CC BY
39
С.Л. Салова
ЖИЗНЬ КАК ВОСХОЖДЕНИЕ К СМИРЕННОМУДРИЮ (к 220-летию со дня рождения С.Т. Аксакова1)
Аксаковы ведут свое происхождение от знатного варяга Шимона2 (если верить родословным книгам), племянника короля Норвегии, прибывшего в Киев к киевскому князю Ярославу Владимировичу в 1027 г. Одному из его правнуков, по-видимому, за хромоту было дано прозвище Оксак3. Представители этой древней и знатной фамилии служили воеводами, стольниками у московских князей и неоднократно были жалованы за верную службу обширными поместьями. Помимо царских даров Аксаковы покупали новые земли, приобретали их благодаря бракам, получали по наследству. Данным обстоятельством во многом и объясняется поражающее обилие памятных аксаковских мест на культурной карте России: Оренбуржье, Симбирская губерния, Казань, Петербург, Москва, подмосковное Абрамцево. Однако первое место в этом пространном списке занимает Башкирия, потому что именно здесь — в Уфе, двести двадцать лет назад родил-
ся будущий писатель Сергей Тимофеевич Аксаков.
Дебют С.Т. Аксакова на литературном поприще состоялся довольно поздно, когда он уже имел солидный послужной список. Произошло это в Москве, где он познакомился и сблизился с литераторами, театралами, составлявшими высший слой тогдашней московской интеллигенции. Здесь же во второй половине 1820-х гг. Аксаков дебютировал в качестве театрального критика, чьи статьи печатались в «Вестнике Европы», «Московском вестнике» и «Галатее». Его театральная эстетика отличалась ярким новаторским характером: он требовал от актеров не только «простоты» и «натуральности» исполнения, но настаивал на необходимости расширения их общего кругозора, повышения уровня личной духовной культуры. Он мечтал видеть на русской сцене не техничных лицедеев-ремесленников, но талантливых, самобытных творцов-художников,
1 Аксаков Сергей Тимофеевич (20.09.1791, Уфа — 30.04.1859, Москва, похоронен на Новодевичьем кладбище), русский писатель. Детские годы провел в Уфе и в родовом имении Ново-Аксаково Бугурусланского уезда Оренбургской губернии (с. Аксаково Бугурусланского района Оренбургской области). Учился в Казанском университете (1805—1807). В 1808 г. переехал в Санкт-Петербург, где служил переводчиком в Комиссии по составлению законов и в Экспедиции о государственных доходах. С 1811 г. жил в Москве, в 1816— 1820 гг. — в Ново-Аксаково, в 1821—1826 гг. — в с. Надеждино Белебеевского уезда (Белебеевский район). В 1827—1832 гг. — цензор в Московском цензурном кабинете, в 1833—1838 гг. — инспектор Константиновско-го землемерного училища (Москва), после преобразования которого в Межевой институт — первый его директор (до 1838 г.). С 1848 г. жил в подмосковном имении Абрамцево (близ г. Сергиев Посад; с 1918 г. — музей-усадьба, где имеется личный кабинет Аксакова, материалы о жизни семьи Аксаковых).
Sergey Т. Aksakov (born on September 20th, 1791 in Ufa, died on April 30th, 1859 in Moscow, he was buried in the churchyard of Novodevichye) was a Russian writer. His childhood was spent in Ufa and in the family estate of Novo-Aksakovo in the uyezd of Buguruslansky, the province of Orenburg (today it's the village of Aksakovo in the Buguruslansky district, the Orenburg region). Between 1805 and 1807 he studied at Kazan University. In 1808 Aksakov moved to Saint-Petersburg. Here he served as a translator in the Commission on drawing up laws and in the Department of revenues. Since 1811 Sergey Т. Aksakov lived in Moscow, in 1816 to 1820 he lived in Novo-Aksakovo, and in 1821 to 1826 in the village of Nadezhdino, the uyezd of Belebei (the Belebei region). Between 1827 and 1832 he worked as a censor at Moscow censorship committee, in 1833 to 1838 was an inspector at the Constantine school of land surveying in Moscow, and after it had been transformed into the Geodetic Institute he was its first director till 1838. Since 1848 he lived in the estate of Abramtsevo near Moscow, situated close to the town of Sergiyev Posad, which since 1918 has been a country-house museum where there is Aksakov's study and materials concerning the Aksakovs' life are kept.
