CC BY
188Т.П.ГРИГОРЬЕВА,
доктор филологических наук, заслуженный деятель науки, Институт востоковедения РАН, Москва
ВСЕЛЕНСКОЕ ДАО
Не сообразуйтесь с веком сим, но преобразуйтесь обновлением ума вашего.
Рим., 12:2
Чем вызван возрастающий интерес к Дао? Случайно ли так часто мелькает это слово, ставшее очень ходовым в научном и ненаучном обиходе? Может быть, интерес этот вызван страхом, предощущением катастрофы, желанием найти опору в этом неустойчивом мире? Человек инстинктивно начал ощущать, что давно уже идет туда, откуда нет возврата; захотел узнать, где же сбился с Пути, причину заблудшего состояния. Не в том ли она, что, давно уже движимый гордыней, человек взял на себя функции Творца, подменив Целое частью, и все стало меняться местами, в противоположном порядке? Полагаясь на себя, человек забыл про высшие Законы, данные в Откровении или в Небесных образах (кит. Сян). Сосредоточившись на земном, забыл, что Земля получает силу от Неба, привел ее почти в бездыханное состояние. Оттого пошатнулась вертикальная ось, соединяющая материальную реальность с духовной, а вне Духа ничто состояться не может.
Неудивительно, что, за последний век особенно, человек ощутил себя покинутым, одиноким, отчужденным от мира и от самого себя; из цели превратился в средство самообогащающейся за его счет техногенной цивилизации. Как писал Алан Уотс, «современный технократический человек, в своей попытке достичь абсолютного контроля над природой и вообще над всеми аспектами человеческой жизни, попал в ловушку, из которой не может выбраться» [1, с. 10].
Рациональный XIX век своим аналитическим подходом волей-неволей подорвал религиозное чувство. «Бог умер», — при-
знал Ницше и лишился разума. «Свято место пусто не бывает». Появился якобы «сверх-человек». «Я Бог», — объявил себя Малевич и, пусть подсознательно, кончил «Черным квадратом», признанием тупика: дальше идти некуда. (Талант сильнее личной воли, говорит помимо человека.) Отсюда неодолимое желание найти себя, вернуться к Бытию как таковому, не придуманному, — вырваться из искусственного мира, сделавшего сознание «несчастным», обрекшим его на бесконечную борьбу с миражами. Отсюда и «кризис антропоцентризма» (подменившего «антропный принцип», целое — частью). Оказавшись на краю пропасти, «блудный сын» ищет опору в «доме Отца». Повернул к истокам, убедившись, что цивилизации за прошедшие три тысячи лет следовали, вслед за Каином, человеческому промыслу, а не Божьему. Те же цивилизации, которые не изменили предназначенному Пути (Индия, Китай, Япония), не только живы до сих пор, но им пророчат будущее. Там человеческая самость не наложила печати на уклад жизни, не погасила веру в небесные силы, и все шло своим чередом.
Это и привлекло к Востоку такие проницательные умы, как Г.Лейбниц, Г.Торо, Р.Эмерсон, Л.Толстой. В их числе и такие пришедшие проложить брод между Востоком и Западом подвижники, как Елена Блаватская, семья Рерихов. Русская философия и поэты Серебряного века сближались с Востоком уже тем, что не могли смириться с бездуховностью прагматического Запада и провозгласили лозунг «Борьба за Логос», возвращение утраченной целостности. «Логос — есть лозунг, зовущий философию от схоластики и отвлеченности вернуться к жизни и не насилуя жизни схемами, наоборот внушая ей стать вдохновенной и чуткой истол-ковательницей ее божественного смысла, ее скрытой радости, ее глубоких задач... Логос есть коренное и глубочайшее единство постигающего и постигаемого» [2, с. VII].
В век рационализма к Логосу пропало доверие: сначала опускают понятие до своего уровня, а потом теряют к нему интерес. На это обратил внимание еще Гераклит: Логос вечен и всеобщ, но пониманию людей он недоступен. И потому людям «не стало бы лучше, если бы исполнились все их желания» [14, В 110]. Не случайно «темные» философы становятся ясными. Разве не современно звучат такие мысли Эмпедокла: соединение однородного ведет к Вражде, Ненависти (Нейкосу); соединение разнородного — к Дружбе и Любви (Филии). А можно вспомнить чарующего
даоса Чжуан-цзы: «разделение без отделения и есть жизнь» [Чжу-ан-цзы, гл. «Небо и Земля»] — то, что христианские святые называли нераздельным и неслиянным единством. Только и возможно единство разного, завершенного, а «часть» останется частью, сколько бы ни возрастала в количестве. Или, как говорил тот же Эрн: «Конечное может расти без конца, но никогда от бесконечного увеличения конечной величины не получится актуальной, положительной бесконечности» [2, с. 255]. И потому он ратовал за «критическую философию», которая одна «может привести к последней цели теоретических стремлений человечества — к цельному, всеобъемлющему и абсолютно беспротиворечивому мировоззрению» [2, с. 318]. И не раз утверждал: «Нужно осознать мысль в Природе и Природу в мысли. Вернуться к Природе, как сущему» [2, с. 354]. Но это по сути не отличается от Срединного Пути даосов и буддистов, хотя и вытекает из божественного Логоса.
