CC BY
5
УГОЛОВНАЯ ЮСТИЦИЯ
2024 Russian Journal of Criminal Law № 23
Научная статья
УДК 343.13 doi: 10.17223/23088451/23/8
ЮРИДИЧЕСКОЕ ПРОГНОЗИРОВАНИЕ И ЭФФЕКТИВНОСТЬ УГОЛОВНО-ПРОЦЕССУАЛЬНОГО ВОЗДЕЙСТВИЯ
Александр Борисович Диваев1
1 Кузбасский институт Федеральной службы исполнения наказаний, Новокузнецк, Россия, [email protected]
Аннотация. Предложено обоснование юридического прогнозирования как обязательного этапа правообразова-ния в сфере уголовно-процессуального воздействия, рассмотрены его нормативная основа и соотношение с научным пониманием данного правового феномена. Изучен ряд нормативных документов, содержащих прогностические положения относительно развития уголовно-процессуального законодательства, выявлены главные проблемы юридического прогнозирования в этой сфере, предложены варианты их устранения.
Ключевые слова: уголовно-процессуальный закон, уголовно-процессуальное воздействие, юридическое прогнозирование
Для цитирования: Диваев А.Б. Юридическое прогнозирование и эффективность уголовно-процессуального воздействия // Уголовная юстиция. 2024. № 23. С. 54-62. аог 10.17223/23088451/23/8
Original article
doi: 10.17223/23088451/23/8
LEGAL FORECASTING AND EFFECTIVENESS OF CRIMINAL PROCEDURAL IMPACT
Aleksandr B. Divaev1
1 Kuzbass Institute of the Federal Penitentiary Service of Russia, Novokuznetsk, Russian Federation, [email protected]
Abstract. Legal forecasting is an integral part of the law-making process, representing a stage preceding legislative activity. The neglect of forecasting activities aimed at identifying risks and threats associated with the implementation of regulatory provisions significantly reduces the effectiveness of legal influence on public relations. These regularities, on the one hand, fully characterize the sphere of criminal procedural rule-making; on the other hand, they are often ignored by the legislator, which directly affects the effectiveness of the criminal procedural law. The reasons for the current situation are: 1) the absence of a centralized system for forecasting the development of criminal procedural relations; 2) insufficient involvement of the scientific community in this type of activity; 3) inattention to risks and threats shown by the subjects of legal forecasting in the sphere of criminal procedural influence.
Keywords: criminal procedure law, criminal procedure impact, legal forecasting
For citation: Divaev, A.B. (2024) Legal forecasting and effectiveness of criminal procedural impact. Ugolovnaya yustitsiya - Russian Journal of Criminal Law. 23. pp. 54-62. (In Russian). doi: 10.17223/23088451/23/8
Для любого юриста непреложна истина: право про-изводно от общественных отношений, а следовательно, объективно по своей природе. Однако и это уже не так очевидно, объективность права вовсе не означает объективности закона, который является продуктом субъективной законотворческой деятельности. Следовательно, закон не объективен в полном смысле этого слова - он лишь объективно обусловлен. Осознание этого, т.е. исключение из процесса правотворчества любых проявлений «сиюминутности», эмоциональности, представляется залогом стабильного поступательного развития национального законодательства. С этой точки зрения правотворчество, будучи по сути средством управления общественными процессами, является деятельностью строго аналитической, основанной на юридическом прогнозировании и мониторинге. Именно последовательность от целеполагания, через юридическое прогнозирование к
законопроекту и, наконец, закону, видится наиболее рациональной с точки зрения обеспечения эффективности нормотворчества.
При этом, что также очевидно, указанные закономерности носят идеальный характер и, к сожалению, «объективно необусловленный», а следовательно, малоприменимый на практике закон - явление далеко не редкое, в том числе, и в сфере уголовно-процессуального воздействия.
Косвенным индикатором данной проблемы является чрезвычайная (в буквальном смысле слова) активность законодателя в области уголовно-процессуального нормотворчества, внесшего в Уголовно-процессуальный кодекс Российской Федерации 2001 г. (далее - УПК РФ), без преувеличения, огромное количество изменений. В свое время руководитель Межведомственной рабочей группы по мониторингу введения в действие УПК РФ
© Диваев А.Б., 2024
при Комитете Государственной Думы по законодательству Е.Б. Мизулина свидетельствовала: «За пять лет действия УПК РФ было принято 26 федеральных законов, внесших 666 поправок в 209 статей из 473 УПК РФ» [1. С.111]. Среди них были не только чисто технические изменения, но и «содержательные поправки, связанные с необходимостью совершенствования содержания его норм», а также «поправки, которые... затрагивают концептуальные (курсив мой. - А.Д.) моменты уголовного судопроизводства».
Обратим внимание: прошло лишь пять лет, и кодекс оказался перекроен чуть ли не наполовину, причем в «концептуальной» его части. Невольно задаешься вопросом, что это за «концепция» такая, которая потребовала коррекции через пять лет? Или за это время произошли настолько кардинальные социальные изменения?
К настоящему времени, а именно по прошествии 22 лет с момента принятия УПК РФ, подготовлено 255 (!) редакций этого кодекса, а число новел, внесенных в конкретные его статьи, исчисляется тысячами.
