CC BY
15
Вестник Томского государственного университета. Филология. 2023. № 82. С. 103-117 Tomsk State University Journal of Philology. 2023. 82. рр. 103-117
Научная статья УДК 81'42
doi: 10.17223/19986645/82/6
«Я несчастный, но живой»: адъективный предикат при местоимении «я»
Елена Валерьевна Маркасова1
1 Пекинский университет иностранных языков, Пекин, Китай, markasovaelena@yandex. ru
Аннотация. Описаны изменения состава адъективных предикатов при местоимении «я» с 1700 по 2000 гг. Выявлены основные клише, используемые в этой модели самопрезентации. Семантика прилагательных, характеризующих Я, отражает изменения представлений человека о персональной идентичности. Перемены в привычных дискурсивных практиках, вызванные политическими и экономическими потрясениями, приводят к росту потребности индивида в самоидентификации и самопрезентации, что отражается в описываемых конструкциях.
Ключевые слова: местоимение «я», имя прилагательное, прагматика, персональная идентичность, диахроническая психология
Благодарности. Автор благодарит независимого исследователя В.И. Бескровных за помощь в статистической обработке материала и ценные советы и д. ф. н. О. В. Орлову за критическое прочтение этой работы.
Для цитирования: Маркасова Е.В. «Я несчастный, но живой»: адъективный предикат при местоимении я // Вестник Томского государственного университета. Филология. 2023. № 82. С. 103-117. doi: 10.17223/19986645/82/6
Original article
doi: 10.17223/19986645/82/6
"I am unhappy, but alive": The adjectival predicate for the pronoun "I"
Elena V. Markasova1
1 Beijing Foreign Studies University, Beijing, China, [email protected]
Abstract. The article describes the formation of the construction "I + adjectival predicate" and its existence in the Russian language for three hundred years. A person's ideas about one's Self are manifested in the choice of adjectives, the composition of which is updated. The need to characterize oneself is considered in the article in connection with the data of diachronic psychology on the growth of the individual's social independence and the increase in the value of the "I" in the 18th and 19th cen-
© Маркасова Е.В., 2023
turies. The "top" list of adjectives (unhappy, alive, stupid, good, kind, young, evil, alien, old, poor) was formed by the beginning of the 20th century and has survived to the present day. Observations on the general chronology of the appearance of new components within the framework of the construction allowed establishing that until the mid-1820s the construction "I + adjectival predicate" was rare, and the adjective was usually a definition with a predicate noun, but not an independent predicate. Now the adjective began to characterize a person regardless of one's type of activity or social role. The total use of the construction has been growing since the 1850s. Adjectives-predicates usually represent a characteristic of a person according to various parameters: moral self-esteem, character traits, intelligence, health status or physical data, features of self-perception. A positive evaluation in the predicate is less common than a negative one. In the first half of the 20th century, personality characteristics related to the socio-political situation are increasingly appearing in the structure of the construction) and testifying to the exit of the perception of the Self into the philosophical sphere. The second half of the 20th century is characterized by the active exploitation of cliched means of autocharacteristics formed in the previous period; the growing popularity of tautologies and repetitions, the spread of the predicate by specifying the manifestations of the declared quality or explaining possible cause-and-effect relationships, detailing negative / positive characteristics; the growth of the use of adjectives denoting characteristics understandable to a narrow circle of people or ambivalent characteristics, as well as qualities condemned by public opinion. Changes in the usual discursive practices caused by political and economic upheavals lead to an increase in the individual's need for self-identification and self-presentation, which is reflected in the described constructions.
Keywords: pronoun "Ya" (I), adjective, pragmatics, subjective modality, personal identity, diachronic psychology
Acknowledgments. The author expresses her gratitude to the independent researcher V.I. Beskrovnykh for help in the statistical processing of the material and valuable advice, and O.V. Orlova, Dr. Sci. (Philology), for a critical reading of this work.
For citation: Markasova, E.V. (2023) "I am unhappy, but alive": The adjectival predicate for the pronoun "I". Vestnik Tomskogo gosudarstvennogo universiteta. Filologiya - Tomsk State University Journal of Philology. 82. рр. 103-117. (In Russian). doi: 10.17223/19986645/82/6
Введение
Постановка проблемы. В лингвистике последних тридцати лет все чаще появляются работы, посвященные частям речи, которые отличаются прагматической перегруженностью, в частности личным местоимениям ([1-3] и мн. др.). Местоимение «я» непосредственно связывают с понятием персональной идентичности («самости», self-identity) [4], которое не равно социальной идентичности [5, 6]. Существенным фактором, усилившим интерес к понятию Я, стало изучение идентичности в психологии, социологии, философии [7-11], становление диахронической психологии, а также интенсивное изучение проблем, связанных с выражением точки зрения, позицией наблюдателя и субъективной модальностью в лингвистике.
Представления человека о своем Я влияют на характер употребления местоимения «я» едва ли не больше, чем привычно перечисляемые факто-
ры ситуации, интенции, социального статуса и пр. Так, тавтологические конструкции с местоимением «я» (я есть я, я это я, я не я) отражают глубокие переживания, связанные с поиском равенства человека самому себе. [12]. Предикаты-существительные при личном местоимении «я» (я же мать, я же учитель и др.) отражают представления говорящего о своем статусе и ограничениях в речевом поведении, обусловленных ранговыми распределениями в обществе [13].
