CC BY
11
основой трагедии А. Грифиуса. Этот вывод, резко противоречащий традиционному пониманию барочной трагедии, вероятно, обусловлен в данном случае особенностями Катерины как исторической личности, которая и в самом своем христианском мученичестве оставалась царицей и политическим игроком. Т. Лайне пытается подкрепить свою гипотезу «интертекстуальным сравнением» (с. 174) - сопоставлением трагедии Грифиуса со стихотворным эпосом Теймураза I, описавшего в нем мученическое подвижничество своей матери. Написанный от первого лица, лирический эпос откровенно и недвусмысленно возвышает и идеализирует образ Катерины как христианской святой, следующей принципу «imitatio Christi». Аналогия между Катериной и Христом в эпосе Теймураза находит кульминацию в эпизоде чудесного исчезновения ее тела из гробницы: люди, открывшие гроб в годовщину смерти царицы, ощущают лишь исходящий оттуда приятный запах, но не находят само тело. В ответ на предположение, что тело Катерины похищено, царственный поэт, присутствовавший при событии, возражает: «Она вознеслась, ее больше нет на земле... Она жива, и в мученической короне стоит на ступени лестницы» (с. 174; имеется в виду, без сомнения, «лестница добродетели», по которой праведники поднимаются к Христу. - Реф.). Однако и оказавшись перед Спасителем, получив возможность обратиться к нему с мольбой, Катерина не забывает о земных делах: «Дай моему сыну Теймуразу победить врагов, возведи его на престол в Эдеме, летописца моих дел...», - говорит она Иисусу (с. 175).
В эпосе Теймураза, как и в трагедии Грифиуса, царица никогда не перестает быть политиком, и Теймураз усиливает этот мотив, превращая молитву матери в подобие политических переговоров с самим Христом.
А.Е. Махов
2011.04.017. МАК КОН МИ Т. ЭМОЦИИ ОССИАНА. MAC CON MÍ T. Die Emotionen Ossians // Deutsche Vierteljahrsschrift für Literaturwissenschaft und Geistesgeschichte. - Stuttgart, 2010. - 84 Jg., H. 3. - S. 292-314.
«Поэмы Оссиана», опубликованные в 1760-1766 гг. Джеймсом Макферсоном - молодым и в пору публикации никому еще не известным выходцем из горной Шотландии, - стали едва ли не са-
мой успешной подделкой в истории европейской литературы: несмотря на то что обвинение в фальсификации сразу же было выдвинуто Сэмюэлем Джонсоном, псевдопереводы с «гэльского языка» в течение нескольких десятилетий покорили всю Европу, вызвав множество подражаний во Франции, Германии, Италии и России.
Торлах Мак Кон Ми, специалист по шотландской и гэльской литературам из университета Женевы, реконструирует историю и механизм рецепции «поэм Оссиана» в культуре XVIII в., стремясь объяснить, «что же все-таки делало эти тексты столь привлекательными» (с. 292).
Публикация Дж. Макферсона - одно из проявлений того интереса к фольклору, который вообще типичен для предромантиче-ской культуры середины XVIII в.: так, Томас Перси одновременно с Макферсоном публикует свое собрание древних английских баллад (1765), якобы извлеченных из некоего древнего манускрипта, который издатель чудом спас от огня. Все подобные публикации вызывали противоречивую реакцию, сочетавшую энтузиазм и скепсис. Причина последнего таилась, однако, отнюдь не в проницательности критиков, но в отсутствии у филологов XVIII в. представления о механизме устной передачи и сохранения фольклора (того механизма, который лишь в XX в. откроет Мильман Пэрри).
С. Джонсон и другие филологи считали, что фольклор мог уцелеть лишь в «древних манускриптах»; возможность его сохранения посредством устной трансляции ими исключалась, зато аксиоматичной представлялась мысль о том, что «отсутствие манускриптов предполагает отсутствие литературы» (с. 296). Именно поэтому Перси, Макферсон и другие публикаторы фольклорной поэзии в XVIII в., чтобы убедить скептиков, лукаво настаивали, что они располагают некими «манускриптами», но на самом деле никаких рукописей, кроме собственных полевых записей, у них не было.
Сэмюэль Джонсон, однако, подвергал сомнению не существование конкретной рукописи «Поэм Оссиана», но саму возможность существования такой рукописи. Краеугольным камнем его критики был тезис о том, что гэльцы (горные шотландцы - Highlanders) - варварский народ, «у которых немного мыслей, пригодных для выражения» (few thoughts to express), а потому у них нет ни литературы, ни письменности вообще. Критика, таким образом,
выходила за рамки определенного «дела Макферсона» и разоблачала как миф саму гэльскую словесность. Здесь, по мнению Т. Мак Кон Ми, С. Джонсон глубоко заблуждался, так как, «похоже, не имел и понятия о высоком шотландско-английском языке, на котором начиная с эпохи Ренессанса и вплоть до XVIII в. существовала целая литература» (с. 298).
