Яков Эммануилович Голосовкер: философия в поисках человека Текст научной статьи по специальности «Философия, этика, религиоведение»

УДК 141.333 ББК 87.5

ЯКОВ ЭММАНУИЛОВИЧ ГОЛОСОВКЕР: ФИЛОСОФИЯ В ПОИСКАХ ЧЕЛОВЕКА1

Е.Б. РАШКОВСКИЙ

Всероссийская государственная библиотека иностранной литературы им. М.И. Рудомино ул. Николоямская, д. 1, г. Москва, 109189, Российская Федерация E-mail: rashkov@rambler.ru

Исследуется имплицитная философская антропология российского мыслителя Якова Эммануиловича Голосовкера (1890-1967). Особое внимание уделено анализу предпосылок его

1 Дань моей особой благодарности С.О. Шмидту, подсказавшему мне идею о необходимости акцентировать историологическую ценность трудов Голосовкера. Такая акцентировка, по словам Сигурда Оттовича, возможна не путем рабского пересказа идей философа (кто лучше самого философа способен пересказать его же собственные идеи? - Такой пересказ он сделал в своей философской автобиографии - «Миф моей жизни»), но в свободном и уважительном собеседовании с его наследием.

философского универсума, трактовке антиномизма человеческой мысли и человеческого существования. Выявляется связь философской антропологии мыслителя с творчеством Ф.М. Достоевского и, прежде всего, с трактовкой человека в романе «Братья Карамазовы». Утверждается, что именно в антиномизме художественного мышления Достоевского, в его скрытой полемике с наследием И. Канта Голосовкер усматривает необходимую предпосылку раскрытия и постижения основополагающих принципов и смыслов человеческого мышления и шире - самого феномена человека.

Ключевые слова: философская антропология Я.Э. Голосовкера, классическая филология, «смерть Бога», поэзия, смыслообраз, мифологика, человек, имагинация, творчество, философский антиномизм И. Канта, антиномизм трактовки человека у Ф.М. Достоевского.

YAKOV E. GOLOSOVKER: PHILOSOPHY IN SEARCH OF MAN

E.B. RASHKOVSKY All-Russian State Library of the Foreign Literature named after M. I. Rudomino 1, Nikoloyamskaya Str., Moscow, 109189, Russian Federation E-mail: rashkov@rambler.ru

The article is devoted to the implicit philosophical anthropology of Russian thinker Yakov Emmanuilovich Golosovker (1890-1967). The special attention is paid to the prerequisites analysis of his philosophical universe, the antinomianism interpretation of human thoughts and human being. The relations between philosophical anthropology of the thinker and F.M. Dostoevskiy's works, especially with the interpretation of man in the «Karamasov Brothers» novel, are researched. The author confirms that it was the antinomianism of Dostoevskiy's creative thinking, his hidden polemics with I. Kant's works, where Golosovker found the necessary prerequisite to discover and understand the fundamental principles and senses of human thinking and even more wider - the man as a phenomenon itself.

Key words: philosophical anthropology of Ya.E. Golosovker, classical philosophy, «the death of God», poetry, the image of sense, mythology, man, imagination, creativity, philosophical antinomianism of I. Kant, antinomianism of Dostoevskiy's interpretation of man.

Посвящается светлой памяти племянника Я.Э. Голосовкера -выдающегося историка Сигурда Оттовича Шмидта, скончавшегося на Николин день - 22 мая 2013 г., когда статья сдавалась в печать.

События, происходящие в России в 1922 году и вошедшие в историю под названием «философский пароход», означали, что центр российского философского творчества не по своей воле должен был «переплыть» на Запад - в дона-цистскую Германию, в республики Балтии, во Францию, в Соединенные Штаты.

Но были и такие, кто волей или неволей остался в террористическом государстве «диктатуры пролетариата» и до лучших времен и притом ценою неимоверных страданий не только сохранял, но и развивал традиции и смыслы отечественной философской культуры. О некоторых из них, таких непохожих, мне приходилось писать. Это святитель Лука Войно-Ясенецкий, Михаил Гершензон, Яков Голосовкер, Сергей Дурылин, Николай Кареев, Иосиф Левин, Алексей Лосев, Борис Пастернак. Приходилось писать и о тех неказенных мыслителях,

которые продолжили философскую эстафету дедов и отцов: Сергее Аверинце-ве, Марке Батунском, Германе Дилигенском, о. Александре Мене, о. Георгии Чистякове, Сигурде Шмидте.

В этом исследовании хочется еще раз обратиться к философской мысли Якова Эммануиловича Голосовкера, этого удивительного российского философа. Подробные и достоверные сведения биографического порядка читатель найдет в исследованиях С.О. Шмидта, Н.В. Брагинской, о. Вл. Зелинского. Моя же задача иная и притом двойственная:

- попытаться разобраться в сквозных темах и смыслах творчества Я.Э. Голосовкера;

- исходя из того обстоятельства, что сам его философский язык не только глубоко индивидуален, но и во многом связан со стилистикой и терминологией философского языка начала прошлого столетия (наследие Ницше, Бергсон, во многом вдохновленная Соловьевым философская публицистика русских симво-листов)2, попытаться как-то приблизить сквозные смыслы философии Голосовкера к философскому опыту и философскому языку нынешнего времени. Тем более, что обнаружение этих философских созвучий небесполезно для понимания сегодняшних наших теоретических и жизненных проблем.

Голосовкер - философ необычный, и вот в каком смысле. Эта необычность отчасти связана с его огромной филологической культурой, культурой филолога-классика и филолога-германиста, с его постоянной работой над многозначностью слова и богатством словосочетаний, богатством непрерывно взаимодействующих понятий, ритмов, речевых конструкций3. Голосовкер - философ, не дискурсивно принуждающий к согласию со своими постулатами и речениями, но вовлекающий нас (подчас даже и властно вовлекающий) в круг своих со-вопросников, со-беседников, подчас даже со-мысленников.

Ради самого первого приближения к философскому м1ру Голосовкера, я хотел бы вспомнить об одной из центральных идейных тем конца позапрошлого - первой половины прошлого века. О теме, не вполне корректно заимствованной Фридрихом Ницше у Гегеля, - «смерть Бога»4. Эту тему пытались не только теоретически обосновать, но и практически утвердить (золотом, законодательством, идеологическими и террористическими институциями, «железом и кровью») люди ХХ столетия.

2 Яков Эммануилович считал Фридриха Ницше одним из величайших м1ровых философов, величайшим же философом России он считал Вл. Соловьева (сообщено С. О. Шмидтом). Что же касается Ницше, то именно Голосовкеру принадлежит лучший русский перевод «Зарату-стры», увидевший свет сравнительно недавно (М.: Прогресс, 1994).

3 Голосовкер-филолог - тема особого разговора. Его переводы античной и немецкой поэзии, драматургии и прозы, его труды, связанные с историей словесности российской, должны рано или поздно стать предметом систематического рассмотрения (хотя несколько рассуждений на сей счет имеют место в настоящем исследовании).

4 О гегелевских истоках этой темы см.: Рашковский Е.Б. Из истории будущего: опыт востоковедного чтения «Феноменологии духа» // «Феноменология духа» Гегеля в контексте современного гегелеведения. М.: Канон +, 2010. С. 463-465 [1].

Для дальнейшего разговора о наследии Голосовкера мне хотелось бы вспомнить одно из рассуждений его современницы - немецко-американского философа Ханны Арендт (1906-1975), посвятившей многие годы своей жизни анализу теоретических предпосылок злодеяний тоталитарных режимов.

Согласно Ханне Арендт, постулат о «смерти Бога», являясь во многих отношениях обобщением социо-экономических и социо-культурных сдвигов индустриальной эпохи, оказался метафорой «смерти» наших традиционных способов метафизического и религиозного мышления. Но, как замечает Арендт, за «смертью» метафизики следует и омертвение эмпирики; приговаривая к смерти сверхчувственное, мы тем самым умерщвляем и наш собственный опыт, умерщвляем -ничтоже сумняшеся - самую плоть природной и человеческой жизни; м1р без благоговения оказывается м1ром обесчеловеченным5.

Думается мне, что эти соображения Ханны Арендт окажутся небесполезными для дальнейшего нашего разговора о мышлении и творчестве Якова Голо-совкера.

1. Поверженные

Не дай мне Бог сойти с ума.

Нет, легче посох и сума...

Александр Пушкин

Яков Голосовкер - мыслитель, сполна вкусивший того исторического Ада, который бушевал на пространствах Европы на протяжении первой половины прошлого столетия: несчетное множество убитых, обескровленных, изнасилованных, репрессированных, заморенных болезнями и голодом, развращенных насилием и страхом. Однако искать у Голосовкера прямые высказывания или суждения по части социального или национального вопроса - труд почти что напрасный. Но вот поиски метафизических истоков исторических бедствий - одна из стержневых тем всего комплекса философского и художественного наследия Голосовкера. И что интересно: словно сама судьба готовила философа к таким поискам чуть ли не с благополучной его юности. Вот две первые строфы его юношеского стихотворения «Камни» (1913) (23-летний поэт вольно или невольно намечает проблематику своих будущих исканий):

Я звукам далеким ответил рыданием, На песню призывную - звоном оков. Всё слышали звоны в бесстыдном молчании -И слезы, и звоны, и песню, и зов.

5 См.: Arendt H. Thinking and Moral Considerations: A Lecture // Social Research. Albany; N.Y., 1984. Vol. 51. № 1-2. С. 10-11 [2]. Этот же комплекс идей отчасти лег в основу монографии Арендт о судьбе и позорной кончине эсесовского палача Адольфа Эйхмана, переведенной на множество языков, в том числе и на русский (см.: Арендт Х. Эйхман в Иерусалиме. История обыденных злодеяний. М.: Знание, 2008 [3]).

Не верил я, будто нет сердца у камня, Не верил, что глух он, безгласен и слеп. Я знаю, что камни, бессмертные камни -Застывшие волны уснувших судеб [4].

Так что речь у юного Голосовкера идет не о «заколдовывании заново» кем-то или чем-то «расколдованного» м1ра6, но о возвращении души обездушенному существованию людей. Сложившиеся с юности исходные (лишь самые исходные!) посылки философствования Голосовкера я определил бы как пантеистический монизм, вобравший в себя и наследие досократиков, и элементы немецкой романтической философии и поэзии, и достижения естественных наук начала и первой половины ХХ столетия.

Согласно Голосовкеру, природа и культура живут под общим знаком Бытия. Высшее в природе и культуре и - шире - в человеческом опыте предстает не как механическое преодоление, но как преодоление диалектическое: как творческая метаморфизация низшего. Или, если вспомнить стихи из переведенной Голо-совкером гёльдерлиновской драмы -

Божественно чрез смертного себя Божественность природы открывает [6, с. 93].

И в этом смысле «высшая простота» в человеческом творчестве отнюдь не примитив, но «высшее выражение сложности» [7, с. 21]7.

Иное дело, что в высших формах природы, но также и в культуре, случается «подмена смысла жизни насыщением низших инстинктов»; но такая предельная натурализация культуры представляет собой, по мысли философа, полосы временного «оболгания» не только духа, но и самой природы [7, с. 477].

