Языковой портрет русского по данным словарей XIX в Текст научной статьи по специальности «Языкознание и литературоведение»

О.В. Потапова

(Белорусский государственный университет, Минск) Языковой портрет русского по данным словарей XIX в.

Abstract:

Potapova V.V. Linguistic portrait of a Russian in dictionaries of the 19th century.

The author reconstructed the linguistic ethnic stereotype of a Russian reflected in the Explanatory Dictionary of the Live Great Russian language by V. Dal (1863-1866, 3rd ed. 1903-1911), in the Dictionary of Belarusian Dialect by I. Nosovich (1870) and in the Vilna Dictionary (1861).

Ключевые слова: языковой стереотип, этностереотип, этноним, образ мира, языковая картина мира.

Язык - это то хранилище, в котором на протяжении столетий консервируется опыт многих поколений людей, говорящих на этом языке. Одной из самых интересных задач лингвиста представляется экспликация этого опыта и сопоставление его c актуальными представлениями носителей языка об окружающем их мире. Наиболее ярко эти представления проявляются в лексике и фразеологии, а лексическая система как часть языкового устройства наиболее полно отражена в лексикографических источниках. При этом словарь как источник знаний о языковом образе мира "играет первостепенную роль для пробуждения этнического самосознания народа, так как охватывает не только сферу языка, но и сферу культуры"1. Пробуждение этнического самосознания в данном случае следует понимать как осознание места собственной этнической общности среди других. Это осознание сопровождается формированием этнических стереотипов, которые находят отражение в языке и фиксируются в лексикографических источниках.

Использование лексикографических источников XIX в. для реконструкции языковых этнических стереотипов (ЯЭС) позволяет современному исследователю как носителю определенной системы стереотипов через призму своего языкового опыта представить особенности функционирования этностереотипов вообще и пути их изменения. Однако, как отмечает Ю.М. Лотман, «один и тот же текст может выдавать разным его потребителям различную информацию. Так, современный читатель средневекового сакрального текста, конечно, дешифрует его семантику, пользуясь иными, чем создатель, структурными кодами»2. В случае с историческими ЯЭС обращение к словарям, где точно зафиксированы лексические и коннотативные значения словарных единиц, представляется более надежным, чем анализ текстов, в большинстве которых личная система стереотипов автора текста довлеет над системой стереотипов,

Языковой портрет русского по данным словарей XIX в.

115

сформировавшихся в данном обществе. Даже несмотря на то, что некоторые из вышеназванных лексикографических источников являются результатом труда одного исследователя, можно говорить об отраженной в них системе языковых стереотипов в контексте общенациональной системы устойчивых представлений. Если словарь был принят обществом позитивно (а многие из этих изданий являются авторитетными для исследователей и в наши дни), значит, система стереотипов автора словаря не противоречила общественной.

Рассмотрим, как может выглядеть языковой портрет русского человека, реконструированный на основе "Словаря живого великорусского языка" В.И. Даля3 в сопоставлении с данными о языковом стереотипе русского, полученными на основе анализа "Словаря белорусского наречия" И. И. Носовича4 и Виленского словаря польского языка.

Языковой этнический стереотип - образование сложное, многоаспектное. В содержании этнических стереотипов можно выделить относительно устойчивое ядро - это комплекс представлений о внешнем облике представителей данного народа, о его историческом прошлом и особенностях образа жизни, и периферию, к которой относятся изменчивые суждения относительно коммуникативных и моральных качеств данной этнической общности. Изменчивость оценок этих качеств тесно связана с меняющейся ситуацией в межнациональных отношениях. Содержание этнического стереотипа или некоторых его частных аспектов не всегда адекватно действительности. По-видимому, этнические стереотипы отражают прошлый и настоящий, позитивный или негативный опыт межнациональных контактов.

Исследователи выделяют в структуре этностереотипа различные компоненты: 1) физический, который касается внешнего вида представителя этнической общности (внешность, сила, рост и т.п.); 2) интеллектуально -психологический, касающийся свойств и качеств характера, умений, способностей, особенностей поведения; 3) экономический, касающийся способов ведения хозяйства; 4) общественно -политический, касающийся позиции в обществе, отношения между этническими общностями; 5) религиозный, касающийся вероисповедования, отношения к вопросам веры; 6) культурно-бытовой, касающийся обычаев, традиций, языка, образования, кухни, одежды и т.п. На полноту отражения различных компонентов в каждом конкретном стереотипе влияет, во-первых, тип и объем рассматриваемых текстов, а во-вторых, степень близости (культурной или географической) между этническими общностями - объектом и субъектом стереотипизации.

