CC BY
55
2009.01.002-004. РУССКАЯ ФИЛОСОФИЯ СЕГОДНЯ. (Сводный реферат).
2009.03.002. КРАСИКОВ В. Поучительный урок: Что такое русская философия? // Независимая газета. - М., 2008. - 17 апр.
2009.03.003. КРАСИКОВ В.И. Русская философия today. - М.: Водолей publishers, 2008. - 312 с.
2009.03.004. НИЛОГОВ А. Русская философия yesterday, today, tomorrow. Будут ли демонтированы отечественные философские институции // Независимая газета. - М., 2008. - 19 июня.
В заметке «Поучительный урок. Что такое советская философия?» (см.: 002), опубликованной незадолго до презентации своей последней книги (см.: 003), В.И. Красиков (проф. Кемеровского университета) определил место советской философии в истории мировой мысли как поучительный пример «псевдорелигиозного, казенного философствования», лишенного самобытности; он призвал отказаться от изоляционизма, мессианства, обломовщины, невроза уникальности. Ей следует внедряться (не теряя способности к обучению) в мировое философское пространство: необходимо обновить «фундаментальность философского образования» при подготовке кадров высшей квалификации - проучиться еще несколько лишних лет, хотя это «не одно и то же, что написать самостоятельно большие философские тексты».
Автор книги «Русская философия today» не объяснил, почему английскому бытовому «today» выпала честь присутствовать в названии книги русскоязычного автора (может быть, для того, чтобы просигнализировать читателю о знании английского языка или заголовком указать на главную цель книги -представить отклики англоязычных авторов на состояние эмигрантской русской философии?)
Первая вводная часть исследования открывается главой «Русская философия: проблемы идентификации в контексте глобализации». Глава начинается с небольшого исторического очерка, в котором автор сообщает о современной амбивалентной форме философии; ее молодой частью стала наука - интеллектуальное образование инструментального характера, «по матрице которой стремятся сейчас строить и древнее искусство философии» (003, с. 7)
Является ли русская философия составной частью национальной культурной традиции? Ее функциональный, объектный и ценностный аспекты отвечают народному самосознанию, это -«активная традиция» (по Гуссерлю), необходимая сейчас для философии как средство самоутверждения и генетической идентификации. Она по-своему националистична: 1) признание отцов-основателей в качестве фигур не только национального, но мирового масштаба (имеются в виду Вл. Соловьёв, Н. Бердяев, М. Бахтин) -необходимое условие для социализации новых поколений философов-профессионалов (слишком долго нашими «философскими святцами» были иноземцы); 2) возврат к традиции реабилитирует сакральные отечественные символы и миропонимание; 3) актуализация особенностей нашего национального и социального образа жизни, а также политических предпочтений.
Начало самосознания русской философии в устойчивой профессиональной группе автор связывает с последней третью Х1Х в., признавая, правда, наличие и более ранних попыток такого рода. Речь идет о славянофилах («националистах», развивающих исконно националистические чувства) и западниках («космополитах», более рефлексивных, ориентированных на высшие профессиональные стандарты и мечтающих включиться в мировой философский процесс). Начав в середине Х1Х в. как новичок (!) в философии, утверждает автор, русская мысль к 30-40-м годам ХХ в. сумела создать то, на что другим требовались века.
Хомяков и Киреевский заложили основы славянофильской традиции, идеализировав русское прошлое и «православие как особо духовную истинную разновидность христианства» (003, с. 16). Отмечается вклад в данную традицию великих русских писателей (Л. Толстой, Ф. Достоевский). Не «совсем» адекватные философские идеи («соборности», «цельной истины», «православного мессианизма») довел до «систематических кондиций» культовый философ русской религиозной философии (по мысли автора, она же -националистическая, т.е. славянофильская) Владимир Соловьёв, который добавил, как думает автор, новообразования («богочело-вечество», «София», «активное христианство», «всеединство»), не заметив, что некоторые известны на Руси со времен Платона вплоть до Шеллинга далее везде, включая предшественников и современников Соловьёва. Послесоловьёвская генерация данного на-
правления, все же обращает внимание автор, составляла ядро журнала «Путь» (С. Булгаков, П. Флоренский, Н. Бердяев и др.). В эмиграции славянофильствующие философы либо становятся миссионерами идей (Бердяев, Шестов и др.), либо замыкаются в мирках «православной России» (003, с. 18).
