CC BY
44
В. Г. Лаикип
ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ПРИНЦИПОВ ЛОГИКИ Ш ЯЗЫКА
В СМЫСЛОВОЙ ОРГАНИЗАЦИИ МЫШЛЕНИЯ
Томский государственный педагогический университет
Говоря о смысле, надо провести четкую дифференциацию между смыслом и самообразованием, с одной стороны, и пониманием и выражением смысла - с другой. Смысл - это феноменальная, проекция самого осознания; смыслообразование - это структурное связывание в рамках самоопределяющегося смысла, задание собственно смысловых координат для образования смысла. Понимание же и выражение (а в связи с ними - интерпретация, истолкование, артикуляция и т.п.) — моменты деятельности мышления - конкретной процессуальной активности сознания, образующей целый ряд «служебных» форм. Деятельность мышления - это иной уровень работы со смыслом, в принципе вторичный по отношению к структурно-феноменальному уровню самого смысла. Но деятельность мышления имеет, естественно, свою смысловую проекцию - смысло-» собственных — фор-
_ ' г чьность мышления,
- с - , - , . смысловых дефини-_ ' .-.вает смысл, она об-
„ , . 'форшшет и упрочи-
. -„- .-тс- - • 1 координаты актив-, г/ _ / э^ч 1.1 со смыслом зада-- • . . . <а - основных поня-
, • л -•" I • - -Н. ечия, Конструктивная __ . _ •„•г-^гнию к смыслообра-
зованию может быть вскрыта принципиальным образом как раз через контекст этих категорий.
Всякий текст обнаруживает несколько планов, аспектов и уровней своей организованности. Он организован нацеленно-прагматически и в связи с этим - оценочно - «поляризованно» по отношению к аккумулированной в нем и посылаемой (устремляемой некоторым образом) с его помощью информации; организован языково - в отношении определенных способов осуществления системного единства означающих связей в нем, позволяющих скреплять высказывание в его толкованиях, отсылках к другим высказываниям и текстам, отсылке к всеобщему опыту выражения мысли и восприятия мира; организован тематически, выражая связь высказываемой мысли с конкретной областью реальности и опыта; и наконец, логически, т.е. собственно обнаруживая структуру самой мысли как развертываемой в тексте активности осознания.
Язык, логика, тематичность и прагматическая интенциальвость (в том числе оценочность) как
факторы (аспекты, модусы) организации текста довольно четко различимы в привычном рациональном дискурсе. В связи с этой определенностью и ясностью различения и появляется возможность говорить о них как об уровнях в организации текста. При этом, впрочем, недостаточно ясно, как и на каких основаниях можно упорядочение (иерархически) выстраивать эти уровни. Таких оснований и подходов к «отслаиванию» этих аспектов может быть несколько. Но, в противовес такой их различимости в рациональном мышлении, в художественном высказывании эти факторы организации текста взаимно переплетены и сплавлены друг с другом, конструктивно взаимопронизывают друг друга до неразличимости.
Чтобы разобраться в этой проблеме, надо попытаться осуществить категорийное различение между предпосылочно-языковой и синтетически-мыслительной - «логической» реальностью провести на некотором более глубоком уровне.
Порядок мысли неизбежно имеет два полюса, два источника своей организованности, действие которых, с одной стороны, пересекается и сталкивается, с другой - выстраивается как бы двумя слоями в строении всякого осмысленного текста. Это - логика мысли и язык ее выражения. Наша свободная языковая активность и объективная неумолимость логики создают естественное впечатление, что язык - всецело наше достояние, а логика выступает как внешняя объективная данность. Однако при внимательном рассмотрении можно увидеть, что наше владение языком и наше руководство логикой достигается, с одной стороны, благодаря принципиальной непосредственной данности нам объективной реальности в языке, данности, предшествующей конкретной мыслительной активности, и, с другой стороны, благодаря абсолютно внутренней, укорененной внутри самого сознания, логической убедительности, позволяющей верно ориентироваться в мире сообразно структурам и связям смысловой очевидности. Языковая организованность информации выражает изначально данную обращенность к нам, к субъекту мышления, объективного мира, собственно таким образом и выступающего в качестве информационной реальности, явдеиности бытия сознанию, той потенциальной обращенности, которой мы овладеваем посредством языковых усилий, создавая впечат-
ление, что язык - наше орудие. Логика, скорее, напротив - проявление того, как субъект в своем мышлении обращен навстречу объективному миру благодаря тому, что имеет в себе основания для организации мысли сообразно собственному обстоя нию вещей в мире. Язык используется нами как пространство изначально понятного, в котором может, таким образом, двигаться мысль; логика -пространство нашей собственной внутренней разомкнутое™, вмещающей и принимающей мир и счастливо находящей в нем. глубинное структурное соответствие. Ни язык не возможен без логики, ни логика без языка; но это не сливающиеся между собой стороны организованности мысли, равно как и не уровни этой организованности. Это противоположно направленные силы, отражающиеся и запечатлевающиеся друг в друге.