116

О.В. Потапова

В словаре В.И. Даля основу автостереотипа образуют слова русскш, Россгя и производные от них (слова с корнями-композитами малорус-/малорос-, бЬлорус-/бЬлорос- при анализе автостереотипа русского не рассматривались).

Для обозначения человека русской национальности в русском языке середины XIX в. существовало несколько лексем: русскш, русакъ и их женские соответствия: русская, русачка (Русакъ м. 'вообще русскш челов^кь, русачка, русская' (Д., III, 1744)). Следует отметить, что специальные названия для обозначения женщин различных национальностей В.И. Далем приводятся не всегда, и это вряд ли связано с таким явлением, как мужская норма словаря - в словаре зафиксированы лексемы н\мка (Д., II, 1459), цыганка (Д., IV, 1264). С другой стороны, например, встречаются, и довольно часто, этнонимы киргизъ, ляхъ, но отсутствуют *киргизка, *ляшка. Возможно, такие лексемы отсутствовали в лексиконе того времени, хотя возможность их образования, безусловно, программируется самой системой русского языка. Необходимость введения в активное пользование той или иной лексемы определяется тем, насколько часто человек встречается с предметом, явлением или понятием, обозначаемым этой лексемой, в жизни. Естественно, русским приходилось контактировать с народами и народностями, представительниц женского пола которых они не встречали. Подобные контакты имели место, например, в ситуации войны. В связи с этим интересно, что в словаре В.И. Даля ни разу не встречается лексема француженка. Большинство контекстов, в которых упоминаются представители французской национальности, так или иначе связаны с Отечественной войной 1812 года, и в этих контекстах француз, прежде всего, - солдат, воин.

Достойным внимания, в связи с этим, является тот факт, что в словаре И.И. Носовича сходным образом представлен стереотип русского человека. Здесь лексемы со значением 'русский, русский человек' входят в два словообразовательных гнезда: 1) СГ с корнем рос-/рус-: рускш, рущизна; 2) СГ с корнем москв-: москва, москвитянинъ, московка. Прежде всего они фиксируют представления о профессиональной деятельности русских. Эти представления отражены в значениях семантических дериватов лексемы москва: 1) 'русскш солдатъ' 2) русскш плотникъ и множ. плотники'; 3) 'русскш, разъЪзжающш по торговымъ и другимъ промысламъ' (Н., 291). Очевидно, что носители белорусского языка середины XIX в. в повседневной жизни с представителями русского народа встречались не часто, для них русские - всегда пришлые: солдаты, торговцы, ремесленники на промысле.

Языковой портрет русского по данным словарей XIX в.

117

В словаре В.И. Даля встречается еще несколько лексем, обозначающих русского человека, но сфера употребления их значительно ограничена. Русичъ, чаще мн. русичи (русицы) - встречается только в цитатах из памятников древнерусской письменности и в анализ системы этнических стереотипов в русском языке середины XIX в. включаться не может. Расеецъ, расейцы, сиб. 'pa6o4ie, мастеровые, приходящiе изъ Великоросст' (Д., III, 1591) - в данном случае употребление ограничено территориально.

Для обозначения человека русской национальности используется также несколько лексем, не содержащих корни -рус-/-рос-: кацапъ м. юж. 'прозвище данное малоруссами великоруссамъ' (Д., II, 246), москаль м. юж. 'москвичъ, русскш, солдатъ, военнослужащш' (Д., II, 912), великорусскш торгашъ (Д., II, 1149). Данные лексемы, как это и указано в словарных статьях, используются для обозначения русских людей представителями других национальностей, чаще всего имеют негативную окраску (ср.: Кто идетъ? Чортъ! Ладно, абы не москаль. Съ москалемъ дружись, а камень за пазухой держи (а за колъ держись). Москалить млрс. 'мошенничать, обманывать въ торговлЬ' (Д., II, 912)). Подобные слова есть у И.И. Носовича - (см. также москаль, москалёнокъ, москаликъ, москалюга (Н., 291)).

Приводящийся в Виленском словаре этноним Moskal не имеет отрицательной коннотации (по крайней мере, ее не возможно определить по данным словаря - отсутствуют соответствующие пометы и контексты). Он нейтрален и имеет значение 'cziowiek z narodu Rossyjskiego (dawniej nazywanego moskiewskim)' (SW, 681), составляющий семантическое ядро словообразовательного гнезда: Moskwa - Moskiewka - moskiewski - po moskiewsku - moskiewszczyzna. Исторически этноним Moskal предшествовал этнониму Rosjanin и был образован от названия столицы Московского княжества. Помимо него (ср. также Rosjanka (SW, 1363)) в Виленском словаре зафиксировано несколько образованных от вариантного корня rus-этнонимов со значением 'представитель или представительница русского народа': Rusin, Rusinka, Ruski, Ruska, Rusak, Rusaczka (SW, 1426).

