CC BY
358
КУЛЬТУРОЛОГИЯ
Теоретические аспекты культурных процессов
DOI 10.24411/2499-9679-2018-10212
УДК 009
О. А. Воронина
https://orcid.org/0000 0002 1122 2886
Символизм женственности и мужественности в русской культуре
В статье на основе анализа русской философии XIX в., классической литературы, массовой культурной пропаганды советского времени рассматривается тема гендерного символизма. Идущая из русского фольклора архаическая символика Матушки-Святорусской земли сохраняется в русской культуре на протяжении веков. Мифологема Матушки-Руси связывает воедино несколько символических феноменов: сакральное/святое, женское / материнское, землю/природу как источник жизни и землю / Родину как пространство национального бытования. В конце ХК в. эта мифологема получила новое «метафизическое» обоснование в работах русских философов славянофильского и религиозного направлений. Русская идея и русский мессианизм апеллировали к таким ценностям, как задушевность женского/материнского начала, привязанность к родной земле, пассивное смирение, милосердие и жертвенность. Отвержение западной рациональной маскулинности (воплощаемой в том числе в понятиях государства и права) и возвеличивание русской национальной задушевности (воплощаемой в мифологеме Матушки-Руси) стали составными частями концепта «русской идеи» и национального самосознания. Однако, как считает автор, это рождает ряд противоречий. С одной стороны, в такой символической картине мужское начало выступает только в статусе «сына великой матери», при необходимости отдающего ради нее свою жизнь. Эта символическая девальвация маскулинности и «маскулинных» (западных) ценностей способствует архаизации общественного сознания, где русская нация воспринимается не как объединение сограждан на основе права и закона, а как «одна большая семья». С другой стороны, символическое возвеличивание женственности вовсе не означает высокую оценку женской субъектности в трудах философов и писателей и не приводит к соблюдению принципа гендерного равенства в политике российского государства.
Ключевые слова: архетип, символ, традиция, божественное, мифологема, культура, природа, гендер, женственность, матрифокальность, мужественность, рациональность, душа, русская идея.
CULTURAL SCIENCE
Theoretical aspects of cultural processes
O. A. Voronina
Symbolism of Femininity and Masculinity in Russian Culture
The article deals with the theme of gender symbolism on the basis of the analysis of Russian philosophy of the 19th century, classical Russian literature, mass cultural propaganda of the Soviet and post-Soviet time. The archaic symbolism of the Mother-the Holy Russian land, coming from Russian folklore, has been preserved in Russian culture for centuries. The mythologeme of Mother Russia links together several symbolic phenomena: sacral / sacred, female / maternal, earth / nature as a source of life and earth / Motherland as a space of national existence. In the late of XIX century this mythologeme received a new «metaphysical» justification in the works of Russian philosophers of Slavophile and religious trends. The Russian idea and Russian messianism appealed to such values as the sincerity of the women / maternal principle, attachment to the native land, passive humility, mercy and sacrifice. The rejection of Western rational masculinity (embodied in the concepts of state and law) and the exaltation of Russian national sincerity (embodied in the mythology of Mother Russia) have become integral parts of the concept «Russian idea» and national consciousness. However, according to the author, this gives rise to a number of contradictions. On the one hand, in such a symbolic picture the masculinity appears only in the status of «son of a great mother», if necessary, giving his life for her. This symbolic devaluation of masculinity and «masculine» (Western) values contributes to the archaization of public consciousness, where the Russian nation is
© Воронина О. А., 2018
perceived not as an association of citizens on the basis of law, but as «one big family». On the other hand, the symbolic exaltation of femininity in the works of philosophers and writers does not mean a high assessment of woman subjectivity, and does not lead to compliance with the principle of gender equality in the policy of the modern Russian state.
Keywords: archetype, symbol, tradition, divine, mythologeme, culture, nature, gender, femininity, matrifocality, masculinity, rationality, soul, Russian idea.