Собственно, основной познавательной предпосылкой такого «оболгания» философ полагает не просветленные опытом рефлексии и теоретического познания наблюдения сугубо внешней поверхности жизни и Бытия. Из таких наблюдений и слагается представление о «мечущейся необходимости» как о верховном законе не только чисто природного, но и человеческого существования8. Коль скоро мы признаём в Бытии примат не внутреннего, пускай непонятного нам, и всё же непреложного внутреннего порядка, Логоса, - но именно «мечущейся необходимости», - мы тем самым подчиняем человеческую реальность

6 Выражение Фридриха Шиллера, пущенное во всем1рный оборот Максом Вебером (см.: Леви М. Под звездой Романтизма: Вальтер Беньямин и Герберт Маркузе. Минск: Я8Ь, 2012. С. 8 [5]).

7 Невозможно не вспомнить в этой связи стихи Бориса Пастернака:

В родстве со всем, что есть, уверяясь,

И знаясь с будущим в быту,

Нельзя не впасть к концу, как в ересь,

В неслыханную простоту («Волны», 1931) [8, т. 2, с. 58].

8 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. СПб.: Центр гуманитарных инициатив / Университетская книга, 2010. С. 44 [7].

законам низшей природы: законам взаимного поедания и вытеснения. А вместе с ними - и низшим психологическим стихиям в самой человеческой жизни. В качестве поэтического примера человеческого восприятия «мечущейся необходимости» как дурной бесконечности взаимного вытеснения и поедания можно было бы привести фрагмент переведенной Голосовкером хоровой древнегреческой песни о круговороте поколений:

Старики: - И мы, слышь, были молодцами сильными.

Мужи: - Сейчас мы в силе, испытай, кто хочет, нас.

Подростки: - Придет и наше время пересилить вас [9, с. 137].

Те, кто низвергнут, беспощадно преследуются временщиками-победителями и на протяжении долгих поколений бесчестятся ими как некие «исчадия»9. Однако торжество победителей не вечно. Но даже и те, кто низвергнут, «проклятьем заклеймен»10, так или иначе входят в строй обновленного переворотами Бытия. Титаны разгромлены и прокляты восторжествовавшими Олимпийцами. Однако Прометей после долгих веков издевательств и страданий сам восходит в сонм олимпийских богов; дочь правдолюбивой титаниды Немертеи, Метида, рождает от Зевса вещую Афину; а ясновидящий титан Линкей (Голосовкер относит его к кругу титанов) знает сроки, отведенные судьбой даже самому Зевсу11.

Так что страдания и тихие труды поверженных могут быть куда ближе Логосу Бытия и Истории, нежели бахвальство победителей.

Не думаю, что Голосовкер, понимавший важность и неизбежность чередования исторических форм, был сколько-нибудь серьезным противником эмансипационных идей и течений XIX - начала ХХ столетий. Но вот к бахвальству представителей упростительных идеологий, тем паче дорвавшихся до власти, он, судя по его текстам, был внутренне непримирим. Во всём комплексе своих работ философ прямо или косвенно настаивает, что на соблазн организованного ниспровержения культуры особо падки люди низкой духовной организации, снедаемые тайным или явным ощущением внутренней несостоятельности. Не случайно же с такой страстью переведены им слова Эмпедокла из гёльдерлиновской драмы:

.. .Воистину,

Сильней чем хлад и глад, ничтожного

Высокое терзает. [6, с. 77].

Опираясь на концептуальный аппарат культурфилософии начала прошлого века (напр. О. Шпенглер или Н. А. Бердяев), Голосовкер различает понятие живой и творческой культуры и противоположное ему понятие цивилизации как особой и относительно поздней стадии культурной эволюции, когда во главу угла начинают ставить-

9 См.: Голосовкер Я.Э. Сказания о титанах. М.: Детгиз, 1955. С. 6 [10].

10 Цитата из русского извода гимна «Интернационал» (1871). Французский оригинал Эжена Потье, перевод на русский - А.Я. Коца (1902). Во французском оригинале: "les damnés de terre':

11 См.: Голосовкер Я.Э. Сказания о титанах. С. 62-63, 142, 271 [10].

ся не ценности, не искания, но замкнувшаяся на себе идея метода, технологии, «приема». По словам философа, цивилизация знаменует собой некий самоубийственный «амок» технологии и процедуры, взбунтовавшейся против «живой мысли»12.

Причем речь у Голосовкера идет не просто о «технологии» в современном смысле этого слова, но и о характерной для надломившихся традиционных обществ «технологии» канона, вкуса, - «технологии» универсализированных и замкнувшихся на себе (и, по сути дела, оторвавшихся от жизненных стихий) норм и понятий. В таких исторических ситуациях торжествующего надлома на низших ярусах культуры торжествует бездумный и завистливый гедонизм, а на ярусах высших - педантическая и претендующая на универсализм «ученость»13.

Что же касается современного кризиса культуры и связанной с ним «эры ненависти»14 как следствия замкнувшегося на себе и выродившегося рационализма, то, как эпически писал Голосовкер в 1940 г., «сегодня сдвиг культуры слишком стремителен. Табель высших духовных ценностей, вся система идеалов, надтреснутая во многих местах, рухнула и разбилась в осколки. Само слово «дух» стало непонятным. Слишком обнаружились низшие инстинкты - вегетативный и сексуальный. Слишком уверенно заговорил логический механизм рассудка (по сути, всегда технический аппарат сознательности, ограниченного поля зрения), претендуя на то, чтобы свою машинообразность дать в качестве руководства инстинкту. Так понимали идею господства над природой. Дух, отвергнутый, кое-где грубо изгнанный, кое-где нестерпимо оболганный, скитался каким-то отверженным чужеземцем, изгоем, укрываясь в катакомбах и в норах одиночек» [7, с. 447].

Замкнувшееся на себе, человечески не корректируемое процедурное мышление не может не приводить к озверению и иррациональности. Как отмечал философ уже на склоне жизни, спорт, как былая культура прекрасного и одухотворенного человеческого тела, превращается в абстрактную погоню за подсчитываемыми и хронологизируемыми рекордами15; искусство становится бегством от живой и теплой фактуры жизни в м1р теоретизированных квазинаучных абстракций16... И более того, - как бы пророчествует философ, - наступает время,

12 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 22 [7].

13 См.: Там же. С. 288-290. Здесь любопытно совпадение этого воззрения Голосовкера с макроис-торическим наблюдением Арнольда Джозефа Тойнби: цивилизационный надлом (break-down) связан с вольным или невольным омертвением представлений человека о природе, о других людях, о самом себе (см.: Рашковский Е.Б. Востоковедная проблематика в культурно-исторической концепции А.Дж. Тойнби. Опыт критического анализа. М.: Наука-ГРВЛ, 1976. С. 148-156 [11]).

14 См.: Голосовкер Я.Э. Эмпедокл из Аргирита - философ V века язычества до РХ // Гельдер-лин Ф. Смерть Эмпедокла. Трагедия / предисл. А.В. Луначарского; пер. Я. Голосовкер. М.; Л.: Academia, 1931. С. 119 [12].

15 Как сказал спортивный комментатор одной из региональных российских радиостанций, «соревнования спортсменов» вытесняются ныне «соревнованием фармацевтов», т. е. изготовителей допингов. - Радио КП / Тверь, 30.07.2012.

16 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 262-263. Поздний Голосовкер, по всей вероятности, имел в виду и тогдашний «бум» абстракционистской живописи на Западе, и агонию схоластического «соцреализма» в России; но ведь то же самое можно сказать и о мертвенности последующего «гиперреализма» или живописи «концептуалистов».

когда разработки в области искусственного интеллекта начнут приводить людей к новой фазе порабощения: порабощения автономизированным «сумасшествием быта»17.

В свете сказанного, по всей видимости, становится ясным и отношение философа к официальной советской идеологии (Голосовкер использует в данном случае эвфемизм «диамат») как одной из мертвящих декадентских форм великой культуры европейского прошлого. Ибо в основе «диамата» лежит всё то же стремление внутренне варваризующейся цивилизации к инверсии высшего и низшего. Квазифилософской же основой этой инверсии является попытка придать «асубстанциальной» (с современной естественнонаучной точки зрения) материи статус всеопределяющей субстанции18. И не случайно же на страницах с перепугу сожженного в 1937 г. злосчастным другом философа романа о Христе Голосовкер рисует монументально-гротескный образ советской идеологии как некоего «психейного дома», учрежденного в здании опоганенного московского храма, обнесенного колючей проволокой и охраняемого псом по кличке Друг; в это «психейное» заведение пускают всех, но

19

не выпускают никого19.

Так или иначе, исследуя некоторые исходные посылки философствования Я.Э. Голосовкера, мы смогли бы прийти к некоторым общетеоретическим наблюдениям, касающимся истории философии как таковой.

Наши труды по изучению истории философской мысли характеризуются некоторой двойственностью, и вот какого рода.

Бесспорно, философские смыслы перерастают свои ситуативные предпосылки и пределы - пределы времени и пространства, пределы исторических и социальных специфик, пределы личностных (и подчас даже психопатологических) складов своих создателей. Но, тем не менее, отдавая должное своеобразию и несводимости м1ра идей, историко-философские исследования дают нам возможность видеть этот м1р более полнокровным, более человечески насыщенным, нежели просто м1р теоретических конструкций.

17 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 292.

18 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 21-22. Важно иметь в виду, что тонко интерпретированная Голосовкером энгельсовско-ленинская трактовка материи опирается на ту традицию философского атомизма, которая дала многие стимулы для развития науки Нового времени, но уже начала исчерпывать себя с середины позапрошлого века (см.: Джуа М. История химии / пер. с итал. В.Г. Быкова. М.: Мир, 1966. 452 с. [13]; Романовская Т.Б. Наука XIX - начала ХХ века в контексте истории культуры (субъективные очерки). М.: Радикс, 1995. 144 с. [14]). Не со страхом ли перед этим исчерпанием связана такая растерянная агрессивность В.И. Ленина в его полемике с «эмпириокритицизмом»? (см.: Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. Об одной религиозной философии // Полн. собр. соч. Т. 18. Изд. 5. М.: Политиздат, 1968. 525 с. [16]).

19 См.: Голосовкер Я.Э. Засекреченный секрет. Философская проза. Томск: Водолей, 1998. С. 23-72 [15].

И, стало быть, этот Mip уже не навязывает нам себя посредством принудительных силлогизмов, но, скорее, не утрачивая своей теоретической специфики, человечески собеседует с нами. И, таким образом, он становится неотъемлемой предпосылкою не только чисто внешнего, объективно-теоретического познания, но и нашего внутреннего опыта и внутреннего роста.

Продолжим, однако, разговор о философском наследии Якова Эммануиловича.

2. Философия и поэзия

Нам четырех стихий приязненно господство,

Но создал пятую свободный человек...

