CC BY
44Н.Н. Германова N.N. Germanova
ЯЗЫК В ЗЕРКАЛЕ КОГНИТИВНЫХ МЕТАФОР: СПОР ПРОСВЕЩЕНИЯ С РОМАНТИМЗМОМ
LANGUAGE IN THE MIRROR OF COGNITIVE METAPHORS: THE CONTROVERSY BETWEEN ENLIGHTENMENT AND
ROMANTICISM
В статье сопоставляются когнитивные метафоры ЯЗЫК - ОДЕЖДА МЫСЛИ (А. Поп и С. Джонсон) и ЯЗЫК - ИНКАРНАЦИЯ МЫСЛИ (У. Вордсворт), характерные, соответственно, для эпохи Просвещения и эпохи Романтизма. Автор показывает, как смена этих метафор отражает изменения в философии языка на протяжении XVIII и XIX веков. Основное внимание уделяется эволюции взглядов на соотношение языка и мышления и природу языкового знака.
The article compares the cognitive metaphors LANGUAGE IS THE DRESS OF THOUGHT (A. Pope and S. Johnson) and LANGUAGE IS THE INCARNATION OF THOUGHT (W. Wordsworth), typical, respectively, of the epochs of the Enlightenment and Romanticism. The author demonstrates how the shift in metaphors reflects the changes in the philosophy of language in the course of the 18th and 19th centuries. The main focus is on the evolution in the views on the interrelation of language and thought and the nature of linguistic sign.
Ключевые слова: концептуальная метафора, философия языка, соотношение языка и мышления, эпоха Просвещения, Романтизм.
Key words: conceptual metaphor, philosophy of language, interrelation of language and thought, the epoch of the Enlightenment, Romanticism.
В лингвистике последних десятилетий большое внимание уделяется когнитивной метафоре как эффективному средству познания действительности. Среди когнитивных метафор, отражающих различные стороны человеческой жизни, выделяется группа метафор, описывающих человеческий язык. Эти метафоры устанавливают как на материале разнообразных литературных и публицистических текстов (в этом случае они отражают образы языка, представленные в общественном сознании), так и на материале лингвистических работ (в этом случае они отражают эволюцию лингвистической мысли и смену научных парадигм). Таких метафор, значимых для философии языка и истории языкознания, было немало: язык - живой организм (сравнительно-историческое языкознание), язык - порождающее устройство (генеративная лингвистика), язык - дом бытия (Хайдеггер). Когнитивные метафоры обладают значительным гносеологическим потенциалом для получения научного знания: будучи эффективными
познавательными моделями, они формируют образ объекта и направляют ход мыслей тех, кто ими пользуется, в определенное русло.
В настоящей статье речь пойдет о двух метафорах языка, отразивших и, в силу своей общеизвестности, до определенной степени сформировавших в британской культуре конца XVII - начала XIX вв. представления о роли языка в мышлении и в словесном творчестве. Отражая альтернативные точки зрения на взаимоотношение языка и мышления, они свидетельствует об эволюции взглядов британских философов и литераторов на эту проблему.
Первая метафора представляет язык как ОДЕЖДУ МЫСЛИ. Своим появлением в британской культуре она обязана А. Попу. В его стихотворном трактате «Опыт о критике» (1711), который считают манифестом английского неоклассицизма, содержатся строчки:
'True Wit is Nature to Advantage drest'
'Expression is the dress of thought and still Appears more decent as more suitable'.
В своем окончательном виде метафора 'Language is the dress of thought' (язык есть одежда мысли) была сформулирована знаменитым литератором и лексикографом С. Джонсоном в книге «Жизнеописания выдающихся английских поэтов» (1779) [1, р. 87].
