CC BY
15
Автор считает, что марксизм стал кульминацией развития иудео-христианского мессианства. В отличие от Фейербаха, Маркс не интересовался проблемами абстрактного человека. Его внимание привлекли страдания пролетариата, нуждавшегося в спасении от капиталистических производственных отношений. Маркс отверг капитализм и выступил пророком новой революции, которая должна была обеспечить «скачок из царства необходимости в царство свободы». Религию Маркс считал протестом против страданий людей. По мнению Блоха, исторический материализм явился историей Спасения, рассказанной языком национальной экономики. Секуляризация (переход от священного к профанному, от неба к земле) позволяет увидеть реальность такой, какая она есть на самом деле.
Сам Блох, заключает свой анализ автор, верил в возможность существования Царства Божьего без Бога. По его мнению, атеизм является условием реализации утопии. Процесс секуляризации позволяет добиться реализации утопических религиозных целей.
П.Н. Фомичев
2006.04.014. БРУНС Х. УНИВЕРСАЛЬНАЯ ИСТОРИЯ И ПРОБЛЕМА ЕДИНСТВА СОЦИАЛЬНОЙ НАУКИ: ЗАМЕЧАНИЯ О МАКСЕ ВЕБЕРЕ И ФЕРНАНЕ БРОДЕЛЕ.
BRUHNS H. Universalgeschichte und die schwierige Einheit der Sozialwissenschaft. Bemerkungen zu Max Weber und Fernand Braudel // Ztschr. für Weltgeschichte. - Frankfurt. a. Main., etc: - 2005. - Jg. 6. H. 2. - S. 9-29.
Вопрос о том, относятся ли суждения об универсальной истории и целостности социологии к неоспоримым основаниям гуманитарных наук, воспринимается ныне в Германии (и не только здесь) как спорный. Неудивительно, что на социологическом конгрессе во Фрейбурге (1998) секция «Единство общественных наук? Единство социологии?» имела два вопросительных знака. Часть немецких историков, с 1960-х годов ищущих ответ на эти вопросы под знаменем «исторической социальной науки», сделали отправной точкой таковой (наряду с К. Марксом, Г. Шмоллером и О. Хинтце) теорию М. Вебера. Обращение к его идеям, как известно, было связано первоначально с поиском ориентиров внутренней политики. Кроме того, Вебер оценивался ими не столько как историк, сколько как социолог, способствующий переориентации исто-
риописания. Это приводило к тому, что всемирная история воспринималась главным образом с точки зрения социологической теории модернизации. Эмпирические обобщения Вебером универсальной истории отодвигались на второй план (с. 9).
Во Франции же, в отличие от Германии послевоенного периода, процесс сближения истории и социальных наук протекал не только на фоне радикальных политических преобразований и смены поколений. Решающее значение в определении его вектора сыграл основанный ещё в 1929 г. журнал (Анналы» и соответствующая школа. В 1950-60-е годы междисциплинарные трактовки французской историографии отдавали предпочтение идеям антропологии, к чему не было заметного интереса в Германии. В силу этого, по мнению Хиннерка Брунса (профессора Дома наук о человеке, Париж, Франция), последовавший позже «культуроведческий поворот» скорее сузил исследовательские горизонты ученых в обеих странах, причем как в пространственной, так и во временной перспективе. Более того, вопрос о неделимости социальных наук едва ли входит сегодня в кругозор так называемой «новой» истории культуры. Совсем близко к нему тем не менее стоят представления о формировании мировой системы и глобальной истории. Правда, для одних это ведет к «концу истории», в то время как другие, напротив, стремятся понимать отличия и трансформации в пределах глобального мира посредством концепта множественного модерна. Социологи же данную проблему понимают как совершенствование нередко (а отчасти именно поэтому) неправильно понятой веберовской «теории» процесса рационализации западных стран.