Осип Мандельштам

Как бы вступая в негласную полемику с обязательной в советских условиях ленинской догмой о «двух линиях» в мiровом философском процессе (материалистическая «линия Демокрита» и идеалистическая «линия Платона»20), Голо-совкер выдвигает собственную концепцию двух философских «потоков»: философия «научная», построенная на строгой силлогистике, как бы modo mathematico (Аристотель, Фома Аквинский, Декарт, Спиноза, Лейбниц, Кант, Энгельс, Гуссерль...), и философия «имагинативная», «философия как искусство», отстаивающая познавательную ценность поэтических интуиций и художественного «воображения» (Гераклит, Эмпедокл, Платон, Плотин, Раймунд Луллий, Шеллинг, Ницше, Бергсон.). Самого себя Голосовкер отождествляет со второй традицией, со вторым «потоком»21.

В своем творчестве Голосовкер не просто философ-поэт, но и выдающийся ученый-филолог, знаток истории художественного слова. В историографии творчества Голосовкера немало сказано о нем как о филологе-античнике и германисте. Но мне хотелось бы напомнить о Голосовкере как о филологе-русисте, до сих пор толком не оцененном.

Действительно, многие годы работая над антологией античной поэзии в переводах русских поэтов, он отчасти воссоздал - по ходу воссоздания существенных страниц истории русского поэтического перевода - и оригинальную русскую антологическую поэзию (от Ломоносова вплоть до самого себя). А уж кроме того, антология Голосовкера оказалась целой энциклопедией поэтических образов, ритмов, рифм и размеров - энциклопедией, на мой взгляд, не только для любителей или исследователей истории поэзии, но и для будущих русских поэтов. Целые пласты поэтического наследия Батюшкова, Печерина или Мея как бы приподняты Голосовкером и вызволены из забвения.

Сам философский язык Якова Эммануиловича - язык именно философа-поэта: высокая и научно-теоретическая лексика перемежается с бытовой, подчас даже просторечной (даже «лингвистический» опыт воркутинского концла-

20 См.: Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. Об одной религиозной. С. 131, 375-376.

21 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 448.

геря 1936-1939 гг. не прошел для него даром)22; в его текстах нередки неологизмы: не заранее заготовленные, но, скорее всего, именно сымпровизированные в моменты раздумий23.

Согласно Голосовкеру, и философию, и поэзию роднит некоторая «одержимость»: не «психейная» одержимость поверхностными эмоциями и страстями, но одержимость смыслами и подчас мучительное стремление высказать, выразить эти смыслы в отточенном слове. И каждый раз - заново: в индивидуальной, временной и культурно-исторической неповторимости, но при всём при этом - и в некоей вечной культурной преемственности. Преемственности живой, спонтанной, помимо всех и всяческих досужих «повторитетов»24.

.. .Собственно, эта творческая смысловая одержимость и привела позднего Голосовкера к Достоевскому. Но об этом - чуть позже.

Согласно Голосовкеру, и философию, и поэзию, да отчасти и подлинную науку сближает стихия «имагинации», творческого воображения. Именно во-об-ражения, а не произвольного «измышления» досужих фантомов. Имагинация же, согласно Голосовкеру, есть пробужденное нашим участием в Жизнебытии25 привнесение в м1р моментов образотворческой деятельности, образотворческих трудов человека26. Если угодно, имагинация, согласно идеям Голосовкера, есть основание того самого человеческого поэзиса, без которого невозможно наше сколько-нибудь осмысленное индивидуальное и соборное существование, а с ним - и наше присутствие в универсальном Жизнебытии.

И коль скоро наша история, при всех ее круговоротах и периодических разрывах, всё же человечески едина и преемственна, всё же исполнена некоторых сквозных смыслов, - так важно именно для нашего мышления через глубину поэтического чувства и поэтического опыта учиться у Древней Эллады возвращать и самое поэзию, а через нее и человека, от «эстетики» к Бытию, когда

22 Густым лагерным «дискурсом» Яков Эммануилович способен был утихомирить разгалдев-шихся под окнами его московского жилья алкашей, по сообщению С.О. Шмидта.

23 Например, такие, как «психейный дом», «повторитет», «побуд» (последний неологизм означает непреложный, императивный внутренний стимул творчества).

24 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 218-219.

25 Винюсь перед читателем: Жизнебытие - моя собственная категория, сложившаяся в ходе философского осмысления библейских текстов. Но, как мне кажется, она небесполезна для понимания философского м1ра пантеиста Голосовкера. Эта категория отчасти подсказана мне славянским изводом Великого покаянного канона Андрея Критского (день первый, песнь 9): «Моvсéово приведОхъ ти, душё, м1робьте (в греческом оригинале - kosmogénesis)» (см.: Patrologiae cursus completus. Series graeca... accurante J.-P Migne. T. 97. Paris, 1860. Col. 1380 [17]). Отчасти она подсказана мне и «Исповедью» св. Августина: для Бога нет разницы между «жить» (vivere) и «быть» (esse), ибо в Нем и то и другое - едино (см.: Confess., I, cap. VI, 10 [18, col. 665]).

26 На эту сторону мысли и творчества Голосовкера настоятельно обращал внимание Николай Иосифович Конрад (см.: Конрад Н.И. О труде Я.Э. Голосовкера // Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 455-459 [20]).

поэзия становится для человеческой души не «третьим блюдом», но «хлебом насущным»27.

Рассуждение российского философа о поэзии как о «хлебе насущном» явно перекликается с риторическим вопросом, высказанным некогда доном Бенедет-то Кроче: «Что такое поэзия, как не человечность?» [19, с. 349].

Разумеется, необходимый как хлеб человеку и человечеству м1р поэзиса, м1р творческого воображения уходит своими предпосылками и корнями в порядок природы, но возводит этот порядок на иной бытийственный уровень. Вот приводимый Голосовкером в обоснование этого тезиса пример.

Красивая натурщица, вызывающая физическое вожделение, физическое волнение, - часть порядка природы, которая неотъемлемо присутствует в человеческом опыте. Но вот образ этой натурщицы, воспроизведенный подлинным мастером на полотне, возбуждает волнение более высокого порядка - волнение, связанное со «смыслом красоты» и возводящее наши элементарные чувства в м1р «имагинативной реальности»; «быт» преобразуется в «Бытие»28.

Имагинативная реальность действенна лишь тогда, когда она неповторимо характерна, или, по терминологии Голосовкера, «интересна». А человеческое знание («гнозис»29) как раз и есть неизбывное стремление выразить и досказать в истории эту «интересную», т. е. человечески-характерную реальность.

И в этом смысле поэзис, искусство, творчество - тоже знание, но не знание объективированных фактов, а «знание смысла истины и воплощение этого смысла в образ, т. е. в смыслообраз» [7, с. 174]30.

Голосовкер приводит в этой связи пример из истории философии именно как особого, художественно обоснованного знания. Анаксимандрова идея апей-рона как невыразимого «беспредельно малого» в основе м1ра как бы предвосхи-

27 См.: Голосовкер Я.Э. Лирика Эллады. Антология античной лирики в русских переводах. Кн. 1-2. Томск: Водолей, 2006. С. 54 [9]. Проблема поэзии именно как «хлеба насущного» в онтогенезе и филогенезе человека многосторонне рассматривалась в многочисленных трудах одного из крупнейших нейрофизиологов прошлого века - сэра Джона Кэрью Экклза (Eccles, 1903-1997). Этот же тезис о «хлебе насущном» я мог бы подтвердить и печальным опытом собственных наблюдений. 12-летний опыт учительской работы со «сложными» детьми убедил меня, что дети, не слушавшие в раннем возрасте ни русских потешек, ни колыбельных песен, ни пушкинских сказок, ни Чуковского, ни Маршака, нередко демонстрируют черты эмоциональной, интеллектуальной и коммуникативной слаборазвитости...

28 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 195.

29 Голосовкер чаще всего употребляет понятие гнозиса не в локально-историческом смысле (христианско-языческий синкретизм начала христианской эры и идеи его последователей), но в смысле прямом, этимологическом, именно как глубокое, образно, эмоционально и теоретически насыщенное знание. Можно было бы сравнить употребление Голосовкером понятия гнозиса с санскритским джняна или с английским knowledge. Или даже с ивритским даат (от глагола ядъа), во многом - по каким-то неведомым нам лингво-историческим судьбам -созвучным глаголам, обозначающим в языках индо-европейской семьи ведение и видение.

30 Развернутый анализ категории смыслообраза (см.: Рашковский Е.Б., Сиверцев М.А. Проблемы «культурной имагинации» в трудах Я.Э. Голосовкера // Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 460-472 [21]).

щает - через голову последующих атомистических учений - более зрелый взгляд на почти что бескачественные в самих себе микрообъекты31.

Возможно, предвидя упреки современников или потомков в мистицизме, философ настаивает, что весь ход его рассуждений есть просто теоретическое обобщение его повседневного опыта наблюдений и осмыслений - обобщение, не порывающее со здравым смыслом, но лишь отдающее себе отчет в специфике самой материи человеческой культуры, нашей-с-вами-культуры: «Я никому не предлагаю жить на небесах» [7, с. 7].

Подобно реальности природы, реальность имагинативного м1ра (в частности, и философии, и искусства) руководствуется всё тем же бытийственным принципом самосохранения - однако сохранения не своей физической жизни, но «дара», ради которого мыслители и художники (я бы добавил - и Святые) столь часто вынуждены расставаться со своим чисто физическим существованием32. Так что и добровольная смерть Эмпедокла, и почти что добровольная смерть Сократа - лишь подтверждения тезиса Голосовкера о сохранении дара как о творческой, человеческой метаморфиза-ции бытийственного принципа самосохранения жизни. И не только индивидуальной, но и всеобщей. А уж если обратиться к христианской мысли, то Евангельские эпизоды Страстей и Креста предстают кульминацией этой же самой темы самосохранения М1ра в Духе и Духа в М1ре. Самосохранения динамической целостности Жизнебытия.

Предпринятый выше краткий разбор разработанной Я.Э. Голосовкером философии творчества позволяет нам сформулировать два вывода, весьма существенные, на мой взгляд, и для эстетики, и для философии творчества, и для философии как таковой.

Первый вывод - самого общего свойства. А второй - более частный, но чрезвычайно важный для понимания судеб философии и, в частности, человеческого ее служения.

1. Если понимать эсхатологию не просто как комплекс видений о конце м1ра, но как комплекс представлений о «последних вещах», т. е. о предельных принципах существования м1ра (Аристотель. Метафизика. Кн. 5, гл. 17, 1022а)33, то «одержимый» (по Голосовкеру) опыт человеческого творчества - и философского, и художественного (и тем более - в их взаимосвязи)34 - опыт глубоко эсхатологич-ный. Ибо связывается он с некоторой раздвигающей горизонты сознания потря-сенностью нашей внутренней действительности, а в связи с ней и через нее - действительности всеобщей35. Творческие потрясения такого рода (если вспомнить стихи Пастернака - «.. .откровенья, бури и щедроты // Души воспламененной чьей-нибудь»36), преодолевая склерозы и клишированность возобладавших в истории и

31 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 174.

32 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 43.

33 См.: Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 1. М.: Мысль, 1975. С. 169-170 [22].

34 Едва ли не самый блистательный опыт «личной унии» философствования и поэзии в истории отечественной культуры - наследие Вл. Соловьева.

35 См.: Juszczak Ш Sztuka 1 к^уБ // Znak. Кг., 1986. Rocz. 38. 8. 60-61 [23].

36 «После грозы», июль 1958 (см.: Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч. с приложениями. В 11 т. М.: Слово, 2004. Т. 2. С. 192 [8]).