Отношение к своему Я подвижно: возможны кризисы личной идентичности на разных этапах становления конкретной личности, возможны массовые кризисы идентичности, обусловленные социальными потрясениями. [14-16]. В ХУШ-Х1Х вв. идет «сложный процесс, в котором объективное (пространственное и социальное) обособление индивида и рост его социальной самостоятельности сочетались с повышением психологической ценности «Я», интимизацией и усложнением внутреннего мира личности» [6. С. 97].
Поэтому мы предположили, что оценочная составляющая в предикате должна отражать эту нестабильность. «Самоидентификация (что такое «я» для себя) оборачивается своей второй стороной - самопрезентацией (что такое «я» для других)» [1. С. 29], а состав прилагательных в функции предиката при местоимении «я» является важным источником информации об изменениях в восприятии Я на протяжении трех веков. Усложнение внутреннего мира подталкивает человека к поиску определения своих эмоциональных состояний, заставляет признать непостоянство собственных качеств, что должно было отразиться в моделях речевого поведения.
Обоснование подхода к материалу. Импульсом к изучению состава прилагательных в функции предиката при местоимении «я» стали работы Б.Ю. Нормана о безусловно положительном отношении к «я-сфере» [1], а также описание специфики оценочных суждений и ограничений на негативные коннотации при автохарактеристике [17, 18]. Кроме того, мы опирались на выводы Е.В. Падучевой относительно ограничений на предикат при местоимении первого лица [19-21]. «Большой класс аномалий в контексте 1 лица дают слова, в семантику которых входит взгляд со стороны. Это слова, предполагающие присутствие внешнего наблюдателя или субъекта сознания» [21]. Изучение прилагательных оценки обязывает опираться на традиции описания семантических классов прилагательных [22].
При описании аномалий и нормы исследователи учитывали разграничение канонической и неканонической речевой ситуации [23, 24]. Местоимение «я», представленное в нарративе и означающее персонажа или повествователя, нельзя приравнивать к Я в канонической речевой ситуации. Однако это не основание для отказа от литературных примеров, поскольку типизация есть свойство литературы; поэтому общая картина употребления изучаемых конструкций также может считаться отражением живых процессов в истории языка и рассматриваться в связи с проблемой персональной идентичности.
Хронологические рамки и методология. Хронологические рамки исследования - 1700-2000 гг. Поиск в НКРЯ производился по формуле: «я (SPRO, nom, sg, 1p) + _ (A,nom,sg,(m|f))». Было рассмотрено более 20 тыс. вхождений. Примеры распадаются на следующие группы:
1) подлежащее (Я) + предикат (прилагательное + существительное), например: Я дворянская дочь; так выйти мне за тебя нельзя... (А.П. Сумароков. Опекун. 1765). Такие случаи мы не рассматривали, поскольку они фиксируют включенность Я в некую социальную группу и не представляют собой собственно характеристику Я. Также были исключены примеры типа Я хороший человек;
2) подлежащее (Я) + определение (прилагательное) + предикат, например: Как я, бедный, покажусь в городе? (Н.М. Карамзин. Письма русского путешественника. 1793). Такие случаи были исключены, поскольку прилагательное не является предикатом, т.е. характеристика Я не главное содержание предложения. В основном прилагательные в таких структурах представляют собой клише (грешный, бедный, безумный, всеподданнейший, многогрешный, нижайший, несчастный, окаянный, худый и др.). Среди этих клише нет ни одного случая положительной оценки, все они не являются автохарактеристикой говорящего: это формулы самоуничижения, посредством которых можно представить себя адресату в качестве рангово низшего существа;
3) фразеологизм Не я первый, не я последний1. Этот фразеологизм (именно с местоимением «я») представлен в НКРЯ большим количеством примеров (28), но все они исключены из выборки. Других фразеологизмов с такой структурой в НКРЯ нет;
4) «я + прилагательное или причастие, перешедшее в существительное (рабочий, трудящийся, заключенный и др.)». Именно применительно к этому материалу актуализируется вопрос о спорной частеречной принадлежности словоформ (обзор см.: [25]). Так, в примере я красивый «красивый» - прилагательное, тогда как в случае я нищий нельзя определить, это прилагательное или существительное. Количество примеров такого типа в НКРЯ существенно увеличивается с середины 1820-х гг. (всего за 300 лет около 70 словоформ), например: беглый, глухонемой, каторжный, крепостной, православный, русский, бездомный, подозреваемый, подследственный, подсудимый и мн.др. Мы не включали эти случаи в выборку;
5) случаи «я + притяжательное прилагательное», «я + сравнительная / превосходная степень прилагательного», «я + фамилия» также были исключены.
Методологически сложным был для нас вопрос, учитывать ли примеры типа Он сказал, что я глупая, поскольку это передача мнения другого лица, а не акт автохарактеристики. Было принято решение включить эти приме-
1 Впервые его употребление с местоимением первого лица относится к 1782 г. (Д.И. Фонвизин. «Недоросль»), т.е. не связано с романом А.С. Пушкина «Евгений Онегин», как отмечают словари (Серов 2003).
ры в выборку, руководствуясь формальным критерием, поскольку их впоследствии можно будет сравнить со случаями чистой автохарактеристики в прямой речи. Таким образом в результате мы получили 4 198 примеров типа «Я хороший».
