CC BY
20
свыкнется с исламской идентичностью Пакистана, примирится с наличием некоторых различий в подходах к системе региональных отношений между двумя странами и выступит с новыми инициативами по решению проблемы Кашмира (с. 55-57)
А.А.Бибикова
КУЛЬТУРА
2004.03.055. СВЕНСОН М. ПОЛЕМИКА В КИТАЕ ОБ АЗИАТСКИХ ЦЕННОСТЯХ И ПРАВАХ ЧЕЛОВЕКА.
SVENSON М. The Chinese debate on Asian values and human rights // Human rights and Asian values. - Richmond, 2000. - P. 199-226.
Споры об азиатских ценностях - это, по существу, продолжение старой полемики о культурном релятивизме и универсализме. По мнению релятивистов, судить о каком-нибудь обществе по чуждым для него ценностям равнозначно культурному империализму. Поэтому неправомерно использовать права человека как критерий для оценки незападных обществ. Этой позиции придерживаются сторонники концепции азиатских ценностей. Но слабость их состоит в том, что критика культурного империализма может быть обращена против них самих, поскольку они настаивают на «однородности» всех азиатских культур, на том, что им присущи единые ценности.
Сторонники упомянутой концепции в КНР выдвигают на первый план конфуцианские ценности, хотя они не являются общепризнанными даже в тех азиатских странах, где распространено конфуцианство. Многие ценности, относимые к конфуцианским, на самом деле столь же типичны для конфуцианства, как и для других, в том числе западных, культур.
Дебаты об азиатских ценностях интересно соотнести с предложенной Э. Саидом теорией ориентализма. Этот термин он использует применительно к уничижительной картине Востока, созданной Западом. В ней Восток предстает как неизменная однородная общность, демонизируемая и наделяемая одинаковыми отрицательными чертами. Согласно ориенталистской позиции, идея прав человека глубоко связана с западной культурой и неприемлема для других культур. Сегодня ее приняли на вооружение сами азиаты. Интересно отметить, что некоторые азиатские режимы, которые в прошлом использовали идею прав человека в борьбе с колониальными державами,
сегодня критикуют ее как чуждую идею, навязываемую Западом их народам. Так поступают, в частности, и представители КПК -партии, обвинявшей в 40-е годы XX в. Гоминьдан в нарушении прав человека в Китае.
Ориенталистский подход к правам человека сегодня характерен не только для Запада, но и для самих азиатских стран. Этот «внутренний ориентализм» типичен, в частности, для отношения китайской верхушки и интеллигенции к простому народу Китая: они убеждены в своем превосходстве над людьми из народа. Характерно также, что китайцы-ханьцы считают национальные меньшинства «нецивилизованными» и «отсталыми».
Сегодня сами китайцы, придерживаясь новой версии ориентализма, приписывают народам Азии такие положительные черты, как преданность идее общего блага, исполнения долга, уважение власти, стремление к стабильности и порядку, стойкость в борьбе за выживание. Этот ориентализм не критикует, но идеализирует Восток. В спорах об азиатских ценностях Запад демонизируется: ему приписывают такие отрицательные черты, как крайний индивидуализм, отсутствие общественной морали,
материализм, упадок гражданского общества, экономическая стагнация.
Вполне уместно говорить о рождении «окцидентализма» в Азии. Китайская специалистка Чэнь Сяомэй считает «окцидента-лизм» спекулятивным построением образа «Западного Другого», позволяющим Востоку активно участвовать в процессе самоопределения. Она выделяет две различные версии
«окцидентализма» в Китае: официальную, использующую
представления о Западе для оправдания политических репрессий дома, и антиофициальную, использующую «Западного Другого» как положительный образ в борьбе против насилия властей.
Китайский ученый Ли Ёнхуи отмечает, что, по иронии судьбы, в то время как Запад отказывается от прежнего восприятия Азии как антипода Европы, азиаты сегодня перенимают этот подход, хотя и заменяют негативные стереотипы Азии на позитивные -
стабильность, жизнестойкость и экономический рост. Ли подчеркивает, что в такой же степени, как ориентализм,
«окцидентализм» упрощает и искажает реальность.