В статье речь пойдет о возможности понимания некоторых особенностей духовной культуры России с точки зрения глубоких, часто неосознанных, парадигмальных фигур надындивидуального сознания - в частности, гендерных символов. В гуманитарной науке до сих пор не выработана общепризнанная трактовка этого понятия. Его многозначность дает мне основания использовать широкое понимание символа юнгианском смысле - как архетипического образа, во многом имеющего метафорический характер. Термин гендер также имеет многозначную трактовку в литературе. В самом общем виде гендер обозначает совокупность социальных и культурных норм, которые общество предписывает выполнять людям в зависимости от такой биологической характеристики, как пол. Конструируя нормативные для данной культуры модели женственности и мужественности, общество конструирует как собственно ген-дерные различия между людьми, так и соответствующий гендерный порядок. В построении ген-дерной системы важную роль играют не только социальные факторы, гораздо более значимым оказывается символический, или собственно культурный аспект. Мужское и женское на онтологическом и гносеологическом уровнях существуют как элементы символического порядка (Ж. Лакан). Бинарный символизм мужского и женского выполняет классифицирующую роль в построении модели мира. Встроенность мужского и женского как онтологических начал (то есть первичных бытийных принципов) в систему других базовых категорий трансформирует и их собственный, первоначально природно-биологический смысл. Гендер становится культурной метафорой.
Символ или архетип матери-богини-природы имеет глубокие корни в культуре. В архаическом и мифологическом сознании преобладает культ материнства и рождения, «мать предшествует сыну, как женское предшествует мужскому. Женское первично, в то время как мужская созидатель-ность появляется лишь впоследствии в качестве вторичного явления. Вначале появляется женщина, а мужчина «рождается». В этом - корень той вековой концепции бессмертной матери, которая соединяется со смертным отцом. Она остается вечно неизменной, в то время как от мужчины до бесконечности множатся поколения. Всегда неиз-
менная Великая Мать соединяется с каждым новым мужчиной. Она существует прежде творения, возникает как причина, как первичная дарительница жизни. Женщина в первую очередь мать, а мужчина - сын» [11, а 70].
В русских сказках, былинах, поверьях, ритуалах Великая Богиня архаических эпох предстает в образе Мать-сыра земля. Женственность символически презентируется как мать, как родная земля (родина этимологически происходит от слова родЯны, то есть роды) и как божественное. Темные сакральные силы природы-женственности воплощаются в образах русалок, ведьм и Бабы-Яги. Мужчина в русских былинах предстает как богатырь, сын Матушки-Руси, чья задача - оберегать ее как источник жизни и защищать ее честь. Например, татаро-монгольское нашествие представлялось в литературе XШ-XV вв. как поругание «чести Русской земли».
Даже после утверждения православия в России языческие материнские культы и верования не потеряли своего влияния. В средневековой светской литературе земля описывается как живое существо в образе матери («Повесть о Меркурии Смоленском», XV век), а ее защитники называются «русскими сынами - сыновьями Земли русской» («Слово о полку Игореве», «Сказание о мамаевом побоище»). Сакральное материнское начало приписывается не только Руси как земле и стране, но и другим важным для национального бытия природно-культурным факторам - матушка Волга, матушка Москва.
Коннотация нации и женщины, опирающаяся на национальные мифы, характерна для многих обществ в период становления национального государства. Но только в архаических и аграрных обществах образ матери символизирует коллективный дух нации: Матушка-Русь, Мать Ирландия, Мать Индия [26].
Мифологема Матушки-Руси связывает воедино несколько символических феноменов: сакральное / святое, женское / материнское, землю / природу как источник жизни и землю/Родину как пространство национального бытования. «Родина - живое... существо <...> Мы любим нашу родную, древнюю, исконную мать.» [21, с. 164]. Результатом такого мировосприятия становится сакрализация территории. Н. Бердяев отмечал, что
«очень сильна в русском народе религия зем-ли...Земля - последняя заступница. Основная категория - материнство» [3]. Г. П. Федотов аккумулирует эти идеи в словах о том, что земля - «это русская «Вечная Женственность», ... мать, а не дева; рождающая, а не девственная.» [19, с. 25].