Важно подчеркнуть, что Вселенское Дао, о котором пойдет речь, ведет к соединению разнородного и исключает соединение однородного, как противоречащего Пути. Всякое уподобление, насильственная сплоченность противоестественны, а вне Пути все рано или поздно саморазрушается. Трудность в понимании Дао — его неоднозначность, неопределенность, как раз то, что отрицалось традиционной логикой, но к чему склоняется, по мере осознания нелинейности мира, новый тип логики, которую называют «многозначной», или «логикой Целого» — голографи-ческим мышлением. Но это и есть поворот к восточной методике, предсказанный в свое время В.И.Вернадским: «Величайшим в истории культуры фактом, только что выявляющим глубину своего значения, явилось то, что научное знание Запада глубоко и неразрывно уже связалось в конце XIX столетия с учеными, находящимися под влиянием великих восточных философских построений. <...> Мы увидим позже, что новые области естествознания, к которым принадлежит биогеохимия, в области философии Востока встречают более важные и интересные для себя наведения, чем в философии Запада» [3, с. 75]. Не потому, что лучше узнали Восток, а потому, что таков Путь, предназначенный мышлению: соединять, а не разъединять сущее в его неповторимости.
О неуловимости Дао свидетельствуют более семидесяти вариантов его перевода на английский язык трактата Лао-цзы «Дао дэ цзин» и несколько меньше — на русский. Каждый из них лишь
приближается к тексту оригинала, все еще закрытого для нашего сознания. Может быть, Дао было более доступно тем, кто писал о Китае в начале прошлого века, когда наше сознание еще не было так зашорено: «Дао только потенция бытия. Но с другой стороны, Дао есть и самое бытие, все существующее, и тогда понятие его становится несравненно шире понятия Логос. Дао больше, чем путь. Это путь и путник вместе. Это — вечная дорога, которую проходят существа и предметы. Его не создавало никакое существо, так как оно само есть сущее. Оно все и ничто, причина и следствие <...> Дао — это естественные законы бытия и осуществление их в бытии» [4, с. 33]. Видимо, в полной мере Дао будет доступно целостному мышлению, или целому человеку (на которого уповал Григорий Сковорода, удивительно близкий по своим воззрениям к даосским мудрецам). Собственно, сам Лао-цзы предупреждает об этом в первом же чжане (единица текста) «Книги о Дао и Дэ»: «Явленное Дао не есть постоянное (чан — извечное, истинное) Дао». То есть то, что мы наблюдаем в этом мире и возводим в законы, не есть еще подлинное Дао, присущее Вселенной и нашему миру. Обойти Дао невозможно, а главное, не нужно, ибо «только Дао ведет к совершенству» [5], к самоспасению. Тогда как утрата Пути — к самопогибели.
Говорят, сосна проживает свой Путь за тысячу лет, а вьюнок — за один день, но это один и тот же Путь, пройденный сполна. Потому Конфуций и говорит: «Если утром узнаешь Путь, вечером можно и умереть». А Г.Сковорода скажет: «Бог богатому подобен фонтану, наполняющему различные сосуды по их вместимости. Над фонтаном надпись сия: "Неравное всем равенство... Меньший сосуд менее имеет, но в том равен есть большему, что равно есть полный"» [6, с. 439].
Не только живые существа и растения имеют свой Путь, но и моральные качества («постоянства»), и слова. «Названное имя, — продолжает Лао-цзы, — не есть постоянное имя» [5]. Слова, которые сотрясают воздух (что не так безобидно), не есть истинные слова. И в Евангелии сказано: «Небо и земля прейдут, но слова Мои не прейдут» [Мф. 24:35]. А св. Августин скажет: «То, что было произнесено, не исчезает; чтобы произнести все, не надо говорить одно вслед за другим: все извечно и одновременно» [8, XI, 7:9].
1 В приведенных цитатах здесь и далее выделено мною. — Т.Г.
То есть существует нечто Изначальное, назови это Дао или Божьим Промыслом, которое не может не осуществиться, ибо в нем смысл Бытия, исполнение Человека. Постоянное имя или истинное Слово (Логос) скрыто от непробужденного, но открыто просветленному уму. О предсуществовании Образа (эйдоса), или об изначальной Цели, имманентной сущему (энтелехии), знали мудрейшие из греков. Но эти идеи ушли в подсознание, чтобы не мешать движению вперед, именно «вперед», а не ввысь и не вглубь, — по земным орбитам. «И лишь отдельные голоса вещали: "Самые точные образы еще прежде явления своего на стене были в уме живописца. Они не родились и не погибнут". И на вопрос души: "К чему же твоя речь течет?" — Дух отвечает: "К тому, чтобы понять во всем два естества: божие и вещественное. <...> Не может ничто погибнуть, а только тень свою теряет"» [7, с. 149]. Однако разочарование в цивилизации, умалившей достоинство Человека, вновь вызвало эти идеи к жизни. И это предвидение высказывает Лао-цзы в том же первом чжане: «Не имеющее имени лежит в начале Неба и Земли. Имеющее имя — праматерь всех вещей. Кто не подвержен страстям, видит таинственно-прекрасное (мяо). Кто подвержен страстям, видит только поверхностное. Но оба они одного происхождения, лишь называются по-разному. И то и другое глубинно (сюань). От одной глубины к другой — врата в таинственно-прекрасное» [5].