социальности представлений, способны открывать не только новые внутрилично-стные и коммуникативные горизонты, но и горизонты всеобщие. Если угодно -способны открывать новые языки и формы общения человека с Бытием.

2. Этическое заложено в самом даре творческого мышления: в способности через внутреннюю потрясенность и открывающуюся в ней любовь вообразить себя на месте другого, т.е. в способности представить себе внутренний образ другого человека, других людей.

Таким образом, сами основы философствования Голосовкера, с их явной эстетической доминантой, так или иначе подкрепляют духовно-нравственные векторы философского мышления.

3. Щекотливая тема

И Тебе ж невыносимы смеси Откровений и людских неволь. Как же хочешь Ты, чтоб был я весел, С кем бы стал Ты есть земную соль??31

Борис Пастернак, 1915

О религиоведческих - и собственно религиозных - воззрениях Голосовкера писать нелегко. А уяснение этого круга воззрений - хотя бы имплицитных - всегда необходимо для уяснения облика любого из философов. Ибо и философия, и религиозная сфера заинтересованы в «последних вещах», в эсхатоне. Только философия ищет их через данные нашего сознания, а сфера религиозная - через опыт благоговейно переживаемого предания.

Однако работа по уяснению такого рода неявных воззрений представляет, на мой взгляд, особую трудность.

На протяжении конца 80-х - начала 90-х гг. прошлого столетия в России рухнула абсолютная и принудительная гегемония «диамата». Но произошло некое подобие - если вспомнить эпилог романа Чернышевского - «перемены декораций». Христианство, которое есть прежде всего культура человеческого духа, было как бы уполномочено господствующими бюрократическими слоями стать основою казенной социально-государственной интеграции. То есть - вольно или невольно - «исполняющим обязанности» былого «диамата».

Отношение же Голосовкера, мыслителя во многих отношениях пантеистического, к христианству было неоднозначным.

Следуя за эллинской поэзией и за мыслителями-досократиками, а отчасти -за Гёльдерлином и Ницше, Голосовкер настаивает, что, воссоединяя свою жизнь со стихиями мысли и природы, человеческий дух призван избыть свой «повышенный индивидуализм» и воссоединить таким образом «моралитет инстинкта» с «законом свободы» [7, с. 408]38.

37 «Не как люди, не еженедельно...» (см.: Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч. с приложениями. В 11 т. М.: Слово, 2003. Т. 1. С. 85 [8]).

38 Nota bene. Само понятие «закона свободы» (nomos eleutherias) имеет иудео-христианские корни и зафиксировано впервые в Соборном послании апостола Иакова (1:25; 2:12). За греческим словом "nomos" многозначно угадывается ивритское «Тора».

К сожалению, наиболее обстоятельного описания философом его подхода к христианству до нас не дошло. Речь идет об уничтоженном по трагическим обстоятельствам злоименного 1937 года романе об Исусе как об узнике московского «психейного дома».

Судя по дошедшим до нас фрагментам уничтоженного романа (это произведение Голосовкер так и называл: «сожженный роман»), основной упрек философа, выдвигаемый историческому христианству, заключается в следующем: глубочайшим образом понимая природу человеческого сердца, христианство первых веков, отвергнув античное философствование и образы античной культуры (глубочайшим образом познавших человеческую мысль), на долгое время лишило себя возможности понимания диалектики сердца и ума; идейная же нетерпимость, связанная с этим отвержением, ответственна за многие жестокие и страшные страницы истории39.

Один из эпизодов «сожженного романа» представляет собой явную аллюзию на описание Исуса в заключительных строфах поэмы Блока «Двенадцать». Сумевший вырваться из узилища «психейного дома», белый Исус, оказавшись на кремлевских стенах, сменяет царящий там призрак Ленина: «На стене стоял Красный Исус. Он возвел к небу руки в ниспадающих широких окровавленных рукавах: не то благословляя кровью Красный Кремль, не то являя ему свою кровь, - и ладони Его были красны. Казалось, что не закат, а эти истерзанные ладони заливают кровью Кремль...» [15, с. 72].

Белое, ставшее кроваво-красным, - цветовое решение громадной историо-логической проблемы: искатели смысла и познания («гнозиса»), иной раз дорвавшись до власти, превращают былые свои искания в репрессивную идеологическую пропись: в ту, по словам Голосовкера, «гностику», которая освящает преследования и веры и мысли. И такова участь не только исторического христианства, но и иных религиозно-философских систем (включая - если следовать логике Голосовкера - и ленинизированный марксизм)40.

Современная философская историография решает эту проблему соотношения христианства и «языческой» философии античности более сложно и дифференцированно, нежели это делается в трудах Я.Э. Голосовкера. Не закрывая глаза на процессы варваризации раннесредневекового Средиземноморья и Европы и на репрессивные обертоны в истории первых веков христианства (не говоря уже об эпохах Крестовых походов и инквизиторских репрессий), эта историография обращает внимание:

- во-первых, на существенное ослабление философского накала трех поздних основных творческих школ античной философии (платонизм, аристоте-лизм, стоицизм),

- а во-вторых, на то обстоятельство, что библейская идея Божественной и человеческой субъектности Бытия позволила восточной и западной патристи-

39 См.: Голосовкер Я.Э. Засекреченный секрет. Философская проза. С. 42-43.

40 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 87

ке собрать античное наследие в том новом теоретическом синтезе, творческий потенциал которого неизбыт и поныне41.

При всём своем пантеизме и жестко критическом отношении к судьбам исторического христианства, при всём своем пиетете к наследию Ницше Я.Э. Го-лосовкер так и не сумел выйти за пределы христианской «диалектики души» (понятие, введенное Н.Г. Чернышевским), точнее даже - диалектики сердца. И пытался соотнести эту диалектику сердца с диалектикою мысли. На страницах своего труда о наследии Эмпедокла Голосовкер разрабатывает следующую диалектическую триаду динамики человеческого опыта:

1) за вспышками людского самомнения и «кичливости» (ИуЪп8) должна следовать

2) «диалектика жертвы» как предзнаменование

3) «диалектики преображения» [12, с. 126-127].

Скрытая глубина христианских содержаний в творчестве Голосовкера была специальным сюжетом лекции о. Георгия Чистякова (1953-2007), произнесенной на радио «София» 16 июля 1998 г.42

В этой лекции о. Георгий касается в основном «сожженного романа», считая этот почти что утраченный роман - в принципе - конгениальным «Мастеру и Маргарите» Михаила Булгакова. В обоих случаях речь идет о неизбывных христианских чаяниях, о «живых ответах художника на Евангелие» в «психейной» ситуации большевистской диктатуры. По словам о. Георгия, и Булгаков и Голосовкер - каждый на свой лад - пишут о Том, «Кто Есть, Кто Присутствует». И во многом, по мнению о. Георгия, само христианство развивается в истории через духовные и художественные вопрошания «неортодоксальных» мыслителей, писателей, поэтов.

И коль скоро автор этих строк связан именно с христианским подходом к проблематике жизни и мысли, к проблематике осмысливающего себя и отчасти осуществляющего себя в человеке Жизнебытия, то хотелось бы высказать несколько кратких соображений о философских уроках именно религиоведческих воззрений Я.Э. Голосовкера.

Человеку как мыслящему и страдающему существу доверено стремление как бы досказывать вечно открытое и недосказанное Бытие и делиться своим опытом проникновения с другими. Но такое досказывание не должно быть произволом, ибо Бытие говорит с нами, и мы - в ответе перед Бытием. Такое дос-казывание призвано быть именно проникновением в бесконечность и открытость Бытия. Проникновением незащищенным и открытым.

Посему так важно наблюдать и познавать (в том числе, и свой внутренний м1р), трудиться и страдать. Нужна взаимодополняющая, взаиморазвивающая

41 См.: Covolo E. dal. Metafizyka i Objawienie. Droga pierwszych wiekó w chrzescjanstwa // Dziedzictwo chrzescjanskkiego Wschodu i Zachodu / Pod red. U. Cierniak i ks. J. Grabowskiego. Czestochowa: Inst. filologii obcych, 2006. S. 19-27 [24].

42 С электронной записью этой лекции я ознакомился благодаря любезности Наталии Фаи-мовны Измайловой, создательницы электронного архива о. Георгия.

работа ума и сердца. Отсюда - необходимость глубоких познаний человека, общества, языка, истории, природы. Познаний, связанных с нашим внутренне вовлеченным погружением в гераклитов пламень Бытия.

Яков Эммануилович Голосовкер, этот, по словам о. Георгия Чистякова, «один из самых оригинальных мыслителей нашего времени», явил своей жизнью и творчеством некий пример «диалектики жертвы», без которой трудно себе представить и «диалектику преображения».

.Иммануил Кант писал о двух вещах, постоянно поражающих его сознание: «звездное небо надо мной» и «нравственный закон во мне». И прямой, «линейной» связи между ними нашему «эвклидовскому» разуму не дано43.

Якова Эммануиловича44, на мой взгляд, более всего поражали две другие вещи, отчасти связанные с кантовской дихотомией «звездного неба» и «нравственного закона»: вечное самообновление эмпирического м1ра через смерть и вечное самообновление человеческого духа через чаяние бессмертия. И прямой, «линейной» связи между ними нашему философствующему уму - опять-таки! -не дано.

Разве только приоткрытая свыше и с трудом дающаяся сознанию Пасхальная Тайна - тайна Воскресения - остается намеком на высший порядок преодоления этого вселенского разрыва между «звездным небом» и «нравственным законом», между владычеством смерти и чаянием бессмертия.

Смерть - последний довод внешней природы.

Чаяние бессмертия - последний довод человечности.

3. РЫ1о-8орЫа

Чтобы вырваться за грань Здешней круговерти, Через смерть пройди и стань За чертою смерти.

Коль душе не удалось Смысл объять огромный, Знай: ты просто скорбный гость На планете темной.45

Иоханн Вольфганг Гёте

Нам предстоит коснуться вопроса о человеческом призвании философствования - так, как понимал его Я. Э. Голосовкер. Или, по крайней мере, так, как подсказывают нам философские интуиции Голосовкера.

43 «...у меня ум эвклидовский, земной, а потому где нам решать о том, что не от Mipa сего» (Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы. Ч. 2, кн. 5, гл. III - «Братья знакомятся») [25, т. 14, с. 214].

44 Nota bene. В именословиях обоих мыслителей присутствует библейское имя Мессии: «Им-ану Эль», «С-нами-Бог» (Ис. 7:14, Мф. 1:23).

45 Перевод мой. - Е.Р. Это завершающие слова стихотворения «Selige Sehnsucht» (1814).

Основные структуры и смыслы Бытия (в частности, и проблематика нашего самонахождения и самоопределения в Жизнебытии) - эти предметы особых забот философствующего человека - нам напрямую, помимо прямых или косвенных свидетельств и усилий нашего сознания, не даны. Вот почему так важно обращение к интеллектуально-духовной «археологии» нашей мысли: к данным языка, к мифологии (с их вечными попытками вырваться из противоречий жизни и смерти, любви и отторжения, мощи и бессилия), к древней поэзии, к первым шагам историографии, к ранним философским интуициям, еще сознательно не отступившим от мифологических предпосылок нашего мышления46. С точки зрения Голосовкера, миф есть знак и подтверждение той недосказанности Бытия (а с ним и нашей свободы), которую каждый из нас так или иначе призван условно подтвердить перед собой и перед другими47. На этом, собственно, и строится «логика мифа», мифо-логика.