2 В крещении Симона.
3 «Оксак» в переводе с тюркских языков означает «хромой».
Салова Светлана Алексеевна, доктор филологических наук, профессор Башкирского государственного универси-
©Салова С.А., 2011
психологически тонко раскрывающих характер и филигранно выписывающих рисунок роли, которую предстоит сыграть. Общеизвестно, что именно Аксаков первым в русской критике по достоинству оценил уникальные сценические дарования М.С. Щепкина и П.С. Мочалова, чем немало содействовал утверждению новых, реалистических принципов в отечественной театральной школе.
К этому времени сам Аксаков уже обладал не только практически безошибочным эстетическим чутьем, но и отточенным эстетическим вкусом. Убедительным доказательством тому служит его открытое «Письмо к издателю «Московского вестника» о значении поэзии А.С. Пушкина, опубликованное в 1830 г. в шестом номере журнала. Вопреки громогласным заявлениям критики о падении и угасании великого таланта, задолго до В.Г. Белинского и Н.В. Гоголя, именно С.Т. Аксаков прозорливо отметил уникальность поэтического гения А.С. Пушкина как истинно народного поэта, достойного занять особую нишу на самых верхних ярусах пантеона отечественной словесности: «Он имеет такого рода достоинство, какого не имел еще ни один русский поэт-стихотворец: силу и точность в изображениях не только видимых предметов, но и мгновенных движений души человеческой, свою особенную чувствительность, сопровождаемую горькою усмешкою... Многие стихи его, огненными чертами врезанные в душу читателей, сделались народным достоянием!» [2, с. 518].
Возможно, именно эта «пушкинская» статья послужила своего рода предысторией всей литературно-критической деятельности С.Т. Аксакова. В эпоху бунтарского ниспровержения многих «глиняных», по выражению В.Г. Белинского, литературных кумиров прошлого века и возведения на освободившиеся мраморные, бронзовые или медные пьедесталы новых авторов Аксаков стал создавать свой личный национальный литературный пантеон (разумеется, в данном случае речь идет исключительно о метафоре пантеона). Свои мемуарные и критико-биографические работы он посвящал не только знаковым фигурам отечественной словесности (Г.Р. Державину, А.С. Шишкову, Н.В. Гоголю), но и писателям второго ряда (Н.П. Николеву, Н.М. Загоскину, А.А. Шаховскому, И.М. Долгорукому и др.). Глубинной сутью и проникновенным пафосом деятельности Аксакова в этом направлении стало бе-
режное сохранение в культурной памяти благодарных потомков имен не только самыгх прославленных, маститыгх литераторов, но и тех, чей талант быш менее заметным и потому оставался в тени гениальных современников. Именно он одним из первых заговорил о важности изучения творчества второстепенных писателей, которые, подобно писателям первоклассным, также внесли свой посильный вклад в «построение здания народной литературы»: «Писатели второстепенные приготовляют поприще для писателей первоклассных, для великих писателей, которые не могли бы явиться, если б предшествующие им литературные деятели не приготовили им материала для выражения творческих созданий, — среды, в которой возможно уже проявленье великого таланта. Всякий кладет свой камень при построении здания народной литературы; велики или малы эти камни, скрываются ли внутри стен, погребены ли в подземных сводах, красуются ли на гордом куполе, — все равно, труды всех почтенны и достойны благодарныгх воспоминаний» [2, с. 7].