Эта метафора напрямую соотносится с литературной практикой неоклассицизма, основой которой была теория трех стилей, предполагавшая осознанный выбор языковых средств (стилей) в зависимости от содержания сочинения; именно в этом контексте эта метафора и была употреблена А. Попом. Образ языка, облачающего мысли в подобающую им одежду, часто использовался для критики вульгарного языка простонародья, не подобающего высокой литературе. Как писал С. Джонсон, «так же, как благороднейшие люди и прекраснейшие поступки были бы принижены и затемнены одеянием, подходящим для грубых занятий селян или ремесленников, так и самые героические чувства потеряют свою силу, и самые замечательные идеи утратят свое величие, если их передавать словами, используемыми по низким и тривиальным поводам, оскверненными вульгарными устами и загрязненными безвкусным употреблением» (пер. автора) [Там же, р. 87].
Однако значение метафоры ЯЗЫК - ЭТО ОДЕЖДА МЫСЛИ выходило за рамки стилистики художественной литературы. Метафора, представляющая язык как «одежду мысли», также соответствовала взглядам британских философов (Т. Гоббса, Дж. Локка, Д. Юма, Дж. Беркли, Э. Берка и др.) и филологов эпохи Просвещения.
Основные положения философии языка эпохи Просвещения сводятся к следующему:
- язык отражает не сами явления и предметы окружающего мира, но их ментальные репрезентации в сознании человека;
- язык оформляет уже в большей или меньшей степени сформировавшиеся «идеи»;
- язык не столько средство познания, сколько средство коммуникации;
- язык имеет условную знаковую природу;
- язык - результат общественного договора (десакрализация языка);
- влияние языка на мышление имеет, скорее, отрицательный характер («плутовство слов»).
Метафора, представляющая язык как одежду мысли», закрепляет представления о вторичности языка по отношению к мышлению. В соответствии с философией сенсуализма (Дж. Локк) в основе познания лежат ощущения и восприятия; эти «отпечатки» окружающей действительности в сознании человека - восприятия, ощущения, зрительные образы, абстрактные идеи - и являются первичной знаковой системой. Язык оформляет («одевает») уже в основном сформировавшиеся идеи; как одежда, которая может украшать или уродовать того, кто ее носит, он может делать это более или менее успешно.
Учение о знаковой природе языка эпохи Просвещения предполагало, что в силу условного характера языкового знака звуковая оболочка связана с ментальными репрезентациями условной конвенциональной связью. Как писал Д. Юм, «одна и та же идея может быть присоединена к разным словам и применена в различных суждениях без всякой опасности впасть в ошибку» [2, стр. 81].
Трактовка языкового знака как условного образования вытекала из представления о языке как результате общественного договора, который имеет вполне земной, а не сакральный характер, и может быть при необходимости пересмотрен. Слово, понимаемое как результат конвенции, перестает осознаваться как имя, закрепляющее в своем звучании знание о природе явлений окружающего мира: слова рассматривались философами эпохи Просвещения не столько как познавательные модели, сколько как своего рода «метки», служащие для передачи мысли окружающим: «слова употребляются для закрепления и сообщения наших мыслей» [3, стр. 534]. Соответственно, главная функция языка не гносеологическая, а коммуникативная: язык призван закреплять уже сформировавшихся идеи и передавать их окружающим. Такой подход можно назвать инструментальным (в отличие от культурно-ценностного подхода, характерного для эпохи Романтизма) [4]. Инструментальный подход подчеркивает коммуникативно-прагматическую направленность языка, назначение которого состоит в передаче «идей», которые находятся за пределами самого языка, с помощью условных словесных знаков.
Хотя философы эпохи Просвещения не дали однозначного ответа на вопрос о том, возможно ли мышление, не облеченное в «языковые одежды», логика их рассуждений показывает, что они до определенной степени допускали для мысли возможность вырваться из оков языка. Во всяком случае, они подчеркивали отсутствие изоморфизма между языком и мышлением. Так, по Дж. Локку, мысль рождается до слова: «При возникновении языков необходимо было иметь идею, прежде чем дать ей имя» [3, стр. 494]. Мысль не совпадает с ее словесным выражением и в развитых языках, что создает
проблемы для литературного творчества. Как писал Х. Блэр, автор влиятельной риторики второй половины XVIII в., «слова, употребляемые человеком для выражения своих мыслей, могут быть несовершенными в трех отношениях: они могут выражать не ту идею, которую хочет выразить автор, но другую, только похожую на нее или близкую к ней; они могут выражать нужную идею, но не вполне полным и исчерпывающим образом, и, наконец, они могут добавлять к идее автора нечто, не входящее в его замысел» [5, р. 219].
