CC BY
272
УДК 930.85
Л.Ю. Лепешкина ЗАСТОЛЬЕ В ПОХОРОННО-ПОМИНАЛЬНЫХ ОБРЯДАХ НАРОДОВ СРЕДНЕГО ПОВОЛЖЬЯ XX В.
Статья посвящена важнейшему элементу похоронно-поминальных обрядов народов Среднего Поволжья - застолью. На различных примерах автор доказывает, что поминальная трапеза поддерживала память об умершем, объединяя ее участников и связывая их в единую семью, род, этническую общность.
Повседневная культура, застолье, обряд, «свой», «чужой», кормление умерших, жертвоприношение, поминальные блюда
L.Yu. Lepeshkina FEAST IN THE FUNERAL RITES OF THE PEOPLE OF CENTRAL VOLGA REGION IN THE 20th CENTURY
The article describes the most important elements of the funeral rites of the people of Central Volga region which is a feast. The author proves by various examples that funeral meal supports the memory oft the dead, uniting its participants and joining them into a family, a group, an ethnos.
Daily culture, feast, ceremony, «native», «strange», feeding of the dead, sacrifice, funeral dishes
В повседневной культуре застолье занимает особое положение. Поминальные трапезы выступают неотъемлемым элементом похоронно-поминального комплекса. Как правило, застолье, проводимое сразу после погребения умершего, является стадией завершения похоронного ритуала.
Своеобразие застолья выражается в том, что традиционно оно воспринимается в обществе как совместное кормление живых и мертвых. На поминках после похорон для покойника оставляют за столом свободное место. В частности, чуваши во время поминовения умершего на кладбище клали ему на могилу часть ритуальной пищи [1].
В сущности, смерть человека представляет собой переход из мира живых в мир мертвых. В этой связи целесообразно выделить два вида похоронно-поминальных трапез: совершаемые в доме и проводившиеся непосредственно на кладбище [2]. Однако следует учитывать, что по окончании похоронно-поминального обряда изменяется статус умершего: из «своего» он превращается в «чужого». В соответствии с этим трансформируются его взаимоотношения с живыми, что накладывает отпечаток на принципы проведения поминальных застолий [3].
Принимая во внимание эти факторы, можно выделить следующие типы похороннопоминальных застолий, распространенные у народов Среднего Поволжья в XX в.: трапеза во время ночного дежурства около покойника; ритуальное угощение гробовщиков, могильщиков, обмывальщиков, священнослужителей и других лиц, принимавших участие в ритуалах очищения и погребения умершего; поминовение на кладбище сразу после
погребения, поминки в день похорон, на следующий день после похорон, поминальные трапезы в доме на третий, седьмой или девятый, двадцатый дни, поминки на сороковой день, поминальные трапезы в доме и на кладбище в годовщины дня смерти [4-6].
Отдельный покойник и умершие предки в целом идентифицировались как мертвые и занимали ключевую позицию в поминальном застолье. Обладая особым положением в системе «живые - мертвые», они могли нарушать спокойствие людей в земном мире, так и быть источником благополучия последних. Благодаря этому достигалось своеобразное равновесие между мирами реальным и загробным. Согласно народным представлениям, покойникам постоянно требовалась пища, чтобы не вызвать их гнева по отношению к живым людям [7, 8].
На наш взгляд, кормление умершего было связано с необходимостью обеспечения покойника едой в посмертном существовании. Благодаря проведению поминок происходило постоянное пополнение заканчивающегося запаса пищи, ибо нередко загробный мир может быть представлен в категориях нищеты и обилия. С одной стороны, умерший нуждался в заботе близких ему людей, а с другой - обретал состояние покоя, которое исключало самостоятельный поиск покойником себе пропитания. Поэтому обрядовое застолье должно отличаться своей изобильностью в количестве поминальных блюд, объеме пищи и числе приглашенных.