В настоящее время и сам С.Т. Аксаков, еще совсем недавно считавшийся писателем второго ряда, занял достойное место в отечественном национальном литературном пантеоне и быш символически приобщен к той сакрализованной части русской словесности, которая противостоит так называемой массовой литературе. Как писатель Аксаков впервые выступил в 1834 г. с небольшим очерком «Буран», опубликованным в альманахе «Денница». Но в полную силу его талант проявился гораздо позднее, когда стремительно ослабевающее физическое здоровье как будто подстегнуло, дало мощный толчок бурному проявлению творческой энергии. В 1847 г. он выпустил книгу «Записки об уженье». Рассчитанная, казалось бы, на довольно специфическую аудиторию читателей-рыболовов, она вызвала неподдельный интерес у самой широкой публики и сразу же обеспечила автору статус самобытного художника. Именно с нее начала распространяться слава о С.Т. Аксакове как глубоком знатоке и вдохновенном певце русской природы. Неопровержимую справедливость подобных отзывов лишний раз подтвердили вышедшие вскоре книги «Записки ружейного охотника Оренбургской губернии» (1852) и «Рассказы и воспоминания охотника о разныгх охотах» (1855). Однако главное место в художественном наследии С.Т. Аксакова по праву занимает его авто-
биографическая трилогия [«Семейная хроника» (1856), «Воспоминания» (1856), «Детские годы Багрова-внука» (1858)], раскрывающая историю трех поколений семьи Багровых, реальными жизненными прототипами для которых послужили представители рода Аксаковых.
Наблюдающийся в последние десятилетия небывалый по своей активности всплеск литературоведческого интереса к творчеству писателя дал повод некоторым исследователям говорить о своеобразном ренессансе в аксаковедении. Не следует забывать, однако, что мемуаристика и художественные произведения Аксакова неизменно оставались в поле внимания авторитетных советских и зарубежных исследователей. Поэтому более точной, на мой взгляд, является констатация о выделении аксаковедения в самостоятельную отрасль историко-литературной науки, что предполагает, в свою очередь, множественность методологических подходов к дальнейшему научному осмыслению объемного и многожанрового творчества С.Т. Аксакова. Вплоть до сегодняшнего дня слабо изученным остается поэтическое наследие Аксакова; одним из серьезных факторов, сдерживающих динамичное развитие аксаковедения, по-прежнему является отсутствие академического, тщательно прокомментированного, приведенного в соответствие с новейшими текстологическими принципами, максимально полного собрания его сочинений, куда были бы включены и образцы его раннего творчества, и его обширный эпистолярий. Не вызывает сомнения, что научная общественность единодушно приветствовала бы появление солидной антологии «С.Т. Аксаков: pro et contra» в серии «Русский путь», основанной в 1993 г. и издаваемой в Санкт-Петербурге Русской Христианской гуманитарной академией. В дальнейшем концептуальном осмыслении нуждаются также отдельные аспекты поэтики знаменитой автобиографической трилогии Аксакова в единстве всех составляющих ее произведений. Едва ли не самым актуальным, на мой взгляд, по сей день остается вопрос об эстетической позиции Аксакова. Не секрет, что в трактовке его сочинений нередко превалирует подход, основанный на слишком прямолинейном отождествлении литературных героев и их реальных исторических прототипов.
Знатокам творчества С.Т. Аксакова хорошо известен тот факт, что при подготовке к изданию «Семейной хроники» писателю пришлось
преодолевать стойкое сопротивление большинства членов собственной семьи, решительно возражавших против ее напечатания. Считается, что их «сильная оппозиция» (выражение из письма С.Т. Аксакова к М.П. Погодину) вынудила писателя в отдельных фрагментах повествования прибегнуть к спасительным для фамильной чести уловкам автоцензуры и «литературного маскарада», изменив, в частности, действительные имена главных персонажей книги и многие географические названия. Однако никакие принятые предосторожности не возымели ожидаемого положительного воздействия и не сумели переломить буквально сразу же обнаружившуюся в литературной критике стойкую тенденцию механически идентифицировать Багровых и Аксаковых. Несмотря на неоднократные предуведомления писателем своих «благосклонных читателей», при жизни ему так и не удалось убедить публику в ложности подобного взгляда. Заметим, что это живучее и расхожее заблуждение, уже значительно позднее, фактически поддержал Иван Сергеевич Аксаков своими, не совсем осторожными, и потому оставлявшими возможность для ложного истолкования, заявлениями об исторической и социокультурной значимости правдивых отцовских воспоминаний.
