CC BY
67
ДРЕВНИЙ МИР
2011.01.004. ГУДМЭН М. РИМ И ИЕРУСАЛИМ: СТОЛКНОВЕНИЕ ДРЕВНИХ ЦИВИЛИЗАЦИЙ. GOODMAN M. Rome and Jerusalem: The clash of ancient civilizations. - L. etc.: Penguin books, 2008. - XIV, 639 p.
Ключевые слова: Римская империя, древняя Иудея, I в. н.э., взаимоотношения культур, римская идентичность, иудейская идентичность, восстание иудеев Палестины в 66 г. н.э.
Книга британского профессора Мартина Гудмэна (Оксфорд), одного из ведущих специалистов по истории Римской империи и древней Иудеи, посвящена проблеме взаимоотношений античной римской и античной иудейской культур. В «Прологе», завершая краткое описание событий Иудейской войны 66-73 гг. н.э., ставшей переломным моментом в этих взаимоотношениях, автор формулирует круг вопросов, на которых он собирается акцентировать внимание в данной работе. Центральное место среди них, с его точки зрения, занимает вопрос о том, действительно ли иудеи первой половины I в. н.э. чувствовали себя угнетаемыми подданными чуждой и враждебной им империи подобно тому, как, очевидно, они воспринимали себя столетие спустя, когда Симон Бар Кошиба (Бар Кохба) поднял их на второе кровопролитное восстание против Рима в 132-135 гг. Были ли столь полярны по отношению друг к другу обе цивилизации, что делало неизбежным их столкновение между собой? (с. 7, 29). Книга состоит из трех частей, включающих 14 глав.
В части I - «Средиземноморский мир» (главы 1-3) - автор подчеркивает тот факт, что в течение столетий в европейском сознании Рим и Иерусалим существовали как противоположные идеалы величия и святости. Рим, «Вечный город», ассоциировался с могущественной властью, основанной на военной мощи и силе закона, и вместе с тем с моральным разложением. Иерусалим, напротив, рассматривался как святое место богооткровения, место таинств и духовной силы. Происхождение этих идеальных образов, пишет М. Гудмэн, связано с реальной историей Рима и Иерусалима.
К началу I тыс. н. э. оба города были на пике своего процветания и величия, а их обитатели находились в тесном контакте. Частичное сходство культурного облика было обусловлено влия-
нием греческой архитектуры, распространенностью греческой философии и использованием греческого языка как наиболее престижного среди эрудитов. В течение первых трех столетий н.э. Ближний Восток становился все более римским как благодаря концентрации военных ресурсов в восточной части Империи, так и в результате предоставления местным городам статуса римской колонии. Но в начале I в. н.э. этот процесс еще только начинался, и Иудея, например, далеко не в полной мере являлась частью античной средиземноморской культуры. Что касается Рима, то длительный конфликт с Карфагеном в предшествующие столетия оставил специфический след в римском менталитете в виде концепции, призванной выражать враждебность и презрение к врагу, в котором «пуническое коварство» являлось непременным атрибутом. Эта изначальная концепция оказала конституирующее воздействие на позднейшее римское отношение к «варварам» сирийского Востока (с. 37-39).
Одной из главных отличительных черт Ранней империи, пишет автор, можно считать управление без бюрократии. Основной объем управления, как, например, сбор налогов на локальном уровне от имени государства, фактически осуществлялся местными городскими элитами в обмен на поддержание Римом их привилегированного статуса. А сама эффективность управления во многом зависела от того, насколько ценными и значимыми казались провинциальным аристократам почести и титулы, предоставляемые местными общинами и санкционируемые Римом. Однако большее значение в системе римской власти для провинциалов имела практически всеохватывающая практика патроната, дававшая индивидам всех состояний ощущение связи, хотя бы минимальное, между ними и в конечном счете благодаря иерархии патронов самим императором (с. 80-81).
