CC BY
73
А. А. Плотникова (Москва)
Язык как зеркало народной культуры: этнолингвистические вопросники в полевых исследованиях
В статье приводятся основные положения Московской школы этнолингвистики, основанной Н. И. Толстым; прослеживается история создания этнолингвистических вопросников для полевого сбора материала. На основе лингвокультурного материала из разных регионов славянского мира анализируется аре-альное распределение лексики колдовского дискурса от *ciniti. Ключевые слова: повседневная лексика, славянские языки и диалекты, традиционная народная культура, этнолингвистический вопросник, южные славяне, лексика колдовского дискурса, ареалогия.
Язык как отражение народной духовной культуры неизменно привлекает внимание ученых-славистов, занимающихся разными славянскими регионами. Если традиционную народную культуру мы рассматриваем во всем многообразии ее локальных традиций, то уместно говорить о языке как отражении особенностей того или иного культурного диалекта. Термин «культурный диалект» принадлежит Никите Ильичу Толстому, основателю московской школы этнолингвистики в Институте славяноведения РАН. Ученый ввел его в научный оборот по аналогии с языковым диалектом. Это стало закономерным после многочисленных успешных попыток применения законов о языке к традиционной народной культуре в научных работах ХХ-ХХ1 вв., прежде всего отечественных классиков семиотики - Вяч. Вс. Иванова и В. Н. Топорова, а также ранее, в трудах А. А. Потебни, Д. К. Зеленина, и позднее - в работах многих других отечественных и зарубежных ученых.
История вопроса достаточно обширна и затрагивает в том числе принципы составления славянских словарей общенационального масштаба, то есть отношение к языку как зеркалу того типа культуры, который лежит в основе какой-либо лексикографической тради-
Авторская работа выполнена по гранту Российского гуманитарного научного фонда «Славянские островные ареалы: терминология традиционной народной культуры» (№ 12-04-00009).
ции. Это касается словарей эпохи становления славянских литературных языков: если, например, Сербский словарь Вука Караджича (1812 г.) основан на фольклорной традиции (которую закономерно отражает), то словарь польского языка С. Линде (1807-1814) или словарь чешского языка Й. Юнгманна (1835-1839) в большей степени опираются на художественную и научную литературу того времени, что показывают словники словарей и примеры-иллюстрации при заглавных словах.
Когда мы говорим о языке как отражении народной культуры, то понимаем, что речь идет и о бытовой культуре повседневности, и о традиционной (фольклорной) культуре, а это, прежде всего, - сфера сельской традиции. По аналогии с языком, в работе «Язык и культура» Н. И. Толстым были выделены «страты», слои культуры: литературному языку соответствует элитарная культура, просторечию -«третья культура», а наречиям, говорам - народная культура. В том же труде ученый делает вывод о том, что «вся культура диалектна», что «все ее явления и формы функционируют в виде вариантов, территориальных и внутридиалектных вариантов с неравной степенью различия» [Толстой 1995: 20]. Закономерны последующие заключения о том, что фольклористика и этнография нуждаются в развитии дисциплины, называемой «культурологическая география», то есть в анализе этих явлений с помощью карты.
Что касается определения такого раздела языкознания, как «этнолингвистика», то московским коллективом ученых предмет понимается в широком смысле и в узком смысле. В широком смысле слова предмет ориентирован на изучение традиционной народной культуры как системы знаков, поддающейся исследованию по тем же законам, что и сам язык (например, речь может идти о парадигматике, синтагматике, диахронии и синхронии народной культуры или соответственно культурного диалекта). В узком смысле - это изучение самой лексики народной духовной культуры во всем многообразии аспектов и тех научных дисциплин, с точки зрения которых эта лексика может изучаться (в том числе - этнонимии, топонимии, антропонимии и др.).