Западничество, представленное общественно-политическими и научными кругами, стремилось модернизировать Россию по западному образцу. Первые пророки - Чаадаев, Белинский, Герцен, освоение рационализма в европейских университетах Б. Яковенко, С. Гессеном, Ф. Степуном и пр., соединившихся в журнале «Логос», понимали философию как дискурсивно-рефлексивное общеобязательное знание, выражаемое в отчетливых, с внутренней очевидностью связанных между собой понятиях рассудка. Иррационализму, любви, профетизму здесь места не было; утверждалось единство философского знания в мировом масштабе. Для нас в ХХ1 в. одинаково необходимы обе стороны национальной традиции, выражающие особенности русского характера: ведь своеобразие свойственно любому народу.
Западники и славянофилы видели в характере русского народа одни и те же черты, но оценивали их по-разному. От Чаадаева до Кавелина русские - «недотыкомки», заблудшие существа, потерянные в мире юродивые, с неразвитой личностью - серые, ленивые, легкомысленные (надежда на «авось» и пр.) У нас слишком мало труда, энергии, выдержки (Кавелин). Для славянофилов некоторого рода недостатки являются достоинствами, полученными через Византию и вылившимися в форму «Святой Руси»: смирение, долготерпение, моральность, кротость, «просветление действительности», поиски справедливости как универсальной задачи и пр. (даже у Чаадаева можно найти утверждения о нашем призвании быть «совестным судом» и «ответить на важнейшие вопросы человечества» ) (цит. по: 003, с. 28). Славянофилы в лице Вл. Соловьёва, а не Достоевского (почему-то уверен автор. - Реф.), сконструировали русскую идею, пафос которой состоял во всемирной отзывчивости как средстве сплочения народов земли в симфоническое единство.
Для понимания особенностей этногенеза и идентичности, полагает автор, необходимо учитывать не только географические, климатические и экономические условия среды обитания, но и
влияние духовных факторов, сконструированных в системе ценностей в процессе развития конкретной культуры. Русские - это европейцы, отрезанные от теплого Гольфстрима в холодные евразийские просторы, где непредсказуемость стала форматом их существования: лихие люди из Великой Степи, нашествие тевтонов, татаро-монгольское иго, противостояние литовско-польскому натиску и турецким набегам, «ударный труд» и перенапряженность летом, непролазная грязь, лютая стужа и безделье (?!) - (какое безделье: выживание у бездны на краю, почти как в космосе! - Реф.) зимой - исключали любые трудовые затраты сверх самых необходимых и считались нерациональными. Такова наша своеобразная «рациональность» (003, с. 35), так что знаменитые расхлябанность и «авось» есть своего рода «опережающее отражение», «суперрациональность», умение предугадать риски и даже судьбу: русским человеком «философия жизни» впитывается с детства, «смысл стоит впереди дела». Однако русская мысль отличается нетерпеливостью и максимализмом с ярко выраженными формами протестности и социальности. В то же время она экзистенциальна в стремлении к свободе и самоопределению, в презрении к утилитаризму.
В условиях глобализирующегося общества с его стремлением к стандартизации производства и потребления, образа жизни и образа мысли русская идея может показаться анахронизмом духовному империализму.
Начавшись с Великих географических открытий, овладения колониями и последующего их передела, глобализация в современном мире приобрела особые черты ускоренного вовлечения народов Земли в универсальную модель традиционного для Европы господства и подчинения в планетарном масштабе; Америка стала более удачливой наследницей имперской глобалистской традиции. Английский язык с его конкретностью и адресностью превратился в средство международного общения; возникли инструменты ускорения международных информационных и коммуникативных всемирных связей через Интернет, непосредственные контакты и т.п., финансовая и информационная зависимость от государственных структур и научных центров США.