Хотя даосские воззрения Н.А.Бердяеву были неизвестны, он был удивительно близок им. Он считал, что непосредственное, мистическое знание истинно везде и всегда, не зависит от времени и пространства. «Дух всегда пребывает в глубине, дух и есть глубина... Подобно тому, как нет в духовной жизни внеположенности и раздельности, нет в ней и противоположности между единым и множественным. <...> Единое не противостоит множественному, как внешняя для него реальность, оно проникает множественное и создает его жизнь, не снимая самой множественности. "Я в Отце моем, и вы во Мне, а я в Вас" (Ин., 14:20)» [9, с. 31].
Если «таинственно-прекрасное» благое изначально, то оно не может не осуществиться, сколько бы люди, одержимые ложными идеями, видя «только поверхностное», не препятствовали этому. И Лао-цзы противопоставляет человеческое Дао небесному. Но мы уже знаем, что явленное Дао не вечно и тем скорее сходит на нет, чем менее соответствует истинному Пути, и будет сходить
до тех пор, пока не сойдутся Небо и Земля, войдя в Троицу с пробужденным человеком.
0 том, что это пробуждение возможно и даже неизбежно, свидетельствует сила Дэ, которую Лао-цзы поставил рядом с Дао. Как иначе могло заявить о себе неявленное Дао, как не в свойствах природных вещей и в делах людей? Дао и Дэ предназначены друг другу. По определению В.М.Алексеева: «Книга о Дао и Дэ, т.е. о высшем, не называемом на человеческом языке всемирном "пути" и о его двойнике (Дэ), являющемся формой проявления Дао» [10, с. 34]. Дэ, как производное от Дао, не может не быть благим, ибо само извечное Дао благое. Но это не «добродетель», как принято переводить, да и невозможно одним словом исчерпать его смысл. Дэ — это росток, прорастание Дао, что следует из самого иероглифа1. «Если Дао — зерно, то Дэ — это росток, несущий в себе заряд энергии будущего развития, это претворение незримой программы, изначально заложенной в вещах и явлениях. <...> Безграничное Дэ поддается условному квантованию» [11, с. 14].
Дэ вездесуще. Это и внутренняя, духовная сила человека, и свойства вещей, и моральные качества, так называемые «постоянства-чан». Притом по закону устремленных к Равновесию инь-ян, мягкое дэ человечности (жэнь дэ) дополняется твердым дэ чувства долга-справедливости (и дэ). Император должен воплощать помимо дэ человечности сыновнюю почтительность (сяо дэ) и просветленность (мин дэ). Сунский император мог сказать, что дэ — это «любовь к живому», а Конфуций: «Дэ благородного человека (цзюньцзы) — ветер. Дэ мелкого человека (сяожэнь) — трава. Ветер дует, трава склоняется» [Луньюй, XII, 19]. (Если трава не заполонила все и не ослабела сила благородного.) От духовных усилий и небесного дара Искренности зависит, будет возрастать или убывать сила Дэ.
1 На конференции «Язык науки и искусства», прошедшей в 2002 г. в Суздале, смысл этого иероглифа, как микрокосма, в своем докладе раскрыла Светлана Рыкова. Напомнив, что иероглиф «Дэ» имеет более сорока значений (в том числе: благодеяние, великодушие, внутреннее достоинство, сила духа и др.), она дает характеристику составляющих этот иероглиф элементов: слева — «движение», справа — «десятка», олицетворяющая полноту, равновесие инь-ян, а также основу и уток. Под «десяткой» — «четверка» — четыре стороны света. Затем — «единица» — символ Единого, и в завершение — иероглиф «сердце», чуть ли не самое универсальное понятие в китайском языке, означающее душу, сознание, ум, совесть, центр, сердцевину. Вместе эти элементы, заключает Рыкова, показывают взаимосвязь явлений: «Все во Вселенной, все процессы движимы сердцем».
Будучи проявлением Дао, Дэ накапливается хорошими делами и разрушается плохими. Духовные накопления позволяли простолюдину стать императором, а императору, растратившему впустую силу Дэ, унаследованную от предков, лишиться власти. Теряя внутреннюю силу, прибегают к внешней. Пытаясь удержать власть силой, окончательно ее теряют, ибо всякое насилие противно духу Дао. Потому и говорят: «Потерять Дэ, — значит потерять государство». И так во всем. Существует мировое Дэ, страны, семьи, и величайшая провинность перед Небом — пренебречь достоянием предков, то есть обесточить, обездолить свой род.