Адъективный предикат при местоимении «я» в XVIII-XIX вв.
Общая характеристика. Наиболее частотные прилагательные. Всего было собрано 4 130 примеров. 80 прилагательных в функции предиката при местоимении «я» составляют основу лексического наполнения этой конструкции: они повторяются от 10 до 126 раз. Безусловный лидер - прилагательное несчастный, за которым следуют (по убыванию) живой, глупый, хороший, добрый, молодой, злой, чужой, старый, бедный. В таблице дана начальная форма (без дифференциации мужского и женского рода). До обработки примеров мы предполагали, что антонимичные варианты должны возникать синхронно и обладать равной или почти равной встречаемостью, но эта гипотеза не подтвердилась. В таблице топовые прилагательные выделены шрифтом bold. Можно увидеть одну пару с почти равным количеством примеров (добрый—злой) и лишь две пары, возникшие примерно в одно время (молодой-старый и чужой-свой1). Остальные пары асимметричны по обоим параметрам.
Топ-список прилагательных и их антонимов в конструкции «Я + адъективный предикат»
Прилагательное Количество примеров Хронологические рамки Антоним Количество примеров Хронологические рамки
несчастный 126 1814-1989 счастливый 59 1866-2000
живой 124 1865-2000 мертвый 38 1780-2000
глупый 98 1829-2000 умный 55 1854-2000
хороший 93 1864-2000 плохой 46 1908-2000
добрый 82 1841-2000 злой 80 1856-2000
молодой 81 1853-2000 старый 68 1855-2000
чужой 80 1830-2000 свой 66 1833-2000
бедный 64 1839-2000 богатый 16 1863-2000
Для понимания истории изучаемой конструкции имеет смысл обратиться к графику, отражающему употребление четырех наиболее активно используемых прилагательных. Подъемы и спады в использовании конструкции имеют разные степени корреляции, но стоит обратить внимание на их общие особенности: кроме прилагательного «несчастный», все остальные активизируются и угасают примерно в одни и те же периоды, хотя и с разной степенью интенсивности (рис. 1).
1 Притяжательное местоимение «свой» в функции предиката приобретает новое значение и переходит в прилагательное.
20 15
10
• • *
\ г \ \ • * * * •« • •
/7 \у \ Х\ /-/ ^ .. ч
/ * • • • • • < Зы
■ несчастный,
■ живой, 124 -глупый, 97
1 хороший,93
126
1810 1830 1850 1870 1890 1910 1930 1950 1970 1990
Рис. 1. Употребление прилагательных несчастный, живой, глупый, хороший
Обособленно выглядит прилагательное «несчастный», которое в рамках этой конструкции вошло в язык литературы раньше остальных. Все четыре адъектива идут на спад к 2000 г., хотя период с 1950 по 2000 г. дает около 1 800 примеров (из 4 130 за 300 лет). Это означает, что клишированные характеристики Я на излёте этого периода уступают место другим, реже встречающимся и - вероятно - формирующим новые клише. Процесс вряд ли можно объяснить только волей авторов-литераторов. Мы предполагаем, что нужно искать причины в социально-политической сфере, но это тема отдельной работы.
В ходе исследования обнаруживались новые и новые детали, касающиеся появления и специфики употребления конкретных прилагательных, о чем мы будем говорить в соответствующих разделах статьи.
1700-1825 гг. Судя по данным НКРЯ, для XVIII в. конструкция «я» + прилагательное была редкостью: всего 6 примеров, из которых 1 выражает положительную оценку (большой), 5 - отрицательную (слабый, несчастный, виноватый, бедный, мертвый). Известно, что этот период представлен в НКРЯ менее полно, чем другие, что не уменьшает ценности примеров: задан вектор в употреблении адъективов с местоимением «я». Во-первых, это адъективы, выражающие отрицательную оценку, и именно этот состав будет относительно стабильным на протяжении следующих двух веков. Во-вторых, эту отрицательную оценку нельзя воспринимать буквально, т. е. как характеризующую отрицательные качества Я: например, с позиций прагматики определение бедный может быть положительной характеристикой. Напомним, что именно в этот период фразеологизм не первый не последний впервые употреблен с местоимением первого лица.
С 1800 по 1825 г. появляется 7 примеров, т.е. столько, сколько за предыдущие сто лет. Прилагательное несчастный многократно встречается в популярном романе В.Т. Нарежного и конкурирует с конструкцией Я + зпт + определение (типа О я, несчастнаяI)1.
(1) «О! я несчастная, - говорила она. - Может быть, я причиною сей потери! (В.Т. Нарежный. Российский Жилблаз (1814)).
1 Роман В.Т. Нарежного был завершен в 1813 г., начал публиковаться в 1814 г., но сначала были опубликованы только первые три части, к которым относятся три из четырех примеров. Полный текст издали в 1838 г.
После романа Нарежного прилагательное несчастный в функции предиката при местоимении «я» становится общим местом, применяется в художественных текстах чаще прочих прилагательных, причем и в мужском, и в женском роде. По количеству примеров оно занимает первое место. Однако необходимо различать «выражение реальных эмоций и изображение эмоций (подлинных или инсценируемых) посредством словесных описаний, жестов, визуальных знаков» [10. С. 76], и количество употреблений прилагательного несчастный в этой конструкции не стоит воспринимать как часть «зрелища бедствий народных».