Таким образом, философская мысль эпохи Просвещения отделяла мысль от слова (как отделено тело от одежды). Более того, философы XVII - XVIII вв. считали способность «мыслить без языка» залогом успешного познания действительности: вырваться из-под пагубной власти языка - вот задача для истинно просвещенного человека.
Для британских философов и филологов этого периода характерно скептическое отношение к гносеологическим возможностям языка: созданный в глубокой древности непросвещенными людьми, язык, по их мнению, навязывает сознанию ложные образы, предлагает несовершенные классификации, препятствуя адекватному постижению действительности. Не случайно Дж. Локк назвал обширные разделы своего монументального труда «О несовершенстве слов» ('Of the imperfection of words') и «О злоупотреблении словами» ('Of the abuse of words') [3]. Такой подход можно назвать «лингвистическим скептицизмом».
Скептическое отношение к гносеологическим возможностям языка прослеживается уже у Ф. Бэкона, считавшего язык одним из «идолов человеческого разума». Под «идолами человеческого разума» Бэкон подразумевал ложные образы в сознании человека, возникающие из-за его внутренней предрасположенности к ним. В «Новом Органоне» Бэкон пишет о «плохом или нелепом установлении слов», которое он называет «Идолом Площади или Рынка»: «слова прямо насилуют разум, смешивают все и ведут людей к бесчисленным спорам и толкованиям» [6, стр. 19].
Лингвистический скептицизм характерен и для других британских философов. «Язык, что паутина: слабые и тщеславные умы цепляются за слова и запутываются в них, а сильные легко сквозь них прорываются», - писал Т. Гоббс [7, стр. 97]. «Слова... подобно среде, через которую зрим видимые предметы, своей неясностью и беспорядком нередко затемняют наше зрение и обманывают наш разум. Если принять во внимание, что заблуждениями, в которые люди вводят себя и других, и ошибками в спорах и понятиях людей мы во многом обязаны словам и их неопределенным или неправильным значениям, то у нас будет основание считать это немалым препятствием на пути к знанию», - писал Дж. Локк [3: 547]. «Не служит ли язык более препятствием, чем помощью успехам наук?» - вопрошал Дж. Беркли [8, стр. 168]. Он прямо указывал на необходимость разделять мысль и ее словесное оформление: «Было бы желательно, чтобы каждый постарался, насколько возможно, приобрести ясный взгляд на идеи, которые он намерен рассматривать, отделяя от них всю ту одежду и завесу слов, которая так много способствует
ослеплению суждения и рассеянию внимания. Нам нужно только отдернуть завесу слов, чтобы ясно увидеть великолепнейшее древо познания» [Там же].
Лингвистический скептицизм создавал почву для практики нормирования национальных языков Нового времени, которая предполагала сознательное вмешательство грамматистов и лексикографов в язык для его совершенствования. На этом философском основании в XVIII веке в британской науке о языке складывается нормативный подход к языку, ставивший целью совершенствование языка и борьбу с «плутовством слов» [9].
С течением времени, однако, меняются как философская картина мира, так и теория, и практика литературного творчества. Романтизм как ведущее литературно-философское направление конца XVIII - первой половины XIX вв. пересматривает представления о природе творчества, роли поэта в обществе и о взаимоотношении языка и мышления.
Рождается новый образ языка как ИНКАРНАЦИИ МЫСЛИ. Он принадлежит британскому поэту, одному из лидеров британского романтизма, У. Вордсворту. В «Эссе об эпитафиях» (1810) Вордсворт, полемизируя со старой метафорой языка, пишет: «если бы слова не были ... инкарнацией мысли, но только ее одеянием, тогда, без сомнения, они оказались бы недобрым даром, как те одержимые злой силой одежды, о которых мы читаем в рассказах о временах, полных суеверий, временах, которые имели власть губить и лишать разума того несчастного, кто их надевал» (пер. автора) [10, p. 65].