1. Физический аспект.

О физических данных представителей русского народа в словаре В.И. Даля практически нет сведений. Среди нескольких сотен контекстов о внешнем виде русских говорится только в двух: Русскш народъ русый народъ (Д., III, 1746) и Русское племя отличается округловатостью лица, круглиною или круглотою (Д., II, 1727). Никак не представлен этот аспект у И.И. Носовича и в Виленском словаре.

2. Интеллектуально-психологический аспект.

118

О.В. Потапова

Гораздо полнее интеллектуальный и психологический портрет русского. Если судить по словарю В.И. Даля, основная черта характера русского человека XIX в. - его необязательность, надежда на авось: Кое-каки м. мн., 'люди дЬйствующге кое-какъ, на авось'. Война макаковъ с кое-каками, т.е. японцевъ съ русскими (Д., II, 326); Русакъ на трехъ сваяхъ крЬпокъ; авось, небось да какъ-нибудь (Д., II, 1310); Русскш Богъ, авось небось да какъ-нибудь (Д., III, 1745). При этом данная черта характера осуждается: Авось да небось къ добру не доведутъ. <...> Небось - до бЬды (до грЬха, до опасности) (Д., II, 1310). Часто именно из-за своей беспечности русский и страдает: Руссюе зябнутъ въ ПарижЬ по беспечью (Д., I, 172). А вот польский язык, по данным Виленского словаря, с помощью паремии фиксирует в определенном смысле противоположное представление о русском характере, ср.: Rusina kto oszuka bfdzie mqdry (SW, 1426), т.е. русский - очень хитрый и умный, его трудно обмануть. Интересно, что подобное представление характерно и для представителей другой народности, сосуществовавшей с русскими в пределах Российской империи, - для белорусов, ср. контексты Москву не обманешъ и Москву одуривъ (Н., 291), последний при этом используется для обозначения особой хитрости и ловкости.

Следует отметить, что положительных черт в автостереотипе меньше, чем отрицательных. Лишь однажды упоминается, что русский человек (любой) храбр: Страхи на ляхи, а русскш не боится! (Д., I, 298). Даже, когда речь идет о русском солдате, особо отмечается не мужество и смелость (скорее наоборот: Коли у русскаго солдата поясница поразомнется, да ноги поразмотаются, такъ только держись подметки! (Д., IV, 373)), а тяга к выпивке: русскш солдатъ съ австршскимъ выпили (Д., III, 1662).

Пьянство в словаре В.И. Даля неоднократно выделяется как одна из устойчивых характеристик русского человека: Пьянство свойственно русскому человеку (Д., IV, 77); Рускш человЬкъ похмельчивъ, любитъ похмеляться, и спивается... (Д., III, 958), вошедшая даже в анекдоты и поговорки того времени: Когда Богъ создалъ нЬмца, француза, англичанина и пр. и спросилъ ихъ, довольны ли они, то они отозвались довольными; русскш также, но попросилъ на водку (Д., II, 1009); Пьетъ порусски, а вретъ понЬмецки (Д., III, 845). При этом "определение пьющие вряд ли можно отнести к разряду отрицательных оценок, учитывая особенности русского национального мифа о питье" [57, с. 69].

Даже далеко не полный портрет русского человека в устойчивых представлениях белорусов того времени включает пьянство как характерную черту: Не дури Москвы, ена и так дурная, знач. Не пои Русскаго, онъ и такъ уже пьянъ. Посл. (Н., 291).

Языковой портрет русского по данным словарей XIX в.

119

Одним из элементов современного автостереотипа русского является представление о том, что русский человек обладает высокими интеллектуальными способностями, особым даром творчески решать поставленные перед ним обстоятельствами задачи. Данные русского языка середины XIX в. позволяют сделать совершенно иной вывод об этом аспекте этнического автостереотипа у носителей языка того времени. В словаре В.И. Даля как устойчивое выражение, обозначающее особый тип ума, выделяется словосочетание русский ум: Русскш умъ - заднш умъ, запоздалый (Д., III, 1745), спохватный умъ (Д., IV, 463), русскш челов^къ заднимъ умомъ крЬпокъ (Д., I, 1437), т.е. такой ум, который реагирует на событие или явление только по прошествии какого-то времени. Кроме того, например, НЬмецъ своимъ разумомъ доходитъ (изобрЬтаетъ), а Русскш глазами, т.е. перенимаетъ (Д., I, 1208), т.е. русский человек обладает скорее репродуктивным, чем творческим типом мышления.

