CC BY
119УДК 398
ЖАНР «СТРАШНОЙ ИСТОРИИ»
В РУССКОЙ И КИТАЙСКОЙ НАЦИОНАЛЬНОЙ КАРТИНЕ МИРА © Белозубова Наталья Иннокентьевна
кандидат филологических наук, доцент кафедры русского языка Амурского государственного университета
Россия, 675027, г. Благовещенск, Игнатьевское шоссе, 21 E-mail: bin7272@mail.ru
© Титова Ксения Андреевна
преподаватель РКИ Хэйхэйского института (КНР) Россия, 675000, г. Благовещенск, ул. Мухина, 1 E-mail: heihe123@rambler.ru
Статья посвящена исследованию национальной картины мира в русских и китайских «страшных историях», определению их национально-культурных особенностей, выявлению сходства и различий двух культур. Материалом исследования послужили тексты страшных историй, опубликованные в сборнике Э. Н. Успенского «Красная рука. Черная простыня. Зеленые пальцы», и тексты страшных историй, размещенные на русских и китайских популярных сайтах. Авторы статьи останавливаются на рассмотрении семантики смерти как центральной темы «страшных историй» и сопряженных с ней мотивов сна, удвоения, пути. Предметом отдельного анализа становится цветовая и цифровая символика в китайских историях. Национальная картина мира, сформированная взаимодействием этоса (русского или китайского), языка и культуры и запечатленная в «страшных историях», может выступать в качестве источника лингвистических и культурологических данных. Ключевые слова: картина мира, национальная картина мира, детский фольклор, жанр страшная история, тема смерти, мотив пути, мотив сна, мотив удвоения, чжигуай, символика цвета.
THE GENRE OF SCARY STORY IN RUSSIAN AND CHINESE NATIONAL WORLDVIEW
Natalia I. Belozubova
PhD, A/Professor, Department of Russian Language, Amur State University 21 Ignafevskoe shosse Str., Blagoveshchensk, 675027 Russia
Kseniya A. Titova
lecturer, Department of Russian Language, Heihe Institute (China) 1 Mukhina Str., Blagoveshchensk, 675027 Russia
The article is devoted to research of national worldview in Russian and Chinese scary stories, determination of their national and cultural features, revealing both cultures' resemblance and distinction. The materials for the research are scary stories «Red hand. Black sheet. Green fingers» by E.N. Uspenskij, and the texts available on both Russian and Chinese popular internet resources. The article authors review the semantics of death as the central theme of scary stories, and also motives attended by this theme - a dream, doubling, and a path motive. They also analyze the color and number symbolism of Chinese scary stories. The national worldview formed by ethnos (Russian or Chinese), language and culture interactions and then imprinted at scary stories, can be a source of data for linguistic and cultural research. Keywords: worldview, national worldview, children's folklore, the genre of scary story, the theme of death, a path motive, a dream motive, doubling motive, zhiguai, color symbolism.
Понятие «картина мира» - фундаментальное понятие, выражающее «специфику человека и его бытия, взаимоотношения его с миром...» [11, с. 11]. Как модель мира, как смысловое моделирование мира в соответствии с логикой миропонимания и миропредставления оно активно используется во многих науках. С точки зрения лингвистики, под картиной мира понимается та часть концептуального мира человека, которая имеет привязку к языку и преломлена через языковые формы [11]. Предметом данного исследования является национальная картина мира - «результат отражения объективного мира обыденным (языковым) сознанием отдельного этноса» [8, с. 7].
Национальная картина мира представляет собой общее, устойчивое, повторяющееся в картинах мира отдельных представителей народа. В связи с этим национальная картина мира, с одной стороны, - некоторая абстракция, а с другой - когнитивно-психологическая реальность, обнаруживающаяся в
мыслительной, познавательной деятельности народа, в его поведении - физическом и вербальном, в высказываниях и «общих мнениях», в суждениях о действительности, пословицах, поговорках и афоризмах [9, с. 20].
Свою специфическую картину мира формируют и транслируют жанры детского фольклора [4, с. 40]. Одним из таких жанров является «страшная история».
