (и, соответственно, изучать) современную буржуазную философию. Вскоре после войны были изданы работы известных зарубежных логиков, а при Хрущёве в изложениях, в спецхранах и даже в открытой печати можно было ознакомиться с концепциями экзистенциалистов, философов науки и истории, других зарубежных мыслителей. В те годы основное внимание перемещалось к осмыслению зарубежных учений мирового философствования; постепенно теоретическим фундаментом, содержанием и основным интересом стала новейшая европейская философия. К 70-му году (эпоха застоя) была создана шеститомная «Философская энциклопедия», издавались серии творений зарубежных мыслителей прошлого; и хотя в ученых трудах по-прежнему воздавалась хвала марксистской методологии, отсылки к ней в целях самосохранения от гонений становились скорее своего рода аранжировкой сюжета.
Постепенно монолит марксистско-ленинской философии раздробился на «философские науки», покоившиеся на исторической базе западноевропейской философии. В Институте философии Академии наук и в университетах были открыты специальные отделы и кафедры. На некоторых из них складывались научные школы (например, школа методологов Г.П. Щедровицкого; В.А. Смирнов создал отечественную школу логиков; вокруг А. Зиновьева теснились ученики, но он предпочел «свободу» мысли за рубежом;
многие научные центры страны полнились последователями Э.В. Ильенкова). Официально пропагандировалась научно-техническая революция, мирное сосуществование двух социальных систем, не пресекалась мысль даже об их конвергенции (см. 21). Но история русской философии после долгой борьбы получила лишь к концу 60-х годов право на существование в небольшом закутке здания Института философии и в мизерной части курсов по истории философии народов СССР на философских факультетах университетов. Издание сочинений дореволюционных русских мыслителей дозированно было разрешено лишь в начале 80-х годов. Все это время идеологические службы находили причины провоцировать гонения за отклонения от марксизма, на издателей произведений самобытных мыслителей прошлого и авторов оригинальных работ - историков русской философии.
К середине 70-х годов лозунг коллективизма «каплею литься с массами» постепенно начал уступать место культу всестороннего развития личности; на горизонте брезжил лозунг всеобщего достатка. В пределы системной философии вступил зарубежный экзистенциализм с его индивидуализмом, трубадуром которого стал Мераб Мамардашвили. Ф.И. Гиренок (см. 7) уделил ему особое внимание как «последнему европейцу». Мамардашвили, - пишет он в поистине пассионарной статье, - философ голоса, он объявлял о нелюбви к письму. Это - «машина речи», в которой плавились и переплавлялись смыслы советско-европейской философии. Мамар-дашвили пришел в философию с первым послевоенным выпуском философского факультета МГУ. Его научные интересы лежали поначалу в области истории немецкой классической философии, первая его статья была посвящена философии истории Гегеля. Позже возникли трудности с преподаванием, поскольку он определял предмет философии с точки зрения собственного Я, и его лекции на философских факультетах вызывали ярость у надзирателей за чистотой марксизма. В конечном счете Мамардашвили вынужден был выступать в непрофильных вузах, творческих организациях и на всякого рода посиделках. Многие его работы, изложенные устно, были опубликованы посмертно без комментариев и примечаний к тексту.
С восточным красноречием, убеждающими интонациями и всем своим обликом (крупные черты лица, пламенный взор, ис-
ключительное внимание к внешности, игра голосом, красивыми очками и трубкой) увлекая молодежь и женщин, он напоминал барона Шарлюса (из эпопеи М. Пруста «В поисках утраченного времени»), а в преподавании он предпринял мощную, но неявную атаку на марксизм, историю философии и принципы русской мысли, все еще пребывающей в застенках спецхрана. Его главной целью при этом стала апология собственного Я. Он «лишил невинности» строгость анализа истории классической зарубежной философии, «мысля иначе» о самом себе; после чего эта история предстала в приблизительном персоналистском виде и, утратив авторитетность гуманитарного знания, превратилась в импровизацию.
Гиренок справедливо заметил, что Мамардашвили излагает не мысль самого, к примеру, Гегеля, а то, что он сам думает об этой мысли. В этом смысле он резко отделялся от историков философии, которые, интерпретируя текст, не умаляют и не искажают исходный материал. Гиренок называет Мамардашвили последним европейцом потому, что тот с интенсивностью возобновил разговор, в частности, о ценностях автономной личности (и о ценности самого себя) и подчеркивал близость философии к записи сновидений - грезе наяву. Он говорил о философии как о деле личности, хотя никаких дел у личности, замечает Гиренок, не осталось. И она сама стала лишней, разрешившись в индивидуализм и эгоизм.
Европеизм Мамардашвили, полагает Гиренок, чудесным образом совпадал с его советскостью, ментальность которой зародилась в подсознании Европы. И в этом смысле советский дискурс Мамардашвили являлся истиной европейского философствования: советский философ, ясно осознававший свою чуждость русскому слову и идеалу соборного существования человека, поэтому-то и тяготел к индивидуализму. Как марксист-новатор, Мамардашвили придал двусмысленность позитивному значению чувственно-сверхчувственных вещей. Устранив вторую (трансцендентную) сторону мира, он ввел представление о временной двойственности, о том, что все в мире совершается два раза. Один раз - бессмысленно, другой раз - со смыслом. В теории сознания он реализовал представление о пустой предметности символа, заполнение которой фиксируется в виде различения между сознательным и бессознательным. Тем самым он демонстрировал неприятие самой возможности существования соборного сознания. Настойчиво пытался
он сохранить рациональность, которая способна помешать соборному сознанию - описанию мира в терминах живого знания (см. 11, с. 160-162).
Следует отметить, что Мамардашвили сильно повлиял на молодежь и на некоторых своих ровесников, поселив сумятицу в мыслях, отвращение к упорядоченности. Феноменологические импликации Мамардашвили обнаружили в автономном человеке мир, создавший возможности для эгоцентрично экзистенциального прочтения внутреннего опыта человека. В 90-е годы крушения советского варианта философии Мамардашвили чуть ли не официально был объявлен и до сего времени признается великим мыслителем советского времени. Нашлись средства на то, чтобы в годы разрухи издавать в богатом оформлении (к сожалению, без редактирования) его рукописи, почти непроницаемые для восприятия; собирались международные конференции (способные к переводу философских сочинений зарубежные участники жаловались на неподатливость его текстов для перевода); богато издавались юбилейные сборники. Похоже, что поклонники усвоили метод мэтра - понимание его величия сопрягается с «достижениями» западных философов и историков философии по принципу известного анекдота: «Пушкин умер, Лермонтов умер, и мне тоже нездоровится». К примеру, на международной конференции 2011 г. в Москве, посвященной наследию Мамардашвили, именитая участница делилась (видимо, опираясь на авторитет Учителя) тем, как она открывает решение проблемы, над которой трудится: мысль идет своим чередом, и вдруг наступает момент озарения, когда решение является как бы само собой. Но еще Кант называл такое мгновение творческим (у нас данный термин переводится словом «продуктивный») воображением, Шопенгауэр - высшим сознанием. И еще Зигмунд Фрейд задолго до Мамардашвили и его ученицы, подробно исследуя процесс творчества, завещал для обсуждения и сам процесс поиска и его высший момент - озарение - многим поколениям психологов и философов.
Ныне после двадцатилетия существования «нового прекрасного мира» люди измучились и изверились, философия мало изменилась; философам практически нечего сказать людям. Академическая философия обрела постмарксистские очертания, но структура и ее предмет мало изменились. История русской философии ютит-
ся на специальных кафедрах и занята в основном ликвидацией белых и черных пятен своего прошлого. В академических трудах - да и в преподавании - преобладает, как упоминалось, философия науки в ее аналитических вариантах. Предмет философии хранит в себе полуразрушенную структуру марксизма-ленинизма - следы первичности материи и вторичности сознания как основного вопроса философии, ведущее значение рационализации субъект-объектных отношений в истории и теории познания и пр. все еще присутствуют в академических научных программах и в вузовских учебниках, а философия науки, с 1960-х годов выдвинувшаяся на первый план в условиях научно-технической революции, до сих пор являет собой лицо (теперь говорят: «бренд») «научной» философии, основанной на логическом анализе. Антропологические проблемы в свете онтологии, философии истории, эстетики, религиоведения, аксиологии, герменевтики, деятельностного и личностного подходов и пр., пользовавшиеся признанием и авторитетом к концу ХХ в. не только среди профессионалов, но и у читающей публики, ныне по-прежнему все еще штучный товар.