Наблюдается новая тенденция: в предыдущий период прилагательные в исследуемой конструкции характеризовали эмоциональное состояние, теперь же появляются новые параметры описания, включающие элемент самооценки (безмундирный, грамотный, достойный, лишний).
1826-1850 гг. В этот период растет количество примеров (около 90) и расширяется состав прилагательных. До 1826 года прилагательные обычно являются определениями при существительном-предикате, но не самостоятельным предикатом. Например: «Я плохой» не встречается, но есть Я плохой + стрелок, доктор, рассказчик, наездник, советник, оратор, краснобай, барышник и др. «Я глупый» - не встречается, но есть Я глупый + сын, ребенок, девчонка. Начинается их «освобождение» от существительных, при которых раньше они были определениями. В литературе появляются риторические восклицания и риторические вопросы с описываемой грамматической основой. Наряду с прежними сочетаниями типа Я + добрый + (мусульманин, солдат, малый, человек) возможны варианты без существительного, выражающие разные интенции. Ср.:
(2) Я добрый человек! Я тебя люблю... (О.И. Сенковский. Висящий гость. 1833).
(3) Видишь, какой я добрый! Ну, поцелуй же меня. (Н.В. Кукольник. Сержант Иван Иванович Иванов, или Все заодно. 1841).
(4) Полноте шутить, сударь! Какой я добрый? (И.Т. Кокорев. Саввуш-ка. 1847).
Прилагательные-предикаты представляют собой характеристику личности по разным параметрам:
- нравственная самооценка, черты характера, интеллект (аккуратный, безрассудный, безумный, бессловесный, бесстрашный, бесчувственный, жестокосердый, ветреный, глупенький, глупый, добрый, жадный, неспособный, рассудительный, рассеянный, смирный, тихий, тихонький, недогадливый и др.);
- состояние здоровья или физические данные (хворый, прехорошенький, бледный, быстрый);
- особенности самоощущения (благородный, горемычная, грешный, лишний, мертвый, нездешний, обыкновенный, проклятый, чужой).
Все перечисленные прилагательные до наших дней употребляются в рамках структуры я + предикат, выраженный прилагательным.
Положительная оценка в предикате встречается реже, чем отрицательная. Есть искушение объяснить это влиянием формул самоуничижения предшествующего периода, в том числе в канцелярских формулярах и речевом этикете, но этого недостаточно. Ведь положительный или отрицательный компонент значения зависим от контекста. Кроме того, нельзя утверждать, что оценка, заложенная в семантике любого прилагательного, является константой. Прилагательные, выражающие безусловно положительную оценку (добрый, честный, приличный), в некоторых контекстах или при определенной интонации могут приобретать способность выражать отрицательную оценку (Детям есть нечего - она себе духи покупает. Добрая!) и наоборот - отрицательная оценка может стать положительной (Книги глотает тоннами! Ненасытный!). Не исключены и самоирония, кокетство, угроза и прочие варианты манипулирования, которые в действительности не могут быть поняты буквально и проанализированы посредством деления на две группы (плюс или минус). Относительные прилагательные, в которых, казалось бы, нет места оценочности, также могут выражать оценку, инспирированную дискурсом (например, московский может означать и высокомерный, и образованный, и богатый, и принадлежащий к криминалитету). Приписывание свойств оцениваемому объекту всегда обусловлено многими обстоятельствами, но самое главное - система представлений оценивающего субъекта [17, 18]. Из этого следует, что наши суждения о положительной или отрицательной оценке Я в конкретных примерах должны быть выверены на основании широкого контекста, что все равно не гарантирует точности выводов.
1851-1900 гг. В это время сохраняются практически все прилагательные, перечисленные в предыдущем разделе, но их количество увеличивается в девять раз (около 800 примеров).
- Появляется много оригинальных и неожиданных образных характеристик: Я аржаной, горегорький, пасмурный, порядливый, разношерстный, редкостный, рьяный, трухлявый и др.
- Значительно увеличивается количество прилагательных с приставками «без / бес» (бездушный безногий, безродный, беспамятный, беспаспортный, беспомощный и робкий, бесприходный, беспутный, бессемейный, бессовестный, бесстыжий, бесталанный, бестолковый, бесхарактерный, бесчестный и др.) и «не» (невинный, неблагодарный, недостойный, незаконный, недогадливый, неистовый, неладный, нелюбимый, немилостивый, неподходящий, несмышленый и др.). Все прилагательные, кроме «беззаботный» и «невинный», отражают отрицательные эмоции, связанные с семантикой недостатка, нехватки, изъяна.
- Намечается тенденция более широкого использования словообразовательных ресурсов: дрябленький, дрянненький, злочастный, злючий, меленький, хорошенький.
- Возникают характеристики внешности и физических данных: белобрысый, здоровый, красивый, крепкий, крошечный, низкий, простоволосый, сильный, слабый, хилый, худой, щуплый.