Основные перипетии эстетического конфликта вокруг «Семейной хроники» Аксакова уже неоднократно привлекали исследовательское внимание. Общее мнение выразил в свое время С.И. Машинский, который справедливо утверждал: «Аксаков настаивал, что при общем мемуарном характере «Семейная хроника» — произведение художественное. Прототипами Багровых были, конечно, Аксаковы — отрицать это было бы бессмысленно. Но автор возражал против отождествления Багровыгх с Аксаковыми, против низведения художественного образа к его прототипу. Он вообще считал такой подход к произведению искусства принципиально неправильным» [5, с. 350—351]. Обосновывая высказанное суждение, исследователь вполне резонно упомянул об одном знаковом эпизоде из творческих взаимоотношений Аксакова и Тургенева-романиста — об их переписке после выхода в свет романа последнего «Рудин» (1856). В противовес бурным критическим спорам о прототипе его главного героя, безапелляционно отождествляемого читательской публикой с М. Бакуниным, Аксаков настаивал на восприятии образа Рудина вне прямого соот-
несения с каким-либо реальным прототипом, расценивая при этом подобную позицию как единственно верную с эстетической точки зрения.
Полемика, развернувшаяся вокруг тургеневского романа, делала вполне предсказуемой и ту почти аналогичную ситуацию, которая сложилась после выхода в свет «Семейной хроники», с одной, правда, весьма существенной разницей. В эпистолярии Аксакова сохранились убедительные свидетельства его неоднократных попыток объяснить разным лицам сущность своего писательского дарования. Устойчивым рефреном звучали исповедальные по тону авторские признания в полном отсутствии у него творчества, понятого как владение даром чистого вымысла и изобретения нового: «Заменить ... действительность вымыслом я не в состоянии»; «творчества у меня нет. <...> изобретения у меня на волос нет»; «... даром чистого вымысла я вовсе не владею» [5, с. 317]. Подобными заверениями сам писатель, как это ни парадоксально, еще более усугублял порочную практику отождествления героев его мемуарно-биографической прозы с их реальными жизненными прототипами.
Между тем якобы не владеющий даром изобретения и чистого вымысла Аксаков весьма своеобычно сконструировал образы Алексея Степановича и — особенно — Софьи Николаевны, поразительно тонко вычертив психологический рисунок их характеров. Структура этих образов оформилась в результате сложного взаимодействия реальных жизненных впечатлений писателя с его книжной и общекультурной эрудицией. Оба образа созданы Аксаковым на пересечении нескольких широко известных фольклорно-литературных архетипов и типовых поведенческих моделей, подвергшихся в соответствии с авторским замыслом определенному творческому переосмыслению и претерпевших довольно значительную трансформацию.
Первичным ключом к дешифровке характера Алексея Степановича, безусловно, является его антропоним, принципиально сопротивляющийся однозначному, безальтернативному прочтению. Напомним, что имя Алексей (производное от греческого Алексиос) означает «защищать, отражать, предотвращать». Ближайший культурно-исторический смысл, генерируемый этим именем, связан с героем древнейшего житийного повествования и духовного стиха Алексеем — человеком божиим. Однако близость к нему аксаковского
героя едва намечена слабым, прерывистым пунктиром, в то время как с гораздо большей отчетливостью, благодаря полному совпадению имени и отчества, явлена его связь с «молчалин-ским» типом, т.е. с образом Алексея Степановича Молчалина из комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума». Действительно, в «Семейной хронике» молодой Багров представлен автором как человек слабого и кроткого нрава, бессловесный и недалекий, готовый покорно исполнять при любимой жене роль «мужа-мальчика, мужа-слуги». Однако подобное сходство, весьма нелестное для аксаковского героя, имеет четко очерченные границы. Речь идет, конечно же, не о безусловной тождественности их характеров, но лишь об известном сходстве и различиях в модели их поведения в ситуациях, когда мужчины оказываются в прямой зависимости от женского своеволия.