Важную роль в утверждении женского как божественного сыграла Софиология В. С. Соловьева. В его концепции Бог - это, безусловно, Отец, ОН, мужское начало. Но «душа мира» в духе средневековой мистики ассоциируется у него с образом Вечной Женственности, с Премудростью, с Софией. Совершенство мира достигается посредством божественной брачной мистерии, в которой участвуют три элемента: «обоготворенная природа» (женское начало), человеко-бог (мужское начало) и София - Вечная Премудрость (результат слияния мужского-божественного-природного-женского-духовного) начал [15, с. 335].
Форсированное использование образа фемин-ной Руси философами, богословами, публицистами-демократами, писателями в XIX в. принято рассматривать как символический вызов рациональному (то есть маскулинному) западному автократическому государственному порядку. Со времен Петра I антиномия западной рациональной маскулинности (воплощаемая в том числе в понятиях государства и права) и русской душевности (воплощаемой в мифологеме Матушки-Руси) была составной частью концепта русской идеи [7].
Русская идея и русский мессианизм апеллируют к тем качествам и ценностям, которые в системе бинарного мышления принято считать не рациональными (то есть не мужскими), что представлено в работах и высказываниях русских философов (А. С. Хомякова, К. Н. Леонтьева, Н. А. Бердяева, Г. П. Федотова, П. Е. Астафьева, П. А. Бакунина). Следует подчеркнуть, что произведения многих из этих мыслителей, запрещенные при советской власти, в постсоветской России стали играть особую роль, поскольку, по мнению многих исследователей и просто читателей, именно в этих трудах представлена «настоящая русская культура и традиция», которая была прервана большевизмом.
Русские писатели также приписывали женщине как символу материнства святость и спасение России. Н. А. Некрасов во многом заложил основания для неославянофильского возврата к фольклору, который на рубеже XIX-XX веков получает развитие в литературе как важный способ критики культуры и цивилизации. В поэзии
Некрасова образ России отражает фольклорное представление о Матушке Руси: женственность, пассивность, природность. Ф. М. Достоевский также представил нам образы смиренных - и тем самым высокоморальных, по мнению писателя -женщин, которые именно этими качествами могут спасти Россию («Красота спасет мир, Россию спасет женщина»). В произведениях Ф. М. Достоевского и Л. Н. Толстого мы обнаруживаем антиномию «высокое-низкое» в изображении любви и, соответственно, женских образов. У Достоевского это, например, Аглая и Настасья Филипповна; у Толского - Кити и Анна Каренина, Наташа Ростова и Элен Куракина.
Для А. Блока Россия - не столько мать, сколько Прекрасная дама, муза, невеста, жена (О, Русь моя! Жена моя). Для А. Белого Россия - это Красавица и Мировая душа [2, с. 333], В. И. Иванов связывает любовь к России с «обретением невесты» [8, с. 350]. «Роза мира» Д. Л. Андреева также утверждает мистическую связь России и Божественного женского начала [1, с. 251]. Именно на основании таких взглядов возник известный тезис о «женственности» России и «матрифокальности» русской культуры [4, 27, 28].
Как видим, символ материнства и связанных с ним качеств является основным для русской национальной культуры. Образ матушки коннотирует к семейной ситуации, в которой существует строгий порядок отношений домочадцев. Но поскольку этот образ в России содержит архаические черты архетипа Великой Богини, очевидно, что все остальные «члены семьи» подчиняются ее воле -она их породила, вскормила, она же ими и владеет / распоряжается. Начиная с былин и по наше время мифологема Матушки-Святорусской Земли соотносится с символикой своих детей, сынов.
