CC BY
207
«ВЫТОЛКНУТЫЕ ИЗ МАНЕЖИКА ДЕТСТВА»: К ПРОБЛЕМЕ «ДЕТИ И ВОЙНА» (В. БОРХЕРТ «ВСЁ-ТАКИ НОЧЬЮ КРЫСЫ СПЯТ» И В. ШНУРРЕ «ВЫСТУПЛЕНИЕ») [1]
Литературное наследие немецкого писателя Вольфганга Борхерта (Wolfgang Borc-hert, 1921-1947) может быть охарактеризовано как глубоко антивоенное. Малая проза художника и особенно пьеса «На улице перед дверью» («Draußen vor der Tür», 1946) провозглашают тот этический принцип, который получит наиболее полное выражение в манифесте «Тогда остаётся только одно!» («Dann gibt es nur eins!», 1947). В своём последнем произведении Борхерт призвал будущее поколение открыто и категорично сказать «нет» войне: «Ты. Человек у машины и человек в мастерской. Если завтра они прикажут тебе больше не делать водопроводные трубы и кастрюли, а производить стальные каски и пулемёты, тогда остаётся только одно:
Скажи: НЕТ!
Ты. Девушка за прилавком и девушка в бюро. Если завтра они прикажут тебе наполнять гранаты и собирать оптические прицелы для снайперских винтовок, тогда остаётся только одно: Скажи: НЕТ! <...>.
Ты. Священник за церковной кафедрой. Если завтра они прикажут тебе благословить на убийство и назвать войну святой, тогда остаётся только одно:
Скажи: НЕТ!» [Borchert 2005: 318-319].
Проникновенный призыв Борхерта, в данном случае выраженный в яркой публицистической
Н.И. Платицына
В статье исследуются особенности художественного воплощения проблемы «дети и война» в истории В. Борхерта «Всё-таки ночью крысы спят» и рассказе В. Шнурре «Выступление». Акцентируется гуманистическое звучание указанной проблемы и определяются общие для двух немецких авторов подходы к её осмыслению.
Ключевые слова: Борхерт, Шнурре, война, детские образы.
форме, более опосредованно прозвучал в тех историях писателя, которые могут быть отнесены к числу «историй о войне» («Kriegsgeschichten») и «историй о вернувшихся» («Heimkehrergeschichten»). Анализ малой прозы Борхерта указывает на возможность выделения в особую группу тех художественных текстов, которые не могут быть рассмотрены в предыдущих классификационных группах ввиду их существенных различий. Авторское повествование лишено здесь той экспрессии, которая отличает «истории о войне / вернувшихся»: внутренняя взволнованность и внешняя бесстрастность обусловили то наивысшее соответствие между формой и содержанием, на которое неоднократно указывали отечественные и зарубежные исследователи творчества Бор-
херта. Герои этой группы историй, которые можно условно назвать собственно «антивоенными» («Antikriegsgeschichten»), переживают тяжелейший внутренний конфликт, мучительный разлад между своим прошлым, мирным и радостным, и своим настоящим, горьким, отравленным ужасами смерти и страха перед будущим. Этим конфликтом обусловлены чрезвычайно сложные взаимоотношения борхертовских персонажей со временем, как большим историческим (М.М. Бахтин), так и личным (частным).
Как правило, в малой прозе и пьесе Борхерта раскрытие проблемы «человек и война» связано с образами солдат, одиноких и потерянных молодых людей, стариков, женщин, чьи судьбы «изломаны» Второй мировой войной и её последствиями. Однако целостное восприятие войны и попытка её осмысления в творчестве писателя были бы невозможны без обращения к детским образам. В малой прозе Борхерта война осознаётся не только как трагедия взрослого человека, но, прежде всего, как беда ребёнка, вынужденного бороться и выживать в условиях жестокой (читай - военной) действительности. С нашей точки зрения, наиболее выразительный детский образ возникает в истории «Всё-таки ночью крысы спят» («Nachts schlafen die Ratten doch», 1947), которую Генрих Бёлль назвал «мгновенной картиной остановленной жизни».