Опираясь на эти суждения, Брунс обращается к теоретическим аспектам связи наук, изучающих человека и общество в контексте сравнительной характеристики взглядов Броделя и Вебера, которые активно цитируются сегодня в теоретико-методологических дебатах. Более того, вопросы об универсальной истории и единстве социальных наук, а также о социологическом и культурологическом поворотах ХХ столетия интересны теперь не только аналитикам, но и ученым-практикам. Автор стремится прежде всего с этой точки зрения рассматривать намерения и достижения Броделя и Вебера, воплощенные в очень разные, до известной степени противоположные доктрины. Правда, задаваясь вопросом, что связывает французского «историка» с немецким «экономистом» и «социологом», Брунс от-
историографических сочинений, построенных по эволюционной или, если хотите, эволюционистской схеме. Однако в более поздних частях своей социологии религии, а также «Хозяйстве и обществе» Вебер сбросил «скорлупу того эволюционистского концепта универсальной истории», который вызывал дезориентирующее впечатление линейности и телеологичной направленности. Открытие «антиномии формальной и материальной рациональности» ... освобождало путь для открытия новой концепции универсальной истории. Таковая выступала воплощением множественности конкурирующих процессов рационализации, берущих свою энергию из постоянной борьбы различных принципов ценности бытия (с. 12).
По мнению Брунса, такая интерпретация исключила постижение проблемы формирования понятия и объединение работ Ве-бера в совокупную систему или завершенную концепцию. Автор выбирает в качестве исходного пункта два программных текста Ве-бера. Первый, взятый из предварительных замечаний к «Избранным статьям по социологии религии» (1920), начинается с предложения, что проблема универсальной истории рождена европейским миром культуры при постановке следующего вопроса: какая связь обстоятельств привела к появления феномена Запада, и только здесь тех культур, которые направлены на развитие универсального смысла и законности? Несколько шире определял данную проблему сам Ве-бер: «В универсальной истории ... культура является для нас центральной проблемой не только в форме чередующегося развития капиталистической деятельности как таковой, но и выступает началом буржуазного предпринимательства с его рациональной организацией свободного труда. Или, обращаясь к истории культуры, - началом западноевропейской буржуазии и ее особенностей (с. 13).
Второй текст относится к 1904 г. и представляет собой «Предисловие», которым издатели (М. Вебер, В. Зомбарт и Э. Яффе) открыли первый номер журнала «Архив социальной науки и социальной политики» (Л88Р). В нем сообщалось, что именно историческое и теоретическое постижение всеобщего значения культуры капиталистического развития воспринято журналом как та проблема, на службу которой он поставлен. Журнал исходил из специфического внимания к экономической обусловленности культурных явлений и находился при этом в тесном контакте со смежными дисциплинами: учением о государстве, философией права, социальной этикой с со-
циально-психологическими и общественно-политическими толкованиями (с. 13).
Эта программа была уточнена Вебером в статье «Объективность социально-научного и социально-политического познания». Проблематика развития капиталистической культуры рождалась из его исследований 1890-х годов положения сельскохозяйственных рабочих к востоку от Эльбы и обогащалась рядом аграрно-статистических и социально-политических изысканий, посвященных общественному состоянию Германии и Пруссии в начале ХХ в. (Л88Р. 1904). Между тем, по замечанию Брунса, все еще господствует мнение, что в «Протестантской этике» завершилась обозначенная историческими и эмпирическими работами эпоха его творчества, и происходит прорыв к социологии, т.е. к «подлинному» Веберу.
Автор считает сегодня доказанным, что историческое измерение занимает центральное место в работах Вебера, начиная именно с серии статей о протестантской этике и «духе» капитализма (1904, 1905) и вызванных ею дебатов. В эмпирических исследованиях о положении сельскохозяйственных и индустриальных рабочих в условиях перехода от аграрного к промышленному капитализму Вебер открыл новое поле исследования, где речь шла об условиях становления существенных компонентов современного капитализма. В течение последующих 15 лет оно было расширено как во временном, так и в пространственном измерении. Но собственно историческая (согласно трактовке универсальной истории, как она встречается затем у Броделя) эпоха у Вебера начинается только с «Протестантской этики». Это и абсолютно новый этап постижения античной и средневековой истории. Хотя методически инновационный анализ важных величин античного капитализма предлагала уже статья о «Социальных причинах падения античной культуры» (1896), однако в ней еще не был принят во внимание вопрос о началах современного капитализма, как это случилось затем, в третьем издании «Аграрных отношений в древности» (1909) (с. 15).