Первыми, кто заявил о жанре страшных историй и в последующем ввел их в научный оборот (1981 г.), были ленинградские ученые О. Н. Гречина и М. В. Осорина (1970 г.). По аналогии с названиями других жанров детского фольклора (дразнилки, считалки) они предложили называть эти тексты страшилками. Но этот термин не получил широкого распространения. Постепенно ученые пришли к пониманию неоднородности и сложности этого жанра и стали давать ему комплексные определения: «страшный» фольклор детей (К. А. Рублев), «жуткий детский фольклор» (Э. Н. Успенский и А. А. Усачев).
Значительный вклад в изучение «страшных историй» внесли ученые М. П. Чередникова и С. М. Лойтер. Они пришли к выводу, что «детские страшные истории - один из жанров повествовательной традиции детей: мифологические рассказы о страшном, которое происходит по воле существ, предметов и явлений, наделенных сверхъестественными свойствами и возведенных в ранг демонологических сил; они обладают устойчивой структурой и имеют целью вызвать переживание страха, необходимое для самоутверждения личности ребенка» [4, с. 33]. В них содержатся древнейшие архетипы, реликты архаических ритуалов и мифологических представлений.
Рассмотрим русские и китайские «страшные истории» и определим их национально-культурные особенности, выявим черты сходства и различия двух культур. Объектом нашего исследования являются тексты «страшных историй», опубликованные в сборнике Э. Н. Успенского «Красная рука. Черная простыня. Зеленые пальцы» [17], а также размещенные на русских и китайских популярных сайтах [20].
Центральная тема «страшных историй» - тема смерти. Вполне естественно, что одним из часто встречающихся персонажей в них является покойник. Связанный с ним погребальный культ принадлежит к числу древнейших форм религии. У первобытного человека не существовало ни страха перед умершими, ни самого различия души и тела. Немецкий археолог А. Эббот считал, что «первобытный человек не замечал вообще наступления смерти и продолжал считать умершего живым, а потом и заботиться о нем. Связи покойника с его семьей, с домом не прерываются... Это есть идея «живого мертвеца»» [18, с. 115].
В детских «страшных историях» вера в связь умершего с миром живых через некую вещь отражена, например, в истории про розовую кофту, принадлежавшую давно умершей бабушке, которая ночью задушила маму (№ 31) [13]; в истории, где женщина с красным лицом убивала людей, купивших красные перчатки (№ 63) [13]. В истории № 50 умершая мать просит дочерей принести ей на могилу колготки, но придя на кладбище, те, как оказалось, забыли необходимую вещь, и мать забрала их с собой. Практически в каждой из этих историй есть хранитель традиций, предостерегающий героя от нетабуированного поведения (умирающий родственник, мать, продавец в магазине), а смерть героя - это результат нарушения обрядового поведения. Так, бабушка перед смертью просила не включать старую зеленую пластинку (№ 12), мать - не выдергивать из пола гвоздь (№ 74), не ходить на кладбище (№ 77), не покупать черные розы (№ 78), продавец - не носить синие туфли дольше двух часов (№ 19) [13].
Умершие своей смертью у славян всегда почитались как защитники рода. «Не дожившие» свой век представлялись опасными, выступали воплощением темных, недобрых сил. Предполагалось, что их неистраченная жизненная сила, перейдя в иной мир, становится вредоносной для живых, пытается «утянуть» за собой другие души. Опасными также считались и «пережившие» свой век [14, с. 39-40]. В «страшных историях» персонаж-вредитель нередко предстает в образе старика или старухи, питающихся человеческим мясом, подпитывающихся чужой жизненной энергией. Например, бабушка-оборотень пытается задушить внучку (№ 6), старуха продает пирожки из мяса детей (№ 10), старушка пьет кровь (№ 23), бабушка ест мертвецов (№ 25) [13].
О. А. Седакова отмечает, что важнейшей для погребального обряда является тема пути [14, с. 5153] . В современных «страшных историях» переправа в загробный мир совершается на машине или автобусе. Герой истории, пренебрегая предупреждением, садится в машину или автобус и начинает движение, но его поездка оканчивается гибелью (№ 18, № 20) [13]. Сюжет страшной истории № 49 основан на распространенном суеверии, что нельзя оборачиваться, уходя с кладбища, иначе души умерших могут причинить вред. В указанной выше истории водитель автобуса, поддавшись хитрой уловке, оборачивается, и призраки забирают его душу [13].