Только человеку дана свобода выбора: разрушать или созидать. Своими действиями он может погубить эту землю, ввергнуть мир в катастрофу; при этом, как отступивший от Пути, может погибнуть вместе с миром. Но может достичь наивысшего, воплощать великое Дэ, стать Дао-человеком. Может прозреть свое истинное Я, которое неотделимо от всего остального, а значит, уничтожая что-то, человек тем самым уничтожает себя; спасая себя — спасает всех. Становясь целостным, не может не ощущать целостность или неприкосновенность другого. Говоря словами Алексеева, дао-человек «был как бы извлечен из орбиты мирской жизни в состояние абсолютного покоя, полного недеяния. Как проникнутый абсолютной истиной и призванный воплощать на земле Дао, этот "истинный человек" <...> излучал свою высшую доблесть (Дэ) на весь мир, и в этом сиянии все было "само собой" прекрасно <.> в полном соответствии с космическими силами вечной природы». [10, с. 49].
Если Дэ присуще природе вещей, его невозможно навязать извне, но можно вызвать из Небытия «таинственно-прекрасного», если твоя душа просветлена. « Человек следует законам Земли; Земля — законам Неба. Небо следует Дао, а Дао — самому себе (цзы-жань)» [Дао дэ цзин, 25]. Речь идет о спонтанном проявлении того, что Есть, а не того, что кажется правильным непробужденно-му уму. О доверии тому, что извечно в тебе, своему внутреннему человеку. Это близко буддийской Татхате, Таковости, — все само по себе Таково, нужно лишь увидеть Это. Говоря словами Эрна: «В буддизме метафизически "пробужденному" подлинная действительность открывается с полной достоверностью» [2, с. 148]. Речь идет о «полном совпадении субъективно-переживаемого с объективным порядком и строем Вселенной» [2, с. 177].
Суть же в том, что изначальная природа сущего не хаотична, а гармонична, совершенна, она есть чистый Свет, пусть одни называют ее Разумом Будды, другие — великим Дао, третьи — Богом. Суть одна: «Ивот благовестие, которое мы слышали от Него и возвещаем вам: Бог есть свет, и нет в Нем никакой тьмы» [Ин., 1:5].
Человеку, таким образом, нужно лишь прозреть, увидеть вещи в их истинном виде, не навязывая малое большому, не выдавая временное за вечное. Великое Дао повсюду. «С любовью воспитывая все существа, оно не считает себя их господином... Все сущее возвращается к нему, но оно не властвует над ним. Его можно назвать Великим, потому что оно не считает себя таковым» [Дао дэ цзин, 34].
От Дао нельзя отклониться ни вправо, ни влево, чтобы не нарушить вселенское Равновесие (Хэ), Срединность (Чжун), что доступно просветленному, чистому сердцу. В Учении о Середине (4 в. до н.э.) сказано: «Центр (Чжун) — великий корень Поднебесной. Уравновешенность (Хэ) — Путь Поднебесной». «Великий корень — это то, откуда все произрастает, — изначальная природа (сущего), Небесное веление, всеобщий Закон (Ли); и все есть воплощение Дао» [12, с. 178]. А у Лао-цзы сказано: «Постоянство (Чан) есть знание Равновесия (Хэ). Знающий Постоянство — просветлен» [Дао дэ цзин, 55].
Великое дао пребывает в Небытии, но лишь благодаря его невидимому импульсу «речи исходят из уст, письмена ложатся на дощечки, но те и другие исходят из сердца» [11], — приводит И.С.Лисевич слова Лю Се (465—522) в своей замечательной книге «Литературная мысль Китая». Не потому ли, что «Великое Дэ и есть Дао» [Дао дэ цзин, 21].
Сила Дэ проявляется, если человек забыл себя, увидел в другом другое, отозвался на ритм его души. Так хороший пловец сливается с водой, умелый плотник соединяется с деревом, ощущая его своим продолжением. Потому, говорят, умельцы Китая и Японии не нуждались в чертежах, без клея и гвоздей создавали совершенные изделия. (Как и русские зодчие строили деревянные храмы без единого гвоздя, при полной отдаче тому, что делали, и дерево само направляло руку мастера, если их сердца сливались.) И так во всем. Тем более мастер способен выявить природную красоту, чем менее навязывает себя, следует Недеянию (Увэй), невторжению в природный ритм. На это способен лишь великий мастер.
Недаром Лисевич видит в небесном Дэ «мироустроительную функцию», а Уотс сравнивает великое Дэ с гениальностью, присущей Человеку-Дэ, добавляя: «И что хорошего в стране организованной посредственности» [1, с. 171]. А Бердяев скажет: «Существуют мистически одаренные люди, которым даны харизмы мистического мироощущения и миропонимания, независимо от достижения святости. Можно быть святым и не иметь мистической одаренности, и можно иметь мистическую одаренность и не быть святым. Это есть все та же волнующая нас проблема о человеческой даровитости, о харизмах, ничем не заслуженных, о гениальности, которая не является результатом совершенства и святости» [13, с. 165]. (Шеллинг, по-моему, сказал, что талант попадает в труднодостижимую цель, а гений — в ту, которую не видно. Значит, ощущает невидимое Дао. Но прав поэт: «Гений и злодейство вещи несовместные».)