Проблема «человек и война» здесь получает мощное звучание, несмотря на то, что военное время проявляет себя опосредованно. «Одинокая стена», зевающая «глазницами окон», «остатки дымовой трубы» и «покрытая развалинами пустыня» («Das hohle Fenster in der vereinsamten Mauer gähnte...», «Staubgewölke flimmerte zwischen steilgereckten Schornsteinresten», «Die Schuttwüste döste») [Borchert 2005: 216] создают картину всеобщего разрушения и напряжённой тишины (ведь пустыня - «дремала» (döste)). Появление среди мёртвых развалин двух героев, мальчика и пожилого мужчины, нарушает атмосферу некой пространственной пустоты. Лаконичная экспозиция истории не предусматривает указания имён персонажей, и потому перед читателем возникают только таинственные «er» («он») и «der Mann» («мужчина»). В ходе развития сюжетного действия (чрезвычайно скупого и сгущенного) мальчик всё же получает имя, довольно распространённое в Германии, - Юрген. В контексте произведения этот факт чрезвычайно
важен: отсутствие имён или часто встречающееся имя героя в малой прозе Борхерта призваны усилить ощущение типичности изображаемой ситуации. Важно здесь и другое - то, как Юрген реагирует на появившегося незнакомца: «Глаза у него были закрыты. Внезапно стало ещё темнее. Он ощутил, что кто-то подошёл к нему и остановился, тёмный, безмолвный. «Вот теперь я попался!», - подумал он. Но когда он слегка приоткрыл глаза, то увидел только две ноги в нищих штанах» [ВогсИеП 2005: 216].
Первый момент встречи можно условно разделить на несколько психологических этапов: 1) страх мальчика перед неизвестным; 2) инстинктивная готовность защитить себя; 3) увеличивающееся внутреннее напряжение; 4) частое сжимание в руках палки. Юрген не сразу отвечает на вопрос своего собеседника о том, почему он вынужден оставаться на руинах разбомбленного здания. Сначала подросток пристально наблюдает за незнакомым человеком и обращает внимание на корзину и нож в его руках, а затем проницательный взгляд ребёнка задерживается на кончиках пальцев мужчины, испачканных в земле. Таким образом, в этой части повествование дано из перспективы Юргена, лежащего на земляном полу и пристально рассматривающего пожилого героя. Взгляд читателя последовательно «скользит» от одной значимой детали к другой, и читательская оптика полностью ограничена тем, что видит мальчик.
Ещё не зная, можно ли доверять пожилому человеку, Юрген несколько раз сжимает в руках палку - своё единственное орудие защиты. Этот непроизвольный жест героя, на котором автор сознательно задерживает внимание читателя, актуализирует важнейшую антитезу нож / палка. Укажем, что первой антитезой, существенной для раскрытия авторского замысла, служит возрастное противопоставление мальчик/ пожилой человек или детство / старость. Об истинном предназначении палки Юргена читатель узнаёт в тот момент, когда становится понятным, почему в руках пожилого героя находится нож:
« - ...Тогда и я тебе, конечно, тоже не скажу, что у меня здесь, в корзине, - человек пнул корзину ногой и защёлкнул нож.
- Ба, да я могу догадаться, что там в твоей корзине, - пренебрежительно ответил Юрген. - Корм для кроликов.
- Чёрт возьми, верно! - с удивлением сказал человек. - Да ты толковый малый»
[Borchert 2005: 216-217].
Из короткого диалога подросток извлекает чрезвычайно важную информацию: в корзине незнакомца - всего лишь корм для кроликов, и, значит, нож необходим ему только для срезания травы. Страх постепенно сменяется любопытством, и мальчик с интересом расспрашивает о кроликах. В этот момент нож незнакомца защёлкнут, но Юрген всё ещё крепко держит палку. Теперь она выполняет свою главную функцию -служит защитой от крыс. На предложение посмотреть кроликов подросток отвечает отказом и объясняет, что в их дом попала бомба. Самое страшное заключается в том, что младший брат мальчика остался погребённым под развалинами: «Мой брат, он лежит там, внизу. Там. - Юрген показал палкой на обрушившуюся стену. - В наш дом попала бомба. В подвале вдруг пропал свет. И он тоже. Мы ещё звали его. Он был намного моложе меня. Ему только четыре. Он должен быть ещё здесь. Он всё-таки был намного моложе меня» [Borchert 2005: 218].