В I в. н.э. средиземноморский мир представлял собой не только политическое, но и в значительной степени экономическое единство. Определенную унифицированность средиземноморской экономике в эпоху Ранней империи придавала относительная легкость, с которой товары перемещались по всему региону. Археологические материалы подкрепляют данные письменных источников о грандиозных масштабах торговли как предметами роскоши, так и товарами массового спроса, производившимися как внутри Рим-
ского мира, так и поступавшими извне, в том числе и из весьма удаленных районов Европы, Азии и Африки. Тем не менее, отмечает М. Гудмэн, римское Средиземноморье следует рассматривать не как единый рынок, а скорее, как сеть связанных между собой местных и региональных рынков. Большинство средиземноморских городов обеспечивалось продовольствием, произведенным в непосредственной близости от них, и в этом отношении только сам город Рим был исключением (с. 92-93).
Трудно сказать, пишет автор, в какой степени экономика Империи стимулировалась государственными расходами и насколько ее развитие было связано с частной инициативой, но кумулятивное воздействие на средиземноморский регион активной торгово-промышленной деятельности демонстрируют открытия, сделанные, как ни странно, далеко на севере, у Полярного круга. Анализы ледниковых отложений, которые нарастают ежегодно с глубокой древности, показывают, что объем металлосодержащих выбросов в атмосферу достиг максимума в первые два века н.э. и в дальнейшем никогда не достигал такого же уровня, вплоть до индустриальной революции (с. 100).
Несмотря на политическую и экономическую мощь римского государства, облик культурного пространства Средиземноморья в римскую эпоху был скорее греческим, чем римским. Тем не менее привлекательность греческой культуры и широкое восприятие большинства элементов греческого образа жизни отнюдь не означали, что основная масса обитателей средиземноморского мира в I в. н.э. ощущали себя греками. Напротив, греческая культура образовывала более или менее тонкий слой, наложенный сверху на все разнообразие локальных культурных моделей, специфика которых иногда действительно могла быть с большим успехом описана по-гречески, чтобы сделаться известной остальному миру.
Отношение римлян и иудеев к греческой культуре в принципе не отличалось от отношения к ней других народов Средиземноморья. Уже по крайней мере со второй половины III в. до н.э. римляне были склонны рассматривать себя и остальной мир посредством греческих категорий в области историографии, этнографии и мифологии. К I в. н.э. среди римской элиты споры шли только о том, в какой степени эллинизация соответствует традиционным римским
ценностям, и следует ли приветствовать или отвергать столь интенсивное греческое влияние.
Отношение иудеев к греческой культуре было столь же двойственным. Конкретную критику характерных этнокультурных особенностей греков можно обнаружить в трактате Иосифа Флавия «Против Апиона». Примечательно, однако, то, что приводимый им список эллинских пороков (непостоянство, чрезмерная любовь ко всяким новшествам, сексуальная распущенность и т.д.) гораздо больше соответствует каталогу римских обвинений против греков, чем все то, что Иосиф мог почерпнуть из иудейского литературного наследия (с. 110).
Как отмечает автор, антигреческая риторика в основном берет свое начало в период восстания Маккавеев против власти македонской династии Селевкидов во II в. до н.э. Но оппозиция влиянию греческих обычаев в иудейском обществе длилась недолго. Уже к концу II в. до н.э. правившая в Иудее династия Хасмонеев сама восприняла греческую культуру, а один из ее представителей Аристобул I (104-103 гг. до н.э.) открыто позиционировал себя как филэллин. К I в. н.э. культура иудеев как в Палестине, так и в диаспоре вобрала в себя столь много элементов греческого мира, что, по мнению автора, с полным основанием может быть определена как «эллинистический иудаизм» (с. 114). Представление же об извечном антагонизме между «иудаизмом» и «эллинизмом», как подчеркивает автор, было продуктом не столько античной эпохи, сколько результатом усилий мыслителей XIX в. по конструированию основ европейской культуры и формирования еврейской самоидентификации.
Высокая степень культурной унификации средиземноморского мира в I в. н.э. приводила к тому, что человек (особенно представитель элиты) мог одновременно быть, например, иудеем по происхождению и религиозной принадлежности, римлянином по своему политическому статусу и эллином по культуре. Характерным примером может служить префект Египта Тиберий Александр, сын одного из выдающихся представителей иудейской общины Александрии. Его карьера отчетливо демонстрирует то, насколько безразлично было римской элите этническое происхождение провинциала, если его приверженность римскому образу жизни не вызывала сомнений. К середине II в. н.э. вряд ли можно
было найти регион Империи, представители которого не заседали бы в сенате.