Нужно лишь не навязывать себя Природе, пребывать в Недеянии, и все будет само собой свершаться, как о том говорит Лао-цзы: «Достигни предельной Пустоты, утвердись в покое, и все вещи будут сами собой чередоваться, а нам останется лишь созерцать их возвращение. Хотя вещей бесчисленное множество, все они возвращаются к своему истоку. Возвращение к истоку назову покоем — возвращением к велению (Неба). Возвращение к велению называется Постоянством (Чан). Знающий Постоянство — просветлен (мин). Не знающий Постоянства своим неведением творит зло (сюн). Знающий Постоянство — терпим. Терпимый — справедлив. Справедливый становится ваном (Правителем). Ван становится Небом, Небо — Дао. Если пребываешь в Дао, будешь долговечен и не (будешь) знать беды» [Дао дэ цзин, 16]. Японцы комментируют: если справедлив и бескорыстен, получаешь дар (Дэ) вана и становишься необъятным, как Небо. Если становишься необъятным, как Небо, входишь в Недеяние дао, становишься вечным, бессмертным [5, с. 92—93].
Потому и несовместимо Дао с самонадеянностью и духом воинственности. Как сказано в трактате «Дао дэ цзин»: совершенный не превозносит себя, не противоборствует, потому непобедим. «Кто следует Дао, не покоряет другие страны при помощи войск: это обратится против него. Где побывали войска, там растут терновник и колючки. После больших войн наступают голодные годы» [Дао дэ цзин, 30]. «Умный полководец не воинственен. Умелый воин не гневлив. Умеющий побеждать врага не нападает.
<...> Это называю Дэ, избегающее борьбы» [Дао дэ цзин, 68]. Эти принципы легли в основу воинского искусства, где побеждают не нападая: растрачивая силу понапрасну, противник сам доводит себя до поражения. Неудивительно, что восточное искусство борьбы притягивает молодежь, убедившуюся в том, что путь насилия, которому следовал этот мир на протяжении всей своей истории, ни к чему хорошему не привел и не может привести.
Книга Уотса выводит нас к еще одной загадке восточного мировоззрения: «Поэтому у-вэй как "непринуждение" подразумевает действия в направлении волокон ли: падение в сторону толчка, плавание по течению, установка паруса по ветру, использование прилива для практических целей и уступку с целью победить. Лучшей иллюстрацией у-вэй, по-видимому, могут служить японские искусства дзюдо и айкидо, в которых противника побеждают его же силой»» [1, с. 115—116]. И опять же, японское «до» есть китайское Дао, слово, которым сопровождаются все дзэнские искусства, как Путь чая (тя-до), Путь цветка (ка-до) или Путь каллиграфии (сё-до). Искусство Дзэн предназначено снять зависимость от внешнего «я», эго, во имя пробуждения внутреннего Я; привести человеческую душу к очищению, просветлению, дабы она не разрушала «предустановленную гармонию». Я недаром вспомнила максиму Лейбница, который очень интересовался китайским ли, возможно, видя в нем прообраз монады. Без ли трудно понять, как думали древние китайцы и, наверное, будут думать люди будущего, прозрев Единое во множестве: как «оно проникает множественное и создает его жизнь».
Ли присуще Дэ. Первоначально иероглифом ли обозначали прожилки в нефрите, волокна дерева. Постепенно его смысл углублялся. В III веке Хан Фэй-цзы говорил: «Дао — это то, благодаря чему все вещи таковы, благодаря которому все ли согласуются». Ли каждый раз неповторимо, как внутренняя структура вещи. Сунские философы придавали ли первостепенное значение, ибо от него зависят не только природные явления и отношения людей, но и саморазвитие мира1. «Если какая-либо вещь следу-
1 А.Уотсу присуще общее со взглядами П.Кропоткина, он дважды упоминает об этом. «Принцип "взаимного возникновения" гласит, что, если предоставить всему следовать своим путем, во вселенной воцарится гармония... В политической сфере этот принцип может быть проиллюстрирован "кропоткинской анархией" — теорией, которая утверждает, что, если людей оставить в покое и позволить им делать все, что они пожелают, они последуют своей природе, <...> и тогда общество упорядочивается само по себе» [1, с. 80].
ет своему ли, она оказывается в гармонии с другими вещами и будет следовать ли этих вещей не потому, что она подчиняется правилу, а потому, что она пребывает в гармонии (ин) и взаимосвязи с ними»1.
Ли — проявление в единичном Единого, что мастерами Дзэн обозначалось как «Одно во всем и все в Одном». Одного нет без другого: все само по себе, не похоже на другое, но сообщается с ним в едином поле Дао. Все существует одновременно, со-воз-никает (сян шэн). Такой взгляд на сущность мировых отношений определил характер логики, способ познания и художественного воплощения мира: многообразие, а не конечная причина обусловила возникновение сущего. Это позволило Уотсу противопоставить китайскую модель европейской: «Пейзажная живопись возникла в Китае задолго до ее появления в Европе, именно благодаря пониманию порядка ли, <...> который следует понимать как органический порядок, отличающийся от механического или юридического порядка, который сверяют по книге. Ли — это несимметричный, неповторяющийся и нерегулируемый порядок, который мы обнаруживаем в структуре движущейся воды, в очертаниях деревьев и облаков, в кристаллах изморози на оконном стекле или в камнях, разбросанных по песчаному берегу моря... Достаточно один раз указать человеку эту красоту, и он сразу замечает ее, хотя и не может сказать, в чем конкретно ее привлекательность. Когда эстеты и знатоки искусства объясняют ее, показывая нам полотна с нанесенными на них эвклидовскими диаграммами — которые призваны демонстрировать правильность их пропорций и ритма, — они просто обманывают себя» [1, с. 83].