В процессе диалога Юргена и его собеседника проблема «человек и война» раскрывается в полной мере. В отличие от других историй, где указанная проблема была связана с образами взрослых людей, в тексте истории «Всё-таки ночью крысы спят» возникает принципиально новый взгляд на войну. Трагедия человека в условиях военного времени мыслится как трагедия каждого ребёнка и вместе с тем - целого подрастающего поколения. В данном случае имеет место то метафорическое определение, которое Борхерт использует для наиболее выразительной характеристики молодых, - «вытолкнутые из манежика детства» («ausgestoßen aus dem Laufgitter des Kindseins»).
Мы принимаем формулу, предложенную писателем, в качестве всеобъемлющей метафоры, организующей художественное пространство истории «Всё-таки ночью крысы спят». При этом укажем, что данная формула также реализуется в рассказе другого немецкого автора Вольфдит-риха Шнурре (Wolfditrich Schnurre, 1920-1989) «Выступление» («Der Ausmarsch», 1946), получая, правда, несколько иное сюжетное выражение. Тем не менее, то обстоятельство, что в обоих художественных произведениях отчётливо выделяется мотив «выталкивания из детства», даёт основание для их сопоставления.
В основу рассказа Шнурре положено экстраординарное событие - отправка детского баталь-
она на фронт:
«В шесть они построились. Было ещё темно. <...>.
Светили прожекторы.
Стоящие в строю тёрли глаза и жмурились. Некоторые прислонились друг к другу и досыпали стоя» [Шнурре 1981: 227].
Начало рассказа ещё не раскрывает главной интриги, заключающейся в том, что вместо солдат на фронт отправляют четырёхлетних детей. Однако поддержание интриги не входит в творческий замысел Шнурре, как это можно было бы предположить, и её раскрытие происходит незамедлительно: «В казарме горел свет. Унтер-офицеры бегали по спальням и подгоняли тех, кто задержался. Заспанные, с винтовкой в одной руке и со своими куклами и медвежатами - в другой, спускались они на заплетающихся ногах» (курсив мой - Н.П.) [Шнурре 1981: 227]. Изображение детей на фоне казармы и унтер-офицеров несёт в себе ощущение абсурдности и алогичности происходящего. Чувство нереальности усиливается в той части рассказа, где казарменный двор предстаёт местом прощания матерей со своими детьми: «Матери у ворот неотрывно смотрели сквозь решётку. - Хайни, малыш! - крикнула одна из них» [Шнурре 1981: 228]. В рассказе Шнурре матери добровольно отправляют малолетних детей на фронт, и укоренённость этой художественно утрированной ситуации в современной писателю действительности несомненна. В определённом смысле данный эпизод служит репрезентацией авторского видения конфликта «отцов и детей», включённого в общую проблему «человек и война».
Ключевым, с точки зрения интерпретации авторского замысла, можно считать ещё один эпизод рассказа, в котором Шнурре мастерски воспроизводит прощальную речь:
« - Сегодня вы отправляетесь в поход.
- Да, дядя, - отозвались дети.
- Для вас это великий день.
- Да, дядя.
- Надеюсь, вы проявите себя достойно и храбро, как ваши отцы, павшие на поле чести.
<...>.
- Родина готова увенчать вас лаврами.
- Кому твой лавровый лист нужен?! - рявкнул повар на своего помощника. - Я же у тебя соль просил.
- .лаврами, - сказал капитан. <...>.
Повар отвинтил крышку котла, из-под неё вырвался пар.
- Дерьмо! - заорал он своему помощнику. - Всё переварилось!» [Шнурре 1981: 228-229].