В постижении же этой проблемы свободы как некоего диалектического взаимодействия Бытия-в-нас и нас-в-Бытии «научные», не соотнесенные со спецификою гуманитарной культуры предположения и конструкты бессильны. Если вспомнить идеи Юма и Канта, скороспелые причинно-следственные истолкования явлений духовно-нравственного м1ра - скорее, аберрации нашей способности суждения, нежели подлинный опыт познания48. Постижение сугубо гуманитарной проблематики есть необходимая сфера приложения собственно-философских и религиозно-философских трудов. Иными словами, труды по раскрытию недосказанных, но столь насущных для человека шифрограмм взаимосвязи «звездного неба» и «нравственного закона» и есть сердцевина рИИо-БорИше.

Как же подходит к этой сущности философии Я.Э. Голосовкер?

В своих философских исканиях он обращается прежде всего к полумифи-логической идее любимого им Эмпедокла: связь нашего внешнего и внутреннего м1ров строится на непрерывном взаимодействии, непрерывном взаимном преломлении и взаимном переливе стихий Любви и Отторжения. И в этом смысле наш Большой М1р, включающий в себя процессы взаимодействия Макрокосма и Микрокосма, есть м1р, «неустанно пульсирующий жизнью» [12, с. 117], м1р постоянно распадающихся и пересоздающихся форм и превосходящей наши способы обыденного постижения гармонии.

46 Первым мыслителем Нового времени, сознательно и систематично обращавшим внимание на этот комплекс проблем, был, несомненно, Джамбаттиста Вико.

47 Даже постмодернистская философия не в силах уйти от проблемы бытийственности нашей свободы в нынешнем, казалось бы, «расколдованном» м1ре. Так, по мнению Ричарда Рорти, наличие фиксированных и отрефлектированных нравственных и юридических нормативов и прописей не снимает вопроса о сложности и недосказанности нашей свободы. И сами регулятивные тексты - при всей их ценности и признанности - оказываются в конечном счете лишь существенными знаками и параметрами, но никак не всеопределителями нашей свободы (см.: Рорти Р. Релятивизм: найденное и сделанное // Рорти Р. Прагматизм Р. Рорти и российский контекст. М.: Традиция, 1997. С. 11-44 [26]).

48 См.: Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей проявиться как наука / пер. В.С. Соловьева // Кант И. Соч. в 6 т. Т. 4. Ч. 1. М.: Мысль, 1965. С. 71-73 [27].

Завороженность мысли этой недосказанностью во многом определяет собой трагизм судьбы (прежде всего, внутренней судьбы) Якова Голосовкера и трагизм самого непрерывного его собеседования с наследием его старших философских братьев - Эмпедокла, Гёльдерлина, Достоевского, Ницше, возможно, и позднего Фрейда.

Итак, философствование есть прежде всего процесс творческой имагинации, т. е. внутреннего и абсолютно необходимого для личности и культуры взаимного символического достроения человека в Бытии и Бытия в человеке. И посему так важно для нас остановиться на взаимосвязи учения Голосовкера об «имагинативном абсолюте» как о специфике человеческого и его исследования творчества позднего Достоевского. Точнее, последнего романа Достоевского - «Братья Карамазовы».

Два мыслителя Нового времени - один в чисто философском, другой в фи-лософско-художественном нарративе - показали глубокую внутреннюю анти-номичность человеческого духа. Их имена - Кант и Достоевский. Причем анти-номичность их собственного мышления с особой силой проявилась вследствие общей динамики науки, социальности и философской мысли Нового времени.

Наследие Достоевского оказалось особо ценным для Голосовкера именно как опыт философствующего художника. Освоению проблематики антиномизма в нашем интеллектуально-духовном опыте через поэзис Достоевского и посвящено одно из вершинных произведений Голосовкера - книга «Достоевский и Кант. Размышления читателя над романом "Братья Карамазовы" и трактатом Канта "Критика чистого разума"» (чуть ли не чудом увидевшая свет в 1963 г.).

Ответ на вопрос - на чьей стороне Голосовкер: Достоевского или Канта? -на первый взгляд может показаться однозначным: разумеется, на стороне тео-логизирующего Достоевского, а не агностического Канта. Но это лишь на первый взгляд, и лишь на первый взгляд того из читателей, который недооценивает антиномическую мощь мышления обоих великих: Канта и Достоевского.

На мой же взгляд, в споре Достоевского с Кантом Голосовкер принимает третью, свою собственную сторону - сторону Голосовкера.

И дело не только в том, что Голосовкер вполне отдает себе отчет в глубинно-религиозных обертонах критической философии Канта49 и в мощи эвристического сомнения в религиозной художественной философии Достоевского50.

49 Вспомним оценку, высказанную Вл. Соловьевым: «.своим диалектическим разбором старой догматической метафизики он освободил ум человеческий от грубых и недостойных понятий о душе, м1ре и Боге и тем вызвал потребность в более удовлетворительных основаниях для наших верований; в особенности своею критикою псевдорациональной схоластики в области теологии он оказал истинной религии услугу, в значительной степени искупающую односторонность его собственного морально-рационалистического толкования религиозных фактов» [28, с. 478].

50 Как настаивает один из современных православных мыслителей, сомнение есть один из эвристически необходимых элементов в религиозном опыте человека. И главный враг веры -не сомнение, но равнодушие (см.: Борисов А., прот. От Пасхи до Пятидесятницы (проповеди и беседы). М.: Храм свв. Бессребреников Космы и Дамиана в Шубине, 2012. С. 76 [29]).

Дело также и в том, что и Кант и Достоевский - при всей глубине их философских прозрений - во многом были людьми своего времени. Рационалистического Нового времени.

Антитетика Канта и Достоевского строится на контрасте левой, «тезисной», колонки Кантовых антиномий чистого разума (есть Бог, свобода и бессмертие) и колонки правой, «антитезисной» (ни Того, ни другого, ни третьего нет или, по крайней мере, не дано). С точки зрения чисто дискурсивной техники, на которую опирается «чистый разум», обе колонки равнодоказуемы. Однако доказуемость обеих колонок знаменует собой противоположные м1ровоззренческие посылки.

По мысли Голосовкера, Достоевский как раз и восстает против этой идеи равнодоказуемости, которая «сдает» человека произволу темных духов и собственному безумию.

Итак, как пишет Голосовкер, «тезисная» колонка являет собой «краеугольный камень» морали и религии, тогда как колонка «антитезисная» представляет собой доводы науки51. Черт, однако, прячется в деталях. Тот самый черт, который подтолкнул сходящего с ума Смердякова (героя романа Достоевского) порешить Федора Павловича Карамазова (акт неявного отцеубийства) и который терзал своей софистикой сходящего с ума Ивана Карамазова.

Так вот, вопрос об антитезисности науки требует некоторого уточнения, некоторой, если угодно, раздемонизации.

И у Канта, и у Достоевского (да в какой-то мере и у самого Голосовкера) речь идет не столько о науке как таковой (в сложном единстве ее исторических этапов и внутренних противоречий), но о «классической» науке Нового времени, во многом строившейся на философских идеях механицизма и атомизма (правая колонка кантовой антитетики). И действительно, в науке, тем паче в науке технологически отчужденной, скрываются не только огромные силы освобождения и милосердия, но и силы опустошения и порабощения. Хотя, как свидетельствует опыт последних десятилетий, без массированного вложения научной мысли в социально-экономическую и экологическую сферы едва ли возможно преодоление тяжких последствий отчужденного «прогресса».

Да к тому же, и у религии, и у морали есть своя собственная, издревле ведомая «демония». И связана она с одержимостью идеями несомненности, самоправоты и права по собственному усмотрению осчастливливать других. О чем гениально поведал Достоевский в своей доверенной Ивану Карамазову «поэме» о Великом инквизиторе (а позднее - и Соловьев в «Краткой повести об антихристе») и о чем, кстати сказать, поведал Голосовкер в своем «сожженном романе».

У Достоевского, как и у великих его предшественников - Данте (первая часть «Божественной комедии»), Шекспира, Сервантеса, Гёте, равно как и у великого его современника Вл. Соловьева, глубочайшие религиозно-философские интуиции оттеняются элементами гротеска и фарса. Но, как пишет Голосов-

51 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 336-337

кер, шутка, гаерство, клоунада лишь подчеркивают силу «трагического контекста» и жизни, и творчества, и самого человеческого существования, ибо в человеке «трагик и скоморох живут нераздельно»52.

И не был бы Достоевский Достоевским, не будь трагедия Ивана Федоровича - трагедия самотождественного и самодовлеющего («чистого»!) разума -подкреплена и оттенена изобилующими в романе «водевильными» ситуациями. И сама развернутая русским писателем трагедия мысли, причем именно в «водевильном» ее контексте (кривлянья папаши Карамазова, пустословие г-жи Хох-лаковой, вычурная речь со «словоерсами» и гитара Смердякова, изуверские выходки Ферапонта и, наконец, трюкачества черта), на целое столетие вперед определила последующие «пути м1ровой философии»53.

Описываемая Голосовкером связь великого трагизма человеческого мышления и человеческого духа с «шутовским», «водевильным» контекстом (бытовым, психологическим, социо-историческим) приоткрывает для нас некоторые аспекты не только истории мысли и истории творчества, но и истории как таковой. Аспекты, на которых нам подчас даже страшно останавливать внимание, - как страшно заглядывать в глубокий и темный, огражденный обветшалым срубом колодец. Однако опыт Достоевского, а за ним и опыт Голосовкера, показывает, что креативными в истории могут быть не только коллизии самих идей, но и коллизии нашего бессознательного - вплоть до тайных страхов. Эти коллизии могут не только блокировать мысль, но и, напротив, обогащать ее всё новыми и новыми неожиданными ассоциациями54. Темная жизнь бессознательного, связанная не только с образами низверженных в Тартар титанов или же страшных «богов подземных» и сама прорывающаяся в «дневное» наше сознание или же, напротив, сама озаряемая «светом разума»55, - это как бы вечный вопросник ко всему комплексу процессов нашего разумения и теоретизирования. Да и самой нашей жизни.

Так вот, последний роман Достоевского, во многом благодаря разысканиям Голосовкера по части скрытых кантовских антиномий в философском содержании романа (содержании, данном нам в сложнейших переплетениях религиозных, психологических, социо-исторических, детективно-фабульных и «водевильных» линий), проливает дополнительный свет не только на проблему «многоголосья» человека и его творчества, но и на проблему сложнейшего внутреннего симфонизма, или, если угодно, на проблему подвижной внутренней архитектоники мысли и культуры.

И одно из чудес романа, отчасти раскрываемое благодаря антиномическому подходу Голосовкера, заключается в том, что Достоевский многозначно «да-

52 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 312, 313.

53 Там же. С. 381.

54 См.: Campbell J. a Moyers B. The Power of Myth. N.Y., etc.: Doubleday, 1988. XIX, 231 p., ill. [30].