Столь примечательная толерантность, свойственная Римскому миру, пишет М. Гудмэн, требует более детального анализа того, какие различия между римлянами и иудеями могли послужить причиной конфликта. Соответственно в части II - «Римляне и иудеи» (главы 4-10) - автор подробно исследует проблему римской и иудейской идентичности: что значило быть римлянином и быть иудеем. Римская идентичность, отмечает он, в конечном счете зависела от признания государством индивида римским гражданином. При этом либерализм римлян в вопросах предоставления гражданства был весьма необычен для античного общества и служил ярким показателем открытости римского общества. Более того, наличие римского гражданства не исключало неримскую идентичность. Приверженность последней была распространенным явлением. Со временем ситуация в разных общинах могла меняться либо в пользу римской идентичности, либо идентичность сохраняла двойственный характер, оставаясь по сути ситуационной (с. 166-167).
Иудейская идентичность в Римском мире была как религиозной, так и этнической. В отличие от римской, иудейская идентичность, по-видимому, была до некоторой степени предметом личной самоидентификации. При этом признание Иерусалима в качестве центра иудаизма, единственного святого места, где только и возможно настоящее отправление культа, являлось важнейшим элементом иудейской идентичности. Иерусалим, следовательно, играл в ней ту же центральную роль, что и Рим в римской идентичности. Центральное положение Рима в огЫ8 1еггагиш для римлян определялось тем, что он был центром римского могущества. И если все другие народы имели фиксированные границы, то территорией Рима в принципе считался весь мир. Центральность Иерусалима как наиболее святого места для иудеев определялась религиозным фактором (с. 177-178).
В римском обществе господствовало почти всеобщая убежденность в том, что их город и их империя будут существовать вечно. Подтверждением тому, помимо взглядов представителей образованной элиты (Вергилия, Тибула, Овидия), свидетельствуют шаги, предпринимаемые вполне рядовыми индивидами для увеко-
вечивания своей памяти среди будущих поколений. Об их полной уверенности в том, что такие поколения непременно будут, говорят многочисленные надписи на надгробных монументах, подробно рассказывающие о жизненном пути оставивших их людей. Легенды типа Roma perpetua или Roma aeterna постоянно присутствуют на римских монетах.
Большинство иудеев, напротив, были уверены, что в какой-то момент, и возможно очень скоро, наступит конец света, ожидание которого, по-видимому, не вдохновляло на создание погребальных памятников с пространными надписями, рассчитанными на то, что их будут читать представители последующих поколений. На оссуа-риях, используемых иудеями, кроме имени покойного, не помещалось никаких дополнительных сведений о нем. Посвятительные и почетные надписи также были почти не известны в иудейском обществе I в. н.э. (с. 202).
Весьма различной у римлян и иудеев была и концепция государства. Для римлян идеальное государство - это res publica, буквально «общее дело», союз людей, объединенных стремлением к общему благу, но допускающих максимально возможную степень свободы частной собственности и политической деятельности. Официально «восстановленная республика» (res publica restituta) продолжала существовать и после установления Октавианом Августом режима принципата.
Для иудеев «национальную» свободу создал исход из Египта, превративший израильтян из рабов фараона в народ служителей Бога. Но концепцию индивидуальной свободы невозможно найти в «Ветхом Завете» за исключением «свободы» в узком смысле как освобождения от рабства. Все идеи совершенного государства выражались в религиозных терминах служения Богу. Иосиф Флавий, возможно, был первым, кто при описании политической системы иудейского общества использовал понятие «теократия», предполагающее, что вся власть находится в руках Бога, который, собственно, и считался подлинным царем Израиля. Посредником между ним и народом выступала жреческая аристократия во главе с первосвященником, роль которой формально сводилась к передаче народу велений Бога (с. 207-211).
Однако наибольший контраст между римлянами и иудеями наблюдается в понимании основ и истоков морали. У римлян в об-
суждении этических вопросов религия играла очень небольшую роль, поскольку никогда четко не формулировала специфических и обязательных для исполнения этических норм. Напротив, Бог Израиля устанавливал жесткие правила бытия, отношений между людьми и человека с самим собой (с. 280-282).