Очевидно, что «Божественное материнство» как «сердце русской религиозности» [20, с. 362] влечет за собой принижение отцовского/мужского/рационального начала. Н. Бердяев отмечал, что русское православие - это не столько религия Христа, сколько религия Богородицы. Многие западные исследователи также отмечают, что «русский начисто лишен отношения к Богу Отцу» [23, с. 308]. По их мнению, религиозные верования русских основаны на обожествлении женственного природного начала, в то время как европейское религиозное сознание базируется на тезисе, что мир создан богом-отцом [24, с. 182]. По мнению Н. А. Бердяева, это обусловлено тем, что для русских Христос «остается судьей» и народ стремится укрыться от страшного Бога за
матерью-землей, в «складках одежды Богородицы» [4, с. 48, 77.]. Г. П. Федотов утверждал, что «Родина, материнство связаны с языком, с песней, сказкой, с народностью и неопределимой, но могущественной жизнью бессознательного. Отечество, отцовство - с долгом и правом, с социально-государственной, сознательной жизнью» [18, с. 324]. По его мнению, отечество (страна отцов) связывает нас с миром политическим, а родина-мать - с матерью-землей. Материнское милосердие предполагает почти слепую любовь к своим чадам, нетребовательность к ним, принятие детей такими, каковы они есть. Н. Г. Чернышевский в статье «Русский человек на rendez-vous», ссылаясь на описания любовных свиданий в романах И. С. Тургенева, написал, что мужчина в них «или дитя, или идиот», что не соответствует представлению о мужском начале как деятельном, рациональном и властном [22, с. 414].
Из многозначной символики Матушки-Святорусской земли с неизбежностью вытекает еще одно следствие. Такая ценностно нагруженная символическая система безусловно нуждается в защите, каких бы жертв это не потребовало: «Веления Матери-Родины непререкаемы. Жертвы для этой матери-Родины неотвратимы. У кого есть родина, тот, умирая если не за нее, то хотя бы только в ней, умирает всегда уютно, как бы ребенок засыпая в мягкой и теплой постельке» [10, с. 426-427].
Конечно, этими архаичными установками не исчерпывается сложная система гендерного символизма. В характерной для нашего мышления логике бинарных оппозиций мужское - это то, что противоположно женскому (или бабьему, по выражению Н. Бердяева). Поэтому вслед за Платоном мужское начало трактовалось как содержание, наполняющее женскую форму, или, иными словами, оформление, оплодотворение, одухотворение (А. Белый, Н. Бердяев, С. Булгаков, Д. Мережковский, П. Флоренский). Поскольку женское начало считалось безликим, родовым, коллективным, пассивным, то мужское - личным, индивидуальным, властным и подлинно человеческим. Как писал В. Розанов, «Мужчина -Я. Женщина - твоя» [13, с. 161]... «Я мужчины - с гору величиной, «Я» женское .да оно просто прислонено к мужскому» [13, с. 163]. Как видим, несмотря на идеализацию материнского начала как метафизического и космического принципа, в отношении к женщинам как человеческим существам русские философы придерживаются мнения об их не-субъектности, неразумности, несамосто-
ятельности. Так, если в теологии пола В. Соловьева прославляется женское начало Софии-Премудрости Божьей, то в «Смысле любви» он пишет: «.человек должен творить и созидать свое женское дополнение (выделено мною -О. В.). Что мужчина представляет активное, а женщина - пассивное начало, что первый должен образовательно влиять на ум и характер второй -это положения азбучные.» [16, с. 529]. Избранник, пишет В. Соловьев в другой работе, воспринимается женщиной как спаситель, который должен открыть ей и осуществить смысл ее жизни [14, с. 491]. При этом утверждаемое русскими философами отсутствие индивидуально-личностного начала в женщине отнюдь не оценивается ими негативно. По их мнению, именно оно позволяет феминному началу быть посредником, медиатором и цементирующим началом между другими «Я», то есть мужчинами (Розанов, Бердяев, Булгаков, Флоренский).
И, разумеется, обладание полом и приверженность «половой стихии» приписывается только женщинам: «Женщина вся пол, ее половая жизнь - вся ее жизнь, захватывающая ее целиком, поскольку она женщина, а не человек» [5, с. 432]. Л. Н. Толстой пишет: «Женщина - так и говорят легенды - орудие дьявола. Она вообще глупа, но дьявол дает ей на подержание свой ум, когда она на него работает. Смотришь, сделала чудеса ума, дальновидности, постоянства, чтобы сделать гадости, а как только нужна не гадость, не может понять самой простой вещи, не соображает дальше настоящей минуты и нет ни выдержки, ни терпения, кроме деторождения и детоухаживания» [17, с. 208]. Нормативность маскулинности утверждает другой русский философ: «.полнота человеческих сил и способностей раскрыта была в истории преимущественно мужчиною, и все, раскрывшееся в мужчине и им утвержденное вне сферы непосредственных влияний пола, мы условились считать нормативно-человеческим» [9, с. 380].