Оборот incarnation of thought можно было бы перевести привычным русскому слуху словосочетанием «воплощение мысли», однако идею Вордсворта точнее передает более близкий к оригиналу оборот «инкарнация мысли». Не случайно Вордсворт не употребляет в этом контексте слово embodiment: в отличие от слова embodiment, которое также означает «воплощение», но имеет более широкое употребление, incarnation вызывало у носителей английского языка XVIII - XIX вв. отчетливые религиозные ассоциации: в теологии инкарнация означает воплощение Иисуса Христа в человеческом теле. Как одно из ключевых понятий теологии, положение об инкарнации Иисуса Христа было (и остается) предметом ожесточенных споров богословов из-за противоречия между утверждениями, что Иисус Христос есть сын Божий и одновременно - смертный человек. Будучи религиозным человеком, Вордсворт, несомненно, осознавал теологические «отзвуки» слова «инкарнация», придававшие языку сакральный характер; они были очевидны и для его современников.
Новая метафора подразумевала более тесную, «органическую» связь между языком и мыслью. Как писал Вордсворт в том же эссе, «те выражения, которые являются не тем, чем служит одежда для тела, но тем, чем тело является для души, сами по себе являются частью мысли, ее силой или назначением» (пер. автора) [там же].
Если язык является мистической инкарнацией мысли, его можно, продолжая эту метафору, назвать «телом мысли». Именно так понимали мысль Вордсворта его современники. Как писал Томас де Квинси, «если бы язык был
просто одеждой мысли, их можно было бы отделить друг от друга ... Но... вы так же не можете сделать это с поэтической мыслью, как не можете разделить душу и тело. эти два элемента соединены не как тело с одеждой, которую легко от него отделить, но как мистическая инкарнация» [Цит. по: 11, р.18]. Образ Вордсворта подхватывает Т. Карлайль, британский писатель, публицист, историк и философ: «Язык называют одеждой мысли, однако его, скорее, надо было бы назвать одеянием из плоти (flesh-garment), телом мысли» [12, p.73].
Новое понимание языка вело к сомнению в верности традиционного, восходящего еще к Дж. Локку положения о произвольном характере знака. Как писал живо интересовавшийся вопросами философии С. Кольридж, «действительно ли мышление (курсив оригинала) невозможно без произвольных знаков? И - в какой мере слово «произвольный» является неверным (a misnomer)?» [13, р.93].
Если образ языка как одежды мысли предполагал механистический характер связи мысли и ее вербальной оболочки, то новый образ (язык - это инкарнация или тело мысли) подчеркивал органическое единство мысли и слова, духовного и материального. Соответственно, для поэтов-романтиков характерен интерес к материальной («вещной») стороне языка и к суггестивным возможностям его звуковой стороны, нехарактерный для поэтики классицизма, видевшего в словах лишь внешнюю, в большой мере случайную и не всегда «удобную» одежду мысли. Не случайно использование аллитерации и ритмических повторов стали постоянными приемами в поэтическом творчестве романтиков.
В связи с этим интересно отметить, что, по мнению некоторых исследователей, у романтиков, в частности у Вордсворта, слух, а не зрение, становится ведущим органом восприятия [11, p.25]. Это, пожалуй, является преувеличением (в поэзии у Вордсворта присутствует много выразительных зрительных образов, выражающих восхищение зримой красотой природы), но несомненно то, что слуховые впечатления также занимали в поэтическом мире Вордсворта важнейшее место. В поэме «Прелюдия» Вордсворт пишет о способности звука вдохнуть в душу возвышенные чувства, «не оскверненные формой или образом» (by form or image unprofaned) [14, p.45] и о силе видений, порожденных «невидимыми ветрами, воплощенными в тайне слов» (viewless winds embodied in the mystery of words) [Там же, p.131]. Романтики подчеркивали поэтичность звуков - пения птиц, ропота волн, вздохов ветра, журчанья ручья; в их поэзии сам язык представал музыкой. Характерно, что если в начале XVIII века язык обычно сравнивали с изобразительным искусством, то в конце XVIII в. его все чаще начинают сближать с музыкой
[15].