Структура сознания, и в частности логика - форма мышления, находит язык в существенной степени уже предданным, подобно тому, как вообще форма находит материю для своего развертывания в ней уже «сотканной», уже некоторым образом сформированной. Материя уже некоторым образом внутри себя сформирована, чтобы вообще могла появиться возможность дальнейшего ее формирования, взаимодействия с нею формы; но это внутреннее родство «сотканной» и как-то в себе расчлененной материи и дальнейшего ее формирования -«раскраивания» и «сшивания» - нисколько не стушевывает принципиального категориального различия между формой и материей, между тем, что берется за предданную основу и что выступает ее реорганизацией. Суть этого кардинального категориального отличия в том, что материя предстает как иное, как «ничто» для того качества, того бытия, которое возникает в результате конкретного нового структурирования.
Подобно этому и язык выступает такой же пред-данной основой текстуализадии (и информирования) бытия, хотя и логически сформированной в себе. Но он во всей своей системе значений совершенно инаков для того нового качества осознания, благодаря которому возникает новый смысл. Форма осознания заново работает с «материей» языка, выступая по отношению к ней активным субъектным началом.
Язык в этом кардинальном категориальном противостоянии логике принципиально бессубъектен, хотя и полон внутренними' связями осознания, категориями, даже квазимифологическими' персонификациями и т.п., имеющими генетически субъектную природу, восходящую к структуре осознания как таковой (к субъект-субъектной - личностной структуре). Язык - обрабатываемый материал и основа мышления - противостоит мышлению как сам, уже, правда, определенным образом информационно насыщенный, мир. Согласно Л. Витгенштейну, язык и
реальность (мир) находятся в одном и том же логическом пространстве и обладают одной и той же логической формой. Логика же относима к субъекту. Логика и язык представляют собой «границу мира». При этом логика - грань метафизического субъекта; язык - априорный логический каркас мира [1]. «Язык есть всеохватывающая предистолкованность мира», - говорит Гадамер [2, с. 240]. Для нас в нашем усилии осознания язык сливается с миром: сиг-нификация, атрибутивно присущая языку, выступает неразрывно с денотацией, являя собой как раз эту информационную насыщенность объективности вместе с ее открытостью осознанию, предрасположенностью и устремленностью к нему. И сигнифи-кация - внутренне языковая связь, и денотация -обращенность еще не свершившейся мысли к объективности мира, выражающая связанную укорененность мыслимого в объективности бытия - одинаково отличны от смысла, рождающегося в самой мысли. Обе они - предпосылки осмысления, причем предпосылки не с субъектной стороны, а со стороны объективного мира. В них сказываются два неразрывно связанных момента мира: его фактическая событийность (самостоятельно становящаяся объективность) и его обращенность к осознанию (к субъекту), и сказывается именно эта связь: мир обращен к осознанию.
Мы уже говорили, что благодаря высшей, по своему статусу - субъектной, системности сознания и смысла мир в целом включается в рефлексивный но своей структуре процесс самодетерми-иации субъектного тина. В этом плане измерение смысла имеет прямую онтологическую проекцию. При этом, будучи включенным, в нелокальную систему осознания, событийная связанность мира открывается связанностью значений для осознания, в некотором смысле противостоящей самой внутренней связанности осознания. Мир оказывается феноменально предрасположенным, данным, задавая тем самым принципиальное измерение языка, актуальное еще и до разработки конкретных языковых средств сознанием. «Язык» непосредственной феноменальной данности мира осознанию выражает, как представляется, принципиальный категориальный ракурс языковостн (языка), в отличие от категориального ракурса логики, раскрывающего, напротив, обращенность сознания к миру и проявляющегося в формах и закономерностях мышления - модуса активности самого сознания. Мир, включенный в систему осознания, образует самостоятельную сторону феноменальной данности, устанавливая пространство языка, в котором сознание может обретаться и непосредственно эстетическим образом - до и помимо любых создаваемых языковых конструкций.
Если принять, что логика выражает движение самой активной мысли (порождающей смысл) и,
следовательно, несет на себе структурную основу мышления, идущую от субъекта сознания, то язык в категориальной противопоставленности ей выражает по отношению к актуальному сознанию полюс (поле) мыслимого. Мыслимое (мир) уже как бы заранее поглотило, вобрало в себя своё качество мыслимости - характер быть мыслимым и всякий раз является нам - собственно, может явиться нам только в таком качестве.
Поэтому, например, Мерло-Понти, пожалуй, слишком опрометчив в своей интенции сближения языка и субъекта мышления и попытке провести линию демаркации между сознанием и миром, разделяя образность мира и языковость мысли, когда пишет: «Чем более энергично мы будем стремиться рассмотреть сами вещи, тем отчетливее мы увидим, что между ними и нами в изобилии наличествуют образы, с помощью которых они себя выражают, и слова, с помощью которых мы выражаем их» [3, с. 17]. Образность мира - его обращенность к нам - это, по сути, уже его языковая предрасположенность мышлению (и, в частности, чувству, в отличие, например, от ощущения, имеющему принципиально осмысляющий характер). Внимательный эстетический анализ этой образности в ее строении показывает, что она уже не простая данность чувству, а сложно организованная феноменологиче-.. . ; _ _ - . , I екоторая языковая орга-
. . " вообще она оказывается
. , - - - ззвавию - как обращен-
юединяющем их инфор-% .. • - .-:.-»Природа образности (эс-I ,, .с'-хти без посредства слов) кардинально Языкова. К тому же именно структура этого информационного пространства не только по преимуществу определяет, но конституирует феноменальную логику образности. При этом, впрочем, само это информационное пространство не может быть установлено без субъекта. «Языковость» мира определяется его феноменальностью, данностью сознанию - все это его измерение установлено через контекст потенциального присутствия субъекта - через контекст «субъект-субъект-ности» смысла, в котором непосредственные данности мира проступают как осмысляемые.