Довольно цитат, я думаю, картина представлена ясно. Подводя итоги краткого обзора представлений русских философов и писателей-классиков о мужском и женском началах, подчеркнем, что в космическом и метафизическом смыслах мужское трактуется как аполлоновское начало формы, идеи, логоса, культуры, личности, разума, права и закона. Женское - это прежде всего материнское начало материи, природы, пола, рода, семьи, бессознательного, эмоционального, смиренного, милосердного. Но если речь шла о женщинах как
людях, то считалось, что «Женщина существо совсем иного порядка, чем мужчина. Она гораздо менее человек, гораздо более природа» [5, с. 432]. Как видим, в России идеи о мессионизме материнского начала спокойно соседствуют с бытовым презрением к женщинам. Такая вот гендерная метафизика.
Не стоит думать, что символика Родины как матери осталась далеко в прошлом. Несмотря на радикальные идеологические изменения после революции 1917 г., роль женщин символически определялась как «матерей революции», поскольку пропаганда нередко апеллировала к архетипи-ческим образам и символам, понятным неграмотному населению. Однако основное внедрение архетипа матери в советскую культуру и искусство соцреализма произошло в 30-е гг. ХХ в. Это позволяло новой власти укорениться на почве русской матрифокальной традиции. Образ страны рисуется через мифологему Большой семьи, где мать - это родина, отец народов - Сталин, а народ - героические сыны («сталинские соколы») и счастливые дочери. Культ Родины и земли утверждается в новых советских жанрах искусства. Так, в живописи тех лет использовался архетип мать-сыра земля - например, в картинах А. Дейнеки «Купающиеся девушки» (1933), Т. Гапоненко «На обед к матерям» (1935) и А. Пластова «Колхозный праздник» (1937) [12].
В 1930-1940-е гг. массовая лирическая песня вытесняет идеологически перегруженные и аскетичные революционные песни. Лирическая массовая песня, создаваемая профессиональными советскими композиторами и поэтами, сочетала в себе элементы фольклора, песенного джаза и легкого марша. «Новая песня» транслировала любовь к стране, гордость свободных рабочих, счастливое детство и юность. В центре мифологии, создаваемой посредством песен, находится образ Родины, связанный имплицитно с материнским началом. «Не ты ль весь век была в плену, / Родная мать, земля сырая» (Исаковский). «Как невесту, родину мы любим, / Бережем, как ласковую мать» (кинофильм «Цирк»). Народу в массовой песне отводится роль героических сыновей и дочерей : «Идем, идем, веселые подруги, / Страна, как мать, зовет и любит нас!». Вечная молодость советских героев иногда регрессирует до инфантилизма «Мы можем петь и смеяться, как дети» («Марш веселых ребят») или «И жарко любим и поем, как дети» («Марш энтузиастов»). «Неисчерпаемое материнство» земли (М. Элиаде) отражено в песенной лирике «Цветут необозримые / Колхозные
поля. / Огромная, любимая, / Лежит моя земля». Или - «Не зря у нас растут цветы и дети / И колосятся тучные поля!».
Очевидно, что Родина представлена в советском мифе в фольклорном образе Матушки. Это необъятная страна с цветущими полями, которая открывает молодежи широкие дороги в даль светлую. Молодежь, мать-земля и мудрый «отец народов» составляют счастливую Большую семью. Как едко заметил немецкий исследователь, - «Родина поет, а хлеб растет» [6, с. 61].