В советское время даже в марксистских школьных и вузовских программах, общественных вечерних университетах марксизма-ленинизма рисовалось пусть утопическое, однако цельное представление о мире, о месте в нем человека и открывалась положительная мечта о полноценной жизни человечества, определявшая мировидение и место философии в общественном сознании.
Теперь, когда «распалась связь времен», философия уходит в тупик культуры. Культурологи помогают, осваивая ее темы; но смыслы, как и высокая цель, не возвращаются, а мысль все более дробится по пустякам. Когда в начале лихих 90-х годов пали цензурные и своевольные чиновные запреты, образовался некий исследовательский и издательский вакуум: книги было трудно создавать (резкое снижение снабжения и сокращение кадров) и публиковать, в том числе из-за коллапса в издательском деле. Ныне издательское дело возродилось. Каждый может издать любую книгу. Беда состоит в том, что книги мало кто читает: их издают мизерными тиражами и продают по сверхвысоким ценам, философский рынок переполнен графоманами, а философским журналам ныне трудно откликаться рецензиями на достойные работы. Да и академическая наука находится в более жестких чиновных объять-
ях, чем прежде. Сотрудники принуждаются планировать работы (иногда до мелочей) на многие годы вперед, еще только приступая к ним, а затем ежегодно отчитываться. Результат - утративший актуальность и лишенный продуманности текст, с трудом принимаемый из-за изощренной схоластики «европейского» дискурса, который многие из нас специально культивируют.
ХХ1 век отсчитал второе десятилетие. Появились первые работы, обобщающие опыт этого времени. В Германии Отто Зангер опубликовал на русском языке сборник статей отечественных ученых, посвященных постсоветской философии (17, с. 3-11). Во введении А. Гусейнов и В. Лекторский, завершая небольшой некролог, посвященный кончине советской философии, утверждают, что после 1991 г. для философии сложилась благоприятная ситуация, и надеются на весьма благотворное творчество ученых. Однако в статьях сборника преобладает печальный тон. К примеру, С.С. Хоружий (статья «Ситуация театра») полагает, что философия ныне не является неким сверхценным и сверхвозвышенным ядром. Выдвинулись периферийные области - например, философия дей-ствования и философия сознания, управляющие законами рынка. На исследовательском поле нет масштабных фигур; в философии разума наступил антракт, заполняемый иллюзионистами и клоунами. Освободиться от столь театральной ситуации можно путем освобождения от диктата ума и поворота к антропологической эпи-стеме, понимаемой как синергийная антропология на базе правил исихазма.
А. Ф. Замалеев обсуждает вечный вопрос, оригинальна ли или вторична русская философия, настаивая на особенностях и преимуществах любомудрия, построенного на платонизме и платони-зированном христианстве. Ф. Колесников настаивает на оригинальном происхождении русского философского рационализма, зачинателями которого были И. Киреевский и А. Хомяков. В.А. Бажанов затронул важную проблему о состоянии философии науки в отечественных работах. Он называет данную специализацию «теневой наукой», в которой бытуют: 1) фальсификация экспериментов; 2) ложная коллегиальность; 3) подчиненность сильным мира сего; равные гигантской ее девальвации и пр. В. Фурс усматривает в новейшей социальной философии преобладание
проистматовского содержания, а также подражание М. Веберу и т. п.
А.С. Нилогов совершил поистине выдающийся трудовой подвиг (16) - он создал два фундаментальных тома под названием «Кто делает сегодня философию в России», около тысячи страниц которых содержат более 40 философских бесед, осуществленных главным образом составителем данного издания, и 30 философских манифестов, представленных участниками этих бесед. Весьма пестрый состав участников (по возрасту, по роду деятельности, по специальности и интересам) отвечает на главный вопрос: как они понимают предмет философии, что они думают об актуальных задачах в области философских исследований? К сожалению, каждый «дует в свою дуду» и понимание общих проблем требует специального усилия. Бросается в глаза участие видных ученых -«могикан» ХХ в. - П.П. Гайденко, академика Ю. Степанова, И. Кона и др. Но и по первому впечатлению очевидно, что в определениях преобладает собственное Я, усиливается распад философии как цельной любви к мудрости, свободной от частных интересов и предубеждеиий.
И все же на тусклом общем фоне сохраняется известность ученых, авторитет которых сложился в ХХ в.; их книги переиздаются, о них вспоминают соратники и ученики (см., например, серию «Философия России во второй половине ХХ века», публикуемую издательством РОСПЭН), их труды находят и читатели. Среди ученых, получивших известность в начале ХХ1 в., следует назвать специалиста по философской антропологии Ф.И. Гиренка. Он весьма авторитетен среди молодежи. Его называют даже соловьем русской философии. Ныне работы Ф.И. Гиренока широко представлены в Интернете и в прессе как мыслителя-новатора. Часть его монографий, почти все статьи, а также интервью и рецензии, посвященные его творчеству, отдельным книгам и публичным выступлениям, выложены на многих сайтах. Богато представлен он в Интернете и визуально: рекламируются 36 «картинок» - портреты и групповые снимки.
Оригинальность его творчества усматривается в стремлении преодолеть индивидуализм, воцарившийся в миропонимании: для Гиренка Я = Мы; я - это мы, я и общность едины. Он борется с преобладанием рационализма в работах по антропологии, сторон-
ники считают его создателем собственной понятийной системы. В отличие от евразийцев он видит Россию как «третий мир» между Востоком и Западом. В пресс-портрете Ф.И. Гиренка в Интернете сообщается, что он ввел в обиход представление о русском космизме. Стоит заметить, что данное утверждение - некоторая любезность в адрес данного автора. Русский космизм живет в обиходе русичей с давних времен - в мифах, фольклоре, православных канонах, в сказании о дьяке, совершившем полет с колокольни. Сам Гиренок писал: «Космизм называется русским (в отличие от всех других), потому что космос в нем представлен в смысле слова "Вселенная", как дом, в который надо вселяться, но не по одиночке, а всем миром» (13, с. 5). Почти 150 лет назад возникла и до сей поры существует авторитетная русская литературная традиция, посвященная освоению космоса. В ранних исследованиях Ф.И. Гиренка русскому космизму уделялось особое внимание: его вклад в развитие идей этого учения связан, в частности, с попыткой обосновать неизбежность грядущего единения человечества с помощью формирования экологического самосознания с целью возродить среду обитания и обогатить биосферу. Правильнее было бы сообщить, что Ф.И. Гиренок - один из многих успешных исследователей проблемы космоса.
* * *
Федор Иванович Гиренок родился в 1948 г. на Алтае, доктор философских наук, заведующий кафедрой философской антропологии философском факультете Московского государственного университета - плодовитый и стилистически легкоусваиваемый автор. Его первые статьи и монографии 80-х годов (например, «Экология, цивилизация, ноосфера», «Экология как элемент самосознания цивилизации» и др.), посвященные актуальным экологическим и социально-антропологическим проблемам, были встречены со вниманием. Созданные по правилам и почти, как выражается сам автор, в соответствии с академическим дискурсом, они отмечены историческим оптимизмом. В конце 90-х годов изменилась ориентация проблематики, духовно-душевный настрой, формат и стиль работ ученого. Перед читателем предстал мастер малых форм - статей, эссе, заметок, публичных выступлений, отмеченных пессимизмом, хотя еще в 2002 г. в одном из интервью он по-прежнему с на-
деждой высоко оценивал ноосферное учение В.И. Вернадского, которое прилежно анализировал в ранних работах.