Приведенная статистика весьма иллюстративна и побуждает задаться вопросом: а в чем причины столь безудержной «тяги» законодателя к бесконечному изменению базового уголовно-процессуального закона? Неужели сфера уголовно-процессуальных отношений настолько подвижна, что требует каждую пятилетку «концептуально» пересматривать его? Возьмем на себя смелость отрицательно ответить на этот вопрос. Более того, ретроспективное исследование уголовно-процессуального законодательства указывает на то, что эта сфера относится к числу наиболее стабильных сегментов социальной действительности, чему видятся сразу несколько причин.
Первая носит сугубо экономический характер. Не секрет, что уголовное судопроизводство - чрезвычайно «дорогое удовольствие», а поэтому любые резкие «телодвижения» в этой сфере чреваты огромными тратами, которые не каждое государство может себе позволить. Наша страна в прошлом веке пережила два серьезнейших социальных слома, сопровождаемых титаническими общественными процессами, когда менялись образ жизни общества и его социально-экономические основы. Однако если в первом случае, а именно в период формирования Советского государства, правительство было вынуждено пойти на формирование новой судебной и правоохранительной систем, то в 1990-е гг. Российская Федерация - государство несравненно более мощное в экономическом плане, не «потянуло» такой реформы. Несмотря на переход к капиталистическому способу хозяйствования и учреждение нового государства, судебная и правоохранительная системы остались прежними - «советскими». Те изменения, которые так и или иначе происходили и происходят в этом сегменте аппарата государственного управления на протяжении последних трех десятилетий, ничего революционного нам не предложили, что, по нашему мнению, нужно рассматривать как проявление «здорового консерватизма» системы.
Вторая же причина, обусловливающая стабильность системы уголовно-процессуальных отношений, не
столь очевидна, так как предопределена самой природой общественных связей, именуемых уголовно-процессуальными отношениями. Дело в том, что эта система, отражением которой является регламентированный уголовно-процессуальным законом порядок производства по уголовному делу, не может быть сформирована в одночасье, «росчерком пера» законодателя. Уголовный процесс того или иного государства - это продукт многовекового исторического развития, что невозможно проигнорировать. Или, если выразиться точнее, как бы законодатель в своих попытках радикального реформирования уголовного судопроизводства ни пытался игнорировать данное обстоятельство, оно «настигнет» его в виде рассогласования предписаний закона и реальной правоприменительной практики, которая вполне благополучно будет существовать «в удобных старых формах, уже приспособившихся к новым правилам, неизбежным, но, как оказалось, не слишком обременительным, потому что тот, кто должен строго следить за их исполнением, сам приспособил к ним свои десятилетиями вырабатываемые привычки» [2. С. 98].
При этом сказанное выше не нужно воспринимать как запрет на реформирование. «Изменения действующих законов неотвратимы в силу развития общественных отношений. Но правотворческая деятельность требует глубокого анализа состояния и тенденций развития общественных отношений, прогнозирования (курсив мой. - А . Д. ), а не сиюминутных решений, продиктованных нередко лоббистскими интересами. Ныне законотворчество в сфере уголовно-процессуальных отношений - процесс метаний, доходящих до абсурда» [3. С. 194].
Итак, исторически сформировавшаяся система уголовно-процессуальных отношений по природе своей довольно стабильна или, по крайней мере, она не настолько подвижна, чтобы требовать постоянной законотворческой деятельности на концептуальном уровне. Это объективная данность. Но в таком случае каковы же причины тех перманентных «метаний» законодателя, о которых совершенно справедливо пишет автор вышеприведенной цитаты? Думается, что таковых немало. Причем многие из них носят скорее политический, нежели правовой характер, а поэтому в рамках конкретной статьи обстоятельно рассказать о каждом факторе, дестабилизирующем уголовно-процессуальное законодательство, выявить его природу и предложить пути устранения нереально. Однако об одном из слабых мест современного уголовно-процессуального правообразо-вания - юридическом прогнозировании - не сказать нельзя. Данный вид деятельности в контексте правотворчества представляется особо значимым, так как непосредственно предшествует правотворческому процессу и, по идее, должен направлять законодателя, ориентировать его в том, что «объективно обусловлено», а что нет. Следовательно, от качества прогностической деятельности напрямую зависит как сама действенность вновь принимаемого закона, так и результаты его действия.
Если обратиться к наработкам общетеоретической правовой науки, нельзя не отметить того, что о юридическом прогнозировании как виде деятельности начали
активно писать не так давно - в 1960-1970-х гг. Непосредственно ввел это понятие в научный оборот Р.А. Са-фаров [4. С. 7].
К настоящему времени сам по себе вопрос о необходимости прогностической деятельности в сфере государственного управления закрыт. Эта деятельность нашла всеобщее признание и поддержку, что получило отражение и на законодательном уровне. В частности, п. 4 ст. 3 Федерального закона N° 172-ФЗ от 28.06.2014 г. «О стратегическом планировании в РФ» определяет «прогнозирование» как «деятельность участников стратегического планирования по разработке научно обоснованных представлений о рисках социально-экономического развития, об угрозах национальной безопасности Российской Федерации, о направлениях, результатах и показателях социально-экономического развития Российской Федерации, субъектов Российской Федерации и муниципальных образований».