В русской поминальной традиции кормление умершего начиналось еще до погребения, пока он лежал в доме. Рядом с покойником на табуретке ставили «угощение», состоящее в основном из куска хлеба. С точки зрения охранительной функции хлеб отгонял смерть, оберегал живых людей от ее влияния, т.е. увеличивал их жизненную потенцию, выступал средством избавления живых от присутствия мертвых [3] Кроме того, в течение 40 дней после смерти человека на подоконнике, шкафу хранили рюмку с водкой, накрытую куском хлеба, которая оставалась после поминок в день похорон. Данный ритуал подчеркивал, кому именно предназначалось угощение [9].
После сорокового дня потребность умершего в еде ослабевала, и уже не было необходимости кормить его каждый день. Однако это не означало, что на том свете у него отсутствовала нужда в пище. Напротив, для поддержания равновесия между миром живых и миром мертвых родные должны были регулярно снабжать едой умерших предков. Каков бы ни был запас вещей и пищи, с которым переселялся покойник на новое место жительства, он постоянно нуждался в пропитании [10].
Таким образом, кормление умерших стало важной составляющей в поминальной обрядности всех народов Среднего Поволжья. Наделение покойника едой обозначало выделение ему живыми людьми его «доли». В народных представлениях это обосновывалось следующим образом: во время похорон покойнику отдается его доля в виде дома (гроба), одежды, зерна, денег и т.п., а после погребения «происходит перераспределение общей доли, в которой нет уже доли умершего» [11]. Более того, сам покойник стремился забрать на тот свет все, что ему когда-то принадлежало. Отсутствие жертвоприношений в честь умершего могло привести к тому, что покойник «перетаскал» бы на тот свет всю скотину [12]. Во избежание этого чуваши, казанские татары и татары-кряшены Среднего Поволжья специально приносили в жертву корову или овцу, что воспринималось как выделение «доли» покойника [1, 4-6, 8, 13]. У казанских татар «долей» покойника считалось животное, зарезанное для поминальной трапезы [5, 6, 13].
В русской среде эти традиции также получили свое развитие. Считалось, что покойник может забрать не только свое, но и чужое имущество. Нередко покойнику, лежащему в доме, связывали руки и ноги. Связывание рук и ног являлось способом выражения потери человеческой дееспособности [14].
Видимо, именно для того чтобы покойник не покушался на общее благосостояние семьи и не пытался забрать «свою долю» после захоронения, в традиции народов Среднего Поволжья было необходимо выделить ему долю в ходе похоронного обряда.
Чаще всего долю олицетворял кусок хлеба с солью, который хранили в доме в течение 40 дней после смерти [7].
Традиционно кормление покойника подразделялось на прямое и косвенное. В первом случае умершему ставили еду и напитки, которые никто не имел права трогать и которые затем подвергались ритуальному уничтожению (спиртное из рюмки выливали через левое плечо, пищу выбрасывали «к стенке дома в большом углу» или отдавали скоту, собакам и т. д.). Когда водка в рюмке, стоявшей в течение сорока дней, испарялась, то считалось, что ее выпивал покойник [15]. Иногда еду закапывали в могилу и выливали на нее напитки. Такие ритуалы наблюдались у чувашей [1].
Итак, кормление должно было обезопасить родственников умершего от визитов покойника с кладбища, поэтому, оставляя еду на могиле, приговаривали: «Поешь, попей, побудь с нами. А пойдем - за нами не ходи, вслед не смотри, оставайся тут, как этот крест, как эта земля, как эта трава, как этот камень. Аминь. Аминь. Аминь» [16].
Косвенный вариант кормления умершего предусматривал угощение не самого покойника, а лиц, символически замещающих его: священника, муллу и т.д. [9]. В этом случае предполагалось, что кормление «чужих» равнозначно кормлению самого покойника. Более того, в регионе существовало устойчивое представление о том, что в загробном мире умерший сохранял все свои потребности и соответственно нуждался в вещах, которыми пользовался при жизни. От этих вещей зависело благополучие покойника на том свете [17].