Новая книга Ф. Гиренка - «Удовольствие мыслить иначе» (11), - выдержавшая уже два или три издания, состоит из множества статей, заметок и эссе, обнимающих философские («О философии», «О мысли в советской России» и др.), политологические (см. «О России», «О Европе», «Что случилось с Америкой» и пр.), культурологические («О жизни», «О России») и другие актуальные проблемы современной культуры. В ней имеется оценка классического литературного наследия (от Пушкина до А. Платонова) и современного искусства. Завершает книгу эссе «Предостережения» -предостережения России, Европе, Америке, а также интеллигенции с ее философией, переживающим наряду с глобализацией в то же время и депривацию - утрату смыслов и тоску по ним. В монографии автор в некотором роде подводит итоги своих ранних работ, заявляя, что не собирается легитимизировать то, что мы уже знаем. Вслед за Фуко он хочет «узнать на опыте, как и до какого предела возможно мыслить иначе» (цит. по: 11, с. 3) по принципу минимализма, отказавшись от понятийного эссенциалистского языка, требующего множества определений.
Ф.И. Гиренок аттестует себя наследником русского и советского мышления. Он справедливо считает не универсальным, а локальным поле европейской философской мысли: он подчеркивает, что русская философия, в которой ныне господствует европейский дискурс, создавалась не для того, чтобы в аналитической форме передать мысли, не ею добытые. Он пытается преодолеть также ее наследие в марксистско-ленинской философии, которое, как сравнительно недавно казалось многим, вместе с падением социально-политического устройства советского общества откатилось почти на нулевую точку, но все еще подает признаки жизни. Эти благие стремления выражены в весьма радикальной форме, не лишенной однако своеволия и противоречивости. Автор весьма критически относится к зарубежному классическому философскому наследию, в том числе, естественно, и к марксистско-ленинской философии; скорее всего последнюю он и за философию не считает, хотя вырос на ее хлебах.
Философию нельзя свести к истории философии, полагает автор, потому, что она, подобно, например, системе Гегеля, служит
полем для галлюцинирования (?) персонажами; с их помощью он воображает себя Наполеоном мысли, которым не является; либо подобно Диогену Лаэртскому предстает свидетелем, который был лишь кладовщиком идей и текстов. Другое дело - иронизирует Ги-ренок - М. Мамардашвили либо Делёз, далекие от профессии историка, для которых история философии является не текстом, а набором метафор универсальной индивидуальности, а они сами -пионеры-мичуринцы, прививающие один смысл другому, заставляя предшественника «говорить не то, что он сказал, а то, что подумалось» истолкователям в качестве «суррогатной матери их идей» (11, с. 17-18). Поэтому Куно Фишер - не философ, а историк, своим знанием убивающий понимание: рефлексия убивает мысль.
Сравнивая историка философии и творца учения, Гиренок пишет: «Историк производит симулякры, налипающие на интеллигибельное тело философии; сообщение о философии он делает философией. Историк - страж культуры, а философия - «занятие антикультурное»; она говорит не своим голосом, когда выходит за собственные пределы (например, в науку или в теологию). К тому же у философии нет собственного предмета, своего языка и метода, их выдумали преподаватели философии. Философия, по Гиренку, длящаяся вечность выговариваемого ею смысла, своего рода пройденная бесконечность; она не нормирована и произвольна, а историк - транслятор норм, лазутчик культуры, соглядатай власти, заставляющий умолкнуть смыслы. Мысль философа, однако, не завершается упрощением идеи о невозможном, завершая ее в системах и тем самым умерщвляя ее. «Философия - наше уже-сознание, история философии - это событие языка, шум которого заглушает сознание» (11, с. 20). С данным тезисом нельзя согласиться: отсутствие школы приводит мыслителя к «изобретению велосипедов».
Гиренок уточняет, что классическая философия в ее трех измерениях - субъективной (Фихте, Щедровицкий), объективной (Шопенгауэр, Мамардашвили), половинчатой (Декарт, Кант) - перестала быть кому-нибудь нужной; ее сдали на склад, составили гербарий и показывают на факультете ненужных профессий либо используют в качестве тренажера для студентов и всех желающих. Появились эксперты, доказывающие, что все, что существует, является текстом как лабиринтом, требующим разработки техноло-
гии чтения, с помощью которой они стали мастерами «игры в бисер». Появились среди них и мастера по теням, которые можно назвать телами без локализации, толпящимися вблизи искусства; последнему на самом деле тоже сказать нечего. Большинство философов стали историками и методологами, которые, как нищие на паперти, стали перед храмом науки в надежде получить что-либо от ее щедрот. Возникли политологи, создающие информационные шумы, и политтехнологи, ставшие членами «ордена золотого тельца». «Темное облако скуки накрыло Галилею философии, которая сегодня забавляется тем, что продолжает мыслить мыслимое, встретившись с немыслимым» (11, с. 9). Этот жестокий приговор истории философии, как бы отвечающий злобе дня, представленный рядом раскавыченных цитат из классиков философской и художественной литературы, на самом деле в противоречии с самим автором не покидает истории философии: Гиренок просто не хочет учитывать уроки, которые можно извлекать и нужно сегодня извлечь из ее истории.
Гиренку скучно читать Гегеля. Заметим, что читать Гегеля, может быть, и скучно; Гегель завершает путешествие мирового духа в поисках абсолютной истины апологией государства, утверждая Пруссию как носительницу истины, что вызывало у К. Маркса великое раздражение; марксисты-ленинцы гневно разоблачали противоречия в учении Гегеля между революционным диалектическим методом и консервативной системой. Но следует вспомнить то, что почти все гегелевское творчество прошло в условиях Наполеоновских войн и он с трудом сохранил рукопись «Феноменологии духа» -своего первого и главного труда, а его самого едва не убили. Его родина была повержена и разорена, а Пруссия была едва ли не единственным среди разоренных войной нескольких десятков немецких государств, которое устояло в военных бедствиях почти невредимым. Можно было бы восхищаться интуицией и проницательностью мыслителя: ровно через полвека именно Пруссии удалось завершить великое дело объединения тысячелетней «Римской империи германской нации». И О. Бисмарк, по словам К. Маркса, объединявший Германию «железом и кровью», благодарил за это великое дело учителей прусских школ, в программе обучения которых детей - будущих солдат знакомили с сочинениями великих
отечественных мыслителей - патриотов, мечтавших о единении немецкого народа.
Да и теперь в сочинениях немецкого мыслителя можно найти много полезного для осмысления жизнеустройства. Например, Гегелю принадлежит афоризм: «Глупо думать, что философия может выйти за пределы современного ей мира. Когда философия начинает рисовать своей серой краской по серому, это означает, что некоторая форма жизни постарела, что философия может ее не омолодить, а лишь понять... Сова Минервы вылетает только в сумерки...» (3, с. 17-18); и в то же время: «Но философия - это также предрассветный крик петуха, возвещающий новую молодость мира» (там же, с. 331).
Однако понять стремление Гиренка можно: он пытается избавиться от тяжкого наследия марксистско-ленинской философии с ее железобетонными формулами, рассудочностью и жалким европоцентризмом, которые в начале 90-х годов, казалось, было приговорено к небытию мощным историческим катаклизмом нашей страны. Но философия марксистского толка все же уцелела, потеряв некоторую часть проблематики (лишилась культурологии, футурологии, теории политики и т.п.), она получила свободу самовыражения, но по-прежнему пребывает под зорким оком чиновников устоявшей в потрясениях номенклатуры советского времени. Пестуя всевластие философии науки и технического прогресса, которые сами едва живы, надзиратели за академической философией привели ее к точке, с которой она не в силах сдвинуться. В советское время философия признавалась основой мировоззрения, и эта мысль внедрялась в сознание народа мощной пропагандистской машиной. Ныне отечественный вариант европейской философии -фрагмент культуры, не отвечающей на духовные вопросы бытия. Отказываясь читать европейскую философскую классику как скучную и устаревшую, Гиренок умалчивает о главной своей задаче, тем более что сам он при нужде ссылается и на Гегеля, и на Канта, и на другие великие умы, постоянно используя традиционные европейские философемы и термины, издавна освоенные отечественными мыслителями, в том числе и в советское время.