Несмотря на то, что данное определение прямо о «юридическом», а тем более «уголовно-процессуальном» прогнозировании не говорит, полагаем, что оно включает эти направления прогностической деятельности в его логический объем; это позволяет отнести юридическое прогнозирование к сфере официально признанного направления государственной деятельности. На этот вывод указывает хотя бы тот факт, что субъектами прогнозирования закон называет участников стратегического планирования, к числу которых отнесены все органы государственной власти, включая суды, прокуратуру и органы исполнительной власти, располагающие полномочиями по осуществлению предварительного расследования уголовных дел. Указанные субъекты, являясь непосредственными или опосредованными носителями права законодательной инициативы, реализуют поставленные перед ними цели и задачи, в том числе путем осуществления законопроектной деятельности в сфере уголовно-процессуального воздействия, в ходе чего они обязаны прогнозировать результаты возможного принятия этих законопроектов.
В то же время положения ФЗ «О стратегическом планировании в РФ» в контексте проблемы юридического прогнозирования в сфере уголовно-процессуального воздействия выглядят недостаточными. Представляется, что они подлежат уточнению в следующем.
Закон называет объектами прогнозирования риски и угрозы «национальной безопасности РФ». Думается, что данное положение выглядит слишком общё. Национальная безопасность - это чрезвычайно многоаспектная категория, и борьба с преступностью - один из ее элементов. В то же время степень значимости этого фактора национальной безопасности, по нашему мнению, позволяет выделить его в качестве отдельного приоритетного направления прогностической деятельности наряду с социально-экономическим развитием и обеспечением национальной безопасности РФ. Указанное уточнение закона, как представляется, могло бы, наконец, подвигнуть судебную систему, а также профильные министерства и ведомства к разработке официальной стратегии уголовной политики в нашей стране, неотъем-
лемым элементом которой должен стать раздел об уголовно-процессуальной политике. По крайней мере это вменит им разработку такой стратегии в обязанность. Пока же работа над прообразом этой стратегии - прерогатива исключительно научного сообщества, что видится явно недостаточным.
Важным аспектом представленного в законе определения «прогнозирования» является прямое указание законодателя на «научную обоснованность» прогностической деятельности, что, с одной стороны, подразумевает широкое вовлечение научной общественности в юридическое прогнозирование, а с другой - вынуждает суды и федеральные органы исполнительной власти сотрудничать с научными коллективами в этой сфере.
Интересной в этой связи видится проблема определения юридического прогнозирования в правовой науке, а также того, как эти представления «вяжутся» с положениями ФЗ «О стратегическом планировании в РФ». Здесь есть над чем задуматься. Анализ тех немногочисленных исследований, которые посвящены юридическому прогнозированию, показывает, что наука понимает этот правовой феномен несколько иначе, нежели это провозглашено в законе, что выглядит неким нонсенсом. Особо парадоксальность ситуации подчеркивает упомянутый выше факт: закон предписывает сотрудничество между субъектами прогнозирования и научными организациями, при этом предмет сотрудничества - прогнозирование - ими понимается по-разному.
Напомним, что в законе прогнозирование - это деятельность, направленная на выявление рисков, угроз, направлений, результатов и показателей развития нашей страны в приоритетных сферах. В науке же это выглядит несколько иначе.
Так, согласно позиции Ю.А. Тихомирова, юридическое прогнозирование - это вовсе не деятельность субъектов стратегического планирования, а «...механизм анализа тенденций и возможных вариантов развития права путем выбора оптимального регулирования для обеспечения эффективного решения социально-экономических и иных задач государства» [5. С. 28].
Более полным и обоснованным выглядит определение юридического прогнозирования, приведенное К.В. Агами-ровым, согласно которому это «.систематическое исследование перспектив развития правовых явлений и процессов на определенных уровнях: стратегии развития законодательства и правовой системы в целом (первый уровень), конкретных отраслей и институтов (второй уровень), правового поведения (третий уровень)» [4. С. 11].
Преимущества данного определения очевидны: оно рассматривает прогнозирование не как «выбор» некоего абстрактного «оптимального правового регулирования» в той или иной сфере, а как средство перспективной коррекции поведения адресатов правовых предписаний, которая невозможна без уяснения потенциальных результатов внедрения той или иной нормы в правовую жизнь.
Однако даже это немаловажное уточнение не компенсирует главного недостатка, присущего как первому, так и второму определению: в них ни слова не говорится
о юридическом прогнозировании как средстве установления потенциальных угроз и рисков, которые для правовой сферы характерны в не меньшей степени, чем, допустим, для сегмента экономических отношений. Выражаться эти правовые угрозы и риски могут в потенциально неблагоприятных и даже общественно опасных последствиях введения в действие той или иной правовой нормы, которые также должны прогнозироваться.
Анализ конкретных рисков и угроз, которые могут быть сопряжены с принятием уголовно-процессуальной нормы (системы норм, целого нормативно-правового акта) - тема для отдельного разговора. Однако если расположить их на некой условной шкале от наименее к наиболее неблагоприятным, то наименьшим из зол здесь представляется риск невостребованности той или иной нормы или института (В.В. Николюк назваля это явление «феноменом «мертвой нормы» [6. С. 20]), а наибольшим - угроза деградации системы уголовной юстиции страны, выражающаяся в таких социально опасных явлениях, как:
- повсеместный отход от нормативно установленного порядка производства по делу, поддерживаемый негласной соглашательской позицией суда, руководящих и надзирающих лиц;
- дисквалификация судейского, прокурорского корпуса, следственного аппарата, «отвыкших» работать по нормативно установленному стандарту;
- понижение стандарта гарантий прав, свобод и законных интересов участников уголовного судопроизводства и, как следствие, снижение степени доверия населения к деятельности судебной и правоохранительной систем;
- повышение конфликтности как самой сферы уголовно-процессуальных отношений, так и социума в целом вследствие роста напряженности в системе общественных отношений, утраты чувства личной безопасности у членов социума и пр.