Столь же явным, на мой взгляд, является генетическое родство образа Софьи Николаевны с литературным типом «грибоедовских женщин». Как известно, все представительницы женской половины фамусовского общества принадлежат фактически к одному социально-психологическому типу и олицетворяют собой неограниченное самовластие, диктаторское стремление управлять и помыкать мужчинами. О преднамеренности авторского сближения образа Софьи Николаевны с типом «грибоедовских женщин» с особой убедительностью свидетельствует ряд эпизодов из четвертого отрывка «Семейной хроники», где рассказывается о пребывании молодых супругов в Багрово. Подчеркнутую выразительность приобрели при этом отдельные знаковые детали в подробно описанном Аксаковым ритуале вручения невесткой подарков свекру и свекрови: «Через полчаса молодая пошептала что-то на ухо своему мужу, который поспешно встал и вышел в приготовленную для них спальню, находившуюся возле гостиной. Степан Михайлович посмотрел с удивлением, но Софья Нико-лавна заняла его таким одушевленным разговором, что он развлекся и очень удивился, когда через несколько времени растворились обе половинки дверей в спальню, и Алексей Степанович вошел, держа в руках огромный серебряный поднос, нагруженный свадебными подарками, под тяжестью которых поднос даже гнулся. <...> Степан Михайлович, хотя косился на стоящего с подносом сына, но принял подарки милостиво и поцеловал невестку» [2, с. 191—192]. Весьма по-
казательна в этом плане негативная реакция патриархального помещика Степана Михайловича, неприятно удивленного стремлением своей невестки повелевать мужем, обращаться с ним едва ли не как с лакеем, называть его только по имени: «Мне не по нутру, что ты называешь мужа Алексей; у него есть отчество. Ты ему не мать, не отец. Ведь ты и слугу стала бы называть Алексей. Жена должна обходиться с мужем с уважением; тогда и другие станут его уважать. Не понравилось мне тоже, что ты вчера за подарками его посылала и что он стоял с подносом, как лакей. Вот и сейчас ты сказала, сто велела ему соснуть. Повелевать жене не приходится, а то будет худо» [2, с. 204—205]. В приведенной цитате обращает внимание выделенное авторским курсивом словосочетание «велела ему», четко задающее код прочтения данного отрывка и ракурс восприятия характера героини.
Симптоматично, что в отличие от Алексея Степановича, которому Аксаков дал имя известного своей бессловесностью персонажа из комедии А.С. Грибоедова «Горе от ума», антропоним героини лишь частично совпадает с полным именем Софьи Павловны Фамусовой, увлеченной услужливым и смиренным Молчалиным. Такой оставленный Аксаковым «зазор», скорее всего, был призван установить некие границы ассоциативного соотнесения двух женских образов, препятствуя тем самым их чрезмерному отождествлению, но отнюдь не отменяя при этом его правомерность.
Несомненный интерес представляет также выявление динамического развития характеров, которыми Аксаков наделил родителей Сережи Багрова. Образ Софьи Николаевны, первоосновой которого стал фольклорный архетип Золушки, сложно сочетавшийся с литературными типами «грибоедовских женщин» и гончаровским типом женщины-«спасательницы», в «Детских годах Багрова-внука» постепенно преобразился в характер, доминантной основой которого стал архетип самоотверженной матери. Что касается Алексея Степановича, то итогом его конфликта с деспотичной Прасковьей Ивановной, описанного в главе «Летняя поездка в Чурасово», стало стремительное нравственное выпрямление и бунт «смиренного». Оба приведенных примера выявляют первостепенную по значимости творческую установку писателя на выявление принципиальной метаморфичности создаваемых им характеров.