Слово как единица народного лексикона может рассматриваться в качестве наименования, знака определенного свернутого текста, расшифровать который удается, обращаясь не только к последовательности фонетических, грамматических и иных собственно языковых закономерностей, но и к его культурному подтексту. С. М. Толстая в статье «Терминология обрядов и верований как источник
древней духовной культуры» [Толстая 1989] приводит примеры таких слов - свернутых текстов: так, наименование насекомого божья коровка связано с прочтением так называемого «основного мифа», который и сам в свою очередь во многом реконструируется на основе наименований насекомого в славянских языках (со ссылкой на труды В. Н. Топорова); южнославянские названия радуги вино-жито - с народными гаданиями по радуге об урожае, полесское смок - с представлениями о радуге в виде пьющего воду змея и т. д.
К архаическим культурным контекстам бытования слов повседневной лексики неизменно обращались в прошлом и обращаются сейчас этимологи - О. Н. Трубачев, Ж. Ж. Варбот, А. Лома, М. Бье-летич и многие другие. Так, Ж. Ж. Варбот в статье 70-х гг. прошлого века глагол измываться 'издеваться' связывает с магическими практиками обмывания, обливания водой при болезни, порче, «смывания и измывания» сглаза, обращаясь к аналогиям при образовании фразеологизмов, исследованных еще В. В. Виноградовым в 50-х гг., -зубы заговаривать, перемывать косточки [Варбот 2012: 532-538]. Н. И. Толстой также придавал большое значение фразеологизмам, возникшим под влиянием народных обрядов и верований, исследуя в своих сочинениях такие обороты, как серб. здрав као риба, пщ'ан као земла и др., а также необъясняемые на первый взгляд русские словечки чур (чурменя!), чушь 'ерунда' и др. [Толстой 1995: 373-426].
Московская школа этнолингвистики, как уже было сказано, изучает оба аспекта славянской народной культуры: и как систему культурных знаков (символов), и как языковые реализации культурных контекстов (собственно, лексику и фразеологию). Первые этнолингвистические вопросники для работы со славянскими диалектами были ориентированы на оба эти аспекта и включали вопросы обоих порядков, например: (1) Что делали в тот или иной праздник? Какие поверья известны о чем-либо? (птицах, животных, растениях, метеорологических явлениях и т.д.)? (при этом записывался экстралингвистический контекст термина) и напротив: (2) Как называлось что-либо (например, обряд, ритуал, обрядовая реалия, участник обряда, время действия мифологических персонажей и т. д.)? (при этом фиксировались соответствующие наименования). Отдельные вопросы формулировались таким образом, чтобы определить спектр всех значений той или иной лексемы, например: (3) «Что такое ирей, вырей? (как дополнение к вопросу: «Куда улетают птицы на зиму?» [ПЭС: 43]). На комбинации этнографических (1), семантических (2) и лексических (3) вопросов построен известный полесский этнолингвистический во-
просник для исследования сел Полесья, включающий семейную, календарную обрядность, обряды хозяйственного цикла, представления о природе, народную медицину и др. (см. [ПЭС: 21-49]).
По этому вопроснику в Полесье (территория южной Белоруссии, северной Украины и Брянщины в России) была в советские годы развернута поистине масштабная работа под рук. Н. И. Толстого, в ней участвовали сотрудники Академии наук, вузов (прежде всего МГУ, а также вузов Белоруссии и Украины). Эта работа практически оборвалась после Чернобыльской катастрофы. Полесье как архаическая зона Славии стало источником богатейшего материла, который использовался прежде всего для создания пятитомного этнолингвистического словаря «Славянские древности» [СД], а весь материал записывался на карточки. С развитием баз данных на электронных носителях была создана электронная версия базы данных «Полесский архив», включающая более двух третей рукописного материала (подробнее см. [Плотникова 2012]).