55 Само понятие «свет разума», устойчиво вошедшее в русскую речь, восходит к основному Рождественскому тропарю (глас 4).

рует» свои взаимодополнительные откровения трем ситуативно не примиренным братьям Карамазовым (Ивану, Алеше, Мите) и отчасти Смердякову:

- Ивану («антитезис-теоретик») - «поэму» об узурпации людских верований и чаяний абсолютным и бесконтрольным священновластием, Великим инквизитором (эта проблема красной, кровавой нитью проходит через всю последующую историю России, Европы, Земли);

- Алеше («тезис») - откровение о таинственном, через утраты и страдания постигаемом единстве Неба и Земли56 (это откровение Алеши тем более ценно, что и в его собственной глубине клокочет «антитезис» карамазовских страстей57);

- Мите (колеблющийся на «коромыслах» «тезиса» и «антитезиса») - едва ли не самое главное из откровений романа - о неизбывно присутствующем в нашем тварном м1ре безвинном страдании и о том, что каждый из нас - будь то человек Иммануил, человек Федор, человек Дмитрий, человек Яков, человек Евгений. - перед этим страданием в ответе. Это откровение - минутный сон Мити во время ареста в Мокром и чтения «окончательной редакции» арестного протокола. Сон о плачущем «дитё»: «.почему это стоят погорелые матери, почему бедны люди, почему бедно дитё, почему голая степь, почему они не обнимаются, не целуются, почему не поют песен радостных, почему они почернели так от черной беды, почему не кормят дитё?

И чувствует он [Митя] про себя, что хоть он и безумно спрашивает и без толку, но непременно хочется ему именно так спросить и что именно так и надо спросить. И чувствует он еще, что подымается в сердце его какое-то никогда не бывалое в нем умиление, что плакать ему хочется, что хочет он всем сделать что-то такое, чтобы не плакало больше дитё, не плакала бы и черная иссохшая мать дити, чтобы не было вовсе слез от сей минуты ни у кого и чтобы сейчас же, сейчас же это сделать, не отлагая несмотря ни на что, со всем безудержем кара-мазовским»58.

Описание Митиного сна о «дитё» - один из самых проникновенных, катар-сических эпизодов романа. Вообще, как отмечает Я.Э. Голосовкер, тема безвинного детского страдания проходит через весь роман59.

Да и сам Митенька Карамазов - брошенный и обобранный собственным отцом - косвенный убийца очередного «дитё»: Илюши Снегирева. Но в отли-

56 «Как будто нити ото всех этих бесчисленных м1ров Божиих сошлись разом в душе его, и вся она трепетала.» (Достоевский Ф.М. «Братья Карамазовы». Ч. 3, кн. 7, гл. IV - «Кана Галилейская». С. 328).

57 См.: Достоевский Ф.М. Указ. соч. Ч. 2, кн. 5, гл. I - «Сговор»: «Тут «земляная карамазовская сила», как отец Паисий намедни высказался, - земляная и неистовая, необделанная. Даже и носился ли Дух Божий вверху этой силы - и того не знаю. Знаю только, что и сам я Карамазов.». С. 201.

58 См.: Достоевский Ф.М. Указ. соч. Ч. 3, кн. 9, гл. VIII - «Показания свидетелей. Дитё». С. 456-457.

59 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 383. Достоевский и Кант. Примечание 11 к главе 3.

чие от брата Ивана, воссылающего страстные, но остраненные реприманды Богу и м1ру, Митенька сознает свою личную причастность вселенскому человеческому страданию - плачущему «дитё»60.

И даже в отношении к Смердякову («антитезис-практик») Достоевский внушает нам некое чувство жалости и сострадания - пусть к падшей и преступной, но оскорбленной, «проклятьем заклейменной» твари. Оскорбленной именно в ее падшести. И это тоже в своем роде одно из откровений Достоевского.

Смердяков есть образ твари под безусловным гнетом и глумлением «анти-тезиса»61. Не зря же циник Ракитин доводит Иванову антитетику до той предельной точки, которая санкционирует и насилие, и грабеж, и отцеубийство: «нет бессмертия души, так нет и добродетели, значит, всё позволено»62.

Акцентированная Достоевским - а вслед за ним и Бахтиным, и Голосовкером (каждым на свой лад) - психологическая и даже стилистическая неустойчивость человеческого существования, с такой силой запечатленная в последнем романе Достоевского63, связана с тем, что само это существование - антиномично. Вынужденное досказывать само себя, оно строится на тонких и подвижных пространствах (или, по терминологии Якова Эммануиловича, на «коромыслах») между полюсами «тезиса» и «антитезиса». На этих пространствах «и появляется человек»64. Так или иначе творческая задача человека и его культуры - каким-то нетривиальным образом, каждый раз как бы заново - вобрать и творчески преобразовать в себе эту антитетику мысли, а через мысль - и самого Жизнебытия.

Иван Карамазов - едва ли не самая трагическая фигура романа65. Он - «антитезис-теоретик», носитель дерзкого самомнения (ИуЪп8) и теоретических претензий модерн-культуры. Однако, по словам Голосовкера, через теоретический абсолютизм, через безусловное требование «разрешения мысли»66 у Ивана «за-

60 Сон о плачущем «дитё» в романе Ф.М. Достоевского отсылает нас к произведению Томаса Манна «Волшебная гора» (см.: «Волшебная гора», гл. 6, главка «Снег» [31, т. 4, с. 178-217]): фурии, терзающие и пожирающие младенца в глубине подземного храма в некоем мифически счастливом городе. Это - как бы сокрытая тайна м1ра. Слишком всё это красиво, «эстет-но» (да простит мне тонкий читатель неологизм Игоря Северянина) да к тому же и невольно смахивает на «кровавый навет», а главное - имеет очень мало отношения к человеческой внутренней судьбе здесь и теперь.

61 Момент сострадания Смердякову Достоевский доверил Алешиной записи речений старца Зосимы о самоубийцах (см.: Достоевский Ф.М. Указ. соч. Ч. 2, кн. 6, гл. III, раздел «и» - «О аде и адском огне, рассуждение мистическое». С. 292-293).

62 Достоевский Ф.М. Указ. соч. Ч. 1, кн. 2, гл. VII - «Семинарист-карьерист». С. 76.

63 Один и тот же персонаж как бы пронизан разными культурами и субкультурами, разными социальными опытами, разными стилями речи: от старца Зосимы до... Смердякова.

64 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 351.

65 Трагизм предполагает катарсис. В самом сюжетостроении романа прямого Иванова катарсиса - в отличие от катарсисов Алеши (видение Каны Галилейской и целование земли) и Мити («Дитё») - нам не показано. Однако Достоевский, даруя Ивану свою «поэму» о Великом инквизиторе, делает образ Ивана глубоко и уникально катарсичным.

66 Алеша Карамазов говорит Ракитину, что основное мучение Ивана - «мысль разрешить» (Достоевский Ф.М. Указ. соч. Ч. 1, кн. 2, гл. VII - «Семинарист-карьерист». С. 76).

болевает» и сам разум67. Оно и не случайно. Мысль со всеми ее внутренними тяготами - символический сопричастник и соучастник Жизнебытия. Но подменить его собой она не в праве.

Я неспроста позволил себе так долго занимать внимание читателя антите-тикой «Братьев Карамазовых» и ее рассмотрением в исследовании Голосовкера. Думается, что анализ этой антитетики глубоко и болезненно касается каждого из нас и проливает некий особый свет на философию самого Голосовкера. В частности, и на его философию искусства как неотъемлемый элемент любого развитого философского мышления.

Голосовкер не столько даже по теоретическим экзерсисам, сколько по силе жизненного опыта знал, о чем говорил, утверждая: обступающие нас живые мертвецы могут сколь угодно похваляться своей жизненностью. Но мертвое, лишенное подлинно смыслообразного содержания, всё равно останется мертвым, тогда как умершие поэты и философы или же давным-давно созданные идеи и образы как были, так и остаются для нас «близкими-из-Бытия»68.

Подлинное же творчество - будь то гёльдерлиновская «Смерть Эмпедок-ла», пушкинская «Пиковая дама», лермонтовский «Штосс» или «Братья Карамазовы» Достоевского, пронизывая собой разные бытийственные планы (эмпирика, фантазия, мистический опыт, философское умозрение), собирает и воссоединяет эти планы в уникальных сочетаниях теоретических идей и поэтического повествования, в уникальной комбинаторике взаимодействий нашего сознания и подсознания. И это, собственно, и есть подаваемая нам через творческую има-гинацию весть о неожиданном и парадоксальном оправдании «тезиса»69 - о бессмертии человека, творчества и культуры70. Воистину, «кто может назвать в России человека, для которого Пушкин умер?» [7, с. 195].

И так важно, разумеется, чтобы интеллектуально-духовные послания «близ-ких-из-Бытия» доходили до нас в форме яркой, характерной, «интересной», чтобы выводить нас из рутины притупившихся наших ассоциаций, чувствований и представлений71. Если вспомнить стихи Соловьева, - из «тяжкого сна житейского сознанья»72.

67 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 361.

68 Там же. С. 196. Вспомним краткий пассаж из «Мастера и Маргариты» М. Булгакова:

« - Достоевский умер, - сказала гражданка, но как-то не очень уверенно. - Протестую! - горячо воскликнул Бегемот. - Достоевский бессмертен!» (Ч. 2, гл. 28 -«Последние похождения Коровьева и Бегемота») [32, с. 434].

69 «Оправдания» в смысле соловьевском: не юридическая процедура снятия обвинения с тех или иных явлений, но философский опыт усмотрения в этих явлениях жизнеопределяющей правды.

70 Не это ли осмысление-оправдание есть вечная работа над тем «интеллектуальным словарем» (vocabolario mentale), о котором мечтал некогда Джамбаттиста Вико: работа над сквозными и базовыми идеями, образами и смыслами человеческой культуры? (см.: Vico G. Opere. // A cura di P. Rossi. Milano: Rizzoli, 1959. Р. 335 [33]).

71 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 225-268.

72 См.: стих. «Зачем слова? В безбрежности лазурной?..» (1892) [34, с. 72].

Согласно Голосовкеру, смысл того, что определяется им как «имагинатив-ный абсолют», или подлинно делающее нас людьми творчество, есть всегда некое чаяние, во-ображение (т.е. введение в вечно живой и вечно развивающийся образный м1р) и «прозрение», пытающееся преодолеть нашу внешнюю обреченность. Отсюда и постоянный, неотступный в культуре, не дающийся обыденному сознанию и посему мифологический (мифо-логический!) «сюжет» Воскресения. Ибо человек живет не просто в «логике», но в логике культуры73.

Отсюда, из этих неизбывных чаяний, - и «гений воображения», животворящий мысль и культуру74. И этому же «гению воображения» принадлежит догадка об уязвимости Божественного [6, с. 130]. Та самая догадка, что внушила Достоевскому подсказать взятому под арест Мите Карамазову мгновенный сон о «дитё» - эту, на мой взгляд, смысловую кульминацию великого романа.

4. «Ищу человека...»

...Владеешь ты всерадостною тайной...

Вл. Соловьев. Имману-Эль (1892).