Лет десять назад Россия, находясь в прострации после гибели своего государства, не возражала против того, что занимает в философском раскладе сил такое же место, как африканская или юж-
ноамериканская философия. Сейчас следует возродить русский стиль философствования. Автор полагает, что интерес к аналитической философии и постмодернизму угасает, потому что они не смогли устранить «фундаментальную многозначность и смутность самой природы философского знания» (003, с. 49): попытки путем анализа закономерностей и (или) структуры естественного языка создать «новый мир и новое мышление» не были реализованы (003, с. 50) и не удаются потому, что язык там ограничивается вниманием как к иррациональному состоянию человеческой души - зыбкому, мятущемуся и т.п., так и к состоянию ума - способного к элементам последовательности, четкости, самоотчетности. В рамках сложившейся в конце Х1Х - начале ХХ в. отечественной традиции имеются серьезные шансы обрести синтез и завоевать серьезные позиции на мировом интеллектуальном рынке: русская философия молода (ей нет еще двух веков, считает автор); она в полной мере может утолить голод современного космополитического человечества в идеализме, универсализме и великих целях... Но для этого необходимо «устранение партикуляризма, в первую очередь православного (заменив его, если будет необходимо, экуменизмом» (003, с. 51). Иначе нас ожидает консервирование стиля а ля рюсс, который автор на дух не переносит, в форме местечковой «русской православной философии» либо «догоняющего развития», если мы будем дожидаться полной дискредитации и обвала аналитической философии».
Рассматривая далее характер философской рецепции зарубежной философии, автор придерживается тезиса Р. Коллинза: идейный импорт всегда подавляет собственную оригинальность и самобытность. Только в Х1Х в России стала складываться философия в виде академической дисциплины (до того имелся ментальный национальный дух - мудрость), и в это время преобладали идейный импорт и его «перелицованные формы» (далее как примеры представлены эссе о Вл. Соловьёве и группе философов, сотрудничавших в журнале «Логос»). После 1917 г. господствовал марксизм, пришедший к нам с Запада; 90-е годы ХХ в. явили нам девятый вал идейного импорта, не корреспондирующего с постсоветскими реалиями, импорт в советское время начинался с чистого листа: авторы «Пути» и «Логоса» были недоступными.
Отмечается постоянная страсть к немецкой классической философии, к любой современной западной философии, критика которой не продвинулась ни на шаг в создании самобытной мысли, потому что все рассуждения об особом русском национальном духе (истинность, соборность, телеология) были кальками с германских первоисточников. Между тем в 20-30-е годы ХХ в. Бердяев и Шестов сумели вместить русские понятия в европейские рамки, найдя золотую середину между импортом и собственным продуцированием.
Теоретики марксизма имели в своем распоряжении просвещенческую идею единого человеческого разума, свободы, равенства, справедливости. Опираясь на учение Гегеля, они создали закрытую, самодостаточную систему идей, аналог религиозной, с поражением в правах идеи индивидуальной свободы человека. Истина, раскрывающая суть мироздания, истории и человеческой жизни, была явлена в «откровениях» классиков марксизма; все остальное - детали. Несмотря на все реверансы перед относительной самостоятельностью общественного сознания, оно, не говоря уже об индивидуальном существовании, является «испарением» материального жизненного процесса.
Почти 80 лет отсутствовали нормальные информационные каналы идейного импорта, что привело к стагнации и схоластике. А подспудный (иногда - нелегальный) идейный импорт являл себя на нашей почве наглым откровенным плагиатом, когда приемлемые, подчас препарированные идеи выдавались за собственные (в культурологии, антропологии, социологии, психологии, экологии, науковедении и др.). Элитное подразделение, именовавшееся «критикой современной буржуазной философии», имело профессиональный уровень выше среднего: подразумевалось знание иностранного языка, доступ к заветным запретным зарубежным текстам с передовыми мыслительными техниками и алгоритмами (новая тематика или новая постановка традиционных проблем и т.д.), которые пересказывались либо обильно цитировались. Но после «часа нуль» его сотрудники первыми пришли в себя и пытались работать творчески; автор замечает, что благодаря «этим первопроходцам поколение российских философов 60-80-х годов оказалось в некоторой степени готовым к открытию "железного занавеса" и способным начать с философского плюрализма и философской самостоятельности» (003, с. 68). И все же современная философ-
ская реальность - господство импорта либо пошлое эпигонство. Такова неизбежность. «Автор напрасно надеется, что через поколение новая среда будет для молодых родной и привычной» (003, с. 70).
