CC BY
59
УДК 11.125.129 ББК 87.212
К.С. Пигров, К.В. Султанов
возраст как олицетворение времени (к метафизике человеческой Жизни)*
Предпринята попытка философски исследовать пути осмысления онтологии времени через человеческую экзистенцию, понять время «изнутри» бытия человека. Раскрывая возраст как меру собственного проживания жизни, мы постигаем методологические предпосылки постижения предельных оснований бытия. Соответственно такая методология позволяет нам осмыслить и свою собственную жизнь в плане всеобщего. Проблема возраста, поставленная перед нами в практической плоскости собственной жизни, раскрывается как вопрос о смысле времени, его олицетворении. Возраст не сводится к измерению человеческой жизни числом прожитых лет, но содержит индивидуальное переживание конечности своего бытия. Возраст существует в горизонте небытия, а потому с переживанием своего возраста явно или скрыто связан экзистенциальный страх и его преодоление терпением и надеждой. Причастность человека к подлинному бытию определяется господством человеческого времени над природным. Новоевропейский человек в этом господстве, осознаваемом как принадлежность к современности, переживает свою свободу и пытается достичь, собственно, человеческого смысла своего возраста. Современный человек способен творить сущее. В заботах о сущем движение человеческого возраста к смерти отходит на второй план. Экзистенциальный страх смерти зачисляется по ведомству психотерапии и будто бы «исцеляется» медикали-зированными технологиями. Однако при этом само человеческое бытие оказывается «несущественным», «забывается».
Ключевые слова:
бытие, возраст, время, надежда, смерть, современность, терпение, экзистенциальный страх небытия.
Задача статьи состоит в том, чтобы философски исследовать онтологию времени через человеческую экзистенцию - понять время «изнутри» собственной жизни. Соответственно такая методология позволяет нам глубже осмыслять и собственное существование с точки зрения предельных оснований бытия. Таким образом, проблема возраста человека трансформируется в вопрос о смысле времени, поставленный перед человеком в практической плоскости его собственной неповторимой жизни.
1.
Если пространство в самом абстрактном плане указывает на расположение одного подле другого, то время, напротив, выделяет последовательность одного после другого. Точка в пространстве сосуществует с другими точками, между тем как следующий момент времени упраздняет предыдущий, чтобы и самому быть в свою очередь уничтоженным. Соответственно возраст, как время человеческого бытия, представляет собой интенсивную форму жизни человека. Олицетворяемое в индивидуальном возрасте время обнаруживает дионисийные стихии интенсивного, кото-
рые предстают прежде всего как фатальность рождения и фатальность смерти.
Если возраст - это интенсивная форма человеческой жизни, то вопрос о возрасте - это вопрос о границе небытия. Именно в конечности человеческого бытия состоит глубинный экзистенциальный смысл концепта возраста. «Философия -это наука умирать», а потому с этой точки зрения вся философия есть философия возраста. Речь идет не только о смерти отдельного человека, но и о возникновении/ исчезновении той или иной общности, с которой мы идентифицированы. Скажем, вопрос о «возрасте философии» как социального института или о «возрасте страны» и т.д. При этом смерть по своей сущности такова, что ее невозможно зафиксировать в качестве объекта. С одной стороны, уже древние говорили, что если мы есть, то смерти нет, если же наступает смерть, то нет нас [20]. С другой стороны, налицо ситуация, в которой индивид полагает, что он жив, а на самом деле он уже мертв. В индивидуальном плане речь идет, например, о старческом слабоумии. Аналогичным образом страна может грезить о своем величии, а на самом деле она (как Египет на определенном этапе своей
* Исследование поддержано грантом РФФИ № 13-06-00775а. «Тинейджеры в обществе риска: социокультурная аналитика идентификации и самоидентификации».
эволюции) впала в «феллашество» (термин О. Шпенглера). Народ превращается в население; наступает согласно Дж. Вико «эпоха людей», когда индивиды, включая представителей элиты, думают не о глобальных национальных задачах, а пекутся только о своих частных интересах.
