CC BY
113
УДК [81.1]:801.73
ББК 87.224.2
П 18
Е.В. Пархоменко,
старший преподаватель кафедры философии Кубанского государственного
технологического университета, тел. 8 903 447 83 59, E-mail: [email protected]
Всегда ли мы понимаем? (опыт осмысления уголовного жаргона)
(Рецензирована)
Как в сундуке двойное дно, ...
Так в слове скрыта подоплека...
О.Чухонцев
Аннотация: Данная статья посвящена вопросу существования и осмысления арго в рамках языка. Целью статьи является анализ проблемы изменения современного языка в пределах криминальной субкультуры, выявление пластов, формирующих современное языковое поле и соответственно усложняющих его, следствием чего является возникновение процесса недостаточного понимания. Наиболее важным методом постижения глубинного смысла языка является герменевтическая рефлексия.
Ключевые слова: уголовный жаргон, арго, «феня», «языковая игра»,
герменевтическая рефлексия.
E.V. Parkhomenko,
Senior Lecturer of Philosophy Department of the Kuban State Polytechnic University, ph. 8
903 447 83 59, E-mail: [email protected]
Do we always understand others? (Experience in understanding a criminal slang)
Like a double bottom in a chest...
The underlying reason is hidden in a word...
O.Chukhontsev
Abstract: The paper deals with the problem of existence and treatment of slang within the limits of language. The purpose of the paper is to analyze a change of the modern language within the criminal subculture and to reveal the layers shaping a modern language field and accordingly complicating it, leading to insufficient understanding. The most important method of comprehension of profound sense of language is the hermeneutic reflection.
Keywords: a criminal slang, slang, “language game”, a hermeneutic reflection.
Всегда ли мы понимаем то, что слышим, читаем, говорим, видим, чувствуем, мыслим, и если понимаем, то благодаря чему? Понимание связано с языком. Но каков он? Разнообразен, шаблонен, субъективен, формален, динамичен, изменчив - вот неполная характеристика современного языка. Изменения коснулись не только самого языка, но и в первую очередь форм его употребления; классические произведения, современная фантастика, устная речь подростков, лекции преподавателей, средства массовой информации
- вот ряд форматов, благодаря которым происходит процесс не только становления мировоззрения, но и изменения его. Разделение не только языка и речи, но и разделение
смыслов сделали язык порой недоступным для его носителей. Конечно, нас вводит в заблуждение внешнее подобие слов, когда мы сталкиваемся с ними в произнесенном, письменном или печатном виде. Ибо их применение не явлено нам столь ясно [1]. Казалось бы, знакомые термины, образы, слова вводят человека в тупиковую ситуацию. Язык, имея самостоятельную жизнь и не завися от человека, находясь как бы вне человека, внутреннее поработил сам себя. В советскую эпоху он оказался зажатым в тиски цензуры и самоцензуры (языковой), и к тому же служил инструментом манипулирования сознанием; эзопов язык способствовал рождению такого явления как «sapienti sat»[2] (умному достаточно), применяемый для более «точной передачи мысли». В постсоветское время правила и нормы размылись настолько, что язык превратился в «котел» новых социальных внедрений, в который исследователи подбрасывали «пряности», убивая так необходимый вкус к языку. Достаточно вспомнить последнюю популистскую реформу, направленную на упрощение языка, что ведет не только к разрыву с традициями, но и обеднению языка.
Очевидно, что скорость распространения данного явления обусловлена и социальными преобразованиями: причиной столь быстрого обеднения родного языка и расширения его за счет других является стремительное, «прыгающее» развитие жизни по западному образцу и наполнение языка смыслами западных достижений научно-технической революции. Однако, параллельно с потоком иностранных заимствований, существенный процент внедряется и изнутри. Одним из таких источников являются субкультуры.
Наряду с культурой, господствующей в том или ином обществе, всегда существовали периферийные, экстернальные, культуры, изолированные от общества, замкнутые «в себе», закрытые от чужих, противопоставляющие господствующей культуре свои нормы и ценности. В этих «окраинных» культурах формируется свой язык, мораль, идеалы, образ жизни, стереотипы поведения [3]. Говоря о тюремной субкультуре, рассмотрим ее систему ценностей, основные нормы, принятые в тюремном сообществе, выделим те символы, в которых эти нормы закодированы, и попытаемся показать, как интерпретация символа определяет структуру сообщества. Символическим является и язык.