Медлительность и запоздалость в решении вопросов, небрежное отношение ко времени отражается и в стереотипе, сложившемся в сознании поляка того времени, что отражено во фразеологическом обороте ruski miesiqc, имеющем значение 'czas bardzo diugi' (SW, 1426), и в многочисленных контекстах, содержащих данный оборот: Dam ja mu, ze popamifta ruski miesiqc; lezai potem z ruski miesiqc; Bfdziesz na mnie czekai ruski miesiqc (SW, 1426).

3. Общественно-политический аспект

Отношение к общественному укладу русской жизни в словаре В.И. Даля выражено лишь в общих чертах и наиболее ярко представлено в следующем примере: Царелюбивый народъ русскш (Д., IV, 1250).

В масштабе отдельной семьи подчеркивается, что русскш человЬкъ безъ родни не живетъ (Д., III, 1700).

3.2.1.4. Религиозный аспект

Традиционным и доминирующим вероисповеданием в России середины XIX в. было православие. Причем, в русском языковом сознании настолько тесно слились понятия русский и православный, что лексемы, их обозначающие, часто и легко взаимозаменялись. Например, Православный государь, русскш. Православные, русскш народъ (Д., III, 992). И наоборот: Русской, крещоный, христiанинъ. Что ты, тварь, въ руссюе не окрестился (Д., III, 1745).

Такое слияние наблюдается и в польском языке, о чем можно судить по дополнительным значениям, которые развились у лексем с основным значением 'россиянин', 'россиянка': Ruski, Ruska 'mfzczyzna, kobieta rodem z Rosji, lub tez wyznania greko-rosyjskiego' (SW, 1426); Rusak '1) Rusin, 2) mfzczyzna wyznania wschodniego' (SW, 1425); Rusaczka '1) Rusinka, 2) kobieta

120

О.В. Потапова

wyznania wschodniego, dla odrдznienia od katoliczki' (8"" 1425). Данный аспект этностереотипа также отражен в устойчивых словосочетаниях, связанных с православным обрядом kalendarz cerkiew' ruska (8""

1426).

5. Культурно-бытовой аспект

Культурно-бытовой аспект является важным элементом этностереотипа вообще и этнического автостереотипа в частности. Культурно-бытовой аспект этностереотипа включает в себя обычаи и традиции, связанные с одеждой, кухней, устройством дома и хозяйства, музыкальной культурой народа, воспитанием и т.п.

В русском языке середины XIX в. было очень четко зафиксировано, что значит вести себя по-русски и что значит вести себя не по-русски. Так, в словаре В.И. Даля мы находим объяснение, что обойтись с кем-нибудь по-русски значит поколотить его, побить; угощать по-русски значитъ угощать торовато, хлебосольно; ругаться по-русски значитъ ругаться похабно, непристойно; кланяться по-русски значитъ кланяться не приседая, а наклономъ головы (Д., III, 845). Во всех приведенных случаях словосочетания, имеющие значение 'делать что-либо по-русски', по своей форме и функциям приближаются к фразеологизмам, а значит, отражают уже сложившиеся, устойчивые, стереотипные представления о народе.

Любопытно, что некоторые из этих характеристик получают своеобразное преломление в белорусском и польском языках. Так, носители первого полностью поддерживают автохарактеристику в том, что касается непристойных выражений. Для обозначения русского языка и русской грамоты использовалась лексема рущизна 'русскш говоръ, языкъ' (Н., 569), которая также могла употребляться в значении 'руссюя ругательныя срамныя выраженiя': Рущизною зневаживъ мене передъ людзьми (Н., 570).

С другой стороны, в сознании носителей польского языка, по крайней мере по представлению, отраженному в Виленском словаре, существовало совершенно иное представление о следующей важной, практически хрестоматийной черте русского характера - о гостеприимстве. Во фразеологизме гш'Ш dar, имеющем значение 'dawszy, znowu ироттас' (8", 1426), нашло отражение представление о типично, по мнению поляка, русском способе поддержания отношений - неоднократном напоминании о единожды совершенном благодеянии.

Характеристика русскш является устойчивой и при описании некоторых сторон хозяйственного устройства жизни русского народа: русская упряжь/Ъзда, русская изба, русская коса, русская баня, руссюе ворота, русская крыша, русскш плугъ, русская соха, русская ложка. Во всех приведенных случаях речь идет об особых разновидностях предметов,

Языковой портрет русского по данным словарей XIX в.