Вопрос о возрасте не сводится только к умиранию; по сути, он представляет собой общую проблему взаимодействия человека с небытием. Да, мы понимаем, что рано или поздно умрем. Но можем ли мы быть с определенностью уверены, что действительно родились? Мы не только идем в небытие, но и приходим из небытия. Воспоминания детства - даже те детские воспоминания, которые потом сохраняются на всю жизнь, - еще не гарантия того, что человек уже «преодолел» небытие. На протяжении всей жизни остается вопрос: является ли моя жизнь действительно человеческой или в качестве человека я на самом деле еще не существую?
Если в качественном плане возраст -это вопрос переживания, то эмоциональные моменты восприятия возраста выходят на первый план (см. анализ типологии эмоциональных актов понимания реальности [11]). Возраст прежде всего постигается в эмоционально-проспективном акте страха - одном из самых всепоглощающих эмоциональных составляющих человеческого бытия. Каждый возраст обладает своим специфическим страхом. Страшно не только то, что ты умрешь. Страшно и то, что, рождаясь, явившись в мир, помимо своей воли, переходя от небытия к бытию обнаруживаешь, что ты - незваный гость. Если трагедия старика в том, что он уже чужой в этом мире, то глубинная, скрытая от него самого трагедия ребенка, что он в этом мире еще чужой. Однако в «незванности» таится высокая креативная миссия, воплощается то наиболее ценное, что только ты (и никто другой!) можешь дать миру, - твоя неповторимость. Такого, каким ты в своей уникальной индивидуальности явился, мир не звал и не ждал. Ведь «проекты» ближних и дальних по отношению к ребенку вовсе не совпадают с исключительностью каждого родившегося индивида. Горестное восклицание: зачем я появился в этом мире?! - раскрывает суть не только детства, но и всего восходящего периода возрастов:
«Дар напрасный, дар случайный,
Жизнь, зачем ты мне дана,
Иль зачем судьбою тайной
Ты на казнь обречена... »
Что противостоит страху возраста, сопровождающему человека всю жизнь? Справиться со страхом позволяет «запас прочности» нашего бытия в его утверж-денности, готовность ко всему, что бы ни случилось, наличие жизненного потенциала в самом широком смысле слова. Эмоционально-проспективные акты, связанные с возрастом, не исчерпываются только страхом. Они включают в себя также противостоящие страху терпение (см. напр. [21]), надежду (см. напр. [3]), доверие (см. напр. [17]), ожидание, предчувствие, готовность и т.п.
Вопрос первой половины жизни не только ребенка, но и подростка, молодого человека - это вопрос способностей, задатков, дарований. Обладаю ли я задатками «от природы» или от Бога? Предопределил ли Бог мое высшее назначение, мой «Der Beruf»? [4, с. 61-272]. Молодой человек в мучительных сомнениях решает для себя вопрос: призван ли он Богом, действительно ли он обладает врожденными задатками, талантлив ли он?
Когда речь идет о старике, то его реализованный потенциал предстает как осуществленное богатство. Состоявшийся старик может быть богат хотя бы самым профанным «денежным» образом или, по крайней мере, переживать себя как богатого в форме щедрости, не только «денежной». Богатство старости предстает как заслуги, влияние, авторитет. Состоявшийся старик «не зря прожил свою жизнь», своей неповторимостью он изменил мир к лучшему.
2.
Темпоральный статус человеческого возраста раскрывается во взаимодействии субстанциального и реляционного подходов к времени.
Субстанциальный подход к времени, как известно, предполагает время как нечто, самостоятельно существующее наряду с вещами мира как их пустое «вместилище». Такой подход развивался Демокритом [7], Ньютоном [10] и др. В субстанциальном понимании применительно к возрасту на первый план выходят природные и социальные инварианты, определяющие человеческую жизнь на уровне необходимости. Возникают объединения с людьми «нашего возраста», которые сопоставляются с другими возрастными когортами. Возрасты «поддерживают» и/или «отрицают» друг друга. Налицо взаимная приязнь поколений [10, с. 136-149] и их взаимное отрицание. Последнее З. Фрейд пытался
рационализировать в эдиповом комплексе [16, с. 193-350 ].