К середине I в. н.э. иудеи проживали в различных районах столицы Империи, и многие из них были римскими гражданами в четвертом и пятом поколении. Учитывая этническую неоднородность населения Рима и римскую толерантность к самым разным религиозным культам, вряд ли есть основания предполагать, что иудеи, несмотря на свою религиозную специфику, чувствовали себя менее интегрированными в римскую городскую жизнь, чем другие этнические группы. До начала войны в Палестине в 66 г. н.э. высказывания римлян об иудеях редко были враждебными, скорее индифферентными.
Римское государство, по-видимому, рассматривало синагоги, главным образом, как все прочие добровольные ассоциации, которые следовало контролировать и время от времени запрещать, но в целом терпимо относиться к их существованию. Тем не менее в первой половине I в. н.э. иудеи дважды изгонялись из Рима: при Ти-берии в 19 г. н.э. и при Клавдии в 49 г. н.э. Однако, пишет автор, при анализе этих событий необходимо учитывать три важных обстоятельства. Во-первых, изгнанными оказывалась только какая-то часть иудеев. Во-вторых, изгонялись не только иудеи, но и приверженцы других восточных культов. В-третьих, после каждого «изгнания» иудейская община Рима продолжала существовать (с. 386-388).
Фактически, заключает М. Гудмэн, трудно найти причину, по которой иудеи могли вызывать особую ненависть римлян. Благодаря восприятию многих культурных элементов эллинизма их культура имела определенное сходство с римской, также подвергшейся эллинизации.
В части III - «Конфликт» (главы 11-14) - автор детально реконструирует ход событий, анализирует обстоятельства и причины грандиозного восстания иудеев Палестины и рассматривает его последствия для взаимоотношений римлян и иудеев. С точки зрения британского исследователя, катастрофа не была неизбежной. Правление Ирода Великого (37-4 гг. до н.э.), железной рукой подавлявшего всех несогласных, исключало необходимость римской интер-
венции. Смерть иудейского царя сразу же погрузила страну в хаос, и в последующие годы римским властям нередко приходилось использовать военную силу для пресечения мятежей. Описывая ситуацию в Иудее в период пребывания там прокуратора Феликса (52-60 гг. н.э.), Иосиф Флавий определенно заявляет, что иудейское общество начало распадаться благодаря внутренним разногласиям и росту бандитизма, который стал настоящей проблемой в сельской местности. Впрочем, как отмечает М. Гудмэн, подобное явление имело место во всех более или менее отдаленных и мало доступных регионах Империи. Специфика Иудеи состояла в появлении особой разновидности бандитов, так называемых сикариев, терроризм которых (а не действия римских властей) стал, согласно Иосифу, подлинной бедой иудейского общества.
Действия бандитов, грабивших богатые дома и убивавших их владельцев, были частью классового конфликта, общую характеристику которого Иосиф дает в конце своего сочинения, рассуждая о причинах Иудейской войны. Как показывает писатель, причины классового возмущения были связаны не столько с властью Рима, сколько с неравным распределением ресурсов внутри общества. Богатства, стекавшиеся в Иерусалим со всего иудейского мира, делали богатых еще богаче, тогда как для массы бедняков рост уровня цен на земельные участки увеличивал бремя долгов. Неслучайно одной из первых акций повстанцев было сожжение долговых архивов. В интересах богатых, разумеется, было изображать себя жертвами антиримских настроений в надежде побудить римских наместников более энергично защищать их интересы. Но фактически иудейский правящий класс наряду с религиозными фанатиками был главным виновником кризиса иудейского общества в годы, предшествующие восстанию 66 г. н.э. Он отнюдь не был разочарован в римской власти, от которой имел вполне определенные выгоды, но слабость, алчность и некомпетентность римских наместников давали возможность фракциям внутри иудейской элиты вести междоусобную борьбу за власть. Эта борьба в конце концов и вызвала вспышку массового насилия, которую элите удалось направить против Рима. Однако, как отмечает автор, провозглашение независимого иудейского государства в 66 г. не ослабило борьбу внутри иудейского общества, но придало ей еще большую остроту, в результате чего вплоть до весны 70 г. н.э., когда началась осада
Иерусалима, повстанцы вели войну не столько с римлянами, сколько друг с другом (с. 408-409).