Рост интереса в КНР к проблеме прав человека и к культурным традициям объясняется не столько заботой власти о сохранении тра-
диционных ценностей и культурного своеобразия, сколько реакцией на критику Запада и усилением в стране националистических настроений, связанных с экономическим подъемом.
В дискуссии о правах человека в Китае можно выделить три позиции ее участников: правительственную, проправительственно настроенной интеллигенции и диссидентов. Различия между ними в оценке причин разного отношения к правам человека в азиатских и западных странах: для одних - это культурно-историческая
проблема, для других - стадиальный, социально-экономический феномен. Первые исходят из мысли, что различные культурные и исторические условия являются основой для различий во взглядах на права человека, вторые связывают их с влиянием общих стадиальных законов социально-экономического развития на реализацию прав человека.
Хотя власти признают идею прав человека общечеловеческой, они в то же время ставят ее в зависимость от экономического развития, исторических и культурных условий. В КНР, в отличие от Сингапура, официальная позиция не делает особого акцента на азиатских или конфуцианских ценностях. Глава китайской делегации на Всемирной конференции ООН по правам человека в 1993г. заявил: «Концепция прав человека - продукт исторического
развития. Она тесно связана с особыми социальными, политическими и экономическими условиями и особенностями истории, культуры и ценностей отдельной страны. Разные стадии исторического развития требуют разных прав человека. Страны, находящиеся на разных стадиях развития или имеющие разные исторические традиции и культурные основы, также по-разному понимают и реализуют на практике права человека» (с. 209). Китайцы настаивают на том, что мир делится на развитые и развивающиеся страны, и относят себя к числу последних. Они предпочитают видеть мир в таких оппозициях, а не поделенным на разные цивилизации и культурные сферы. И официальный Китай, и китайские ученые не разделяют мнения С.Хантингтона о «столкновении цивилизаций», делая упор на том, что тревога современного Запада вызвана не столько культурными причинами, сколько экономическим ростом в Азии.
С 1990-1991 гг. китайские власти во избежание критики Запада поддерживали и поощряли исследования в области прав человека, особенно в некоторых престижных научно-исследовательских институтах и университетах КНР, например в Академии общественных на-
ук КНР и в Народном университете. Были также созданы специальные институты и центры по изучению прав человека. В 1993 г. появились Неправительственная организация по правам человека и Китайское общество по изучению прав человека. Китай начал участвовать в международных конференциях и дискуссиях на эту тему. Обращение к этой, до того времени запретной в КНР, теме, привело к активизации в стране диссидентского движения, пытавшегося даже создать в Китае независимые организации по правам человека.
Полемика между релятивистами и универсалистами развернулась в КНР с конца 70-х годов XX в. Ортодоксальные марксисты придерживались универсалистской позиции, связывая ее с марксистским учением о классовом обществе и классовой борьбе. Вплоть до этого времени авторы статей о правах человека в официальных китайских СМИ не признавали никаких абсолютных и естественных прав человека, считая их западной и буржуазной идеей. Это положение сохранялось в основном и в 80-е годы. Но со времени празднования в 1988 г. 40-летия со дня принятия Всеобщей декларации прав человека отношение к ним в КНР приобретает более доброжелательный характер. В 1989 г. Сю Бин заявлял, что права человека - неотъемлемая часть человеческой цивилизации и что они имеют надклассовый характер.
В наши дни общая позиция китайских ученых в вопросе о правах человека сводится к признанию их общего и частного характера. Ведущий китайский специалист по правам человека Ли Буюнь, оставаясь на марксистских позициях, утверждает, что права человека и естественны, и социальны. Он проводит различия между всеобщими правами человека (например, право на жизнь и на избавление от мучений) и теми правами, которые зависят от специфики каждой страны, от ее исторического, культурного, экономического и социального своеобразия. Тем самым открывается возможность манипуляций в области прав человека.
Китайское руководство не приемлет тезиса «права человека не имеют границ», так как он оправдывает вмешательство Запада в дела КНР. Со своей стороны, китайские диссиденты (например, Вэй Дзиншэн и Фан Личжи) отстаивают принцип всеобщности прав человека. По их мнению, говорить о национальных стандартах таких прав так же нелепо, как утверждать, что «у Китая есть своя астрономия». В отличие от прошлых лет, обсуждение проблемы прав челове-
ка воспринимается в Китае не как угроза его культурной идентичности, а как противостояние западному влиянию для сохранения своего культурного своеобразия.