Символ матушки Руси широко использовался в патриотической пропаганде 1941-1945 гг. В плакатах того времени Родина предстает как Богиня-Мать, призывающая сыновей на войну, и как поруганная матушка-земля, которую необходимо защищать. Символическая система использовала маскулинные и феминные образы-концепты: война называлась Великой отечественной, а земля, которую защищали - Родиной. В критической ситуации власть идентифицирует себя с «матерью», приписывая себе функцию «порождения» и, соответственно, связанные с нею права посылать «сынов» на бой. Архетип матери использовался в пропагандистских целях: «Тянемся так же, как дети и мы / К партии-матери, встав к ней под знамя» (П. Кудрявцев).
Матриархаика советского времени очевидна и при анализе монументального искусства - будь то скульптуры Родины-матери, оформление московского метрополитена и, особенно, архитектура изобилия и плодородия на всесоюзной сельскохозяйственной выставке в Москве. Не случайно фонтан Дружба народов на этой выставке (ВДНХ) сконструирован в виде снопа пшеницы, вокруг которого расположены золоченые женские фигуры в национальных костюмах с дарами природы в руках. В логике советского гендерного символизма женщина, нация и природа - понятия одного порядка.
В формировании новых советских типов маскулинности и феминности определяющую роль играли идеология и экономика гипермаскулинного милитаризованного государства. Советский мужчина мог реализовать свою маскулинность только в одном качестве - воина на службе Родине, который безоговорочно и самоотверженно участвует в реализации любых государственных проектов -будь то война, индустриализация, коллективизация, «битва за урожай», «покорение целины» или космоса. Главным и основополагающим свойством такой маскулинности была идентичность воина-защитника советского государства, посто-
янно готового отдать жизнь за Родину (или Отечество). Этот «смертельный ореол» советской маскулинности внедрялся в сознание через советские СМИ, литературные произведения, песни и кинофильмы. Реализовать иные сценарии маскулинности, в том числе и кормильца семьи, было для подавляющего числа мужчин невозможно. Именно этим и обусловлен начавшийся в позднесоветский период кризис маскулинности, который сопровождался всем известным призывом демографа Б. Урланиса «беречь мужчин».
В постсоветское время мифологема материнства получила новую поддержку и в связи с ростом национального самосознания (и, соответственно, внимания к трудам русских философов XIX в.), и в связи с экономическим кризисом, когда женщины самоотверженно взяли на себя бремя заботы о семьях. И в наше время не утратили, к сожалению, слова Н. Коржавина. написанные им в 1960-е гг.: «Ей жить бы хотелось иначе / Носить драгоценный наряд. / А кони - все скачут и скачут. / А избы - горят и горят» («Вариации из Некрасова»). С началом нового века апелляция к материнскому долгу становится одной из доминант в гендерной политике государства.
Библиографический список
1. Андреев, Д. Л. Роза мира [Текст] / Д. Л. Андреев. - М., 1992. - С. 251.
2. Белый, А. Символизм как миропонимание [Текст] / А. Белый. - М., 1994. - С. 333.
3. Бердяев, Н. «Русская идея. Основные проблемы русской мысли XIX века и начала XX» [Текст] / Н. Бердяев. - Париж, 1940. - С. 17.
4. Бердяев, Н. А. Русская идея [Текст] / Н. Бердяев // О России и русской философской культуре: Философы русского послеоктябрьского зарубежья. - М., 1990. - С. 10.
5. Бердяев, Н. А. Философия свободы; Смысл творчества [Текст] / Н. Бердяев. - М., 1989. - С. 432.
6. Гюнтер, Х. Поющая Родина. Советская массовая песня как выражение архетипа матери [Текст] / Х. Гюнтер // Вопросы литературы, 1997, июль-август. - С. 61.
7. Здравомыслова, О. М. «Русская идея»: антиномия женственности и мужественности в национальном образе России [Текст] / О. М. Здравомыслова // Общественные науки и современность. - М., 2000. -№ 4.
8. Иванов, В. Родное и вселенское [Текст] / В. Иванов. - М., 1994. - С. 350.
9. Иванов, В. И. Дионис и прадионисийство [Текст] / В. Иванов. - СПб., 1994. - С. 380.