На основе полесского этнолингвистического вопросника далее создавались новые региональные вопросники, содержание которых было ориентировано на локальные особенности той или иной традиции. Это этнолингвистические вопросники для полевых исследований польского Полесья, Русского Севера. Кроме того, в 90-е гг. полесский вопросник был опробован и в Карпатах (см. [Бушкевич, Николаев, Толстая 1994]). Применение полесского вопросника в разных регионах восточнославянского культурно-языкового континуума создавало предпосылки для его новых модификаций: вопросы, которые не были актуальны для той или иной локальной традиции, исключались, но вместе с тем возникала необходимость в дополнениях к основному вопроснику, например, для изучения Русского Севера - из сферы народной демонологии (о лешем и соответствующей специфике пастушества); для закарпатских традиций - об особенностях языка и народной культуры, общих для карпато-балканского ареала (в частности, о первом приходящем в дом на Рождество или Новый год госте - «полазнике»; демонах, предсказывающих судьбу ребенка, и др.).
Во второй половине 90-х гг. был создан этнолингвистический вопросник «Малого диалектологического атласа балканских языков» [Плотникова 1996], ориентированный на балканскую специфику картины мира и отражающую ее терминологическую лексику. Он использовался в работе над разными проектами как на территории всей Южной Славии, так и на территории Греции, Ал-
бании, а затем в Карпатах - Румынии, Венгрии, западной Украине, Словакии. Этот вопросник основан на семантическом принципе (вопросы Как называется что-либо?) в связи с тем, что сам проект МДАБЯ, для которого вопросник первоначально создавался, по замыслу его руководителя А. Н. Соболева, правомерно охватывал генетически разные языки Балкан (то есть не только славянские, но и албанский, греческий), см. [МДАБЯ]. Вопросы по типу «от значения к лексеме» в данном случае были дополнены примерами практически из всех языков балканского ареала, известными из диалектных, лексикографических, этнографических и фольклорных источников. Таким образом, картина диалектных наименований, иллюстрирующая тот или иной культурный фрагмент, уже в тексте вопросника выглядит достаточно объемной для воссоздания представления о многообразии южнославянских и балканских названий того или иного явления, обряда, ритуала, мифического существа и т.д. Так, из сферы народной мифологии в разделе «Ведьма» читаем:
4.1. Женщина, обычно преклонного возраста, обладающая сверхъестественными свойствами, которые использует для нанесения вреда людям (отбирает урожай, молоко у коров, насылает болезни, порчу, а также пьет кровь людей, поедает младенцев и т.д.): серб. вештица, чаровница, чинилица, в.-серб. (Пирот) вешти-ца, вештечарка, маци]арка, черног. (Грбаль) рогула, черног. (Кучи) ма^ионица, черног. (Верхнее Полимье) штрига, мак. вештерка, (Прилеп) кушачка, болг. вещица, вещерица, магьосница, магесница, джадия, (Пловдивско) магъосница, магешница и т.д., мамница, при-мамница, з.-болг., фрак. омайница, мамница, житомамница, родоп. магьосница, магесница и т.д., вещица, омайница, мамница (Кыр-джалийско, Хасковско) джелия, желия, пирин. мамячка, обирачка, кюстенд. бродница, брудница, броднячка, ю.-в.-болг. (Странджа) привземачка, привземница, рум. strigoaica, strigй, алб. striga, с.-алб. ЬиЫа, тётё 1иЫа, греч. EтpíyXa [Плотникова 1996: 45].
Полевые исследования на основе данного вопросника, проведенные, в частности, сотрудниками Института славяноведения, охватили культурные диалекты южных славян Сербии, Болгарии, Македонии, Хорватии, Боснии, западных славян Словакии, Польши в районе Карпат, неславянские карпатские регионы в Венгрии, Румынии и др. (о модификациях данного вопросника, связанных с особенно-
стями полевых исследований сербских коллег в Сербии и соседних странах, см. [Сикимич 2014: 32-35]).