Реляционный подход к времени был намечен Аристотелем [2] и отчетливо артикулирован Г. Лейбницем. Последний подчеркивал, что без развивающегося мира и «объектов» в нем нет и времени [12, с. 84]. В самом деле, «лишь для абстрактного, отстраненного созерцания время является пустой формой, способной вместить любое содержание; но для того, кто осознает динамический, творческий характер жизни, время насыщено напряжениями, чревато возможностями, оно обладает качественным характером и преисполнено смысла. Не все возможно во всякое время, не все истинно во всякое время и не требуется во всякое время» [14, с. 217]. Само человеческое бытие порождает возраст как свою интенсивную форму времени. Каким образом жизнь может создавать свое собственное время, продемонстрировал В.И. Вернадский (анализ см. [1, с. 74-87]). Возраст так же индивидуален, как неповторима человеческая жизнь. Очевидно, что семьдесят лет одного человека не равны семидесяти годам другого, семьдесят лет мужчины, это не то же самое, что семьдесят лет женщины, семьдесят лет политика нечто совсем иное нежели семьдесят лет рабочего и т.д. Возраст, сведенный только к числу, обозначающему прожитые годы, лишь плоская абстракция многообразного процесса/ эксцесса жизни. Чтобы осмыслить возраст и «по-человечески» понять такую форму бытия как время, следует обращаться не к тому, как считается возраст, а к тому, как он живется, переживается.
Если мы акцентируем реляционный подход к возрасту, то в зависимости от представления о месте человека в бытии вообще мы можем констатировать разные обнаружения времени, осуществляющиеся в человеке: физическое, химическое, биологическое, объективное социально-историческое и, наконец, возраст - собственно, человеческое время человеческой индивидуальности. Для более точного анализа темпоральных процессов в человеке надо бы учитывать не только человеческое время в человеке, но и другие стороны времени, осуществляющиеся в нем. Однако в данном изложении мы ограничиваемся только общим указанием на «диалог» человеческого и природного времени. Реляционный подход к времени особенно ярко обнаруживается в возрасте, потому что человек данным ему «изнутри» образом не только объект, но и субъект. Благодаря свободной воле
человек может сказать «нет!» любым обстоятельствам и/или может сказать «да!» любому проекту как констелляции возможностей мира.
3.
Возраст как форма бытия человеческого индивида, с одной стороны, и время общности различного уровня, скажем, семьи, коллектива, этноса, с другой, взаимодействуют. Человеческий возраст задает модели времени той или иной общности, в пределе даже времени существования всего человечества во Вселенной. Возраст индивида дает времени общности действительность непосредственного переживания. Время той общности, в которую включен индивидуальный возраст человека, существенным образом воздействует на него. В связи с тем или иным пониманием социально-исторического времени меняются концепции возраста человека.
Социально-историческое время общности протекает ритмически, где моменты напряжения, кайросы (П. Тиллих) сменяются расслаблением, исторической дремотой, застоем социума - сном истории. Чередование кайросов и дремоты в самых общих чертах задает исторический ритм социума. Жизнь человека так же ритмична, как и проживание общностью своей истории. Празднование дней рождения или отмечание памятных дат, юбилеев представляет собой обозначение этого ритма, привносимого в континуальное течение возраста культурой, обычаем, традицией. Праздники позволяют выстроить композицию возраста, организовать время жизни как своего рода драматургическое произведение.
Проживание человеком своего возраста зависит от того, попадает ли его время на момент чрезвычайного напряжения в истории, кайроса или, напротив, ему выпало жить в эпоху исторической дремоты. Ритмы человеческого возраста императивно подверстываются к поведению людей в чрезвычайных обстоятельствах войны, голода, стихийного бедствия, техногенной катастрофы. Но, впрочем, время общности «воспитывает» возраст как экзистенцию человеческого времени и вне императива кайроса, хотя и не так наглядно.
4.