Трактовка языка как инкарнации мысли создавала почву для пересмотра не только связи между языком и мыслью, мыслью и звуком, но и между языком и материальным миром (ср. этимологию слова incarnation, восходящего к латинскому in + carnis, что означает «во плоти»). Как инкарнация в теологии не предполагает разделения бога и человека, так и новая философия языка не
предполагала разделения его духовного и материального начал. Если в эпоху Просвещения философы признавали непосредственную связь языка с миром идей, и только через это - с окружающей действительностью, то романтики, склонявшиеся к пантеистическому мироощущению, выступают за прямую связь языка и окружающего мира. В примечании к стихотворению 'The Thorn' Вордсворт пишет, что слова являются «не только знаками страстей, но вещами (курсив оригинала), активными и действенными, которые сами по себе являются частью этих страстей» [16, р.594]. Сходную мысль находим у С.Т. Кольриджа, который в письме к У. Годвину (1800) пишет: «Я бы хотел попытаться разрушить старую антитезу Слов и Вещей (курсив оригинала), как бы подняв слова до уровня Вещей, и при этом живых вещей» [13, р.93].
В этих словах можно, пользуясь современной терминологией, усмотреть перформативную трактовку языка: слова, конечно, не являются живыми существами (СЛОВО - ЭТО ВЕЩЬ - это еще одна когнитивная метафора), но могут рассматриваться как действия и события: слово, как писал С. Кольридж, «приобретает чувство реальности, оно греет и обжигает...оно как будто хватает нас рукой из плоти и крови» (пер. автора) [Цит. по: 17, p.42].
Для поэтов новой эпохи ценность языка состоит не в его репрезентационной адекватности, но в его экспрессивных возможностях. Поэты - романтики не устают подчеркивать, что поэзия имеет дело не с разумом, но с чувствами, и именно язык способен передать всю гамму эмоциональных переживаний и вызвать у читателя эмоциональный отклик.
В заключение необходимо упомянуть, хотя бы кратко, дискуссию о сравнительной ценности аллегории и символа, отразившей новые представления и предпочтения эпохи Романтизма в области семиотики. Для философов и литераторов эпохи Романтизма особое значение приобрел знак-символ, который они противопоставляли аллегории. До эпохи Романтизма понятия символа и аллегории в трудах по поэтике и эстетике не противопоставлялись и употреблялись взаимозаменяемо. Их различение принято связывать с именем Гете и его критикой работ И. Винкельмана. Различие между аллегорией и символом Гете сформулировал так: «Аллегория превращает явление в понятие и понятие в образ, но так, что понятие всегда очерчивается и полностью охватывается этим образом, является им и выражается через него. Символ превращает явление в идею и идею в образ, но так, что идея, запечатленная в образе, навсегда остается бесконечно действенной и недостижимой, и, даже будучи выражена на всех языках, она все же остается невыразимой» [Цит. по: 18, стр. 113]. Понятие символа как краеугольного камня новой эстетики разрабатывают и британские романтики; особенно значим в этом отношении вклад C. Кольриджа, который, как принято считать, заложил основы теории символа в британской научной мысли [19].
Исследователи подчеркивают механистический и рассудочный характер связи формы и содержания в аллегории и их органическую, интуитивную, непереводимую на язык понятий связь в символе. Эта трактовка символа напрямую соотносится с метафорой «инкарнации»: в трактовке Вордсворта
«инкарнация», то есть воплощение мысли в слове, носит мистический, даже сакральный характер и подразумевает неразрывное слияние содержания мысли и формы ее выражения.
Восприятие символа, таким образом, основывается не на его рациональном анализе, но на интуиции, смутном ощущении, догадке. Как пишет У. Эко, символ понимается как «внезапное, непосредственное, молниеносное событие, в котором интуитивно постигается божественное» [18, р. 114]. Акцент на символической природе творчества, в том числе и словесного, меняет отношение между писателем и его аудиторией. Уходит в прошлое требование ясности, которое определяло оценку языка и текста в словесном творчестве и нормативной традиции эпохи Просвещения [9]. Единицы языка уже не понимаются как знаки, имеющие фиксированное значение для всех говорящих.