Путь в загробный мир может пролегать и по вертикали, например, лестнице. В истории № 46 эквивалентом лестницы выступает эскалатор. Герой этой истории проваливается сквозь красную ступеньку, долго падает и в итоге попадает в воду, которая символизирует границу двух миров. Доплыв до берега, мальчик встретил там множество пропавших ранее людей (души умерших), которые собирались его съесть. Обнаруживают ребенка живым по распустившейся нитке (путеводная нить; нить, связывающая душу с физическим телом) [13].
С представлением о смерти и загробном мире устойчиво связан мотив сна. В похоронном ритуале смерти-сну противопоставлено ночное бдение над телом покойного, стояние при выносе и на поминках. Связь фольклорной колыбельной с символикой смерти несомненна, как и универсальность этой связи в человеческой культуре [14, с. 57-58]. В страшных историях во сне герой может не только общаться с мертвыми (давно умершая девочка просит поиграть, № 47; покойная мать предупреждает дочь, № 70), но злые силы могут навредить ему [13]. В истории № 40 мальчику приснилось, как мартышка откусила ему пальцы; в истории № 37 девочка утверждала, что видела смерть своих обидчиц во сне, на следующий день те действительно умерли [13]. Примечателен тот факт, что в «страшных историях» покойники пытаются установить связь с живыми по электронной почте (№ 50), при помощи мобильных сообщений (№ 45), звонка по сотовому телефону (№ 71, № 72) [13].
Рассуждая о семантике смерти в детских «страшных историях», невозможно обойти вниманием мотив удвоения человека через отражение в зеркале, тень, создание куклы, портрет. В народной традиции подобное удвоение свидетельствует об одновременной принадлежности к земному и загробному миру. Так, зеркало у славян - это граница между земным и потусторонним миром [16, с. 111125]. В страшилках зеркало является орудием нечистой силы (старое зеркало убивало разбивших его, № 79), а также орудием общения с душами умерших (убитая девушка является в зеркале, № 27). Тень, как и отражение, предполагает О. А. Седакова, представляет собой «низшую» часть души (дух), близкую к телу, в отличие от «высшей», относящейся к сфере бессмертного. Первая часть души «уничтожается в ходе обряда, как и тело. Оставшись в области живых, она превращается в воплощение самой смерти» [14, с. 63]. Это - продолжение древней идеи о двух душах, доброй и злой. В. Я. Пропп описал представление о смерти в архаическом сознании как представление о похищении, причем «похититель души - одна из душ мертвеца» [10, с. 229]. В страшилках мотив тени-смерти присутствует в истории № 67 о мальчике, выпустившем на волю тень, убившую сначала его семью, а затем и его самого [13]. Тень как «низшая» часть души, принадлежащая темным силам, действует в истории № 68: соседка-ведьма, не успевшая передать свое колдовство, осталась в мире живых в виде своей тени на стене. Что касается куклы, то в ритуалах не только славянских народов она является и двойником человека, и вместилищем души умершего, и символом зимы и смерти, если речь идет о календарных обрядах. В. Я. Пропп выделил целый ряд сказочных мотивов, восходящих к представлениям о том, что «в кукле инкарнируется покойник» [10, с. 285-286]. Кроме этого, в русской культурной традиции ребенку изначально внушается мысль о том, что кукла - живое существо. В «страшных историях» кукла - это вместилище злых сил, она оживает, чтобы убить свою хозяйку (№ 13, № 22, № 36, № 47) [13]. О связи куклы с нечистой силой предупреждает ее необычность -стеклянная кукла, черное платье, черные блестящие глаза-пуговицы.
Таким образом, образ смерти в картине мира «страшных историй» перекликается с эсхатологическими и космогоническими мифами, мифами о поединке жизни со смертью, о наказании за нарушение запрета. В страшилках отражены религиозные и суеверные представления, связанные со смертью и погребальным культом. Постепенно образ смерти в «страшных историях» эволюционирует и, в конечном счете, выражает идею взросления и инициации человека, вхождения его в социум и культуру.
Сравнивая русские и китайские «страшные истории», необходимо отметить, что в Китае еще с Ш-У1 вв. традиционно популярен жанр чжигуай (^Ц - «записки о необычном, удивительном, странном»), достигший своего расцвета в XVI в. в творчестве Пу Сун-линя. В начале 1980-х гг. в Китае возрождается интерес к фантастическим и «страшным» историям, к почти забытым традиционным жанрам, в том числе чжигуай. Появилось множество изданий старинных и адаптированных историй о приведениях, оборотнях и духах. Чужеродность, иллюзия и иррациональность воспринимаются как «иная» точка зрения, которая противопоставлена всей идеологической однородности, рационализму и материализму [19].