На фоне предыдущего периода особенно заметен рост разнообразия положительных автохарактеристик (бодрый, бывалый, верный, веселый, гуманный, доверчивый, довольный, жалостливый, законный, ласковый, настоящий, образованный, озорной, особенный, отчаянный, неукротимый, нравственный, проницательный, работящий, свободный, скромный, смиренный, способный, строгий, счастливый, трезвый, удалый, удачливый, умный, усердный, храбрый, честный, чувствительный), рост характеристик по отношению к месту (деревенский, городской, университетский, боровичский, витебский, владимирский, ростовский, самарский и др.); рост разнообразия отрицательных характеристик (вредный, вялый, грубый, грязный, жадный, жалкий, капризный, ленивый, коварный, нехороший, суеверный, малодушный, мокрый, нудный, подлый, подневольный, продажный, пропащий, развратный, своевольный, сердитый, скверный, скучный, смешной, старый, тщеславный, уморительный, хитрый и др.).
В этот же период отмечены важные явления в сфере синтаксиса употребления адъективных предикатов при местоимении «я».
Во-первых, распространяются случаи с однородными предикатами:
(5) Я гадкая, грешная, нехорошая... (Н.Н. Алексеев. Игра судьбы. 1899).
Во-вторых, появляются сложные предложения с автохарактеристикой:
(6) Я виноватая, я первая, я главная, я виноватая! (Ф.М. Достоевский. Братья Карамазовы. 1880).
Наконец, обогащается состав частиц и междометий, а также вводных слов и конструкций, сопровождающих адъективный предикат. Это явление требует отдельного анализа, но даже сейчас можно сказать, что рост семантического разнообразия прилагательных и актуализация средств оформления субъективной модальности - взаимосвязанные процессы. Хотя мы имеем дело с речью литературных героев, эта речь - часть общего дискурса, т. е. отражение поисков способа заявить о своем Я, о персональной идентичности.
Таким образом, к началу XX в. сложился основной состав клишированных форм выражения автохарактеристики: 80 прилагательных, каждое из которых употреблено в исследуемой конструкции более 10 раз.
Адъективный предикат при местоимении «я» в XX в.
1901-1950 гг. В этот период увеличивается количество конструкций (всего около 1 400 примеров). Новыми по сравнению с предыдущим периодом являются адъективные предикаты:
- отражающие социальные потрясения и политическую ситуацию (бессмертный, голодный, детдомовский, живучий, жировой, лёгкий (в значении истощенный), либеральный, малокровный, малосознательный, мирный, надломленный, нежалостливый, некультурный, нелегальный, необразованный, образованный, обреченный, односторонний, отпетый, поднадзорный, праведный, привилегированный, приписной, призывной, смертный, сознательный, темный, тщедушный, холодный, худощавый, худячий и др.);
- ставшие возможными вследствие распространения просторечной и диалектной лексики в художественной литературе (могутной, привышный, срамной, послушливый, ходовый, тверезый, фартовый и др.);
- свидетельствующие о выходе восприятия Я в философскую сферу (беспредельный (в существе своем), вечный, новый, помысленный, прежний, потерянный, пустой, роковой, сущий, трудный и др.).
1950-2000 гг. К этому периоду относится около 1 800 примеров. Главная особенность этого времени - активная эксплуатация клишированных средств автохарактеристики, сформировавшихся в предыдущий период. Заметны следующие тенденции:
- рост популярности тавтологий (типа несчастная-разнесчастная; глупая-глупая) и повторов (типа богатый, очень богатый; глупая, я очень глупая; голодная, какая я голодная; я голонный, я голонный и др.);
- распространение предиката посредством конкретизации проявлений заявленного качества, аргументации в его пользу (бездарный, ноты «мажу» - шестнадцатые комкаю; долговязый, рост сто шестьдесят; глупая, я мало читаю) или объяснения возможных причинно-следственных связей (дряхлый - ноги меня не слушаются; бедная, мне больше нечего вам подарить; беспечная, потому не пропаду; деревенская, мешки таскать привычная; дехретная, мне по закону поблизости положено; холодный, ободранный, жру всякую гадость и др.);
- использование сравнений с «как» (безынициативный, как баран в стаде; голодный, как пустая бочка; голодный, как черт; голодный как зверь; тихий, как дурак; цепкая, как репейник и др.);
- формирование неоднокомпонентных клише, детализирующих негативную / позитивную характеристику (глупая, никчемная и жалкая; глупая, пошлая, заурядная; рассеянная и усталая; безразличная и бездушная; хорошая и простая; хорошая и терпеливая; хорошая, обаятельная; высокий, белокожий; высокая, стройная и красивая; мудрый и опытный; юный и стройный и др.);
- рост употреблений отглагольных прилагательных с «не» (невоспита-бельный, невоспитуемый, незаменимый, неисправимый, несгибаемый, непонятливый и др.);
- усиление внимания к внешности (пара красивый - некрасивый, лысый, толстый, миниатюрный, симпатичный, стройный и др.);
- рост употреблений прилагательных, обозначающих закрытые для постороннего характеристики, понятные лишь адресату или самому Я (вместительный, временный, вчерашний и сегодняшний, каменный, кислый, комнатный, разный своеобычный и др.);
- рост употреблений прилагательных, означающих амбивалентные характеристики (впечатлительный, непрактичный, неполноценный, несовременный, нервный, сверхчувствительный, тихий, шальной и др.);
- рост употреблений прилагательных, означающих постыдные качества (безвольный, злопамятный, косорукий, легкомысленный, мелочный, мрачный, мстительный, шепелявый и др.) или связь с рангово низкими соци-
альными группами (бульварный, блатной, вульгарный, внебрачный, иногородний и др.);
- формирование группы прилагательных, образованных от местоимений (никудышный, никчемный, ничтожный, иной).