Но нельзя и преувеличивать значение субъектной знергийности слов. Слова в своих замкнутых системах - «языковых играх» заметно отделены от нас, как бы вынесены, пусть условно и производно, за пределы самого активного субъекта сознания. Они наполняют собой (дополняют - исполняют) именно то информационное пространство, в котором мы мыслим. Слова-имена скорее не даны нами, а в этом своем именующем (субъект-субъектном) статусе выражают ту же связь субъекта с миром -энергию, пронизывающую и феноменологически устанавливающую информационное пространство
мысли. Они переданы - «перекинуты» через это пространство, чтобы вещи могли обратиться к нам субъектно, чтобы вещи предстали перед нами (на-шими-именуемыми) Другими. «Слово находится между сознанием и мыслимым предметом. Оно участвует в бытии обоих. Оно отделяет их друг от друга, давая мне тем самым возможность отличать возникающее благодаря слову представление от предмета», - пишут авторы современного философского издания [4, с. 555]. Но такое полагание еще ведь не есть наше собственное мыслительное усилие; это только предпосылка его возможности. Так же как и образность не рождается из нашего чувственного усилия, а является только предпосылкой его - предпосылкой с противоположного «берега» устанавливаемого, таким образом, информационного пространства. Разница только в том, что если чувство есть погружение в это пространство, то слово - мост, перебрасываемый через него.
Имена-слова - это своего рода «ключи» опознания, передаваемые мыслью (субъектом сознания) языковой стихии мира, - «мосты», упрочивающие феноменальную открытость мира нам, делающие эту потенциальную открытость и анонимную обращенность направленной и «адресной». «Так как наше мышление может быть познано только в языковой оболочке и форме, то мир микрокосмоса постигается нами, - как справедливо отмечается авторами статьи «Язык» в современном философском словаре, - согласно способу бытия нашего языка: мир превращается нами в язык другого рода» [4, с. 555]. В этом контексте можно принять и несколько метафорическое выражение: «Благодаря выражающему сущность предмета слову предмет привлекает к себе внимание и говорит нам., что он есть». «Благодаря слову предмет становится доступным духу и превращается в нечто такое, что дано нашему познанию» [4, с. 555]. При этом потенциальная открытость доводится до интимного контакта мира и субъекта - подводится к осознанию.
Язык насыщен субъектностью смысла, требующей выражения и понимания. «Просто потому, что мы хотим понять не язык, а сознание (присутст-свующее в языке. - В Л.), мы считаем, что язык это нечто, что уже понято (не нами)», - замечает М.К. Мамардашвили [5, с. 39]. Элементарный языковый потенциал феноменального мира организуется сообразно структуре понимания (мышления), восходящей, в свою очередь, к структуре смысло-образования и смысла. Поэтому «подыскание слова для мысли оказывается, - как отмечает В.В. Биби-хин, - уже вторичным поступком, пересказом, переводом неслышного слова смысла» [б, с. 74]. При том, что структура смыслообразования едина, способы понимания могут меняться, отчего меняется и «картина мира», и язык. Слово-имя, преобразуясь в
слово-понятие (в рациональном дискурсе) и в слово-образ (в искусстве), между тем «археологически» сохраняет в себе субъектную структуру действующего подлежащего, метафорическую структуру предиката и энергийную (инобытийную) структуру глагола, выражающего предикацию в становлении - ту структуру, которая выявляется на уровне высказывания. Но в любом случае «высказывание есть мера мира» [б, с. 25]. Высказывание есть смысловая выраженность мира как события. Как сказал Витгенштейн, «в предложении происходит пробное составление мира» [7, р. 41].
Ж. Делез связывает смысловое измерение текста с глагольностью, предикативностью выражения мысли [8]. У глагола («симулякра») действительно универсальная связующая функция в тексте -функция приведения в движение, соответствующее движению самой мысли. Но роль этого соответствия нельзя преувеличивать. «Взрывание» и «оживление», течение, континуальное смещение, скольжение языка, которое осуществляется логически с помощью глагольности, производится все же самой мыслью - носительницей генерального и собственно смыслового - не воплощающегося до конца, но понимаемого - извлекаемого - сверхтекстового измерения смысла. Глагольность как потенциал смыслообразующей подвижности значений принадлежит языку — является хотя и самой свободной, но все же частью его значений. Будучи языковым явлением, она непосредственно соотносится с динамическим потенциалом мира, отражает его. Используясь же как средство, носитель движения мысли в пространстве языка, глагольность действительно соприкасается с процессом смыслообра-зования непосредственно, но не является каким-либо преимущественным носителем самого этого процесса, не несет ответственности за смыслообразование.