Еще в глубокой древности в Китае сложилось представление о множественности душ, обитающих в теле человека. Более того, не все они покидают мир людей, чтобы отправиться на небо или в землю. Какая-то часть остается в сердцах близких, другая - витает рядом с могилой, третья - вселяется в табличку с именем умершего, которую его родные помещают на семейный алтарь. Но есть душа, ко-
торую нередко называют «целостной душой» - это линь. Тань Аошуан считает, что линь является олицетворением тела умершего и присутствует в понятиях, связанных с посмертными ритуалами [15, с. 179-180].
Смерть есть не что иное, как переход, изменение состояния. В представлении китайцев, тело - это нить, связывающая души воедино. Когда человек умирает, эта нить обрывается и души разлетаются: одни отправляются на небо, другие уходят в землю. При этом считается, что мертвое тело открывает проход в потусторонний мир [5; 6].
Изменение состояния - это не только состояние транса, но и сон. Смерть, пишет М. В. Рубец, в наивном представлении китайцев ассоциируется с глубоким сном. Иероглиф цинь Ш, употребляемый для выражения понятий «покоиться», «почивать», «спальня», означает также «место упокоения усопшего», «мавзолей, находящийся при могиле», «комнату, в которой помещаются изображения предков или таблички с их именами». Если место, где находится покойник или его дух, называется спальней, то понятно, что и самая смерть есть не что иное, как сон. Тело умершего могло оставаться в доме очень долгое время. Покойника сохраняли иногда до нескольких лет в комнатах или особых пристройках к дому. Этот обычай нашел свое отражение и в китайской письменности: иероглиф wu -комната М состоит из знаков 8Ы - труп Р и еЫ - приходить М [12, с. 150].
Мотив «сон-смерть» представлен в истории № 10. Согласно сюжету, девушке каждую ночь снился мужчина, который звал ее: «Приходи, найди меня, я жду». На вопрос: «Кто ты, что тебе нужно?». Он ответил: «Приходи завтра в полдень на остановку, узнаешь меня по родинке на подбородке» [3]. Развязка истории трагична: на следующий день девушка пришла в указанное место, но ровно в двенадцать часов ее насмерть сбил катафалк с телом мужчины, у которого на подбородке была родинка. В сюжете этой истории мы видим, как реализуется мотив смерти-сна: общение с умершими оборачивается гибелью. Сон - состояние потустороннее, близкое смерти. Во сне телом человека могут овладевать души умерших, как это произошло и в истории № 39 о профессоре-лунатике [3].
С темой смерти тесно связана тема пути: путешествие на запад в обитель духов, путешествие души шамана в мир мертвых, следование мистическому пути-Дао, которое всегда ассоциировалось с какой-то утратой, потерей, уходом от внешнего мира и обыденного порядка вещей. Мотив пути звучит в «страшных историях» № 9, 12, 49, герои которых становятся пассажирами пустого автобуса или автобуса, полного молчаливых мертвецов, или машины с водителем-призраком за рулем.
С семантикой пути связана тема смерти-возвращения. «Смерть расценивалась как возвращение к истинному лику человека, который уже значит существенно больше, чем просто физическое тело» [6, с. 257]. Рождение - это появление души из мира мертвых, а смерть - это возврат обратно. Поэтому в китайской магической культуре ребенок, появившись на свет, еще не считается окончательно родившимся. «Дело в том, что мир мертвых и мир еще не рожденных представляются единым пространством, а потому душа младенца после рождения остается связанной с потусторонним миром и может в любой момент туда вернуться... Духи считают ребенка своим и стремятся вернуть его в мир мертвых» [6, с. 367]. В страшной истории № 8 дух умершего вселился в тело младенца и заставил его обглодать собственную руку, в истории № 11 призрак убил трехлетнего мальчика, в истории № 43 демонический карлик-убийца зарезал младенца и его няню [3].