Как уже упоминалось выше, какой-либо официально провозглашенной единой стратегии борьбы с преступностью, которая содержала бы и уголовно-процессуальную составляющую, к сожалению, в нашей стране нет. Однако концептуальные положения прогностического толка, касающиеся перспектив развития уголовно-процессуального законодательства, можно обнаружить в таких программных документах, как:
- Постановление Верховного Суда РСФСР от 24.10.1991 № 1801-1 «О Концепции судебной реформы РСФСР»;
- федеральные целевые программы «Развитие судебной системы России», принятые постановлениями Правительства РФ от 20.11.2001 г. № 805; 21.09.2006 № 583; 27.12.2012 № 1406;
- постановления Всероссийского съезда судей.
Анализируя данные документы, естественно, необходимо принимать во внимание тот факт, что практически все они, за исключением постановлений IX и X Всероссийского съезда судей, были приняты до введения в действие ФЗ «О стратегическом планировании в РФ». Однако несмотря на это, представляется интересным их изучение в плане того, какие возможные риски и угрозы
для реализации соответствующих программных положений прогнозировались разработчиками этих документов и, самое главное, предполагались ли они вообще.
Начнем с хронологически первого и, без сомнений, самого известного из представленных программных документов - Концепции судебной реформы РСФСР, до сих пор вызывающей острые дискуссии как в исследовательской, так и в практической среде. В свое время именно она многими рассматривалась в качестве «полуофициальной» стратегии развития национального уголовно-процессуального законодательства, что в какой-то мере было подтверждено практикой - ряд важнейших положений Концепции нашел воплощение в действующем УПК РФ. В этой связи достаточно упомянуть хотя бы о том, что и Концепция, и УПК РФ, в его первоначальной редакции в основе имели состязательные начала, как тот каркас, на котором выстроено уголовное судопроизводство. На это прямо указывают как текст Концепции (цитата: «Уголовный процесс нужно построить на основе подлинной состязательности»), так и разработчики действующего УПК РФ. В частности, та же Е.Б. Мизулина по этому поводу писала: «В основу концепции нового УПК РФ была положена идея об уголовном процессе как сфере, которая гарантирует права и свободы личности. самой организацией процесса на состязательной основе с обеспечением равенства сторон, разделением процессуальных функций, обеспечением решающей роли независимого суда» [1. С. 105].
Однако, в данной статье хотелось бы заострить внимание не на том, что в содержании Концепции стало законом. По прошествии более 30 лет со дня утверждения гораздо интереснее рассмотреть те ее положения, которые были отвергнуты законодателем либо, хотя так или иначе в УПК РФ были отражены, до сих пор не получили должного распространения в правоприменительной практике. Полагаем, что это позволит понять, прогнозировали разработчики Концепции те риски и угрозы, которые могли быть сопряжены с введением этих положений, или нет.
Если избежать частностей и рассматривать действительно концептуальные положения, нельзя не отметить того факта, что в первую очередь не нашло своего реального воплощения многое из того, что прогнозировалось коллективом разработчиков Концепции в части досудебного производства. Так, Концепция безальтернативно утверждает: «Демократической направленности предлагаемых преобразований не соответствует сохранение административной по своей природе дослед-ственной проверки заявлений и сообщений о совершении преступления до возбуждения уголовного дела», по сути, отказывая в жизнеспособности стадии возбуждения уголовного дела.
Нужно признать, что внешне высказанная идея выглядит чрезвычайно привлекательно и до настоящего времени дискутируется в науке, однако законодатель пока не счел возможным реализовать ее. Более того, процессуальная составляющая деятельности по проверке заявлений и сообщений о преступлениях в последнее десятилетие получила дальнейшее развитие, что, само по себе весьма показательно.
Возникает вопрос, почему «прогноз» развития уголовно-процессуального законодательства в этой части не сбылся? Смеем предположить, что он не просто не сбылся - он и не мог сбыться и, видимо, не сможет осуществиться в ближайшей перспективе. На такой категорический вывод нас наталкивает объективная природа деятельности по проверке заявлений и сообщений о преступлениях. Законодатель может сколько угодно принимать, изменять или отменять закон - это его прерогатива, в конце концов. Но он не может «взять и отменить» объективно сложившиеся направления правомерной и общественно полезной деятельности. А то, что деятельность по проверке заявлений и сообщений о преступлениях в рамках стадии возбуждения уголовного дела не просто общественно полезна, но, как ни странно, максимально «человекоцентрична», мы убеждены.