К тому же глагольность языка, выражая собой его функциональную динамичность, способна в равной степени как нести открытость языковой стихии смысловому движению мысли, «впуская» мысль в язык, так и обнаруживать ее открытость миру - тому уклоняющемуся от имен, субстантивации и объективации (по сути искусственных операций сознания по отношению к миру, инструментов схватывания мира мыслью) началу инаковости мира самому себе. Специфическая денотативная функция глагольности - воссоздание в языковом пространстве модуса протяженности отношений, присущего миру, но скрадываемому именной -субстантивирующей - структурой языка.
И тогда глагол вовсе не чистый «симулякр» -элемент кода без какой-либо конкретной референции - без отсылки к чему-либо конкретному в мире и реферирующий, таким образом, только себя, тем самым выступая (по Делезу) чистым проводником
смысловой энергии в сообщении. Он выражает протяженность со-бытийности - денотированное свойство события как реального отношения, в равной степени как и свершенность, смысловую собранность со-бытия. Впрочем, содержится ли сколько-то существенный с-мысл в замкнутости события-отношения самого по себе, отражаемого глагольностью, без специальной размещенное™ этого отражения в собственной (субъектной) структуре со-знания? Скорее всего этот «скользящий» минимум смысла возможен только в системе с-мысла - в его субъект-субъектной (и субъект-объектной, как вариант) диспозиции.
Познание же, в свою очередь, - формирование у субъекта осознания представлений о мире - это соответствующее встречное движение уподобления, выражающее частичное уподобление сознания миру. Сознание становится обладателем картины мира, самоформируясь под действием ее «ландшафта». Заметим, представление, как обыденное, так и научное, имеет образное, а не именное, не понятийное строение, хотя наука и прибегает к концептуализации как к логическому инструменту для разъяснения своих описаний-схем (схема по своей феноменальной природе принципиально неотделима от представления; это есть артикулиро-ь . * . : • - • г; дивное представ-. - г ,*!".:. силовых линиях»
(ризуя в качестве — образованность :воим содержани-. ^ . Зазовых мировоз-.. "" . . ,г _ • . -и.г, зцевдентальными структурами сознания в качестве внутренней -субъектной - основы мыслительной активности.
В мифе - радикальном и одновременно элементарном именовании - происходит персонализация языка, возведение его к субъектному принципу, впрочем, взятому еще довольно абстрактно. Именование мира в этом смысле подобно его математизации - абстрактному уподоблению (гомогенизации) принципу единства, действующему в элементарном отношении со-бытия. (В этом же смысле и математика предстает как язык: в ней происходит обнаружение информационной предрасположенности, обращенности мира к субъекту сознания как простому единству.) Но тем не менее имена мира - это образы, опознанные в полноте их обращенности к сознанию, это подлинные элементы осмысления бытия.
Язык слов с присущей ему системой уже производных уподоблений - метафор - все же берется всегда как предданный нашей мысли; его метафоры как бы отчуждены от самой интуитивной стихии анадогизирования, вырастающей из способности сознания к категориальным определениям и отнесениям, они приписаны вещам как качества их
соотнесенности между собой, в той или иной степени соответствующие реальным связям мира. Язык как система связей выражает для нас связанность мира, хотя он и соткан из связей осознания.
То, что мы владеем языком, говорит ли это, что язык принадлежит нам? «Мы не распоряжаемся языком», - считает В.В. Бибихин [б, с. 71]. Овладение языком и познание мира не просто синхронны. Они взаимообусловлены. Поэтому язык, рождаемый мышлением, тем не менее повторяет рельеф мира.
Язык, таким образом, выражает открытость мира сознанию. При этом справедливо и замечание В.В. Бибихина: «Язык дерзко замахивается на раскрытие сути, устройства вещей, на их упорядочение, но как бы лишь обозначает эту работу, оставляя ее несделанной и развязывая -для нее руки» [б, с. 67]. Сама же работа мысли с языком - это действие логики. Это логическая операция с непосредственностью явленного. Это вписывание явленного мира в тотальность нашего смысла как системы. Смысл - это слышание, понимание (молчание): выражение - это язык.
Мысль с раскрывающейся в ней логикой и с ро--кдоутагл;'! лроггггшатг г. ней смыслом пред-л с "ы;* Зг.т: . ч-с с хгояние самого созна-- > . . -'3-... чесет с собой прежде
- • . . / г "з. с /ю форму со-знания,
движущуюся сквозь ... '^расположенный к >жа к полноте смне-и I <1, ( . . IV V О О С > ! V.} > Ч* 1 "10; V-«Л си 10 НО И свершенности. структурной замкнутости. Именно эта активность мысли и приводит язык в движение - в непрестанное движение становления, реконструкции. Именно оно ответственно, собственно, за генезис и формирование самой языковой реальности (бытия) в том потенциально информационном - потенциально коммуникативном и потенциально предметном материале, который системой означений и, таким образом, языком еще не является и выступает только потенциальным пространством языка.