Модели возраста связаны с базовыми парадигмами времени - циклической и линейной. Они комплементарны и несимметричным образом вложены друг в друга. Первая парадигма, циклическая, исходит
из того, что время бесконечно в вечном возвращении. Так, индуистская традиция, как известно, выделяет четыре века (юги), которые сменяют друг друга. Причем после четвертой юги, кали-юги (в которой мы сейчас живем), должна снова наступить первая юга [15, с. 676]. Аналогично выстроена и циклическая схема Гесиода: сменяют друг друга четыре века - золотой, серебряный, бронзовый, железный. Затем - вселенская катастрофа и ... все сначала. Демиург преобразует хаос в космос, потом «забывает» о необходимости поддерживать созданную им космическую упорядоченность. Между тем божественный порядок «вытекает», «выветривается» из мира. Последний снова превращается в хаос. Тогда демиург «спохватывается», снова вдыхает в мир высшее начало, и он опять становится космосом. И так бесконечно. С той же необходимостью, с какой природа когда-то устранит мыслящий дух на Земле, она его породит где-то во Вселенной снова, говорил Ф. Энгельс, выявляя в своем несомненно «линейном» миросозерцании концепцию вечного возвращения [19], существующую в «снятой» форме.
В качестве модели возраста в рамках циклического видения времени предстает конструкт метемпсихоза: душа человека снова и снова возрождается после смерти, проживая все новые и новые жизни. И так без конца, если не предпринять особые волевые усилия, для того чтобы выйти из колеса Сансары - вечной череды новых рождений [13]. Для такой модели возраста характерно фаталистическое равнодушие, трансцендентальное спокойствие перед превратностями бытия. Каждая жизнь в своей длительности как бы «черновик», который в другом цикле вечной жизни снова и снова переписывается заново.
Вторая парадигма времени, линейная, обнаруживает себя в Библии. Постулируются абсолютное начало мира, связанное с «творением мира из ничего», и неизбежность его абсолютного конца. Причем последнее событие однократно и непоправимо. Не мыслится возможности никакого нового порождения. Мир закончится абсолютно. Применительно к возрасту земная жизнь человеческая заканчивается так же абсолютно, как она абсолютно не существовала до рождения. Из библейской концепции времени следует гипертрофированная ответственность за свой возраст. Ошибки непоправимы, мы сразу пишем «беловик« своей жизни. Постоянное ожидание человеком непоправимой смерти
предполагает чрезвычайное напряжение в возрастах жизни. Если после смерти и возможно иное существование бессмертной души (скажем, «блаженство» в раю или «муки» в аду), то это будут качественно иные формы, которые никак не могут быть сопоставлены с земным временем. Отсюда парадоксальность в темпоральном отношении «вечных мук» в аду и «вечного блаженства» в раю [6].
Построенное по библейской модели времени линейное время прогрессирующей новоевропейской цивилизации (напр. [9]) выступает по отношению к дионисийному возрасту отдельного человека аполлони-ческим. Секулярное время культуры задает горизонт смысла жизни, несоизмеримо выходящий за границы индивидуального возраста. Бесконечная перспектива культуры манит надеждой на нашу возможную причастность к вечности линейного, а не циклического типа. А.С. Пушкин в своем качестве новоевропейского человека восклицает:
«Весь я не умру -
Душа в заветной лире
Мой прах переживет
И тленья убежит...»
Путь к вечности в новоевропейской цивилизации предстает как реификация, овеществление, скрибизация и т.п. Мир вещной объективности являет собой «соломинку», за которую цепляется смертный человек, чтобы в той или иной мере достичь бессмертия. Это обстоятельство связывает тему возраста с новоевропейской постановкой проблемы авторствова-ния. Последнее есть способ через порождающую надежды объективацию указать пути к тому, чтобы преодолеть, «снять» свой возраст.
Секуляризированная новоевропейская цивилизация осмеливается таким образом думать, что хотя она однажды возникла, но неявно предполагает нечто с философской точки зрения еретическое: эта цивилизация, пусть изменяя свои формы, будет в своей сущности пребывать вечно. Таким образом, в тематизацию возраста новоевропейского человека входит момент не только смерти, но и секулярного бессмертия. Последнее моделируется линейным временем, уходящим в беспредельность и снимающим интенсивную природу времени вообще. Естественно, здесь нас подстерегают известные парадоксы: такая линейность вырождается в «дурную бесконечность», а потому должна быть комплементарно дополнена так или иначе,
явно или скрыто принятыми моментами цикличности.