Отношение Китая к западным правовым идеям и политическим институтам колебалось в прошлом от полного отрицания до полного признания вестернизации. Эта двойственность отчасти вызвана трагичным опытом контактов с западным империализмом, начиная с 40-х годов XIX в. В конце этого века многие китайцы пришли к заключению, что военное и техническое превосходство Запада оправдывает использование западных методов при сохранении китайских культурных и политических ценностей и институтов. Это нашло свое выражение в лозунге «Чжун ти си ён» — «китайское учение как сущность, западное — для практического применения». Некоторые современные исследователи (например, Ли Шэньчжи) утверждают, что этот лозунг был ранней версией азиатских ценностей. Но он отстаивал, во-первых, китайские, а не азиатские ценности, во-вторых, это было защитной реакцией слабого Китая на давление сильного Запада, что никак не вяжется с той основанной на экономическом росте самоуверенностью, которую демонстрирует нынешний Китай.
Поражение Китая в Китайско-японской войне 1894-1895 гг. показало неэффективность половинчатых реформ, и многие китайцы, как реформисты, так и революционеры, выступили за введение западных политических и правовых институтов. В это время китайские радикалы бичевали зависимость, покорность, раболепие и безмятежность своих сограждан, противопоставляя их западным людям, которым приписывали прочную общественную мораль, стремление к независимости и умение владеть собой. Позднее некоторые китайцы стали отвергать конфуцианство и свои традиции, как не признающие современности, демократии и прав человека. В начале XX в. китайцы, защищавшие права человека, считали их общими ценностями цивилизованных обществ. Эти колебания в отношении к Западу и его ценностям прослеживаются в течение всего XX в. В конце его появляется новая версия «окцидентализма». Ее сторонники, китайские интеллектуалы, еще недавно превозносившие западные ценности и свободы, становятся националистами, отвергающими западную гегемонию.
В наши дни в китайских дискуссиях о правах человека общему понятию «азиатские ценности» уделяется немного внимания, его за-
меняют китайские или конфуцианские ценности. Китай обосновывает свое отличие не столько культурными, сколько экономическими и политическими факторами. Вопрос о правах человека монополизирован властями, которые направляют его обсуждение в нужное им русло, а критику властей, нарушающих права человека, воспринимают как антикитайскую пропаганду.
М.Н.Корнилов
2004.03.056. КОНРАД С. ЗАПУТАВШАЯСЯ ПАМЯТЬ: ВЕРСИИ ПРОШЛОГО В ГЕРМАНИИ И ЯПОНИИ 1945-2001 гг.
CONRAD S. Entangled memories: Versions of the past in Germany and Japan, 1945-2001 // J. of contemporary history. - L., 2003. - Vol. 38, N1.-P. 85-99.
Преподаватель Свободного университета (Берлин, ФРГ) полагает, что американская оккупация Западной Германии и Японии стала причиной большого сходства в интерпретациях в этих странах их недавнего прошлого. Но в одном они основательно различались: если немецкие историки сохраняли консервативную ориентацию, оставаясь методологически верными «политически и морально окрашенному историзму», то в Японии большое влияние приобрел марксистский подход. Марксистская историография не была для Японии послевоенным приобретением. Она возникла здесь еще в конце 20-х годов XX в. при изучении экономической истории, а в начале 30-х годов под ее сильным воздействием развернулись «дебаты о японском капитализме» (Нихон сихонсюги ронсо). Запрещенный и изгнанный из исторической науки в предвоенные и военные годы, марксизм вернулся в японскую науку и университеты после войны, а исторический материализм стал самым влиятельным направлением в интерпретации исторических процессов. Американские оккупационные власти поначалу не препятствовали этому, так как их вполне устраивали взгляды марксистов на недавнее прошлое Японии, характеризовавшееся как господство реакционного режима. Но оккупационный период и «холодная война» привели к доминированию в послевоенной памяти Японии ориентации на США и американские представления о войне.
Мнение соседних азиатских стран почти не принималось во внимание. Гегемонистская роль США, не утраченная из-за «холодной войны» даже после окончания оккупации Японии, отодвинула в гла-