При этом и образность как уровень непосредственной обращенности мира к сознанию - как уровень невербальной информационно-эстетической артикуляции пронизывается этим смыслообразую-щим и, соответственно, структурируемым движением мысли не в меньшей степени, чем вербализованное информационное пространство. Об этом красноречиво свидетельствует как раз художественное мышление, осуществляемое не только в изобразительно-образном, но и в непосредственно интонационном - музыкальном, танцевально-мимическом, тектоническом материале, и организующее этот материал как полноценный, хотя и своеобразный (непосредственный, неконвенциаль-ный, безусловный и, вследствии этого, качественно
более податливый, флексивный) язык. Язык, т.е. система непосредственной экспрессии феноменального бытия, способен «автономно» развиваться и совершенствоваться в своей открытости субъекту, что и происходит в сложно организуемой системе искусства, «языково» пропитывающей и увлекающей мышление. В равной степени как и логика, реализующая принцип понимания субъектом мира, разрабатывается и системно нарастает в толще языка понимание, проявляясь, в частности, в феноменах философского разъяснения. При этом логика определяет язык все же в большей степени, чем язык логику. Именно логика (как наша внутренняя уверенность в определенной упорядоченности мысли) направляет речевое усилие к смыслу, к осмысленности, превращающей потенциально языковую феноменальность, внятность мира в актуальный язык понимания. В конечном счете мы сами внутренне-структурно повторяем принципиальную конфигурацию бытия, обретая способность осознавать и познавать бытие. И это первично по отношению к тому, что в бытии находятся события, подобные нашей внутренней структуре понятийного со-бытия, непосредственно внятные сознанию. Оттого это бытие и входит с нами в контакт фрагментами (сетью) своей прямой языковой данности и вызываемое™.
Логика выбирает язык для своего осуществления, делает молчаливое бытие внятным - актуально языковым. В искусстве и, как кажется, особенно в музыке в пределе предстает такое рождение языка - открытой пониманию акустической выразительности - из фундаментальных оснований логичности в объектного (оценочного) порядка. И тем не менее значения подспудной логичности языка как непосредственной выразительности и намеренной логичности активной мысли в искусстве не столь схематичны. Искусство стремится предстать непосредственным языком, понятным без усилий, несмотря на то, что оно пропитано логической смысловой энергией до самого мини-мально-элементарного своего чувственного события. Искусство стремится предстать естественным языком, в котором как бы уже до дна сказалась вся субъектная логика смысла. Оно стремится увлечь субъекта неразгаданной полнотой внутреннего родства, прибывающего из экспрессивного иного.
Искусство манифестирует принцип феноменальности (потенциальной языковости) смысла как таковой, тогда как рациональная мысль занята уточнением самого события смысла, данного в пространстве феноменальности - его структуры и фиксированного значения.
Философия работает над структурным и феноменальным прояснением связи мысли и языка (субъекта сознания и мира вещей) - над катего-риализацией языка - как языка имен, так и языка
образов. Именно здесь язык (и мир) делается достоянием самой мысли в ее живом, активном развертывании.
Говоря о понимании, сопровождающем любое мышление и любую деятельность, и языке понимания, с которым работает философия, надо провести различение. Философия стремится к упрочению (и облегчению - прояснению) понимания, заходя в понимаемое как бы «с тыла», с обратной стороны: входя в язык (и в мир в его, по сути, языковой феноменальности) с тем, чтобы сделать его удобным для артикуляции этого понимания и удержания смысла. «Философия, принимающее понимание, в своей открытости миру равна языку», - полагает В.В. Бибихин. То преобразование информационного потенциала мира, которое осуществляет философия, дает осознанию не только выражение, но и способность артикуляции и текстуализации, т.е. возможность увидеть себя в мире - в его языковой развернутости к осознанию.
В свою очередь, противоположно этому, в искусстве стихия языка в ее образной фокусировке, захватывая весь потенциал информационной открытости мира от непосредственной образности до имен, возводится к форме сознания. В этом своем восхождении язык, рождающийся (и используемый) в художественной экспрессии *• >", -чально категориализован - прони.-" г. ^ - - > феноменальными интуициями созн движется в напряженном поле Здесь именно он (язык художественной выразительности), прежде чем был организован и возник, встречается с живой интенцией осмысляющего выражения, попадает в актуальное измерение осознания. Эта имманентная сознанию интенция выражения буквально создает язык искусства, всегда живо и непосредственно отбирая для себя материал, придавая ему характер информационной материи -характер языка.
В искусстве изначально выразительный материал (чувственная языковость мира) до дна пропитан энергией осознания, так что в подлинно эстетически значимом художественном тексте (особенно в переломные эпохи «эстетических экспериментов» в искусстве) перед нами практически никогда не предстает язык, конвенциально сложившийся и прочный, а всегда проступает, обнаруживается живое становление языка - происходит непосредственное и трепетное прорастание языка, идущее от потенциальной глубинной выразительности материала и поднимающееся до ясно обнаруживающегося субъект-субъектного отношения осознания, имеющего своеобразный языковый статус: стиль как модус субъектного (авторского) выражения, энергийно пронизывающий художественный текст и выступающий системообразующей языковой категорией в искусстве (эволюция стиля как становление и развитие
языка искусства); жанр как экспрессивно значимое и содержательно определяющее указание субъектыо-деятельной (и функциональной и тематической) уместности художественного сообщения; отношение «автор-герой» в организующих художественный текст - выразительно-языковых по своему значению - определениях рода творчества - эпоса, лирики, драмы. Во всех этих выразительных измерениях -экспрессивных «степенях свободы» и, соответственно, определяющих гранях организации художественного текста - прямо обнаруживается субъект-субъектная структура самого осознания, не опосредованного содержательно-знаковой и означающей системой, а активно образующая такую систему.