10. Лосев, А. Ф. Родина [Текст] // Русская идея / А. Ф. Лосев. - М., 1992. - С. 426-427.
11. Нойманн, Э. Происхождение и развитие сознания [Текст] / Э. Нойман. - Москва-Киев, 1998. -С. 70.
12. Рамм-Вебер, С. Искусство сталинской эпохи [Текст] / С. Рамм-Вебер // Пол, гендер, культура / под ред. Э. Шоре. - М. : РГГУ, 2003. - С. 267-285.
13. Розанов, В. В. В мире неясного и нерешенного [Текст] / В. В. Розанов. - М., 1995. - С. 161.
14. Соловьев, В. С. Оправдание добра [Текст] / В. С. Соловьев. - М., 1990. - Т. 1. - С. 491.
15. Соловьев, В. С. Россия и Вселенская церковь [Текст] / В. С. Соловьев. - М., 1911. - С. 335.
16. Соловьев, В. С. Смысл любви [Текст] /
B. С. Соловьев. - М., 1990. - Т. 2. - С. 529.
17. Толстой, Л. Н. Полн. собр. соч. [Текст] : В 90 т. / Л. Н. Толстой. - М., 1935-1958. - Т. 53. - С. 208.
18. Федотов, Г. П. Мать-земля: к религиозной космологии русского народа [Текст] / Г. П. Федотов // Путь, 1935. - № 46. - С. 3-18.
19. Федотов, Г. П. Русская религиозность [Текст] : Собр. соч. в 12 томах. Т. 10 / Г. П. Федотов. - М., 2001. - С. 25.
20. Федотов, Г. П. Судьба и грехи России [Текст] : В 2 т. Т. 2 / Г. П. Федотов. - СПб., 1991. - С. 362.
21. Франк, С. Л. Крушение миров [Текст] /
C. Л. Франк. - М., 1990. - С. 164.
22. Чернышевский, Н. Г. Собр. соч. В 5 т. Т. 5 [Текст] / Н. Г. Чернышевский. - М., 1974. - Т. 5. -С. 414.
23. Шпенглер, О. Закат Европы [Текст] : Соч. в 2 т. Т. 2 / О. Шпенглер. - М., 1996-1998. - С. 308.
24. Шубарт, В. Европа и душа Востока [Текст] /
B. Шубарт. - М., 1997. - С. 182.
25. Matthews C. Sophia, Goddess of Wisdom: the Divine Feminine from Black Goddess to World Soul /
C. Matthews. - L., 1991. - 288 P.
26. Yuval-Davis N. Gender and Nation / N. Yuval-Davis. - L., 1997. - 168 P.
Reference List
1. Andreev, D. L. Roza mira = Rose of the World [Tekst] / D. L. Andreev. - M., 1992. - S. 251.
2. Belyj, A. Simvolizm kak miroponimanie = Symbolism as outlook [Tekst] / A. Belyj. - M., 1994. - S. 333.
3. Berdjaev, N. «Russkaja ideja. Osnovnye problemy russkoj mysli XIX veka i nachala XX» = «Russian idea. Main problems of the Russian thought of the XIX century and the beginning of the XX century» [Tekst] / N. Berdjaev. - Parizh, 1940. - S. 17.
4. Berdjaev, N. A. Russkaja ideja = Russian idea [Tekst] / N. Berdjaev // O Rossii i russkoj filosofskoj kul'ture: Filosofy russkogo posleoktjabr'skogo za-rubezh'ja = On Russia and Russian philosophical culture: Philosophers of the Russian post-October abroad. - M., 1990. - S. 10.
5. Berdjaev, N. A. Filosofija svobody; Smysl tvor-chestva = Freedom philosophy; Sense of creativity [Tekst] / N. Berdjaev. - M., 1989. - S. 432.
6. Gjunter, H. Pojushhaja Rodina. Sovetskaja masso-
vaja pesnja kak vyrazhenie arhetipa materi = Singing Motherland. Soviet mass song as expression of an archetype of mother [Tekst] / H. Gjunter // Voprosy literatury = Voprosy literatury 1997, ijul'-avgust. - S. 61.