Скепсис С. Джонсона полностью разделял его биограф, Джеймс Босуэлл; выступив первоначально в роли мецената, отчасти спонсировавшего исследования Макферсона в области гэльской литературы, он в конце концов был разочарован результатами, вопрошая: «Если ни в одной публичной библиотеке не были обнаружены манускрипты, подтверждающие подлинность произведения, кто может удержаться от сомнения?» (с. 299).
Разоблачение «Поэм Оссиана» как «фальшивки», предпринятое вскоре после их публикации авторитетным критиком С. Джонсоном, не смогло остановить стремительный рост их общеевропейской популярности. Среди причин этого энтузиазма, которого не мог погасить никакой скепсис, Т. Мак Кон Ми называет увлеченность эпохи доселе не известными «малыми литературами», открывавшими для читающей Европы новые поэтические миры. Впрочем, филологическим открытиям во второй половине XVIII в. нередко сопутствовала мифологизация или попросту фальсификация фактов: вся эта эпоха «была великим временем романтизации и инсценировки малых языков» (с. 300).
Предпринятая Макферсоном «инсценировка» гэльского языка и соответствующей словесности стала самой удачной и прославленной, но далеко не единственной в этом ряду. Т. Мак Кон Ми приводит в качестве аналогичного историко-литературного факта фальсифицирующую «инсценировку» никому тогда не известного ретороманского языка, предпринятую Йозефом Планта (Planta) в 1776 г. в письме, адресованном Лондонскому Королевскому обществу. Планта не публикует, в отличие от Макферсона, «шедевров», созданных на этом языке: он признает, что «его народ не любит писать и читать книги», а также рассказывает о трагической гибели немногих ретороманских манускриптов в пожаре. Главное в его письме - фантастическая история происхождения ретороманского языка из этрусского и кельтского (с. 299). Гипотеза о ретороманском языке как «живом обломке этрусского», при всей свой сомни-
тельности, была с энтузиазмом воспринята многими филологами. «Поэмы Оссиана» выгодно отличаются от многих подобных «филологических инсценировок» той же эпохи тем, что являются подделкой в гораздо меньшей степени, чем считал С. Джонсон.
Т. Мак Кон Ми полагает, что «Песни Оссиана» Макферсона имеют «аутентичное ядро» (с. 301), хотя образно и стилистически весьма далеки от подлинных гэльских текстов об Оссиане.
Гэльский эпос (прозаические тексты и стихотворные баллады) был открыт и изучен немецкими филологами на протяжении XIX в. Один из его героев, Ойзин, сын мифического воителя Фиан-ны, и является прототипом макферсоновского Оссиана: в воинской дружине он выполняет примерно ту же функцию, что и Орфей среди аргонавтов, совмещая статус воина и певца. Принцесса Ниамх забирает Ойзина в качестве жениха в свою страну, Тир на Ног («Земля Юности»); там он страдает от одиночества и мечтает о возвращении в Ирландию, где и оказывается 300 лет спустя, когда все его товарищи уже умерли. Этот «гэльский Рип ван Винкль» вместе с тем - своего рода «анти-Одиссей»: его возвращение домой, где его уже никто не ждет, несчастливо. Впрочем, его весьма дружелюбно встречает святой Патрик (Ирландия к этому времени уже христианизирована), который выслушивает историю его жизни со смесью ужаса и восхищения.
В чем же отличие макферсоновского Оссиана от подлинного гэльского Ойзина? Т. Мак Кон Ми отвечает на этот вопрос кратко: «В эмоциях». В балладах об Ойзине «нет сладкой меланхолии», присущей «Поэмам Оссиана», «но есть зато горечь и саркастическое пренебрежение по отношению к новым христианским порядкам: ведь старик-Ойзин материально зависит от святого Патрика и находится с ним в весьма напряженных отношениях» (с. 302). Ой-зин резко выступает против нового христианского мироустройства.