В искусстве за относительно прозрачной и мягко-податливой оболочкой языка проступает прежде всего сама художественная мысль, которая прямо и непосредственно организует в искусстве свое языковое пространство и в связи с этим может быть наиболее доступно и эффективно выявлена через раскрытие смыслового устройства этого текста.
Мышление в искусстве творит свой язык, имея в себе лишь некую изначальную «логику» - логику эстетического осмысления - открытую положен-ность феноменальности, приводимую к интенции выражения.
В своем рождении язык скорее выразительно феноменален, чем рационально логичен. «Язык... устроен не как разум, а как сон... Язык... если пытаться определить его происхождение и статус, приснился человеку и существует с неотвязной убедительностью сноведения», - проникновенно вещает В.В. Бибихин [б, с. 68], и в его словах чувствуется совершенно верная интуиция. Именно искусство берет язык в такой его первозданяости -в том, как сама логичность рождается в структуре феноменальности, обретающей экспрессии.
Различая категории языка и логики (выражения и понимания, отчасти стоящих за ним), нельзя, впрочем, забывать и об их структурном и сущностном единстве - их укорененности в смысле, благодаря которой возможным становится их реальное взаимодействие в любом из вариантов: в художественном («омывание» и «растворение» логики языком) и рациональном (прояснение языка логикой). Было бы неправильно выделять язык как сферу значений и логику как сферу чисто феноменально-смысловую. В том и другом случае (в логике и языке) мы выходим за рамки чистой феноменальности. И то и другое мы берем в контексте взаимодействия феноменально и онтологически значащих планов. И язык и логика конституируются феноменальным планом смысла, уровнями выражения и понимания которого они выступают. Но здесь важно показать этот план конститутивное™ и организационное™ смыслового порядка по отношению к языковому и логическому порядкам. Для нас здесь
и логика и язык - манифестации внутренней феноменальности смысла и ее структуры. Не только логика, но и язык, таким образом, феноменальны (различающи - категориальны и связующи - орга-низующе-синтаксичны), при том что они грамматичны (знаковы, нарративны, отнесены к письму) и семиотичны, т.е. знаково отводимы к денотату.
Язык - это, по сути, и не «сам мир в его обращенности к нам (к сознанию)», а тот особый «тонкий слой» в мире, который, собственно, выражает и обеспечивает эту обращенность, информационный -ив этом смысле поляризованный и направленный - потенциал мира, непосредственно предлежащий мышлению. Язык - не столько момент мира (ибо мир в его самостоятельности, независимости от сознания в языке не нуждается и в этой своей ограниченности языковый слой не захватывает), сколько момент мышления и момент выражения, момент, имеющий свой генетический исток в мышлении и вынесенный в иное, в мир в качестве потенциала феноменальной предрасположенности актуальному усилию мысли - в качестве потенциала выразительности смысла.
Язык иноприроден миру самому по себе и, на-птстп1*. ";:нщ>"щен сознанию. Но это не устраняет л {;>--. '->:-<- -.енальной оппозиции: в мыш-... л -с сознания и во всех обнару-
' . „ -.ста - в культуре, в организа-: .с :гает для этой активности как . - Г : „; лш, как потенциал осознавае-
1стем ы с вязе й-оз.н.ачен и й ■ , ; щ;.-. -':нвает мышление (культу-
- . л .л т. представлен на уровне текста. Но - уже не генетически, а функционально - и эти означения в итоговой своей нацеленности отсылают к миру, к реальности (сигнификация срощена с денотацией), и знаки выражают телесный (квазителесный) предел мысли. Язык функционально привязан к миру. Структурное же его единство, восходящее к сознанию, только более или менее успешно, с определенным усилием - выявляется, и проясняется, и реконструируется. .Язык всегда выступает материалом мысли. Посредством языка мы совмещаем и сращиваем мысль с миром, текстуа-лизуя - воплощая мысль и, с другой стороны, втягивая в нее мир в качестве содержаний (предметных и иных - чувственно переживаемых в слиянии интенциями сознания, как в художественном смыс-лообразовании). Тем самым, мир реальный как бы делается квазитекстом, а текст обретает квазиреальность. В этом отношении движение мысли к предметным содержаниям и ее движение к знако-вости едины, хотя знаковость - воплощенность мысли и ее содержательное наполнение отношениями мира - различные слои взаимопроникновения мысли и мира - слои их включенности друг в
друга. Они даже являются результатами разнонаправленных - встречных - устремлений в этом взаимопроникновении, моментов в рамках единой энергийной поляризации выражения смысла.
Таким образом, слова, которыми мы вещи называем (вызываем к себе), понимаем (принимаем к себе) и вещи - не «вещи-в-себе», а вещи, предметно понятые нами как экспрессивные горизонты смысла - срощены до однородности. Слова и формы языка, повторяя рельеф мира, обладают и свойственной отношениям мира самостоятельностью. «Существует одно «языковое» значение языка, играющее роль посредника между моим намерением, еще не облеченным в слова, и словами, - пишет М. Мерло-Понти, - таким образом, что мои изречения удивляют меня самого и обучают меня мышлению» [3, с. 53-54]. Мир же - этот видимый (и переживаемый) нами «жизненный мир» - в свою очередь артикулирован и в этом смысле организован сознанием - выступает всегда не как мир сам по себе, а как «картина мира». Язык и реальность сплетаются, «сшивая» сознание и мир друг с другом.
