CC BY
42
2009.01.023. ГЕНДЕР И НАЦИОНАЛЬНАЯ ИДЕНТИЧНОСТЬ В КУЛЬТУРЕ РОССИИ ХХ в.
Gender and national identity in twentieth-century Russian culture / Ed. by Goscilo H. and Lanoux A. - DeKalb: Illinois univ. press, 2006. - X, 257 p.
Ключевые слова: Россия, XX в., гендер, национальная идентичность, культура.
Неотделимые друг от друга категории тендера и национальной идентичности рассматриваются в сборнике, изданном по материалам летней школы, которая проходила в ун-те Иллинойса в 2000 г. В десяти главах, написанных антропологами, лингвистами, историками, литературоведами, специалистами по истории музыки и кино, исследуются некоторые сюжеты культурной истории советской и постсоветской России, с особым вниманием к тому, как гендерные концепты нации воздействовали на процессы национально-государственного строительства и одновременно как они влияли на реальную жизнь простых людей (с. 9).
Во введении дается краткий исторический обзор бытования тендерных конструкций в русской культуре, обществе и языке, прослеживается их возникновение, подчеркивается их укорененность в мифе и фиксируются изменения, происходившие в этой области после Октябрьской революции, которая вызвала глобальный кризис национальной идентичности.
Как указывают редакторы сборника, противопоставление неба и земли, света и тьмы, соответствующих мужскому и женскому началу, ведет свое происхождение от древних космогоний. В средневековой Руси оно было усилено широко распространенным поклонением «матери-сырой земле». Как и другие национальные идентичности, «русскость» исторически основывалась на понятиях маскулинности и фемининности, и на рубеже веков тема мужского/женского дуализма играла центральную роль в национальной мифологии. Она получила достаточно глубокую разработку в противопоставлении государства, олицетворявшего мужское начало, непредсказуемой и темной «матушке-России». Так, в формулировке В.В. Розанова, государство ассоциируется с конкретными историческими событиями, с законом, империей, великими деятелями. Нация же, напротив, находится вне исторического времени, проис-
хождение ее таинственно, и характеризуется она аморфными, священными, стихийными животворящими силами, которые соединяются в образе «родины-матери» (с. 3-4).
Очевидное и понятное на первый взгляд различие между государством и нацией высвечивает важные проблемы, которые приобретают особое значение в моменты, когда государство разрушено, а национальные чувства продолжают организовывать социальную жизнь, - отмечается во введении. Для гендерных исследований существенным является тот аспект, что государство - объективная категория, имеющая географическое измерение, а нация представляет собой «воображаемое сообщество», что нашло свое выражение в исконном русском почитании «видимого» патриарха-правителя - «царя-батюшки» и не поддающейся четкому определению нации - «матушки-Руси» (с. 4, 6).
Если в своем имперском прошлом русская национальная идентичность опиралась на терминологию патриархальной семьи, основанную на противопоставлении мужского и женского, то приход к власти большевиков с их проектом создания «нового человека» в бесклассовом обществе, где мужчины и женщины обладают равными правами, неизбежно должен был вызвать кризис самосознания. Первые законы Советской власти, в особенности принятие Семейного кодекса в 1918 г. и институционализация на государственном уровне Женотдела ЦК партии, обозначили поворотный пункт в процессе освобождения российских женщин, уравнения их в правах с мужчинами и их формальной интеграции в общественную жизнь. Однако эмансипаторский план большевиков был утопическим, поскольку основывался на дуалистическом видении мира, в котором главенствует мужчина, а женщина является его противоположностью и необходимым дополнением, пишут авторы введения. Кроме того, «бумажные права» не работали в реальной жизни, где женщины считались гражданами второго сорта. Наконец, укоренившийся в дискурсе обычай ассоциировать женщин с Нацией и Идеалом и нежелание признавать их обыкновенными живыми людьми, также мешал исполнению задуманной и широко разрекламированной программы (с. 7).
Еще одним важным фактором, препятствовавшим утверждению реального равенства полов в Советской России, был присущий Просвещению культ маскулинности, который ассоциировался с
такими понятиями, как прогресс, технологии, индустрия, военная мощь и, что не менее важно, идеология большевизма. Квинтэссенцией маскулинности авторы признают Сталина, воплощавшего в себе образ «отца народов» и несгибаемого борца-революционера. В этих условиях женщинам оставалось либо принимать на себя мужские роли в социуме, либо оставаться в частной сфере и выполнять традиционные ролевые функции женщины-матери и домашней хозяйки (с. 11-12).
В годы войны произошло возрождение русского национального чувства, и гендерный аспект, традиционно присущий понятию нации, вновь выдвинулся на передний план, что было особенно заметно в визуальной пропаганде (в частности знаменитый плакат «Родина-мать зовет!»). Во второй половине 1940-х годов в ней явственно сложился двойственный образ победы, который редакторы сборника характеризуют как «картину мужского успеха и женского самопожертвования» (с. 14).
Оттепель принесла с собой не только повышенный интерес к частной жизни и внутреннему миру простого человека, но и новое понимание маскулинности. Как отмечается во введении, центральное место в культуре эпохи оттепели начинает занимать ребенок, и в то же время наблюдается «феминизация мужчин», что видно на примере таких литературных произведений и их киноверсий, как «Судьба человека» или «Иваново детство» (с. 17).
К началу эпохи застоя прежде нерушимые границы между полами были уже достаточно расшатаны, и когда национальная идентичность в России испытала сокрушительный удар после распада СССР, не менее ее пострадала и идентичность гендерная. Авторы особо отмечают кризис маскулинности и отказ от позднесо-ветских гендерных стереотипов, когда идеалом настоящего мужчины был Владимир Высоцкий, а эталоном женщины - Алла Пугачева. Показателем степени разрушения национальных стереотипов они считают новую версию уже упоминавшегося плаката «Родина-мать зовет!», где фигурирует пачка стирального порошка «Тайд» с соответствующим рекламным слоганом (с. 23).
В первой главе сборника Валентина Зайцева приводит массу лингвистических примеров, иллюстрирующих гендерный характер национальной идентичности в России. Хелена Госчило в своей работе «Вдовство как жанр и профессия а ля рюсс» показывает, как в
годы Великой Отечественной войны вдовство выросло до уровня национальной аллегории. Особое внимание она уделяет женам «великих людей», которые посвящали весь остаток жизни сохранению памяти о своем муже, создавая «агиографическую литературу». В ее интерпретации женская идентичность и в дореволюционной, и в советской России оказывается вторичной по отношению к «реально существующему», «экзистенциальному» мужчине (с. 59).
На основе мемуарной литературы написала свою главу «Матери коммунистов - женщины-революционерки и построение советской идентичности» Элизабет Джонс Хеменуэй. Она описывает подчиненную роль женщин в общей структуре советской идентичности, подчеркивая ее «материнский/сестринский», т.е. лишенный признаков сексуальности, характер (с. 88).
Процесс «выковывания советской маскулинности» рассматривает Лилия Кагановская на примере первого звукового фильма «Путевка в жизнь» режиссера Николая Экка. Как песни военных лет отражали индивидуальную и коллективную идентичность -предмет исследования Сюзанны Амент. Елена Прохорова анализирует проблему маскулинности и кризиса национальной идентичности эпохи застоя на примере многосерийных фильмов о Великой отечественной войне, в частности знаменитых «Семнадцати мгновений весны».
В статьях Яны Хашамовой, Люка Бодуа и Эрика Боренстайна в широком общекультурном и национальном контексте исследуются проблемы проституции, гомосексуализма и смены гендерных ролей в постсоветской России.
О.В. Большакова