Вторая часть начинается с анализа рефлексивности как состояния зрелости в «самобытной философии». Особо «продвинутые патриоты» (003, с. 71) пытаются сдвинуть начало русской философии к эпохе возникновения государственности и принятия православия. По мнению автора, философия - «запоздалая гостья в российском доме» (003, с. 71), но на самом деле для вторичных цивилизаций, развивавшихся под влиянием материнской цивилизации «осевых народов», вовсе незазорно, имея мифы или государственную религию, не иметь философии. Во времена классиков античной мысли (Сократ, Платон, Аристотель) начало духовности и государственности - уже седая древность, а в Западной Европе после тысячелетия эклектической духовной зависимости только в Новое время появились собственные оригинальные системы философии; ствол единой мировой философии существует лишь в воображении Гегеля (в воображении Гегеля существует лишь одна - и только одна немецкая и никакая другая философия, имеющая мировое значение. - Реф.).
Развитая философия требует рефлексивного осознания собственной идентичности. До тех пор, пока философия существует в форме школ, направлений, «делянок», она далека от зрелости. То, что кто-то представляет прежде всего «русскую философию», ныне не приходит философскому сообществу в голову, разве что его «делянкой» является «история русской философии», т.е. тезис «философ не имеет отечества» воспитан «пролетарским духом» советской философии. Таков в наши дни и ученый - прежде всего -гражданин мира, что может быть верным для точного знания, в котором используются количественные методы исследования. Таковы философы, прошедшие специализацию в советского время, они по-прежнему влияют на состояние философии; новобранцев же нет, так как выпускники философских факультетов 90-х годов ХХ в. ушли в другие отрасли знания.
Основные линии развития, соперничество и распределение «пространства внимания» автор определяет по Р. Коллинзу («Социология философий. Глобальная теория интеллектуального изме-
нения». - Новосибирск: Сибирский хронограф, 2002), согласно которому время (здесь и теперь) и наличное культурное наследство (место) определяют интерес к той или иной возникающей проблеме. «Пространство внимания» продуцируется взаимодействием активных групп, фокусирующих конфликты и поиски путей решения проблем в процессе общения. Речь идет о мировоззренческом и философском аспектах интеллектуального внимания.
В общем пространстве 30-80-х годов выделяются сильные и слабые линии. Первые включают марксистов-догматиков (академиков, руководителей научных учреждений), имеющих всеполноту власти, определяющих направления и планы исследований, публикаций и т.п. Главная их задача - борьба за чистоту марксизма. Вторыми выступают марксисты «бескорыстных убеждений» (003, с. 104), честно разрабатывающие конкретные проблемы философии (онтологии, гносеологии, социальной философии и пр.). Третьими предстают рассудочные люди - «изоляты», не участвующие в философской коммуникации по принципу невмешательства, - «слабая линия» философии. Автор привычно (по марксистским лекалам) считает «маргиналами» специалистов по эстетике, этике, истории русской философии, деятелей религии, художественного творчества, культуры. В мировоззренческом плане они - националисты (ссылка на статью М. Эпштейна, вброшенную в Интернет; см.: 003, с. 101), приверженцы религиозной философии; правда, культурологов автор иногда считает мыслителями мирового уровня (М. Бахтин, В. Библер, А. Лосев, С. Аверинцев).
Структура (как и содержание) марксистско-ленинской философии, полагает автор, не имеет авторства; она сложилась стихийно на почве «Анти-Дюринга» и «Диалектики природы» Энгельса, «Трех источников и трех составных частей марксизма» Ленина с последующими добавлениями из «классиков» марксистами-догматиками. Автор пытается определить предмет «советской философии», опираясь на Бердяева и С. Булгакова. Они подметили «авраамистские черты» теории, трансформированные Марксом в материалистическое рационалистическое секулярное учение, преображенное усилиями Ленина, Троцкого и Сталина в парарелиги-озную мессианистскую доктрину.