В результате чтение начинает пониматься как творчество, точнее, как сотворчество, что коренным образом меняет характер взаимодействия поэта и его аудитории: на первый план выходит индивидуальная интерпретация текста.
Так разная концептуализация языка в метафорах, представляющих его как ОДЕЖДУ или ИНКАРНАЦИЮ/ТЕЛО мысли, отражает смену эстетических предпочтений и лингвофилософских представлений эпохи Просвещения и Романтизма.
Литература
1. Johnson S. The Lives of the Most Eminent English Poets: With Critical Observations on Their Works [Текст]. In 2 vols. Vol.1. / S. Johnson. - New York: Walker, 1857. - 635 p.
2. Юм Д. Трактат о человеческой природе, или попытка применить основанный на опыте метод рассуждения к моральным предметам [Текст] / Д. Юм // Избранные произведения. В 2-х т. Т.1 /пер. с англ. С. И. Церетели. - М.: Мысль, 1966. - С. 54 - 656.
3. Локк Дж. Опыт о человеческом разумении [Текст] / Дж. Локк // Сочинения: В 3-х т. Т.1. / пер. с англ. А.Н. Савина; под ред. И. С. Нарского. - М.: Мысль, 1985. - 622 с.
4. Германова Н.Н. Понятие «Standard English» и теория литературного языка в современной британской социолингвистике [Текст] / Н.Н. Германова // Этноспецифические и социокультурные аспекты языка и дискурса. - М.: ИПК МГЛУ Рема, 2008. - С.26 - 40. (Вестн. Моск. гос. лингвист. ун-та; вып. 540. Сер. Лингвистика).
5. Blair H. Lectures on rhetoric and belles-lettres: in 3 vols. Vol. 1. - 12th ed. [Текст] / H. Blair. -London: T. Cadell and W. Davies, 1812. - 420 р.
6. Бэкон Ф. Новый Органон [Текст] / Ф. Бэкон // Сочинения: в 2 т. Т. 2. / сост., общ. ред. и вступит. статья А.Л. Субботина; пер. Н.А. Федорова. - М.: Мысль, 1978. - С. 52 -14.
7. Гоббс Т. Основы философии [Текст] / Т. Гоббс // Сочинения: в 2 т. Т.1. / пер. с англ. Н. Федорова, А. Гутермана. - М.: Мысль, 1989. - С. 219 - 270.
8. Беркли Дж. Трактат о принципах человеческого знания, в котором исследованы главные причины заблуждений и затруднений в науках, а также основы скептицизма, атеизма и безверия [Текст] / Дж. Беркли // Сочинения / сост., общ. ред. и вступит. статья И. С. Нарского. - М.: Мысль, 1978. - С. 149 - 249.
9. Германова Н.Н. История нормирования английского языка: Лингвокультурные основания британской нормативной грамматики [Текст] / Н.Н. Германова. - М.: URSS. 2014. - 368 с.
10. Wordsworth W. The Prose Works of William Wordsworth [Текст]. In 3 vols. Vol.2 / W. Wordsworth. - London: E. Moxon, Son &Co, 1876. - 347 p.
11. Haney D.P. William Wordsworth and the Hermeneutics of Incarnation [Текст] / D.P. Haney. - Pennsylvania: The Pennsylvania State University Press, 2010. - 269 p.
12. Carlyle Th. Sartor Resartus [Текст] / Th. Carlyle. - Boston: J. Munroe and Company, 1840.
- 305 p.
13. Coleridge S. The Theory of Language [Текст]. In 3 vols. Vol.3 / S. Coleridge. - London: Macmillan Press LTD, 1998. - P. 89 - 120.
14. Wordsworth W. The prelude, growth of a poets mind; an autobiographical poem [Текст] / W. Wordsworth. - London: Edward Moxon, Dover Street, I860. - 400 p.