Отношение к покойнику во время обрядового застолья в исследуемый период зависело от его статуса, который менялся по ходу обряда. После своего переселения в царство смерти умерший терял свою принадлежность миру живых [3]. Если во время первых поминок, еще до его погребения, покойника кормили совместно с присутствующими (ставили рядом с телом чашку с водой для «омовения» в ней души умершего, хлеб), то после похорон он превращался в «чужого», «другого» и символически находился на поминальной трапезе [9].
Необходимо особо выделить трапезы, на которых за столом присутствовали только умершие. В Среднем Поволжье подобные застолья не являлись редкостью. Обычно такие трапезы устраивали для всех умерших предков («родителей») в прощеное воскресенье перед Великим постом, Троицей, Пасхой, на праздники Семик, Корбан гаете и Ураза гаете [5, 6, 13]. Как правило, в эти дни в честь умерших предков совершались жертвоприношения через поедание мяса коровы, овцы, курицы или других жертвенных животных. Так, татары-кряшены в первой половине XX в. перед праздником Покров резали гуся для «задабривания» умерших и тем самым защищали себя в символическом смысле от дурного «влияния» покойников [18]. Чуваши на праздник Семик поедали мясо белого барана для совместного поминовения умерших предков [19].
Немаловажное значение в поминовении умерших имели поминальные блюда. Так, у русских поминальный обед начинался с подачи первого блюда: щей, супа и т.д. [20]. Но это было принято не везде, так же как и употребление спиртных напитков. Например, в Ульяновской области обязательным напитком на поминках являлась сыта из меда [20]. После похорон ее подавали вместе с блинами. Среди других поминальных блюд, распространенных в Среднем Поволжье, можно назвать лапшу, пшенную кашу и овсяный кисель [21].
Сравнительный культурно-исторический анализ показывает, что поминовение усопших у русских Среднего Поволжья в годы советской власти осуществлялось согласно православным канонам: на третий, девятый и сороковой дни со дня смерти, в дни ангела, рождения и смерти. В эти памятные дни в доме умершего накрывались поминальные столы [22].
Основным блюдом на поминках у русских была кутья, воплощавшая представления народа о потустороннем мире. В память об усопшем она ставилась на столе, ее обильно насыщали сахаром или медом, украшали мармеладом, отчего данное кушанье всегда имело сладкий и приятный вкус [2]. Это поминальное блюдо, приправленное сахаром или медом,
означало веру и надежду живых, что душа умершего в загробном мире получит сладкую, приятную жизнь. Сладким готовился как у русских, так и у чувашей, традиционный поминальный напиток - кисель [3, 23]. Если кутья открывала трапезу, то кисель свидетельствовал о ее завершении [2].
Неотъемлемой частью поминальной трапезы в XX в. стали алкогольные напитки, причем традиция их потребления получила распространение у всего населения Среднего Поволжья. Покойнику также наливали рюмку водки на поминках, оставляли спиртное и на кладбище. Видимо, обязательность употребления спиртных напитков во время похороннопоминальных обрядов уходит корнями глубоко в прошлое, когда состояние опьянения сравнивалось с переходом в потусторонний мир, где господствовала смерть [2].
Поминальное застолье имеет свой достаточно жесткий этикет. Для похороннопоминальных трапез были характерны сдержанность в проявлении эмоций (запрет на громкие разговоры, смех, исполнение песен) и повышенное внимание к фигуре покойника. В доме усопшего или в любом другом месте, где совершались поминки, не говорили громко и возбужденно, тем более не смеялись.
Во многих элементах поминального обрядового цикла прослеживалась тесная связь между членами одного родового коллектива, живыми и умершими, в которой последние выступали как покровители живых [24]. Например, во время поминальных трапез у русских на столе, где было обычное место умершего при жизни, для покойника ставили отдельный прибор - тарелку, на которую клали все поминальные блюда и ложку [25]. При этом ложку обязательно оставляли перевернутой, т.е. тыльной частью кверху [26].