В то же время он отвергает академические монографии из-за их перегруженности деталями и случайным знанием. Обладая двойной визуальностью, они не драматичны и не визуальны. В от-
личие от А.С. Панарина, который аргументировано признавал поражение в конце ХХ в. просветительской программы, Гиренок без обиняков отвергает программу философии Просвещения. Ее мыслители видели в конечной цели природы дать счастье человеческому роду, выведя его средствами Просвещения из состояния несовершеннолетия. Гиренок не замечает некоторую преемственность этой программы в советской мысли, признававшей исторический прогресс как цель всеобщего благоденствия.
Но зато он правомерно критикует современную постсоветскую философию: забавы современной философии, пишет он, состоят в ее приверженности к догматизму. Упрекая академическую философию советского времени в равнодушии к собственным достижениям (например, к памяти Ю. Бородая, А. Зиновьева, В. Биби-хина), Гиренок указывает на особую нынешнюю ее привязанность к понятийным «игрушкам», не допускающую иных подходов, в частности на особое неприятие ею постмодернизма.
В назидание «игрокам в классику» - академическим философам - Гиренок обращает внимание на положительные аспекты этого течения: 1) постмодернисты научили проводить различие между мыслящим и разумным; ослабив притягательность европейского интеллектуального пространства, они помогли субъекту стать самим собой, самоопределиться; 2) они показали важное различие между истоками европейской философии и ее современным состоянием. В античности стремились к разумному, ныне речь идет о сохранении мыслящей природы человека; 3) согласно постмодерну, приблизившись к пределу возможного, нельзя следовать логике бинарных отношений: «Здесь ты, как сплавщик леса, прыгаешь с бревна на бревно, не подчиняясь предписаниям разума» (11, с. 7); 4) постмодернисты не создавали рациональных систем, лишенных противоречий, они открывали новые горизонты мысли. В конечном счете, заключает он, следует искать то, что не позволяет системе стать системой.
В то же время постмодернисты в стремлении к равенству отказываются от необходимости мыслить самостоятельно, подчиняя все существующее принципу производства, отворачиваясь от не-проявленного, от дословного, от необходимости иметь стыд и совесть. «Полагаться на собственный ум значит центрировать себя, пускать корень в почву. Постмодернизм, децентрируя мысль, сру-
бает корень, практикуя принцип ризомы» (11, с. 51). Здесь нет первообраза и оригинала, все становится поверхностным - копиями, подобием (симулякром). В таком равенстве выделиться помогает власть, распыленная по всем порам социальности, культивирующая коммуникацию. Можно заметить, что постмодернисты выступали жесткими критиками общества, сверху до низу утопающего в потребительстве.
В словах «западная философия» закодированы клыки сильного, агрессия, воля к власти, и Гиренок дает резкую критику социальных аспектов постмодернизма. Подобное положение дел (в постмодернизме у нас не распознали его критического настроя) побудило Гиренка критиковать СМИ, в тоске по тотальности смысла усматривающие легкий выход в мир подобий, предлагая сознанию симулякры-образы. Они переводят реальное в режим представления, репрезентации. Представление перестает сопоставляться с реальностью и само становится реальностью. Виртуальной. Ему противостоит не реальность, а другое представление. У каждого представления есть свой субъект, свои режиссеры и актеры. Объективированный смысл представления не случаен. Представление можно забыть. Реальное забыть нельзя. Оно дает о себе знать через немоту дословного, нерепрезентативного. «Всякая повседневность пузырится смыслами, а не событиями, а событие -бытие за пределами быта. Чтобы получить виртуальную реальность, раздувают смысл, превращая его в событие, и подают как чистую репрезентацию, как объективированное представление, как спектакль» (9, с. 1). Собственно, СМИ взяли на себя функцию фабрикации спонтанного самостийного внутреннего опыта.
Как видим, автор, не чуждый постмодернистских веяний, способен держать дистанцию. Но в то же время он вводит, по аналогии с творениями постмодерна, медицинские термины, с помощью которых постмодернисты метафорично подчеркивали отклоняющиеся от нормы кризисные элементы европейской культуры. У Гиренка, похоже, речь идет об их прямом значении. Он пишет, например, о галлюцинации (как «вневременной одномоментально-сти») (11, с. 14) как стимуле либо результате творчества. Он оперирует понятиями «безумие» и «аутизм», основными свойствами, по его мнению, самости человека. Он принимает метафоры ризомы и симулякра, в то же время критикуя постмодернистов за поверхно-
стный взгляд на природу вещей, в данном случае не учитывая их критического содержания, предложенного самими его создателями. Он упоминает, например, и о шизофреническом удвоении мира. (В последнем случае естественно было бы предположить, что термин «шизофрения» является превращенным синонимом, смысл которого - нарушение, привычного для европейского ума единства субъекта и объекта в теории познания.) Не открывая отечественному читателю соотношения философского содержания и соответствующего психического заболевания, автор вступает на территорию совершенно иного отношения к роду человеческому.
Можно указать также на некоторую зависимость письма Ги-ренка от принятого В. Подорогой и близких к нему авторов, калькирующих иностранные выражения (например, «событие языка», «событие музыки», «событие событийности», «текст как тело», «Я и Другой», «уже-сознание» и т.п.), смысл которых не сразу открывается читателю (не всякое событие соотносится с бытием). Ф.И. Гиренок не часто раскрывает содержание употребляемых им понятий. Например, он придерживается единственного значения термина «предмет самости», в то время как этот термин многозначен, сохраняя значение не только для историков термина («архе»), определяющих внутренний опыт человека, но и для актуализации злободневной проблемы социального и личностного тождества человека (сегодня чаще ее называют проблемой идентификации); впрочем, термин имеет и много других значений (в немецкой энциклопедии «Исторические понятия философии» синонимам термина «самость» отводится около 100 страниц).
Анализ русской мысли автор начинает с утверждения: русские люди никогда не любили человека. Ни одному не было дано стать выше мира. Россия в результате является полем мистериаль-ных игр Бога, посылающего ей назидание, - нелепое сочетание подобного с неподобным Европы. Россия - кентавр, одна часть которого любуется Западом, вторая - Востоком. В России - странный народ, одержимый русской идеей, выражающейся в территориальном порыве - державно. В социальности Гиренок усматривает значение общины для России как собора, внутренне объединяющего людей, в то время как в коллективе рационально соблюдаются внешние правила. В первом случае регулятор - мораль, во втором -право. В России отказ от личности - предельный способ существо-
вания самого себя, потому что личное складывается в общине. Мы бьемся за правду-истину, потому что мы люди веры, а не истины.
Человек - мистерия, повторяет Гиренок. Эта мысль привела русских философов к теории поступка, в основе которой лежит отречение от себя как от личности (европейские теории личности ограничивались в теории поступка словом, завершающим действие в сознании). Все личности различны и стремятся укорениться в традиции, на пути, который ведет дальше цели. Это - соборность, которая требует смещения Я из центра, создавая перспективу не рационального, а сердечного человека верующего, носителя живого знания. Это - Россия, философия которой с самого начала показывает связь с художественной литературой, ее отношение к науке второстепенно. Происхождение русской философии автор датирует Х1Х в., Ю.Ф. Самарин - ее начальная точка, Вл. Соловьев - ее неудача, софийный тупик (Соловьев - русский отец глобализма), а К. Леонтьев и В. Розанов - перспектива философского сознания, в то время как интеллигенция - его негативность, чистое разрушение. После Самарина русская мысль могла развиваться в терминах всеединства; если же указать, например, место развития, то это -Н. Данилевский - имперский антиглобалист, книга которого, считает Гиренок, должна стать настольной для русского человека. Всеединство - мировой разум, человечество, прогресс - тупик русской мысли. Имперский антиглобализм - русский путь.