В настоящее время исследуются также и славянские анклавы в инославянском окружении в связи с очень активно разрабатываемой сегодня проблематикой языковых и фольклорных контактов островных ареалов и пограничья. По имеющимся этнолингвистическим вопросникам в 2006-2013 гг. исследовались традиции старообрядцев Румынии и Болгарии, в 2007, 2013 и 2014 гг. - градищанских хорватов Австрии. Полевые исследования проводились с точки зрения того, что из архаических особенностей древней славянской народной культуры сохраняется сейчас и какие явления языка и фольклорной традиции следует считать заимствованиями под влиянием соседей.
Обобщая сказанное, в качестве примера хотела бы привести лексему стШ 'делать' и значения ее дериватов как терминов традиционной духовной культуры в славянских языках. На этом конкретном примере в целом станет понятно, что именно нам дают полевые исследования сегодня и как они подкрепляются данными этнографических источников, диалектных и общих словарей, к которым этно-лингвист неизменно обращается.
Глагол *стШ в значении 'делать' до сих пор сохраняется в ряде славянских языков. Его дериваты в разных значениях известны всем славянским языкам (в частности, рус. чин, чиновник, причинить, учинить, сочинить и т. д.). Данные Общеславянского лингвистического атласа (раздел «Профессии и общественная жизнь») показывают наличие глагола стШ / истШ в значении '(с)делать' в украинском, лужицком, словенском, сербскохорватском языках, а также у гра-дищанских хорватов на территории Венгрии [ОЛА 8: 118-119, карта № 43 «Профессии и общественная жизнь»]. Сегодня в этих языках глагол сохраняется в своем основном значении. П. Скок в «Этимологическом словаре хорватского или сербского языка» отмечает, что «глагол стШ и отглагольное существительное ст относятся к сфере культурных терминов», характеризуя их как праславянские по происхождению (от и.-е. основы quei- имеются продолжения в санскрите, авестийском и персидском языках с первоначальным значением 'приводить в порядок; собирать') и не имеющие параллелей в балтийской группе ^кок 1: 326]. В ряду значений ст для сербскохорватского языка ('форма, способ'; 'дело, действие'; 'ранг, разряд') автором указано значение 'магия' (р1. сШ) с пометой «в фольклоре», а в статье приводится один из отглагольных дериватов - стШса £ 'тсаП:аШх' [ведьма, колдунья] от (ор)стШ ^асагай' [зачаровать, заколдовать] как
пара к соответствующему отглагольному существительному мужского рода стИас (зафиксированному в XVII в. в словаре Стулича) ^кок 1: 325-326]. Последняя лексема в данной форме и этом значении сейчас не сохраняется ни в одном из южнославянских языков.
Наименование ведьмы стШса, как следует из диалектных и этнографических источников Х1Х-ХХ веков, а также из материалов собственных полевых записей автора в западной Сербии (1997, 2001), известно в достаточно большом центральном ареале Южной Славии, который охватывает среднюю и северную Боснию, а также примыкающие области в Хорватии и западной Сербии (это показано на соответствующей карте в монографии «Этнолингвистическая география Южной Славии») [Плотникова 2004: 646-657]. Словари сербскохорватского языка Х1Х-ХХ вв., понимаемого нами как непрерывный диалектный континуум, данную ареальную картину подтверждают.
По собственным записям автора, сделанным при сборе материала по этнолингвистическому вопроснику, в западной Сербии, а именно - в Драгачево, употребляется и вjештица, и чинилица, а также и читарица (1997 г.) как наименование женщины в селе, которая наводит порчу и отбирает молоко у скота. В селе Рудно в области Го-лия (юго-западная Сербия) мы также записали читарица в качестве названия женщины, занимающейся вредоносной магией: она наводит порчу (в основном на молодоженов), отбирает молоко у скота и насылает на него болезни (2002 г.).