Основная масса примеров представляет собой простые предложения, однако анализ этого материала пока не завершен. Требуется отдельная обработка предложений с вопросительной иллокутивной модальностью, которые служат для опровержения мнения собеседника, а не в качестве автохарактеристики (пример 7). Интересны и случаи с восклицательной модальностью, которые могут содержать позитивную автохарактеристику (пример 8), или (при определенной интонации и частоте основного тона) выражать самоиронию.
(7) -Я - бездарная? Да как вы смеетеI (Юрий Никулин. Мое любимое кино (1979)).
(8) -Давай лучше яI Я - везучийI (В. Астафьев. Последний поклон (1968-1991)).
Заключение и дискуссия
Представленные данные показывают, что распространение адъективных предикатов оценки при местоимении первого лица единственного числа начинается с середины 20-х гг. XIX в. До этого момента предикат состоял из указания качества (прилагательное) и квалификатива-существительного (Я хороший человек / строитель /хозяин). «Освобождение» прилагательного от существительного - показатель того, что теперь прилагательное стало характеризовать личность вне связи с ее типом деятельности или социальной ролью. Язык таким образом запечатлел изменения в самосознании личности в России этого периода, что и нашло отражение в художественной литературе. Наши данные коррелируют с наблюдениями специалистов в области диахронической психологии.
С середины XIX в. в русском языке увеличивается разнообразие и растет количество адъективных оценочных предикатов при местоимении «я», что особенно заметно во второй половине XX в. Это может быть обусловлено тенденцией к росту индивидуального начала, которое представляется человеку более важным, чем его принадлежность к определенной социальной группе. Применительно к периоду с середины 1980-х гг. вероятно также влияние распространившихся эзотерических практик, философии, массового увлечения психологией. Существенным фактором могли стать как минимум три исторических события: революция 1917 г., XX съезд КПСС (1956), курс на ускорение и перестройку, начатый в 1985 г. Инициированные этими событиями перемены в дискурсивных практиках привели к поиску своего места в изменившемся социуме и, следовательно, к росту потребности в самоидентификации и самопрезентации, что и выразилось в распространении описываемых конструкций во второй половине XX в.
Существенны различия в употреблении положительных и отрицательных оценок Я в предложениях, различных с точки зрения иллокутивной модальности. Одни и те же прилагательные могут функционировать как обозначение положительной или отрицательной оценки своего Я. Отрицательная оценка своего Я зачастую является мнимо-отрицательной, так как используется в манипулятивных целях, однако этот тезис имеет статус наблюдения и пока его нельзя считать доказанным.
Ограничения на предикат при местоимении «я» формировались на протяжении довольно долгого исторического периода, но при изучении этих ограничений в историческом аспекте необходимо учитывать, что принадлежность прилагательного к «топовому» списку в рамках изучаемой конструкции вынуждает нас ориентироваться на прагматику в большей степени, чем на семантику конкретного прилагательного. Не без влияния языка литературы (неканонические речевые ситуации) живой язык (канонические речевые ситуации) перешагнул через эти ограничения, отсюда распространение формул я плохой / хороший, добрый / злой, несчастный / счастливый, умный / глупый в повседневном общении. Не вошедший в статью материал, отражающий полифункциональность этих оценочных суждений, необходимо описывать отдельно.
Наше исследование позволяет по-новому объяснить феномен литературных псевдонимов-прилагательных начала XX в. типа Демьян Бедный, Павел Беспощадный, Михаил Голодный, Максим Горький, Степан Дальний, Михаил Камский, Леонид Первомайский, Андрей Скорбный и др. Эти псевдонимы появились не как прямое следствие революционных преобразований, а как результат отражения в сознании поэтов и писателей того процесса поиска идентичности, который начался еще в XIX в. и обострился в 1920-е гг. Если принять такое объяснение, то в ряд «революционных» псевдонимов легко вписываются и «нереволюционные»: Андрей Белый, Александр Одинокий, Саша Черный.
Список источников
1. Норман Б.Ю. Прагматический потенциал русской лексики и грамматики. Екатеринбург ; Москва : Кабинетный ученый, 2017. 464 с.
2. Проблемы функциональной грамматики: Отношение к говорящему в семантике грамматических категорий / отв. ред. В.В. Казаковская, М.Д. Воейкова. М. : Издательский Дом ЯСК, 2020. 488 с.
3. Проблемы функциональной грамматики: Принцип естественной классификации / отв. ред. А.В. Бондарко, В.В. Казаковская. М. : Издательский Дом ЯСК, 2021. 512 с.
4. Glock H., Hacker P. Reference and the first-person pronoun // Language and Communication. 1996. Vol. 16 (2). P. 95-105.
5. Erikson E. Identity: Youth and Crisis. New York, 1968. 336 p.
6. Кон И.С. В поисках себя: личность и ее самосознание/ М. : Политиздат, 1984. 335 с.
7. Stearns P., Stearns C. Emotionology: Clarifying the history of emotions and emotional standarts // American historical review. 1985. Vol. 90, № 4. P. 813-836.