Авторы Концепции в качестве главного аргумента «против» стадии возбуждения уголовного дела предложили «безотказный» для начала 1990-х гг. аргумент, указав, что особый характер деятельности в этой стадии, который не может подразумевать такой же строгой процессуальной формы, характерной для последующих уголовно-процессуальных стадий, создает «опасность существенного нарушения прав граждан на этом этапе». Вопросов нет: такая опасность существует. Однако откуда она исходит? От закона, который в допустимых пределах регламентирует эту деятельность, или от следователя, дознавателя, руководящего состава органов предварительного расследования, искажающих смысл и задачи стадии возбуждения уголовного дела? Вопрос, разумеется, носит риторический характер.
Ну и совсем уж спорен способ устранения этой опасности, предложенный Концепцией: исключить из уголовно-процессуального закона деятельность по проверке заявлений и сообщений о преступлениях; другими словами, трансформировать правовую деятельность, регламентированную законом, в разряд не правовой, ничем не регламентированной деятельности. Мягко говоря, очень своеобразная форма защиты прав и законных интересов граждан. Дело в том, что обычным запретом проводить проверку заявлений и сообщений о преступлениях и установлением достаточности повода для решения вопроса о возбуждении уголовного дела, проблему затягивания сроков проверки и нарушения прав личности не решить. Это только усугубит ее, так как органы предварительного расследования, в условиях жесткого штатного голода, который имеет как объективные, так и субъективные причины, вряд ли будут склонны «бросаться» на каждое сообщение о происшествии и немедленно начинать производство предварительного расследования со всеми сопряженными с этим процессуальными и организационно-техническими издержками. Более реалистична здесь следующая картина. При получении сообщения о преступлении проверка все равно будет проводиться, но без его регистрации и вне рамок установленного законом порядка, т.е. «неофициально». Процессуальное же решение о возбуждении уголовного дела будет приниматься лишь в случаях, когда такая «квазипроверка» даст основания полагать, что совершено преступление.
Именно объективная природа деятельности по проверке заявлений или сообщений о преступлениях, а не какие-то абстрактные «ведомственные интересы», не позволяют избавиться от стадии возбуждения уголовного дела. К сожалению, на волне всеобщей «демократизации» начала 90-х разработчики Концепции, прогнозируя развитие уголовно-процессуального законодательства в этой части, видимо, руководствовались эмоциями, не просчитав тех рисков, которые сопровождали их прогноз.
Другим прогностическим положением, касающимся досудебного производства, разработчики Концепции провозгласили «ликвидацию дознания как особой формы расследования». Как известно, этот прогноз также не сбылся. Произошла диаметрально противоположная новация уголовно-процессуального закона: законодатель не только не упразднил дознание, но и наряду с привычной его формой ввел так называемое «дознание в сокращенной форме». И точно так же, как в случае с предложением о ликвидации стадии возбуждения уголовного дела, мы концептуально поддержим законодателя. Но только концептуально - дифференциация форм предварительного расследования должна быть, что, на наш взгляд, бесспорно. Однако, мы не можем не возразить законодателю в его стремлении сохранить дознание общей формы, которое в его современном виде практически ничем не отличается от предварительного следствия. Гораздо уместнее в ряду с предварительным следствием как основной и развернутой формой предварительного расследования выглядит дознание в сокращенной форме, действительно являющееся его упрощенным вариантом.
Помимо положений, касающихся досудебного производства по уголовному делу и не нашедших отражения в законе, в Концепции есть ряд «прогнозов», воплотившихся в нормах права, но оказавших при этом, как представляется, негативное уголовно-процессуальное воздействие.
В первую очередь необходимо сказать об идее «отделить функцию руководства расследованием от функции надзора за расследованием». С сожалением констатируем, что этот прогноз применительно к процессуальной деятельности следователя сбылся: в 2007 г. он был выведен из процессуального подчинения прокурора и переподчинен руководителю следственного органа. Казалось бы, сама по себе идея вполне логична, так как психологически сложно одновременно и руководить деятельностью, и надзирать за законностью ее осуществления.
Однако разработчики Концепции, думается, снова несколько «увлеклись» теорией, не спрогнозировав риски введения в действие такой функциональной системы предварительного расследования. По прошествии весьма значительного времени с момента изменения закона стало очевидным, что существенно усложнившаяся схема взаимодействия прокурора и следователя, с одной стороны, привела к резкому падению качества следственной работы, а с другой - стала кон-фликтогенным фактором в их взаимоотношениях. Может быть, это утверждение и прозвучит излишне жестко, но законодатель собственными руками столкнул прокурора и следователя друг с другом, превратив
их в процессуальных «противников», хотя они, представляя публичное уголовное преследование, а стало быть, имея общий процессуальный интерес в законном, полном и всестороннем расследовании, должны быть соратниками.
В этой связи интересна позиция разработчиков Концепции, прогнозировавших абсолютно независимое положение следователя относительно руководителя следственного подразделения, который, по их мнению, должен был «ведать организационно-ресурсным обеспечением следственной работы», т.е. стать своего рода «завхозом». Как известно, этот прогноз был далек от реального положения вещей, а руководитель следственного органа после реформы УПК РФ 2007 г. по степени значимости своей фигуры для следователя стал вровень с прокурором.
Излишне идеалистическим выглядит прогноз разработчиков Концепции и по ряду аспектов судебной деятельности в уголовном процессе. В первую очередь здесь нужно упомянуть о суде с участием присяжных заседателей, хотя многое из их прогноза в этой части было воплощено в действующем уголовно-процессуальном законе.