Для нас, земляков С.Т. Аксакова, особенно дорога и значима его автопсихологическая повесть «Детские годы Багрова-внука». Именно с Уфой связаны воссозданные там самые ранние, чаще всего отрывочные и фрагментарные, детские воспоминания писателя — о дедовском доме на крутом берегу Белой, весеннем половодье и ледоходе, найденном щенке, старшем друге и «со-чувственнике», как говорили в XVIII в., слуге Евсеиче. При написании повести припоминались автору и летние месяцы, проведенные в приобретенной отцом деревне Сергеевка, что в тридцати верстах от Уфы (там Сережа Багров впервые узнал, что такое охота); и поездки через всю юго-западную Башкирию к деду в Ново-Аксаково; и пребывание в селе Надеждино, имении тетки неподалеку от уездного города Белебей, где герой Аксакова впервые увидел полевые крестьянские работы и сам захотел боронить, трудиться на земле.
К С.И. Машинскому восходит часто цитируемое, кочующее из одной работы в другую и потому ставшее почти афористическим определение аксаковской повести о детстве как «жизни, увиденной глазами ребенка» [5, с. 427]. Закономерным следствием подобного понимания стал перевод данного произведения в разряд детского чтения по преимуществу. В пользу такого отнесения, казалось бы, говорил и многозначительный факт его посвящения любимой внучке Ольге Григорьевне Аксаковой. Однако не следует все же сбрасывать со счетов, что эта замечательная книга быша не написана, а надиктована (как известно, записи чаще всего вела его старшая дочь Вера Сергеевна) уже совершенно ослепшим писателем, чей возраст перевалил за 65-летнюю отметку. Конечно же, было бы довольно наивным полагать, что его творческая сверхзадача сводилась исключительно к намерению воскресить «дела давно минувших дней, преданья старины глубокой», если воспользоваться счастливым выражением А.С. Пушкина. Столь же далек быш Аксаков и от намерения «воссоздать по памяти» характерные особенности собственного детского сознания, детского типа мышления.
Повесть «Детские годы Багрова-внука» уникальна явленной здесь какой-то дофилософской, если можно так выразиться, глубиной постижения мира и окружающей действительности. Своеобычность запечатленного в этом произведении миросозерцания Аксакова адекватно осознается лишь при учете его полемической направленнос-
ти против укорененных в просветительских учениях XVIII в. претензий на всесилие и всемогущество человеческого разума. Опьяненный этой верой, человек эпохи Просвещения гордился своими интеллектуальными способностями, открывающими возможность раскрывать тайны природы и постигать универсальные законы Вселенной. Миросозерцание Аксакова как автора повести о детстве Багрова-внука принципиально иное. Ее центральный образ осмыслен писателем в полном соответствии с многовековыми традициями христианской культуры, воспринимавшей фигуру дитяти в качестве безусловной «нормы человеческого существования как такового» [1, с. 181]. В младенце видели идеального человека, особо ценимого за изначально присущую ему «готовность все принимать как подарок и милость, ничего не считая своим» [1, с. 181]. Именно таким безыскусным и одновременно мудрым восприятием мира и природы наделил Аксаков главного героя своей повести, попутно обнажив тем самым полемическую направленность подобного мироощущения против натурфилософских построений просветителей. Единственно приемлимой для него оказалась позиция смирения перед красотой и могуществом природы вплоть до полного забвения себя. Постигать законы природы для автора «Детских годов» означает не управлять ими, не использовать их, заставляя служить человеку, а с простодушным доверием подчиниться им, «жить по ним и ими» [4, с. 71].
Безусловно, прав был молдавский исследователь Г.В. Бамбуляк, утверждавший, что в своем мироощущении Аксаков возвысился здесь до смиренномудрия: «Детское мировосприятие представлено как великая ценность для умудренного опытом автора, который употребляет все свои интеллектуальные и душевные силы, чтобы не соблазниться какой-либо сентенцией, выводом, резюме, обобщением, то есть, чтобы писать о детстве по тем же законам, по которым в детстве созерцался мир. Так создается красота смиренномудрия» [4, с. 72].