Мысля о Советской России, Гиренок начинает с описания советского философского дискурса. Отметив, что русский умострой оформили славянофилы, определявшиеся православием, в котором истина не связывается со словом и мышлением, и отождествляется с русскостью, Гиренок, повторяя, что истина - от Бога, а не от размышлений, отграничивает отвлеченное мышление от сопровождаемого созерцанием. Это последнее и создает картинность русского дискурса, близкую к литературе, а не к науке как манере исследования. Он отмечает, что в таких описаниях строгость терминологии уходит на второй план. Ее характеризует приверженность к феноменам жизни и безразличие к феноменам сознания, неметафизичность русской мысли, соборное представление о мире и некоторое невнимание к индивидууму. Элементами русского дискурса, указывает Гиренок, являются русские идиомы, пословицы, прибаутки и пр. смысловые клише, затем - тематизация языка
славянофилов, культурно-символическое содержание, восходящее к православию, и философская рационализация крестьянского сознания.
Советский дискурс - без корней и религиозной веры - утвердился после 1917 г. Он исчерпывается, полагает Гиренок, тремя именами - Э. Ильенкова, М. Мамардашвили и Г. Щедровицкого. Это - дискурс интеллигенции без корней и веры. А. Библер, Н. Трубников, Ю. Петров и А. Зиновьев - второй план философии: их можно не принимать во внимание. В целом речь идет об обезличенном языке науки как дискурсе кодирования бесцветности, на котором разговаривала левая интеллигенция и новая демократия: упрощения, делающие мир понятным, когда слова-фикции доминируют над словами-предметами. Так представлялась сама реальность. Советская философия - эффект работы с языком. На этом языке нельзя было понимать.
На нем можно было симулировать. Слово не есть мысль. Оно состоит из заключенных смыслов и значений, всегда готово к употреблению. На неготовности слова быть полусловом и строится мысль; ее вторая половина остается в дословном. Изобретение смысла также не есть мысль. Однако власть не нуждается в смыслах, ей нужны слова. Служить власти при помощи знания - значит иметь в распоряжении специализированные смыслы слов, готовых к употреблению. Интеллектуал как носитель порядка знания уже по одной этой причине претендует на власть, не умея говорить ни о чем.
Зачем была нужна русским империя? 1. Чтобы не быть нацией, поскольку у нас нет национального самосознания, постольку мы всегда жили в невозможности своего существования, определяя себя только как идею невозможности своего существования в качестве нации: мы - изначально имперский народ. 2. Мы всегда вынуждены решать наднациональные задачи, мы построили бы ухоженную цивилизацию, но принуждены быть бедными, постоянно обновляя государство, а не повседневную жизнь. 3. Мы безвольны, а потому у нас нет пространства, в котором можно было бы повелевать с возможностью повиноваться: повеление у нас существует вне связи с повиновением. «Пока у нас есть душа, а не сознание, мы всегда будем делать то, что нам невыгодно, а не то, что нам хочется» (11, с. 198-199). Ведь наше Я смещено от центра. Превращение бытия в быт накладывает запрет на возможность быть наци-
ей; смещение Я из центра делает оправданной идею служения империи. Поэтому России нельзя быть без русских, без них она превратится в Евразию - леса и степи, заселенные кем угодно.
Обращаясь к злобе дня и хаосу «мировой глобальной нестабильности», отбрасывая наработанные иными эпохами культурное достояние, Гиренок в конце концов не покидает мировоззренческие установки предшественников. Естественно, дают о себе знать также и фрагменты мировидения и риторики европейской мысли. Либо им придается новый смысл (например, понятию «бытие»), либо они употребляются без разъяснений смысла и содержания. Более того, самосознание ученого не противится тому, чтобы работать на поле европейской мысли, и не отказывается работать с ее историей. Так, в рекомендацию литературы к программе курса по истории философии Гиренок включает труды классиков европейской философии - Р. Декарта, И. Канта и других, - как бы забывая о книге Н. Данилевского, которая должна стать уж для каждого студента настольной обязательно. Удивляет также и то, что в философских научных кругах речь не идет о расширении области преподавания русской философии, хотя бы для воспитания патриотизма. Задумывается ли об этом руководитель кафедры философской антропологии МГУ? Читает ли он соответствующие спецкурсы? На самом деле одно не противоречит другому. Русский философский лексикон с давних времен породнился с западным; ведь мы - «братья по крови»: наши предки в процессе этнического формирования варварских государств питались общим культурным достоянием греческой культуры.
Письмо и стиль Гиренка резко отличаются от плавных философски аргументированных академических сочинений. Его метод должен противостоять методологии, принятой у нас в недавнем прошлом. Философы России, указывает он, носители культуры Европы, а порядок вещей в нашей жизни никак не связан с порядком идей в наших головах. В этом мире мы - посторонние на европейском празднике жизни. Поэтому читать Леонтьева с Данилевским для нас - все равно, что на «Запорожце» ездить. А вот Фуко с Делё-зом - другое дело. Это - как «Мерседес» - полный комфорт и все остальное.
«Прошло в России окаянное десятилетие... - пишет он, - переживание есть, но пережитое не отразилось в словах, не изменило
порядок идей, не изобрело свои смыслы» (11, с. 48). Наш мыслительный мир - без окон и дверей. В нем можно задохнуться. Обязанность философов, по Гиренку, - проветрить ментальный мир, добиваясь прозрачности символического строя мышления. Смыслы прошлого, утверждает он, распаковываются авангардными стратегиями философии. Благодаря этому методу прошлое опережает будущее. Этот метод Гиренок и называет археоавангардом.
Проблема времени мучает философов тысячелетиями. Учение Августина живо и ныне; он сопрягает прошлое с настоящим, настоящее придает действительность будущему, а будущее указывает дорогу к вечности. Пока не видно, кто и что придаст смыслы времени и какая впредь дорога нам указана. Сегодня мы топчемся на своем прошлом на краю обрыва: окаянные дни - вот они до сих пор - не ведают авангардности и будущего. В этой связи некоторые исследователи пытаются вернуть ахреоавангардистской установке Гиренка понятие настоящего, которое в противовес с традицией тот опускает. Эрих Соловьев, постоянно призывавший к возрождению традиций, полагал, что прошлое просто живет в нас («хватает нас»), поэтому присутствует и сейчас, и в будущем (19).
Гегель связывал подобное присутствие с исторической необходимостью, прокладывающей себе дорогу в будущее через бездну противоборствующих случайностей. После поражения Бонапарта в условиях торжества реакции он писал: «Мировой дух скомандовал времени идти вперед. Этой команде противятся, но целое движется неодолимо и неприметно для глаза, как сомкнутая бронированная фаланга, как солнце - несмотря ни на что. Бесчисленные легкие отряды бьются где-то на флангах, выступая кто "за", кто "против", большая часть их вообще не подозревают, в чем дело, и лишь получают по голове незримой дланью. И ничто не поможет им. Самая чудовищная реакция, так ли уж много переменила в самом существе в добре и зле, особенно если пройти мимо ужимок и мизерных успехов муравьиных, клопиных и блошиных личностей» (4, с. 110).
Сторонники ныне зарождающейся гипотезы информационного поля утверждают: ни один миг бытия человека не исчезает, в нем жива память о древних языках, жива память о близких и далеких людях, о близких и далеких событиях (см. 20). Спящая в информационном поле мысль способна актуализироваться. Кто и как
может осуществить такое? И может ли помочь нам археоавангар-дизм Гиренка, который к тому же заменяет историческое мышление так называемым патовым мышлением, в котором аргумент и контраргумент равновелики и, не уступая друг другу, как полагает Гиренок, загоняют мысль в тупик. Он принимает также клиповые высказывания, указывая, что в философском дискурсе необходимость понятийной аргументации себя исчерпала. В этой связи провозглашаемая философия минималистских форм усматривается в том, чтобы перестроить структуру текстов, внеся в них элементы наглядности и рекреационной коммуникации (образности и драматизации). При этом предполагается возможность сценарного прочтения сочинений Канта и Шопенгауэра, равно как и музыкального воплощения Хайдеггера и Камю.