Все они - и знаки языка, и содержания мысли, интериоризованно представляющие реальность -установлены и организованы энергией выражения, исходящей от сознания и организуемой структурой осознания как обнаруживаемые в мире горизонты присущей сознанию интенции выражения. В этом смысле слова и вещи взаимно заслоняют друг друга до неразличимости. Мир, который является объективным горизонтом нашей активности, встречается с имманентным субъектным горизонтом - горизонтом «излета» мысли в ее высказывании «до конца», и они находят друг друга тождественными, отождествляются: линия горизонта для них одна и та же - воплощенность, объективная опорность (упорность) до предела. Только в одном случае это упорность негативного предела, но тем не менее схваченного, в другом - опорность этого схватывания, выведенная вовне и превращающая негативный предел ощущения в позитивное «другое» -содержание чувства (переживания и понимания). Таким образом, текст и мир некоторым образом «срастаются». При этом наше связанное сосуществование с миром невозможно без языка. Но оно невозможно и без логики, становящейся в этом процессе выражения смысла моделью понимания -возвращения смысла из его энергийного инобытия.
Речь актуализирует тот потенциал выразительности смысла, который заложен в языке, равно как и включает возможности логики понимания.
Речевая активация языка неизбежно должна быть связана с логикой, руководящей смысловым движением мысли в толще языка. Движение речи, руководимое логикой, - за вычетом частной прагматики, частной цели, к которой отсылает, зовет эта речь, - есть категориализация языка: это про-
цесс размещения и связывания языковых данностей в системе субъекта и, таким образом, прежде всего
- логический процесс. (А они - языковые данности
- при этом могут быть, в принципе, и невербальными - еще дологическими, поскольку язык как фактор организации мысли (в противовес логике речи) выражает вообще принцип обращенности мира к сознанию, открытость, самооткровение мира, предварительно и непосредственно данное сознанию.) Язык слов-имен, затем понятий, затем категорий - это уже логизированный, уже категориа-лизованный, логически связанный и выстроенный (обустроенный) язык. Но по своей в дальнейшем предпосылочной функции он все же язык, т.е. некоторая предварительно открытая и наивно-непосредственно принимаемая данность мира сознанию. Язык - это как бы сам мир, весь мир, поскольку он открыт сознанию и понятен ему.
Язык в пределе своего принципа непосредственно дан. Это прямой и полный потенциал выражения, при том что он и пропитан логикой - связью понимания и в силу этого именно дан. Но он дан так, что непосредственно открыт и позволяет логически разбираться в себе, идти к смыслу, который за языком. «Язык есть выоажение. - пишет •Д. ".-Ч-... ^ - ■ ■ ре. -гзмгг -...1 , .
мость смысла, включаемся в его сооОщимость. 11о-этому «разум покоится в языке» [9, с. 4]. В языке смысл обретает выразительное (феноменальное) инобытие - сбываемость смысла выходит на уровень сообщимости.
Принципиальная языковая данность мира, таким образом, становится доступной теперь уже с помощью некоторой культурной формы мышления -конкретно логически организованного языка, которым мы владеем. Это доступность, берущаяся нами как данность, хотя уже прежде в формах языка в значительной степени логически - субъектно - переработанная, а не являющаяся простой данностью. Надо помнить, что принцип языка как данности был до языка слов. Даже и сама невербальная языковая данность мира сознанию - визуальная, акустическая и прочая сенсорная его открытость организована как логическая предпосылка: как минимум все это специфические информационные каналы, через которые мир обращен к субъекту - как бы выходит за рамки себя, вступая в некоторое отношение, обращаемое (обратимое) в отношение осознания. В связи с этим уместно замечание В.В. Бибихина: «Мы всегда считаем себя вправе
ожидать от него (языка) непосредственной понятности. Понимание в родном языке, по существу, не надстраивается над слышанием, а намного опережает его» [б, с. 14]. Более того: «Значимость слова никогда не приходится вводить таким образом, как вводятся словесные значения: она всегда уже есть» [6, с. 44].
В то же время мы говорим о развитом языке, благодаря вторичной сложности которого мы уже глубоко разобрались в смысле, конкретизировали смысл, например сделали его предметным (разум) иди внутрисубъектным (музыка). Развитый язык -это всегда уже результат конкрентной разобранно-сти смысла - результат действия логики, движимой интенцией активного понимания. «Чистый говор есть нечто такое, в чем происходит завершение языка» [9, с. 5]. Таким образом, язык не только непосредственно предпосылка мысли (в чем его основной первичный принцип), но и результат мысли. Этот вторичный язык пронизан логикой понимания, как первичный пропитан непосредственной явленностью смысла. Поэтому конкретный язык «является выражением внутренних страстей человека или руководящего им мировоззрения.» [9, с. 9]. Конкретный язык и есть страстное мировоззрение -результат эпохи обретения смысла.