Провал попытки наместника Сирии Цестия Галла восстановить порядок в Иудее и понесенные им при отступлении потери стали тем фактором, который поднял уровень римского вмешательства от обычной полицейской акции до полномасштабной военной операции. Для подавления восстания Рим сосредоточил армию, превосходившую по численности ту, которая была использована для завоевания Британии. Впрочем, как полагает автор, это объясняется не масштабом угрозы римской власти на Ближнем Востоке со стороны иудеев, а простым наличием в регионе большого количества войск, оставшихся не у дел после военных кампаний против Армении и Парфии (с. 425).
По мнению М. Гудмэна, разрушение Иерусалима и Храма в 70 г. н.э. не было результатом давно планируемой политики. Оно стало следствием стечения случайных обстоятельств, большинство которых изначально не было связано с конфликтом. Смерть Нерона, гражданская война в Империи, провозглашение императором командующего римскими войсками в Иудее Тита Флавия Веспа-сиана и его победа в борьбе с другим претендентом на верховную власть резко изменили политическую ситуацию в период между началом войны и началом осады Иерусалима. Дело в том, отмечает автор, что победа над согражданами в моральном плане была очень неблагоприятным фоном для наступления нового правления. Вес-пасиан остро нуждался в статусе победителя над внешним врагом, что в Риме всегда считалось наилучшей основой авторитета любого политика, придавая особую легитимность власти. Этим объясняется та энергия, с которой развернулись боевые действия в Иудее в 70 г. н.э., до этого крайне неспешные. Военной необходимости в быстром завоевании Иерусалима ценой тяжелых потерь, понесенных в результате неоднократных штурмов римской армией, не было. Однако политические обстоятельства требовали от нового главнокомандующего Тита Флавия, сына императора Веспасиана, скорейшего захвата города и именно в ходе победоносного штурма.
Трудно сказать, пишет автор, входило ли в планы Тита разрушение Храма. На этот счет имеются две противоположные версии. Согласно одной из них (Иосифа Флавия), Тит стремился предотвратить такое развитие событий, но в последний момент
штурма утратил контроль над ситуацией, не сумев сдержать стихийный порыв солдат. Согласно другой версии (Сульпиция Севера), решение о разрушении города и Храма было принято задолго до последнего штурма на военном совете под председательством Тита, и, следовательно, было продуманной акцией. В пользу последней версии говорит тот факт, что Тит стал изображать разрушение Храма как акт благочестия по отношению к богам Римского мира, объявив религию иудеев недостойной существования (с. 443).
Таким образом, заключает М. Гудмэн, исход войны, очевидно, сильно отличался от того, каким он виделся римлянам в ее начале. Кампания, формально предпринятая с целью принудить иудеев совершать регулярные жертвоприношения своему Богу в Иерусалиме за благополучие императора и Рима, закончилась тем, что сделало невозможным любые священнодействия. Триумф над Иудеей в дальнейшем стал одной из центральных линий имперской пропаганды в эпоху династии Флавиев, а отказ в разрешении восстановить Храм (достаточно необычный в римской практике) и размещение на месте разрушенного города лагеря X легиона, отличительной инсигнией которого был дикий кабан, должны были символизировать победу над иудаизмом. Тем самым последний приобретал статус маргинальной религии, а сами иудеи оказались оттесненными на периферию римского общества, вследствие чего Рим стал восприниматься ими как воплощение мирового зла (с. 463).
А.Е. Медовичев
СРЕДНИЕ ВЕКА И РАННЕЕ НОВОЕ ВРЕМЯ
2011.01.005. ДЕ ГРИГОРИО С. МОНАШЕСТВО И РЕФОРМЫ В IV КНИГЕ «ЦЕРКОВНОЙ ИСТОРИИ НАРОДА АНГЛОВ» БЕДЫ ДОСТОПОЧТЕННОГО.
DE GRIGORIO S. Monasticism and reform in book IV of Bede's «Ecclesiastical history of the English people» // J. of ecclesiastical hist. -Cambridge, 2010. - Vol. 61, N 4. - P. 673-687.
Ключевые слова: VIII в., Беда Достопочтенный, IV книга «Церковной истории народов англов», монашество и реформы.
Скотт Де Григорио (ун-т Мичиган-Дирборн, США), известный медиевист, выпустил в последние годы несколько переводов