Возвращение душ умерших в мир живых - основа сюжета многих китайских «страшных историй». Например, в истории № 17 призрак мятежника времен культурной революции, убитого в перестрелке, возвращается на место своей смерти. В истории № 36 девушка, умершая от болезни, возвращается в свой дом, поднимается на лифте, заходит в дверь своей бывшей квартиры. Попавшие в смертельную аварию напарники-полицейские возвращаются в участок, в котором работали (№ 19) [3].
Семантика смерти в китайских «страшных историях» выражается также с помощью символики цвета. Наиболее частотны красный (29), белый (11), черный (10) и желтый (7). Эти цвета, а также сине-зеленый являются базовыми цветами китайской картины мира. Они соотносятся с пятичленной структурой основных параметров мироздания «Усин», упоминались в символической системе «Иц-зин», обрастали символическими значениями во всех сферах человеческого бытия [7].
Красный цвет, безусловно, считается в Китае благоприятным, но в страшных историях он ассоциируется с кровью и через нее - со смертью: красного цвета бирка/повязка на руке трупа (№ 1, 3, 42) и призрака мятежника (№ 17); глаза призрака кроваво-красные (№ 15, 36); женщина-призрак продает красное платье, а девушка, купившая его, наутро умирает (№ 2); вдова льет «красные слезы» - слезы женщины, вызванные тяжелыми переживаниями (№ 7); комната и коридор - все красные от крови убитой (№ 38) [13]. Белый цвет в китайском языке имеет как положительную, так и от-
рицательную семантику. С одной стороны, он означает «чистоту», с другой - «пустоту» [1, с. 21]. В китайских страшных историях белый цвет - знак смерти (№ 5, № 48), мистического начала (белые руки призрака, № 5) и страха (лицо побледнело, № 4; смертельно побледнело '|#Й, № 6).
Желтый цвет - это цвет осени, желтеющих листьев и травы. Он ассоциируется с чувством тревоги и печали. Как и во многих странах, в Китае желтый цвет - символ внимания и предупреждения [1, с. 23]. «В страшных историях» желтый цвет связан со смертью. Согласно сюжету истории № 5 и № 48 героиня оказывается перед выбором цвета бумаги, что в руках у призрака: «Белый или желтый?». Она выбрала белый, а призрак объявил: «Белый - три дня, желтый - семь», и через три дня девушка умерла. Любой выбор, таким образом, одинаково привел бы к смертельному исходу, белый цвет означал быструю смерть, а желтый - после болезни. В истории № 21 девушка подозревала призрака в старухе с опухшим восково-желтым лицом.
В современном китайском языке слово «черный» имеет негативное значение. Показательно в этом смысле выражение «отличать черное от белого» (т. е. «отличать добро от зла»), где черный цвет ассоциируется со злом, а белый - с добром. Слово «черный» может быть связано с чем-то недобрым, нежелательным, незаконным, нелегальным [1, с 22]. Страшные события, как правило, происходят ночью: в темной комнате (№ 6, № 33), в темном коридоре (№ 17, № 48), в темном туалете (№ 23, 32, 39) и т. д. В черное одет призрак (№ 21), от страха чернеет в глазах (№ 1). Таким образом, смерть ассоциируется с темнотой, ночью, темными (злыми) силами.
Смерть выражена цифровой символикой - числом «четыре», которое в китайском языке звучит так же, как и «смерть». В истории № 14 призрак обитает на четвертом этаже общежития; история № 18 приключилась со студентом, жившим в шестом общежитии на четвертом этаже в комнате № 404.
Итак, в русской и китайской национальной картине мира есть черты как сходства, так и различия. Общими являются представления о смерти как трансформации, внешней и внутренней, мотивы «пути», «сна», «инициации». Жизнь и китайцами, и русскими видится как постоянное движение и перемены. Общими являются также некоторые универсальные архетипы, представления об отмеренном каждому жизненном сроке и существовании некой жизненной энергии, схожие стереотипы мужского и женского поведения, сигнификация цвета.
Гораздо более интересными представляются различия между этими двумя картинами мира. У китайцев другое отношение к смерти - она для них не является злом, следствием нарушением миропорядка. Это обратная сторона, отражение жизни, возвращение к первоначальной истинной форме. Мир живых тесно связан с миром мертвых, они взаимопроникают. Связь с миром мертвых - это связь с членами рода, которую необходимо поддерживать. В отличие от русских, китайцы воспринимают себя не как отдельную личность, а как звено в родовой цепи, поэтому смерть для них - это смена статуса в социально-родовой иерархии.