В политической концепции Ленин предвосхитил тезис синергетики - резкую качественную роль возрастания случайности в
субъективной составляющей крушения прежней самоорганизации, -состояния крайней неустойчивости. Этот синергетический фактор «сдулся» в нормализующихся социальных обстоятельствах (перерождение в нэпе и пр.). Руководящие лица (в ЦК КПСС и других государственных институтах) боролись за стабильность духовного климата в стране, а потому предписывали содержание философским исследованиям, идеологическим лозунгам, литературе и другим видам социальной и гуманитарной деятельности.
Носителей свободных философских идей преследовали, мучая и принуждая к мимикрии, либо врастанию в систему. Научные журналы, философские факультеты и видные кафедры в университетах 30-50-х годов ХХ в. оставались весьма экзотическими образованиями. По мере смены поколений фанатиков (естественных и «лагерных») на поколение гедонистов - потребителей и бюрократов - началась обратная объективация марксизма (тезисами которого были: в ходе строительства социализма обостряются противоречия, возрастают трудности, требующие ускоренного развития, построения «развитого социализма» и пр.). На самом деле жить было комфортно; хотя зазор между делом и верой увеличивался и нарастало раздражение, вера сохранялась как чара, а может быть, как потребность в «национальной идее», олицетворяемой советской философией.
Творческое начало в марксизме, в частности в диамате, связывается автором с теорией отражения, транслируемой в пределы онтологии, и теорией познания, ориентирующих исследователя на посюстороннее описание генезиса сознания (А. Леонтьев) с попыткой заменить разрыв между живым и неживым миром (Э. Ильенков). Другой аспект - деятельностное понимание сознания, содействующее формированию в 70-е годы философской антропологии, причем анализ проблем деятельности и практики выявил группу нонконформистских ученых (наряду с вышеназванными -Н. Трубников, Г. Батищев, югославский журнал «Praxis). Отмечаются также постоянные дискуссии о порядке формирования систем, в том числе философских (в первую очередь марксистской), породивших системный подход к науке, и основание Института системного анализа (И. Блауберг, Э. Юдин, А. Уемов, И. Садовский и др.).
Дискуссионное пространство творческих марксистов влияло на дальнейшее развитие философии в кружках (Э. Ильенкова), спецсеминарах (Московский логический кружок - А. Зиновьев, Г. Щедровицкий, Б. Грушин, М. Мамардашвили) и в претенциозных школах («Школе диалектической логики» Э. Ильенкова или «Школе диалога культур» В. Библера). Активные фигуранты «расщепления» марксистской теории находились в МГУ, Институте философии РАН. Молодые и честолюбивые, они могли выйти за пределы кружковых дискуссий. Почти всю их деятельность начиная с 30-х годов, сопровождали скандалы и «чистки», учиняемые вышестоящими органами. Автор дает краткое изложение дискуссий, имевших место в советском марксизме, в частности целую серию таковых, посвященных методологии марксизма и связанных с именами Б. Кедрова, Э. Ильенкова, А. Зиновьева, Г. Щедровицкого и др. Он высоко оценивает их вклад в развитие теории, а также влияние на развитие деятельностного подхода к мышлению (О. Генисартеский, В. Розин) и системных исследований. К группе БСЮ (Блауберг, Садовский, Юдин) он также причисляет Д. Гвишиани, В. Кремянского, В. Кузьмина. Упоминается и М. Ма-мардашвили, в 70-е годы явивший пример немарксистского философствования в марксистской стране; его лекции «сократического» стиля стали Меккой для вольнолюбивого поколения 70-80-х годов. Дискуссия о предмете марксистской философии и об идеальном длилась годами, до середины 80-х годов. Она связывается с именами Э. Ильенкова, М. Лифшица, (косвенно) А. Лосева, Д. Дубровского и др. Эта дискуссия, считает автор, расчищала авгиевы конюшни догматизма и оставила готовую почву для восстановления философии после нулевых лет конца 90-х годов.