Поминальные обряды нередко сопровождались в Среднем Поволжье причитаниями. Они отражали основной смысл похоронно-поминального обряда - создание благоприятных отношений между загробным и реальным мирами, недопущение опасного воздействия мертвых на живых. Достигалась эта цель посредством задабривания покойников. Поэтому в текстах поминальных плачей часто встречались жалобы на свою тяжелую жизнь, просьбы о поддержке в делах мирских [27]. Однако определяющим звеном в цепи взаимоотношений «живые - мертвые» выступало в регионе обильное угощение, которое живые предлагали мертвым.
Следовательно, в СССР не были утрачены традиции проведения в день похорон, на 9-й, 40-й дни и в годовщину смерти поминальных обедов. При этом поминовение умершего интерпретировалось как дань памяти усопшему и инициировалось внутренней потребностью всякого человека, а не обязанностью, налагаемой религией [28]. Для многих людей (особенно пожилых и одиноких) поминки служили средством общения. Нередко в советское время они заказывались в столовой, что существенно отражалось на самой традиции, поскольку терялось главное предназначение поминальной трапезы -последний раз собрать людей в доме умершего, где он присутствовал незримо и где все вещи напоминали о его прошлой жизни.
Резюмируя, можно сделать несколько выводов:
- застолье являлось и продолжает оставаться неотъемлемой частью поминального ритуала народов Среднего Поволжья;
- отношение к покойнику у всех народов региона было в основном одинаковым и особенно ярко проявлялось во время обрядового застолья;
- поминальная трапеза символизировала не только дань памяти умершему, но и объединяла участвовавших в ней людей, связывала их в единую семью, род, этническую общность;
- в советское время поминальное застолье трансформировалось в поминальный обед, который имел уже светскую суть и не сопровождался жестким, имевшим религиозную природу этикетом.
В XX столетии большинство народов региона верили в возможность существования души вне тела и наделяли покойников особой магической силой, которой не следовало пренебрегать, чтобы не вызвать гнев со стороны умерших. В традиционной культуре
Среднего Поволжья смерть рассматривалась как момент перехода в мир мертвых со сменой статуса из «своего» в «чужого». Это существенно влияло на взаимоотношения поволжских народов с потусторонним миром и, как выяснено в исследовании, отражалось на принципах организации поминальных трапез.
ЛИТЕРАТУРА
1. Ягафова Е.А. Календарные обрядовые традиции самаролукских чувашей / Е.А. Ягафова // Чуваши Самарской Луки: монографическое исследование. Чебоксары: Чуваш. гос. ин-т гуманитарных наук, 2003. С. 115-134.
2. Алексеевский М. Д. Застолье в обрядах и обрядовом фольклоре Русского Севера (на материале похоронно-поминальных обрядов и причитаний): автореф. дис. ... канд. филол. наук / М.Д. Алексеевский. М., 2005. 28 с.
3. Седакова О.А. Поэтика обряда. Погребальная обрядность восточных и южных славян / О.А. Седакова. М.: Индрли, 2004. (Традиционная духовная культура славян. Современные исследования). 320 с.
4. Салмин А.К. Система религии чувашей / А.К. Салмин. СПб.: Наука, 2007. 654 с.
5. Этнография татарского народа. Казань: Магариф, 2004. 287 с.
6. Татары / отв. ред. Р.К. Уразманова, С.В. Чешко. М.: Наука, 2001. 583 с.
7. Афанасьева Л.А. Терминология похоронно-поминальной обрядности чувашей и
других народов Урало-Поволжья (опыт сравнительно-сопоставительного и
этнолингвокультурологического исследования): автореф. дис. . канд. филол. наук /
Л.А. Афанасьева. Чебоксары, 2009. 27 с.
8. Ягафова Е. А. Чуваши Урало-Поволжья: история и традиционная культура этнотерриториальных групп (XVII - начало ХХ вв.) / Е.А. Ягафова. Чебоксары, 2007. 530 с.
9. Алексеевский М.Д. Покойник как символический участник крестьянской поминальной трапезы / М.Д. Алексеевский // Проблемы изучения фольклора и русской духовной культуры: сб. науч. статей; материалы Межвуз. науч. конф. Орел, 31 мая - 2 июня 2007 года. Орел, 2008. С. 28-34.