В настоящее время у нас появился новый стиль устной речи, представляющий собой объединение нормированных слов с социальными диалектами, львиную долю которых занимает арго. На примере существования «фени» попробуем выявить общую картину языка, что позволит увидеть проблемы непонимания.
Вероятно, социальная основа формирования жаргона относится к тому периоду, когда на Руси происходит деление общества на антагонистические группы и, как следствие этого, появляется преступность, порождающая, в свою очередь, различные негативные атрибуты в межличностных отношениях правонарушителей. В становлении фени сыграла существенную роль и лексика определенных социальных групп: кричевских мещан и офени (мелких торговцев, ходивших по деревням с иконами, лубочными изделиями и другими мелкими товарами) [4]. При возникновении в уголовный жаргон вошло много слов из профессионального языка моряков, который в известной мере интернационален, а также из языков разных народов.
Так появляются орел (сердце), балда (луна), бацилла (масло), волына (ружье), гроб (сундук), колеса (медикаменты). Подтекст речи становится нормой. Слова переиначиваются согласно своей логике: для определенного термина подбирается соответствующий
эквивалент, причем какие-либо признаки, присущие ему, характерны и для термина, например: дымок - табак (соединение по дыму), корова - осужденный на съедение беглец, котел - голова (сходность формы). Это и есть язык уголовного мира, проявляющийся в форме воровского (тюремного) жаргона («воровская речь», «блата», «блатной музыки», «фени») [5]
Существование «своего» языка (научного, медицинского) является одной из социально-психологических закономерностей функционирования различных социальных и профессиональных групп и слоев населения. В закономерностях и развитии уголовный жаргон имеет много общего с другими видами профессиональных языков и в то же время
отличается от них своим аморальным содержанием и криминальными функциями. Это вытекает из аморальности самой преступной деятельности и преступного образа жизни. Живучесть закрытого сообщества уголовный жаргон обеспечивает зашифровкой мыслей. И его усвоение - это сложный стихийный процесс, проявляющийся в психическом заражении и подражании.
Употребление арго происходит в целях самоутверждения и подтверждения своей принадлежности к криминальной среде. Прельщение необычностью и эмоциональной насыщенностью употребляемой терминологией значительно ускоряют процесс оседания и укоренения фени в светском языке. Употребление жаргона по привычке, «без мотивации» делает его живым органом современного языка.
Следовательно, можно говорить о том, что арго как специфический профессиональный язык запечатлевает определенный стиль мышления.
Высокий динамизм, непостоянство словарного состава, частая замена одних терминов другими, их переосмысливание - одна из закономерностей существования уголовного жаргона. Любое новое явление в криминальной среде немедленно осмысливается и обозначается.
Арго, как и любой существующий в обществе язык, характеризуется двоемыслием, т.е. способностью одновременно придерживаться противоположных убеждений и чувств, будто убеждения - это одно, а жизнь - другое [5]. Криминальная субкультура как «другая жизнь» в обществе должна была создать и свой двойной язык: в официальной сфере нужно говорить на одном языке, а в своей общности - на другом.
В последнее время тема криминальной субкультуры чрезвычайно популярна и влияние ее не до конца осмыслено. Человек живет в огромном мире знаков, значений и символов, которые он осваивает в течение всей жизни. Но что касается мира знаков закрытых субкультур, то изучение этого вопроса наиболее актуально в связи с тем, что в искусственно созданной атмосфере процесс создания и толкования будет намного сложнее, так как один и тот же знак в этнографической системе и тюремной будет отличаться. Смысловые токи в культуре (светской) и антикультуре (тюремной) движутся не только по горизонтальным пластам, но и по вертикали, образуя сложные диалоги между разными ее пластами [6].
Каждый класс, социальная группа, иная общность людей обладает своей собственной системой ценностных ориентаций. Замыкание и размыкание философии в кругу языка является средством, способным к анализу необходимости воссоздания неповторимых и самозамкнутых культурных миров.
Герменевтическая рефлексия как философский метод позволяет выделить знаковые системы и символические доминанты, характерные для отдельно взятой субкультуры, понять их смысл и функциональное назначение, представить эмоциональное состояние, которое они вызывали и могут вызывать. Элементом уникальной субъективности субкультуры является символ. Символ - это проявление вечного и подлинного во временном. Окружающий нас мир
- это видимость, эмблема подлинности.