В «Поэмах Оссиана» все иначе: конфликт христианства и язычества, конститутивный для всего корпуса текстов об Ойзине, здесь полностью отсутствует. Нет в них и мотивов озлобленности, скуки, разочарования; весьма характерные для монологов Ойзина, они перейдут затем в гэльскую поэзию Нового времени, став ее общим местом. Т. Мак Кон Ми приводит пример жалобы Ойзина, из которой новогэльская поэзия черпала свои топосы. Монолог Ой-зина в одном из текстов шотландско-гэльской «Книги Лисмор» на-
чинается так: «Ночь в Ойл Финн течет медленно, вчерашняя ночь была также длинной; хотя сегодняшний день был для меня длинен, вчерашний день был еще длиннее». Поэт XVIII в. Аоган О Ратайль (Aogan О КаШаШе) в основу своей поэтической жалобы кладет ой-зиновский топос «ночь слишком длинна»: «Влажная ночь слишком длинна для меня, без сна и без храпа... шум волн близ меня отзывается сумятицей в моей голове», и т.д. (с. 303).
«Находит ли нежная меланхолия Оссиана какой-либо эквивалент у Ойзина? Ни в коей мере. Плач по ушедшей эпохе героев -единственное, что есть у них общего. Современники полагали, что Оссиан "меланхоличен" и "возвышен". Однако эти эмоции Оссиана были найдены - а вернее, изобретены - в процессе перевода» (с. 303).
В этом смысле «Поэмы Оссиана» в самом деле являются фальсификацией. Но почему ожесточенный Ойзин превратился в меланхоличного Оссиана и почему эта «подтасовка» не только осталась незамеченной, но и имела огромный успех?
Т. Мак Кон Ми выделяет два фактора, объясняющие этот феномен. Во-первых, никто в Европе (кроме самих горных шотландцев) не знал гэльского и, соответственно, не мог сравнить тексты Макферсона с их первоисточниками: переводчик мог безнаказанно изменять подлинники, переводя их в другую эмоциональную тональность. Во-вторых, существовала причина, не только позволявшая, но и заставлявшая эту тональность изменить, - «политическая опасность темы» (с. 305).
Образ Ойзина - последнего кельтского воина-героя - не мог не вызывать симпатии в контексте определенной «кельтомании», которая была распространена в Европе на протяжении всего XVIII в. (популярностью пользовалось воззрение на кельтов как на древнейший народ Европы, связующее звено между новыми народами и древними римлянами). Образ Ойзина не мог не вызывать ассоциаций и с политикой жестокого подавления сопротивления про-якобитски настроенной гэльской аристократии, проводимой Великобританией (восстание гэльских кланов 1745 г. было потоплено в крови).
Буквальный перевод гэльских текстов, связанный с образом великого кельтского воителя Ойзина, был бы болезненным напоминанием об этих событиях: «Англичане могли воспринять исто-
рии о закате кельтов и о скорбящем последнем воине лишь в смягченной форме - так, как это и сделано в "Поэмах Оссиана". Сладостная меланхолия, эстетизация темы, которые мы находим у Мак-ферсона, превращают политически рискованную тематику в предмет эстетического удовольствия» (с. 307).
Расширяясь, тема теряет остроту: для европейского читателя Оссиан стал «эмблемой заката» - но не кельтов, а всей старой Европы, «естественной» наивной жизни в гармонии с природой. Именно так воспринял Оссиана Ф. Шиллер, писавший в статье «О наивной и сентиментальной поэзии» (1795), что «Оссиан скорбит об упадке человечества»: он - не наивный, а сентиментальный, затронутый рефлексией поэт.
Переосмысленный таким образом, Ойзин / Оссиан стал идеальным эстетическим объектом» для читателя «чувствительной эпохи»: характерно, что гётевский Вертер с наслаждением читает не «наивного» Гомера, но «сентиментального» Оссиана. Однако одну его черту, которую можно было бы объяснить модернизацией в духе сентиментализма, следует все-таки, по мнению Т. Мак Кон Ми, признать аутентичной: это его галантность, респект, который он выказывает по отношению к женщинам.
Нечто подобное не было чуждо древним кельтам: «В древне-ирландском эпосе женщины часто играют важную роль... что, возможно, указывает на высокий статус, который женщина-аристократка занимала в древнем кельтском обществе» (с. 311). Современные этнопсихологии относят эту черту, наряду «с безутешностью кельтов, когда они скорбят», к особенностям национального психотипа, выявленного исследованиями среди потомков кельтов в Бретани и других исконно кельтских территориях (с. 311).
«Поэмы Оссиана» идеально соответствовали эмоциональным запросам читателя эпохи сентиментализма, но «эмоции имеют свою историю», в которой есть свои закаты: мы уже не способны разделить мир чувств Вертера и Шарлотты. Именно поэтому «Поэмы Оссиана» кажутся нам теперь нечитабельными: «. мы потеряли ключ к тексту; мы забыли, как нужно читать такой текст». Влияние Оссиана осталось, но сам он больше не доступен «и всегда останется недоступным и отсутствующим» (с. 313-314).
А.Е. Махов