Причиной такого «идеализма», видимо, вновь стала чрезмерная эмоциональность авторов Концепции, их стремление дистанцироваться от всего «советского». Свидетельств этому в части «суда присяжных» немало. Взять хотя бы язык изложения, избранный авторами Концепции, относительно «плюсов» суда присяжных и «минусов» народных заседателей. Так, говоря о преимуществах народных заседателей, они указывают лишь на то, что «их вклад. в судебный поиск истины состоит не более и не менее чем в свежем взгляде, не замутненном функциональной позицией». При этом, характеризуя недостатки этого института, авторы Концепции допускают такие негативные эпитеты явно неакадемического характера, как «рутинная юстиция», «покладистая пара» народных заседателей» и пр.
В конечном итоге на базе Концепции были сформулированы положения уголовно-процессуального закона о суде с участием присяжных заседателей, которые, несмотря на весь свой новаторский характер, смеем утверждать, были в их основе объективно не обусловлены. Как показало время, разработчики Концепции неверно оценили перспективы практической реализации института суда с участием присяжных заседателей.
Если следовать их идее, эта форма судебного разбирательства уголовных дел предполагалась «по делам о преступлениях... грозящих виновному лишением свободы на срок свыше одного года или более суровым наказанием... При этом по делам о преступлениях, наказуемых смертной казнью, а также по некоторым другим, таким как превышение власти, тяжкие преступления против личности, слушание дела перед присяжными, окажется обязательным, а в остальных случаях - факультативным, зависящим от воли обвиняемого». Другими словами, суд с участием присяжных заседателей должен был стать весьма распространенной формой правосудия по уголовным делам. Учитывая, что разработчики Концепции, ссылаясь на зарубежный опыт,
прогнозировали от 3 до 7% таких производств, в абсолютных цифрах это должно было дать десятки тысяч уголовных дел, рассмотренных с участием коллегий присяжных заседателей.
При этом авторы Концепции совершенно не учли риск невостребованности этого института, что и произошло: ни о каких «десятках тысяч» речь не шла и, несмотря на все усилия законодателя, не идет. Порядок чисел, отражающих количественные показатели производства судебного разбирательства с участием присяжных заседателей, это даже не тысячи, а сотни уголовных дел. Так, например, в 2023 г., согласно данным Судебного департамента при Верховном Суде РФ, всеми судами нашей страны было получено всего 771 ходатайство о рассмотрении уголовного дела с участием присяжных заседателей. Из них в суд поступило только 760 дел, подлежащих рассмотрению таким составом. С учетом некоторого количества дел, судебное заседание по которым было начато в 2022 г. и ранее, общее количество уголовных дел, рассмотренных за весь 2023 г. с участием присяжных, составило 1 436 случаев. В процентном отношении к общему количеству уголовных дел, рассмотренных судами за прошлый год (864 937 дел), это составило 0,16%. Если же за показатель «востребованности» данного института взять общее количество поданных ходатайств о рассмотрении дела с участием присяжных, то из общего количества уголовных дел, поступивших в суды в 2023 г. (720 565 дел), этот процент станет совсем мизерным - менее 0,1% (Отчет о работе судов общей юрисдикции по рассмотрению уголовных дел по первой инстанции за 12 месяцев 2023 г. // Судебный департамент при Верховном Суде РФ : официальный сайт. URL: http://www.cdep.ru/?ref=w3use.com (дата обращения: 13.05.2024)). Причем этот порядок чисел наблюдается из года в год на протяжении нескольких десятилетий, что говорит об устойчивой тенденции невостребованности института суда с участием присяжных заседателей в современном российском уголовном процессе.
Следующий блок официальных документов прогностического характера представлен так называемыми «целевыми программами» развития судебной системы, коих к настоящему времени по периодам было три: на 2002-2006 гг.; на 2007-2012 гг.; на 2013-2024 гг.
Естественно, наибольший интерес представляет последняя из этих программ, утвержденная постановлением Правительства РФ от 27.12.2012 г. N° 1406 (далее -Программа). Если дать общую характеристику этому документу, в сравнении с Концепцией судебной реформы, обращает на себя вимание следующее:
- Программа - документ гораздо менее концептуальный, практически не содержащий в себе «пожеланий на будущее». В его основе - конкретные плановые предложения как по судоустройству, так и по судопроизводству;
- В отличие от Концепции, где риски и угрозы в ее реализации не упомянуты, Программа содержит в себе указание на «основной риск» ее невыполнения, в качестве которого упомянута «недостаточность финансирования Программы за счет средств федерального бюджета, обусловленная инфляционными процессами».
Несмотря на «неправовой» характер данного риска, невозможно отрицать того, что его возникновение влечет и правовые последствия, так как изменения законодательства, требующие, но не обеспеченные необходимыми инфраструктурными и технологическими новациями, нежизнеспособны.