Действительно, со времен греков геометризировано сознание. Согласно Платону, «геометрия — это познание вечного бытия». И наверное, была тому метафизическая причина: мир не мог следовать одному пути, что противоречило бы Дао. Была и практическая причина (ее можно объяснить молодостью греков). Человек упростил мир для своего удобства, заключил его в замкнутую систему, в «квадрат», чтобы в отведенных пределах навести порядок по своему усмотрению (выстроить космос из первоначального хаоса)2. Бесконечность ассоциировалась с Хаосом, отсутствием порядка и красоты. А какое-то конечное начало,
1 И добавляет: «Это опять напоминает нам о кропоткинской анархии» [1, с. 89].
2 Я посвятила этому статью «Квадратура круга» с эпиграфом из Лао-цзы: «Великий квадрат не имеет углов» в сборнике «Этика и наука будущего» (М., 2002).
будь то Вода или Огонь, или власть-архе, взятые за Основу, порождало причинно-следственный ряд, линейное мышление и соответствующую логику.
Можно сказать, в основе греческих учений лежит «явленное Дао», доступное пониманию и эксперименту. И если мы сравним Лао-цзы и Пифагора, живших примерно в одно время, то обнаружим удивительное несходство, даже наоборотность. Если для Пифагора Число — устроитель всего, то Лао-цзы не уделяет ему внимания. Число, как и слово, лишь функция Дао. «Пифагор говорит, что есть пять телесных фигур, которые называются также математическими: из куба [учит он] возникает земля, из пирамиды — огонь, из октаэдра — воздух, из икосаэдра — вода, из додекаэдра — сфера вселенной, т.е. эфир» [14, А 15].
И дальше: «Ложь и зависть присущи природе беспредельного, бессмысленного и неразумного» [14, В 11]. «Порядок и симметрия прекрасны и полезны, беспорядок же и асимметрия безобразны и вредны» [14, Д 4]. Но это противоположно тому, что понимали под Красотой и Гармонией в Китае и Японии, где Дао ассоциировалось с асимметрией.
А даос Чжуан-цзы напоминал: древние ведали науку о числах, но это не сделало их жизнь лучше, потому что охладела их душа: «От своего учителя я слышал: "У того, кто применяет машину, дела идут механически, у того, чьи дела идут механически, сердце становится механическим. Тот, у кого в груди механическое сердце, утрачивает целостность чистой простоты. Кто утратил целостность чистой простоты, тот не утвердится в жизни разума. Того, кто не утвердился в жизни разума, не станет поддерживать Путь"»1 [15, с. 84]. И добавляет: «У древних были обычаи и законы, меры и числа, тела и названия, изучение и сравнение. С их помощью низшие служили высшим, но не высшие пасли низших» [15, с. 84].
Однако «явленное Дао» прорабатывает свою программу, поддерживает несоответствие, чтобы не прекратилось вселенское движение. Зато Великое Дао извечно, повсюду едино. И это позволяло Пифагору слышать беззвучную музыку сфер, а Чжуан-цзы — свирель вселенной. «[Когда] ты услышал свирель человека, не знал еще, что такое свирель земли; [когда]услышишь свирель земли, еще не будешь знать, что такое свирель вселенной... [В ней]зву-
1 Здесь и далее высказывания Чжуан-цзы даны в переводе Л.Д.Позднеевой.
чит тьма ладов, и каждый сам по себе... Все [вещи]звучат сами по себе, разве кто-нибудь на них воздействует?!» [Чжуан-цзы, гл. 2].
Великое Дао извечно пребывает в мыслях прорицателей, приобщенных к Истине. (Известно — «Истина есть Целое».) Века спустя на защиту целостности, Истины и Свободы поднялась русская философия, распознавшая в линейном мышлении, соединяющем однородное, угрозу жизни. И монизм, и дуализм, по Бердяеву, несовместимы со Свободой, а вне свободы нет Творчества, вне Творчества человеческая жизнь теряет смысл. «Опасность для России и для всего мира — тем больше, что современный хаос осложнен и даже как бы освещен культурой... Здесь биологизм сознательно возводится в принцип, утверждается как то, что должно господствовать в мире... Это неслыханное от начала мира порабощение духа — озверение, возведенное в принцип и в систему, отречение от всего того человечного, что доселе было и есть в человеческой культуре. Человек не может оставаться только человеком: он должен или подняться над собой, или упасть в бездну, вырасти или в Бога, или в зверя» [16, с. 52—53]. Актуально, не правда ли?