15. Barry K. Language, Music and the Sign [Текст]. / K.Barry. - Cambridge: Cambridge university press, 1987. - 244 p.
16. Wordsworth W. Notes to the Thorn [Текст] / W. Wordsworth // The Major Works. -Oxford: Oxford University Press, 2000. - P. 593 - 594.
17. Walsh W. Coleridge: The Work and the Relevance [Текст] / W. Walsh. - London: Chatto & Windus, 1967. - 217 р.
18. Эко У. Искусство и красота в средневековой эстетике [Текст]/ У. Эко. - М.: Издательство АСТ, 2015. - 348 с.
19. Дьяконова Н.Я. Философско-эстетические воззрения Сэмюэля Тэйлора Кольриджа / Н.Я. Дьяконова, Г.В. Яковлева // Кольридж С.Т. Избранные труды. - М.: Искусство, 1987. - С. 8 - 37.
20. Беркли Дж. Трактат о принципах человеческого знания, в котором исследованы главные причины заблуждений и затруднений в науках, а также основы скептицизма, атеизма и безверия // Дж. Беркли. Сочинения / сост., общ. ред. и вступит. статья И. С. Нарского. - М.: Мысль, 1978. - С. 149 - 249.
21. Бэкон Ф. Новый Органон // Ф. Бэкон. Сочинения: в 2 т./ сост., общ. ред. и вступит. статья А Л. Субботина; пер. Н.А. Федорова. - М.: Мысль, 1978. - Т. 2. - С. 52 -14.
22. Германова Н.Н. История нормирования английского языка: Лингвокультурные основания британской нормативной грамматики [Текст]. / Н.Н. Германова. - М.: URSS. 2014. - 368 с.
23. Германова Н.Н. Понятие «Standard English» и теория литературного языка в современной британской социолингвистике [Текст] / Н.Н. Германова // Этноспецифические и социокультурные аспекты языка и дискурса. - М.: ИПК МГЛУ Рема, 2008. - С.26 - 40. (Вестн. Моск. гос. лингвист. ун-та; вып. 540. Сер. Лингвистика).
24. Гоббс Т. Основы философии // Т. Гоббс. Сочинения: в 2 т. / пер. с англ. Н. Федорова, А. Гутермана. -М.: Мысль, 1989. - Т.1. - С. 219 - 270.
25. Локк Дж. Опыт о человеческом разумении // Дж. Локк. Сочинения: В 3-х т./ пер. с англ. А.Н. Савина; под ред. И. С. Нарского. - Т.1. - М.: Мысль, 1985. - 622 с.
26. Юм Д. Трактат о человеческой природе, или попытка применить основанный на опыте метод рассуждения к моральным предметам // Д. Юм Избранные произведения [Текст]. В 2-х т. Т.1/ пер. с англ. С. И. Церетели. - М.: Мысль, 1966. - С. 54 - 656.
27. Carlyle Th. Sartor Resartus [Текст] / Th. Carlyle. - Boston: J. Munroe and Company, 1840.
- 305 p.
28. Johnson S. The Lives of the Most Eminent English Poets: With Critical Observations on Their Works [Текст]. In 2 vols. Vol.1. / S. Johnson. - New York: Walker, 1857. - 635 p.
29. Wordsworth, W. The Prose Works of William Wordsworth [Текст]. In 3 vols. Vol.2 / W. Wordsworth. - London: E. Moxon, Son &Co, 1876. - 347 p.
30. Haney D.P. William Wordsworth and the Hermeneutics of Incarnation [Текст] / D.P. Haney. - Pennsylvania: The Pennsylvania State University Press, 2010. - 269 p.
31. Coleridge S. The Theory of Language [Текст]. In 3 vols. Vol.3. On Language / S. Coleridge. - London: Macmillan Press LTD, 1998. - P. 89 - 120.
32. Wordsworth W. Notes to the Thorn [Текст] / W. Wordsworth // The Major Works. -Oxford: Oxford University Press, 2000. - P. 593 - 594.
33. Walsh W. Coleridge: The Work and the Relevance [Текст] / W. Walsh. - London: Chatto & Windus, 1967. - 217 р.