Поэтому-то минималистское понимание философии и начинается с исследования пределов возможности «мыслить иначе». Дискурс автора - весьма торопливый; вводя новые термины, также из обыденного языка, автор, изменяя их смысл, не торопится открыть содержание; о нем можно догадываться по контексту, а когда все же раскрывается значение, оно оказывается подчас житейски очевидным. Можно сказать, что Гиренок, сторонясь классических философских норм и канонов, создает (как бы вслед за Шопенгауэром) представленную немецким мыслителем в «Афоризмах житейской мудрости» «домашнюю философию для всех», которая у Гиренка служит описанию сегодняшней хаотичной культурной ситуации не только на родине, но и во всем мире.
Поскольку философия, по Гиренку, перестала быть картиной мира, она не отображает, а изобретает его, обобщая случайное содержание наук. И ее дело - искать предел возможного: невозможное и гиперреальное, постижимое посредством воображения, чуждого опыту (предмет воображения - вневременная одномоментность, не укладываемая в последовательность знаков). Поэтому, по Гиренку, мир - объективированная галлюцинация, воплощаемая именем философа не посредством знака, а символом, который невозможно перевести на язык знаков. Что касается философской школы, то она -место умирания философии. Он все же признает историю философии в качестве археографии, связывающей опыт и воображение, ум и безумие; ее нельзя свести к философии. Как видим, автор, избегая обоснований, весьма парадоксально полагает истоком ума бе-
зумие. «Любой философ освобождает безумие, таящееся в уме, и одновременно прививает ум безумию» (11, с. 15). Быть может, и тому безумию, о котором Максимилиан Волошин писал: «Однажды зверь сошел с ума / Очнувшись -/ себя увидел человеком». (А если вернуться к зверю? Вопрос весьма актуальный в условиях ужасной поведенческой деградации, являющей вовсе не человечьи, а более чем звериные черты.)
Важное намерение Ф.И. Гиренка «мыслить иначе», способствующее росту внимания к его творчеству, пробудилось новейшими событиями истории европейской культуры. Его археоавангардизм, вписываясь в эти события, содержит попытку дать новое освещение отечественным реалиям. И в этом плане он выступает продолжателем развития русско-советской философии на ее новейшей ступени. Поэтому работы Гиренка, который хочет трудиться на почве современной национальной русской мысли, принимаются с воодушевлением. Гиренок не считает самобытную отечественную философию религиозной. Хотя в ней и говорят о Боге, тем не менее, полагает он, она обращена к необъективируемому и не столько знает, сколько именем Бога утешает, осуществляя субъективирующее мышление. С. Хоружий полагает веру феноменальной почвой национального философствования. Работы Гиренка хотя бы только порождают феноменологический интерес к Богу.
Обратившись к пониманию человеческого духа, Гиренок выделяет проблему самости. Со времен греков тождество бытия и мышления стало входным билетом в философию, прививкой от рационализма, когда мир и мысль о мире пребывали в единстве и были очерчены границами языка. Но человек понимает больше, чем язык способен выразить. Прежде всего - это область самости без Я, т. е. совокупность, даже хаотичность эмоций, не опосредованная личностным сознанием. Самость - ядро, присутствие себя по отношению к себе - состояние, в котором смотришь и не видишь, слушаешь и не слышишь, но она способна к самоактивизации. В спонтанной реализации самость выражает внутренний опыт в симулякрах беспредметности, разрушающей интенциональную функцию сознания, которое предстает не как сила, структурирующая мир, не как надежда, а как некое спонтанное раздражение себя своими галлюцинациями. Подсознание и Фрейд не могут выразить возможности самости как спонтанности. Но в эмоциональном воз-
действии на себя «всегда имеется уже-сознание как внутреннее знание, достигаемое серией уподоблений невозможному, а внешнее знание достигается приспособлением к реальности» (9, с. 12). Гиренок в соответствии с минималистским мышлением не любит вспоминать о своих предшественниках - Лейбнице («темных мыслях»), Канте («темных представлениях»), Шопенгауэре (сверхсознании), Достоевском (о множестве пролетающих невысказанных слов), предсознании Фрейда, его подсознании, вытеснении сознания и т.д., а потому содержание уже-сознания как внутренне сознание остается непроясненным.
Рассуждая о коммуникативной природе современности, Ф. Гиренок полагает наиболее существенным не определение ее природы, а понимание того, что коммуникация манифестирует насилие и глобализацию. Мы - временные жители Земли, и нас объединяет, сдвигая нас вместе, единство эмоций в преходящем времени. Условность времени мешает овладению полнотой бытия и приговаривает к одиночеству в борьбе за его полноту. Коммуникация и есть способ сожительства неполноценных, частичных существ. Ныне - все не на своем месте, все как будто заблудились в лесу, поэтому так необходима коммуникация, помогающая забыть о своей неуместности и самости. В данных условиях именно одиночество предлагает человеку полноту бытия, только наедине с самим собой он говорит свободно. Творчество возможно лишь в одиночестве. В коммуникации же образ человека замещает самого человека; никто в пространстве коммуникации не остается наедине с собой; ложь - условие коммуникации; она равна обмену пустыми знаками. Труднее всего переживать одиночество на людях в моменты сознания своего отщепенства.
Коммуникативному сознанию Гиренок противопоставляет уже-сознание как «носитель развертывания, на фоне которого конституируется мышление» (11, с. 30). Собственно, оно создает возможность самой чувственности, множества бессловесных смыслов, которое как предельный горизонт структурирует поле реальности. Оно мистериально и проявляется в хороводе, в пении, в экстазе, в котором нет места оппозиции бинарного вида, линейного взгляда на мир. Коммуникационное целое замещает мистерию, но в нем доминирует язык, рассеивающий энергию образа, встраивающего эмоцию как невербальную коммуникацию, как жест. В коммуника-
ции Другой помогает субъекту достроить свое Я до его полноты, в которой ему не противостоит Не-Я. Но в философии считаться с присутствием Другого значит говорить не своим голосом, подчиняться дискурсу Другого, т.е. стать пустым.
Можно предположить, что для Гиренка именно коммуникация приводит к ускользанию полноты бытия, его угасанию к быту. Среди мыслей именно это свидетельствует, по мнению некоторых, об изгнании ими из философии ряда философских идей высшего порядка, выражающих любовь к мудрости, Так, в монографии об ускользании бытия Гиренок дает исторический очерк этому понятию как базовому элементу теории познания, определяющему содержание жизни человека. Главное внимание он уделял вариативности развития содержания этого понятия в реальной истории человечества (см. 12). Заключая, он писал о постепенном ускользании бытия, полагая, что после бытия остаются только быт и событие. А смыслы быта стремятся лишить событие состава событийности. Ныне вместо бытия в его полноте люди довольствуются бытом во всех прелестях его повседневности.
В этой связи рассматривается проблема антропологической катастрофы, об угрозе которой знали, указывает Гиренок, уже А. Хомяков и М. Хайдеггер.
Антропологической катастрофе сейчас уделяется некоторое внимание, в оценках выдвигаются на первый план разные проблемы, катастрофу усматривают в демографическом кризисе, в наступающем варварстве (Н.В. Мотрошилова), в распаде морали (В. Соловей) и т.д. И. Джадан считает человечество ошибкой природы и не видит его будущего. Ф. Гиренок старается рассмотреть проблему почти системно, обращаясь к социальным и культурно-историческим проблемам. Указывая на исчезновение трудового общества и труда как естественного ресурса и приход на смену оседлой экономики номадического капитала, Гиренок подчеркивает, что классовое противостояние себя исчерпало: теперь капиталу противостоит сам капитал. Он отмечает новую роль капитала, эксплуатирующего сознание с помощью лейблов, марок, акций, статуса, престижа и пр. Из новой роли сознания следует экономика постмодерна, в которой слова не совпадают с вещами, а это означает несовпадение смыслов. Тоска по империи возникает как тоска по смыслу, а потому сохранность непрозрачности национальных и
подобных сознаний противостоит капиталу, и устранение локальных непрозрачностей сознания Гиренок называет глобализацией. В смешении сознаний, которые принадлежат среднему классу, все упрощается. Средний класс стоит в очереди в «Пиццу-хат», смотрит «Властелина колец», покупает порошок «Тайд», мечтает о «Хонде». И будь его воля, превратил бы Большой театр в казино, а Зимний дворец - в элитный жилой комплекс, ему показывают «За стеклом», «Слабое звено» и юмор Петросяна.