10. Архив Российского этнографического музея (РЭМ). Ф. 1. Оп. 2. Д. 496. Л. 3.
11. Байбурин А.К. Обрядовое перераспределение доли у русских / А.К. Байбурин // Судьбы традиционной культуры: сб. статей и материалов памяти Л. Ивлевой. СПб., 1998. С. 78-82.
12. Голубкова О.В. Орнитоморфная символика похоронного обряда в локальных вариантах славянских культовых традиций / О.В. Голубкова // Проблемы духовной культуры народов Европейского Севера и Сибири: сб. ст. памяти Юго Юльевича Сурхаско / Карел. науч. центр, Рос. акад. наук, Ин-т яз., лит. и истории [ред. А.П. Конкка]. Петрозаводск: Карел. науч. центр РАН, 2009. С. 55-65.
13. Уразманова Р.К. Современные обряды татарского народа (Историкоэтнографическое исследование) / Р.К. Уразманова. Казань: Татарское кн. изд-во, 1984. 144 с.
14. Байбурин А.К. Ритуал в традиционной культуре: структурно-семантический анализ восточнославянских обрядов / А.К. Байбурин. СПб.: Наука, 1993. 237 с.
15. Бузин В.С. Традиционная погребальная обрядность Кенозерья / В.С. Бузин // Историческая этнография: Русский Север и Ингерманландия. СПб., 1997. С. 153-164.
16. Балашова О.Б. В том дому, где живут в ладу. / О.Б. Балашова // Живая старина. 1994. № 3. С. 50-51.
17. РЭМ. Ф. 1. Оп. 2. Д. 496. Л. 2.
18. Коблов Я. Д. Мифология казанских татар / Я. Д. Коблов. Казань: Типо-литография Императорского университета, 1910. 50 с.
19. РЭМ. Ф. 10. Оп. 1. Д. 31. Л. 37.
2G. Архив Этнографического музея Казанского университета (АЭМУ). Ф. 3. Оп. 3. Д. В.Л. 43.
2Ї. Бусыгин Е.П. Русское сельское население Среднего Поволжья. Историкоэтнографическое исследование материальной культуры (XIX - начало XX вв.) / Е.П. Бусыгин. Казань: Изд-во Казан. ун-та, Ї966. 4G4 с.
22. Советские традиции, праздники и обряды: Опыт, проблемы, рекомендации. М.: Профиздат, Ї9В6. 336 с.
23. Научный архив Чувашского государственного института гуманитарных наук (НА ЧГИГН). Отд. III. Ед. хр. № 22Ї7. Л. ЗВ.
24. Чистяков В.А. Представление о дороге в загробный мир в русских похоронных причитаниях в XIX-XX в. / В. А. Чистяков // Фольклор и этнография. Обряды и обрядовый фольклор. М., Ї9В2. С. ЇЇ4-Ї27.
25. Зорин Н.В. Погребальный ритуал русского населения Казанского Поволжья (конец XIX - начало XX в.) / Н.В. Зорин, Н.В. Лештаева // Семейная обрядность народов Среднего Поволжья (Историко-этнографические очерки). Казань: Изд-во Казан. ун-та, 199G. С. Ю4-Ї2Ї.
26. Толстой Н.И. Переворачивание предметов в славянском погребальном обряде / Н. И. Толстой // Исследования в области балто-славянской духовной культуры (Погребальный обряд). М.: Наука, !99G. С. ЇЇ9-Ї2В.
27. РЭМ. Ф. ЇВ. Оп. Ї. Д. 52. Л. 5G.
2В. Угринович Д.М. Обряды. За и против / Д.М. Угринович. М.: Политиздат, Ї975.
Ї75 с.
Лепешкина Лариса Юрьевна - Lepeshkina Larisa Yuriyevna -
аспирант кафедры Post-graduate Student of the Department
«Философия и культурология» Поволжского of «Philosophy and Culturology» государственного университета сервиса of Volga Region State University of Service
Статья поступила в редакцию Ї5.G6. ЇG, принята к опубликованию 3G. ЇЇ.Ю