Конкретных положений Программы, которые бы «спрогнозировали» те или иные новеллы уголовно-процессуального законодательства, в ее содержании на самом деле, не так много. Прежде всего они касаются «технологизации» производства по уголовному делу. Так, Программа прямо указывает на задачи обеспечения доступа граждан к правосудию, качественной и эффективной работы судов, которые, согласно ее положениям, могут быть решены в том числе и посредством «мероприятий по развитию использования в судах системы видео-конференц-связи». Естественно, что к их числу относятся не только мероприятия чисто организационно-технического толка (оборудование залов судебных заседаний надлежащей звуко- и видеозаписываю-щей, воспроизводящей и транслирующей аппаратурой). Реализация планов по развитию систем видео-конфе-ренц-связи в судебной деятельности была бы невозможна без внесения соответствующих изменений в процессуальное законодательство, что сравнительно недавно произошло и с действующим уголовно-процессуальным законом. В частности, в его положения была введена специализированная ст. 241.1 УПК РФ, регламентирующая общий порядок участия в судебном заседании путем использования систем видео-конференц-связи, а также ряд норм других статей закона, регламентирующих более частные вопросы, связанные с этим (ч. 5 ст. 241, ч. 5 ст. 259; ст. 278.1 УПК РФ и пр.).
Наконец, последний вид программных документов, содержащих официальный прогноз развития судебной системы и как следствие - уголовно-процессуального законодательства, это постановления Всероссийского съезда судей.
Содержание этих документов с точки зрения их «насыщенности» предложениями по совершенствованию уголовно-процессуального закона может быть самым различным. Так, например, Постановление IX Всероссийского съезда судей не содержало специализированных «уголовно-процессуальных» прогностических положений вовсе, и с этой точки зрения оно имело явно «цивильный» уклон. Однако в нем, в контексте развития электронного судебного документооборота были спрогнозированы изменения уголовно-процессуального закона в части «а) подачи документов в суды в электронном виде, в том числе в форме электронного документа; б) выполнения судебных актов в форме электронного документа; в) совершенствования правил о направлении судебных извещений; г) направления судебных актов и их копий в форме электронного документа», которые позднее нашли отражение в УПК РФ в виде положений Главы 56 этого нормативного акта.
В хронологически последнем постановлении Х Съезда от 01.12.2022 № 1 содержалось всего одно реализованное прогностическое положение, касающееся «сокращения из-
быточных судебных процедур в уголовном судопроизводстве» путем введения в законодательство «.норм о провозглашении только вводной и резолютивной частей приговора по всем категориям уголовных дел с обязательным вручением участникам уголовного судопроизводства копий полного текста приговора незамедлительно после провозглашения указанных частей приговора». В настоящее время согласно ч. 7 ст. 241 и ч. 1. ст. 310 УПК РФ в открытом судебном заседании подлежат оглашению только вводная и резолютивная части приговора.
Ряд прогностических положений, претендующих на официальный характер, можно было бы продолжить, однако даже приведенных примеров достаточно для формулировки некоторых выводов, к сожалению, в основном негативного плана.
Первый. В нашей стране по-прежнему отсутствует отлаженная система официального прогнозирования развития уголовно-процессуального законодательства, основанная на средне- и долгосрочном прогнозе развития уголовно-процессуальных отношений. В этих условиях государственные органы, функционально задействованные в осуществлении уголовно-процессуальной деятельности (в первую очередь судебная система), пытаются по мере возможности осуществлять прогнозирование самостоятельно.
В то же время такой дискретный характер прогнозирования, когда каждый заинтересованный субъект осуществляет прогноз исключительно в пределах своего функционала, недостаточно эффективен в силу двух причин.
Во-первых, то же судейское сообщество, анализируя тенденции развития уголовно-процессуальных отношений, исходит из собственного понимания того, как должно развиваться законодательство. А поэтому как бы оно ни стремилось к максимальной «универсализации» данного прогноза, он все равно односторонен, а стало быть не имеет целостного характера. И этот недостаток будет преследовать прогностическую деятельность любого другого органа.
Указанное обстоятельство непосредственно связано со второй причиной неэффективности децентрализованного прогнозирования. Субъект прогнозирования, не имея возможности осуществить всесторонний анализ направлений развития уголовно-процессуальных отношений, ограничен в глубине прогноза исключительно краткосрочной перспективой, что прямо влияет на содержание предложений по новации уголовно-процессуального законодательства, носящих сиюминутный, часто технический характер. В качестве примера можно привести хотя бы упомянутые предложения по изменению уголовно-процессуального законодательства, фигурирующие в постановлениях Всероссийского съезда судей, значимость которых, мягко говоря, не дотягивает до уровня столь представительного форума.
Второй вывод. Несмотря на требование законодателя об обязательной «научной обоснованности» прогностической деятельности, отсутствие централизованной системы прогнозирования развития уголовно-процессуального законодательства существенно затрудняет
взаимодействие государственных органов и научного сообщества.
Самым «научным» из всех программных документов в этой сфере была и по сей день остается Концепция судебной реформы, которой в скором времени исполнится ни много ни мало 35 лет. Хотя Институт законодательства и сравнительного правоведения при Правительстве РФ регулярно публикует научные «концепции» развития нашего законодательства, ничего близко похожего по степени фундаментальности на Концепцию судебной реформы так до сих пор и не появилось.
Научно-исследовательские учреждения ведомственного подчинения, безусловно, изучают социальную действительность и на ее основе формулируют прогнозы развития уголовно-процессуального законодательства, однако в основном в части функционала профильных министерств и ведомств. Соответственно, прогностическая деятельность «ведомственной» науки зачастую не простирается далее сферы уголовно-процессуальных отношений, участниками которых являются их сотрудники или работники, что объективно препятствует поступательному развитию уголовно-процессуального законодательства.