Это тем более страшно, что, по уверению Павла Флоренского, именно культура, приобщенная к Логосу, призвана к борьбе с мировым уравнением, энтропией, ведущей к хаосу и смерти. Он ставит вопрос: что же превращает многогранную жизнь в мертвую схему? И европейские философы задавались вопросом: в чем же причина «зауженного», или «несчастного», сознания, «одномерного человека»? Не потому ли, что часть подменила целое, заговорили о «тирании целого»? Но истинное Целое есть Свобода: целое предполагает завершенность отдельного, достижимую лишь в свободе. Свобода же исключается линейным мышлением, где все со-подчинено, не имеет простора для самовыражения. И этой злободневной проблеме П.А.Флоренский посвятил свои работы. Казалось бы, в «Обратной перспективе» он ведет речь о принципах живописи, противопоставляя современную средневековой, но фактически речь идет о неволе, пребывая в которой, человек теряет себя. Флоренский считает, что в средневековом искусстве нет пространственного единства, нет схемы эвклидо-кантовско-го пространства, сводящейся, в пределах живописи, к линейной перспективе и пропорциональности. При этом предполагается, что никаких форм в природе не существует, ибо вообще не существует никаких реальностей, имеющих в себе центр и потому под-
лежащих своим законам. (Недаром, отмечает он, у китайцев отсутствует прямая перспектива, как отсутствует она и в иконописи.) Прямая перспектива предполагает однородность пространства, его бесформенность, — «отрицает и природу и человека», признавая лишь «пассивный материал для заполнения схем» [17].
Свойство гения — в отдельном видеть общую тенденцию, свидетельствующую о падении духа, жизненного инстинкта. «Есть только два отношения к жизни — внутреннее и внешнее, как есть два типа культуры — созерцательно-творческая и хищнически-механическая» [17]. К первой относится «обратная перспектива», которая создает духовное поле, «пространственную цельность, а не часть, механически отделенную». Сторонники же прямой перспективы признают лишь одну-единственную, «монархическую точку», местопребывание самого художника, точнее — «оптического центра его правого глаза» [17]. Это место и объявляется «центром мира... хотя эта возведенная в абсолют точка решительно ничем не отличается от всех иных точек пространства» [17]. (Интересно заметить, что правый глаз, как доминантная точка, связан с левым, рациональным, логическим полушарием мозга, располагающим к линейному видению. Не потому ли П.А.Флоренский говорит: «Это глядение (правым глазом) не сопровождается ни воспоминаниями, ни духовными усилиями» [17], то есть ведет к автоматизации человеческой души.) И заключает: «Перспективность (или превратно понятый "прогресс". — Т.Г.) есть выражение мео-низма и имперсонализма» [17] (рабского сознания — по Бердяеву).
Это последнее слово антропоцентризма: «Мир понимается как единая, нерасторжимая и непроницаемая сеть канто-евклидов-ских отношений, имеющих средоточие в Я созерцателя мира, но так, чтобы это Я было само бездейственным... неким мнимым фокусом мира — субъективность, сама лишенная реальности» [17]. (Как в воду глядел!)
Это был бунт против линейного мышления, при котором нет места индивидуальному; чтобы освободиться от линии, философы ввели понятие «прерывности». И об этом с надеждой некоторое время спустя Флоренский писал: «С началом текущего века научное понимание претерпело сдвиг, равного которому не найти, кажется, на всем протяжении человеческой истории. Эти два признака суть прерывность и форма... Непрерывность изменений имеет предпосылкою отсутствие формы: такое явление не стянуть в одну
сущность изнутри. Эволюционизм, как учение о непрерывности, существенно подразумевает и отрицание формы, а следовательно — индивидуальности явлений» [18, с. 504—505].
Прерывность — как прорыв духа к свободе. За несколько лет до того В.Эрн, близкий друг П.А.Флоренского, сосредоточился на том же процессе высвобождения: «Каждый перерыв — это та реальная, в пределах нашего мира лежащая точка, где два мира: мир "этот" и "тот", мир сущего и существующего, мир абсолютной свободы и мир причинной обусловленности — соприкасаются вреаль-ном взаимодействии. И это соприкосновение, как огонь палящий, сжигает всю шелуху естественного развития <...> а подлинно ценное продолжает свой рост» [2, с. 256].
Наука, по мере расширения сознания, продвигается «от одной глубины к другой», чтобы выйти «к вратам таинственно-прекрасного», от относительных истин, самих себя отрицающих, к Истине абсолютной, к постижению в единичном Единого. Уже монадология Лейбница выводит на путь новой методики. Но монады еще замкнуты, по образу Вселенной, или сознание их так воспринимает. Уже Н.И.Лобачевский раскрепощает пространство, утверждая, что геометрические решения столь же многообразны, как многообразны пространственные свойства мира.
Открытие в ХХ веке теории относительности, вероятности, квантового устройства мира — все это соответствует скорее образу Дао, чем классической науке. Что уж говорить о принципе дополнительности Бора, сделавшего своей эмблемой Тайцзи — Великий Предел, или Беспредельное: инь-ян уравновешены в круге Единого. Или о работах В.И.Вернадского, признававшего преимущества восточной методики, или целостного подхода, и К.Г.Юнга. Суть в том, что Единое проникает множественное, как ли проникает Дао. И это недоступно линейному, одномерному мышлению, но доступно «сингулярному сознанию», когда каждая точка, имея свой центр, становится точкой бесконечности. Сингулярная модель мира предполагает преодоление того типа мышления (аналитики), который породил науку и обеспечил ее успешное продвижение настолько, что она начала главенствовать над умами, пока и эта методика не пришла в противоречие с ходом Эволюции. По закону вселенского Пути наука не могла не повернуть от схемы к жизни.