Под символом П. Рикер подразумевает «всякую структуру значения, где один смысл, -прямой, первичный, буквальный, означает одновременно и другой смысл, косвенный, вторичный, иносказательный, который может быть понят лишь через первый. Этот круг выражений с двойным смыслом составляет собственно герменевтическое поле» [7]. А интерпретация - это работа мышления, которая состоит в расшифровке смысла, стоящего за очевидным смыслом и в раскрытии уровней значения, заключенных в буквальном значении; интерпретация раскрывает скрытые смыслы и порождает новые. Мыслитель указывает, что символ и интерпретация являются соотносительными понятиями: «интерпретация имеет место там, где есть многосложный смысл, и именно в интерпретации обнаруживается множественность смыслов» [7].
Рикер П., отмечающий иные объективации человека, нежели запечатленные в языковой традиции продукты творчества, относил его к числу именно таких объективаций. Основная черта символа - избыточность смысла: в структуре значения один смысловой пласт
наслаивается на другой, тем самым усложняя ее. Поскольку анализ символов с целью расшифровки заключенного в них скрытого смысла предпринят, с одной стороны, психоанализом, с другой - структурализмом, философская герменевтика выступает как «арбитр в споре интерпретаций» [7]. П. Рикер утверждает, что «бытие говорит о себе различными способами», благодаря структуре двойного смысла [7]. Можно сказать, что символизм и множественность смыслов (полисемия) имеют двоякий смысл: с одной стороны, исходя из двусмысленности бытия, они раскрывают двусмысленность и множественность смыслов текста; с другой стороны, текст и символы, обладая двусмысленностью и множественностью смыслов, раскрывают и порождают многосмысленность и реальность самого бытия. Поэтому главная роль феноменов символизма, метафорики и полисемии заключается не в том, что они являются отклонениями от правильной и точной речи или литературными украшениями текста, а в том, что, благодаря им происходит постоянное углубление, обновление и порождение новых смыслов, нового бытия и новой реальности человеческого существования.
Символы очень живучи, они - обломки былого единства, одного наречия. Павел Флоренский говорил о языке символов как языке божественном: «Язык божественный обращается сперва ко всем людям и открывает им существование Бога; символика - язык всех народов, как религия - достояние каждой семьи» [8]. От ясности и божественности этого языка рождается язык обряда, священный язык. Он заведует символикой ваяния и живописи, что является оплотнением сверхразумного языка в непроницаемые покровы. Символы в обряде, ритуале являются моделью размышления о природе и социальной жизни. Они несут в закодированном виде глубокие знания. Понимание ритуальных символов требует продолжительного обучения; полученные в процессе такого обучения знания являются герметичными. Символ - это знак некоей другой реальности. Культура в связи с этим предстает перед нами «Символической вселенной» [9]
При анализе той или иной культуры важно описать ее язык, в котором реализуются социальные коды, и, с другой стороны, выявить то достаточно ограниченное число кодов, которое составляет, в конечном счете, ее язык. Невозможно понять культуру, игнорируя ее систему ценностей, определяющие категории человеческого сознания, образующие в своих взаимосвязях «модель мира». Одновременно с тем анализ системы ценностей социума немыслим вне анализа его мифологии, ритуалистики, а также программ бытового поведения, в которых закреплены социальные нормы.
Для того, чтобы прочитать тексты, нужно знать языки, на которых они написаны, уметь раскрывать смыслы и значение. Текст субкультуры - конденсатор исторической памяти, благодаря этому прошлое сохраняется и создает вокруг себя «Семантическую ауру», связанную общей традицией. Без этого до нас бы доходили разрозненные «обломки текстов», лишенные смыслов или же неправильно трактованные.
Казалось бы, текст культуры, проходя через десятилетия, должен стираться, терять информацию и интерес для современника. Однако мы наблюдаем совершенно иную ситуацию: тексты, сохраняющие «культурную активность», постоянно воспроизводимые в истории, обладают способностью накапливать новые значения. Исторический опыт показывает, что наиболее жизнестойкими являются те культуры, которые способны сохранять большую духовную активность.