8. Интеракционизм в американской социологии и социальной психологии первой половины XX века : сб. пер/ / сост. и пер. В.Г. Николаев ; отв. ред. Д.В. Ефременко. М., 2010. 322 с.
9. Dolcini N. The Phantasmatic "I". On Imagination-based Uses of the First-person Pronoun across Fiction and Non-fiction // Rivista internazionale di filosofia e psicologia. 2016. Vol. 7, № 3. P. 321-337.
10. МаховА.Е. Исторические исследования эмоций в современном западном литературоведении // Современная наука о литературе. Основные тенденции и проблемы : сб. науч. тр. / отв. ред. Е.А. Цурганова. М., 2018. С. 74-103.
11. Olson E. T. Personal Identity // The Stanford Encyclopedia of Philosophy / ed. by N. Zalta. URL: https://plato.stanford.edu/archives/fall2019/entries/identity-personal (дата обращения: 09.07.2020).
12. Лю Г., Маркасова Е.В. Я есть я (идентичность и коммуникация) // Коммуникативные исследования. 2021. Т. 8 (4). С. 701-716.
13. МаркасоваЕ.В., ХэХ. Конструкция «Я / ты + ж(же)»: же как средство манипулирования // Scando-Slavica. 2020. Т. 66 (1). С. 97-117.
14. Хесле В. Кризис индивидуальной и коллективной идентичности // Вопросы философии. 1994. № 10. С. 112-123.
15. ПавленкоВ.Н., КоржН.Н. Трансформация социальной идентичности в посттоталитарном обществе // Психологический журнал. 1998. № 19 (1). С. 75-89.
16. Парфит Д. Тождество личности / пер. с англ. Р.Л. Кочнева // Омский научный вестник. 2019. № 2. С. 95-104.
17. Вольф Е.М. Оценочное значение и соотношение признаков «хорошо / плохо» // Вопросы языкознания. 1986. № 5. С. 98-106.
18. Вольф Е.М. Функциональная семантика оценки. М. : Едиториал УРСС, 2002. 280 с.
19. Падучева Е.В. Высказывание и его соотнесенность с действительностью: Рефе-ренциальные аспекты семантики местоимений. М. : Наука, 1985. 272 с.
20. Падучева Е.В. Наблюдатель: типология и возможные трактовки. URL: http://www.dialog-21.ru/digests/dialog2006/ materials/html/Paducheva.htm (дата обращения: 15.09.2022).
21. Падучева Е.В. Семантические явления в высказываниях от 1-го лица: говорящий и наблюдатель. URL: http://lexicograph.ruslang.ru/TextPdf1/slavisty_2008.pdf (дата обращения: 20.11.2022).
22. Гращенков П.В., Кобозева И.М. Семантические классы и управление прилагательных // Компьютерная лингвистика и интеллектуальные технологии: по материалам ежегодной междунар. конф. «Диалог», Москва, 31 мая - 3 июня 2017 г. Вып. 16 (23) : в 2 т. Т. 2. М., 2017. С. 134-149.
23. Падучева Е.В., ЗализнякА.А. Семантические явления в высказываниях от 1-го лица // Finitis duodecim lustris : сб. ст. к 60-летию профессора Ю.М. Лотмана. Таллин : Ээсти раамат, 1982. C. 142-148.
24. Апресян Ю.Д. Дейксис в лексике и грамматике и наивная модель мира // Семиотика и информатика. Вып. 28. М., 1986. С. 5-33.
25. Шигуров В.В. Переходные явления в области частей речи в синхронном освещении. Саранск : Изд-во Сарат. ун-та, 1988. 88 с.
References
1. Norman, B.Yu. (2017) Pragmaticheskiy potentsial russkoy leksiki i grammatiki [Pragmatic Potential of Russian Vocabulary and Grammar]. Yekaterinburg; Moscow: Kabinetnyy uchenyy.
2. Kazakovskaya, V.V. & Voeykova, M.D. (eds) (2020) Problemy funktsional'noy grammatiki. Otnoshenie k govoryashchemu v semantike grammaticheskikh kategoriy
[Problems of Functional Grammar. Attitude to the speaker in the semantics of grammatical categories]. Moscow: Izdatel'skiy Dom YaSK.
3. Bondarko, A.V. & Kazakovskaya, V.V. (eds) (2021) Problemy funktsional'noy grammatiki. Printsip estestvennoy klassifikatsii [Problems of Functional Grammar. The principle of natural classification]. Moscow: Izdatel'skiy Dom YaSK.
4. Glock, H. & Hacker, P. (1996) Reference and the first-person pronoun. Language and Communication. 2 (16). pp. 95-105.
5. Erikson, E. (1968) Identity: Youth and Crisis. New York: W.W. Norton.
6. Kon, I.S. (1984) V poiskakh sebya: lichnost' i ee samosoznanie [In Search of Oneself: Personality and its self-consciousness]. Moscow: Politizdat.
7. Stearns, P. & Stearns, C. (1985) Emotionology: Clarifying the history of emotions and emotional standarts. American Historical Review. 4 (90). pp. 813-836.
8. Efremenko, D.V. (ed.) (2010) Interaktsionizm v amerikanskoy sotsiologii i sotsial'noy psikhologii pervoy poloviny XX veka [Interactionism in American Sociology and Social Psychology in the First Half of the 20th Century]. Moscow: Institute of Scientific Information on Social Sciences of RAS.