В последние 15 лет ХХ в. творческими марксистами постепенно разрушаются структура и содержание догматики, философское пространство восполняется конструированием новых дисциплин -развитием культурологии, смещением интереса к абстрактным теориям, т.е. в сторону диамата, теории научного коммунизма, сфантазированной инстанциями в конце 60-х годов и не принимаемой за науку, тем более философскую, подавляющим большинством философов, воспитанных марксизмом. Родилась конкретная социология, в 80-е годы - футурология и пр.
В тревожные годы перестройки, когда, казалось, наступил нулевой час философии, в постсоветскую философию успешно перекочевали материалистическая онтология, диалектика, основной вопрос философии с упрощенной историко-философской схемой; социальная философия превратилась «в винегрет из социологии, философской антропологии и культурологии» (003, с. 88).
Провозглашенные свобода слова и плюрализм мнений породили вал дискуссий по самым разным вопросам. Философия науки и русский постмодернизм, возникшие, как полагает автор, в начале ХХ1 в., укорененные в гносеологии, не могли не сойтись в споре о реализме (Поппер и ильенковский марксизм) и о конструктивизме (постпозитивизм и «школа историков», Т. Кун и П. Фейерабенд). Ссылаясь на Б. Пружинина и В. Лекторского, автор прочит им большое будущее.
Особое внимание автор уделяет дискуссии, призванной сформировать новые позиции. Так, А. Никифоров в статье «Является ли философия наукой?» (ФН, 1989, N 6) доказывал, что гуманитарное знание не является наукой, аналогичной естествознанию. В гневных отповедях его учили, что философия есть альфа и омега наук (сциентисты), философия - первопричина наук (догматики). По мысли В. Красикова, «философия всегда была формой полурелигиозного, полуидеологического учения, либо досужей формой игры в бисер» (003, с. 122).
Публикация в конце 80-х годов массива трудов мыслителей «философского ренессанса» выдвинула на первый план защитников «России, которую мы потеряли», видевших философию «исключительно православной, отвечающей менталитету русского народа» (003, с. 90). Бурный рост национализма, ксенофобии, антизападного реваншизма - побочные явления данного процесса. Автор обращает внимание на другую дискуссию, связанную с возрождением самобытной русской философии (к ней относятся и первопубликации, и статьи не только в академических изданиях, и многочисленные «круглые столы», заседания и конференции и пр.). Она является повторением спора славянофилов и западников. Снова подавляющее большинство осталось за славянофилами и было дополнено ухаживаниями Ельцина за РПЦ, что, как известно, завершилось «укреплением вертикали власти». Неозападники, объединившись вокруг нового «Логоса», выступили с точной и меткой
критикой «русской идеи»; при этом стандарты их текстов были на порядок выше, чем у сторонников «квасного патриотизма»: соборность - примитивизация патриархальной общины - не может лежать в основе современного общества. Негативный образ Запада -результат невроза уникальности (Е. Барабанов) и т.п.
Достойная цель неозападников - стремление ограничить влияние коллективистски-иррационалистических импульсов в философии, размежевать философию с идеологией. Так думают философы разных убеждений - феноменологии, постмодернизма, философии науки, аналитической философии и пр. (003, с. 125), хотя их приверженность к либерализму не является объединительной платформой. К тому же, отмечает автор, здесь также имеет место преклонение перед западными мэтрами ХХ в., а также утверждение тоталитарной власти постмодернизма, поколебавшее скрепы учителей-марксистов, до сих пор составляющих корпус вузовских преподавателей.
В последние годы наступило время приватизации - самовольного провозглашения приоритетных прав на пользование вековым культурным капиталом; ее результат - группы по интересам в крупных научных центрах, плюрализм исследовательского философского поля - переход от «философии предисловий» к якобы самостоятельным исследованиям. Прежние философские дисциплины продолжили стремительное дробление - не только в пределах философии, но и в ее производных (культурологии, антропологии, логике, методологии науки и техники и т.д.).