Именно символ является важным механизмом культурной памяти. Наборы символов пронизывают исторические пласты культуры, связывая между собой эпохи и формы. Символы представляют собой наиболее устойчивый элемент культурного пространства. В нем информация предельно сжата, сохраняется в свернутом виде, тем самым, расширяя возможности ее интерпретации. Основной набор доминирующих символов и длительность их культурной жизни определяют пространственные и хронологические границы культуры. Приобщение к языку символов, преодоление его, проникновение в него может стать для нас первым шагом к постижению бытия языка.
В этом постижении, как и в целом в развитии культуры, действует тот же закон,
который синергетика вскрыла в физических процессах: переход от одного уровня
организации к другому совершается через разрушение сложившегося на данном уровне порядка, через временное возрастание беспорядка и установление нового, более совершенного порядка. В истории культуры, как и в эволюции физических систем, происходит чередование состояний гармонии и хаоса.
На этом фоне столь же естественно стали развиваться ценностные ориентации со знаком минус (антиценности). Взаимодействие ценностей и антиценностей напоминает гештальт-психологический механизм «фигуры и фона», лежащий в основе психологии восприятия [10]. Как известно, основные особенности данного механизма состоят в следующем: фигура находится на переднем, первом плане, а фон - на «заднем», втором плане; фигура всегда более структурирована, чем фон, а потому она более ясная, яркая и/или «живая»; фигура всегда имеет замыкающие линии и контуры (даже если объективно они отсутствуют); «хорошая» фигура всегда «закрыта», имеет завершенную форму; фигура имеет более «вещный», а фон - «субстанциальный» характер; феноменально фигура всегда более сильна и устойчива, а фон выступает как второй или задний план [11]. Хотя в соотношении «фигуры и фона» главенствует фигура, а фон находится на «заднем» плане, однако, весьма важно, что фон является не только слабым, пассивным и вторичным дополнением к фигуре, но и выполняет едва ли не столь же важные функции, что и фигура: фон служит общим уровнем, на котором выступает фигура; он образует единую структуру вместе с фигурой; фон оказывает косвенное влияние на фигуру, усиливая или ослабляя ее; наконец, в случае двойственных стимулов фон может превращаться в фигуру, а фигура уходит в фон.
В данном случае мы говорим о «фоне» - общей, светской культуре и о «фигуре» -закрытом сообществе, криминальной субкультуре.
В природном мире закрытое сообщество есть естественное образование, концентрирующее в себе в той или иной форме информацию. В какой-то момент ее часть просачивается в «мировой океан» разными фигурами независимо от нас. Криминальная субкультура является «простейшим» способом самоорганизации коллектива. Субкультуре необходимо противопоставить себя окружающему миру и навязанной извне иерархии и строить свою структуру с нуля. Именно такие «исключенные» сообщества демонстрируют закономерности самоорганизации. Лунгина Д.А. говорит, что «:.. .всеобщая субстанция существует как живая лишь постольку, поскольку она органически обособляется. Культуру к вершине мирового духа приблизит лишь внешняя закрытость и обособленность». [12]. Сущность того, что мы называем духом, заключается в самой способности продвигаться вперед [13], то есть осмысливать, осуществлять движение снизу от фигуры к фону.
Вместе с тем, как упоминалось ранее, языковое пространство закрытого сообщества вступает в своеобразную «языковую игру» с окружающим миром. Даже зритель, наблюдающий за ребенком, играющим в мяч, не может не участвовать в ней, а если он действительно «участвует», то это не что иное, как раг!шрайо, внутреннее участие в этом повторяющемся движении [13]. Может, ученый и есть этот зритель, принимающий участие в этой своеобразной «языковой игре».
Тюремному сленгу свойственна некоторая размытость границ, которую молниеносно перенимают все языковые слои. Это вовсе не значит, что нужно читать по слогам, выделяя отдельные слова, это значит прежде всего, что существует постоянное герменевтическое движение, направляемое смыслоожиданием целого и реализующееся в итоге в смысловом раскрытии целого через частное. «Лес символов» - это не внешний опыт, открывший поэтам мир трансцендентного, а внутренний лес - единственное место, в котором искатель может встретиться с тайной и откровением. Освоение и символическое постижение этого промежуточного мира требует от искателя особого творческого дара, а ограниченность языка
- даже языка символов - нередко ведет к афазии, к языку молчания.