Определенная дополнительность линейности циклизмом в новоевропейском понимании возраста выражается в том, что сознательно или бессознательно мы не перестаем потаенно мечтать о том, чтобы наша жизнь все-таки существовала в перспективе вечного возвращения. Как такая дополнительность может существовать конкретно, мы видели в [19]. Надежда состоит в том, что абсолютная смерть окажется лишь кажимостью. Самосознание выстраивает редуты, защищающие нас от того, от чего защититься нельзя: мол, хотя мы умрем, но потомки наши будут повторять и повторять тот цикл, который проделали в свое время мы, а до нас - наши отцы и деды. Наивные попытки фундировать такую позицию философски мы видим также в «русском космизме» (см., напр. [18]).
Итак, возраст предстает как создаваемое нами самими драматическое ристалище человеческой самореализации. Для нашей эпохи этой ареной борьбы человека с Кроносом (Хроносом - по народной этимологии) является представление о современности.
В традиционных и древних обществах, где господствовала циклическая модель, концепт современности не был актуальным. Он вышел на первый план в контексте секулярной идеи прогресса [9]. Историческое время человечества в своем нынешнем кульминационном пункте понимается как современность, в которой решающую роль демиурга играет деятельный человек как бы «без возраста» - как трансцендентальный субъект И. Канта. Его возраст не существенен. В предположении: 1) что «Бог мертв», и 2) с установками на возможность позитивистской редукции философских «предельных оснований« к научному знанию - вопрос о возрасте просто «забывается«, замалчивается или забалтывается. Современность -это момент бытия, который поддается нашему сознательному изменению, это то, что «поправимо», то, что «можно сделать лучше» (Г. Форд), это то время, в котором мы можем творить историю по своей воле или по своему произволу.
Идея современности являет собой попытку в рамках парадигмы линейного времени присвоить себе некоторые ценностные ориентиры циклического времени - именно свойство «поправимости» для
интенсивно уходящего, но еще не ушедшего. Осуществляется эта операция с помощью концепта прогресса. Современен тот человек, который своей свободной волей воздействует на историю человечества и всего мира в поступательном направлении. Единение индивидуального возраста, с одной стороны, и времени прогрессирующей общности, скажем, страны или глобально всех «промышленно развитых стран», с другой, отвечает на вопрос, что значит «быть современным». Установка презентизма сжимает время истории до активного возраста деятельного человека. «Действительно современный человек», не думая о вечности, самозабвенно предан современности. Ему нравится все новое, отвечающее настоящему моменту. Прошлое и будущее «в больших линиях» оставляет его глубоко равнодушным. Он неистово, до абсурда, заинтересован в новейших моделях компьютера и мобильного телефона. Он живет в виртуальной реальности Интернета, и это наполняет его гордостью за себя, ибо он будто бы «успел», избежал грозного футурошока, перехитрил Кроноса.
Современность, переживаемая как единство возраста индивида и времени социума, зависит от связывающей поколения «длинной воли». «Длинная воля» (термин Ф. Ницше) представляет собой единство моей индивидуальной биографии и современной мне «моей эпохи». «Длинная воля» той или иной общности (скажем, нации, класса, властвующей или интеллектуальной элиты) предполагает, что ценности дедов воплощаются не только самими дедами и отцами, но и, по меньшей мере, внуками. Таким образом, я «снимаю» свой возраст, выхожу за пределы гнетущего страха небытия. Чем воля «длиннее», тем больше, «просторнее» современность, тем «больше размер» человеческой свободы, снимающей страх, связанный с возрастом. Действительная причастность человека к современности определяет господство над природным временем человеческого времени, олицетворенного как возраст. Таким образом негативная фатальность возраста как бы снимается, хотя, к сожалению, иллюзорно.