Литература
1. Ван Хунвэй. Цветовой код культуры в формировании языковой картины мира (на материале китайского языка) // Язык, сознание, коммуникация: сб. ст.- М., 2014. - Вып. 49. - С. 18-25.
2. Волкова О. Н. Понятие «душа» в китайской культуре. Граммотологический анализ логограмм со значением «душа» // Успехи современного естествознания. - 2004. - № 6. - С. 83-85.
3. Китайские страшные истории [Электронный ресурс]. - URL: https://drive.google.eom/file/d/ 0B2qRfTubilV9UlN0M3lveUxuRm8/view?usp=sharing
4. Лойтер С. М. Русская детская литература ХХ в. и детский фольклор: Проблемы взаимодействия: авто-реф. дис.... д-ра филол. наук. - Петрозаводск, 2002. - 41 с.
5. Малявин В. В. Китайская цивилизация. - М.: Апрель; Изд-во АСТ; Изд.-продюс. центр «Дизайн. Информация. Картография», 2000. - 632 с.
6. Маслов А. А. Китай: укрощение драконов. Духовные поиски и сакральный экстаз. - М.: Алетейя: Культурный центр «Новый Акрополь», 2003. - 480 с.
7. Морозова Т. Н. Концептосфера цвета в китайской языковой картине мира: автореф. дис. ... канд. филол. наук / Бийский пед. гос. ун-т им. В. М. Шукшина. - Кемерово, 2008.
8. Названова И. А. Картина мира как отражение национального менталитета и сознания народа // Научная мысль Кавказа. Приложение. - 2006. - № 9. - С. 6-13.
9. Попова З. Д., Стернин И. А. Когнитивная лингвистика. - М.: Изд-во ACT: Восток-Запад, 2010. - 314 с.
10. Пропп В. Я. Поэтика фольклора. - М.: Лабиринт, 1998. - 352 с.
11. Роль человеческого фактора в языке: Язык и картина мира / Б. А. Серебренников [и др.]. - М.: Наука, 1988. - 216 с.
12. Рубец М. В. Восприятие тела в китайской традиции // Телесность как эпистемологический феномен / отв. ред. И. А. Бескова. - М.: ИФРАН, 2009. - С. 147-161.
13. Русские страшные истории [Электронный ресурс]. - URL: https://drive.google.com/file/ d/0B2qRfTubilV 9M0hFaFIxbnlyck0/view?usp=sharing
14. Седакова О. А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян. - М.: Индрик, 2004. - 320 с.
15. Тань Аошуан. Китайская картина мира: Язык, культура, ментальность: монография. - М.: Языки славянской культуры, 2004. - 272 с.
16. Толстая С. М. Зеркало в традиционных славянских верованиях и обрядах // Славянский и балканский фольклор: Верования. Текст. Ритуал / отв. ред. Н. И. Толстой. - М.: Наука, 1994. - С. 111-129.
17. Успенский, Э. Н. Красная рука. Черная простыня. Зеленые пальцы. Страшная повесть для бесстрашных детей. - М., 1992.
18. Токарев С. А. Ранние формы религии. - М.: Политиздат, 1990. - 622 с.
19. Wedell-Wedellsborg, Anne. Haunted Fiction: Modern Chinese Literature and the Supernatural [Электронный ресурс]. - URL: https://journals. lib.unb.ca/index.php /IFR/article/view/7797/8854
20. [Электронный ресурс]. - URL: http://www.guigushi2.com/duanpianguigushi (дата обращения: 01.02.2015).
References
1. Wang Hongwei. Tsvetovoj kod kultury v formirovanii yazykovoj kartiny mira (na materiale kitajskogo yazyka) [Color culture code in forming language worldview (on the material of Chinese language)]. Yazyk, soznanie, kommu-nikatsiya: sb. statej. Vyp. 49 - Language, Mind, Communication. No 49. Moscow, 2014. Pp. 18-25.
2. Volkova O. N. Ponyatie «dusha» v kitajskoj kulture. Grammotologicheskij analiz logogramm so znacheniem «dusha» [The concept of «soul» in Chinese culture. Analysis of logograms with the «soul» meaning]. Uspehi sov-remennogo estestvoznaniya. № 6 - Achievements in current natural sciences. No 6. Moscow, 2004. Pp. 83-85.