«Необходимость рождения имагинативного абсолюта была в человеке одновременно голосами культуры и природы - разорванных, враждебных, ненавидящих друг друга и тем не менее предчувственно томящихся друг о друге, ищущих взаимного соединения вне меня и при неразрывности внутри меня», - пишет Я.Э. Голосовкер [7, с. 447].

Этот краткий пассаж из Голосовкера еще раз укрепляет нас в мысли, что м1р имагинативный вовсе не фантомен. Он входит неотъемлемым моментом в наши человеческие души, поступки и связи. А уж как он входит - под знаком ли «тезиса» (т. е. собирания человека и культуры), либо «антитезиса» (т. е. в конечном счете -при всей неоспоримой ценности наших внутренних перестроек и переоформлений, наших внутренних «революций» - разрушения), либо же под знаком сомнений (т. е. мучительных колебаний между «тезисом» и «антитезисом») - особый вопрос.

Своей философией творчества и культуры Голосовкер вольно или невольно вводит нас в иную, возможно, более высокую область философствования - в область философской антропологии.

Итак, само человеческое существование - с его мыслью, чувствами, воображением - активно мечется (или же пассивно болтается) в смысловых зазорах между колонками кантовских антиномий. Посему так важно для самого «феномена человека» выстраивать какие-то символические (то бишь имагинативные) плацдармы, чтобы не измельчили, не раскромсали, не истребили тебя силы «мечущейся необходимости»75. Или же - профанированного «тезиса», ибо сама про-

73 См.: Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. С. 109.

74 Там же.

75 Вспомним слова из предсмертной записки Смердякова: «Истребляю свою жизнь.» (Достоевский Ф.М. Указ. соч. Ч. 4, кн. 11, гл. Х - «Это он говорил». С. 85).

фанация есть дань «мечущейся необходимости». Ведь профанированный «тезис» есть в конечном счете лишь инквизиторский перевертыш «антитезиса». Как писал Иван Андреевич Крылов, «тому в истории мы тьму примеров слышим».

Присвоение, захват, отъятие - всё это нормальные функции живого, в том числе - нередко - и «нормальной» социальности76. Т. е. «нормальные» проявления всё той же «мечущейся необходимости». Необходимости ситуативной, но не онтологической.

Но вот м1р имагинативный, м1р творческой репрезентации Бытия, м1р человеческой сублимации и природы и нашего собственного естества есть, по Голо-совкеру, м1р, где на первый план выдвигаются императивы не присвоения, но самоотдачи, где свобода иной раз торжествует над законами «мечущейся необходимости», - это и есть собственно человеческий м1р. М1р - если вспомнить ранние труды Голосовкера - «диалектики преображения». Но тогда и сам природный процесс, возводящий динамику Бытия к процессам творчества и самоотдачи, перерастает эту самую «мечущуюся необходимость», приобретая некий человеческий смысл. Возможно, это и есть сердцевина того «космизма» философии Голосовкера, о котором уже шла речь в историографии его творчества77.

И что, на мой взгляд, весьма важно в ходе философско-антропологической экспликации трудов Я.Э. Голосовкера, так это то, что проблема творческой има-гинации есть проблема не только интеллектуальных или художественных профессий. Скорее, это проблема удостоверения родового человеческого в человеке. Удостоверение, согласно философии Тадеуша Котарбиньского, доброй работы. Хороший земледелец, вспахивая поле, уже несет в себе образ будущего урожая, хороший столяр или металлист, приступая к необработанному материалу, уже несет в себе (во-ображает!) черты будущего прекрасного изделия.

Энгельс, несомненно, ошибался, описывая трудовые процессы дальнего-дальнего прошлого как главную естественноисторическую предпосылку «превращения обезьяны в человека». Ибо труд - с его неотъемлемой имагинатив-ной подоплекой - лишь одна из функций нашего филогенеза. Но вот в нашем индивидуальном становлении именно труд (и притом во многом благодаря има-гинативной своей составляющей, благодаря присутствующему в сколько-нибудь творческом труде «имагинативному абсолюту») во многих отношениях и делает нас людьми.

В трудах, в творчестве, в поступках мысли и поступках жизни человек и пытается преодолеть свой шаткий онтологический статус колеблющегося на «коромыслах» «тезиса» и «антитезиса», на «коромыслах» Жизни и Смерти. Ибо последняя - непонятая и неразгаданная - властно и неотвратимо, хотя и с разной степенью напряженности, присутствует в любом из моментов нашего человеческого опыта78. Как у Булата Окуджавы:

76 См. об этом: Рашковский Е.Б. А.М. Петров как историк-мыслитель // Исторический журнал: научные исследования. 2012. № 3 (9). C. 667-674 [35].

77 См.: Труды Н. В. Брагинской и Д. Н. Леонова, а также о. Вл. Зелинского.

78 См.: Jankélévitch Vl. La mort. Paris: Flammarion, 1966. 426 p. [36].

„.У жизни со смертью

Еще не окончены счеты свои... 79

Креативная практика человеческого во-ображения, наш «имагинативный абсолют», по существу, и образует некий общий знаменатель сколько-нибудь существенных и продуктивных человеческих исканий в истории религиозных, философских, общественных, художественных и научных движений.

Внутренний опыт человека, с его сложной и амбивалентной игрой сознания, полусознания, подсознания и сверх-сознания, образует самое «материю» (matter, le métier) культуры. Он бытийствует в истории, подчас выводя ее из ситуативных тупиков, из «мечущейся необходимости», из конвульсий социальности, власти, коллективной психологии.

Бессмертие же, согласно Я.Э. Голосовкеру, - это не только и даже не столько загадка нашего загробного существования, сколько проблема нашей причастности красоте и единству Жизнебытия, которые постигаются нами даже через эмпирическую дискретность и боль времен.

А если перенести эту общефилософскую интуицию Я.Э. Голосовкера в дискурс библейский, то как не вспомнить слова ап. Павла:

«Кто отлучит нас от любви Божией: скорбь, или теснота, или гонение, или голод, или нагота, или опасность, или меч? <„>

<„> я уверен, что ни смерть, ни жизнь, ни Ангелы, ни Силы, ни настоящее, ни будущее,

Ни высота, ни глубина, ни другая какая тварь не может отлучить нас от любви Божией во Христе Иисусе, Господе нашем» (Римл 8:35, 38-39).

В заключение хочется вернуться к тому, с чего начали: с обращения к идеям немецко-американской современницы Якова Эммануиловича Голосовкера - Ханны Арендт. Согласно Арендт, фетишизация «непреложной» судьбы - будь то в оптимистических, «прогрессистских» ее вариантах, будь то в вариантах пессимистических и пассеистских (вечное возвращение к материалистическим постулатам «крови и почвы - Blüt und Boden») - равно приводит к нигилизму и террору, «к идеологии, которая прогнозирует уничтожение человека» [37, с. 31].

Антиномическое же философствование Я. Э. Голосовкера - философствование от имени и ради тех, кто не вмещается в эту мифическую «непреложность», противостояло и продолжает противостоять тенденциям «психейного» вырождения мысли и культуры.

15.12.12 (Рождественский пост)

Список литературы

1. Рашковский Е.Б. Из истории будущего: опыт востоковедного чтения «Феноменологии духа» // «Феноменология духа» Гегеля в контексте современного гегелеведения. М.: Канон +, 2010. C. 463-465.

79 Булат Окуджава. «Песенка о пехоте».

2. Arendt H. Thinking and Moral Considerations: A Lecture // Social Research. Albany; N.Y., 1984. Vol. 51. № 1-2. P. 7-37.

3. Арендт Х. Эйхман в Иерусалиме. История обыденных злодеяний. М.: Знание, 2008. 424 с.

4. Голосовкер Я.Э. (Якоб Сильв) Сад души. Киев: П. Барский, 1916 [Электронный ресурс]. Режим доступа: http // vottakvot.narod.ru/silvus.htm_Toc48291912

5. Леви М. Под звездой романтизма: Вальтер Беньямин и Герберт Маркузе. Минск: RSL, 2012. 11 c.

6. Гельдерлин Ф. Смерть Эмпедокла. Трагедия / предисл. А.В. Луначарского; пер. Я. Голосовкер. М.; Л.: Academia, 1931. 136 c.

7. Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. СПб.: Центр гуманитарных инициатив / Университетская книга, 2010. 499 c.

8. Пастернак Б.Л. Полн. собр. соч. с приложениями. В 11 т. М.: Слово, 2003. Т. 1. 574 с.; 2004. Т. 2. 528 с.

9. Голосовкер Я.Э. Лирика Эллады. Антология античной лирики в русских переводах. Кн. 1-2. Томск: Водолей, 2006. 1176 c.

10. Голосовкер Я.Э. Сказания о титанах. М.: Детгиз, 1955. 279 c.

11. Рашковский Е.Б. Востоковедная проблематика в культурно-исторической концепции А.Дж. Тойнби. Опыт критического анализа. М.: Наука-ГРВЛ, 1976. 200 c.

12. Голосовкер Я.Э. Эмпедокл из Аргирита - философ V века язычества до РХ // Гель-дерлин Ф. Смерть Эмпедокла. Трагедия / предисл. А.В. Луначарского; пер. Я. Голосовкер. М.; Л.: Academia, 1931. С. 114-121.

13. Джуа М. История химии / пер. с итал. В.Г. Быкова. М.: Мир, 1966. 452 c.

14. Романовская Т.Б. Наука XIX - начала ХХ века в контексте истории культуры (субъективные очерки). М.: Радикс, 1995. 144 c.

15. Голосовкер Я.Э. Засекреченный секрет. Философская проза. Томск: Водолей, 1998.

224 c.

16. Ленин В.И. Материализм и эмпириокритицизм. Об одной религиозной философии // Ленин В.И. Полн. собр. соч. Т. 18. Изд. 5. М.: Политиздат, 1968. 525 с.

17. Patrologiae cursus completus. Series graeca... accurante J.-P Migne. T. 97. Paris, 1860. Col.

1654.

18. Patrologiae cursus completus. Series latina... accurante J.-P. Migne. T. 32. Paris, 1845. Col.

1504.

19. Кроче Б. Антология сочинений по философии. История. Экономика. Право. Этика. Поэзия. СПб.: Пневма, 1999. 480 c.

20. Конрад Н.И. О труде Я.Э. Голосовкера // Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. СПб.: Центр гуманитарных инициатив / Университетская книга, 2010. С. 455-459.

21. Рашковский Е.Б., Сиверцев М.А. Проблемы «культурной имагинации» в трудах Я.Э. Голосовкера // Голосовкер Я.Э. Избранное: Логика мифа. СПб.: Центр гуманитарных инициатив / Университетская книга, 2010. С. 460-472.

22. Аристотель. Метафизика // Аристотель. Соч. в 4 т. Т. 1. М.: Мысль, 1975. С. 63-448.

23. Juszczak W Sztuka i kryzys // Znak. Kr., 1986. Rocz. 38. S. 375-376.

24. Covolo E. dal. Metafizyka i Objawienie. Droga pierwszych wiekow chrzeacjanstwa // Dziedzictwo chrzeacjanskkiego Wschodu i Zachodu / Pod red. U. Cierniak i ks. J. Grabowskiego. Czestochowa: Inst. filologii obcych, 2006. S. 19-27.