121

свойственных именно русскому типу хозяйства. Однако самым типичным элементом русского хозяйства, по данным языка, является печь особого типа, что и отражено в частотности словосочетания русская печь в словаре В.И. Даля - 47 раз (или 6,5 % от общего количества употреблений слов с корнями -рус-/-рос-). Таким образом, можно сделать вывод, что типично русским хозяйством, в представлении носителя языка, является традиционное крестьянское хозяйство.

То же можно сказать и о манере одеваться. Одеваться по-русски значит одеваться традиционно, по старому обычаю: Онъ ходитъ постарому, постаринному, одЬвается по-русски, въ круглый, неразрЬзной кафтанъ (Д., III, 895); Одежда руская, наша народная (Д., II, 1670). При этом отход от традиции не приветствуется и осуждается: Гребёнщица ж. укорно, покинувшая русскую одежду, заменившая головной платок гребенкой (Д., I, 972); французская или нЬмецкая [одежда], фракъ или разрЬзной сзади сюртукъ, чего старики наши не любятъ (Д., II, 1670).

Что касается русской кухни, то ее основные характеристики - простота и обильность: Русскш столъ: горячее (щи, борщъ, похлебка) и ботвинье; холодное (говядина, студень, рыба, заливное); жареное, жаркое; рыба; пироги (кулебяка, курникъ, подовые и пр.), каша (иногда ко щамъ), сладкш пирогъ, разныя заЬдки (Д., IV, 547); Поварской столъ, учоный, французскш. Столъ кухарочный, нЬмецкш, либо русскш (Д., III, 357); Сытенъ русскш столъ, голоденъ французскш (Д., IV, 685).

У носителей же польского языка бытовало представление о русской кухне как о чем-то очень вкусном, деликатесном. Это представление отражено в паремии Nie upasiesz go chocbys mu ruskie pirogi smazyi (SW, 1426). Возможно, подобное представление связано с тем, что в середины XIX в. Польша входила в состав Российской Империи, где русские были титульной, правящей нацией, и то, что имело отношение к этой титульной нации, считалось элитарным и пользовалось особым успехом.

Традиционная музыкальная культура русских - это песни и пляски. Русские песни чаще хоровые, разноголосые. Они также отличаются особой распевностью: Въ русской пЬснЬ слышится просторъ души (Д., III, 1344); Въ русской пЬснЬ разгулъ слышенъ (Д., III, 1502). Для плясок же характерны активные движения: Русскую пляшутъ - и присЬдаютъ, и прискакиваютъ (Д., III, 1154); Баланжа ж. донынЬ сохранившаяся старинная (русская?) пляска. Бить баланжу выходить изъ себя, неистово кричать и метаться, бЬсноваться (Д., I, 106).

А вот представление о русских как о работниках в автостереотипе отсутствует практически полностью (если не считать общих негативных характеристик, о которых шла речь выше). Однако подобная важная черта

122

О.В. Потапова

содержится в представлении белорусов. Выше уже говорилось о том, что русские представлены в этом случае как пришлые работники. Кроме того, намного чаще, чем непосредственно представителей данной национальности, отэтнонимические дериваты с корнями рос-/рус- и москв-обозначают товар, сделанный в России и привезенный из России: московка 'топоръ Русскаго изд^я' (Н., 291); московщина '1) тонкш холстъ Русскаго изд^я; 2) вообще Русскш товаръ' (Н., 291); рущизна 'Русское изд^е' (Н., 569).

На наш взгляд, исследователи, изучающие языковые стереотипы, недостаточно полно используют такой источник, как словари. Лексикографические источники XIX в. дают возможность реконструировать систему ЯЭС, представляющую собой часть языковой картины мира определенного народа, что существенно отличает их от современных словарей национальных языков, в которых отражению реальных этнических стереотипов препятствует существующая цензура. Тогда как словари XIX в. демонстрируют языковую систему намного шире, фиксируя пласты лексики, которые обычно не находят отражения в толковых словарях современных языков.

Примечания

1 Плотникова А.А. Словари и народная культура: Очерки славянской лексикографии. - М.: Инт славяноведения РАН, 2000. С. 10.

2 Лотман Ю.М. К проблеме типологии культуры // ТЗС. 1967. Т. 3. С. 33.

3 Даль В.И. Толковый словарь живаго великорусскаго языка. / Под ред. И.А. Бодуэна де Куртэне. СПб., 1903-1909. Т. 1-4.

4 Насов1ч 1.1. [1870] Слоушк беларускай мовы. Мн.: БелЭн, 1983.