Венчает вторую часть книги раздел, называемый «Современное российское философское сообщество, композиции влияния, формы коммуникации и философско-психологические типажи». Здесь В.И. Красиков предлагает программу качественного преобразования общественных наук и материального обеспечения научных исследований и преподавания. В отклике Нилогова раздел определяется как «картина настольно пессимистичная, что хочется навсегда отсоветовать философствовать.» (004, с. 10). Речь идет об абсолютной бюрократизации управления наукой в лице Высшей аттестационной комиссии (ВАК), о «застойных методах» планирования чиновниками Министерства высшего образования и Президиума РАН научных исследований на годы вперед, о крайней бюрократизации оформления диссертационных рукописей и
прохождения их через унизительное анонимное утверждение в ВАК; о нелепых ограничениях места публикаций научных исследований (автор, в частности, упоминает «о благонамеренном решении ВАК» учитывать научные достижения соискателей степени или коэфициент полезной деятельности научного работника, на опубликованных исключительно в утвержденных этой инстанцией так называемых рецензируемых журналах). «Корыстолюбие на этой ниве приобретает прямо-таки раблезианские масштабы» (002, с. 156).
В руководстве факультетов и кафедр, как и в вертикали управления наукой по всей стране, царит «Московия» с ее много -численными управленцами, зараженными кастовостью, чванством, показухой, гедонизмом и пр., порождающими и поддерживающими аналогичную практику на местах. Речь идет о коррупции в диссертационных советах, недоступности философских журналов для неизвестных или малознакомых авторов, подсиживании и доносах в ВАК. Диссертационная защита, продвижение монографий на ученых советах - ритуализированная с давних советских времен мучительная процедура. Индекс цитируемости - часто дело рук самого цитируемого: на его долю выпадает крест сочинения рецензий на собственное творчество.
Острокритично описывает автор содержание и форму проведения конференций, семинаров, «круглых столов» и т.п. «Критическая по форме, дерзкая по содержанию книга не церемонится с корпоративной этикой. Меткие наблюдения автора по поводу функционирования философских институций, вызывающие трепет у непосвященных, здесь отражают институализированное ханжество отечественной науки» (004, с. 10).
Единственным исключением считает автор рефераты либо обзоры, которые пишут люди по долгу службы, например в ИНИ-ОН РАН. Здесь оценки косвенны и подчас неуловимы. Но попадание в подобные реферативные сборники весьма престижно в силу объективности экспертов, отбирающих литературу.
Картина, нарисованная автором, пишет Нилогов, не лишена противоречий и фактических ошибок, которые часто сглаживают пессимизм автора (это можно сказать с уверенностью, обратившись к характеристике философствующих типов, представленных с некоторой иронией, но с добрым чувством; см.: 003, с. 164-171).
Третья часть книги, поощренная грантом РГНФ, - «Образ русской философии на Западе», - основана на новейших интернет-ресурсах англоязычных авторов и охватывает период эмигрантской философской литературы 20-30-х годов («Первая встреча лицом к лицу»), через военное время и до сегодняшнего дня («Вторая встреча 40-х годов»). Бердяев как медиатор русской и англоязычной философии, русская философия в англоязычных энциклопедиях, англоязычные историки о природе русской философии («маргинальная дисциплина или идеологический спецназ») и др. В заключение публикуются некоторые публицистические работы В.И. Красикова, среди них - «Глобализация на обочине», «Национальная идея как основание духовного здоровья нации», «Современное российское философствование: утраченные иллюзии» и др., заслуживающие специального реферирования.
«Книга Красикова, - считает Нилогов, - бомба замедленного действия, осколки от которой разлетятся так далеко, что покалечат самых невосприимчивых к философской критике.» (004, с. 10). Но В.И. Красиков не столь пессимистичен: завершается книга напутствием автора служителям национальной философии - плюрализм, умеренность и адресность, терпимость, т.е. готовность принимать самые непривычные для тебя взгляды, отказ от любых форм давления и прямого или косвенного принуждения, умеренность как условие толерантности ради сохранения физического и духовного здоровья страны (003, с. 304).
Да и Нилогов принимает предложенное автором осмысление будущего русской философии: «Примечательное в том, что пробуждается русский философский разум.» (004, с. 10).
И. С. Андреева