Данные о лексеме стйгса 'ведьма' в Боснии можно дополнить и новейшими полевыми материалами, собранными у мусульман Боснии и Герцеговины (2011-2012) по тому же вопроснику. Так, в мусульманском селе Дуймовичи, расположенном между горными массивами Белашница и Трескавица, отмечено (2011 г.): сШИсе 'ведьмы', то есть женщины, которые умели наносить порчу ^па1е ист^). По сообщениям жителей Дуймовичей, стйгса могла сделать так, чтобы у коровы не было молока и чтобы овцы в хозяйстве болели. Были записаны многочисленные и достаточно типичные для славянских архаических регионов тексты-былички о том, что ведьму, называемую стШса, старались подкараулить ночью, поймать и т. д. Старое наименование у мусульман Боснии бытует наряду с новым, представляющим собой турцизм арабского происхождения: si(h)irbasica или si(h)irbasica [БкаЦю 1979: 563-564]; ср. босн. sihir 'магия, чары'; 'зло'. Таким образом, здесь также сохраняется архаическое наименование ведьмы.
С продолжением в 2014 г. полевого изучения мусульман уже в районе городов Приеполе и Прибой в юго-западной Сербии именно в
этой этнической группе наиболее часто автором отмечались лексемы от *стШ в качестве обозначений ведьмы: стШса, сщаггса, наряду с уеШса 'ведьма', угасага 'ведьма, 'гадалка, ведьма'. Мусульманское население этих областей помнит передающиеся «из уст в уста» рассказы о женщинах со сверхъестественными способностями, якобы умеющих отбирать молоко у скота с помощью заклинаний и «магических» предметов (частей ткацкого станка), насылать бесплодие на молодоженов, используя ключ и замок, и т. п.; такие магические действия называются сгпг, а их исполнительницы - стйгсе или сщаггсе, ср. также наиболее часто употребляемое собеседниками выражение: сгпгШг сгпг, то есть «заниматься вредоносными магическими действиями». В этих же селах записаны и соответствующие нарративы о подкарауливании таких персонажей возле помещений для скота, о распознании местной ведьмы и о ее наказании.
Дериваты от *стШ в значении способа (= результата) вредоносных действий на южнославянской территории (р1. сгпг) распространены более широко и известны не только в современном стандартном сербском языке, но и в хорватском, боснийском языках, тогда как соответствующее наименование субъекта действий (стШса 'ведьма') для хорватского и боснийского признается в словарях устаревшим. Добавим, что полевые этнолингвистические исследования гра-дищанских хорватов Австрии также не подтвердили наличие этой лексемы в указанном архаическом значении ('ведьма') в хорватском анклаве, который уже 450 лет находится в изоляции от основной территории проживания хорватов.
Аналогии к лексике колдовского дискурса от *стШ обнаруживаются в говорах западной Украины - в восточных Карпатах, прежде всего в гуцульских и пограничных закарпатских (в Рахновском р-не). Во-первых, это показывает словарь «Гуцульская мифология» Н. Хобзей [Хобзей 2002], во-вторых, новейшие труды по лексике гуцульских говоров как отражении гуцульской картины мира [ГС]; в обеих работах многочисленны ссылки на Шухевича, Кобылянского и собственные полевые записи авторов (при этом фигурируют все три лексемы: чинатор, чинаторка, чинки). И наконец, наши собственные записи в селе Замагора Ивано-Франковской области (совместно с Е. С. Узеневой) подтверждают сохранение лексем чинаторг 'люди, занимающиеся колдовством' (в заговорах), а в повествовании об опасных календарных днях упоминаются чинаторникг 'люди, занимающиеся колдовством'. Таким образом, оба термина до сих пор сохраняются в этом гуцульском регионе, близком к румынской гра-
нице. Данный факт может подтверждать некоторые выводы, сделанные в исследовании С. Л. Николаева о балкано-карпатских изоглоссах как реликте позднепраславянского лингвистического ландшафта [Николаев 2008], и свидетельствовать в пользу связей именно гуцульских говоров с центрально-южнославянскими на Балканах. И, соответственно, лужицкие лексические параллели (с^^аг 'колдун', сМа^а 'колдунья', сinkaгski 'колдовской', сinkaгstwo 'колдовство' и стЫ 'чары; магические предметы') ждут новых исследователей в области языка и народной культуры.