Эта важнейшая для понимания творчества Вебера статья стала после «Протестантской этики» вторым шагом на пути к универсально-историческому сравнительному анализу условий зарождения современной экономики и других элементов модерна. Исследование о городе (1911-1914), которое Вебер не закончил и которое было опубликовано в 1921 г., стало, согласно Брунсу, третьим ша-
гом. Одновременно и в самой тесной связи с работой о фазах средневекового и античного развития города, охарактеризованной Вебе-ром как «интермеццо городской автономии», в качестве четвертого шага следовали исследования об экономической этике конфуцианства, даосизма, индуизма и буддизма. Был запланирован, хотя и не выполнен, пятый шаг в изучении античного и средневекового христианства, что позволило впоследствии Альфреду Хойссу говорить о «принципиальной возможности использования всякой истории» как предпосылки универсальной социологии Вебера. Вопрос о факторах возникновения современного рационального капитализма вел Вебера к анализу экономических систем других времен и пространств. Причем, в отличие от «Протестантской этики», изучение сосредоточивалось вокруг двух центральных осей. Первая включала материальные факторы и условия в самом широком смысле, где город и его экономика занимали центральное место. Вторая была осью идейных факторов и условий: религиозные системы, ожидания и их воздействие на поступки людей, в особенности на экономическое поведение. Также здесь можно говорить о возможности обращения к универсальной истории, но не в качестве предпосылки универсальной социологии, а о поиске объяснения исторических причин и, следовательно, социологических проблем.
Разработка Вебером ряда новых, так называемых частных социологий была побочным эффектом в ходе поиска факторов формирования современного капитализма и западноевропейской буржуазии. Она вытекала из того, что Вебер всякую проблему объяснял вплоть до последнего причинного разветвления. Подобный подход соответствует тому, что Бродель, со своей стороны, характеризовал как глобальную историю. Правда, ее понятие, считает Брунс, часто толкуется ошибочно. Бродель говорил не о том, чтобы писать универсальную историю в энциклопедическом смысле, а о том, чтобы анализировать и понимать проблему в ее глобальности, описывая при этом границы каждой проблемы максимально точно.
Поэтому, отвечая на вопрос о роли Вебера в процессе выделения социальных наук из старых наук о государстве, справедливо указать на его значимость при разработке как всеобщей социологии, так и ее религиозной и юридической, политической и экономической составляющих. Последние были учреждёнными или развиваемыми далее субдисциплинами, в системах понятий и постановках вопро-
сов которых ученый нуждался при анализе универсально-исторических проблем. Именно они были восприняты им с точки зрения значения культуры как центральные вопросы «социологических и экономических наук» (с. 16-17). Опираясь на это, можно говорить, по мнению Брунса, о воплощении Вебером идеи целостности социальных наук или, по меньшей мере, о требовании их единства. Однако этот вывод недостаточен, так как забыты усилия Вебера ставить различные науки на общий теоретико-методический фундамент, называемый наукой о действительности (ШгкИеккеИ ssenschaft). Центральной в этом отношении является статья «Об объективности». Наиболее важным в ней автору представляется указание на то, что целям науки о действительности ученый следовал одновременно в своих эмпирических и теоретических работах, посвященных проблемам универсальной истории (с. 17).
Вступление Вебера в комитет Немецкой ассоциации социологов (1909-1910) объясняется желанием создать инфраструктуру социальных наук, где имели бы силу заявленные им методические правила. Его главная функция должна была состоять в том, чтобы предоставлять средства для сотрудничества ученых при проведении крупных эмпирических исследований. Вебер решительно выступал против намерения сделать социологию новой университетской специализацией. Членами ассоциации должны были стать, как он писал, «представители всех направлений: философии, новейшей истории, национальной экономики, государственного права, психологии, географии, этнографии и антропологии» (с. 18). Правда, Вебер потерпел неудачу при попытке реализации своих намерений и в октябре 1912 г. объявил о выходе из комитета. Накануне Первой мировой войны Вебер был не в состоянии осуществить новую форму организации социальных исследований, а затем появились другие - политические приоритеты.