Но мы всегда берем его как прямой и непосредственный путь выражения смысла, как отправной пункт понимания, направляя его в речи к полноте и целостности смысла. Речь же - это сама субъектная переработка языка, прежде всего категориально-смысловая, а потом уже прагматическая, хотя и устремлена по видимости всегда к некоторым частным значениям. Речь - в начале достижение смысла, потом уже - устремленность к значениям. «Все знаки, когда мы их рассматриваем один за другим, указывают на одно отсроченное значение, к которому я все их устремляю, хотя они никогда не содержали его в себе», - пишет М. Мерло-Понти [3, с. 53]. Это «отсроченное значение» и выражает смысловой полюс речи и текста, который их энер-гайно удерживает и устремляет сквозь толщу значений языка.
В речи сливается актуальная языковость - выражение - и актуальная логичность - понимание смысла. В моменте речи мы выражаем смысл языком; в моменте логической устремленности этой речи, выстраивающейся в текст, в высказывание, мы движемся обратно к смыслу. Именно так речь и обретает смысл (отличный от простой функции сообщения), В сообщимости речи передается, язы-ково выражается смысл, находя поле своего инобытия, способное служить связкой для других смысловых центров(субъектов).
Суммируя сказанное, можно выделить: язык и логика - это противоположно направленные принципы смысловой организации текста, мышления и
культуры. Они базируются на внутренней феноменальности смысла как таковой, отражающей внутренне измерение события осознания. При этом язык коренится в феноменальности смысла; логика - в структуре (расположенности) субъектных сто-
рон складывания смысла. Действуют же они на уровне выражения смысла как моменты собственно экспрессивный и понимающий-проясняющий. Действие этих моментов в искусстве тесно сплавлено, но тем не менее не предстает нерасчленимым.
Литература
1. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат, Ш,, 1958,
2. Gadamer G,H, Begriffsegeschichte als Philosophie: Kleine Schriften. Bd, 3, Tubingen, 1872.
3. Мерло-Понти M. О феноменологии языка II Мерло-Понти М, В защиту философии, М., 1398.
4. Философский энциклопедический словарь, М., 199?,
5. Мамардашвили М.К., Пятигорский A.M. Символ и сознание. Метафизические рассуждения о сознании, символике и языке, М„ 199?.
6. Бибихин В.В. Язык философии. М„ 1983.
7. Witgenstein L, Notebooks 1914-1916. Oxford, 1979.
8. Делез Ж. Логика смысла. М., 1995.
9. Хайдеггер М, Язык. СПб., 1991.
Н. С. Катунина
ДИАЛЕКТИКА ДУШИ И СОЗНАНИЯ 5 ДУХОВНОЙ СУЩНОСТИ ЧЕЛОВЕКА
Владимирский государственный педагогический университет
..в<г2?ека рассматривается . • ■ - с т • сы,; рее, через совокупи I , • , л л зов и ценностей. Речь. „_ „ - с л не'-'с к природе, обществу. . . - >1. 41. з . Даже в отношении •«' I. и с< г, <_,и с хя односторонне - не •. -..лз лчг.. р^-гп отношений: от-нош* -•«* - л- « } -л • тчол'щ ия душ, отношения ^ 101 т» „:ю ся г^'-пие формы духов-ност; ч-.. иг-ц. Ц. ю лунного исследования: рассмотреть духовность человека в сущностном аспекте. Наша задача показать, что субстанциальным основанием внутренней духовности человека служит единство противоположностей души и сознания.
Так, С. Франк в книге «Душа человека» пишет: «В той мере, в какой жить важнее, чем сознавать, душевная жизнь есть прежде всего реальная сила, и она лишь производным образом является идеальным носителем сознания. Сознание и жизнь, будучи связанными между собой, в то же время сущно-стно антагонистичны: чистое сознание есть бездействие, душевная смерть; чистая жизнь как всемогущая сила есть совершенная слепота сознания» [1, с. 128].
Согласно С. Франку, все мерки, все стереотипы восприятия мира, мышления и поведения становятся возможными благодаря: внутреннему интимному слою нашей жизни. Такой океан переживаний создаёт досмысловую сферу, является потенциальной основой сознания. Однако ду-
шевная жизнь как реальное переживание качественно отличается от сознания. Поэтому в объективном наблюдении человек как живое существо не может раздваиваться на субъект и объект при самонаблюдении, где познающий субъект лишь чистый теоретический взор, чистое внимание, а душевная жизнь развертывается перед этим взором как отчуждённая внешняя картина. Следовательно, С. Франк, отрицая наличие в переживании субъективного отношения в познании душевной жизни, вместе с тем утверждает всё многообразие чувств душевной жизни, которые могут наблюдаться только внутренне, в переживании неразложимого единства «живого знания» и, следовательно, не могут изучаться объективно через внешнее анатомирование или психологическую вивисекцию [1, с. 442]. Но в таком случае о каком «живом знании» в момент переживания можно говорить? Ведь человек в состоянии страсти - в восторге любви или припадке ярости, в кошмаре безысходного отчаяния - теряет типичные черты нормального сознания: представление о пространстве и времени, о внешнем мире, нашем «Я» и различия между ними. Ответ на поставленный вопрос нам предстоит найти.
Опыт диалектического синтеза души и сознания предпринял Гегель. В работе «Философия духа» он рассматривает Дух в качестве начата, объединяющего душу и сознание [2, с. 40]. Исходную (генетическую) форму развития Духа в качестве души он определяет как реальность бытия Духа в теле чело-