9. Dolcini, N. (2016) The Phantasmatic "I". On Imagination-based Uses of the Firstperson Pronoun across Fiction and Non-fiction. Rivista internazionale di Filosofia e Psicologia. 3 (7). pp. 321-337.
10. Makhov, A.E. (2018) Istoricheskie issledovaniya emotsiy v sovremennom zapadnom literaturovedenii [Historical studies of emotions in modern Western literary criticism]. In: Tsurganova, E.A. (ed.) Sovremennaya nauka o literature. Osnovnye tendentsii i problem [Modern Science of Literature. Main tendencies and problems]. Moscow: Institute of Scientific Information on Social Sciences of RAS. pp. 74-103.
11. Olson, E.T. (2019) Personal Identity. In: Zalta, N. (ed.) The Stanford Encyclopedia of Philosophy. [Online] Available from: https://plato.stanford.edu/archives/fall2019/ entries/identity-personal. (Accessed: 09.07.2020).
12. Liu, G. & Markasova, E.V. (2021) Ya est' ya (identichnost' i kommunikatsiya) [I Am Me (Identity and Communication)]. Kommunikativnye issledovaniya. 4 (8). pp. 701-716.
13. Markasova, E.V. & He, H. (2020) Konstruktsiya "Ya / ty + zh(zhe)": zhe kak sredstvo manipulirovaniya [Construction "I / you + w(s)": same as a means of manipulation]. Scando-Slavica. 1 (66). pp. 97-117.
14. Hösle, V. (1994) Krizis individual'noy i kollektivnoy identichnosti [The crisis of individual and collective identity]. Voprosy filosofii. 10. pp. 112-123.
15. Pavlenko, V.N. & Korzh, N.N. (1998) Transformatsiya sotsial'noy identichnosti v posttotalitarnom obshchestve [Transformation of social identity in a post-totalitarian society]. Psikhologicheskiy zhurnal. 19 (1). pp. 75-89.
16. Parfit, D. (2019) Tozhdestvo lichnosti [Personal Identity]. Omskiy nauchnyy vestnik. 2. pp. 95-104.
17. Vol'f, E.M. (1986) Otsenochnoe znachenie i sootnoshenie priznakov "khorosho/plokho" [Estimated value and the ratio of signs "good / bad']. Voprosy yazykoznaniya. 5. pp. 98-106.
18. Vol'f, E.M. (2002) Funktsional'naya semantika otsenki [Functional Semantics of Evaluation]. Moscow: Editorial URSS.
19. Paducheva, E.V. (1985) Vyskazyvanie i ego sootnesennost' s deystvitel'nost'yu: Referentsial'nye aspekty semantiki mestoimeniy [Utterance and Its Correlation with Reality: Referential aspects of the semantics of pronouns]. Moscow: Nauka.
20. Paducheva, E.V. (2006) Nablyudatel': tipologiya i vozmozhnye traktovki [Observer: Typology and possible interpretations]. [Online] Available from: http://www.dialog-21.ru/digests/dialog2006/materials/html/Paducheva.htm. (Accessed: 15.09.2022).
21. Paducheva, E.V. (2008) Semanticheskie yavleniya v vyskazyvaniyakh ot 1 litsa: govoryashchiy i Nablyudatel' [Semantic Phenomena in First Person Statements: Speaker and
observer], [Online] Available from: http://lexicograph.ruslang.ru/TextPdf1/slavisty_2008.pdf. (Accessed: 20.11.2022).
22. Grashchenkov, P.V. & Kobozeva, I.M. (2017) [Semantic classes and control of adjectives]. Komp'yuternaya lingvistika i intellektual'nye tekhnologii [Computer Linguistics and Intelligent Technologies]. Proceedings of International Dialog Conference. Moscow. 31 May - 3 June 2017. Vol. 16 (23). Part 2. Moscow: Russian State University for the Humanities. pp. 134-149. (In Russian).
23. Paducheva, E.V. & Zaliznyak, A.A. (1982) Semanticheskie yavleniya v vyskazyvaniyakh ot 1-go litsa [Semantic phenomena in statements from the 1st person]. In: Finitis duodecim lustris. Tallin: Eesti raamat. pp. 142-148.
24. Apresyan, Yu.D. (1986) Deyksis v leksike i grammatike i naivnaya model' mira [Deixis in vocabulary and grammar and the naive model of the world]. Semiotika i informatika. 28. pp. 5-33.
25. Shigurov, V.V. (1988) Perekhodnye yavleniya v oblasti chastey rechi v sinkhronnom osveshchenii [Transitional Phenomena in the Field of Parts of Speech in Synchronous Llighting]. Saransk: Saransk State University.
Информация об авторе:
Маркасова Е.В. - д-р филол. наук, доцент Института русского языка Пекинского университета иностранных языков (Пекин, Китай). E-mail: [email protected]
Автор заявляет об отсутствии конфликта интересов.
Information about the author:
E.V. Markasova, Dr. Sci. (Philology), associate professor, Beijing Foreign Studies University (Beijing, China). E-mail: [email protected]
The author declares no conflicts of interests.
Статья поступила в редакцию 31.08.2022; одобрена после рецензирования 16.10.2022; принята к публикации 13.03.2023.
The article was submitted 31.08.2022; approved after reviewing 16.10.2022; accepted for publication 13.03.2023.