Обычно считается, что, по художественной логике С.Т. Аксакова, только ребенок в незабываемую «золотую» пору счастливого и безмятежного детства способен на такое прозрачное и незамутненное отношение к миру, на такое чистосердечное его приятие, на такое радостное доверие к нему и одновременно безоговорочное смирение перед ним. Однако авторская позиция в данном вопросе далека от прямолинейной однозначности. Показательно, что и некоторые взрослые персонажи повести, прежде всего отец Сережи Багрова и его дядька Евсеич, являются носителями такого же младенчески простого, по-детски светлого и мудрого мироощущения. Органично присуще этим персонажам осознание себя частичкой огромного и величавого в своей красоте мира природы, свойственное им безоговорочное и всепобеждающее приятие мира, по нашему глубокому убеждению, позволяет рассматривать повесть С.Т. Аксакова «Детские годы Багрова-внука» как один из ярчайших образцов литературно-художественной теодицеи. Восторженный пиетет перед детскостью и безыскусной простотой сделал эту книгу художественным завещанием автора, напомнившего читателям старую истину о необходимости превратить «младенчество» из истока в главную цель своей жизни.
ЛИТЕРАТУРА
1. Аверинцев С.С. Поэтика ранневизантийской литературы. — M.: Coda, 1997. — 343 с.
2. Аксаков С.Т. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 1. — M.: Гос. изд-во худож. лит., 1955. — 640 с.
3. Аксаков С.Т. Собрание сочинений: в 4 т. Т. 3. — M.: Гос. изд-во худож. лит., 1956. — 810 с.
4. Бамбуляк Г.В. О миросозерцании С.Т. Аксакова // С.Т. Аксаков и славянская культура: тез. докл. юбилейной конференции, 27 — 30 сентября 1991 г. — Уфа, 1991. — С. 70—73.
5. Машинский С.И. С.Т. Аксаков. Жизнь и творчество. — M.: Гос. изд-во худож. лит., 1961. — 544 с.
Ключевые слова: С.Т. Аксаков, теодицея, характерология, автобиографическая дилогия, эстетическая позиция, миросозерцание.
Key words: Sergey Aksakov, theodicy, characterization, autobiographical dilogy, aesthetic point of view, world view.
ЖИЗНЬ КАК ВОСХОЖДЕНИЕ К СМИРЕННОМУДРИЮ (к 220-летию со дня рождения С.Т. Аксакова)
Предметом рассмотрения в настоящей статье стали принципы построения характеров в «Семейной хронике» С.Т. Аксакова и основные особенности его мировосприятия как автора повести «Детские годы Багрова-внука». Ядром аксаковского восприятия природы становится позиция смирения перед красотой и могуществом природы вплоть до полного забвения себя. Постигать законы природы для него означает не управлять ими, не использовать их, заставляя служить человеку, а с простодушным доверием подчиниться им.
Svetlana A. Salova
LIFE IMBUED WITH HUMILITY AND WISDOM (to Sergey Aksakov's 220th Birth Anniversary)
The article deals with the principles of character development in "A Family Chronicle" by Sergey Aksakov and his world outlook features as the author of the story "The Childhood of Grandson Bagrov". The core of Aksakov's perception of nature is the position of humility before the power and beauty of nature up to the complete neglect of himself. To comprehend the laws of nature for him means not to control and make use of them forcing them to serve the needs of man, but with ingenious confidence to obey them.
К сведению читателей
Вышла книга:
Георгий Калитов
Башкирская школа живописи. История. — 1-е изд. — Уфа: АН РБ, Гилем, 2011. — 132 е., 20 с. илл.
В книге рассказывается о становлении и развитии башкирского профессионального искусства.
Издание подготовлено к 85-летию художественного отделения Уфимского училища искусств и адресовано всем тем, кто интересуется историей и культурой Республики Башкортостан.
БАШКИРСКАЯ ШКОЛА ЖИВОПИСИ
История