Вопреки конфликту между исторической и теоретической экономиками Вебер пытался предотвратить обособление экономики, истории и социологии, пропагандируя всеохватывающую социальную науку, методически и теоретически основанную на «рациональном формировании понятий, типов и систем». Эта идея единства наук в значительной мере рассеялась после 1918 г., что стало следствием внутренней модификации «экономических и социологических наук». Не имели последователей вплоть до окончания
Второй мировой войны (за исключением Отто Хинтце) начинания Вебера и в области историографии. Это делает оправданным обращение Брунса к восприятию и отношению Броделя к Веберу и к его собственной трактовке капитализма, несмотря на то что он сам чувствовал большую близость к идеям Зомбарта, чем Вебера (с. 20).
Автор констатирует не только общность тематики капитализма у Вебера и Броделя. При ее исследовании оба углубленно изучали внеевропейский мир, но главное - активно сочетали историю и теорию социальных наук как в эпистемологическом смысле, так и в организации научной работы. При этом Брунс указывает на один парадокс. Не историк Бродель, а экономист и социолог Вебер, предпринявший поиск факторов возникновения современного капитализма, наибольшую важность придавал фактору времени. Оба высоко оценивали роль средневековых городов в становлении капитализма, но постановка вопроса и результаты оценки были различны. Если Бродель, как до него и Зомбарт, отводит решающую роль итальянским морским городам, то Вебер, из другой универсально-исторической перспективы, эту роль отдает континентальным городам к северу от Альп, сравнивая функции городов в античном мире, Китае и Индии, обозначает их роль в процессе экономического развития.
Бродель, как и Зомбарт, видел основной источник прибыли капиталистической экономики не в производстве промышленных товаров, а в их обращении. По его мнению, современный европейский капитализм существенно не отличается от его предыдущих этапов и внеевропейских форм, тогда как Вебер фиксировал новый и другой «дух» в качестве неповторимой характерной черты современного капитализма. Машинное производство, по Веберу, абсолютно меняло поведение экономических субъектов, его динамику. Бродель же говорил о медленно вращающейся на оси пространства и времени экономике, причем значение времени заключается в его мнимой неподвижности, точнее, в диалектике длительности (с. 21).
Концепция истории и социальной науки Броделя, конечно, не избежала влияния «Анналов» и их основателей М. Блока и Л. Февра. Однако едва ли Броделя можно назвать типичным представителем ведущей школы исторической науки. Нельзя забывать, замечает Брунс, что школа Анналов вплоть до конца 1940-х годов была скорее маргинальной. Кроме того, известно, что карьера Броделя была не-
характерной для французского ученого историка. Сорбонна, как воплощение университетской традиции, долгое время отказывала ему в кафедре. Бродель, как и Вебер, был аутсайдером (с. 22). Прожив долгие годы за границей и получив ученую степень в 1947 г. за написанную в плену работу «Средиземное море и средиземноморский мир в эпоху Филиппа II», он стал профессором в Коллеж де Франс, месте весьма почетном, но академически невлиятельном. Между тем в лагере для военнопленных Бродель написал не только книгу о Средиземноморье, но и уточнил концепцию истории и ее отношения к социальным наукам. Он говорил в своих лекциях «о новой, империалистической и даже революционной истории, которая способна похищать богатства других социальных наук, чтобы обновляться самой» (с. 23). Постепенно, выполняя важные функции в Коллеж де Франс, а также в созданной в 1947-1948 гг. 6-й секции Высшей прагматической школы (EPHE), он занял в 1950-е годы командные позиции на академическом поле историописания (с. 24).
В 6-й секции, ставшей новым отделом экономических и социальных наук, сводились вместе история, экономика, антропология и социология. Систематизация социальных наук происходила здесь под руководством историков, что придало ей своеобразие. Во внутренней организации секции использовалась модель научно-исследовательской лаборатории, где коллективные работы по сбору тех или иных данных организовывались иерархически, чему Вебер мог бы только порадоваться. Исследование современного мира, причем не только европейского, определялось Броделем как одна из самых важных задач социальной науки. Для этого требовалось сотрудничество различных дисциплин, группы специалистов, подчинявшихся, по его словам, «новой оркестровке» (с. 25). Образцом здесь выступала американская модель area studies. Объектами исследования стали культурные круги современности, которые больше не являлись монопольным владением специалистов, скажем, востоковедов или славистов, часто остававшихся верными традиционным подходам XIX столетия. В отличие от американской модели в работы по area studies вводились с исторической составляющей концепты mouvement profond и longue durée как элементы всякого объяснения общества. Кроме того, они обогащались географическими величинами, которые во Франции традиционно связывались с историей.