Еще более «радикальным» способом «преодоления страха» с помощью ликующего презентизма оказывается «короткая воля», базирующаяся на радикальном «забвении бытия». Она обнаруживается, когда, например, внук с не меньшим энтузиазмом разрушает то, что так деятельно строил дед [5].
Действительно, современный человек способен творить сущее. Фатальное движение человеческого возраста к смерти забывается, отходит в глубокую тень. Экзистенциальный страх смерти числится по ведомству психотерапии и может быть «исцелен» медикализированными технологиями.
В этом контексте слова «весь я не умру... » обретают смысл своей превращенной формы. Они должны означать только «я жив здесь и сейчас». «Остальное», то есть как раз самая суть человеческого бытия, оказывается «не существенным», «забывается». Если «я жив только здесь и сейчас», то с точки зрения бытия меня просто не существует.
Список литературы:
[1] Аксенов Г.П. О научном одиночестве Вернадского // Вопросы философии. - 1993, № 6. - С. 74-87.
[2] Аристотель. Метафизика. Перевод А.В. Кубицкого // Аристотель. Соч. в 4 т. Т.1. - М.: Мысль, 1975. -С. 65-367.
[3] Блох Э. Принцип надежды // Утопия и утопическое мышление. Антология зарубежной литературы. - М.: Прогресс, 1991. - С. 49-78.
[4] Вебер М. Протестантская этика и дух капитализма. Перевод М.И. Левиной // В кн.: М. Вебер. Избр. произв. - М.: Прогресс, 1990. - С. 61-272.
[5] Гайдар Е. Т. Дни поражений и побед. - М., Вагриус, 1997. - 367 с.
[6] Данте Алигьери. Божественная комедия. Перевод М. Лозинского. - М.: Правда, 1982. - 640 с.
[7] Демокрит. Тексты. Перевод. Исследования. - Л.: Наука. Ленинградское отделение, 1970. - 664 с.
[8] Достоевский Ф.М. Пушкин (очерк). Произнесено 8 июня в заседании Общества любителей российской словесности // Достоевский Ф.М. ПСС в 30 т., т. 26. - Л.: Наука, 1984. - С. 136-149.
[9] Кондорсе Ж.А. Эскиз исторической картины прогресса человеческого разума. Перевод И.А. Шапиро. Третье русское издание со вступительной статьей Ю.И. Семенова. - М.: Гос. истор. публ. б-ка России, 2010. - 233 с.
[10] Ньютон И. Математические начала натуральной философии. Перевод с латинского и примечания А.Н. Крылова. - М.: Наука, 1989. - 688 с.
[11] Пигров К.С. Социальная философия. - СПб.: СПбГУ, 2005. - 296 с.
[12] Полемика Г. Лейбница и С. Кларка по вопросам философии и естествознания (1715-1716 гг.). - Л.: издательство ЛГУ, 1960. - 136 с.
[13] Тибетская книга мертвых Бардо Тхедол. Пер. А. Боченкова. - М.: Эксмо, 2005. - 400 с.
[14] Тиллих П. Избранное. Теология культуры. - М.: Юрист, 1995. - 380 с.
[15] Топоров В. Н. Юга // Мифы народов мира. Энциклопедия. Т. 2. - М.: Изд.: Советская энциклопедия, 1992.
[16] Фрейд З. Тотем и табу. Пер. М. Вульфа // Труды разных лет. Кн.1. Т. б., 1990. - С. 193-350.
[17] Фукуяма Ф. Доверие - М.: АСТ, Ермак, 2004. - 732 с.
[18] Циолковский К.Э. Монизм Вселенной. - Калуга: изд. автора. 1925. - 32 с.
[19] Энгельс Ф. Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека // Маркс К., Энгельс Ф. Соч., 2-е изд., т. 20.
[20] Эпикур. Письмо к Менекею Перевод М.Л. Гаспарова. - Интернет-ресурс. Режим доступа: www. ancientrome.ru/antlitr/t.htm?a= 1358238790 ( 13.09.14).
[21] Blondel E. La patience de Nietzsche: Explication de texte // Nietzsche Studien: Intern. Jb. for die Nietzscheforschung. - B.-N.Y., 1989. Bd. 18. - S. 432-439.
О