7. Zdravomyslova, O. M. «Russkaja ideja»: antinomi-ja zhenstvennosti i muzhestvennosti v nacional'nom obraze Rossii = «Russian idea»: antinomy of femininity and courage in the national image of Russia [Tekst] / O. M. Zdravomyslova // «Obshhestvennye nauki i sov-remennost' = Obshchestvennye nauki i sovremennost. -M., 2000. - № 4.
8. Ivanov, V. Rodnoe i vselenskoe = Native and universal [Tekst] / V. Ivanov. - M., 1994. - S. 350.
9. Ivanov, V. I. Dionis i pradionisijstvo = Dionysus and great Dionysusism [Tekst] / V. Ivanov. - SPb., 1994. - S. 380.
10. Losev, A. F. Rodina = Homeland [Tekst] // Russkaja ideja = Russian idea / A. F. Losev. - M., 1992. -S. 426-427.
11. Nojmann, Je. Proishozhdenie i razvitie soznani-ja = Origin and development of consciousness [Tekst] / Je. Nojman. - Moskva-Kiev, 1998. - S. 70.
12. Ramm-Veber, S. Iskusstvo stalinskoj jepohi = Art of the Stalin era [Tekst] / S. Ramm-Veber // Pol, gender, kul'tura = Sex, gender, culture / pod red. Je. Shore. - M. : RGGU, 2003. - S. 267-285.
13. Rozanov, V V. V mire nejasnogo i nereshen-nogo = In the world of ambiguous and unresolved [Tekst] / V. V. Rozanov. - M., 1995. - S. 161.
14. Solov'ev, V. S. Opravdanie dobra = Justification of good [Tekst] / V. S. Solov'ev. - M., 1990. - T. 1. -S. 491.
15. Solov'ev, V. S. Rossija i Vselenskaja cerkov' = Russia and Universal church [Tekst] / V S. Solov'ev. -M., 1911. - S. 335.
16. Solov'ev, V. S. Smysl ljubvi = Sense of love [Tekst] / V. S. Solov'ev. - M., 1990. - T. 2. - S. 529.
17. Tolstoj, L. N. Polnoe sobranie sochinenij = Complete set of works [Tekst] : V 90 t. / L. N. Tolstoj. - M., 1935-1958. - T. 53. - S. 208.
18. Fedotov, G. P. Mat'-zemlja: k religioznoj kos-mologii russkogo naroda = Mother-earth: to religious cosmology of the Russian people [Tekst] / G. P. Fedotov // Put' = Put, 1935. - № 46. - S. 3-18.
19. Fedotov, G. P. Russkaja religioznost' = Russian religiousness [Tekst] : Sobr. soch. v 12 tomah. T. 10 / G. P. Fedotov. - M., 2001. - S. 25.
20. Fedotov, G. P. Sud'ba i grehi Rossii = Destiny and sins of Russia [Tekst] : V 2 t. T. 2 / G. P. Fedotov. - SPb., 1991. - S. 362.
21. Frank, S. L. Krushenie mirov = Crash of worlds [Tekst] / S. L. Frank. - M., 1990. - S. 164.
22. Chernyshevskij, N. G. Sobranie sochinenij = Collected works [Tekst] : v 5 t. T. 5 / N. G. Chernyshevskij. -M., 1974. - T. 5. - S. 414.
23. Shpengler, O. Zakat Evropy = The Decline of the West [Tekst] : Soch. v 2 t. T. 2 / O. Shpengler. - M., 1996-1998. - S. 308.
24. Shubart, V. Evropa i dusha Vostoka = Europe and soul of the East [Tekst] / V Shubart. - M., 1997. - S. 182.
25. Matthews C. Sophia, Goddess of Wisdom: the Divine Feminine from Black Goddess to World Soul / C. Matthews. - L., 1991. - 288 P.
26. Yuval-Davis N. Gender and Nation / N. Yuval-Davis. - L., 1997. - 168 P.
Дата поступления статьи в редакцию: 12.09.2018 Дата принятия статьи к печати: 11.10.2018