В заключение следует подчеркнуть, что полевые материалы, собранные учеными-славистами в разных регионах славянского мира с помощью имеющихся в их распоряжении вопросников, с одной стороны, закономерно дополняют материал диалектных и общих лингвистических словарей, электронные корпусы славянских языков, сборники лингвистических текстов, с другой -служат важным подспорьем при изучении славянской народной культуры, при реконструкции ее архаических состояний и отображении картины настоящего, показывая сложные напластования разных эпох в синхронии.
ЛИТЕРАТУРА
Бушкевич, Николаев, Толстая 1994 - Бушкевич С. П., Николаев С. Л., Толстая С. М. Этнолингвистические экспедиции в Украинские Карпаты // Славяноведение. 1994, № 3.
Варбот 2012 - Варбот Ж. Ж. Исследования по русской и славянской этимологии. М.; СПб., 2012.
ГС - Гуцульсьш свита: Лексикон. Льв1в, 2013.
МДАБЯ - Домосилецкая М. В., Плотникова А. А., Соболев А. Н. Малый диалектологический атлас балканских языков // Славянское языкознание. XII Международный съезд славистов. Доклады российской делегации. М., 1998.
Николаев 2008 - Николаев С. Л. Балкано-карпатские изоглоссы как реликт позднепраславянского лингвистического ландшафта // Карпато-балканский диалектный ландшафт: Язык и культура. Памяти Галины Петровны Клепиковой. М., 2008. Вып. 1.
ОЛА 8 - Общеславянский лингвистический атлас. Серия лексико-образовательная. Вып. 8: Профессии и общественная жизнь / Под ред. Я. Басары и Я. Сятковского. Warszawa, 2003.
Плотникова 1996 - Плотникова А. А. Материалы для этнолингвистического изучения балканославянского ареала. М., 1996. (Переизд.: М., 2009.)
Плотникова 2004 - Плотникова А. А. Этнолингвистическая география Южной Славии. М., 2004.
Плотникова 2012 - Плотникова А. А. Полесский архив: база данных и исследования // Живая старина. 2012. № 4. С. 35-38.
ПЭС - Полесский этнолингвистический сборник. М., 1983.
СД - Славянские древности. Этнолингвистический словарь. М., 1995. Т. 1; 1999. Т. 2; 2004. Т. 3; 2009. Т. 4; 2012. Т. 5.
Сикимич 2014 - Сикимич Б. Запланированные цели и реальные результаты: полевая работа группы сотрудников Института балканистики САНУ // Карпато-балканский диалектный ландшафт: язык и культура. Вып. 3. 2012-2014. М., 2014.
Толстая 1989 - Толстая С. М. Терминология обрядов и верований как источник реконструкции древней духовной культуры // Славянский и балканский фольклор. М., 1989.
Толстой 1995 - Толстой Н. И. Язык и народная культура. Очерки по славянской мифологии и этнолингвистике. М., 1995.
Хобзей 2002 - Хобзей Н. Гуцульська мiфологiя: Етнолшгвютичний словник. Львiв, 2002.
Skok - Skok P. Etimologijski rjecnik hrvatskoga ili srpskoga jezika. Zagreb, 1971-1974. T. 1-4.
Skaljic 1979 - Skaljic A. Turcizmi u srpskohrvatskom jeziku. Sarajevo,
1979.
Plotnikova A. A.
Language as a Mirror of Popular Culture. Ethnolingistic Questionaries
in the fieldtrips
The article summarises the main theses of the Moscow school of ethnolinguistics, founded by Nikita Tolstoy, traces the history of creation of ethnolinguistic questionnaires for the field-trips. Basing on the linguistic-cultural material from different regions of the Slavic world, the article analyses the areal distribution of the vocabulary of the magical discourse from *cinit(i). Keywords: everyday-life vocabulary, Slavic languages and dialects, traditional folk culture, ethnolinguistic questionnaire, Southern Slavs, vocabulary of the magical discourse, arealogy.