3. Kitajskie strashnye istorii [Chinese scary stories]. Available at: https://drive.google.com/file/d/ 0B2qRfTubilV9UlN0M3lveUxuRm8/view?usp=sharing
4. Lojter S. M. Russkaya detskaya literatura ХХ v. i detskij folklor: Problemy vzaimodejstviya: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [Russian children's literature of the 20th century and children's folklore: The question of interaction: Author's abstract of Cand. philol. sci. diss.]. Petrozavodsk, 2002. 41 p.
5. Malyavin V. V. Kitajskaya tsivilizatsiya [Chinese civilization]. Moscow: Izdatel'stvo AST, 2000. 632 p.
6. Maslov A. A. Kitaj. Ukroshchenie drakonov: Dukhovnye poiski i sakral'nyj ekstaz [Dragons taming: spiritual aspiration and sacral ecstasy]. Moscow: Aletejya: Kulturnyj tsentr «Novyj Akropol», 2003. 480 p.
7. Morozova T. N. Kontseptosfera tsveta v kitajskoj yazykovoj kartine mira: avtoref. dis. ... kand. filol. nauk [Conceptual sphere of color in Chinese lingual worldview: Author's abstract of Cand. philol. sci. diss.]. Bijsk, 2008. 49 p.
8. Nazvanova I. A. Kartina mira kak otrazhenie natsional'nogo mentaliteta i soznaniya naroda [Worldview as reflection of national mentality]. Nauchnaya mysl' Kavkaza. Prilozhenie. № 9 - Scientific thought Caucasus. Application. No 9. Rostov-na-Donu, 2006. Pp. 6-13.
9. Popova Z. D. Kognitivnaya lingvistika [Cognitive linguistics]. Moscow: Vostok-Zapad, 2010. 314 p.
10. Propp V. Ya. Poetikafolklora [The poetics of folklore]. Moscow: Labirint, 1998. 352 p.
11. Serebrennikov B. A. Rol' chelovecheskogo faktora v yazyke: yazyk i kartina mira [The role of human factor in a language: language and worldview]. Moscow: Nauka, 1988. 216 p.
12. Rubets M. V. Vospriyatie tela v kitajskoj traditsii [Body perception in Chinese tradition]. Corporality as epis-temologicalphenomenon. Moscow: IFRAN, 2009. Pp. 147-161.
13. Russkie strashnye istorii [Russian scary stories]. Available at: https://drive.google.com/file/d/ 0B2qRfTubilV9M0hFaFIxbnlyck0/view?usp=sharing
14. Sedakova O. A. Poetika obryada. Pogrebal'naya obryadnost' vostochnych i yuzhnykh slavyan [The poetics of rites. Funeral rites of the East and South Slavs]. Moscow: INDRIK, 2004. 320 p.
15. Tan Yaoshuang. Kitajskaya kartina mira: Yazyk, kultura, mental'nost' [Chinese worldview: Language, Culture, Mentality]. Moscow: Yazyk slavyanskoj kultury, 2004. 272 p.
16. Tolstaya S. M. Zerkalo v traditsionnykh slavyanskikh verovaniyakh i obryadakh [A mirror in traditional Slavic believes and rites]. Slavyanskij i balkanskij fol'klor: Verovaniya. Tekst. Ritual / otv. red. N. I. Tolstoj - The Slavic and Balkan folklore. Believes. Text. Rite. Moscow: Nauka, 1994. Pp. 111-129.
17. Uspensky E. N. Krasnaya ruka. Chernayaprostynya. Zelenyepa'ltsy [Red hand. Black sheet. Green fingers]. Available at: http://modernlib.ru/books/uspenskiy_eduard_nikolaevich/krasnaya_ruka_chernaya_prostinya_zelenie_ palci/read
18. Tokarev S. A. Rannieformy religii [Early religious forms]. Moscow: Politizdat, 1990. 622 p.
19. Wedell-Wedellsborg A. Haunted Fiction: Modern Chinese Literature and the Supernatural. The International Fiction Review. Available at: https://journals.lib.unb.ca/ index.php /IFR/article/view/7797/8854.
20. Gui Gushi [The Ghost Stories]. Available at: http://www.guigushi2.com/ duanpianguigushi/