В основу создания напутственной речи, перемежаемой эмоциональными восклицаниями повара, положен принцип контрапункта (ср. эпизод сельскохозяйственной выставки в романе Г. Флобера «Госпожа Бовари», 1857). С его помощью внешне значительное и серьёзное событие - момент прощания с отбывающими на фронт - превращается в бессмысленный и страшный акт. Контрапунктическая организация напутственной речи достигает своей высшей точки в тот момент, когда заверение капитана в готовности родины «увенчать детей лаврами» сменяется рявканием повара: «Кому твой лавровый лист нужен? ... Я же у тебя соль просил».
В заключении рассказа детский отряд покидает казарменный двор и отправляется на фронт: «С песней отряд прошёл через ворота; с песней, не оглядываясь на матерей, вышел на дорогу» [Шнурре 1981: 229]. Участь отправляющихся на войну предрешена автором:
« - Хайни, малыш! - крикнула одна из женщин.
-...под самый корешок - пели дети» [Шнурре 1981: 229].
Слова детской песни выделены автором не случайно. Этот графический приём усиливает общую тональность рассказа Шнурре и придаёт ему дополнительный смысл. Ещё раз подчеркнём, что в рассказе «Выступление» писатель затронул важнейшую для послевоенного времени проблему подрастающего поколения. В присущей ему иронично-сатирической манере Шнурре творчески переосмыслил и воплотил то детерминированное катаклизмами эпохи явление, которое Борхерт назовёт «выталкиванием из манежика детства». Рассказ «Выступление» - это мощное антивоенное предостережение, в котором Шнурре художественно воссоздаёт недалёкое будущее, ожидающее человечество в том случае, если оно не остановит войны.
Разумеется, существенные различия сюжетно-фабульного пространства и способов художественной реализации той задачи, которую ставят перед собой Шнурре и Борхерт, очевидны. Тем не менее, не вызывает сомнений идеологическая
близость произведений писателей. Историю «Всё-таки ночью крысы спят», с нашей точки зрения, следует воспринимать как страстный призыв Борхерта к прекращению войны, калечащей судьбы молодого поколения. Эту мысль, но уже в более концентрированной и безапелляционной форме, писатель выразит в предсмертном завещании «Тогда остаётся только одно» («Dann gibt es nur eins!», 1947).
Повторим: надежда на будущее в малой прозе Борхерта неизменно связана с детскими образами. Не случайно история «Всё-таки ночью крысы спят» имеет жизнеутверждающий финал. Духовное (но и физическое!) спасение Юргена всецело зависит от его собеседника, и пожилой герой это осознаёт: «Человек посмотрел сверху на взъерошенные волосы. И внезапно произнёс: «Кстати, а ваш учитель не говорил вам, что ночью крысы спят?» (курсив мой - Н.П.) [Borchert 2005: 218]. Выделенная строка вынесена писателем в заглавие. Если образ девятилетнего мальчика, охраняющего погибшего брата на развалинах собственного дома, призван проиллюстрировать своеобразие борхертовского видения проблемы «человек и война», то фраза «всё-таки ночью крысы спят» должна символизировать возможность победы живого над мёртвым. Так в истории получает развитие третья, наиболее значимая, антитеза - кролики/ крысы. Крысы останутся в прошлом, связанном с ужасами войны, а впереди Юргена ожидает трудное «возвращение» обратно в детство. Одним из важных художественных образов является заходящее в вечернем сумраке солнце, символизирующее надежду на будущее: « ... Юрген мог видеть, как оно сияло ...» [Borchert 2005: 219].
Литература
Borchert W. Das Gesamtwerk. Mit einem bio-grahpischen Nachwort von Bernhard Meyer-Marwitz. - Hamburg: Rowohlt Taschenbuch Verlag, 2005.
Шнурре. В. Выступление / Пер. с нем. П. Чеботарёва // Шнурре В. Когда отцовы усы ещё были рыжими. М., 1981.
1. Статья выполнена в рамках реализации ФЦП «Научные и научно-педагогические кадры инновационной России» на 2009-2013 годы (госконтракт № П1020 от 27.07.2010 г.)