Изучение и сравнение системы функциональных стилей разных языков приводит к выводу, что арго, как его не называй - жаргон, сленг или социолект - это не вредный паразитический нарост на теле языка, который «иссушает, загрязняет и вульгаризирует
устную речь» того, кто им пользуется, а органическая и в какой-то мере, по-видимому, необходимая часть этой системы.
Людвиг Витгенштейн исходит из того, что под поверхностью повседневного языка скрыта «логическая форма» универсального языка. Но нас интересует более поздняя мысль Витгенштейна о том, что структура языка не нуждается в дискуссии, а всего лишь «показывает себя» [14]. Где смысл, который постоянно от нас ускользает? Не закреплена рефлексивность человеческого разума, осмысленность истолкования мира; язык перестал быть лишь средством обозначения, он перестает быть и средством общения, как общение перестает быть. И только затянувшаяся «языковая игра» внутри самой себя напоминает лишь призрак коммуникации. Она, как и то, что мы называем «искусством», таит в себе немало загадочности в сравнении со всеобщей деятельностью формотворчества, поскольку «произведение» искусства не является в действительности тем, что оно изображает, — оно всего лишь имитирует. Ведь и здесь дело обстоит таким образом, что значение, присущее прекрасному в искусстве, произведению искусства, отсылает нас к чему-то, что не заключено непосредственно в доступном восприятию внешнем облике. Но что же это за отсылка? Прямая функция отсылки заключается в том, чтобы указать на что-то другое, на то, что можно получить или познать и непосредственным образом.
Различие языковых игр, как и жизненных форм, нашло способ посредством языка образовывать коммуникативное единство, таким образом проявляя себя.
Человек благодаря своей коммуникативной компетентности в состоянии в каждом языковом поле рассматривать различия языков и частично преодолевать их с прагматическим эффектом. Именно сравнение внутренней формы различных языков, их типов может быть поставлено на службу возвышающемуся над отдельными языками семантически-прагматическому пониманию. К эмпирическим условиям этой коммуникативной компетентности, помимо определенных констант человеческой жизненной ситуации (таких, как рождение, смерть, сексуальность, борьба), принадлежат, пожалуй, и определенные врожденные «универсалии языковой способности».
Смысл языковой палитры, скорее, в самом ее существовании. Язык творит нечто образцовое вместо того, чтобы создавать то, что соответствует правилам. Задача герменевтики состоит в том, чтобы показать, что существование достигает слова, смысла, рефлексии лишь путем непрерывной интерпретации всех значений, которые рождаются в мире культуры.
Нашей задачей является возвыситься к некоему универсуму, идее, объединяющей все «игры», круги, инородные элементы, и понять.
Примечания:
1. Витгенштейн Л. Логико-философский трактат. М., 1958.
2. Иванова Н. Смена языка // Знамя. 1989. Ноябрь. С. 221-232.
3. Ефимова Е. Современная тюрьма. Быт, традиции и фольклор. М.: ОГИ, 2004. 398 с.
4. Челидзе В. Уголовная Россия. М., 1990. 105 с.
5. Пирожков В.Ф. Криминальная психология М., 2001. 702 с.
6. Иконникова С.Н. История культурологических теорий. СПб.: Питер, 2005. 474 с.
7. Рикёр П. Конфликт интерпретаций: очерки о герменевтике. М., 1995. 415 с.
8. Флоренский П.А. Столп и утверждение истины. Т. 1. М.: Правда, 1990. 839 с.
9. Кассирер Э. Избранное. Опыт о человеке. М., 1998.
10. Коффка К. Восприятие: введение в гештальттеорию // Хрестоматия по ощущению и
восприятию / под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, М.Б. Михалевской. М.: Изд-во МГУ, 1975. С.
96-113.
11. Осгуд Ч. Точка зрения гештальттеории // Хрестоматия по ощущению и восприятию / под ред. Ю.Б. Гиппенрейтер, М.Б. Михалевской. М.: Изд-во МГУ, 1975. С. 495-505.
12. Лунгина Д.А. Учение о культуре у Канта и Гегеля // Вопросы философии. 2010. № 1. С. 153-165.
13. Гадамер Г.-Г. Актуальность прекрасного. М., 1991.
14. Апель К.-О. Трансцендентально-герменевтическое понятие языка // Вопросы философии. 1997. № 1. С. 76-92.