25. Достоевский Ф.М. Братья Карамазовы // Достоевский Ф.М. Полн. собр. соч.: в 30 т. Л.: Наука / ЛО, 1976. Т. 14. 511 с.; Т. 15. 624 с.

26. Рорти Р. Релятивизм: найденное и сделанное // Рорти Р. Прагматизм Р. Рорти и российский контекст. М.: Традиция, 1997. 489 c.

27. Кант И. Пролегомены ко всякой будущей метафизике, могущей проявиться как наука / пер. В.С. Соловьева // Кант И. Соч. в 6 т. Т. 4. Ч. 1. М.: Мысль, 1965. С. 69-210.

28. Соловьев В.С. Кант // Соловьев В.С. Соч. в 2 т. Т. 2. М.: Мысль, 1988. С. 441-479.

29. Борисов А., прот. От Пасхи до Пятидесятницы (проповеди и беседы). М.: Храм свв. Бессребреников Космы и Дамиана в Шубине, 2012. 428 с.

30. Campbell J. a Moyers B. The Power of Myth. N.Y., etc.: Doubleday, 1988. XIX, 231 p.

31. Манн Т. Волшебная гора // Собр. соч. в 10 т. М.: Гослитиздат, 1959. Т. 3. 500 с.; Т. 4. 543 с.

32. Булгаков М.А. Избранное. Роман «Мастер и Маргарита». Рассказы / предисл. Е. Сидорова; примеч. М. Чудаковой. М.: Худож. лит., 1983. 480 с.

33. Vico G. Opere. // A cura di P Rossi. Milano: Rizzoli, 1959. 918 р.

34. Соловьев В.С. «Неподвижно лишь солнце любви...». Стихотворения. Проза. Письма. Воспоминания современников / сост., вступит. ст., коммент. А.А. Носова. М.: Моск. рабочий, 1990. 445 с.

35. Рашковский Е.Б. А.М. Петров как историк-мыслитель // Исторический журнал: научные исследования. 2012. № 3 (9). C. 667-674.

36. Jankelevitch Vl. La mort. Paris: Flammarion, 1966. 426 p.

37. Арендт Х. Скрытая традиция. Эссе. М.: Текст, 2008. 221 c.

References

1. Rashkovskiy, E.B. Iz istorii budushchego: opyt vostokovednogo chteniya «Fenomenologii dukha» [From History of Future: The Experience of Orientalist's Reading of «Phaenomenologie des Geistes»], in Raskovsky, E.B. «Fenomenologiya dukha» Gegelya v kontekste sovremennogo gegelevedneiya [Phenomenology of Spirit by Hegel in the Context of Modern Hegelian Studies], Moscow: Kanon+, 2010, pp. 463-465.

2. Arendt, H. Thinking and Moral Considerations: A Lecture, in Social Research. Albany, N.Y., 1984, vol. 51, no. 1-2, pp. 7-37.

3. Arendt, Kh. Eykhman v lerusalime. Istoriya obydennykh zlodeyaniy [Eichmann in Jerusalem. Story of Usual Atrocity], Moscow: Znanie, 2008, 424 p.

4. Golosovker, Ya.E. (Yakob Sil'v). Sad dushi [The Garden of the Soul], Kiev: P. Barsky, 1916. Available at: http://vottakvot.narod.ru/silvus.htm_Toc48291912

5. Levi, M. Pod zvezdoy romantizma: Val'ter Ben'yamin i Gerbert Markuze [Under the Star of Romanticism: Walter Benjamin and Herbert Marcuse], Minsk: RSL, 2012, 11 p.

6. Gel'derlin, F Smert' Empedokla. Tragediya [The Death of Empedocles. Tragedy], Moscow; Leningrad: Academia, 1931, 136 p.

7. Golosovker, Ya.E. Izbrannoe. Logika mifa [Selected Works. The Logics of Myth], Saint-Petersburg: Tsentr gumanitarnykh initsiativ / Universitetskaya kniga, 2010, 499 p.

8. Pasternak, B.L. Polnoe sobranie sochineniy s prilozheniyami v 11 t. [Complete Works in 11 vol.], Moscow: Slovo, 2003, vol. 1, 574 p., 2004, vol. 2, 528 p.

9. Golosovker, YaE. Lirika Ellady. Antologiya antichnoy liriki v russkikh perevodakh [Lyrics of the Ancient Greece. The Ancient Greek Lyrics in Russian Translations], Tomsk: Vodoley, 2006, 1176 p.

10. Golosovker, YaE. Skazaniya o titanakh [Legends on the Titans], Moscow: Detgiz, 1955, 279 p.

11. Rashkovskiy, E.B. Vostokovednaya problematika v kul'turno-istoricheskoy kontseptsii A. Dzh. Toynbi. Opyt kriticheskogo analiza [Problems of Oriental Studies in Cultural and Historical Concept of A J. Toynbee. The Experience of Critical Analysis], Moscow: Nauka-GRVL, 1976, 200 p.

12. Golosovker, YaE. Empedokl iz Argirita - filosof V veka yazychestva do RKh [Empedocles from Argeritos: The Heathen Philosopher in the 5th Century BC], in Gel'derlin, F Smert' Empedokla. Tragediya [The Death of Empedocles. Tragedy], Moscow; Leningrad: Academia, 1931, рp. 114-121.

13. Dzhua, M. Istoriya khimii [History of Chemistry], Moscow: Mir, 1966, 452 p.

14. Romanovskaya, T.B. NaukaXIX-XXvekov vkontekste istorii kul'tury (sub"ektivnye ocherki) [The Science of 19-20th Centuries in the context of Cultural History: Some Personal Considerations], Moscow: Radiks, 1995, 144 p.

15. Golosovker, YaE. Zasekrechennyy sekret. Filosofskaya proza [The Confidential Secret. The Philosophical Prose], Tomsk: Vodoley, 1998, 224 p.

16. Lenin, VI. Materializm i empiriokrititsizm. Ob odnoy religioznoy filosofii [Materialism and Empiriocriticism. Interpreting One Reactionary Philosophical System], in Lenin, VI. Polnoe sobranie sochineniy, t.18 [The Whole Collection of Works, vol. 18], Moscow: Politizdat, 1968, 525 p.

17 Patrologiae cursus completus. Series graeca... accurante J.-P Migne. T. 97, Paris, 1860, col. 1654.

18. Patrologiae cursus completus. Series latina... accurante J.-P! Migne. T. 32, Paris, 1845, col. 1504.

19. Kroche, B. Antologiya sochineniy po filosofii. Istoriya. Ekonomika. Pravo. Etika. Poeziya [The Anthology of Philosophical Works. History. Economics. Law. Poetry], Saint-Petersburg: Pnevma, 1999, 480 p.

20. Konrad, N.I. O trude Golosovkera [Concerning the Golosovker's Work], in Golosovker, YaE. Izbrannoe. Logika mifa [Selected Works. The Logics of Myth], Saint-Petersburg: Tsentr gumanitarnykh initsiativ / Universitetskaya kniga, 2010, pp. 455-459.

21. Rashkovskiy, E.B., Sivertsev, M.A Problemy «kul'turnoy imaginatsii» v trudakh Ya.E. Golosovkera [Problems of "Cultural Imagination" in the Works of Ya. E. Golosovker], in Golosovker, YaE. Izbrannoe. Logika mifa [Selected Works. The Logics of Myth], Saint-Petersburg: Tsentr gumanitarnykh initsiativ / Universitetskaya kniga, 2010, pp. 460-472.

22. Aristotel'. Metafizika [Metaphysics], in Aristotel'. Sochineniya v 4 t., 1.1 [Works in 4 vol., vol. 1], Moscow: Mysl', 1975, pp. 63-448.

23. Juszczak, W Sztuka i kryzys, in Znak. Krakow, 1986, Rocznik 38, ss. 375-376.

24. Covolo, E. dal. Metafizyka i Objawienie. Droga pierwszych wiekow chrzescjanstwa [Metaphysics and Revelation. The Way of the first centuries of Christianity], in Dziedzictwo chrzescjanskkiego Wschodu i Zachodu [Heritage of the Christian East and West], Czestochowa: Inst. filologii obcych, 2006, ss. 19-27.

25. Dostoevskiy, FM. Brat'ya Karamazovy [The Karamazov Brothers], in Polnoe sobranie sochineniy v301. [Complete Works in 30 vol.], Leningrad: Nauka / Leningrad Dept, 1976, vol. 14, 511 p., vol. 15, 624 p.

26. Rorti, R. Relyativizm: naydennoe i sdelannoe [Relativism: What Is Found and what Is Completed], in Rorti, R. Pragmatizm R. Rorti i rossiyskiy kontekst [Pragmatism of Richard Rorty ans the Russian Context], Moscow: Traditsiya, 1997, 489 p.

27. Kant, I. Prolegomeny ko vsyakoy budushchey metafizike, mogushchey proyavit'sya kak nauka [Prolegomena in Any Future Metaphysics which can appear as a Science], in Kant, I. Sochineniya 6 t., t. 4, chast' 1 [Works in 6 vol., vol. 4, part 1], Moscow: Mysl', 1965, pp. 69-210.

28. Solov'ev, VS. Kant [Kant], in Solov'ev, VS. Sochineniya v 2 t., t. 2 [Works in 2 vol., vol. 2], Moscow: Mysl', 1988, pp. 441-479.

29. Borisov, A, Archpriest. Ot Paskhi do Pyatidesyatnitsy (propovedi i besedy) [From Easter to Pentecost: Sermons and Talks], Moscow: Khram svv. Bessrebrenikov Kosmy i Damiana v Shubine, 2012, 428 p.

30. Campbell, J. a Moyers, B. The Power of Myth. N.Y., etc.: Doubleday, 1988, XIX, 231 p.

31. Mann, Th. Volshebnaya Gora [The Magical Mountain], in Sobranie sochineniy v 101. [Works in 10 vol.], Moscow: Goslitizdat,1959, vol. 3, 500 p., vol. 4, 543 p.

32. Bulgakov, M.A. Izbrannoe. Roman «Master i Margarita». Rasskazy [Selected Works. The Novel «The Master and Margaret». Short Stories], Moscow: Khudozhestvennaya literatura, 1983, 480 p.

33. Vico, G. Opere, in A cura di P. Rossi, Milano: Rizzoli, 1959, 918 p.

34. Solov'ev, VS. «Nepodvizhno lish' solntse lyubvi...». Stikhotvoreniya. Proza. Pis'ma. Vospominaniya sovremennikov [«Only the Sun of Love Is Immobile.». Verses. Prose. Letters. Contemporaries' Memoirs], Moscow: Moskovskiy Rabochiy, 1990, 445 p.

35. Rashkovskiy, E.B. AM. Petrov kak istorik-myslitel' [AM. Petrov as a Hisorical Thinker], in Istoricheskiy zhurnal [Historical Magazine], Moscow, 2012, no. 3 (9), pp. 667-674.

36. Jankelevitch, Vl. La mort. Paris: Flammarion, 1966, 426 p.

37. Arendt, Kh. Skrytaya traditsiya [The Hidden Tradition], Moscow: Tekst, 2008, 221 p.