И, наконец, третий вывод. Он касается рисков и угроз, которые неминуемо сопутствуют любому прогностическому знанию. Автор прогноза должен видеть не только направления развития того или иного явления, но и возможные причины, по которым этот прогноз останется нереализованным, либо негативные последствия его реализации, купируя их еще на этапе прогнозирования. К сожалению, несмотря на все те положения ФЗ о стратегическом
планировании, которые предписывают прогнозировать такие риски и угрозы, соответствующие документы практически не содержат подобных положений, что иногда вызывает недоумение и справедливый вопрос к разработчикам прогноза о глубине его проработки.
Указанные выводы в целом рисуют не очень радужную картину: отсутствие системы централизованного прогнозирования развития уголовно-процессуального законодательства, помноженное на ведомственную разобщенность, влечет появление в законе объективно необусловленных положений. Это запускает механизм постоянного поиска способов внедрения такого закона в жизнь и, как следствие, перманентного «совершенствования» кодекса, в условиях чего какое-либо вразумительное концептуальное прогнозирование на долгосрочной основе практически невозможно. Выход из этого «замкнутого круга» один: создание системы централизованного прогнозирования развития уголовно-процессуального законодательства, предназначенной для изучения объективных тенденций развитии уголовно-процессуальных отношений. Причем осуществляться это должно в рамках специализированной государственной программы и, что самое главное, вне какого-либо ведомственного влияния. Мы отдаем себе отчет, что второе условие является самым сложным для реализации, однако без стремления преодолеть «местечковый» внутриведомственный интерес в сфере уголовно-процессуального воздействия и подчинить его интересу государственному, создать эффективный уголовно-процессуальный закон нельзя.
Список источников
1. Уроки реформы уголовного правосудия в России (по материалам работы Межведомственной рабочей группы по мониторингу УПК РФ и в связи с пятилетием со дня его принятия и введения в действие : сб. статей и материалов / отв. ред. А.Е. Лебедев и Е.Б. Мизулина. М. : Норма, 2007. 800 с.
2. Лазарева В.А. Состязательность и доказывание в уголовном процессе // Уголовное право. 2007. № 3. С. 98-102.
3. Володина Л.М. Уголовное судопроизводство: проблемы правового регулирования // Труды ИГиП РАН. 2023. Т. 18, № 4. С. 187-206.
4. АгамировК.В. Проблемы юридического прогнозирования: методология, теория и практика. М. : ЮРКОМПАНИ, 2015. 408 с.
5. Тихомиров Ю.А. Юридическое прогнозирование : научно-практическое пособие. М. : Институт законодательства и сравнительного правоведения, 2018. 168 с.
6. Николюк В.В. Феномен «мертвых» норм в Уголовно-процессуальном кодексе Российской Федерации // Научный вестник Омской академии МВД России. 2020. Т. 26, № 2 (77). С. 19-24.
References
1. Lebedev, A.E. & Mizulina, E.B. (ed.) (2007) Uroki reformy ugolovnogo pravosudiya v Rossii (po materialam raboty Mezhvedomstvennoy rabochey gruppy po monitoringu UPK RF i v svyazi s pyatiletiem so dnya ego prinyatiya i vvedeniya v deystvie [Lessons of the criminal justice reform in Russia (based on the work of the Interdepartmental Working Group for Monitoring the Criminal Procedure Code of the Russian Federation and in connection with the fifth anniversary of its adoption and entry into force]. Moscow: Norma.
2. Lazareva, V.A. (2007) Sostyazatel'nost' i dokazyvanie v ugolovnom protsesse [Adversarial nature and proof in criminal proceedings]. Ugolovnoepravo. 3. pp. 98-102.
3. Volodina, L.M. (2023) Ugolovnoe sudoproizvodstvo: problemy pravovogo regulirovaniya [Criminal proceedings: problems of legal regulation]. Trudy IGiP RAN. 18(4). pp. 187-206.
4. Agamirov, K.V. (2015) Problemyyuridicheskogoprognozirovaniya: metodologiya, teoriya ipraktika [Problems of legal forecasting: methodology, theory and practice]. Moscow: YuRKOMPANI.
5. Tikhomirov, Yu.A. (2018) Yuridicheskoe prognozirovanie [Legal forecasting]. Moscow: Institute of Legislation and Comparative Law.
6. Nikolyuk, V.V. (2020) Fenomen "mertvykh" norm v Ugolovno-protsessual'nom kodekse Rossiyskoy Federatsii [The phenomenon of "dead" norms in the Criminal Procedure Code of the Russian Federation]. Nauchnyy vestnik Omskoy akademiiMVD Rossii. 26(2(77)). pp. 19-24.
Информация об авторе:
Диваев А.Б. - доцент, кандидат юридических наук, декан юридического факультета Кузбасского института Федеральной службы исполнения наказаний (Новокузнецк, Россия). E-mail: [email protected]
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
A.B. Divaev, docent, Cand. Sci. (Law), dean of the Law Faculty of the Kuzbass Institute of the Federal Penitentiary Service of Russia (Novokuznetsk, Russian Federation). E-mail: [email protected]
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 09.04.2024; одобрена после рецензирования 02.05.2024; принята к публикации 17.06.2024.
The article was submitted 09.04.2024; approved after reviewing 02.05.2024; accepted for publication 17.06.2024.