Броделю удавалось осуществить программу научных исследований культурных зон по собственному плану. Для него культурные зоны обладали стратегическим значением основного вектора институционального объединения всех социальных наук, участвующих как в работе 6-й секции, так и запланированного ею Национального института социальных наук, создание которого потерпело неудачу из-за сопротивления Парижского университета. Результатом компромисса было основание Дома наук о человеке (1960), первым директором которого стал Бродель и оставался им до своей смерти в 1985 г. Новый институт, объединяющий научно-исследовательские центры всех социальных дисциплин, подразумевался как аппарат содействия интернационализации и междисциплинарности (с. 27).
Сопротивление попыткам Броделя объединить социальные науки под руководством обновленного историописания рождалось не только в Сорбонне. Бродель вел свой диалог с представителями социальных наук на двух уровнях: во-первых, как организатор и администратор; во-вторых, как ученый. Именно в области научных изысканий в середине 1950-х годов его опасным конкурентом стал структурализм. Как школа Дюркгейма в начале ХХ столетия, так структуралисты во главе с К. Леви-Строссом пытались объединить социальные науки под знаменем анти- или аисторизма. Известная статья Броделя в Анналах (1958) о длительных временных протяженностях была попыткой защитить захваченное пространство и «дать основу для конвенции молодым социальным наукам, чтобы сформулировать общий язык и проблематику, в которой центральная роль уделялась бы продолжительности времени социальных процессов». При этом, по замечанию Брунса, позиция истории скромнее: она - как наименее структурируемая наука о людях -признает все теории своих разнообразных соседей и стремится расширять их. Одновременно Бродель категорически заявлял, что никакая социальная наука при анализе положения дел в обществе не может отречься от измерения времени согласно концепции сочетания временных протяженностей (с. 27).
Итак, в предложенном сравнении доктрин Вебера и Броделя делается вывод о том, что по отношению к современному капитализму и особому развитию западных стран их постановки вопросов были взаимодополняющими. Задача расширения исследовательского пространства на различные исторические культуры вытекала из несовпадающих принципов: у Вебера с целью выявлять и обосновы-
вать связи и факторы развития в рамках модели дифференциации; у Броделя гораздо больше речь шла о том, чтобы указать взаимоотношения и сдвиги между различными культурными областями. Выстраивание универсально-исторической перспективы велось с привлечением (обязательным, но проблематичным) совокупности общественных наук. Не только разные исторические обстоятельства и особенности поведения обуславливали разные стратегии и результаты, но прежде всего соответствующая исторически выверенная форма структурирования поля социальных наук во Франции и в Германии. Бродель принадлежал к «молодой и верящей в иные ценности традиции» исторической науки, которая исходила из посылки единства науки как факта социальной тотальности в смысле Марселя Мосса. Для Блока, Февра и Броделя единство социальных наук обеспечивает не метод, а общий предмет, попадающий в фокус множества точек зрения. Пограничное положение данного взгляда на историописание было тем счастливым случаем, который позволял его осуществлять наперекор и одновременно на основе идеи Броделя о глобальной истории (с. 28).
Представления Вебера о научной и институциональной роли социологии, пишет Брунс, было предсказуемо. Задачи Немецкого общества социологии (Б08) изображались им на фоне кризиса исторической школы национальной экономики. Но внешние обстоятельства, а также ранняя смерть Вебера привели к тому, что исторические, социологические и экономические науки развивались в различных направлениях. Растущая маргинализация исторической социологии в Германии в 1920-30-е годы и параллельно происходящее отдаление историков от вопросов экономики и обществоз-нания сводили на нет идею единства социальных наук. Когда Ханс Альберт говорил о «неразличимости в произведениях Вебера социологии и универсальной истории» (1999), то это именно та точка зрения, которая действительно заслуживает серьезного внимания.
С. Г. Ким