Важным пунктом анализа служит положение о возможности рассматривать социум и человека независимо друг от друга. Существование социума требует равенства (со времен Великой французской революции 1789-1794 гг. с ее лозунгами «Свобода, равенство и братство»). Долгое время к равенству стремились с нулевым успехом, но жизнь человека обусловлена силой воли и пассионарно-стью, поэтому привилегия быть человеком - мираж, который заставляет двигаться к недостижимой цели. Не каждый может стать человеком - выйти в люди. Свобода, ум, добро есть привилегия немногих. Расширение этого круга и составляет социальный смысл истории.
Антропологическая катастрофа грядет, когда исчезает неравенство. Борьба с привилегиями - последний акт деантропологиза-ции мира - расставание с добром, умом и свободой, запреты на неравенство полов, на неравенство поколений, рас, религий и прочего -все это Гиренок называет антропологической катастрофой. Среди прочего имеет место также резкое увеличение неравенства между бедными и богатыми. Об этом Гиренок почему-то не упоминает; между тем необходимо учитывать массовость подобного процесса. Современный мир для человека, пишет Гиренок, бесприютен. С нами Бог, но мы его не видим и не слышим. Он не спешит к нам навстречу. Сердца не бьются при слове Истина, потому что мы -безбожники, мы не кланяемся, и Бог к нам не приходит, потому что мы решили, что существует только воспринятое. Позитивистский подход встраивает нас в горизонт теологической катастрофы. Человек оказывается в ней чем-то случайным, а беспредельность мысли создает для человека невыносимые условия существования. Поэтому надо либо ограничить ситуацию, либо согласиться с пребыванием в мире антропологической катастрофы, при которой предметы воли и веры исчезают в мире причинных зависимостей.
Социум становится гуманным, человек - социальным благодаря своей рабочей силе. Профессия, Роль и Личность не находят спроса и умирают. Уходят живые слова, язык - больше не опора человека -очищает пространство для примитива «новых диких». Мир теней, симулякров и пустоты лишает нас непосредственности и субъективности. Правда, есть надежда на то, что «в эмоциях у новых варваров зародится мысль, и в дословности примитива возникнет слово, а в абсурдности зауми родится вера. Мы вновь услышим человечески осмысленную речь. Но для этого нам придется приостановить бег в тупике временной бесконечности» (11, с. 41).
Человек стал для себя проблемой, потому что сознание испарило душу, умертвило инстинкты, чувства и эмоции, он лишился привилегии на ум, на свободу, на волю, потеряв высокое место в мировой иерархии, в которой знание представало как полное бытие в себе и для себя. Знание природы тяжестью раздавило мировую цивилизацию, и теперь нет ни верха, ни низа. Человек потерял свою сущность, то, что от Бога, он стал испытывать нужду во времени и погрузился в сферу непрочного. Ему остались забота, тоска, надежда, пустота, и погибель. Остался быт, в котором утрачены традиционные символы, он едва выживает, а за бетонными стенами золоченых чертогов в скуке хозяева жизни с жадностью поедом едят выживающих. Нельзя положиться ни на себя, ни на друга. Нет силы разума, нет воли.
Здесь и сейчас, уверен Гиренок, остался наш пол, доставшийся от природы. Но аффекты и страдания, влечения и желания заставляют его болтаться туда-сюда. И положиться не на кого. Время все делает временным, в том числе и пол. И лицо. Это не то, что даровано тебе судьбой, а некие переменные. Все вовлечено в процесс делания себя. Человек усматривает себя в социуме, который становится все более гуманным, а человек становится все более антигуманным. Национальные государства, не в силах противостоять глобализации, тоскуют по имперскому сознанию, по нерыночному обществу, по возможности быть самими собой. Россия -странная империя, у которой отечество вышло за пределы родины. Ее чудовищную громадность несет на себе экономика. Как только она попадет в русло глобализации, рухнут локальности, т.е. сознание как малых, так и больших народов империи.
Переживет ли Россия постмодерн? - спрашивает Гиренок. Мы оказались без памяти, без традиций, без государства. У нас нет противоядия. Мы все заражены идеологией социальных отщепенцев. Россия может пережить постмодернизм: 1) если оттеснит на периферию интеллигента-отщепенца; 2) если научится мыслить власть вне связи с государством и научится структурировать подсознательное как язык производства; 3) если империя будет воспроизводиться вне указания на свои территориальные границы;
4) если вспомнит, что она - цивилизация крестьян, а не торговцев;
5) если вспомнит, что она полюбила Бога, а не человека, не права человека. На мистериальном поле России вяжутся концы, а не начала. Но если удастся их связать, мы - похоронная команда. Социализм, капитализм, гуманизм, антропологизм - все это мы уже похоронили. Россия - цивилизация человеческих содержаний, у нас внутри знание, а не порядок институций; теплота неформальных отношений, а не холод права.
Книгу Гиренка, значимость содержания которой сильно превышает ее объем, завершают «Предупреждения». Речь идет о судьбе Европы, которая определяет духовную ситуацию нашего времени. Ее культура имеет иудео-христианские корни; ныне она утратила эти корни: христианство ослабело, угасает история. Дело здесь не в Фукуяме или Фоменко. Они - санитары, выносят поверженного.
Н. Данилевский советовал держаться за «почву», за традиции и быт; автор с ним согласен. Европа - сдвинутое налево сознание; поэтому в ней процветал марксизм, а теперь постмодернизм, одержимые идеей равенства. Виной этому интеллигенция, культ образованности, хотя Европа висит на ниточке материальной необходимости идти до конца. В России эта нить больше не держит. В России пат. Что может заменить эту культуру? Гиренок утверждает, что ей на смену идет новое язычество. Рассматривая этос глобального мира, Гиренок сравнивает его с этосом коммунальной квартиры, в которой делят неделимое. Это - превращенная форма редуцирования божественного в человеке и форма всеобщей преемственности лжи.
В заметке «Что случилось с Америкой?» Гиренок, указывая на взрывы 11 сентября, утверждает, что они пробили толстый слой заглушек, который напрасно воспринимается как событие без последствий. На деле это не бег в бесконечности; Америке уже не
уйти от себя, от конечности своего существования. Обратившись к новейшим событиям в Европе («Россия и Европа: время ризом и симулякров»), Гиренок называет космохаосом совместную жизнь с «новыми гражданами» и мигрантами. Лондон атакован, Мадрид подорван; беспорядками в Париже у Европы появился новый хозяин. Без комплексов. Без лицемерия. Пройдет немного времени, и Эйфелева башня в Париже будет стоять как пирамида фараона в египетской пустыне и арабы-экскурсоводы будут торговать не принадлежащими им мифами и преданиями. Отсутствие связи с христианской культурой и хорошо упакованная политкорректность легко протыкаются арабскими пальчиками. Магриб пришел со своим уставом в чужой монастырь и потребовал признать право араба быть арабом на чужой территории.
Гиренок приходит к следующим выводам: 1) хорошо, что конфликт цивилизаций начался не в России, а в Европе; 2) в конфликте столкнулись вера и знание, религиозное и светское общество, у которого нет иммунитета от такого культурного нажима; 3) автор уверен, что России конфликт цивилизаций не грозит. Ислам не враждебен нашей духовной основе - православию; 4) в России не было религиозной идентификации, была этническая, а русская культура сверхэтнична; 5) мы всегда защищали государство, забывая о себе. Но в конфликте цивилизаций нам не надо о себе забывать.
Подводя итоги собственному творчеству, Ф. Гиренок называет себя пессимистом: 1) он не верит в исторический прогресс; 2) вся история помещена в пространство пата; 3) Новое время началось, когда сжигали Джордано Бруно, а в ХХ в. уже были сумерки; 4) глобалисты пытаются превратить ночь в день, социалисты хотели бы устроить день ночью, наталкиваясь на проблему органики; 5) демократия - изобретение дня. Ей нельзя простить иллюзию участия человека во власти; 6) чтобы построить рынок, русскому человеку нужно убить душу. Поэтому автор - за имперское хозяйство; 7) в момент, когда схлопнется радужный пузырь экономики, мы узнаем, что пришла ночь и пришла пора разрушать идолы культа денег, что начнется «новое Средневековье», что нет ни прошлого, ни будущего, а есть вечное возвращение к одному и тому же.