Появилась синергетика, учение о непротиворечивости, дву-единстве сущего. Произошел поворот на 180 градусов от классиче-
ского знания, основанного на законах противоречия, отрицания отрицания, аналитики. Все, что есть в синергетике, есть и в учении о Дао. Не потому, что мысль ученых обратилась к Востоку, — в не меньшей мере она исследует и собственные истоки (Платон, Аристотель), — а потому, что сама мысль следует вселенскому Пути. Инь-ян, пребывая друг в друге, не могут находиться в состоянии взаимоотталкивания, борьбы, как не могут находиться в состоянии борьбы солнце и луна, день и ночь, но, следуя постепенной смене, устремляются к благому равновесию. То есть инь-ян — это не только состояние замедленной пульсации, — движение туда-обратно (шунь-ни), но и необратимое движение по вертикали: «от одной глубины к другой», к «вратам в таинственно-прекрасное». Потому и сказано в древнем комментарии к «Ицзин» (Книге Перемен) Сицычжуань: «Одно инь, одно ян и есть Дао. Следуя этому, идут к Добру, осуществляя, приходят к совершенству» [Ицзин, 1, 17]. В японском толковании: «осуществляют Небесную природу» [19, с. 489—490].
Естественно следуя законам Вселенной, тому, что Есть и как Есть, синергетика признает нелинейность как форму существования, закон самоорганизации (цзыжань) и самодостраивания; помимо обратимого движения (обратные связи) — необратимость, движение по вертикали. Человек избавляется от страха перед «вечным возвращением», лишающим его перспективы. По мере сближения происходит взаимоузнавание, взаимообогащение двух типов знания (условно: янского, западного, деятельного — вэй; и иньского, восточного, созерцательного — увэй). Скажем, синергетика может поделиться знанием, накопленным за тысячелетия, проясняя недосказанное, снижая степень неуловимости Дао, но, главное, участвуя в созидательных процессах. Знакомство с восточным, интуитивным знанием поможет уточнить некоторые понятия, над которыми размышляют ученые. Например, определить «хаос», «случайность» — как не-случайность, имеющую свою невидимую, «нелинейную» причину. Интригующий фрактал заставит задуматься над природой ли — внутренней структуры, загадочной красоты природных явлений (облаков, течения воды, завораживающей тайнописи огня).
Синергетическое видение, новый тип сознания соединяет, а не отсекает одно в ущерб другому, не отрицает, а обновляет, одухотворяет такие традиционные понятия, как, скажем, «фрактальная геометрия» — геометрия живого, природных образов. Синер-
гетика видит в монаде Лейбница не замкнутость на себе, а «отражение, как в зеркале, тотальных свойств мира в целом», — как это делает Сергей Павлович Курдюмов, соединив в себе талант ученого и открытость души. Опираясь на естественные законы, а не на готовые схемы, синергетика признает в Природе не объект, а субъект, живущий по своим собственным законам, не всегда доступным человеку, но с которыми он не может не считаться, если не хочет погубить себя. Таким образом, синергетическое мировоззрение подрывает основы антропоцентризма, заменившего целое частью, и доказывает, что человек может жить в ритме Природы, облагораживая ее, способен стать в Троицу с Небом и Землей, что предрекали мудрецы и святые Востока и Запада.
Литература
1. Уотс А. Путь Воды. Киев: София, 1996.
2. Эрн В.Ф. Борьба за Логос. Опыты философские и критические. М., 1911.
3. Вернадский В.И.Размышления натуралиста. Научная мысль как планетное явление. М., 1977.
4. Глаголев С.С. Религии Китая. М., 1904.
5. Соч. китайской классики. Лао-цзы. Т 6. Токио, 1968.
6. Сковорода /.Сочинения. В 2 т. Т. 1. М., 1973.
7. Сковорода /.Сочинения. В 2 т. Т. 2. М., 1973.
8. Августин А. Исповедь. М.: Канон+, Реабилитация, 2000.
9. Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М., 1994.
10. Алексеев В.М.Китайская литература. М., 1978.
11. Лисевич И.С. Литературная мысль Китая. М., 1979.
12. Соч. китайской классики. Чжун-юн. Т. 4. Токио, 1967.
13. Бердяев Н.А. Философия свободного духа. М.: Республика, 1994.
14. Цит. по: Ямвлих. О пифагорейской жизни // Фрагменты ранних греческих философов. М., 1989.
15. Цит. по: Григорьева Т.П. Японская художественная традиция. М., 1979.
16. Трубецкой Е.Н. Умозрение в красках. М., 1916.
17. Флоренский П.А. Обратная перспектива // Труды по знаковым системам. Тарту, 1967. № 3.
18. Флоренский П.А. Пифагоровы числа // Труды по знаковым системам. Тарту, 1971. № 5.
19. Соч. китайской классики. Ицзин. Т. 1. Токио, 1966.