Гиренок ярко и убедительно рассказал о «закате» нашей с вами и европейской цивилизации, а в седьмом пункте своего за-
ключения объявил ей шах и мат, а это значит, что в конце темного туннеля не видно света, что из быта нашего выживания не может быть выхода к бытию, к звездному небу над головой и моральному закону в нас, к трудовому обществу, к русскому этосу. Следовательно, архе, представленное автором, не станет будущим; прошлое предъявило настоящему древнейшие архе, которые высвечивают в будущем не прогрессивность, не авангардизм, а вечную память.
Можно ли поставить на этом точку? Быть может, вообще человечеству грядет «полная гибель всерьез»? Но надежда умирает последней, а успех книги Гиренка «Удовольствие мыслить иначе» свидетельствует о том, что автор имеет в виду положительную цель, имеющую значение для новых поколений. Судя по откликам в Интернете (похоже, они принадлежат главным образом молодежи) на живое, подчас страстное слово миниатюр Гиренка, его читатели - оптимисты. Можно сказать, сам Гиренок выступает не как философ, а как агитатор, скорее, как проповедник-мирянин, проповедь которого основана на вере в способность народа выживать. Это своего рода «предрассветный крик петуха», зовущий проснуться к новому дню (ведь философия, в том числе и западная, все еще пишет «серым по серому», не замечая печальных реалий настоящего).
Особое значение имеет его напоминание о несовпадении мысли и слова (открытие которого он напрасно приписал постмодернизму) в жизненно важных мгновениях, выражающих мысль в молчании, - в исихазме (безмолвной молитве в храме), соборном безмолвии народа, в пушкинском «народ безмолвствует» «Бориса Годунова», в стоянии на реке Угре двух враждебных воинств, не скрестивших оружия в битве, а мирно, каждое по своему берегу, вернувшихся по домам. Добавим, что мысль не совпадает не только со знаком, но и с поступком; впрочем, слово - с поступками и мыслями. Большое значение имеет также напоминание Гиренка о соборности русского народа, помогавшей народу жить и выживать в исторических буднях. В советское время иногда соборность просыпалась в коллективизме.
После катастрофы отечества в октябре 1993 г., а затем в «лихие девяностые», казалось, угасла народная духовность, потеряны силы сопротивляться злу. Самооценка-самость понизилась до нуля.
Народ утратил идентификацию (самость-тождество). Продвинутые и успешные граждане захотели стать европейцами, не подозревая о том, что и в третьем поколении они ими не станут. Поставленный за гранью выживания, лишившийся привычного жизнеустройства, поносимый победителями «холодной войны» и мгновенно возникшими шовинистами («берите суверенитета, сколько хотите») суверенных образований, оскорбляемый новыми хозяевами жизни («совок», «быдло» и т.д.), к тому же отставленный от трибуны, народ молча уходит из жизни, теряет вековые искусство и литературу, утрачивает богатство языка и не поет песен.
Но вот в жизнь входит новое поколение; возникла некоторая уверенность в устойчивость страны, отступила угроза дальнейшего ее распада и обострения локальных конфликтов, налицо признаки спокойной жизни; обнаружились первые ростки взаимопомощи и самозащиты. В ноябре-декабре 2011 г. стихийно возродились, казалось, навсегда забытые, мощные соборные выступления. Стихийная многодневная многомиллионная очередь - не за колбасой, даже не за хлебом, а в храм Христа Спасителя только ради того, чтобы прикоснуться к святости Богородицы - вечной матери, лишившейся поддержки, унижаемой и брошенной в нищей повседневности и разврате. Прямой укор - аморальному бесчинству хозяев СМИ и участникам их ток-шоу и прочему бесстыдству с утра до ночи и с ночи до утра: похотливым оголенным девицам и вызывающе упакованным дамам; пластмассовым нечесаным старухам с их альфонсами. В единстве и стойкости людей, стоявших на морозе, указывалось и властям предержащим на их прямые обязанности заботиться о материнстве и воспроизводстве рода. Миллионные миролюбивые массы и общий ненарушаемый порядок - такова была неделя почитания Богородицы. Руководство и службы столицы оказались на высоте, обеспечив доступ к храму, порядок в метро и на улицах, гигиену и возможность согреться на морозе горячей пищей. Можно понять и оценить данное событие как настоящую симфонию, своего рода братание власти с народом, событие, несопоставимое с обеспечением порядка на спортивных мероприятиях, массовых гуляниях и т.п. Это были знаки надежды на легитимность власти и правовой порядок в государстве. Господин Ф. Гиренок внес в это общее дело посильный вклад. В данном случае философия как наука понесла не слишком большую потерю.
Список литературы
1. Алексеев П.В. Философы Росси в Х1Х-ХХ столетий: Биографии, идеи, труды. -М.: Академический проект, 1999. - 944 с.
2. Букреев В.А. Человек агрессивный (истоки современного терроризма). - М.: Флинта: МПСИ, 2007. - 336 с.
3. Гегель Г.В.Ф. Собрание сочинений. - М.-Л., 1937. - Т. 7. - 467 с.
4. Гегель Г.В.Ф. Работы разных лет // Гегель Г.В.Ф. Письма. - М., 1972. - Т. 2. -459 с.
5. Гиренок М.И. Метафизика пата. - М.: Лабиринт, 1996. - 67 с.
6. Гиренок Ф.И. Патология русского ума. Картография дословности. - М.: Аграф, 1998. - 415 с.
7. Гиренок Ф.И. Последний европеец. М.К. Мамардашвили. - Режим доступа: http://fedorgirenok.narod.ru/merab.htm (дата последнего обращения: 11.02.2012).
8. Гиренок Ф.И. Русские космисты. - М.: Знание, 1990. - 125 с.
9. Гиренок Ф. Русская национальная философия в трудах ее создателей. В тоске по тотальности смысла. - Режим доступа: http://www.fedorgirenok.narod.ru/ sehnsucht. htm (дата последнего обращения: 11.02.2012).
10. Гиренок Ф.И. Русский космизм. - М., 1994. - 254 с.
11. Гиренок Ф.И. Удовольствие мыслить иначе. - М.: Академический проект, 2010. - 235 с.
12. Гиренок Ф.И. Ускользающее бытие. - М.: ИФ РАН, 1994. - 224 с.
13. Гиренок Ф.И. Экология, цивилизация, ноосфера. - М.: Наука, 1987. - 221 с.
14. Джадан И. Новая антропология. Человечество как ложная идея. - Режим доступа: http://www.apn.ru/publications/article21741.htm (дата последнего обращения: 11.02.2012).
15. Корсаков С.Н. Наш философский дом. - М.: ИФ РАН, 2009. - 578 с.
16. Нилогов А. Кто сегодня делает философию. - М.: Поколение, 2007. - Т. 1. -576 с.
17. Дмитриева Н.И. Российская постсоветская философия: Опыт самоанализа // Социальные и гуманитарные науки. Отечественная и зарубежная литература. Сер. 3, Философия: РЖ / РАН. ИНИОН. - М.: ИНИОН РАН, 2011. - № 1. -С. 3-11.
18. Соловей В. «Мы» и «Они» // Литературная газета. - М., 2007. - 24-31 дек. -С. 9.
19. Соловьев Э.Ю. Прошлое толкует нас. - М.: Политиздат, 1991. - 432 с.
20. Ступаков Г. П. В мире единства. Философские, религиозные, естественнонаучные аспекты // Человек. Образ и сущность. Гуманитарное знание и информация. - М.: ИНИОН РАН, 2008. - С. 246-254.
21. Философия не кончается. Из истории отечественной философии ХХ века. -М.: РОССПЭН, 1998. - Кн. 1: 1920-1950-е годы. - 719 с.; Кн. 2: 1950-1980-е годы. - 767 с.
